Уголок Грейнджер

      Малфой открыл дверь, отделяющую мир нормальный, где шевелилась жизнь, пусть и облаченная в министерские костюмы, от мира мерзкого и абсолютно гнилого — того, что прятался за талмудами правил и законов. Первые вспышки обожгли сетчатку: он знал, что за дверьми караулят репортеры и прочие зеваки, но не ожидал, что вдогонку вопросам полетят еще и щелчки колдокамер. Он резко опустил голову и приложил ладонь ребром ко лбу. Пусть эти проныры подавятся — Драко им никаких ответов не даст.       Он был в бешенстве. Он чувствовал себя так, будто еще немного — хоть один неловкий тычок в бок, — и ему точно снесет крышу от этого довлеющего ощущения обреченности.       Все заново. Все то, что было пережито летом и едва начало забываться, вновь возвращается в его жизнь. Долбаное колесо Сансары сделало оборот, чтобы в очередной раз наехать ему на ноги.       — Мистер Малфой, как вы относитесь к обвинениям, выдвинутым мистером Финниганом? — Визгливый голос угодил прямо в ушную раковину, и Драко немедленно захотелось окружить себя чарами тишины, лишь бы больше никогда этого не слышать.       — Мистер Малфой, когда назначено следующее заседание?       — Мистер Малфой, правда ли, что…       — Мистер Малфой, как…       — Мистер Малфой!       — Мистер Малфой!       Эти вопли заставляли давиться собственным сердцем, уже поднявшимся к самой глотке. Его опять мутило — желудок скручивался, во рту появился кислый привкус. Драко двигался вперед ровно по прямой, старательно игнорируя всех на своем пути, но это становилось все более и более тяжелой задачей: гребаные репортеры столпились вокруг него, окружив почти что кольцом. Малфой смотрел себе под ноги и старательно выдыхал через рот. Не от паники — чтобы не стошнило. Он смотрел на выложенный плиткой пол и провожал взглядом каждый квадратик, просто чтобы занять голову. Чтобы хоть как-то дистанцироваться от происходящего вокруг балагана. Он знал, что справится со всем. Он в достаточной степени силен, чтобы просто перетерпеть этот обрушившийся на него шквал внимания — ему и так не впервой. Просто сейчас… сейчас нужно считать чертовы трещины на плитке, нужно считать несчастные квадратики, выложенные на полу. И стараться не поддаться искушению вывернуться наизнанку перед публикой.       Окружающие бесконечно пытались прикоснуться к нему. Их приходилось отпихивать, и терпения у Драко оставалось все меньше. Оно и так на пределе уже довольно долгое время, а сейчас от неосторожных касаний остатки спокойствия стремительно догорали в клокочущем огне ярости. Запоздалые вспышки все еще летели ему вслед. Они будто вгрызались в его строгий костюм, и Малфой вдруг подумал, что чувствует себя совершенно обнаженным. Будто на нем нет ни клочка одежды, и колдокамеры это запечатлевают.       — Пс!       Вопли с вопросами не стали тише ни на йоту, а он продвинулся дай Мерлин шагов на пятнадцать от комнаты заседания. Это невыносимо. Драко сжал челюсти до боли в зубах и грубо отпихнул какого-то парня, который тыкал палочкой почти что ему в лицо.       Надо же, от чего ушли, к тому же и пришли. Сколько времени у него ушло, чтобы вновь попасть под следствие? Около полугода? Потрясающе. Можно было бы и поаплодировать, но единственное, чего Малфой по-настоящему хотел, — это как можно скорее сбежать отсюда. Адвокат сразу дал ему четкие указания ни с кем не разговаривать, не давать никаких комментариев. Вообще-то он также попросил дождаться его у зала суда, но эту просьбу Драко проигнорировал и вынесся из треклятой комнатушки, как только появилась возможность. Ему нужно в Хогвартс. Нужно к Грейнджер, убедиться, что с ней все в порядке. Ему нужно обратно в лазарет, где можно укрыться от всех остальных и контактировать исключительно с Гермионой.       Сложно поверить, что вчерашний вечер действительно случился. Что это не очередная фантазия, какие он регулярно проигрывал с подросткового возраста у себя в голове; она была реальнее нынешнего, она была такой осязаемой… На протяжении всего судебного заседания Драко ловил себя на том, что проваливается в мысли о Гермионе. Как она себя чувствует, все ли ей… понравилось? Ночь так и прошла без сна — он просто не нашел в себе смелости уснуть, когда рядом сопела его Грейнджер. Когда она, такая хрупкая, обнимала его, смыкая руки в кулаки, как ее кудри щекотали обнаженную кожу. Это было не впервые — делить постель с кем-то. Но это был первый раз, когда Малфой почувствовал ценность момента. Когда не хочется тратить ни единой минуты на сон, потому что подсознание не даст тебе картины лучше той, что разворачивается в это самое мгновение.       — Пс-с!       Драко скосил взгляд в сторону и нахмурился. Там, за скопищем журналистов, стоял невысокий молодой парень — подпрыгивал и махал ему рукой. Явно желал привлечь внимание Малфоя. И, как только получил его, немедленно начал подзывать жестом, мол, сюда-сюда!       Секундное замешательство отразилось на бледном лице. Очередной репортер? Драко прищурился, оглядев вновь подпрыгнувшего юнца. Вроде нет — форма министерская, на шее жетон. Кто-то из работников, значит. Тогда Малфой тем более туда не пойдет. Он ускорил шаг, разгребая людей уже локтями, и, наконец, прорвался. В бок кольнула легкая тревога: а что, если они, как чертовы псы, последуют за ним? Прямо к камину? Помнится, во время летних слушаний журналисты буквально облепили парадные ворота мэнора, выжидая, когда же появится хоть кто-то из хозяев. Удача им тогда не сопутствовала: Драко и леди Малфой прокладывали свой маршрут исключительно через сеть каминов во избежание нежелательных встреч. Сейчас же…       Двери позади распахнулись, и репортеры вокруг загудели еще громче, напирая, как флоббер-черви, дорвавшиеся до салата. Малфой обернулся: где-то там виднелась лохматая макушка Финнигана в сопровождении его адвоката. Поймав взгляд Драко, Симус приподнял подбородок и кивнул ему. Словно пообещал, что задержит. Драко кивнул в ответ и быстрым шагом направился к атриуму, подальше от журналистов. Улыбка коснулась его губ: какие бы разногласия их ни разделяли, Симус оказался… Малфой замялся, подбирая в мыслях верное слово. Хорошим? Наверное, оно бы подошло лучше всего, если бы Драко все еще верил в деление на хороших и плохих.       Симус оказался храбрым и честным. И это делало его лучше, чем просто «хорошим». Это делало его достойным человеком.       Он быстро проходил мимо, даже не глядя встречным в лицо. Взгляд все еще был устремлен на носки ботинок — Драко не помнил, когда в последний раз так быстро ходил. Кажется, в детстве, пока мама не объяснила, что истинные аристократы никогда и никуда не опаздывают, а посему ходят неторопливо и с достоинством. Но порыв замедлиться был задушен на корню — плевать ему на воспитание, хотелось поскорее свалить из этой дыры, называемой Министерством.       Все прошло хуже, чем он ожидал. Для справки: Малфой ни на что хорошее и так не рассчитывал. Но… Мерлин, да он все понял, как только вошел в зал. Он осмотрел лица присяжных и готов был разразиться громким хохотом — он бы так и сделал, если бы адвокат вовремя не наградил его тяжелым взглядом. Все знакомые лица. Почти друзья! Чиновники, восседавшие на трибуне, были почти в том же составе, что и летом. И Драко знал, знал наверняка: почти каждая из этих рож ненавидит его всеми фибрами души. Кому-то в свое время усложнил жизнь отец. Кто-то потерял близких из-за Пожирателей, некоторые пострадали от проклятий… Эти лица, кривящиеся при упоминании Малфоя, ненавидели не его — они ненавидели его историю, все то, что стояло когда-то и стоит до сих пор за его показательно распрямленными плечами. В нем они видели его отца. В его поступках желали лицезреть продолжение Люциуса, поэтому слушали заученные показания Симуса так внимательно с одной лишь целью: собрать побольше доказательств и обвинить Драко. Многие до сих пор считали, что они с матерью избежали Азкабана абсолютно незаслуженно.       Он бы определенно расстроился, будь ему хоть какое-то дело до чужого мнения.       Финниган держался молодцом. Кажется, он начал выступление с того, что взял полную ответственность на себя? Малфой слушал вполуха. На протяжении всей речи однокурсника Драко не мог отвести взгляда от одного из присяжных за трибуной. Ричард Квелл. Это был мужчина лет сорока пяти, с зализанными темными волосами и слишком уж лощеным лицом. Он был тем, кому летом поручили взять показания у миссис Малфой — и вместо непредвзятого разговора все превратилось в допрос с пристрастием. Мама тогда явно сдала в самообладании. Губы, как и руки, тряслись, взгляд, привычно гордый и несломленный, уткнулся в пол. Ублюдок Квелл давил на нее фразами в духе: «Если вы не можете внятно говорить, где же гарантии вашему рассудку?». Намекал на то, что она спала с Волдемортом ради спасения сына. Ставил под сомнение дееспособность Малфой-старшей в принципе. Это после встречи с Квеллом у мамы случился очередной приступ, из-за которого состояние ее здоровья откатилось на добрые несколько недель. Нарцисса, которая только-только начала разговаривать, лишь изредка заикаясь, вновь слегла с сильными головными болями и расстройством речи. Мсье Фальконе констатировал тогда, что вся терапия пошла соплохвосту под хвост и неизвестно теперь, когда леди Малфой снова сможет заговорить.       Драко ненавидел Квелла всем сердцем.       Он не мог отвести взгляда от манерного ублюдка, чья морда, казалось, стала только шире. Ричард смотрел в ответ, ухмыляясь, и у Драко не оставалось ни малейшего сомнения: если он будет в числе присяжных и на следующем слушании, шансы Малфоя на справедливость существенно урежут. Он обязательно сообщит об этом своему адвокату позже — сейчас главное выбраться отсюда.       Малфой перешел почти на бег, когда услышал, как его снова окликают. Он ускорился еще, и все внутри сдавило от напряжения. Ни с кем не разговаривать. Уйти. Уйти как можно скорее, скрыться, убежать. Драко подлетел к лифту и, стараясь затеряться среди посетителей Министерства, уткнулся взглядом в кнопку вызова. Дыхание сбилось — сердце стучало так громко, что он слышал его даже сквозь окружающий шум. Оно почти сотрясало ненавистные стены. Малфой постукивал ботинком по полу, не отрывая взгляда от кнопки, когда наконец раздался звоночек и двери открылись. С облегченным вздохом Малфой пропустил всех вперед, чтобы войти последним. И стоило только группке людей перед ним вместиться в кабину лифта, как его со всей дури дернули за локоть и потащили прочь.       Первая реакция — моргнуть в удивлении. Драко смотрел на людей, чьи лица выражали такое же недоумение, смотрел, как закрываются двери, и позволял просто тащить себя, как куклу. А потом к нему пришло сознание. Он приподнял брови и обернулся — и каково было его удивление, когда его острый взгляд столкнулся с осторожным, почти заискивающим взглядом того самого парня, что махал ему у зала суда. Малфой приоткрыл рот в возмущении. Что, мать твою…       — Просто пойдем. Пожалуйста, не создавай нам проблем. Я умоляю тебя, это моя первая неделя! — Парень поправил съехавшие очки за стекла, и в этом бестолковом жесте Драко увидел отголоски Поттера. Он прищурился. — Ты можешь просто пойти со мной? Я тебя отпущу, но, пожалуйста, иди следом.       Драко не ответил — только кивнул.       И что за хрень происходит в этом гребаном месте?       Парнишка, кратко представившись Юнусом, отпустил локоть Малфоя и убыстрился, при этом оборачиваясь спустя каждые полминуты. Вокруг сновали работники Министерства, одарявшие Драко тяжелыми взглядами.       — Куда мы идем?       — Я, э-э… Не знаю, могу ли говорить. Меня попросили просто привести вас без лишних вопросов, — Юнус на ходу одернул рукава рубашки. Малфой скривился, когда заметил пятна от пота, проступившие на спине юнца. — Мы почти пришли.       Малфой огляделся. Осознание пришло по щелчку пальцев.       — Мы идем к Брустверу?       Юнус не ответил — но этого и не требовалось. На правоту Драко указывали все признаки: длинная полоса кабинетов на первом уровне, особо немногословные работники, которые высовывали головы из-за дверей, чтобы посмотреть на бредущего смирно Малфоя. И, конечно, эта чертова табличка, что выглядела до смешного нелепо в своей утонченности: «Министр магии». Драко закатил глаза: только этого не хватало. Да, Кингсли предложил ему помощь. Но такие, как Бруствер, ничего не делают просто так. Видимо, сейчас-то и откроется правда, чего именно хотел свежеиспеченный министр в обмен на содействие падшим.        Парень встал перед дверью и, откашлявшись, сначала постучал, а потом открыл ее, пропуская Драко вперед. Тот никак не отреагировал: мгновение — и чертовы стены сомкнулись вокруг, как кокон. Малфой за секунду почувствовал себя мухой, которую закатали в паутину. Он спокойно смотрел на Бруствера, сидящего за столом — тот продолжал заполнять какие-то бумажки, и желтая кисточка на его шапочке свисала, наверняка щекоча тому лоб.       — Министр… — начал Юнус, но Кингсли поднял руку, останавливая его. Парень понятливо кивнул и тотчас удалился, закрывая за собой дверь.       Ну надо же, какие дрессированные собачки нынче в Министерстве работают. Малфой усмехнулся собственным мыслям и сложил руки на груди, без отрыва глядя на Бруствера. Тот наконец отложил перо в сторону. Переплел пальцы в замок и кивнул на свободный стул.       — Присаживайтесь, мистер Малфой.       — Если у нас состоится беседа, мне нужен мой адвокат, — спокойно произнес Драко, не двигаясь с места. Кингсли улыбнулся.       — Для дружеских бесед адвокаты не нужны.       Малфой скептически изогнул бровь. Обстановка явно не соответствовала миролюбивому тону Бруствера. Может, конечно, это рефлекс, интуитивная реакция, передавшаяся с кровью отца: в кабинете министра невозможно расслабиться и вдохнуть свободно, с доверием. Драко чувствовал себя так, словно вот-вот присядет за стол с расставленной партией в шахматы. Кто-то прокричит: «Да начнется игра!» — и разумы сойдутся в противостоянии. Так всегда случалось при каждом столкновении с высокопоставленными лицами из Ордена. Пресловутая светлая сторона лишь формально боролась за добро, но необязательно исповедовала те же принципы. И даже напротив: чем чаще Драко встречался с победившими в войне, тем яснее осознавал, что милосердия в них никакого. Он понимал, почему. Но вместе с тем постоянно задавался вопросами.       Драко не знал достоверно, какого мнения в его отношении придерживался министр. Вряд ли тот воспылал сочувствием к собрату по факультету. Очевидно, что никаких поблажек ему делать не будут. Но… помощь? Бруствер был предельно ясен в своем письме: он даже не столько предлагал, сколько настаивал на оказании поддержки в суде.       Нынешнее первое лицо Британии смущало Малфоя. Он всегда считал, что неплохо разбирается в людях: по крайней мере, в тех, кто у власти. Но сейчас, глядя на Кингсли, Драко находил себя едва ли не во фрустрации. Он вглядывался в знакомые черты, в эти два огромных черных глаза, смотрящие на него выжидающе, строго, — и пытался просчитать, что может случиться дальше. Плохая новость была в том, что Малфой совершенно не понимал. И чувствовал себя потерянным из-за этого.       Не найдя варианта лучше, Драко расправил плечи и смиренно присел на предложенное место. Руки жгло от непонимания, куда их деть: сложить на коленях? Держаться за край стула?       Они смотрели друг на друга пару мгновений. Достаточно долго, чтобы увериться: дружеская беседа является таковой лишь номинально. Что-то в выражении лица Бруствера отталкивало, заставляло чувствовать себя… виноватым. Не в своей тарелке. При всей своей внутренней стойкости Драко мог сравнить свое нынешнее положение с променадом по ковру с ядовитыми иглами — неизвестно, получится ли распределить вес так, чтобы не проколоть ступню и не получить порцию смертельного зелья.       Напряжение ощущалось каждой клеткой. Ведь Бруствер был слизеринцем. Не этим доблестным гриффиндорцем, у которых ветер свищет в голове, потому что все развитие ушло в благородное сердце. Кингсли прекрасно знал, чего хочет и когда хочет. И Малфой во всем видел угрозу. Скрытую или прямую — это не имело особого значения. Главное — он угодил в ловушку, чьи дверцы опускались все ниже с каждой минутой.       — Как прошло сегодняшнее заседание? — Бруствер подался вперед, и все в его позе выдавало интерес. Малфой ни на секунду не поверил в искренность этого жеста.       — Ничего такого, чего не ждешь от заседания с бывшим Пожирателем. Мало конкретики, много подозрений и несправедливых предположений.       Бруствер деловито приподнял брови, вздыхая. Он откинулся на спинку кресла.       — Вы сами прекрасно понимаете: времена обязывают нас быть настороже.       — На страже порядка от невинных подростков? — Малфой ухмыльнулся.       — Навряд ли вас можно назвать невинным, мистер Малфой. Вы с трудом вписывались в эту характеристику еще до момента, когда мы узнали о похищении мисс Грейнджер и удерживании ее против воли.       Драко готов был разбить себе лоб. Вот так просто взять и со всего размаху удариться головой об министерский стол. Старая пластинка заиграла по-новой — и в чем смысл этого диалога? А если смотреть глобально: в чем смысл вообще этого суда? Может, конечно, проблема была в невнимании Драко, чья голова до последнего была забита Гермионой, так что остальные вещи меркли на ее фоне как-то сами по себе.       — Хорошо, что такого не было, а? — Малфой сложил руки на груди. Он закинул ногу на ногу и прищурился. — Я не похищал Гермиону. Я не удерживал ее против воли. К вашему сведению, все, что я делал, — спасал золотую девочку, чтобы вы не проиграли. А то есть, технически, оказывал содействие Ордену Феникса. Не знал, что за это у нас судят.       — Мистер Малфой, оставьте попытки отбелить свое прошлое.       Фраза была произнесена так легко, с такой безобидной интонацией, что впору сравнить лишь с шутливым наставничеством. Вот только Малфою было совершенно не до шуток. Бруствер, вероятно, был последним человеком на земле, который позволил бы себе отпустить шутку. Уж слишком серьезный он был министр. Слишком деловой.       Драко сдавил челюсти, выдерживая прямой взгляд Кингсли. Ему было неуютно и, признаться честно, хотелось уйти. А если беседа неминуема, то позвать адвоката — прямо сейчас. Вместо этого, однако, он продолжал неподвижно сидеть на месте.       — Буду откровенен с вами, мистер Малфой, — Бруствер опустил руки на стол, опираясь на предплечья. — Я верю в эту историю, только потому что ее рассказала мисс Грейнджер. Я отлично знаю эту юную ведьму, и она не тот человек, который будет лгать о столь серьезных вещах. Однако есть у нее еще одна черта, которая заставляет меня задаваться некоторыми вопросами… — Он выдержал паузу, глядя на Драко с прищуром. — Гермиона всегда защищает тех, кого любит. Она не способна на ложь как таковую, но способна приложить максимум усилий, чтобы уберечь своих близких от угрозы, и неважно, что для этого потребуется. Я хотел взять ее воспоминания для личной инспекции, но ее лечащий целитель отклонил эту идею по причине хрупкого здоровья мисс Грейнджер. Вместо этого она написала мне несколько листов с рассказом о своем пребывании в поместьях Нотта и вашем.       Малфой изогнул брови. Гермиона написала министру письма? Кажется, адвокат что-то об этом говорил, но тогда вроде прозвучало… Нет, не вспомнит. Все, что относилось к суду, для Драко было фоновым шумом. Да что нового ему могли рассказать адвокаты? Он и без того знал, как здесь все устроено. Знал, через какие круги ада нужно будет пройти, чтобы выйти оправданным — несмотря на то, что в этот раз он действительно невиновен. Весь этот процесс вызывал лишь две эмоции: скуку, во-первых, и дикую злость, во-вторых. Эта министерская свора отнимала его время, которое он мог бы провести с Грейнджер. Драгоценное время. И плевать ему на попытки задеть или оскорбить — Драко не впервые оказывается в ситуации, где к нему настроены враждебно, у него уже выработалась резистентность к пассивной агрессии и обвинениям. Но сам факт, что вместо того чтобы сейчас зацеловывать щеки Гермионы, ласкать вновь или просто вместе выполнять домашнее задание, он вынужден сидеть в душном кабинете, где пахло индийской дрянью, приводил его в натуральное бешенство.       Более того, он до сих пор не понимал, куда клонит Бруствер. Вся эта речь была настолько пространной и неясной, что Драко мог бы и демонстративно зевнуть, если бы тема не касалась Гермионы.       Как бы то ни было, но Кингсли прав. Грейнджер всегда лезет куда ее не просят, лишь бы спасти чужие задницы. И министра отчасти понять можно: дело обещало быть откровенно сложным. Адвокат предупредил, что, возможно, даже проигрышным. Если Бруствер собирается оказывать содействие, каковое предложил в письме, ему нужно быть максимально уверенным в том, за что он воюет.       — Я готов предложить вам помощь. Но. Если я вдруг пойму, что ваши слова не сходятся с показаниями Гермионы или вы мне откровенно лжете, я буду настаивать на применении Сыворотки правды. Кажется, вы отказались от нее в суде, верно?       Конечно отказался. Кто гарантирует, что вопросы будут касаться только Гермионы? Да и зная собственную натуру, Драко прекрасно понимал: развяжите ему язык, и он вполне себе может занять клетку отца. Уж ему-то есть что сказать присяжным. Особенно тому ублюдку Квеллу.       — При всем уважении, министр, я не идиот, чтобы врать вам. Я прекрасно осознаю риски. Но и вы должны понимать, что у Гермионы есть пробелы в памяти из-за использования Обливиэйта.       — Вот их-то вы мне и восполните, — улыбнулся Кингсли, поправляя лиловую мантию.       Драко молча смотрел на Кингсли, ожидая самую интересную часть. В чем заключается его помощь? Его письмо было слишком уж абстрактным — много официальных слов да отсылок к юрисдикции, но по сути все ни о чем. Очевидно, что просто закрыть дело он не сможет — слишком уж большой ажиотаж как вокруг подсудимых, так и вокруг произошедшего. Так в чем, спрашивается, польза от Бруствера? Особенно если учесть, что Драко откровенно сомневался в серьезности суда.       Министр, словно прочитав его мысли, откашлялся и спокойно продолжил:       — Вы знаете, кто такой Бивр Толстопузый?       Малфой нахмурился. Знакомые отголоски прозвенели где-то на затворках сознания, но ничего конкретного в памяти не всплыло. Кингсли, заметив заминку, понимающе кивнул.       — Это был, если не ошибаюсь, сверстник вашей матери. Учился в Дурмстранге. Попал под Визенгамот в возрасте двадцати трех лет — дело было таким же резонансным, как и ваше. Был замешан в массовом убийстве маглов, просто об этом не помнил — ему стерли память, а палочку сломали. Знаете, сколько заняло судебное разбирательство, перед тем как его все-таки обвинили и отдали дементорам?       — Месяца два? — Драко скучающе поджал губы.       — Почти два года. Из-за невозможности собрать достаточные доказательства, восстановить воспоминания подсудимого и провести экспертизу палочки дело создало прецедент, так что его преподают студентам в дисциплинах магического права. До сих пор изредка выходят исследования, действительно ли Бивр был виновен — ведь даты происшествия совпадали с периодом многочисленных убийств, которые организовывали Пожиратели. Сам Толстопузый никогда не носил Темную метку. Более того, он практически не встречался со сторонниками Волдеморта — так как же вышло так, что он стал убийцей? Почему под Сывороткой клялся, что этого не делал? В общем, дело это было весьма известным и крайне запутанным. Может, поэтому имя показалось вам отдаленно знакомым. Но суть не в этом.       Кингсли сделал паузу.       — Есть ли у Министерства столько времени на разборки? Есть ли у вас? Ответ на оба эти вопроса — да, — Кингсли постучал пальцами по деревянному столу. — Но у вашего самого ценного свидетеля — нет. Потеря мисс Грейнджер мгновенно обернет дело против вас: если к ее словам могут прислушаться — а я послежу, чтобы, по крайней мере, участники Ордена так и поступили, — то вашим словам доверия нет никакого. Я знаю, каким будет примерный список присяжных на следующем слушании. И поверьте: даже лучший адвокат не сможет помочь против силы предубеждений и желания отомстить.       Малфой фыркнул.       Да здравствует Визенгамот — самый честный и непредвзятый суд Британии.       — Министр, послушайте, я… — он улыбнулся краешком рта, закатывая глаза. — Я понимаю, что министерским чиновникам нравится имитировать рабочий процесс. Но давайте честно: это дело — пустышка. Нас никто не обвинял, мы не причинили Гермионе никакого, абсолютно никакого вреда. За что нас судить? Потому что мы забрали ее на лечение, никого не предупредив? Зачем в это втягивать Гермиону?       Кингсли смотрел на него немигаючи пару секунд, и по спине у Малфоя прошлись густые мурашки. Этот ваш министр… жутковатый какой-то. Похож на паука: эти толстые пальцы, сложенные в замок, огромные черные глазища и слишком уж крупные губы — того и гляди затянет тебя в пасть. Улыбка Драко начала угасать.       — Вы вообще не понимаете, что происходит, верно?       — Я…       — Это был риторический вопрос, мистер Малфой, — отрезал Бруствер. — Вы находитесь в крайне шатком положении. Вы и ваши друзья. Вам просто повезло, что летом вас оправдали. Министерство еще с прошлого слушания не хотело давать вам второго шанса, поскольку все прекрасно понимали, что порода вкупе с воспитанием — факторы невероятно сильные. Вероятность того, что вы в какой-то момент можете, простите за выражение, «выкинуть» нечто схожее с тем, что сделали ваши отцы, столь велика, что в наших же интересах взять вас под жесткий контроль, пока вы не решились на какую-нибудь глупость. То, за что вас будут судить теперь, — прекрасная причина запереть вас в Азкабане. И — да, мистер Малфой: в глазах присяжных это выглядит как покушение на жизнь героини войны. Поэтому на вашем месте я бы серьезнее отнесся к происходящему и прислушался к моим словам. Поверьте, моя помощь вам сейчас необходима. Как и помощь мисс Грейнджер.       Малфой молчал. Стиснув зубы, он приподнял брови и тихо спросил:       — То есть вы предлагаете ускорить процесс?       — Я предлагаю вызвать Гермиону как основного свидетеля уже на следующем слушании, пока у нее есть возможность присутствовать лично. Заседание я своим указом назначу на следующую неделю. Я также предоставлю вашему адвокату список присяжных с заметками, чего можно ожидать от каждого — это поможет вам в выстраивании линии защиты. Ну, и поговорю с участниками Ордена, чтобы они заняли вашу сторону или, по крайней мере, не настаивали на противоположной. При качественной работе вашего адвоката, думаю, вы можете рассчитывать на условный срок и общественные работы.       Драко улыбнулся. Сам не знал почему. Уголки его губ дернулись вверх, и подавленный смех защекотал горло.       Малфой давно перестал верить в сказки. Он, честно говоря, и в детстве-то не особо жаловал, когда домовики читали ему на ночь истории, полные выдумок и неправды. Он, бывало, долго ворочался и думал, в чем там была правда. Очевидно же, каждая сказка основана на некой действительности, просто скрашенной красивым словом и обстоятельствами, с обязательным окончанием «и жили они долго и счастливо». Так в чем же состояла сейчас та правда, окольцованная магическими образами?       Слушая речь Кингсли, он испытывал дежавю. Все по законам лучших выдумок. Здесь есть и принцесса, любимая обществом. И великий мудрец в лице министра, который влияет на решение раскормленной почестями знати. Здесь есть и дракон, полюбившийся принцессе. Тот, с которым обещают заветное «счастливо и навсегда», напрочь забывая, что зачастую эти характеристики есть антонимы — вечность счастья не терпит.       Правда этой сказки заключалась в том, что великий мудрец оттого и мудр, что знает, чего требовать в ответ на оказанную помощь. Драко всегда видел лживую праведность — она ощущалась по-особенному, где-то на уровень выше желудка, сжимавшегося в рвотных рефлексах. И, глядя на Кингсли, ухмылявшегося краем рта, Малфой испытывал это чувство.       Ложь.       Помощь противнику никогда не основана на благодетели. За ней стоит что-то, и чаще всего оно крутится вокруг личной выгоды. Что ж, Драко мог это понять и не осуждал. Но что же нужно ему, министру? Деньги? Вряд ли Кингсли преследует мелочную выгоду. Он не выглядит как человек, который потребует дележки Малфоевского хранилища в Гринготтсе ради новых метел для Хогвартса. Нет… нет, он потребует нечто большее. Нечто, что упрется в горло Драко, как проглоченный осколок стекла.       Вот только что это будет? Малфой соображал быстро, и мысли смешивались, слипаясь в комок хаоса. Оставить Гермиону в покое? Может, этого потребует мудрец, беспокоящийся за принцессу? Сделать что-то с мамой — ограничить ее лечение, отослать во Францию? Только подобные просьбы, относящиеся к этим двум женщинам, могли принести Драко настолько сильный дискомфорт, что он был готов подавиться собственной гордостью. Драко нашел себя в положении полного безразличия к остального рода требованиям: даже если придется устроиться в Министерство на побегушки в отдел маглов, он вдруг подумал, что вполне себе в силах справиться с этим. Но если Кингсли посягнет на маму или — Салазар упаси! — на Гермиону, тогда Малфой не знал, что делать.       Прокашлявшись, он подался вперед и задал вопрос с самой скучающей интонацией, которую только смог изобразить:       — Звучит отлично, министр. А что насчет того, что должен я?       Приподнятые уголки губ Кингсли растянулись в полноценную улыбку, и Малфой едва сдержался от того, чтобы не скривиться. Все они, первые лица власти, одинаковые.       Драко не хотел признаваться себе, что все внутри покрылось коркой тревоги. Если ему сейчас распороть брюхо, все наверняка увидят, как его органы сжались до крошечных размеров. В особенности сердце. Оно, казалось, в ожидании требований притихло — будто боялось, что своим стуком помешает расслышать Кингсли. Белая рубашка, что была свободна в грудной клетке еще пару часов назад, вдруг стала льнуть прямо к коже, как холодный металл. Сдирать придется вместе со шкурой.       Министр сел свободнее, подбирая полы мантии. Кисточка на его шапке дернулась.       — Мистер Малфой, я только взошел на пост министра. У нас огромное количество дел — Магическая Британия требует восстановления после войны. И это не говоря о том, что мы должны развиваться как сообщество. У меня лучшие намерения на эту должность, но вы сами понимаете, какое впечатление производит факт того, что закрытое, казалось бы, дело о Пожирателях всплывает снова. — Бруствер помолчал, отслеживая реакцию Драко. — В ответ на мою помощь я бы хотел попросить вас о следующем: как только дело будет улажено, вы и трое ваших друзей пропадаете со страниц газет до конца моего срока. Никаких балов, светских раутов и благотворительных ужинов — пропадите для всей Магической Британии, чтобы общество могло прийти в порядок.       Прошло не менее десятка секунд, прежде чем до Драко дошел смысл озвученного Кингсли.       — Вы предлагаете нам эмигрировать?       — О, нет. Оставайтесь в Англии сколько пожелаете. Просто ведите себя тихо — так, будто вас и нет.       Малфой ошеломленно моргнул.       Он хочет, чтобы Драко пропал. Не только он, но еще и Пэнси, Тео и Блейз. Чтобы они все вчетвером превратились… в невидимок.       Малфой сглотнул. Он молча смотрел на министра, моргая. И все никак не мог уложить в голове, правда ли это все происходит или же все здесь, начиная от деревянных стен и заканчивая желтой кисточкой на шапочке, чей-то дурацкий розыгрыш. Ему вдруг стало горько. Горько до того, что улыбка все же на мгновение пробилась на мраморе лица, и ему пришлось поморгать, чтобы справиться со слабостью.       Спрятаться. Он предлагает им скрыться, залечь на дно, чтобы о них не вспоминали, в ответ на помощь в деле, которого не должно было быть изначально. Их судят за помощь. Гермиона несколько раз давала понять общественности, что случившееся в апреле не более чем акт спасения, а они все копают глубже, надеясь увидеть их «истинные» лица — те, которые налепили сами, как нарисованные маски. Им, этим несносным чинушам, не приходит в голову, что компания слизеринцев могла спасти Грейнджер не из-за корыстных мотивов, а потому что… один из них был к ней привязан.       Тяжела та жизнь, в которой во всем ищешь подвох.       Малфой сглотнул особо кислую слюну, надеясь, что мышцы его лица не дрогнут. В горле клокотала подкравшаяся рвота, и ему… Ему захотелось расчувствоваться. Удалиться в туалет, чтобы помолчать перед зеркалом или утереть глаза кулаком. Потому что вся складывающаяся ситуация удручала его до боли в желудке. До желания расколотить грудную клетку кулаком, чтобы недоброжелатели, все до последнего, взглянули на его внутренности, пораженные не чернотою — любовью.       Они хотят оборвать их шанс на нормальную жизнь. Хотят запечатать их рты молчанием.       Оставайтесь, говорит. Платите вашему министру налоги и дальше, башляйте, но сидите тихо!       Как поступить с Блейзом? Драко мало что знал об Академии авроров — сам он никогда туда не рвался. Но значит ли поставленное условие, что жизнь Забини усложнится? Что оно лишит его мечты, к которой он стремился? А что будет с остальными? С Драко-то понятно: благо его состояние позволяет не работать ближайшем трем, если не четырем, поколениям. Но он не был уверен насчет остальных. Пэнси осталась одна — у нее больше нет родителей, нет опекунов. Как и у Теодора. Так что делать им? Если они захотят продолжить семейный бизнес, получается… им нужно будет искать посредников?       Сотни мыслей сразу пролетали в голове, и чем дольше затягивалось молчание, тем более зловещим оно становилось. Драко откашлялся в кулак, и на секунду ему показалось, что вместе с сиплым голосом наружу выходят сгустки крови.       — Это требование министра?       — Это просьба, мистер Малфой. Я не отказываюсь от помощи в этом деле, но исключительно потому что оказываю ее не для вас, а для мисс Грейнджер. Что касается вас… я думаю, вы прекрасно понимаете, что в случае нашего с вами несогласия я найду способы, как добиться желаемого. Магической Британии никогда не помешает бесплатная помощь, скажем так, в не особо приятных делах.       Это угроза?       У него закружилась голова — будто кто-то поднял стул с сидящим на нем Малфоем и со всей силы раскрутил. Драко накрывало разочарованием: ему-то самому плевать на установленные рамки. Более того, он был бы и сам не против исчезнуть на пару годков со всех страниц, чтобы пожить в тишине и прийти в себя после случившихся событий. Но Паркинсон, например, обожала вспышки колдокамер. Она чувствовала себя в своей тарелке, обожала красоваться перед обществом, даже когда дела обстояли хуже некуда.       Обычный министерский срок длится около семи лет. В лучшем случае Кингсли будет настолько успешен на своем посту, что сменит гнев на милость раньше установленного времени, и змеи смогут вылезти на свет. В худшем…       — Вы же понимаете, что пресса не находится под нашим контролем? — Драко попытался улыбнуться как привык — нагловато, с вызовом. Но мышцы лица даже не дрогнули. — Мы не можем гарантировать, что какой-нибудь журналист не выпустит про нас статью, даже если мы не показываемся в обществе. Они любят про нас писать.       Кингсли шумно вздохнул и потер пальцами нижнюю губу. Он смотрел на Малфоя так пронзительно, что по спине прошелся холод: министр будто пытался проникнуть под кожу, прямо в позвоночник.       — Пока вы не даете поводов для написания статей, наш договор не будет нарушен. Я допускаю погрешности до тех пор, пока вы не являетесь их инициатором.       — Да, но… — Драко непонимающе нахмурился. — Пэнси Паркинсон скоро выходит замуж. Об этом будут писать — она одна из представительниц древнейших семей Магической Британии, торжество просто не может не освещаться. Является ли это погрешностью в вашем понимании?       Бруствер покачал головой с улыбкой, и Малфой ощутил дикое желание стереть ее с лица силой. Вмазать кулаком по толстому носу на половину лица, размазывая кровь и сопли по физиономии с прилепленной улыбочкой. Кулаки сами собой сжались так, что костяшки вот-вот готовы были прорвать натянувшуюся пергаментом кожу.       — Не делайте это событие публичным.       — Это невозможно, — фыркнул Драко, возможно, слишком вальяжно для проигрывающей стороны. — Как это — не делать публичным? Их брак — это союз Магической Британии и Франции, ее жених…       — Мистер Малфой, — Кингсли перебил его, сощурив свои здоровенные глаза до нормального размера. — Я рад за вашу подругу. Желаю ей счастья в браке. Но это желаю я, а какой будет реакция людей, которые потеряли родственников благодаря деятельности ее отца? Вы думаете, они будут читать материал из радости за мисс Паркинсон? Будут любоваться ею в платье?       — Она не имеет никакого отношения к тому, что делал ее отец.       Малфой гулко сглотнул, когда Бруствер вдруг подался ближе. Совсем не от нервозности — от ярости, что царапала желудок, вызывая желание прочистить его. Он ненавидел этот сраный аргумент, который передавался из уст в уста, как какая-то легенда. Ненавидел, когда окружающие стирали границу между ребенком и родителем, напрочь лишая первого личности. Может, кретины считают, что по наследству передаются еще и совершенные проступки?       Вот, что всегда поражало Малфоя: раз родитель — убийца, значит, и наследник недалеко ушел. Из его головы вот-вот полезут рога, и вообще, приглядывайтесь к нему, проверяйте, пока не найдете отголосок отца! Даже если его нет, ищите, пока не сойдете с ума и не увидите! Вот только в обратную сторону эта схема почему-то не работала: если ребенок — вредитель, то родитель непременно жертва. Достаточно просто подсуетиться и вовремя отречься от отпрыска, как поступил когда-то Крауч-старший.       Мир взрослых любит винить ребенка, напрочь забывая, что эти же взрослые сами чьи-то дети. Так что же это получается: общество живет в порочном кругу вины и стыда за поступки, которые совершили даже не они сами, а тот, кто принес их на свет? Драко нахрен не был с этим согласен. Он знал, что далек от образца поведения. Он знал, что может быть откровенно подлым и способным обернуть любое событие в свою пользу.       Но он не его отец. Он никого и никогда не убивал, и даже когда его заставляли, практически приставив палочку к горлу, Малфой не смог. Его, как и остальных друзей, можно обвинить в очень многом. Но не в том, что им пытаются навязать сейчас. Не в убийствах. Не в предательстве.       — Люди ненавидят видеть своих обидчиков счастливыми, — тем временем продолжал Кингсли. — Даже если это дети их обидчиков, потому что, нравится вам это или нет, но вы — продолжение рода. Они будут писать гневные письма в редакцию, караулить вас у дома. Могут писать жениху мисс Паркинсон правду и неправду о ней — вы уверены, что молодой брак выдержит такое испытание? Я понимаю, что быть аристократом, выходцем из священных двадцати восьми, обязывает поддерживать публичный образ жизни, но в данном случае я бы задумался о благополучии вашей подруги в первую очередь. Ей эта передышка нужна не меньше, чем вам. После паузы вы всегда сможете вернуться, если так соскучитесь по жизни напоказ.       — Вы же понимаете, что все это время мы могли бы ровно так же приносить пользу обществу? Выстраивать новый, положительный образ, который пойдет всем на благо? Делать крупные пожертвования? Вы потеряете больше от нашего отшельничества, чем можете себе предположить, как минимум потому что семья Малфоев уже долгое время финансирует развитие Магической Британии.       Кингсли улыбнулся, хотя Драко готов был покляться, что ничего смешного — да даже отдаленно забавного! — не произносил.       — А вы уверены, что люди примут ваш новый образ? Ваша прошлая попытка еще свежа в общей памяти. Вы хотите стать «своими», частью общества, упуская важную деталь: ваши семьи всегда были оторваны от реальной жизни. У вас нет точек соприкосновения с обычными волшебниками. Вы создаете проблемы от скуки, жадности до славы или еще больших денег, и создаете проблемы тем, кто действительно приносит пользу.       Малфой, не сдержавшись, закатил глаза и громко фыркнул. Да, конечно, давайте поговорим, как работает общество. Как там было… богатые не плачут? Поразительно.       Бруствер, видимо, хотел задеть Драко. Сыграть на совести или еще что, но Малфою настолько приелось общество министра, что он просто хотел встать и уйти поскорее. Весь этот диалог был до смешного нелепым. И все его попытки манипулировать — интересно, неужели Орден реально сборище идиотов, если на них действуют эти фальшивые речи?       — Министр, при всем уважении, но я хочу обратно в Хогвартс, — Малфой скривился. Кингсли ожидал увидеть баловня? Получите, распишитесь. — У меня там дела есть. Если мы закончили, давайте я уже пойду, а?       Бруствер развел руками, и уголки его губ снова растянулись в улыбке. Драко остановил себя от очередной демонстрации раздражения.       — Я отправлю предложение вашему адвокату. Даю вам сутки на обсуждение решения.       Малфой поднялся с места и показательно оправил пиджак. Он продолжал смотреть на Кингсли самым скучающим взглядом, всячески давая понять, что тот его утомил и пора бы уже попрощаться. Пожать руки, пообниматься, попрыгать вокруг своей оси — что они там в своем Ордене делают?       Видимо, игнорируют. Потому что в ту же секунду Бруствер указал широкой ладонью на выход. Малфой, конечно, не ожидал теплого прощания, но это уж как-то совсем пренебрежительно. Спасибо, что нахрен не послали. Драко кивнул и быстрым шагом направился к двери.       — Передавайте мисс Грейнджер привет, — донеслось со спины.       Ага, подумал Малфой, закрывая за собой дверь, нашел себе сраную сову.

***

      В Хогвартс Драко прибыл без сил. Истощение навалилось на него, почти прибивая к земле, и голова пульсировала от боли из-за бесконечных мыслей. Он шел по коридорам, искренне надеясь никого не встретить. Знал, что друзья ждут новостей. Наверняка адвокат уже прислал весточку и высказал свое недовольство Малфоем, который, ослушавшись, мало того что не дождался его возле зала суда, так еще и самостоятельно пошел на встречу с министром. Драко прекрасно понимал, что ему нужно собраться и наведаться в общую комнату, чтобы объяснить друзьям положение дел, да и как он вообще оказался на тет-а-тете с Кингсли.       Еще нужно написать маме. Она, конечно, и так в курсе происходящего, но надеялась, что дело не получит продолжения и старые проблемы обойдут их стороной. В висках забилась острая боль от осознания, как, должно быть, миссис Малфой разнервничается. Опять эти допросы, осмотры мэнора… В чем-то следовало отдать Брустверу должное: сказанное им и правда отрезвило Драко. Нужно будет самому приехать в поместье до министерских ищеек и все перепроверить по десятому кругу, чтобы в случае подставы моментально среагировать. Не то чтобы он был уверен в том, что это случится. Но подготовленным теперь нужно оставаться всегда. Снова.       Ему предстояло сделать еще столько вещей, позаботиться о столь многом, что, честно говоря, чем больше пунктов всплывало в списке «должен», тем хуже Драко себя ощущал. Интересно, настанет ли то время, когда он ничем и никому, кроме самого себя, не будет обязан? Эти годы… Салазар, он был истощен. Буквально на пределе той черты, к которой только может приблизиться человек. Ему искренне, всем сердцем хотелось всего лишь передохнуть. Зарыться носом в волосы Гермионы и уснуть, пока душа не переболит, а сердце не начнет выстукивать нормальный ритм.       Поэтому, подходя к Больничному крылу, Драко ускорил шаг. Бледные губы дрогнули в слабой полуулыбке: сейчас он увидит Грейнджер, приляжет с ней рядом и позволит миру крутиться вокруг своей оси без задней мысли. Все нежное в нем встрепенулось, забилось в грудной клетке, разливая обжигающее тепло по телу. Малфой толкнул дверь и, даже не удосужившись закрыть ее за собой, направился к лазарету.       Однако громкий голос остановил его на половине пути.       — Драко.       Малфой остановился. Он глубоко вздохнул, стараясь приглушить раздражение, и медленно обернулся. Улыбка его тут же сникла.       Драко смотрел на мсье Фальконе, словно заглядывал в бездонный колодец: темный и не предвещающий ничего хорошего. Лицо целителя, обычно собранного и с виду уверенного, казалось изможденным, как высохшее поле после долгого знойного лета. Под глазами залегли тени, а усталость тонкими морщинами расчертила лоб, будто трещины по старому мрамору. Еще утром он выглядел совсем по-иному.       Малфой оглянулся на лазарет, и сердце подпрыгнуло в глотке.       — Что случилось?       — Нам надо поговорить, — тихо произнес Маркус. — Пойдем в кабинет.       Мгновения тянулись, как густой мед, затрудняя дыхание. В голове Драко звучал барабанный бой тревоги, глухой и неумолимый, заставляющий сердце биться в такт, чуть быстрее, чем нужно, и слишком громко, как если бы оно пыталось вырваться из груди. Он чувствовал, как нервное напряжение расползается вокруг позвоночника, сжимает его в крепких кольцах. Колени вдруг задрожали.       Это из-за вчерашнего? Он сделал что-то не так, он навредил Гермионе? Что с ней?       — Мар…       — Драко, пожалуйста.       Маркус поднял взгляд, медленно, будто силясь поднять камень. В его глазах, когда-то живых и полных света, не осталось и следа прежней уверенности — теперь они были подобны тусклым углям, без искры, без огня. Драко понял, что эти губы, которые вот-вот раскроются, сулят ему нечто скверное.       Руки непроизвольно сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони. Кое-как Малфой заставил себя прошагать до кабинета, в котором раньше обитала мадам Помфри, а теперь жил мсье Фальконе. Драко никогда прежде здесь не был, и стоило бы воспользоваться шансом и рассмотреть окружение, но его взгляд зафиксировался на замерших губах целителя.       Маркус сел на застеленную кровать и запустил руку в волосы. Он молча смотрел перед собой. Все слова будто иссякли, и Драко только глупо смотрел на Фальконе в ожидании.       Раздался протяжный вздох, и Маркус облизнул пересохшие губы, прежде чем окончательно выбить землю у Драко из-под ног:       — Я планирую переводить Гермиону в больницу святого Мунго.       — Зачем? — просипел Драко.       Фальконе указал на место рядом с собой.       — Присядь, пожалуйста.       — Я…       — Сядь, — твердо произнес Маркус. И Малфой бескостным мешком плюхнулся рядом. — Сегодняшним утром, когда ты был в Министерстве, Гермионе стало хуже. У нее случился припадок.       Драко моментально поднялся с места, но Фальконе дернул его за ладонь, вынуждая остаться.       — Выслушай меня до конца, — Маркус крепко держал Драко за запястье, не в силах смотреть тому в глаза. — У нее резкий спад. Ее показатели и так не были в пределах нормы, но сейчас… Гарри прислал мне письмо, его принесли вчера вечером. Они продлили экспедицию еще на одну неделю, потому что Падма Патил дала им новую наводку, где может быть Кроволист. В Норвегии трава зачахла от аномальной жары.       Слова Маркуса обрушились на Драко подобно лавине. Мгновение назад он стоял, еще цепляясь за тонкую нить надежды, а теперь разлилась пустота, холодная и безжалостная, словно ледяная вода, заливающая трюм тонущего корабля. Воздух стал вязким, как густой дым.       Он попытался осмыслить услышанное, но мысли разлетались, как перепуганные вороны, не оставляя за собой ничего, кроме оглушительного гула в ушах. В горле застрял ком, не дающий ни вздохнуть, ни вымолвить слово. Драко сидел обездвиженной статуей, безучастно глядя в пустоту перед собой, не в силах осознать реальность.       — Я считаю, что Гермиону нужно в скором времени вводить в кому. Я подготовлю все необходимое и погружу ее в глубокий летаргический сон, чтобы дать ей отсрочку. Иначе еще за две-три недели активной мозговой деятельности ее организм сожрет сам себя. А если и нет, то сил на то, чтобы перенести лечение зельем, у нее все равно не останется. Кома поможет увеличить шансы. Я дал ей срок закончить со всеми делами до следующего понедельника. Потом мы уезжаем в Мунго.       Драко не мог выдавить ни звука, не мог даже пошевелиться, словно дементоры высосали из него душу, оставив лишь пустую оболочку, бессильную перед лицом смерти. В голове гулко стучали слова: Гермиона. Кома. Не нашли. Слова звенели, будто разбитое стекло, раня сознание осколками.       Руки повисли вдоль тела, как сломанные крылья, а взгляд не мог оторваться от Маркуса. Мир вокруг потерял краски и звуки, и Драко остался один на один с гнетущей тишиной. Всё внутри него выгорело дотла, оставив только безжизненный пепел. Он хотел что-то сказать, спросить, да хоть бы заорать что есть мочи, но вместо этого лишь молча сидел, не зная, как снова найти себя в этом хаосе.       — Кома?       Фальконе отстраненно кивнул.       — Это… безопасно?       Маркус замолчал, и Драко возненавидел каждую секунду этой тишины.       — Нет. Теперь все, что ее касается, небезопасно, если когда-либо вообще было по-другому. Есть высокая вероятность того, что Гермиона не справится. Но без этой меры шансов еще меньше.       Драко почувствовал, как грудь сдавили силки, отбирающие последние остатки воздуха. Он смотрел на целителя, на его усталое лицо, и каждый мускул, каждая линия этого лица напоминали о том, что их жизнь могла бы быть несравнимо легче, если бы они смогли избежать этого проклятого выбора.       — Когда войдешь в лазарет, пожалуйста, реагируй сдержанно, — Фальконе мимолетом глянул на него. — Ей очень непросто.       Эти слова звучали как приговор. У Малфоя не было слов, не было сил, чтобы даже выразить гнев или горе. Всё, что оставалось, — это стойко выдержать гребаный внутренний шторм, чтобы не засосало в эпицентр.       Мир вокруг становился всё более неясным, размытым. Всё, что он знал, — это что Гермиона, его Гермиона, находилась на грани, и он сидел здесь, бессильный, безоружный, погруженный в бескрайнюю тьму, которая поглощала все его надежды и мечты. На нормальную жизнь. На счастливый конец. На… самого себя. Он хотел сказать что-то значимое, что-то, что могло бы изменить ход событий, но слова застряли где-то на уровне глотки.       Резкий импульс догнал сознание, впечатываясь в подкорку. Малфой вскочил с места и понесся вперед, к лазарету. Ужас — его вдруг настиг истинный ужас. Ему было холодно, его трясло, и челюсть дрожала так, что зубы наскакивали друг на друга, причиняя острый дискомфорт.       Он распахнул дверь с такой силой, что та ударилась о стену с глухим звуком. Все закрутилось, завертелось, кожа будто вспучилась волдырями и зудела. Глаза быстро обыскали комнату, и…       Драко замер.       Он моргнул несколько раз. Приоткрыл рот для вдоха, но кислород отчего-то так и не наполнил легкие.       В холодном свете тусклых свечей сидела Гермиона. Инвалидная коляска казалась чудовищным трофеем, уродливым символом ее бессилия и уязвимости. Она была словно фарфоровая кукла, забытая в углу. Безжизненная и чужая. Ее взгляд блуждал по вечерней темноте за окном. Воробьиные плечики, вечно расправленные, ссутулились, делая ее такой хрупкой.       Драко почувствовал, как подкашиваются ноги, словно кто-то ударил по коленям с обратной стороны. Его руки тряслись, губы дрогнули, не в силах произнести ни звука. Горло перехватило, будто его душила невидимая петля паники, затягивающаяся туже с каждым ударом сердца. Все слилось в одно серое пятно, лишенное света и тепла. Он хотел броситься к ней, обнять, но ноги приросли к полу, удерживая его в этом кошмарном застывшем кадре.       Гермиона.       Его Гермиона сидела в инвалидной коляске.       Ощущение безнадежности расползалось по венам, парализуя. В голове звенело, будто он оказался в пустой металлической коробке, где любой звук — это лишь болезненное эхо собственного страха.       Он знал, что должен что-то сделать, что-то сказать, но все слова потеряли смысл. Все, что осталось, — знакомое чувство, будто весь мир вокруг рушится, а он просто стоит и смотрит, не в силах изменить хоть что-то.              — Знаешь, что самое обидное во всем этом? — гнусаво произнесла Гермиона. Явно рыдала до этого. Она все еще не смотрела на него — взгляд припечатался к окну. Драко мог бы разглядеть ее слабое отражение, но глаза застыли на чертовой коляске. — Мне отказали в сдаче экзаменов.       Он не сводил взгляда с Гермионы, которая сидела, опустив голову и уставившись в одну точку, как если бы ее собственное сознание блуждало где-то в далеком, недосягаемом мире. На лице застыло выражение пустоты, та безразличная маска, которой Драко боялся больше всего. Она не видела его, не узнавала — или не хотела узнавать, что было еще страшнее.       — Гермиона… — вырвалось из его горла, и голос сорвался на тонкий, ломкий шепот. Но она не ответила, даже не вздрогнула. Драко протянул к ней руку, но тут же замер, будто боялся, что одно неверное движение разрушит хрупкий мирок, в котором она пряталась.       — Пожалуйста, позови Джинни. Я хочу побыть с ней.       — Гермиона, не…       Малфой остановился на полуслове, не понимая, что говорить дальше. «Не» — что? Не умирай? Не отталкивай? Не прощайся, не веди себя так, будто дело предопределено, а шансов нет?       Не соглашайся с реальностью?       В конце концов он медленно вышел из лазарета. Гермиона так и не обернулась.       По щекам скатилась первая слеза, и Драко шумно вздохнул, прижимая ладони к лицу.