Уголок Грейнджер

      Драко мало во что верил. Падающие звезды, задутые свечи на день рождения, вытащенная на удачу счастливая карта — это казалось таким глупым. Он никогда не был склонен верить во что-либо, кроме самого себя и превосходства чистой крови. Что есть судьба, когда ты сам делаешь выбор? Что есть вера в высшие силы, когда ты веришь в самое главное — в самого себя, наследника чистой крови?       Теперь былой цинизм вспоминается едва ли не с гомерическим хохотом. Жизнь преподала ему хороший урок — она поместила его на больничное кресло рядом с койкой, на которой лежала основа его существования. Спящая — вечно спящая. Тео как-то рассказывал про магловский мультфильм «Спящая красавица» — он стал таким фанатом. Малфой тогда мало что понял. Была какая-то принцесса, пустила себе кровь, потом уснула от этого… да и Салазар с ней! Проснулась от поцелуя? Странновато — Драко бы никогда не полез к спящей девчонке. Сначала ей нужно почистить зубы и привести себя в порядок, а потом уже поцелуи организовывать.       Сейчас же, сидя в кресле рядом со спящей Гермионой, он понимал: чушь это все. Он готов поцеловать ее любую. И как же сильно он хотел, чтобы она вот так сказочно излечилась от простого прикосновения к ее губам. Драко бы все за это отдал. Он бы выложил все свое состояние, лишь бы она поправилась. Чтобы ее глаза больше не казались такими впалыми, чтобы пожелтевшая кожа вернулась к привычному, нормальному цвету. Чтобы она хоть немного набрала в весе — ее тонкие запястья, лежащие на груди, напоминали палочки. Такие сломаются от ветерка интенсивнее легкого бриза.       Она была совершенно не похожа на себя. Даже та Гермиона, что предстала перед ним в подвале Ноттов, выглядела здоровее. Волосы поредели, стали тонкими и почти не вились. Синяки под глазами походили, скорее, на следы от ударов. Нос заострился. Губы совсем побледнели, покрылись коркой, словно она не пила несколько дней. Малфой понимал, что к этому нужно привыкнуть. Однако каждый раз, когда он видел ее такую, становилось невыносимо больно. Глаза у него теперь постоянно были на мокром месте, а в горле неизменно стоял этот идиотский ком невыплаканных слез. Он просто не мог заплакать в ее присутствии. Даже когда она смыкала веки — он не мог. Он так боялся, что она услышит его во сне и ей привидятся кошмары. Не нужно. Не нужно ей переживать страх в бессознательном, ведь тогда она очнется и почувствует его вновь. Пусть отдыхает. Пусть его красавица выспится, может, хотя бы во сне ей повезет больше.       Драко сидел, уперевшись локтями в колени, и просто смотрел на свою Гермиону мертвым взглядом. Боялся даже моргнуть — переживал, что если хоть на секунду закроет глаза, то ей снова станет хуже. А он не поможет.       Ему так хотелось плакать. Порой он жмурил глаза, приставляя кулак ко рту, и изо всех сил сдерживал слезы. Он беззвучно всхлипывал и до крови закусывал нижнюю губу, весь сжимаясь. Старался оставаться настолько тихим, насколько мог, но иногда, в моменты полного отчаяния, слышал, будто со стороны, собственные стоны. Это очень больно — видеть, как близкий человек шаг за шагом уходит из жизни. Это так страшно — видеть, как твоя любовь умирает. Драко чувствовал, что вместе с Грейнджер он теряет и себя. Не нужно было быть великим целителем души, чтобы понимать это: Малфой теперь мало спал, подсел на Зелье сна без сновидений. Толком не ел, а когда пытался, его неизменно рвало. Он почти не выходил из палаты Гермионы, хотя прекрасно понимал, что ему действительно нужно вернуться в Хогвартс, чтобы сдать контрольные.       Он просто смотрел на нее. Без всяких мыслей наслаждался теми мгновениями, пока она еще жива. И был благодарен всем силам за то, что Гермиона еще держалась.       Дверь, ведущая в палату, открылась. Малфой нехотя повернулся к посетителю и поджал губы в подобии улыбки.       — Привет, дружок. Как ты сегодня? — Мсье Фальконе подошел ближе и, протянув руку, мягко потрепал Драко по светлым волосам. И что-то в этом жесте заставило парня заломить брови. Опустить голову и скривить лицо, противостоя слезам.       Он приложил ладонь к губам. Плечи затряслись, но глаза оставались сухими — в Малфое просто не осталось слез. Он крепко сдавил губы и сделал шумный вдох через приоткрытый рот. Помолчал немного, не в силах даже посмотреть на целителя.       — Я в порядке, — обрывисто, закусив верхнюю губу, наконец произнес Драко. Он избегал смотреть куда-либо, кроме ножек постели.       Фальконе опустил голову. Казалось, он тоже был на грани. Маркус держал в руках какие-то бумаги, и Драко попытался сфокусировать взгляд на буквах, но предсказуемо провалился: перед глазами все плыло. Они провели в тишине пару минут, затем Маркус положил документы на постель Гермионы и присел на стул рядом с его креслом. Так и просидели еще некоторое мгновение, пока целитель не шмыгнул носом и не свел брови.       — Как Гермиона? — полушепотом спросил Малфой, пялясь на ее ленту ярко-красного цвета, которую перебирал в руках. Будто последняя связь с ней. Интересно, а если Гермиона умрет… что будет с лентой? Навсегда останется по-гриффиндорски красной?       Маркус молчал. Он молчал так долго, что Драко нашел в себе силы поднять взгляд на целителя. Лучше бы он этого не делал.       Потому что Фальконе плакал. Не навзрыд, и от этого почему-то становилось больнее. В показательных истериках есть что-то от эгоизма; в тихих же слезах нет ничего, кроме отчаяния. Кроме вывешенного белого флага. По щекам стекала слезинка за слезинкой, теряясь в погустевшей бороде с серебристыми вкраплениями. Маркус напряг горло и быстро провел пальцем под носом, собираясь с духом. Поднял голову и посмотрел Малфою прямо в глаза.       — Я пришел, чтобы ее разбудить. — Целитель сделал паузу, борясь с собой. — Тебе нужно связаться с ее друзьями. Пусть прибудут сюда в ближайший час.       — Зачем?.. — растерялся Малфой, приподнимая брови.       Маркус умолк. Он болезненно смотрел в глаза Драко, долго, прежде чем произнести:       — Пришло время прощаться.       — Уже?..       — Мы и так отложили это на целые сутки. Больше ждать нельзя.       Малфой даже не шелохнулся. Тело его одеревенело достаточно долгое время назад, и сейчас единственное, что ему удалось почувствовать, — лишь прокатившаяся по спине волна жара. Драко перевел взгляд на дремлющую Гермиону.       Такая нежная девочка. Малфой провел так много времени в ее палате, любуясь сном, что выучил наизусть все ее любимые положения. Чаще всего она засыпала на боку, поджимая острые коленки к груди. Подкладывала бледную ладонь под щеку, а еще иногда приоткрывала губы и едва заметно ими шевелила, что-то бормоча. Драко любил думать, что она разговаривает во сне с ним. Или что ей видится, как она сидит в библиотеке, вся здоровая и красивая, и отчитывает рыжего и очкастого. Самое главное, чтобы в своих долгих снах Гермиона чувствовала себя счастливой.       Может, ей видится ее грядущая жизнь. Если так, то Малфой надеялся, что она проснется и расскажет, как можно будет ее найти. Кем бы она ни явилась — кошкой, бабочкой, человеком любого пола, Драко было плевать, он просто хотел найти ее снова, чтобы отдать ей всю свою любовь. Только на этот раз другую, чистую, без всякой грязи. Малфой бы больше не посмел ее обидеть. Малфой бы рассказал ей всю их историю с самого начала и молил бы на коленях о прощении за все ошибки. Он бы… сделал все правильно — так, как и должен был, когда только увидел эти буйные каштановые кудри.       — Может, можем еще подождать? — тихо спросил Драко, прекрасно зная, каким будет ответ. — Вчера она была веселой. Ела даже с аппетитом.       Маркус провел ладонью по лицу. Он сделал глубокий вдох, затем потянулся и осторожно взял Драко за руку. Отцовский жест. Фальконе в последнее время часто ведет себя так. То принесет Малфою кофе, то зайдет с одеялом для него, а то и свяжется с директором, чтобы уведомить, что Драко снова здесь, в стенах Мунго. Люциус никогда так не делал. Он не был плохим отцом, отнюдь, просто мистер Малфой редко позволял себе сантименты. Он заботился по-иному: удостоверивался, что у сына есть лучшее обмундирование и канцелярия, что его окружает достойная компания. Никогда раньше до этой недели, что пришлось провести в Мунго, Малфой не знал, как сильно ему не хватало других жестов — теплых. Тех, что демонстрировал Фальконе. Самое забавное заключалось в том, что для того это было нормой: вывести Драко на долгую прогулку, пока вокруг Гермионы хлопочут целители, и разговаривать о всяких отдаленных вещах. Показывать, какие зелья сработают лучше всего в случае болевого приступа и как их готовить. Даже научил паре витиеватых признаний в любви на итальянском, которые после были озвучены Грейнджер.       Малфой сам не заметил, как Маркус встал вровень с отцовской фигурой. Он был рядом. Он приобнимал за плечи, когда Драко чувствовал себя так плохо, что проще было бы рассыпаться на части и усеять пол осколками себя. Он точно знал, когда стоит завести беседу, а когда лучше провести время в тишине. Сейчас, глядя на целителя, Малфой видел, каким великолепным отцом тот мог бы стать. И был ему благодарен. Благодарен за то, что, несмотря на все сложности, тот находил в себе силы поддерживать запутавшегося подростка.       — Драко… — Голос его оборвался. — Вполне возможно, что сегодня вы проведете с ней последние часы, так что, пожалуйста… Сделайте их счастливыми не только для нее, но и для себя. Попрощайтесь с ней достойно, ладно? Элиза будет в соседней палате, если вам нужно подготовиться, зайдите сначала к ней.       Малфой прикрыл глаза, и влажные ресницы слиплись.       Эгоистично ли это — не желать отпускать Гермиону? Он видел, как тяжело ей приходится. Только последние два дня Грейнджер немного повеселела, улыбалась и смеялась над его глупыми шутками — он специально подбирал самые нелепые из своего арсенала, чтобы уж наверняка. До этого все было куда мрачнее. Просыпаясь, она, бывало, сначала не узнавала Малфоя. Речь ее замедлилась, стала спутанной — Гермиона долго молчала, прежде чем дать ответ даже на самый простой вопрос, и часто забывала, о чем ее спрашивали. Она меркла. Она умирала.       Малфой ненавидел в себе смирение с этим фактом. Какая-то часть в нем, большая и раненая, требовала закатывать истерики, спорить с Маркусом и просить еще времени. Еще, еще, еще — пока не приедут Поттер с Уизли, так и не ответившие на последнее письмо. Пока они не принесут долбаный Кроволист. А когда Фальконе будет добавлять этот последний ингредиент в давно заготовленное зелье, ждущее в кабинете, Драко надерет задницы новоявленным героям за то, что те настолько задержались. Он проскользнет змеей им в головы и будет перебирать каждое воспоминание из экспедиции, чтобы найти повод для ожесточенной драки.       Он бы хотел веселить Гермиону как можно дольше. Рассказывать ей истории из детства и проводить как можно больше времени вместе, восполняя весь тот глупый и никчемный отрезок жизни, что они провели порознь.       Но Грейнджер устала. Драко уже сталкивался с такой усталостью однажды: еще до того, как мсье Фальконе взял Нарциссу Малфой под свое крыло, мама тоже сутками не вставала с постели. Она не хотела просыпаться и вести привычный быт, потому что была истощена после неоднократных пыток. Тогда Драко злился. Просто изводился от гнева, ведь как так можно: оставить своего сына одного, выбирать — выбирать осознанно! — такое отрешенное поведение! А теперь он понял. И больше не мог кривить губы.       Драко не хотел отпускать Гермиону, не хотел жертвовать ей, хотел сохранить для себя.       Но искренняя любовь эгоцентричных чувств не терпит. И если время пришло, значит, пора отпустить ее ладонь. Все что угодно, лишь бы ей наконец-то стало хорошо.       — Что насчет Поттера и Уизли? — полушепотом спросил Драко, глядя, как Маркус просматривает что-то в колдограмме Грейнджер, готовясь в скором времени ее разбудить.       — Отправил им сову еще два дня назад. Она должна была уже добраться до них.       — Ответ…       Фальконе замер. Не оборачиваясь к Драко, он покачал головой. Малфой яростно фыркнул.       — Мудаки.       — Драко. — Голос целителя стал серьезнее. Он глянул на Малфоя из-за плеча и поджал губы. — Они приедут.       — Ага. Обещали же, да? — Он сложил руки на груди и приподнял верхнюю губу в отвращении. — Очень удобно — свалить под видом поисков и не быть рядом, когда Гермионе это нужнее всего.       — Не горячись. Мы не знаем, что у них происходит. Пока они ищут, надежда есть.       Малфой лишь отмахнулся. Он разочарованно вздохнул и глянул на спящую Гермиону. Ее лицо казалось совсем кукольным.       — Маркус, мне это рассказывать незачем. А вот ей, — Драко указал на постель, — ей ты как объяснишь? Она постоянно про них спрашивает. У нее больше нет другой семьи, кроме них.       В палате повисла удушливая тишина, прерываемая лишь больничным шумом из коридора. Малфой знал, что погорячился. Знал, что неправ: они не уроды. И не мудаки. Они ищут, и им сейчас, должно быть, еще страшнее, чем тем, кто видит Гермиону ежедневно, потому что у них есть это великое благо — прощаться постепенно. А у ее гриффиндорских героев его нет. Они уехали несколько недель назад, когда Грейнджер была в относительном порядке — теперь уж Драко верил в это наверняка. У нее был почти здоровый тон кожи, она самостоятельно передвигалась и могла заливисто, как привыкла, смеяться. Увидев ее сейчас, что бы они испытали? Ужас? Сострадание?       Что бы ни овладело их душами, Малфой был уверен: Гермиона бы расстроилась. Она бы стеснялась. Пыталась храбриться или что-то в этом духе, потому что такова уж ее натура: демонстрировать всю оставшуюся силу, чтобы близкие не переживали. Это восхищало — наравне с тем, как и раздражало. Потому что Драко знал, как дорого обходятся ей подобные акты самоотверженности. Как много сил это у нее отнимает.       Гнусно в этом признаваться, но отчасти Малфой даже завидовал Поттеру с Уизли. Они уехали, и им не пришлось видеть, как больно Гермионе. Как тяжело ей бывало дышать, как сложно стало думать. Они не застали момент, когда ведьма начала рассыпаться по кусочкам, теряясь в омуте бессознательного, страшного, темного. И он часто думал, что, возможно, прощаться на расстоянии — тоже большое благо. Дистанция позволяет чувствам утихнуть, а голове остыть. Ты вспоминаешь лучшие времена, не заставая худшие. Ты навсегда запомнишь ушедшего улыбчивым. У Малфоя же такой привилегии не было. Да и, признаться честно, он понимал, что никогда бы не променял возможность находиться рядом с Грейнджер на что-либо другое.       Они не были обручены и никому не клялись, но Драко знал силу обещаний. И, сам того не осознавая, давным-давно дал себе и созвездию Вероники самое важное: быть рядом с Грейнджер в болезни и здравии. В счастье и горести. В жизни — этой и другой — и смерти.       — Она умная девочка, — наконец произнес Фальконе, когда Малфой подошел к двери. — Она все и так понимает.       Драко не ответил, лишь дернул за ручку и вышел прочь. Быстрым шагом он пролетел по коридору, подбираясь к больничному балкону. Нехватка воздуха — он испытывал удушливый приступ паники, который сводил с ума. Чувство нереальности происходящего прочно поселилось в сознании, мешая действительность с краткими снами, и Малфой мучился от страшных головных болей.       Прощаться. Пришло время прощаться.       Драко оперся на балконный фасад, делая глубокий вдох. Снежный сегодня день. Хлопья все валят и валят, устилая почву пуховой периной, хотя на дворе всего лишь середина ноября. Малфой втянул в легкие мороз и вздрогнул. Либо бежать к камину, либо… собраться с духом. Собраться и вспомнить все лучшее, чтобы оповестить друзей как можно быстрее и дать им больше времени, чтобы прибыть из Хогвартса в Мунго.       Малфой закрыл глаза, ощущая, как холод ползет по спине. Подрагивающей ладонью он потянулся к рукаву и медленно вытащил палочку. Патронус у него получился лишь единожды — после первого поцелуя с Гермионой. Тогда искры вспыхнули, превращаясь в выдру, и Драко еще долго думал, отчего же это животное решило стать его проводником. Что такого особенного в этих выдрах? Малфой не знал. Он хотел, чтобы та сменилась на нечто более крупное — на дракона! Но в попытках отработать и нахально перетасовать карты вскоре и вовсе потерял возможность вызвать хоть кого-то. Ни выдры, ни дракона после озвученных слов заклинания не показывалось. И Драко поймал себя на страхе, что и сейчас не выйдет. Что придется бежать в кабинет целителя, что пропустит первые мгновения пробуждения Гермионы…       Он сделал медленный вдох и направил палочку в серое небо. Веки потихоньку опустились. Ресницы сомкнулись, уголки губ вздернулись. Малфой знал, какое воспоминание вытаскивать из головы…       …две недели назад, когда Гермиона еще была в Хогвартсе. Прятаться от нее, конечно, уже не имело никакого смысла: теперь, когда Грейнджер всецело принадлежала ему, Малфой мог спокойно сопровождать ее куда угодно. Но вот незадача — тень стала его лучшим другом. Тень становилась его продолжением, не оставляя Гермиону даже в компании Джинни.       Драко прятался за стеллажом, вслушиваясь в щебечущий голосок. Уизли, прерываясь на хихикание, выспрашивала у Грейнджер все об их первой ночи — и если сначала Малфой хотел выйти и утянуть Грейнджер за ладонь, чтобы та не успела перейти к деталям, то после этого вопроса он остановился.       — Ты его любишь? — набатом, будто на повторе, выстукивал в висках Драко голос Уизли. Сердце замерло. Он вжался спиной в стеллаж и крепко зажмурился в ожидании ответа.       Даже если она ответит «нет». Даже если скажет, что Малфой для нее прыжок в последний вагон, попытка пожить полноценной жизнью… Плевать. Любви Драко хватит на них двоих. Он выдержит. Он разделит ее в достаточной степени, чтобы не волноваться ни о чем.       — Да, — тихонько произнесла Гермиона. И все самое нежное в Малфое оборвалось, ухнуло, рвануло, как от мощного заклятия. — Джин… Это так глупо, но… Мерлин, я правда его люблю.       «Я правда его люблю».       Кончик палочки заискрился — сквозь тело прошла густая волна теплой энергии, и Малфой распахнул глаза, когда почувствовал, как сгусток вдруг прорвался, высвобождаясь.       В серое небо взмыл не дракон и даже не выдра.       В серое небо прыгнул толстый кот — пушистый и мохнатый, с приплюснутой мордой и крайне недовольным взглядом. Драко смотрел, широко распахнув глаза, как тот прыгает по воздуху, и едва успел озвучить послание друзьям, прежде чем Патронус растворился… И тут он громко рассмеялся. Обратил лицо ввысь и захохотал — громко, самозабвенно, от всей души.       Кот. Его новый Патронус — это кот. Вальяжный, полноватый — это был Живоглот, то странное существо, с которым Гермиона разговаривала исключительно тонким голоском, почесывая за ушком. То мохнатое чудище, что запустило всю историю.       Драко продолжал смеяться, глядя в затянутое облаками небо, и чувствовал, как сердце сжимается в предыстерическом эпизоде. Он не любил кошек. Вообще не понимал их природы: слишком уж самостоятельные, ни в ком не нуждаются, внимания требуют только тогда, когда сами захотят. Подойдешь не вовремя — получишь лапой по лицу. Малфой провел рукой по лбу, сжимая корни волос. Улыбка все еще растягивала губы, вот только глаза все же увлажнились. Ему пришлось сомкнуть веки и сделать рваный, глубокий вдох, чтобы прийти в себя.       Вот она, настоящая сила величайшей ведьмы столетия — менять людей до неузнаваемости. Менять их составляющую, вытаскивать все лучшее в них наружу. Одно ее прикосновение, и Малфой менялся. Он становился другим. Он хотел большего, хотел светлого — Грейнджер всегда была светлячком, что скользит по воздуху вокруг, разгоняя тьму.       Что ему делать, когда светлячок погаснет? В чем дальше искать добро? Как становиться лучше, если исчезнет та, кто однажды посеяла в нем это стремление? Драко не знал. У него не было ответа ни на один чертов вопрос. И это было откровенно паршиво, потому что Малфой знал: в случае плохого исхода… он останется с этими вопросами один на один. Гермионы не будет рядом, чтобы помочь ему сориентироваться и прийти в себя — Малфою придется сражаться с ними самостоятельно.       Драко вдруг почувствовал щемящую боль от сожаления. Нужно было сохранить больше вещей Грейнджер. Набить ее уголок до отказа, воссоздать настоящий алтарь, чтобы помнить, помнить каждую мелочь об этой ведьме. Малфой знал, что и так не забудет. Но все равно боялся. Человеческая память хитра: ты можешь помнить все отчетливо несколько лет, чтобы в один день проснуться и осознать, что не можешь воскресить в голове голос некогда дорогого человека. Или не можешь вспомнить линию улыбки. Или, закрыв глаза, обнаружить в памяти только размытое лицо без всякой детализации. И это пугало Малфоя сильнее боггарта. Он был просто в ужасе от перспективы однажды забыть, как Гермиона смеялась, как от нее пахло. Что ему делать, когда последнее воспоминание о ней станет хрупким, как лед по весне? Жить дальше? Как, если все это стало стержнем его характера, его мировоззрения?       Малфой знал, что так нельзя — выстраивать все будни, всю свою жизнь вокруг одного человека. Да он этого и не хотел! Тот Драко, что когда-то отправил ошейник Живоглоту, остерегался всепоглощающей любви не меньше Адского пламени. И посмотрите на него сейчас. Стоит бледный, весь продрогший. На черной водолазке оседает снег, который тут же впитывается и касается кожи ледяными каплями. В глазах ни намека на свет, лишь бездонная пропасть. И так много страха. Страха перед дальнейшей жизнью без нее.       Что за глупость-то такая… Драко склонился над балконными перилами ниже, пряча лицо в порозовевших ладонях. Сейчас, когда нужно было собраться, чтобы не разбить Гермионе сердце напоследок и не сожалеть впоследствии о том, как прошли последние часы вместе, Малфой… просто не хотел. Он поймал себя на том, что ему не хочется возвращаться в палату, потому что это означало лишь одно: часы пошли в обратную сторону. Все. И будь он трижды проклят за это, но Драко снова трусил. Потому что это страшно. Страшно и… будто неправильно — вот так просто войти. Совершить совершенно обыденное, человеческое действие — начать двигаться, сделать пару шагов в комнату, вести диалог с тем, кого в скором времени не станет. Как ты, полный жизни, можешь быть рядом с тем, кого она покидает? Как ты можешь быть нормальным, когда такое происходит? Это не укладывалось в голове. Он чувствовал себя таким виноватым за то, что сам здоров, что продолжит жить, когда Гермионы не станет. За то, что его история не оборвется, ведь когда в ее абзаце стоит точка, у него — запятая.       Это так неправильно. Это… просто неправильно. Так быть не должно. Последнее, чего Драко хотелось, — это вести себя как обычно. Он даже не мог объяснить сам себе, что именно имеет в виду, рассуждая об этом; предложение просто застряло у него в голове, прокручиваясь и прокручиваясь без остановки. Неправильно. Неправильно. А сейчас еще прибудут друзья, и придется разговаривать с ними, смеяться даже возможно — как? Просто — как?       Малфой ненавидел себя за трусость, что овладела всем его нутром. Презирал за то, что прячется сейчас на балконе, прекрасно зная, что Гермиона, должно быть, уже проснулась и спрашивает про него. Просто не мог. Но что ему делать в таком случае? Развернуться и отправиться в Хогвартс, позволив эгоизму взять верх и…       Драко тяжело выдохнул. Облачко, сорвавшееся с пересохших губ, скользнуло по воздуху паром и растворилось в ветре. Он крепко сжал перила и, гулко сглотнув, оторвался от них. Смерть не спрашивает, готовы ли мы попрощаться с близким. Эта эгоистичная сука забирает когда ей угодно, не беспокоясь о чужих чувствах.       Почти то же делает и любовь. Вот только Малфой чувствовал теперь лишь всепоглощающее презрение к последней, потому что она не смогла найти в себе силы противостоять костлявой.       По крайней мере, у него есть шанс проститься. Пусть сам он того не хочет.       Драко двинулся по коридору к палате. Мимо проходили колдомедики — молодые, в отглаженных мантиях лимонного цвета. Лица такие серьезные, в руках папки да палочки. Бегут спасать чужие жизни. Малфой отвел опустевший взгляд и приобнял себя за плечи. Он остановился прямо перед нужной дверью, и пальцы вдавились в плечи сильнее. Страх лишь усилился. Песочные часы перевернули в последний раз.       Он потянул за ручку и несмело вошел. Карие глаза тут же нашли его, и на обескровленном лице Гермионы появилась слабая улыбка. Малфой уже выучил, что это та же широкая улыбка, которой она одаривала его ранее, просто теперь на такую у нее нет сил. Драко подмигнул ей в ответ и на негнущихся ногах подошел к постели, наклоняясь и оставляя легкий поцелуй на впавшей щеке.       — Привет, красавица, — тихо произнес Драко, присаживаясь в ногах у Гермионы. Она неловко глянула на Маркуса, но тот лишь улыбнулся и указал на дверь.       — Я пошел. Даю вам полчаса. Без глупостей! — целитель покачал указательным пальцем, высоко поднимая брови. Грейнджер захихикала. Она сжала ладонь Малфоя крепче, и Драко с трудом нашел в себе силы улыбнуться.       — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, когда дверь за Фальконе закрылась.       — Уставшей, — вздохнула Гермиона. — Ляжешь ко мне?       — Конечно, — Драко улыбнулся.       Он быстро скинул обувь и осторожно прилег к пододвинувшейся Гермионе. Малфой раскрыл руки, позволяя Грейнджер юркнуть к нему в объятия. Некогда кудрявая голова покоилась у него на груди, и Драко осторожно коснулся острых плеч, поглаживая.       — Фальконе тебе сказал? — прошептала Грейнджер. Драко хотел бы услышать в ее голосе хоть какие-нибудь эмоции. Страх, печаль, злость — хоть что-то, что показало бы, что она этого не хочет. Но интонация была ровной. Не безразличной, скорее… усталой.       — Да.       Он ненавидел то, как его голос сорвался на шепот. Но еще больше ненавидел, как легко провела ладонью по его груди Гермиона. Будто эту боль можно снять простым прикосновением. Малфой пялился в потолок. Кадык безостановочно дергался.       — Я попрошу тебя кое-что сделать.       — Если ты скажешь какую-нибудь хрень по типу «живи дальше счастливо», я очень разозлюсь…       Грейнджер рассмеялась, и Драко крепко зажмурился.       Я запомню этот момент. Я запомню этот момент. Я запомню-я запомню-я…       — Я написала каждому письмо. Когда приедут мальчики, отдай им их конверты, пожалуйста.       — Грейнджер… Это не прощание.       Прозвучало как фальшивая нота в разгар интенсивного припева. Драко зажмурился, впитывая в себя образовавшуюся тишину, и вдруг подумал, что молчать с Гермионой очень приятно. Отсутствие разговора не обозначало погружение в одиночество; наоборот, оно очищало голову лучше всякого Эванеско.       Найдется ли хоть один человек на этой земле, с кем молчать будет так же комфортно?       — Ты знаешь, что такое кода? — В ответ Малфой отрицательно покачал головой, глядя на Гермиону. — В музыке так называют завершающую часть. Прелесть ее заключается в том, что как только она отыграет, начнется следующая часть или другое произведение.       — Но что, если я не хочу слушать другое произведение? Я хочу слушать эту гребаную мелодию раз за разом, пока у меня не завянут уши.       Грейнджер мягко улыбнулась. Она встретила его взгляд с ясностью, что блестела на радужках. Немного погодя Гермиона провела ладонью по лицу Драко и полушепотом произнесла:       — Хитрость в том, что даже при прослушивании одной и той же мелодии наступление коды неминуемо.       — Значит, я буду ее игнорировать.       — Даже если и так, Драко… это не отменяет того факта, что она все еще там.       Малфой не нашелся с ответом. Он молча смотрел на истощенное лицо Грейнджер, похудевшее, с впалыми щеками. Сердце его сжималось все сильнее, когда Гермиона запечатлела легкий поцелуй у него на щеке.       — Помнишь, как ты нашел меня в библиотеке? Я думала, что это Джинни, а это был ты под Оборотным, — Гермиона смотрела ему прямо в глаза. Драко кивнул спустя время. Не потому что вспоминал. Скорее, собирался с силами. Он знал, что то, что сейчас скажет Грейнджер, разобьет ему сердце. — Ты спросил меня, почему я плачу, а я сказала, что думала о любви. О том, как папа любил маму, а Гарри — Джинни. Тебя то есть, — она захихикала, и Малфой улыбнулся в ответ.       — Нашей с Поттером любви можно только позавидовать.       Она рассмеялась, а затем закашлялась. Драко отреагировал моментально: он приподнял ее корпус и осторожно придержал, позволяя Гермионе сделать паузу. Как только она махнула рукой, Малфой потянулся за стаканом воды на прикроватной тумбочке. Грейнджер благодарно кивнула. Потребовалось не меньше минуты, прежде чем она продолжила:       — Тогда… — Ее голос стал хрипловатым. — Тогда я думала о том, что никогда не смогу полюбить так же. Я так часто об этом думала в первые месяцы болезни, если честно. Мне казалось, что я… сделана не из того теста, знаешь. Что я не из тех, кто может легко полюбить. Кто умеет любить… безоговорочно.       Она сделала паузу.       — Хорошо, что ты меня тогда спас, — улыбнулась ведьма, поглаживая его скулы дрожащей рукой. Малфой не отрывал от нее взгляда. Лишь крылья носа то раздувались, то сокращались от попытки не расплакаться. — Иначе я бы никогда не узнала, что не права. Любить тебя оказалось проще, чем сдать экзамен по магловедению.       Он знал, что Гермиона шутит. Знал, что должен выдавить улыбку, но вместо этого лишь крепко зажмурился, откидывая голову на подушки. Темные брови изогнулись, и горло словно заморозили заклятьем. Каждое слово, рождавшееся на языке, буквально отказывалось срываться.       — Да ладно, у меня были шутки и похуже, — она легко ущипнула его за ребра.       И Малфой не выдержал. Он шумно выдохнул в попытке ответить хоть что-то, открыл рот — но вместо слов вырвался задушенный всхлип. Драко зажмурился еще сильнее и прижал к себе Гермиону так близко, насколько только мог.       — О, Драко… — прошептала Грейнджер, ласково перебирая его светлые волосы.       — Это просто несправедливо, — голос Малфоя ломался, — просто несправедливо, что тебе нужно уходить. Я так пытался тебя уберечь — а тебя все равно забирают.       Гермиона оторвалась от его плеча, заглядывая ему в лицо. С мягкой улыбкой она провела большими пальцами под мокрыми глазами, стирая влагу, и оставила теплый поцелуй у него на лбу.       — Говорят, у кошек есть шестое чувство, — заговорщически произнесла Грейнджер, все еще продолжая гладить его щеки. — У меня есть чувство, что мы еще встретимся.       Драко тихо фыркнул. Он смотрел в янтарные глаза пару секунд, прежде чем прильнуть к Гермионе и запечатлеть ласковый поцелуй на ее губах. Нежность вперемешку с горем — ядреный коктейль. Разжигает изнутри, принося невыносимую, до крика, боль.       Малфой не знал, как выразить свои чувства. Что бы он ни предпринял, всего казалось мало. Слов, нежности, действий, этих чертовых пионов, которые неизменно стояли в вазе напротив ее постели. Этого всего мало. Он хотел пустить ее к себе под кожу, позволить раствориться там, стать его продолжением. Если бы только это было возможным, Драко без всяких раздумий отдал бы свое тело ей. Поменялся бы душами, просто чтобы Гермиона знала, как сильно он ее любит.       Дверь позади открылась, и Малфой оторвался от губ Грейнджер, когда услышал протяжное: «Фу-у!». Глаза, все еще влажные, закатились — и он вдруг улыбнулся. Гермиона засмеялась.       — На вас как ни глянь, вечно облизываетесь, либо друг с другом, либо друг на друга, — Тео страдальчески поморщился. Он плотнее закутался в мантию и плюхнулся в кресло рядом с постелью Гермионы. Следом вошли остальные.       Джинни подлетела к Грейнджер и клюнула ту в щеку. Блейз потрепал кудрявую макушку с улыбкой, и лишь Паркинсон держалась немного в стороне. Драко видел, как бегает ее взгляд: от стен до пола, от окна к прикроватной тумбочке. Пэнси, должно быть, не хотела смотреть прямо на Гермиону. И Малфой понимал это настолько же сильно, насколько приходил в раздражение.       — Что, львенок, все еще отсыпаешься за все учебные годы? — Блейз опустился на пол возле изголовья ее постели. Гермиона весело фыркнула. — Как ты себя чувствуешь?       — Я… — вздохнула Грейнджер. Она остановилась и поджала губы, оглядывая собравшихся. Малфой стиснул ее руку. — Я хотела с вами попрощаться.       — Брось! — Джинни улыбнулась, присаживаясь около Грейнджер. Она аккуратно дотронулась до ее заострившегося носа. — Прощаться не надо. Это будет просто… долгий сон.       — Восстановишься полностью, — Тео улыбнулся, — а потом вперед сдавать экзамены за нас всех!       Гермиона рассмеялась. Драко тоже улыбнулся, но скорее тому, как сияла Грейнджер. Надо же, какие бы события ни происходили в жизни этой ведьмы, она всегда горит ярче всякой звезды. Даже солнце с ней не сравнится.       — Знаешь, что сегодня было в Хогвартсе? — Джинни подалась ближе, стискивая скрытые одеялом ноги Грейнджер. Та вопрошающе подняла брови. — Ты не поверишь! В общем, помнишь ту девчонку с Когтеврана? Ну, пятый курс, такая вся кудрявая, еще крутилась вокруг Симуса…       И разговор потек дальше. Джинни рассказывала какую-то очередную сплетню, и Тео, прежде только слушающий, вдруг решил вмешаться — он принялся перебивать Уизли, утверждая, что все было не так, и вообще Нотт видел совсем другую версию произошедшего!       Комната, которая должна была утопать в безысходности вкупе с глубокой печалью, осветилась. Засияла как Люмос Максима, наполнилась смехом и голосами. Драко не успел заметить, как все начали заваливать Гермиону историями о том, как проходят дни в Хогвартсе, как они готовятся к экзаменам и как постоянно спорят, какой предмет будет сложнее сдать. Малфой тихо улыбался, поглядывая на Грейнджер, и молча сглатывал внутренний протест.       Потому что он знал, что все было совсем не так. Как бы сильно ему ни хотелось проводить все время в палате, Малфой все же был вынужден появляться в Хогвартсе — и он видел, как по-настоящему справляются с гореванием его друзья. Не было всех этих веселых историй, и не было такой бурлящей жизни. Уизли, которая взахлеб рассказывала, как прошел последний матч, на самом деле показала худший за два сезона результат. Ее мысли явно были где-то далеко, она никак не могла собраться и один раз даже навернулась с метлы, едва не травмировавшись.       Нотт не проводил время в библиотеке так, как утверждал. Малфой нашел его там однажды вечером за тем же столом, который обычно занимала Гермиона. Тео не реагировал ни на обращения, ни на вопросы, — он просто сидел и смотрел в открытый учебник. И лишь спустя время подал голос. Спросил: «Это правда происходит?» — и, не услышав ответа, вновь погрузился в свои мысли.       Блейз стал пропадать на тренировках. Нагружал себя так, что возвращался под ночь и прямо в форме заваливался на кровать мешком с песком — вот насколько он был измотан.       Одна Паркинсон вела себя так же, как и до этого. Единственная не скрывала, как ей больно. Сейчас она стояла у стены и не отводила взгляда от смеющейся Гермионы, и Драко несколько раз ловил, как Пэнси прикладывает ладонь к глазам, смахивая слезы. Малфой знал ее как облупленную: сегодня она говорить не будет. А если и попытается, то в скором времени замолчит, пытаясь проглотить ком слез. Паркинсон ненавидела быть уязвимой и слабой; и Драко знал, как она злится от того, что Грейнджер не станет ее подружкой невесты. Они говорили недавно, еще до Визенгамота. Пэнси показала ему маленькую коробочку, которую зачаровала специально для Гермионы. По задумке Паркинсон, как только коробочку открывали, начинала звучать веселая музыка и поднималось сиреневое, в цвет торжества, облачко, складывающееся в буквы: «Ты будешь моей подружкой невесты?» — которые затем взрывались миниатюрной версией фейерверка. Она хотела сделать это по-особенному, но не успела. И оттого была невероятно зла. Но агрессии в ней не было, лишь невыносимая боль.       Драко тоже хотел бы злиться. Чтобы крушить что-то или кричать что есть мочи, но в нем было так много пустоты, что не получалось. Такую дыру ничем не заполнить. Он пытался — пытался выстраивать хотя бы видимость стены из воспоминаний, но та каждый раз рассыпа́лась, принося боль еще большую, почти нестерпимую. Малфой все думал, найдется ли хоть что-нибудь, что однажды заполнит эту пустоту, или ему придется жить с ней вечно. Очередной вопрос, на который он не получит ответа.       Дверь в очередной раз скрипнула, и Гермиона встрепенулась. Драко видел, как ее глаза на секунду зажглись надеждой, которая вскоре растворилась в спокойствии. Маркус заглянул в палату и, улыбаясь, поприветствовал каждого.       — К тебе там очередь из посетителей, — произнес он, глядя на Грейнджер.       Она удивленно оглянулась на ребят, и Джинни лишь деловито пожала плечами.       — Ваших рук дело?       — Каждому есть что сказать, — полушепотом произнесла Пэнси, устремив взгляд на обувь.       Драко наблюдал за тем, как Гермиона меняется в лице. Она вдруг распрямилась и как-то кривовато улыбнулась, опуская голову. Будто осознание свалилось на нее, придавливая тяжестью. Он и сам забылся. В разговорах, в смехе, в теплых прикосновениях — Малфой забыл, что происходит. И это, пожалуй, самое поганое чувство, которое только можно испытать: на пару минут отвлечься от реальности лишь для того, чтобы тебя вернули туда ударом.       — Пусть заходят, — с улыбкой произнесла Грейнджер. — Я буду рада со всеми повидаться.       — Ты не устала? — спросил Драко, заглядывая ей в глаза.       — Я в полном порядке. Я хочу всех увидеть в последний раз.       Кивнув, Малфой лишь сильнее стиснул ее ладошку.

***

      Драко втянул носом аромат, поднимавшийся от кружек. Вообще-то он не собирался задерживаться. Он и так провел непозволительно много времени вне больничной палаты, отправившись за любимым какао для Гермионы. Можно было, конечно, отправить кого-то другого, но Драко искренне переживал, что они напортачат и принесут совсем не то. Подводить Грейнджер не хотелось. Не сегодня. Никогда.       Однако на обратном пути он неожиданно встретил Забини с пачкой корреспонденции в руках. Догнав того посреди коридора, Малфой нахмурился.       — Что это у тебя?       — Мы читали Гермионе письма, эти доставили буквально пару часов назад, — Блейз сложил руки на груди, встречая озабоченный взгляд Драко. — Еще не проверил, — добавил он, отвечая на незаданный вопрос.       Малфой задумчиво осмотрел письма в руках друга. В основном Гермионе писали пожелания и слова сочувствия — после ее невероятного выступления в Визенгамоте многие хотели выразить свои поддержку и восхищение. Но, к сожалению, медаль народной любви имела и обратную сторону. С некоторых пор среди писем от поклонников попадались и реклама чудодейственных все-исцеляющих-зелий, и навязчивые предложения от псевдоколдомедиков, за скромную плату обещающих вторую жизнь, и даже откровенно неприличные письма, которые Малфой научился распознавать по первым строчкам и которые без зазрения совести изымал, минуя Грейнджер.       В другой ситуации все это только укрепило бы его цинизм и саркастичность, не будь адресатом подобных писем Гермиона.       Малфой отставил кружки на коридорный подоконник и забрал у Блейза пачку. Взгляд быстро заскользил по конвертам. «Для мисс Грейнджер с наилучшими пожеланиями от Дороти Холл» — это поклонница; «Уважаемой мисс Гермионе Джин Грейнджер от мистера Патрика Р. Гордона» — этот, возможно, из министерских; «для Гермионы Грейнджер от лавки "Едкая хворь"» — так, вот это нужно убрать…       Небольшая пачка быстро подошла к концу, когда его взгляд зацепился за желтый клочок пергамента без конверта, исписанный с двух сторон. Такие встречались редко и скорее выдавали в отправителе близкое лицо, нежели афериста. Но помедлив, Малфой все же развернул письмо. И с каждой строчкой его брови ползли выше.       «Дорогая мисс Грейнджер,       Знайте, что душа ваша всегда будет продолжением души моей, и мир сей найдет отклик в мире нашем, созданном под жемчужинами природы и небосвода, где есть только мы и наши ангелы-хранители…»       Что за херня?       Драко горько усмехнулся и скомкал пергамент. Следовало догадаться: за предложениями чудодейственных зелий, обещающими исцелить от самой смерти, непременно последуют и темномагические обряды. Даром, что сумасшедших в Магической Британии после пережитого что флоббер-червей после дождя.       — Что-то не так? — поинтересовался Блейз, наблюдая за его реакцией. — Есть важные письма?       — Не то чтобы. Как обычно, ничего стоящего. Но вот эта хрень, — Драко потряс парочкой изъятых писем, — явно не то, что сегодня нужно видеть Гермионе.       Да и вряд ли у нее еще остались силы на чтение, при всем уважении к ее фанатам.       Убрав злосчастные конверты в карман, Драко вернул пачку обратно Блейзу, вновь подхватывая кружки. Забини вздохнул, но не сдвинулся со своего места посреди коридора. Малфой удивленно повернулся к другу.       — Ты идешь?       Блейз, облизнув нижнюю губу, отрешенно покачал головой. Драко тоже остановился. Ожидал, что последует дальше.       — Ты… Прости.       — За что? — Малфой нахмурился.       — Просто прости. За то, что так вышло с Гермионой. Что… — он сглотнул, отворачиваясь. — Что я тогда не связался с Симусом сам, что потерял твоего отца из виду. Прости, Драко. Я не хотел…       Предложение оборвалось на недосказанности, но Драко продолжения и не требовал. Он знал, что имел в виду Блейз. И поэтому, глядя на друга пронзительно, несколько даже пытливо, едва улыбнулся уголками губ и вполголоса произнес:       — Между нами все в порядке.       Забини, внимательно изучающий вид за окном, резко повернул голову в сторону Драко. Глаза его распахнулись не то от удивления, не то от неожиданности фразы, губы приоткрылись. Блейз издал тяжелый вздох и запустил пятерню в волосы.       — Если… тебе нужен кто-то, с кем…       — Я знаю, — сухо произнес Драко. — Спасибо.       И, не дожидаясь ответных слов, легко подтолкнул дверь и вошел в палату. Малфой не слышал шагов позади — Блейзу, вероятно, тоже необходимо время наедине с собой.       Драко нацепил самую добродушную улыбку, которую только смог отыскать в себе, и пробрался к Гермионе. Она была окружена посетителями: студенты облепили стены, глядя на Грейнджер с невыносимой тоской. Казалось, в палате собрался весь поток седьмого курса. Его взгляд вдруг зацепился за высокого паренька рядом с ее постелью. Секундное обдумывание, и Драко резко поставил кружки на прикроватный столик, глядя на знакомого с плохо скрываемой неприязнью.       — А ты что тут делаешь?       — То же, что и все остальные, — мягко ответила за того Гермиона, слабо улыбаясь. Она перехватила горячую ладонь Малфоя и переплела их пальцы, вновь устремляя взгляд на когтевранца, который однажды отвесил в ее адрес омерзительную шутку в коридоре. — Извини, что перебила.       Натан опустил голову, избегая смотреть кому-либо в глаза. Он ковырял заусенец на пальце и жевал губы, и Малфой вдруг подумал, что ласковый взгляд Грейнджер, должно быть, связан с воспоминаниями о Роне. Уизли тоже всегда так делал, когда нервничал.       — Прости меня, что я был так груб, — тихо произнес Натан, шмыгая носом. Гермиона спокойно провела свободной ладонью по его рукам, и парень остановился. Драко почувствовал укол ревности: почему… А потом заставил себя остановиться.       У нее такое огромное сердце. Как один человек может вместить в себе столько любви к остальным? Драко никогда этого не поймет.       — Ты должна знать, что я тобой восхищаюсь. Ты очень стойкая ведьма, и ты молодец. Может быть, и я когда-нибудь смогу встать против того, что… о чем думают или говорят другие. Спасибо, что преподала мне урок. Не думаю, что смогу когда-нибудь его забыть, если честно.       — Натан, мы всегда защищаем то, во что верим. Ты уже на правильном пути, — Грейнджер улыбнулась, когда Турпин поднял на нее влажные глаза. — Ты будешь в порядке. Твоя категоричность пройдет, и однажды ты сам удивишься, насколько хорошим волшебником был все это время.       Парень кивнул. Он задержал в руках пальцы Грейнджер еще на несколько секунд, после чего осторожно потянулся к ней и обнял. Драко удивленно поднял брови и приоткрыл уже рот, чтобы выразить недовольство, но легкий тычок откуда-то со стороны угодил быстрее. Малфой повернулся: Тео смотрел на него с таким угрожающим видом, что стало жутко. Недовольный, Драко только пробурчал себе под нос.       — Гермиона, нам нужно идти, — Невилл неловко покачался на пятках ботинок, когда Натан разорвал объятия. — Директор уже открыла для нас камин.       — Вы и так пробыли здесь два часа, — Грейнджер с улыбкой кивнула. — О! Я забыла сказать профессору МакГонагалл, когда она заходила… Я оставила письмо, оно…       Гермиона зажмурилась, и Драко тут же подхватил ее за плечи.       — Ты в порядке? Зову Маркуса?       Но ведьма лишь отмахнулась. Она провела ладонью по бледному лбу и сделала медленный вдох. Лицо на секунду исказилось от болезненного импульса. В комнате повисла тяжелая тишина.       Вот они — самые страшные моменты. Когда ей становится больно даже несмотря на зелья. Малфой стал свидетелем многих эпизодов за ту неделю, что она провела здесь, но в последнее время они участились. Стали более продолжительными. Гермиона всегда взмокала, как после дождя; привычно холодная кожа становилась раскаленной, горячей на ощупь. И хоть Грейнджер не жаловалась, малейшее прикосновение к ногам заставляло ее глухо стонать.       — Я в порядке, — Гермиона улыбнулась сквозь силы. Малфой краем глаза заметил, как отвернулась Пэнси. — Я оставила письмо в Гринготтс в тумбочке лазарета и забыла об этом рассказать. Думаю, его уже нашли, но на всякий случай, пожалуйста, передайте директору, чтобы она направила его гоблинам в случае, если я не очнусь.       Остального Драко уже не слышал. Это пресловутое «если не очнусь» засело в ушах, заскользило по мозгу, желая спуститься вниз, к глотке, и передавить ее. Он удостоверился, что Гермиона сидит комфортно, отпустил ее и сам сел на подоконник.       Сначала подошли ее бывшие соседки Лаванда и Парвати. Заплаканные, они крепко обнимали Грейнджер и говорили ей что-то напутственное, на что Гермиона спокойно улыбалась. Потом был Невилл с неживым взглядом. Он еще побыл какое-то время с Грейнджер, обмениваясь с ней фразами полушепотом, прежде чем вручить что-то из кармана. Малфой захлопал глазами.       — Какой очаровательный, — Грейнджер улыбнулась, и Драко вытянул шею. В ее тонких ладонях покоился бутон белого цветка. Ведьма ласково провела по лепесткам.       — Это асфодель, — Невилл смущенно улыбнулся. Его передние зубы немного давили на нижнюю губу. — Знаешь, он не очень красивый сам по себе, и многие путают его с эдельвейсом… но недооценивать его — ошибка. Потому что только асфодель несет в себе так много смысла. Он… Знаешь, греки его обожают. Они считают, что этот цветок — ключ к вечной жизни: той, которая ждет нас после смерти, или даже нынешней. Асфодель — это символ надежды. И… я надеюсь, что как бы все ни обернулось, он принесет тебе счастье. Вдруг у тебя получится обменять его на второй шанс, как это было в мифах.       Гермиона изогнула брови. Она поджала губы, молча покручивая бутон в ладонях. Малфой чувствовал, как время замедлилось: никак иначе он не мог объяснить, почему так отчетливо увидел момент, когда слезинка сорвалась с ресниц Грейнджер, попадая прямо в центр цветка.       — Спасибо, Невилл… — Ее звонкий голос стал таким же тонким, как она сама. — Это очень трогательный подарок.       Он наклонился за объятиями — и Драко видел, как он зажмуривается, а по щекам скатываются слезы. Сегодня всем было непросто.       Посетители уходили. Все как один обнимали Гермиону на прощание, говорили ей теплые слова, которые заставляли ее улыбаться. Так это странно: день смерти мало чем отличается от дня рождения. Все говорят тебе теплые слова, которые обычно не произносят, напоминают о том, как важно все то, что ты сделал. Разница лишь в грамматических формах — во времени, которое используют. Драко старался не вслушиваться, потому что испытывал глухую боль от того, как люди перечисляли достоинства Гермионы в прошедшем времени. Будто ее уже нет. Но как же, как же, если вот она, сидит перед вами, из плоти и крови сотворенная? Все еще дышит, взгляд ее ни капли не изменился. Разве не это показатель?       Так почему ее все благодарят? Почему говорят, что она была великой волшебницей, если она все еще здесь, с ними?       Когда дверь за последним семикурсником закрылась и остались только самые близкие, Гермиона издала тяжелый вздох и осторожно откинула голову на подушки. Карие глаза мазнули по присутствующим, задерживаясь на Пэнси.       — Я бы хотела вам кое-что сказать, — сипло произнесла она.       Но дверь вновь распахнулась — и Грейнджер тоже распахнула глаза шире, приподнимая брови.       Но лишь для того, чтобы уткнуться взглядом в покрывало.       — Ребята, двадцать минут, и все на выход, — Маркус поджал губы. — Нам нужно подготовиться.       Все кивнули, как в забытьи, но Драко смотрел только на Гермиону. Казалось бы: это лишь секунды, ни о чем не говорящие. Те, что упускает взгляд непосвященного. Но Малфой видел. День за днем, час за часом, сегодня, он видел, как Грейнджер реагирует на открывающуюся дверь. Как ее глаза наполняются надеждой, а губы приоткрываются. И как затем в ней потухает искра. Потому что кто бы ни вошел в палату, все были не теми. Это не были ее любимые Поттер и Уизли.       Драко ревновал. Он получал реакцию, но совсем не такую, с которой Гермиона ждала их: ее сердце тянулось к ним по-особенному, как-то уникально страстно, горячо. А потом он вдруг подумал, как это глупо — претендовать на место ее семьи. У нее никогда не будет никого ближе этих двоих, и Малфой принимал это спокойно. Просто… был очень зол. Потому что они так и не объявились.       — Ладно, я надеялась, что у меня будет возможность поговорить с вами наедине, но, видимо, не сегодня… — Гермиона тихо рассмеялась, но никто даже не улыбнулся. Драко быстро окинул комнату взглядом и крепко зажмурился, откидывая голову на стекло. — Я написала вам письма. В них вы найдете более… подробную благодарность. И все те слова, которые я давно хотела вам сказать, но по какой-то причине… не смогла раньше. Я… — Грейнджер вздохнула, поднимая глаза к потолку. Она вдавила зубы в нижнюю губу. — Хотела сказать вам огромное спасибо за то, что вы были со мной рядом все это время. Я знаю, что порой была невыносима, допускала ошибки и часто оказывалась несправедлива, и я надеюсь, что вы найдете в себе силы простить меня за это. За это и… за то, что я могу не очнуться.       Грейнджер быстро утерла глаза, шмыгая носом.       — Вы знаете, я чувствую себя такой счастливой, потому что у меня были вы. Я долгое время чувствовала себя ужасно одиноким человеком — все-таки мне было так… сложно признаться в болезни. И я искренне жалею, что не открылась вам раньше. Не увидела, как вы, — она посмотрела на каждого из слизеринцев поочередно, — помогаете мне из тени. Не поняла, что ты, Джин, и мальчишки заслужили внятного диалога. Мне жаль. Правда, я… сожалею, и я прошу за это прощения.       — Гермиона… — прошептала Джинни, стирая слезы с подбородка. — Это не то, за что нужно просить прощения…       Грейнджер улыбнулась.       — Я знаю. Но я бы не хотела умереть, все еще храня чувство вины за это. Я не мастер говорить трогательные речи — гораздо лучше у меня получается их писать, но… Если я не проснусь, пожалуйста, найдите в себе силы двигаться дальше. Я всегда буду за вами присматривать. Посылать знаки, если попросите, — она тихонько рассмеялась. Тео накрыл глаза ладонью, и Малфой видел, как дрожат его плечи. — Но я не хочу, чтобы вы горевали вечно, ладно? Возьмите какое-то время, но не застревайте в трауре по мне, если я все-таки умру: я не хочу этого. Мне важно, чтобы вы были счастливы. Чтобы вы были любимы и сами любили — вы, каждый из вас, этого заслуживает как никто другой. Вы такие удивительные люди, и я так, честно, завидую сама себе, что мы стали друзьями! Я надеюсь, что вы будете любить себя так же сильно, как я любила вас. Каждого из вас.       Паркинсон, не выдержав, зарыдала в голос. Она ринулась к постели Гермионы и обняла ее так крепко, что Малфой готов был поклясться, что слышал хруст. Грейнджер прикрыла глаза. Ресницы подрагивали под тяжестью соскакивающих слез, и ведьма провела ладонью по спине Пэнси.       — Не смей умирать, — сквозь всхлипы произнесла Паркинсон, — иначе мне придется назвать свою дочь в честь тебя. А у тебя некрасивое имя…       Гермиона, звучно шмыгнув носом, рассмеялась сквозь слезы.       Они подходили к ней потихоньку: сначала к Пэнси присоединился захлебывающийся в слезах Тео, потом Джинни и Блейз. Вчетвером они окружили Гермиону, стискивая в объятиях. Слышались всхлипывания и редкие слова.       Малфой за ними не последовал. Его глаза были предельно сухи. Он немигаючи смотрел на то, как все прощаются, не в силах подойти к ним сам. Не хотел ставить точку. Не хотел признавать, что это конец.       Они вновь заговорили, но Драко уже не слушал. Он впал в состояние сомнамбулы, когда ни единая мысль не раскрывается в полной мере. Малфой просто смотрел на Грейнджер и молчал. Кажется, даже не дышал. Он пытался запомнить это все. Ее волосы, которые так красиво завивались даже сейчас, ее улыбку и мягкое движение рук. Разговаривая, Гермиона бурно жестикулировала. Кисти ее двигались так плавно, будто совершали танцевальные движения… Раньше Драко обязательно бы задумался, откуда у нее такая способность — она же нечистокровная. А сейчас и мысли не было.       Просто она такая. Гермиона Грейнджер — такая. Изящная, мягкая. Будто самый плавный танец. Словно самая красивая мелодия…       …чья кода наконец прозвучала. Грейнджер права: сколько ни обрывай мелодию, все равно наткнешься на концовку.       Малфой приоткрыл губы и втянул воздух. Грудина его вздрогнула трижды, и челюсть затряслась. Он был предельно тих, не издавал ни звука, позволяя каждому попрощаться достойно, так, как они хотели. Сам плакать не смел — не сейчас. Ей и так непросто сегодня пришлось, со всеми этими словами, благодарностями и отношением к ней, как к уже мертвой.       Драко было горько. И он боялся следующего дня, потому что знал, что как только откроет глаза, на него обрушится злое осознание случившегося. Жизнь не остановится, для того чтобы дать ему передышку, безудержная стрелка часов пойдет и дальше, забирая у него день за днем. Ему нужно будет учиться жить заново. Пытаться что-то делать, не разменивать свое время на горечь… Но как же бессмысленно это звучит.       Ему — и жить.       Жить с осознанием, что Гермиона, отправленная в кому, может не проснуться. Что эти мгновения, которые он держит под закрытыми веками, могут стать последними.       Последние. Последние, последние, последние! Драко почувствовал, как горло сдавило. Как потекло из носа, как стало больно в груди, словно его хватил удар. Он распахнул ресницы, и слезы градом покатились по щекам. Ладонь тут же накрыла солнечное сплетение — Малфой поморщился, разминая кости, приоткрыл рот для попытки вдохнуть поглубже.       — Драко?       Он дернул головой, насильно заставляя себя улыбнуться. Ребята смотрели на него, но самое главное — на него смотрела Гермиона. Этими своими огромными янтарными глазами, в которых отражается столько любви, что в ней можно утонуть.       — Мы пойдем, — тихо произнес Блейз, оттягивая Джинни за рукав.       — Просыпайся поскорее, кудряшка, — Тео быстро поцеловал Гермиону в лоб, прежде чем приобнять плачущую Паркинсон за плечи и вывести из палаты.       Они остались вдвоем. Драко сидел на подоконнике. Она — на постели. И оба смотрели друг на друга.       — Иди ко мне, — прошептала Гермиона.       Драко быстро покачал головой.       — Тогда нам придется прощаться.       Грейнджер улыбнулась. Она протянула к нему дрожащую ладонь, и Малфой ухватился за нее, как за последний шанс. Он резко прильнул к Гермионе, обнимая ее. Зарылся носом в изгиб ее шеи и вдыхал. Вдыхал, вдыхал, вдыхал, вдыхал — пока не закружилась голова.       Я запомню этот момент. Я запомню этот момент. Запомню, как тонкие руки ведут по спине вниз, как Гермиона оставляет краткие поцелуи по всей коже, как трется щекой о водолазку. Совсем как кошка.       Я запомню этот момент.       Я запомню.       — Я люблю тебя, Драко. — Худые пальцы вдавились в его предплечье сильнее. — Ты хороший человек. Просто хочу, чтобы ты знал, что ты хороший человек, Драко. Лучше, чем все те, кого я знала. И я люблю тебя.       Он склонил голову и поцеловал ее в кудри. Горло дрожало от невозможности расплакаться.       — Я кое-что оставила для тебя. Посмотри в тумбочке.       Драко с трудом отлепил себя от Гермионы. Он опустился на корточки, выдвигая ящик, и на секунду замер. Огромное множество писем — их было столько, что они забили все пространство, но не это привлекло его внимание. Малфой, быстро глянув на Грейнджер, которая потянулась к стакану с водой, подхватил карточку со знакомым почерком.

Спасибо, что сберегли моего сына.

— Н. М.

      Малфой убрал ее прежде, чем Гермиона поставила стакан. Сердце ускорилось: мама знала, что происходит с Грейнджер… но чтобы написать ей? Это первая весточка? В голове не укладывалось.       — Отодвинь все письма.       Драко сделал как она сказала и нашел на дне ящика маленький красный ежедневник. Тот же, что Гермиона держала при себе, когда они украшали Малый зал. Малфой подхватил его и повертел в руках, разглядывая со всех сторон. Он перевел вопросительный взгляд на улыбающуюся Грейнджер.       — Обычно я там записывала всякие дела на неделю, но… — она смущенно улыбнулась. — В последнее время я частенько писала о тебе. И я подумала, что если ты… начнешь скучать, ты сможешь открыть и прочитать все, что я о тебе писала.       Драко рассмеялся. Вот только на сердце стало еще тяжелее.       — Надеюсь, там только хорошее?       — О, надейся и дальше, — Гермиона ослепительно улыбнулась. Малфой, судорожно вздохнув, потянулся за поцелуем.       Послышался мягкий стук в дверь. Грейнджер вновь вздрогнула — и вновь смиренно улыбнулась вошедшему Маркусу. Целитель замер в проходе, покручивая в руках палочку. И сердце Драко разбилось окончательно.       В палате повисла тишина, на ничтожные несколько секунд, но по продолжительности их можно было сравнить с часами. Малфой посмотрел на Гермиону и издал задушенный всхлип. Плевать, каким писклявым прозвучал его голос. Было так больно, что и дышать-то сложно. Он заключил Грейнджер в крепкие объятия и поцеловал снова. И снова, и снова, и снова — пока Гермиона не остановила его ласковым жестом.       Она смотрела на него идеально карими, янтарными глазами, которые полнились слезами. Облизнула губы. И тихонько произнесла:              — Иди.       Малфой упрямо стоял на месте, и Гермиона обронила первую слезу и снова попросила о том же. И тогда Драко сделал то, о чем его просили. Он потянулся к ней последний раз, поцеловал в висок и в любимое созвездие на носу. И медленно, будто неживой, поплелся на выход.       Вот так и заканчиваются сказки про прекрасных принцесс и злобных драконов, которым обещали их «счастливо и навсегда»: один из них погибает в оборонительной схватке. Вот только странное дело, обычно умирает дракон, так чье извращенное воображение позволило подвести к краю принцессу? Там, говорите, ее обещанное счастье? Чепуха. Никто не мог сделать ее счастливее Драко.       И что — что дальше? Что делать дальше, когда Гермиону погрузят в глубокий сон? Разрешат ли навещать ее? Если да, то как скоро? Может, лучше сейчас развернуться и попросить Гермиону, чтобы она дала разрешение на постоянное присутствие? Малфой мог бы объясниться перед МакГонагалл, попросить либо…       Драко схватился за сердце, оттягивая ткань водолазки. Ничего он не может. Беспомощный подросток — как был им, так и остался. Только и смог, что сохранить частицу Грейнджер в прикроватном уголке. А ее саму сберечь не смог. Никого не смог, как ни пытался. Малфой плотно зажмурился, выходя в общий коридор, наклоняясь, чтобы хоть немного глотнуть воздуха.       Воздух кусался: было так блядски холодно, несмотря на то, что по спине стекали капли горячего пота. Ладони тряслись, и Малфою пришлось безвольно опереться о каменную стену, чтобы просто удержаться на ногах. Найдя спиной опору, он продолжил надавливать костяшками пальцев на солнечное сплетение в попытке хоть как-то облегчить боль от осколков разбитого сердца, пронзавших легкие. Нос его вдруг уловил знакомый парфюм, и Драко понял: он окончательно рехнулся.       Потому что, открыв глаза, он вдруг увидел тонкий силуэт. Мама… Сегодня в черном. Волосы уложены, как она любит, белые пряди струятся по плечам…       В ступоре, весь взмокший и трясущийся от холода, он смотрел, как мама неспешной походкой аристократки идет к нему по больничному коридору: шаг, шаг, шаг… Чтобы через мгновение рвануть к согнувшемуся от боли сыну, настигая его в считанные секунды.       Призрачные видения такие забавные. Мама никогда не бросилась бы к нему на глазах у всех. Она же леди.       Но вот знакомые, теплые руки сомкнулись на его шее — Нарцисса уложила его голову себе на плечо. Голос, дрожащий и неуверенный:       — Милый…       Он распахнул глаза.       — Мама?       Драко моргнул. Затем — еще раз.       А затем, сжав мать сильнее в объятиях, уперся носом ей в ключицу и громко разревелся.