Разговоры о любви по обе стороны Стены

      

Армин. Юноша, которые знает, что Флок прав.

      Для такого, казалось бы, беспокойного времени дни тянулись слишком уж размеренно и обычно. Реальность, ощущавшаяся поначалу зыбкой и уходящей из-под ног, вдруг обернулась привычной стабильностью: не изменилась длина дня, не изменилась и длина ночи, солнце продолжало вставать на востоке и садиться на западе, и даже обед наступал в то же самое время, что и раньше.       И вроде бы, всё, абсолютно всё, должно было поменяться, но ничего толком не изменилось. Хотя нет, всё же кое-что стало иным — последний месяц лета запомнится ему проливными дождями. Стоявшая до этого жара пошла на убыль, небо всё чаще оказывалось затянуто серыми тучами. И этим простым фактом, как и свойственно человеческой натуре, многие были крайне недовольны. Вот же она — желанная прохлада, но нет, окружающие его угрюмые лица вспоминали о ярком солнце с присущей всему былому ностальгией.       Лицо Жана сейчас как раз и отражало это бесконечное противоречие. Похоже, сегодня Кирштейн ничего не писал, возможно, был не в настроении из-за туч? Перо покоилось воткнутым в чернильницу, грозя вывалиться из той прямо на пол, и который раз запачкать зелёный ковёр. Юноша смотрел в окно, то ли на серые облака, то ли на капли дождя.       Армин же наоборот: писал. На удивление самому себе он усердно выводит закорючки и цифры, которые необходимо было воспроизвести в отчёте, в том самом, что содержал анализ данных, о вражеской линии снабжения, там, далеко за морем. Как оказалось, подсчёт цифр был способен привести его мысли хоть в какую-то видимость порядка. Отвлёкся он от него лишь тогда, когда случайно обратил внимание на газету, лежащую на уголке стола. Газеты эти, хоть и были ежедневными, доходили до штаба лишь дважды в неделю, и сегодня был как раз один из таких дней. Жан скользнул по нему взглядом, будто заметив движение чужой головы.       — Снова пойдёшь сегодня к ней?       — Э-м-м-м…да… — с неохотой согласился Армин. Общаться на эту тему ему не хотелось — слишком личное. Но вот Жан с его чувствами никак не считался. Вроде как считал, что разговоры, даже из-под палки, помогают.       — И как, есть какой-нибудь прогресс?       Он снова коснулся взглядом газеты. Прогресса не наблюдалось.       — Не особо.       — Всё ещё с тобой не разговаривает?       Прикрыв глаза ровно на пару секунд и вдохнув и выдохнув воздух, он всё же ответил:       — Не разговаривает. Она ни с кем не разговаривает.       Сколько у Армина есть времени?       Этот вопрос мучил его, бился в голове, словно запертая в маленькой комнатушке птица. Марко не потрудился дать ему точный ответ, он вёл какую-то свою игру, держа Армина в напряжении — словно так Армин гарантирует ему успех в их деле. Скорее всего Марко прекрасно понимал, что последнее, чего ему хочется, так это увидеть Анни Браун в петле. Да…чёрт побери, она…марлийская шпионка…но будь его воля, он бы не повесил ни одного шпиона — они все люди, люди, которые оказались в скверной жизненной ситуации. Он не знает её причин, но уверен: она может быть заложницей обстоятельств. Дело даже не в его тёплых чувствах к ней. Хотя, конечно, во многом всё-таки именно в них.       Жан, как и много раз до этого, легко улавливает волнение на его лице:       — Ты уж извини, но я ума не приложу, чем чтение газет в этом деле поможет?       Вопрос показался Армину немного непонятным, он резко вздёрнул голову, и даже чуть-чуть приоткрыл рот.       — А??? Поможет? Нет…я…просто…думаю…это ведь невыносимо сидеть взаперти в холодной клетке без света и человеческого общения, и так день за днём…я просто хочу, чтобы у неё было что-то кроме этого, чтобы она могла отвлечься и хоть немного не чувствовать себя в ловушке.       — Вот оно…что… — промычал Жан, будто понял его, хотя со стороны казалось, что нет, совсем не понял, — ...хорошее дело. И всё же немного… не то, не находишь?       — Я знаю…просто…я не хочу ни к чему её принуждать. Может, хоть так, она станет мне доверять, чуть больше…хоть немного...       — Я бы на твоём месте…попробовал что-то другое, вроде чего-то личного, понимаешь…ну вы двое…вы же…у вас же было что-то личное?       Армин нахмурился. С первых секунд слова Жана ему не понравились — личное это личное всё-таки, но затем, очень резко, словно сверкнувшая молния, мозг за эту мысль всё же зацепился.       Жан прав. Жан может оказаться прав. Этот выскочка из столицы порой был крайне умён. Армин подскочил на месте, с такой решительностью в теле, что чернильница на его собственном столе подпрыгнула и перо полетело прочь — прямо на пол. Жан проводил то ленивым взглядом, понимая, что поднимать его, придётся именно ему.       Это было даже смешно, что ответы на все свои вопросы Армин искал в библиотеке. Какая бы проблема на него ни свалилась, он неизменно шёл туда, вновь и вновь обращался к пыльным талмудам, словно те знают все ответы на все его вопросы. И хоть это очень часто бывало не так, сейчас книги, а точнее, одна конкретная, могли ему помочь. Армин пронёсся мимо рыжей макушки уткнувшейся в стойку регистрации книг. На этом завидном для всех посту, как и всегда, находился Флок Форстер. За какие такие заслуги он прописался на столь вольготном месте, Армин не знал и знать не мог, да ему и не было до Форстера никакого дела. По крайней мере, до сегодня. А вот Форстеру до него дело было.       — Лейтенант Арлерт, — окликнул его рядовой.       Армин удивлённо обернулся, зацепившись взглядом за хмурого паренька. Что ему от него нужно? Он что, вечность назад забыл отдать какую-то из книг? Вроде бы нет. Ему сейчас было не до праздного общения, он ведь спешил, и всё же, Армин развернулся на каблуках и пошёл прямо к рядовому. Лучше разобраться с этим сейчас.       — Форстер, — отозвался он более резко, чем мог бы, и ему даже стало за это немного стыдно, но уже спустя секунду нет. Флок смотрел на него со слишком уж неприязненным видом. Вот только откуда тот взялся? Что ему сделал Армин?       — Лейтенант, это правда, что из-за вас не судят шпионку?       Ах, вот откуда...Армин в ответ только нахмурился, и Флок, видя его замешательство, быстро продолжил:       — Знаю, что мне не положено такое вам говорить, но если я не скажу, то никто не скажет. Ходят слухи, что шпионку, убившую Франца, не вешают из-за вас. Ребята недовольны, они хотят знать, что происходит. Неужели из-за вашего личного отношения, мы будем кормить и поить врага, убийцу нашего друга…       Что немедленно следовало бы сделать Армину, так это ответить Форстеру, что это не его дело, больше того, что у него нет никакого права говорить так с вышестоящим офицером. В конце концов, можно было пояснить, что ведётся расследование. Но к своему стыду, Армин от слов Форстера откровенно потерялся. Его выбил из себя и злобный претенциозный тон паренька, и сами его неприятные слова, и самое главное то, что в какой-то степени Флок был прав. Вероятно, если бы не он, то Анни Браун уже раскачивалась в петле. Именно Армин являлся той переменной, что не давала Марко принять это решение. Почему Армин обладал такой властью, он и сам не знал.       Итак, в итоге этого невовремя нахлынувшего смятения Армин лишь растерянно открыл и закрыл рот.       — Поговаривают, что вы и пост свой занимаете из-за дружбы с майором, другого…за столь близкую связь со шпионкой уже допросили бы с пристрастием, но только не вас, младший лейтенант. А вы ведь не заметили марлийку под своим носом…это странно, не правда ли? Говорят, их гнилая душа несёт омерзительной вонью.       — Форстер! — вскрикнул Армин, но совсем не так, как хотел. Его голос подрагивал, был высоким и нестройным, хоть и явственно злым. Ему не стоило делать и этого, не стоило так легко демонстрировать Флоку, что большая часть из его слов, сущая правда.       И ещё правдой было то, что слова Флока наталкивали Армина на одну и ту же печальную мысль: Флок Форестер был глубоко Армину неприятен — он элдийский солдат, верный королю и их стране, тот самый который несёт службу и готов отдать жизнь за родину, но он был ему в эту секунду неприятен, в отличие от какой-то марлийки. Шпиона, враг, обманщицы, предательницы, той, что использовала его, той кто врала и лгала, той кто готова была убивать элдийцев и, скорее всего, была повинна в смерти невинного элдийского парня — эта марлийка ему отчаянно нравилась. Его сердце болезненно сжималось каждый раз, когда он видел её в камере. Его голову наполняла злость, а грудь жгло огнём от грубых слов Форстера. Это противоречие разрывало его напополам.       Ко всему прочему, Армин чувствовал себя таким же одиноким, как когда-то в южном военном штабе. Отсутствие солнца, солдаты, с которыми он никак не мог найти общий язык, Стена на горизонте, его одинокое рабочее место, крики Шадиса с тренировочного поля, волнение за Эрена, находящегося в опасности, и ни шанса найти своих родителей. Вокруг него не было никого и ничего.       Тут же, на западе, он обрёл так много. Этим странным знойным летом, Армин вернул себе Эрена, встретил старых друзей из кадетских времён и познакомился с новыми хорошими людьми: Микасой, Жаном, Ханджи, и Анни. Он встретил человека, с которым ему так нравилось говорить — улавливать её ход мыслей, предвкушать ответы. Их точки зрения на мир сталкивались, разлетались в разные стороны, а затем переплетались и следовали дальше. Ему нравилось это — разговаривать с ней. Но кто же знал, что они рождены по разные стороны Стены.       Анни в тюрьме. Микаса под охраной Азумабито. Эрен…Эрен сгусток вибрирующей злобы и раздражения — кажется, будь у того возможность, он снова сбежал бы на передовую. Армин поморщился от неприятных мыслей и вместе с тем ощутил на себе заинтересованный и задумчивый взгляд Флока. Подняв глаза на юношу, он ответил:       — Ты прав, Флок. Но не стоит так переживать, если я вдруг окажусь предателем, с этим быстро разберётся секретная полиция.       В ответ рыжий парень только цокнул языком. Кажется, он не доверял даже полиции, и всё же не мог высказывать вслух свой негатив к кому-то настолько могущественному.       Стараниями Армина в этом ужасно неприятном и холодном помещении стало чуть лучше. Он распорядился, с одобрения майора, конечно, оборудовать камеру сносным спальным местом, добавил больше света и больше тепла. Всё это уже после того, как он уговорил Мину передать Анни хотя бы одеяло.       К его удивлению, Мина тогда сама нашла его — кажется, у них с девушкой появилось нечто общее, оно всегда у них было, и это была Анни, но сейчас, у них обоих сердца раскололись надвое. С одной стороны у них было понимание, что Анни является предателем и шпионом, с другой: привязанность, от которой так просто не избавиться.       Похоже, Мина и правда видела в хмурой холодной марлийке подругу, хоть со стороны и казалось, что Мина — довольно посредственный друг. И всё же, ввязавшись в столь крепкие узы, она не могла просто взять и возненавидеть Анни, и за это Мина ругала саму себя. У Армин она искала поддержки, хотела, чтобы тот сказал ей, что чувствовать, но тут Армин был плохим, очень плохим помощником — он и сам не знал, что творится в его душе.       Миновав солдат Марко, сидящих в каморке перед тюремной камерой, Армин обыденно выслушивал едкое и колкое замечание от девчушки, что носила хлёсткое имя Хитч, а следом за тем, до него донеслись и слова парня по имени Марло — тот одёргивал свою коллегу. Но, так или иначе, Армин, как и всегда, проходит мимо, лишь растерянно кивая в ответ. Он стремится оказаться дальше, там в помещении с камерой, и сесть на единственный стул, стоящий посреди комнаты. Этот предмет мебели успел стать для него вполне привычным, хоть Армин и не бывал тут слишком часто. Марко сказал: это нежелательно. Наладить контакт — это хорошо, но постоянство таких встреч может негативно сказаться на самом Армине. Ему было ясно, Марко понимал, что шпионка может воспользоваться его не угасшими чувствами, и Армин не сможет ей противостоять. Возможно...полицейский в этом своём суждении был не так далёк от истины…       Но именно на основании этих опасений, Армин и заходил сюда не чаще двух раз в неделю, ровно в те дни, когда приходила свежая газета. И ему, каждый раз, было интересно, ждёт ли она их встреч так же, как ждёт их он? Или она их ненавидит? Возможно, он ей попросту надоел. Элдийски солдат, маячащий перед носом.       Отгоняя все прочие мысли, он здоровается с ней, стараясь вложить в эти слова всю свою доброжелательность, всю ту, что у него есть. Сразу после этого он в который раз начинает зачитывать ей газету.       Помимо самих газетных статей, Армин старается объяснять ей и контекст происходящих событий, так, как объяснял бы любому человеку, кто прибыл из-за моря. Анни Браун, она ведь — иностранка, теперь он общается с ней как с человеком из иной страны. Этим новая для него Анни сильно отличается от той, которую он знал. Та родилась на севере острова Парадиз, в деревушке недалеко от Орвуда. А эта Анни, в Орвуде никогда не бывала. Так что ей точно просто необходим был контекст.       Помимо контекста, он добавлял и свои личные комментарии, порой смешные, иногда серьёзные, но чаще задумчивые, будто была надежда, что она решит обсудить с ним очередную заметку. Но он просто хотел, чтобы она чувствовала, что он не воздвигает между ними никаких стен, даже если перед их глазами сейчас и торчали прутья тюремной клетки.       В конце концов, газета кончается, или то, что заслуживает в ней внимание. Армин сворачивает ту в трубку. Под газетой на его коленях покоится толстая книга — учебник по географии. Он тяжело вздыхает, вспоминает недавние слова Жана и, подгоняемый ими, медленно раскрывает талмуд. На страницах того покоится засохшая незабудка — маленькая, хрупкая, но отчаянно синяя, словно даже в таком виде главное для неё было сохранить этот свой цвет.       Жан спросил, было ли у них что-то личное? Вот оно: для Армина и сама книга и незабудка, для Анни же…он не знал, но ведь незабудку сохранила именно она. Он переводит взгляд с цветка на девушку в клетке. Быть может, для неё цветок ничего и не значил и…это всё было, лишь поводом, попыткой подобраться к нему ближе — узнать, что-то про тот ледяной камень. Не отводя от неё задумчивого взгляда, он спрашивает:       — Анни, знаешь, я ведь хотел узнать…почему ты решила её засушить? — спросил он так, словно до этого они вели непринуждённый диалог.       Марлийка быстро вскинула глаза вверх, пересеклась с ним взглядом и в этот раз не смогла отвернуться так же быстро, как делала это раньше. По крайней мере, пару долгих мгновений она на него смотрела, хотя нет, не на него, на незабудку.

      Анни. Девушка, в жизнь которой вернулся нож.

      Довольно быстро до Анни дошло, что сразу по пробуждению ей стоит вычерчивать палочки на тюремном камне — так она сможет считать дни и хоть как-то ориентироваться в пространстве. Сейчас их там было ровно пятнадцать: пятнадцать долгих дней в элдийской тюрьме. Срок настолько маленький, что не имел никакого значения, но за него она успела укрепиться в мысли, что Райнера и Бертольда всё же…не поймали, по крайней мере по горячим следам. А значит…был шанс, шанс, что Марлия примет их, и они оба замолвят за неё словечко. Какими бы идиотами они не были, но Райнер, в своём желании стать героем, расскажет их историю максимально красиво, не упустит и внесённого Анни вклада. Что до неё самой, ей остаётся только держать рот на замке, и после…       Думала ли она о побеге? Конечно, думала, глупо было бы в её ситуации, не отдаться в объятия подобных спасительных мыслей. Варианты в голову приходили разные, от самых безумных — прорваться с боем и взять заложника, до самого разумного: попробовать снова воспользоваться Арлертом.       Он бы мог оказаться её путём к спасению, к свободе. Хотя...могла ли она вообще стать свободной? Так или иначе, Анни сомневалась, раз за разом вспоминала, что он был одним из тех, кто завёл её в ловушку. Но вот он приходит к ней раз за разом и, похоже, искренне верит, что сможет переманить её на свою сторону. Это было ужасно глупо с его стороны, и даже если он честно озвучивал свои мотивы — Армин Арлерт попросту ошибался. Её повесят в любом случае, как бы она себя ни повела, чтобы не сделала — её повесят. Они дурят его, наивного, доброго человека. Неприятная мысль вновь кольнула её остриём: какой из него добрый человек? Он предал её, разве нет, ради родины, ради чёртовой страны, что казнила его родителей.       Каждый раз, когда думала об этом, противоречия раздирали её изнутри. Он казался ей добрым человеком, и всё же он предал её. И если она ошибалась…каким же человеком он был на самом деле, кто загнал её в ловушку?       Анни украдкой смотрела на него, сидящего перед её камерой и зачитывающего сводки однотипных новостей, и злилась. Светлые волосы, голубые глаза, располагающая речь с мягким юношеским тоном голоса: у элдийского обманщика очень хорошо получается лгать, выдавать себя за хорошего человека.       Её отец был таким же хорошим обманщиком? Тот самый, настоящий? Быть может, не стоило всё это время ставить крест на той женщине, что была ей матерью, возможно, её тоже обманул профессиональный лжец.       Анни злилась, злилась так сильно, что хотелось кого-нибудь ударить. Как жаль, что в такие минуты с ней рядом не было Райнера.       Какое-то время она думала, что злится на лейтенанта, но в итоге поняла, что злится на саму себя, за то, что поглядывает на него украдкой и не может перестать видеть в нём хорошего человека.       Быть может…он и не предавала её вовсе? «Вот же тупица…идиотка...» — который раз одёргивает она себя. Когда ты успела стать такой глупой, Анни Леонхарт? Разве ты не была всегда холодна и рассудительна, ты ведь прожила так долго только благодаря тому, кто ты есть. Даже Магат, описывал тебя именно так, когда желал похвалить перед своим начальством.        Тео Магат говорил: «Леонхарт — идеальна».       Это было не так. Чёрт. Чёрт. Чёрт.       И как ни крути, выход у неё был один — попробовать снова воспользоваться Арлертом. От неё же не убудет. В одном случае он поможет ей сбежать, в другом — её повесят, ну...или их обоих. Учитывая, что её, так или иначе, повесят…       — Анни, я хотел узнать…почему ты решила её засушить? — слышит она чужой мягкий голос посреди своих размышлений. Она тут же поднимает голову, сталкиваясь с его глазами, и с незабудкой в его руке.       Он крутит в руках сухоцвет, тот самый, что сорвал для неё, и нежно оставил в волосах. Воспоминание из чужой жизни. Оно принадлежит Анни Браун. Она невольно касается своих волос, будто незабудка каким-то волшебным образом могла оказаться там, но чувствует только насколько те грязные. Её нижняя челюсть ползёт вниз, рот приоткрывается. Ей не стоит отвечать. Не надо ничего говорить. Ей не стоит ничего делать — только ждать своей участи. Так будет лучше. Райнер и Бертольд станут героями, а её отца ждёт хорошее будущее.       — На память, — отзывается она, слыша свой собственный голос словно со стороны.       — Память… — он, похоже, пытается подобрать слова и, пока делает это, даже отворачивает от неё взгляд. — О Парадизе?       О Парадизе? О чёртовом острове? Решил прикинуться идиотом?       — О Анни Браун.       Она могла бы сказать: «О тебе» или «О нас», но никогда бы в жизни не позволила бы себе такую сентиментальность. К тому же «Анни Браун» значит абсолютно то же самое.       Он всё вертит в пальцах незабудку, и ей от этого не по себе — кажется, лепестки вот-вот опадут. Цветок совсем иссох, и если обращаться с ним неосторожно — от него ничего не останется. Анни хмурится из-за того, что вообще задумалась о подобном — зачем ей этот глупый цветок?       Армин же, словно заметив недовольство в её глазах, кладёт незабудку на страницу распахнутой книги, аккуратно, почти заботливо.       — Это…наверно не настоящее твоё имя… — захлопнув талмуд, как-то даже немного смущённо спрашивает он, взгляд его всё так же прячется где-то в кирпичной стене, указательный палец правой руки нервно касается щеки, словно лейтенанту некуда деть руки.       — Нет.       Скорее всего, это её «нет» можно воспринять очень по-разному. Но для неё…для неё это просто нет.       — Я так и думал, — теперь лейтенант даже позволяет себе легонько усмехнуться, — Так странно, что я даже твоего имени не знаю…это на самом деле странно…и...       Конечно, это странно, всё, что было, было странно, и всё, что есть сейчас тоже. Почему же, почему он ведёт себя подобным образом, смотрит так и прячет глаза, смущается, нервничает…если бы не тёмная камера, ни тусклый свет факелов, ни холод и сырость, то всё сейчас, ощущалась бы в точности как тогда, когда он был «влюблён» в неё. Глупый юноша со смущённым взглядом.       Зачем это ему сейчас нужно? Он лжёт? Манипулирует? Пытается таким способом заставить её говорить? А если нет? Он должен был её возненавидеть, и если всё-таки нет…то он идиот, круглый дурак.       Анни скользнула взглядом по его лёгкой, растерянной улыбке, направленной куда-то вглубь самого себя, и произнесла спокойным, холодным голосом, таким, каким представлялась людям, которые её не интересовали и ни капли не волновали:       — Анни Леонхарт.       Сказать это, вероятно, было ошибкой. Шпион не должен раскрывать своего имени — в первую очередь для безопасности родины, во вторую — для безопасности своей и своих близких. Но может ли она в этот карнавал лжи привнести хоть немного правды? Возможно, не может, возможно, ей не дозволено — и всё же она это делает.       Её имя заставило его устремить взгляд прямо на неё, два широко распахнутых голубых глаза замерли на её лице. В них плещется море, даже тут, даже под землёй, в холодной элдийской тюрьме.       — Анни…Леонхарт, — медленно повторяет он, а она будто бы и не слышит произносимых им звуков, только видит, как двигаются его уста. После он снова легонько улыбается, но в этот раз уже смотря в её растерянное лицо, — Значит, это была ложь только наполовину…       Точно. Всё, что было, было ложью только наполовину.       К своему удивлению, в тесной элдийской камере Анни спала словно убитая. Казалось бы — ей стоило пребывать в напряжении каждую секунду своего нового положения. Быть подозрительной, внимательной и ждать неминуемого конца, но заточение открыло для неё возможность, которой раньше у неё попросту не было: спать в тишине и покое, в полном одиночестве. Солдатская жизнь такой роскоши ей не предлагала.       Возможно, её и будили ранним утром, громко стуча металлической кружкой по прутьям клетки, будила та самая женщина, у которой Анни видела лишь хитрые глаза, но даже так, Анни вполне себе умудрялась высыпаться. Если бы только дни не тянулись так долго, то последние её мгновения на этом свете выдались бы не такими уж плохими. По крайней мере, куда лучше, чем их рисовало ей марлийское командование. Марлийцы ведь обещали им, что пленных элдийцев здесь рвут на части, но у Анни пока и руки и ноги оставались на месте.       И всё же — она была шпионом. Можно сказать, воином. Её учили, её тренировали, её натаскивали. Ещё в детстве тот мужчина, что назвался её отцом, мог неожиданно ночью облить её спящую холодной водой. То ли из личного опыта, то ли он вычитал это где-то, но он искренне считал, что так помогает ей воспитать реакцию, где бы она ни была, и в каком состоянии не находилась — даже во сне. Анни так и не поняла, работал ли этот метод, припоминала лишь одно: что ей приходилось потом спать на мокром матрасе.       Но в конечном счёте, когда она сегодня ночью открыла глаза, и резко и быстро убрав голову вбок, Анни осознала, как возле её шеи пронеслось холоднее лезвие. То впилось в подушку и взлетело вверх для нового удара...и Анни — испугалась, она вряд ли кому-то однажды в этом признается, но даже со всей своей ловкостью, сноровкой и опытом, в тот момент, она не была уверена, что сможет увернуться от ножа, замершего над ней. Анни дёрнулась вбок, выставляя вперёд руки — если нож её заденет, то именно по ним. Но ни боли, ни холода от пореза, она не почувствовала. Анни быстро развела руки в стороны, давая себе обзор, и увидела, что нападающий резко отлетел назад. Кто-то схватил его за талию и оттащил к другой, противоположной стене. Не теряя ни секунды, она спрыгнула с постели, одним точным движением выбила нож из рук укрывшейся под капюшоном девчушки, и, повалив её на землю — уселась, сверху удерживая руки той за спиной.       Анни оглянулась на вторую фигуру, быстро сдув чёлку, упавшую на глаза:       — Что ты тут делаешь, принцесса?       Микаса Аккерман, стоявшая возле стены, переводила взгляд с Анни на девушку извивающуюся на полу и обратно.       — Хотела поговорить.       — Ха? Среди ночи? Она с тобой?       — Нет, — кратко отозвался Микаса.       Мгновение — и в помещении послышались скорые шаги: заспанная девушка с копной перепутанных вьющихся волос, впопыхах напяливала на лицо маску, ту самую, что принято было носить в секретной полиции.       — Что! Что тут случилось?! — заголосила она, и, словно вторя ей, начала кричать и незадачливая убийца, лежащая на полу.       — Она….она! Она убила Франца!       Голос этот, истеричный и полный слёз, был Анни хорошо знаком. Она не узнала её в темноте, и, честно сказать, просто плохо помнила, но это была она: Ханна Диамант. Поняв это, Анни на секунду потерялась и, не зная, как себя вести, растерянно прошептала:       — Я его не убивала…       Вот только её слова потонули в криках Ханны, которая, абсолютно точно её не услышала, а если бы и услышала, поверила бы?       В камеру, наконец, вошла девушка из полиции. Она с удивлением посмотрела на ключ, торчащий из замка тюремной клетки, а затем в панике похлопала себя по поясу. Похоже, эта идиотка заснула и прозевала, как другая идиотка пробралась сюда со своей большой местью. Было непонятно одно — что тут делала третья идиотка, затаившаяся у стены.       Полицейская достала наручники и, указав одним только подбородком в угол камеры, сказала:       — Эй ты, мисс угрюмое лицо года, отойди.       Анни отошла. Отошла, отказавшись от хорошей возможности сбежать. Но возможность эта была настолько же хорошей, сколько и безрассудной. Девушка из секретной службы наклонилась, и, заковав Ханну в наручники, вывела ту прочь.       — Верни мне Франца…верни… — катились из глаз Ханны крупные слёзы.       Как она может вернуть то, чего не отнимала? Райнер и Бертольд, умудрялись портить ей жизнь, даже не находясь рядом.       Вслед за полицейской из камеры выпорхнула и Микаса, нахождение которой ночью в тюрьме штаба, всё ещё было для Анни чем-то малообъяснимым.       — Что тут произошло? — бросила полицейская.       Анни открыла было рот, чтобы всё рассказать, но вперёд неё заговорила Микаса, как и всегда сдержанно:       — Мне нужно было переговорить с Анни с глазу на глаз, но придя сюда, я увидела Ханну, которая собиралась её убить. Вместе мы её обезвредили, потом пришли, вы.       Полицейская внимательнейшим образом изучала лицо Микасы, лёгкий прищур в глазах девушки был настолько уникальным, что Анни даже показалось, что где-то она его уже видела — именно его, именно эти хитрые глаза.       — Ты наследница Азумабито? Нам говорили о тебе. И я сейчас лично ни черта не понимаю, но даже так, уверена, что тебя тут быть не должно.       — Правильно. В отличие от вас, меня тут быть не должно. А вот что вы должны были делать, так это охранять заключённую. Вы не справились. Но мы с Анни никому этого не скажем, если дадите нам пять минут поговорить наедине.       Глаза девушки расширились, если не поползли на лоб, но затем она тяжело и раздражённо вздохнула отмахнувшись от Микасы рукой.       — А-а-а-а-а-а, ладно! Пять минут!