Разговоры о любви по обе стороны Стены

Анни. Девушка и крысиный хвост.

      Разве целью их встречи не был простой обмен информацией? Обсуждение деталей плана похищения принцессы Хистории? Эта мысль пронеслась в её голове запоздало, лишь спустя несколько долгих минут нежных поцелуев.       Разве не было у них необходимости быть осторожнее, прятаться и проявлять бдительность? Быть намного более внимательными, а не позволять его мягким губам касаться её в тёмной, грязной подворотне.       Но, несмотря на все эти «разве», пальцы Анни сейчас осторожно цеплялись за рукав формы молодого лейтенанта — элдийца в марлийском плаще, том самом, что ему так не шёл.       И где-то в середине того, как его губы разомкнулись на долю секунды и сомкнулись снова, она ухватилась за белую ленту на его предплечье, сжав ту крепче. Анни ощущала напряжение, и расслабиться до конца для неё было просто невозможно, и всё же прекращать поцелуи ей совсем не хотелось.       У неё хватило бы силы его оттолкнуть — вышло бы это очень и очень просто, и всё же она давала его рукам лежать на своих предплечьях, и даже позволила одной из них почти невесомо скользнуть вниз, замерев чуть ниже талии.       Нельзя сказать, что целовалась она против воли. Его губы были нужны ей так же отчаянно, как ему — её. И всё же это был уже не первый раз, когда поцелуям не предшествовала какая-либо так необходимая им осторожность. Здесь было только отчаянное желание наверстать упущенное или всё то, чего могло у них не быть вовсе. Он не спрашивал у неё разрешения — оно ему было не нужно; оно ведь уже было в её действиях, в такие минуты Анни становилась податливой, словно плавящийся в огне мягкий металл.       Такой её реакции мог добиться только он. Именно этот конкретный элдийский дьявол с глазами цвета океана и волосами оттенка свежей пшеницы. Никто другой. Только он — Армин Арлерт. На всём белом свете не сыскать человека, кому бы она разрешила подобное. И хоть ей всё ещё время от времени казалось, что она сошла с ума и совершает то, за что расплатится собственной головой, она находила спокойствие и точку опоры в мыслях о том, что он — единственный, кому она открыла своё сердце. И даже не потому, что эти нежные поцелуи заставляли её холодное душу наполняться приятным, даже возбуждающим трепетом. Была другая причина. Армин Арлерт видел в ней человека. В этом она была уверена.       Ни лжи. Ни обмана.       И все эти мысли вихрем проносились в её голове, перекликаясь с напряжением и готовностью защищаться, если кто-то вдруг заметит их за беспечными поцелуями в грязном тупике. Но мысли — это мысли, а тело её было занято вовсе иным. Оно отзывчиво откликалось на поцелуи с привкусом предательства на губах. Неправильно это всё. Но так желанно.       Она ощутила, как ладонь Армина пробралась с талии ей за спину, коснулась более осязаемо, словно он наконец набрался так нужной ему смелости. И вместе с этим юноша и сам стал к ней ближе, сократив расстояние, сделав всё происходящее на несколько сантиметров интимнее. Вместе с этим смелость коснулась и его губ, и лёгкие хаотичные касания обрели силу, наполнились горячностью и тяжестью дыхания. Её собственные губы распахнулись шире, готовые слиться в глубоком поцелуе, таком, который случился бы с ней впервые.       Но вместе с этим, с его руками за спиной и лицом, прижатым к её, Анни неосторожно сменила положение ноги, отступила чуть назад и ощутила, как пяткой наступила на что-то странное. Полсекунды она не понимала, что же это, но затем услышала самый отвратительно-мерзкий писк на всём белом свете. Под её каблуком оказался длинный крысиный хвост.       И тут Анни уже было не до поцелуев. Желанных или нежеланных. Нежных или страстных. Никаких. Она отскочила вбок, глуповато и, возможно, даже по-идиотски автоматически встав в боевую стойку — колени были согнуты, руки в локтях подняты кверху с сжатыми кулаками. Стоило Анни поймать растерянный взгляд Армина и точно такой же — крысы, как она поняла, что выглядит, мягко говоря, как дура. Она дёрнула головой, словно это могло отогнать всю нелепость произошедшего.       Дёргай не дёргай, а румянец пятнами уже успел появиться на девичьих щеках.       — Терпеть не могу крыс, — бросила она, выпрямляясь и стараясь не глядеть Армину в лицо.       — Да… — согласился юноша, борясь с неловкостью в голосе, — Они могут быть довольно…неприятными…но эта кажется мне...симпатичной, и её…можно понять…       От этих его глупых слов Анни даже нашла в себе силы и отвагу взглянуть на Арлерта. Юноша задумчиво изучал крупную щель между землёй и деревянным ящиком. Из той торчал крысиный нос и пара длинных усов.       — Ты к кому угодно можешь проникнуться симпатией.       — Неправда, — тут же заспорил с ней Армин, с какой-то обидой в голосе; заспорил и, наконец, перестал смотреть на крысу, обратив взгляд к Анни, — не к кому угодно…       — И к кому же ты тогда испытываешь неприязнь?       — Аааа…ну…к кому...       Он задумался; по его глазам было видно, что он зашёл в тупик и искал выход. Перебирал в своей умной голове картотеку из сотен имён, но не мог найти подходящее. Ей всё легче и легче давалось угадывать мысли, прячущиеся за голубыми глазами. Всё потому, что они больше не лгали друг другу.       — Сказала же, нет никого, к кому бы ты испытывал ненависть.       — А ты что, много кого ненавидишь?       С Армином всегда так — задай ему вопрос, он непременно задаст тебе встречный. Ему важно знать, что творится у собеседника в голове. Но он не навязчивый и неприятный, он искренний — его интерес неподдельный и не испорчен личной выгодой.       И так как он спросил её, она задумалась: а кого она ненавидит? Может…Райнера? Нет, конечно нет. Он частенько её раздражал, но ведь Браун просто огромный, запутавшийся в жизни дурак.       Может, она ненавидела Хувера? За то, что хотел убить Армина? Но и Бертольд всего лишь жертва этого дерьмового мира. А его чувства к ней, пусть они и заставляют её чувствовать себя некомфортно, но и в них он не виноват. Кто же может контролировать такое? Кто не принимал из-за этого дурацких решений?       Даже с ней это случилось. С последним человеком в мире, который должен был влюбиться.       Быть может, она ненавидела марлийцев, своих командиров, эту страну и её правителей? И здесь ей было сложно ответить однозначное «да». Если бы подобная ненависть застилала ей глаза, она бы уже оказалась на передовой и, возможно, к этому времени потеряла бы и ногу, и глаз.       Анни вздохнула.       — Нет никого. Но и симпатию ко всем подряд я не испытываю. Да и не хотела бы. Хватит одного...пары близких людей. Так спокойнее.       — Анни, но и я ведь тоже не испытываю симпатию ко всем. Я просто стараюсь понять…каждого. Эта крыса — она ведь просто хочет жить, такой уж родилась.       — Тогда этой крысе стоит быть осторожнее, чтобы кто-нибудь не оторвал ей хвост.       — Думаю, впредь она будет куда осторожнее.       Ещё несколько дней народных гуляний, заполонивших город, и этот фестиваль подойдёт к своему логическому завершению — большому концерту, на котором Вилли Тайбер обещал сделать обращение ко всей марлийской нации. Ей плевать, что этот аристократ хотел им сказать. Ей было ясно абсолютно другое — именно тогда, во время его выступления, элдийцы попытаются выкрасть принцессу. В детали Армин не вдавался, но лицо его было озабоченным, а в глазах читалось желание не впутывать её сильнее, чем уже впутал. Это, конечно, было заботой очень излишней — она уже по самый нос запятнанная предательница. Хотя, в чём-то Арлерт и был прав: если они сделают всё чисто, а затем просто исчезнут, Анни вряд ли получит наказание.       Только вот, сделай они всё чисто и исчезни — всё закончится. Армин не рассуждал об этом, не говорил вслух, но его взволнованный взгляд был красноречивее любых слов. Он просто крепко держал её ладони в своих каждый раз, когда они прощались, но не отваживался пока открыть рот.       Так она и размышляла о том, что же с ними будет дальше. Задумалась так крепко, что, вешая плащ на крючок, замерла с рукой, поднятой кверху, погружённая в свои мысли.       — Анни.       От звука чужого голоса она растерялась, разжала пальцы, и плащ проскользнул мимо крючка и свалился на пол.       — Отец? — спешно переспросила она, даже немного взволнованно, с какой-то странной для себя неловкостью поднимая с пола белую ткань. В руке у неё всё ещё была зажата алая повязка, означавшая её грязную кровь.       Очевидно, что растерялась она из-за того, что в голову явились воспоминания о том случае на улице, заполненной людьми: она, Армин Арлерт, её отец и Карина Браун.       Её приёмный отец явился с кухни, и прихрамывая, направился к ней. Взгляд его сегодня был очень серьёзным, хотя, впрочем, таким он был почти всегда. Лишь несколько раз она видела в его глазах нечто иное: когда отправлялась на остров дьяволов и когда вернулась оттуда. Именно тогда ей стало отчётливо ясно: вся эта суровость на морщинистом, загорелом лице была нужна лишь для того, чтобы защитить её. Их обоих. Их маленький дом на самом краю Либерио. Их странную семью.       Отец потянул ткань алой повязки прочь из её ладоней. Развернулся и, прихрамывая, добрался до тумбы. Положив повязку туда, он двинулся обратно в кухню.       — Идём, суп готов.       — Суп?       — Грайсы были так добры, что поделились с нами курицей. Сказали, у них всё равно пропадёт.       «Грайсы? Ах...эти».       — Их сын, он всё ещё в застенках?       — Кольт? Да, всё ещё за решёткой, по подозрению в шпионаже.       — Вот же идиоты…       Она спасла его. Рисковала жизнью. Да и те два дурака не меньше её, и всё зачем? Чтобы Кольта Грайса закрыли в тюрьме? Анни вспомнилась ночь, вспомнился лес и лейтенант, юноша, вылетевший из почти чёрных от темноты кустов; юноша с листьями, застрявшими в растрёпанных светлых, отражающих лунный свет, волосах. Ей хорошо помнился его внимательный взгляд — резкий, быстрый, анализирующий ситуацию; помнилось, как поблёскивали зрачки, метаясь из стороны в сторону. Ещё чуть-чуть, и он бы поймал диверсанта. А может...и нет. Возможно, всё было чуть по-иному.       По правде говоря, опасность могла и миновать. Он мог её не заметить, она могла скрыться или хорошо спрятаться. И, вероятно, кому-то вроде Армина Арлера не хватило бы сноровки догнать Кольта Грайса в лесу, продраться сквозь кусты и высокую траву. И тогда не было бы ничего — ни падения в овраг, ни лжи о том, что всё, что она искала в лесу, это внимание молодого лейтенанта.       Может, она и правда искала его тогда, в тёмном лесу под луной и звёздами?       — Анни, — снова ворвался в её мысли голос отца. Он заметил её задумчивый взгляд и словно пытался решить для себя, спросить её об этом или нет. Нет. Отец не такой человек, не будет он лезть в душу собственной дочери, — Садись, суп стынет.       И Анни села, как и множество раз до этого, с первого момента, как помнила себя тут в детстве. Села за этот маленький деревянный стол в небольшой тёмной кухне. Отец поставил перед ней миску, доверху заполненную куриным супом. Пахло довольно вкусно. Мясом тех, у кого грязная кровь, марлийцы не баловали.       Анни кивнула. У них это было в семье вместо «спасибо». Отец сел напротив, и они принялись есть, каждый глядя в свою тарелку. Молча. Так было всегда — не любили они вести праздные беседы. И всё же, в какой-то момент она поймала на себе его тяжёлый взгляд. Могла бы не обращать внимания, но её не отпускало ощущение, что она преступница, раз скрывала что-то. Оттого и сказала:       — Хочешь что-то спросить?       Мужчина молчал, но ощутить, какие громоздкие у того были мысли, можно было почти физически; понять, что в его голове вертелись шестерёнки раздумий, и, будто бы плохо смазанные, они тяжело и со скрипом двигались. И только чуть погодя его голос наполнил кухню:       — Кто тот молодой человек, Анни?       — Тот?       Тот.       — С которым ты…была на фестивале.       Вопрос этот ей не по нраву. Несмотря на то что отец для неё самый дорогой человек на всём белом свете, ей хочется одеться в броню. Вот только эта броня ради кого? Себя? Своей личной жизни? Ради Армина? Или ради самого отца, которому знание правды не пойдёт на пользу? Вот как вышло — теперь она врёт ему. Как ни крути, а лжи ей не избежать.       — Какой-то элдийский солдат, думаешь, я поимённо знаю весь местный гарнизон?       — Знаю, что не знаешь. Именно это я и знаю.       Кому, как ни человеку, что её вырастил, знать, насколько далеки для неё все окружающие. Она и имена их ближайших соседей не всегда запоминала. Хорошо помнила только мать Райнера — но лишь потому, что та была до ужаса навязчивой дамой.       В кухне повисла тишина, и Анни думалось о том, что на этом и стоило закончить их глупый разговор. На этом конкретном месте. "Он просто элдийский солдат, папа. Это правда".       Отец взглянул на неё, хмыкнул, ёмко и протяжно, так, словно подвёл для себя какую-то черту.       — Будь осторожнее, — проговорил он, — и в первую очередь, где бы ты ни была, думай о себе.       — О себе? — Анни чуть нахмурилась. Если это какое-то отеческое наставление, она его не поняла.       — Твой старик многое пережил и переживёт ещё больше.

      Армин. Юноша, что зашёл не в ту дверь.

      Когда Армин вернулся со своей вылазки, той самой — абсолютно небезопасной, он понятия не имел, куда все запропастились. Не нашёл он ни Хитч, ни Марло (а ведь они собирались обсудить ещё раз день завершения фестиваля. План должен был быть идеален — от и до.)       Не было на месте и Жана. Неужели и правда отправился на рынок покупать ту странную штуку для волос? Как же марлийцы её называли...воск, вазелин...? Жану в голову взбрело сделать себе модную материковую причёску, и Армин был почти уверен, что на это его сподвигла мисс Клеранс Зингер…точнее, Пик, подруга Анни.       Может Армин теперь и знал, что она шпионка, но сказать никому не мог. Девушка эта была его единственной возможностью получать от Анни послания. Безопасно и так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Так что он позволял мисс Зингер играть свою роль дипломатки, что захаживала к госпоже Азумабито. Казалось, эта работа ей даже по нраву — бессмысленная и бесполезная, но не требующая больших затрат энергии.       Так, переодевшись в своей комнате, Армин принял решение, о котором впоследствии пожалел. Если он не нашёл Хитч, Марло и Жана, то, может, хотя бы Эрен оставался у себя? Утром Армин точно слышал, как скрипел его протез. Скорее всего, Эрен будет упираться и помощи не примет, но Армин уверен, что хорошо запомнил всё, что ему говорила майор об обслуживании того чуда техники. У него даже появилось несколько собственных мыслей, как можно было улучшить эту странную штуку.       Армин толкнул дверь комнаты друга, ожидая, что Эрен на месте, хоть и, скорее всего, чем-то опять недоволен. Возможно, из-за Микасы. Или из-за себя. Но Армин ошибся. Недовольства на лице Эрена не было. Считать его эмоции сейчас вообще было задачей непосильной.       В глубине души Армин был довольно наивным парнем. Чего греха таить — его познания о мире обширны, но источником этой информации чаще всего являлся текст, отпечатанный на желтеющих листах бумаги. Чернила были его знаниями. Так что картина, представшая перед его глазами, немного его поразила: затылок друга, вихры каштановых волос, лицо, уткнувшееся в белоснежную ключицу черноволосой девушки. Именно так Армин и подумал — «черноволосой девушки». Не потому что не знал обладательницу ключицы, а потому что так было легче воспринять происходящее.       Вероятно, губы Эрена сейчас касались нежной девичьей кожи, пока рукав её белой блузы был приспущен, и было это событием вполне нормальным, скорее всего, если Армин бы хорошо обдумал это — даже радостным. Но сейчас Армин мог думать только о том, что ему тут не место. И глаза его не должны были видеть ни запрокинутое лицо Микасы, ни её приоткрытые губы, ни то, как ладонь Эрена забиралась под её светлую, собранную в крупные складки юбку. Ему необходимо уйти. И он собирался это сделать как можно быстрее и незаметнее, но тут взгляд Микасы скользнул по его застывшей в дверях фигуре.       Ей стоило промолчать — проигнорировать всё, и он бы просто ушёл. Скорее всего, в какой-то момент и она думала, что так будет только лучше, но они были молоды и не в состоянии холодно просчитывать свои действия в подобные неловкие моменты. Так что Микаса залилась краской и растерянно проговорила:       — Армин.       И, конечно же, Эрен не был тем человеком, кто был готов просто замять произошедшее.       — Армин???       Ему захотелось под землю провалиться. Ну или прочесть друзьям лекцию о пользе запирания дверей. Возможно, он так и сделает, но завтра, за обедом. А сейчас постарается исчезнуть.       Отступая на шаг, он быстро проговорил:       — Я…простите, уже ухожу.       И хоть он и сказал, что уходит, Эрен тут же подскочил на ноги. Лицо его выглядело как лицо человека, готового лепетать оправдания в ситуации, когда оправданий не требовалось.       Армин немедля скосил взгляд вбок. Эрен, не закрывающий теперь собой Микасу, слишком явственно дал ему видеть, как девушка спешно застёгивала пуговицы на своей белой рубашке.       — Армин, я всё…       «Я всё объясню? Так, Эрен? Да брось, мы же с тобой не в странном любовном треугольнике...»       Армин просто зашёл не в ту дверь. Ощущая, как и сам сильно зарделся, присоединяясь к раскрасневшимся Эрену и Микасе, он резко выставил вперёд ладонь, и, схватившись за ручку, закрыл за собой дверь.       — Потом поговорим, — бросил он, пока та затворялась.       Он прошёл по коридору несколько быстрых шагов, пока вдруг не остановился, как вкопанный. Ситуация его сильно смутила, и всё же она вызвала у него больше вопросов, нежели смущения. Он поднёс палец ко рту и прикусил ноготь.       Когда всё это случилось? И как? У него под носом? То есть, конечно, он не требовал, чтобы друзья ставили его в известность о любых изменениях в их личных жизнях. Он ведь и сам не делился с ними ничем. Но разве последний год Эрен и Микаса не твердили ему только об одном — что они не могут быть вместе? У неё долг правительницы Хизуру, у него — перед Элдией. Они из разных миров, между ними пропасть.       Мысли роились в голове Армина так плотно, что он и не заметил, как сильно укусил себя за подушечку пальца. Только почувствовав боль, он отдёрнул ладонь, но всё ещё не мог до конца собраться. Стараясь вернуть себе эмоциональное равновесие, он прикрыл глаза. Это тоже стало ошибкой — явственно увидел картину: затылок Эрена, ключицу Микасы, сильные юношеские пальцы, пробегающие по складкам светлой юбки и беззастенчиво забирающиеся под неё. Армин дёрнул головой и открыл глаза.       Чем занимались Эрен и Микаса и как они к этому пришли — не его дело. Он желает им счастья, и если вдруг друзьям понадобится помощь в его обретении, он постарается придумать, чем сможет помочь.       Армин кивнул сам себе — пришёл, наконец, к согласию с собственными чувствами. Вздохнул сквозь нос и двинулся дальше с мёртвой точки, но лишь затем, чтобы снова замереть как вкопанный. Очевидная мысль навалилась на него тяжким бременем: «постарается придумать, чем сможет помочь?»       А придумал ли Армин хоть что-то, чтобы помочь себе? Им с Анни? Здесь, в тишине особняка, в глубине города, принадлежавшего врагу, каждую ночь, лёжа на подушке без сна и разглядывая потолок, он думал, какое будущее для них возможно? Ведь у Армина нет ничего: только звание младшего лейтенанта в элдийской армии, форма, пара друзей, его дед и родительский дом в Шиганшине. Может, перечисляя подряд, казалось, что это даже много, но дело в том, что у него не было ничего, что могло бы решить его проблему. Он никто, соринка на ветру. И она тоже. А вокруг мир, огромный, со своими правилами и законами, давит их словно насекомых.       Тем знойным летом, что сейчас казалось сном, он придумал себе, что история, их с Анни история — самая обычная. Тысячи таких.       Они могли бы держаться за руки, обниматься, гулять до рассвета и целоваться на закате под сенью раскидистого паркового дуба. Могли бы краснеть перед общими друзьями, делать друг другу бесполезные, но милые подарки. Танцевать на паркете в странном питейном заведении, отстукивая каблуками ритм под заедающую пластинку.       А в один непримечательный день Армина повысили бы по службе, и в честь этого ему даже дали бы небольшую квартиру. И вот тогда он сделал бы ей предложение, попросил бы её руки у её брата. Армин ужасно нервничал бы, но очень старался бы держаться — как учили в кадетском корпусе. Пятка к пятке, пуговица к пуговице. Нос выше — на лице сосредоточенность. А Анни ужасно разозлилось бы, что он пошёл к её брату. И всё же, всё бы прошло гладко — ведь они влюблены. А после была бы свадьба. Не очень пышная, всё-таки военное время, а они — солдаты. Но как ни крути, на Анни было бы белое платье, и, возможно, она бы даже улыбалась. А может и плакала, но только от счастья. Они бы произнесли клятвы, как элдийцы, пред взором богини Имир. Так они стали бы мужем и женой. Теми самыми, кому позволено стать единым целым, без осуждений и кривотолков. И он бы был очень-очень нежным. Настолько, насколько это вообще возможно.       А потом? Что было бы потом? Потом они жили бы душа в душу. Он работал бы в армии, а Анни? Ну, они придумали бы, чем ей заняться, ведь он помнил, что солдатом ей быть совсем не хотелось. Так что они нашли бы для неё что-то ещё, что было бы ей по душе.       И у них было бы несколько детей — мальчик и девочка, белокурые и голубоглазые. Сын был бы весь в неё, а девочка, наоборот, походила на Армина. И они были бы очень хорошими родителями, они бы очень старались. Он взял бы пример с матери и отца. Непременно.       И в один день почтальоны принесли бы добрую весть большой и жирной полосой в утренней газете: закончилась война, и мир вернулся в норму. Их дети не знали бы ни войны, ни носили бы форму, ни держали в руках оружия. Он читал бы им вслух перед сном истории о добре. И своей дорогой жене он тоже бы их читал.       И так они прожили бы душа в душу, не без ссор, конечно, но до самой старости, а после и смерти. В окружении друзей, детей и внуков. Вместе, до самого конца.       Это всё, конечно, могло бы случиться, будь Анни — Анни Браун. Но её фамилия была Леонхарт, и она была марлийкой, точно на половину. Так что такой банальной истории случиться было не суждено.       И всё же, тем знойным летом он представлял себе не только банальные истории. Он понимал, что развитие их тёплых чувств может оказаться куда сложнее. Оно может быть опасным и, скорее всего, даже печальным. Он думал о том, что будет, окажись Анни Браун вовсе не Браун. И когда такие мысли на доли секунды проникали ему в голову, ему хватало смелости представить, что она останется с ним. Бросит свою родину, которая видела в ней инструмент войны, и останется. И после они как-нибудь, но всё непременно решат. Правда, в конце концов, такие надежды оказались ещё более наивными, чем сладкий, до хруста сахара на зубах, их банальный роман.       Конечно, она с ним не осталась. Конечно, она вернулась домой. Выпорхнула из его ладоней сразу, как появился просвет. Он не ругал её за это. Анни — это Анни. Она должна оставаться самой собой, а не бросать всё ради него.       Так что она ушла, и тогда на смену прошлым банальностям пришла другая — они больше никогда не встретятся, их нежные зарождающиеся чувства погасли, не успев разгореться ярким пожаром. Это была спокойная, убаюкивающая ложь, позволяющая жить в мире с собой.       А теперь снова всё иначе. С ног на голову. Лжи нет — только правда. Тяжёлая и до безумия сложная. Должен же найтись способ дать их робкой юной любви ещё один шанс? Должен быть выход. Просвет. Но теперь уже для них двоих, учитывающий желания обоих.       Он хорошо помнил её лицо: всё чёрное от копоти, и всё же тогда глаза её сияли чем-то похожим на мольбу:       «От некоторых проблем можно просто сбежать, знаешь ли…»       Могли ли они просто взять и сбежать от всех этих огромных, судьбоносных для мира проблем? Он думал об этом, и ему казалось, что с этими мыслями он простоял в коридоре целую вечность. И всё же, когда он услышал сзади шаги, понял, что прошло всего около минуты. Микаса всё же решила нагнать его, одна, без Эрена.       — Микаса?       «Микаса?» — промелькнуло в его голове осознание.       — Армин, можем мы поговорить?       Когда Анни говорила, его взгляд сам собой останавливался на её губах. Замирал на них, словно они были чем-то намагничены. За это ему было стыдно. Как же так получалось, что все его мысли вертелись вокруг её губ?       Он позволял себе вольности. Парочку. Мог вести себя более настойчиво, чем от него ожидал любой, кто его знал. Но эти вольности были лишь для неё одной. И делал он это только потому, что знал: делает только то, чего хочется им обоим.       Может, она и не говорила об этом прямо. И может, её взгляд не цеплялся за его губы, но её взгляд часто обманывал. Обычно он был скрыт пеленой безразличия, кроме случаев, когда не был. Иногда её глаза искрились надеждой, а иногда сверкали смущением. И каждый раз такое было ценнее всего остального в мире.       Сейчас её взгляд был обычным — смесью безразличия и усталости. Он вытащил её сюда поздно вечером при помощи Клеранс…то есть Пик. Той самой «дипломатки», что вернулась вместе с Жаном. Шпионка, хоть и была недовольна его просьбой, всё-таки согласилась. «Микаса Аккерман хотела бы, чтобы её сопроводили на фестиваль посмотреть на фейерверки, но сопровождением пусть будет именно Анни Леонхарт» — вот что он попросил передать.       Так что теперь она была здесь, в этом особняке, и, конечно, рядом с ними не было никакой Микасы.       — Проходи, — проговорил он, пуская её внутрь. На часах уже поздно, а Микаса отозвала своих людей, чтобы не было лишних глаз.       Анни огляделась. Опасливо и настороженно. Вокруг них небольшая комната, в которую его поселили. Дальше по коридору разместили Жана, а ещё дальше — Эрена. Дом этот был большой, такой, что подчёркивал положение наследницы трона Хизуру.       Заметив, что Анни здесь некомфортно, он быстро извинился:       — Извини, что так неожиданно притащил тебя сюда, просто хотел поговорить наедине…срочно. А крысы…тебе надоели, насколько я помню.       Анни бросила на него хмурый взгляд; шутку про крыс она не оценила.       — Это глупо — притащить меня сюда.       — Возможно…но разве Тайбер не приставил тебя к Микасе?       — Приставил, только вот…       — Только вот?       — Это подозрительно в такое время. К тому же, он мог послать и других шпионить за мной. И тогда он решит, что я здесь — не просто так.       — А вот оно как…тогда…он окажется прав.       Его коснулись её внимательные, холодные глаза. Поначалу он думал, что её настороженность лишь от того, как он вытащил её сюда и по какой причине, но, похоже, было во всём этом и нечто большее. Армину вдруг стало даже жарко, хотя в планах у него был исключительно разговор       — Так в чём срочность? О чём ты хотел поговорить?       — О нас с тобой… — произнёс он на выдохе, очень взволнованно.       Анни опёрлась о стол и сложила руки на груди. Она всегда такая — защищается от любых личных разговоров, даже с близкими ей людьми. Колючая и осторожная.       — Я слушаю.       — Ну…ты помнишь, как сказала мне, что «от некоторых проблем можно сбежать»?       Глаза девушки чуть расширились, словно от удивления. Похоже, она и не думала, что он запомнил её слова.       — Ситуация была иной.       — Правда? А мне кажется, что она очень похожа…мы были тогда вместе, ты и я…       — Тогда я думала, что путь на родину мне закрыт. Думала, что застряла.       Конечно, тогда она не знала, что Райнер и Бертольд вернутся за ней. Помогут. Спасут.       Спасут от него.       — Я хочу сказать…Анни…когда мы реализуем план с побегом принцессы, ты тоже можешь сбежать. И ты, и твой отец. Вместе.       Она прикрыла глаза и уверенно мотнула головой, в отрицании.       — Нет, он никогда на это не пойдёт. Это его дом, даже если этот дом полон дерьма.       Армину вспомнился суровый взгляд серьёзного мужчины — взгляд человека, который стоит на своих решениях до самого конца. Это тупик, не так ли? Армин присел на заправленную кровать, и та скрипнула пружинами. Он сложил ладони вместе и направил на них взгляд.       — Я не могу просить тебя бросить его. Но Микаса…       — Микаса?       — Она помогла бы начать тебе новую жизнь в Хизуру. Далеко от этого всего. И тебе, и твоему отцу. Помочь обрести новый дом. Свободный.       Только произнеся это, он снова перевёл взгляд на Анни. Но теперь уже сама девушка отвернулась от него к окну и темноте, скрытой за тем.       — Да, она говорила мне об этом.       — Говорила? — удивился Армин. Он же предложил это Микасе совсем недавно.       — Ещё тогда, в вашей вонючей тюрьме. Она обещала спасти мою шкуру. Правда, тогда у неё ещё не было её желанного трона.       — Вот видишь! Она не врёт, она исполнит обещанное!       — А что же ты? Тоже готов бросить всё и перебраться в Хизуру?       Глаза Армина чуть расширились. Анни всё ещё не смотрела на него, так что он решил вложить в свой голос всю свою решимость.       — Если я ни от чего не откажусь, то и изменить ничего не смогу. Так что да, я бы не предложил тебе это, если бы и сам был не готов. Да и мне пойти на такое будет куда легче. Элдия — союзник Хизуру. Я пробыл там весь последний год, и знаешь, Анни...знаешь, там весной так славно цветут деревья. Тебе они обязательно понравятся…       Он вдруг осёкся, потому что, похоже, это действительно подействовало...Она обернулась к нему, только взгляд её оставался всё таким же холодным. Шаги её форменных сапог раздались по комнате, каблуки утопали в ковре. Она вышагивала медленно, пересекая комнату от окна прямо к нему. Дойдя до кровати, аккуратно уселась рядом. Скрипнули пружины матраса, и Армин повернул к ней голову, глядя на неё почти растерянно.       — Анни...       — Армин, — её рука легла ему на щеку, а на лице заиграла улыбка. Это немедленно заставило его взгляд потеряться в её губах. И мысли, отчего-то, снова устремились к затылку Эрену, ключице Микасы и ладони, забравшейся под девичью юбку, — Я рада, что ты готов пойти на это ради меня.       Если бы Армин тогда задал себе вопрос, честно и откровенно: до конца ли он понял её улыбку и «радость», он бы ответил себе, что не до конца. Было в этом что-то неуловимо странное. Вот только никаких вопросов он себе тогда не задавал, ведь её лицо стало ближе, а губы их сомкнулись. Скрипнули пружины матраса. Его ладонь бессовестно легла ей на бедро, а поцелуи очень быстро стали откровенными и обжигающими, куда быстрее, чем он успел это осознать.       Армин позвал её просто поговорить. Собирался держать себя в руках. Но в груди так громко стучало сердце, а в висках пульсировала кровь, что ему и самому уже страстно хотелось оставить поцелуй на чужой ключице. А затем ещё один, и ещё. Так бесстыдно и откровенно, что страшно подумать. И от одного этого желания пальцы его устремились к пуговицам её форменного плаща, стягивая его прочь.