Уголок Грейнджер

      — Со мной все в порядке, — Гермиона натянуто улыбнулась, чувствуя, как прохладная ткань проходится по разгоряченному лбу. — Я просто немного приболела.       Элиза не ответила. Она попыталась улыбнуться в ответ, но уголки губ, покрытых тонким слоем розового блеска, лишь едва заметно вздрогнули. Вновь вернулись знакомые ухмылки, полные сожалений. Лживые — почти такие же лживые, как и слова Грейнджер о том, что с ней все хорошо. Ведь они обе, и Бурд, и Гермиона, прекрасно понимали, что ничего в порядке не было. Что это «немного приболела» сравнимо с надрывом последней связки. Это была финишная прямая. Не нужно быть колдомедиком в десятом поколении, чтобы суметь здраво оценить положение дел: происходящее если не эпилог, то явно одна из последних глав.       Жар пришел в ночи. Без стука и предупреждающей записки он распахнул потаеную дверь в организме Грейнджер и проник туда подобно воришке, желающему присвоить остатки драгоценных сил. Кожа в густых мурашках — Гермиону потряхивало то от холода, то от плавящей жары, свойственной, наверное, котлам в преисподней. У нее очень болели стопы. Было невыносимо прикасаться ногами к мягкому покрывалу — казалось, оно усеяно маленькими ссохшимися крошками, что неизменно царапали кожу. Поэтому Грейнджер лежала на боку, свесив стопы с постели. Сквозняк кусал оголенные участки, заставляя трястись от холода. По телу же, спрятанному под пуховым одеялом, стекали капли пота. Перепады температуры натурально сводили с ума.       Увы, зелья больше не были так эффективны. Мсье Фальконе провел половину ночи у ее кровати, пытаясь понять, откуда, черт возьми, взялась эта резистентность. Жаропонижающие настойки более не оказывали стойкого эффекта, сбивая повышенную температуру едва ли на четверть градуса. Болеутоляющие не унимали навалившуюся мигрень. Помогло лишь Усиленное зелье сна, которое обычно прописывали пожилым волшебникам при хронической бессоннице. И то Грейнджер умудрилась впасть всего лишь в легкую полудрему, что-то бормоча себе под нос и непрестанно ворочаясь.       Итак, к четырем часам следующего дня Грейнджер предстала совершенно истощенной, лишенной возможности нормально поесть без приступа тошноты, со взмокшими, липнущими к обратной стороне шеи кудрями и… мертвенно бледной. И пусть обычно температура щипала за щеки, придавая тем цвета, теперь же лицо Гермионы было меловым. Лоб постоянно смачивали прохладной водой, чтобы хоть немного притупить болезненные ощущения, но существенных изменений это не оказывало.       — Ты неплохо справляешься. — Элиза заправила распушившуюся прядь за девичье ухо. — Ты боец, Гермиона.       Грейнджер лишь улыбнулась. Она прекрасно понимала, что справляется крайне плохо и не только с температурой. В целом, для этого Гермиона и попросила о беседе с Элизой — ей нужно было… выговориться? Прийти в себя. И отпустить все то, что сахарными подтеками осело на стенках души.       — Я сама виновата в своем состоянии. Не нужно было так выходить из себя вчера, — Гермиона прикрыла глаза, тяжело сглатывая. — Просто не понимаю, почему самочувствие настолько резко ухудшилось. Даже если сравнивать с концом октября, сейчас мне что-то… совсем не очень.       Она попыталась изогнуть губы в усмешке, но те даже не дрогнули. Грейнджер вновь сглотнула — у нее пересохло во рту. Сомкнутые веки приоткрылись, и взгляд наткнулся на печально умолкшую Элизу. Целитель сидела с опущенной головой и, разглаживая мокрое полотенце большими пальцами, сводила брови в озабоченном выражении.       — Если я правильно понимаю, что с тобой происходит… — Она прочистила горло. — Тебе скоро станет получше. Будет резкий спад, а потом — резкое улучшение самочувствие.       — А дальше?..       Бурд подняла на нее кроткий взгляд.       — Ясно, — Гермиона судорожно вздохнула. В глазах защипало от неожиданно подкативших слез. — Нужно срочно связаться с мальчиками, чтобы они успели приехать.       — Гермиона, это состояние может длиться несколько недель, а то и месяцев, — Элиза покачала головой. — У тебя еще есть время. Может, мистеры Поттер и Уизли как раз…       — Элиза, — Грейнджер беззлобно улыбнулась. Она сделала паузу, после чего осмотрела лазарет в попытке отвлечься от желания расплакаться. — Мальчикам пора возвращаться к своим жизням. Мою уже не спасти.       Бурд тяжело вздохнула и подхватила девичью ладонь, слегка стискивая. Элиза не ответила, и Гермиона была ей благодарна за образовавшуюся паузу. По крайней мере, от нее не требовалось и дальше выдавливать эти фальшивые улыбочки в ответ на ободряющие слова.       — Удивительно, я ведь никогда так много себя не жалела, как за последние несколько месяцев… — глухо произнесла Грейнджер, пялясь на казавшуюся почти прозрачной кожу рук. Она легко пожала плечами. — Всегда как-то… думала, что я сильная, что ли. Терпеть не могла, когда ко мне подходили с этим страдающим выражением лица, когда причитали. Мне казалось, что я даже несколько ожесточена, потому что… ну… Не способна на сострадание к самой себе. А сейчас только этим и занимаюсь. — Рваный вздох вырвался сквозь приоткрытые губы. Гермиона приподняла брови. Голос ее сорвался на полушепот: — Только и делаю, что сожалею обо всем да шерсть себе наглаживаю.       — Нет ничего постыдного в горевании.       — Я знаю. Знаю, но… Это как будто не то. Меня то и дело шатает из стороны в сторону, я… пытаюсь вести себя как прежде, до войны, когда горы были по колено. Но вместо этого совершаю какие-то импульсивные, необдуманные поступки, — Грейнджер поморщилась, словно носа коснулся неприятный запах. — Я постоянно об этом думаю. С мсье недавно разговаривали о том же, и вроде я понимаю, что быть собой из прошлого больше невозможно с условием всех обстоятельств… Но мне так хочется! Будто… будто если бы я снова стала такой же сильной, у меня появился бы гарант безопасности. Мне ведь всегда удавалось выходить из сложных ситуаций с минимальными потерями, а сейчас… все как-то… не так.       Элиза сомкнула губы в задумчивости. Задорные огоньки, висевшие по периметру комнаты, подсвечивали тени на лощеном лице — Бурд была крайне впечатляющей женщиной. В свои сорок пять она выглядела лет на десять моложе, и только легкие отпечатки морщинок на лбу намекали на возраст.       — Гермиона, восприми мои следующие слова правильно. — Элиза выдержала паузу, удостоверяясь, что пациентка во внимании. Грейнджер едва заметно кивнула. — Тебя прошлой больше нет. Эта девушка, со всеми ее сильными и слабыми чертами, погибла. Ее больше не существует. Ты — это ее перерождение, ее опыт, но не сама она. Пойми, ты столкнулась с очень сложной ситуацией, твоя психика работает на износ. Вместо того чтобы заземлиться и поблагодарить организм за то, что он, пусть и из последних сил, но справляется, ты продолжаешь на него давить: а где логика, которая была мне присуща? И тем самым истощаешь себя еще больше. Ты находишься в сильном и, что самое удручающее, хроническом стрессе — физическом и моральном. Ты действуешь инстинктивно, а не импульсивно.       — То есть…       — То есть с тобой все в порядке, — улыбнулась Элиза. — Задача твоего организма — выжить. Твой разум, как и тело, находятся в критической точке по всем ресурсам. — Бурд сложила руки на коленях. Она сделала пару коротких вдохов и выдохов, задумчиво глядя куда-то в сторону. — Представь, что организм — это задымленное помещение. Кругом огонь и сирены. Ты не будешь взвешивать решения, как выбраться. Не будешь просчитывать вероятности, каков шанс выйти целой и невредимой. Ты просто приложишь все усилия, чтобы выжить. Находясь в длительном сильном стрессе, человек не обдумывает стратегию поведения, потому что это отнимает слишком много энергоресурса, который и так ограничен. Вместо этого человек действует. Даже если это и принесет неприятные последствия, — она развела ладони, заполняя паузу мычанием. — Поэтому твое чувство вины здесь совершенно нерелевантно — ты должна принять тот факт, что сейчас многие поступки будут разниться с тем, что ты сама от себя ожидаешь. И это нормально.       Гермиона задумчиво отвела взгляд. На лбу вновь выступил пот, и Элиза, спохватившись, промокнула полотенце в стоящем рядом тазике и, слегка отжав, приложила его к пылающей коже. Облегчение не подступало, однако сам факт заботы оказывал какой-то утешающий эффект. Будто по воспаленному горлу прокатилось теплое молоко с медом, утолив жжение.       — Разве это не отговорка? Человек должен действовать сознательно в любом случае. Он всегда несет ответственность за свои действия.       — Да, ты права, — Бурд кивнула. Она аккуратно поправила сползающее со лба полотенце. — Мы всегда несем ответственность за свои поступки. Но ты коришь себя за то, что не можешь вернуться к довоенным паттернам поведения, при этом игнорируя два важных фактора. Первый — посттравматическое стрессовое расстройство, которым, к моему сожалению, обзавелся каждый третий участник Второй магической. Как бы то ни было, но отрицать его влияние на твою жизнь — ну, это попросту смешно. Человек, сталкиваясь с подобным диагнозом, во многом становится заложником своих травм. Его интересы начинают обламываться в некоторых моментах, тем самым подгоняя жизнь под новую сковывающую форму тревоги. Тем не менее жить с ПТСР возможно. Но без работы со специалистом качество твоей жизни стремительно ухудшится и будет падать до тех пор, пока ты либо не соберешься с силами и не столкнешься лицом к лицу со своей травмой, либо просто не смиришься. Заметь, именно смиришься, а не примешь, потому что смирение — это всегда про жертвенность. Про ограничение своего «Я», своих «хочу» и «буду».       Элиза сопровождала свою речь мягкими жестами. Кисти ее двигались как в танце, плавно сгибаясь при объяснении. Тон низковатого голоса был ласков, хоть и тверд, и Грейнджер чувствовала, как в голове потихоньку выстраивается верная картина. Бурд будто протягивала ей детали пазла, объясняя инструкцию, но не указывая, куда именно приткнуть детальку.       — Второй важный аспект — это твоя болезнь, — Элиза поджала губы. — Так уж случилось, что она стала частью твоей личности, Гермиона. Это не хорошо и не плохо — и, предупреждая твое хмурое выражение лица, в этом нет твоей вины. — Целительница улыбнулась. — Часто люди, сталкиваясь с тяжелыми диагнозами, срастаются с ними. Они… как бы неосознанно делают это своей «фишкой», понимаешь? Шутят об этом или наоборот оправдывают свои поступки заболеванием. Важно понимать следующее: это механизм психологической защиты. Это безусловно нездоровая модель поведения, но она наиболее распространенная.       Гермиона свела брови, и тут же содрогнулась от выстрела в висках. Она глухо простонала от боли. Элиза тихо заворковала над ней. Теплая ладонь прошлась по спутанным волосам, и было в этом жесте нечто материнское. Потребовались пара секунд, прежде чем Грейнджер нашла силы продолжить разговор, однако голос Бурд звучал уже гораздо тише.       — Хорошая новость в том, — Элиза провела полотенцем по алым щекам Гермионы, — что ты отлично справляешься. Я была абсолютно серьезна сегодня: ты справляешься со своим положением как боец. Пионы, выполнение желаний из твоего списка — ты продолжаешь наполнять свою жизнь.       Гермиона озадаченно нахмурилась, не отрывая взгляда от Элизы. И ведь… правда. Она помнила те дни, когда как ужаленная составляла список вещей для декора, как украшала зал вместе с ребятами, как…       — Я ни разу об этом не думала, — тихо призналась Грейнджер.       В солнечном сплетении будто пробились лучи света. Гермиона вдруг прищурила глаза, и взгляд ее рассредоточился. Что же это получается? Пока она гонялась за мысленным хвостом, каждый раз кусая и взвизгивая от боли, укоряя себя в бестолковости, на самом деле она… справлялась? Вдруг вспомнилось, какой она была в сентябре. Масса отчаяния и нежелание бороться. Отчетливо выступившая грань сумасшествия, те бессонные ночи и упрямая уверенность в безграничной правоте.       Сейчас Грейнджер допускала, что ошибается. Она признавала, что совершает ошибки — пока с тяжестью на сердце, но уже без смертельного удара при промахе. Ей не было страшно попросить прощения и поблагодарить человека за доброе слово или дело. Ведьма… спокойнее стала относиться к словам сожаления и вопросам о самочувствии.       И все же Гермиона выросла. Не в том направлении, в котором хотелось бы, да. Совсем не в том. Но хуже от этого она не стала.       Грейнджер перекатилась на спину. Она поджала губы, хмурясь, и язык скользнул по пересохшей коже. Пока Бурд вновь смачивала полотенце, Гермиона углублялась в собственные мысли. Как ищейка в поисках следа, ведьма взвешивала предложения в попытках сформулировать ответ. Элиза ее не отвлекала.       Гермиона спрашивала саму себя: в чем удовольствие подрезать себе крылья? Почему, оглядываясь назад, она ни разу не заметила свои попытки исправить ситуацию, зацикливаясь лишь на том, что было упущено. То интервью, например. Какова бы ни была реакция общества, Грейнджер не несет за нее ответственность; она пошла на беседу с Корзун, чтобы признаться в том, что больна — признаться себе. Принять наконец реальность со всеми потрохами, со всей грязью, болью и тем, от чего Гермиона так усердно бегала. Вместо того чтобы похвалить себя, сказать себе хоть одно приятное слово, ведьма самостоятельно оградила себя прутьями вины и стыда за то, что не продумала ход до конца. За то, что действовала импульсивно, пусть в намерениях и было все самое лучшее. Тогда казалось справедливым себя наказать.       Но ведь… Быть гордым за совершенный поступок не противоречит тому, чтобы испытывать сожаление, если случайно доставил дискомфорт другому.       Она тяжело вздохнула. Голова раскалывалась от жара; в висках пульсировало до того, что, казалось, даже зрение поплыло.       — Я… — Грейнджер сделала глубокий вдох полной грудью. — Элиза, я хочу… спросить совета по одному… скажем… щепетильному вопросу, но я не… — Она стыдливо прикрыла глаза. В комнате повисла неловкая тишина. — В общем, я влюблена в Драко Малфоя. И я дала ему знать об этом, но я не… Я переживаю, что если все-таки умру — что скорее всего и произойдет, — я… как будто разрушу его. Сделаю все в разы хуже. Иногда мне кажется, лучше бы я так и маячила где-то на периферии и не вступала с ним лишний раз в контакт. А теперь я и сама привязалась к нему, но не это самое страшное. Я… — Она подняла глаза к потолку, поджимая губы. Верные слова все никак не приходили. — Я дала ему надежду, прекрасно понимая, что никакой надежды на волшебное выздоровление нет. И меня это гложет. Я не понимаю, нужно ли мне как-то смягчить землю перед падением? Сказать что-то или… Я не знаю.       Элиза откинулась на спинку сидения, устремляя задумчивый взгляд на мокрое полотенце. В ту краткую паузу, что поглотила лазарет, Гермиона безотрывно наблюдала, как капелька мерно сбегает с ткани на ладонь, а оттуда шлепается на кофейного цвета брюки. Дыхание выравнивалось.       — Я понимаю твою тревогу, Гермиона, — наконец произнесла Бурд, кивая. Она приподняла голову и посмотрела на ведьму с едва заметным прищуром. — Но в данном случае следует не забывать, что эта тревога принадлежит тебе. Не стоит навешивать свои эмоции, страхи и ощущения на других, даже самых близких людей. Судя по тому, что мне известно, Драко прекрасно понимал положение дел с самого начала, и он не отступился от желания быть с тобой. Если ты разделяешь это стремление, я не вижу объективных причин, почему его нельзя осуществить.       Гермиона озадаченно свела брови. Мысль — та, что засела в голове и перемешалась со страхами, — все никак не могла осесть на кончике языка. Как бы Грейнджер ни старалась, как бы ни набирала больше воздуха в легкие, чтобы выложить все как на духу, у нее не получалось выразить свои чувства правильно.       Ей… Вот ведь в чем дело: долгое-долгое время Гермиона думала, что уйти, полюбив, будет легче. Ей представлялось, что влюбленность будет восприниматься как вычеркнутая строка из списка дел, как закрытая дверь в комнату исполненного желания. И сейчас, проникнувшись к человеку кожей, Грейнджер ощущала неподдельный страх, потому что боялась… подвести. Гермиона привыкла выкладываться в любом деле на все сто, даже сто пятьдесят процентов и быть успешной. Но на это нужно время — то, чего у ведьмы совершенно не осталось.       Драко давно хранил к ней чувства. И какую бы сахарную сладость во рту Грейнджер ни ощущала, это возлагало на нее значимую долю ответственности. Она была в ответе за его состояние. Она чувствовала, что в какой-то степени должна оправдать все то время, что Малфой потратил на мысли о ней. Это глупо, Гермиона понимала. Но вместе с тем не могла отделаться от ощущения, что их отношения пропускают серьезные этапы сближения друг с другом.       Она боялась, что их влюбленность держится не на искреннем обожании, а на идеализации самого чувства.       Грейнджер встрепенулась, когда Элиза осторожно сдавила тонкую ладонь. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, прежде чем Бурд осторожно произнесла:       — Гермиона, ты оказалась в очень непростой жизненной ситуации. Как и Драко. Каждые отношения начинаются с общей почвы, на которой рождается цель. В вашем случае задача — быть рядом. Быть друг у друга. — Уголки ее губ слегка вздернулись. Взгляд Элизы стал мягче — она будто прочла по глазам все то, что разрывало сознание Гермионы.       — Порой мне кажется, что мы так торопимся, что упускаем из виду нечто важное. Что, если так оно и есть? — она произнесла это так тихо, что Элизе пришлось податься ближе к ней. Бурд озадаченно поджала губы. Она издала тяжелый вздох.       — Милая, я искренне не рекомендую задумываться о том, что у вас чего-то недостает. Или что какие-то вещи чувствуются неубедительно. Об этом всегда можно будет поволноваться позже, когда решится проблема со здоровьем. Смести центр внимания на то, что вам обоим хорошо друг с другом, что вы исцеляетесь: тебе легче переживать трудности, когда Драко рядом, и самому Драко это идет на пользу. У него даже походка стала легче… Со стороны отчетливо видно.       Глаза защипало. Грейнджер легко поджала губы и, шмыгнув носом, прошептала:       — С ним… Все так быстро… Мне бывает сложно понять, что именно я испытываю. Я понимаю, что влюблена — мои чувства будто становятся все больше и больше с каждым днем, но… — Гермиона подняла взгляд к потолку. — Но когда я остаюсь наедине с собой… Мне неловко. Иногда мне так сложно сосредоточиться на том, чтобы выстроить наше общение правильно, так, как это должно быть, ведь на самом деле все, чего мне хочется, — это как можно скорее миновать фазы знакомства и… просто быть ближе. Настолько близко, насколько это только возможно… — снова опустив взгляд на свои руки, призналась она.       — Гермиона, в этом, на самом деле, нет никакой катастрофы, — с пониманием улыбнулась ей Бурд. — Это влюбленность. Она всегда так ощущается: на ранних стадиях мы хотим предстать перед человеком в лучшем свете. Иногда наши ожидания не оправдываются, и тогда подключается стыд, разочарование и иные негативные эмоции. Поверь, от тебя никто не ждет сейчас досконального изучения Драко. Он же не материал из учебника, а человек. Мы можем годами знакомиться со своим партнером — было бы желание. В условиях ограниченного срока жизни твои действия абсолютно оправданы. Дальше, конечно, может быть тяжело.       В комнате повисла пауза. Грейнджер комкала одеяло пальцами.       — И что бы вы рекомендовали мне делать?       Элиза по-доброму усмехнулась.       — Наслаждаться своими чувствами и показывать их без страха. Все остальное мы решим позже.              Гермиона подняла на нее взгляд и ухмыльнулась. Легко сказать — показывать эмоции без страха. Каждый раз, когда Грейнджер находилась в предельной близости к душевной наготе, внутри будто срабатывал переключатель, отвечающий за дополнительный слой кожи. Он приходил с внутренним осуждением, с глупым стыдом и вопросом «не слишком ли?». Не слишком ли открыта. Не слишком ли быстро. Каждый чертов раз ведьма придерживала себя за руку укором и страхом показаться глупой.       Но в свете всего, что она только что услышала… Если так подумать, в ее ситуации чем она теперь рискует? Вряд ли у нее осталось время на сомнения. Женщина напротив терпеливо ждала ее ответа, ласково поправляя Гермионе волосы. Ведьма глубоко вздохнула, набирая побольше воздуха.       — Спасибо вам, Элиза. Мне как будто не хватало этого разрешения. И вы правы. Я попробую. Попробую наслаждаться чувствами без страха.       И она робко улыбнулась, чувствуя, что даже головная боль как будто стала тише после принятого решения. Элиза запечатлела легкий поцелуй на взъерошенной макушке пациентки, прежде чем вновь опустила полотенце в холодную воду и приложила к горячему лбу Грейнджер. Главное — пережить этот чертов жар, а уж со всем остальным они как-нибудь справятся.

***

      За пределами Хогвартса погода была более суровой. Ветер ощущался острее: он будто проникал под одежду, оставляя мелкие порезы на коже неосторожными, порывистыми движениями. Воздух был разрежен, а каменная плитка усеяна лужами, что отражали сгустки облаков на мрачном небе. Гермиона мерзла — мерзла сильно, пусть и была укутана в несколько слоев одежды. Кончик носа раскраснелся и будто онемел: это было состояние, когда любое прикосновение платка становилось раздражающим из-за чрезмерно усилившейся чувствительности покровов.       Физически Грейнджер чувствовала себя невероятно слабой. Ноги почти не слушались, колени то забывали сгибаться при шаге, то наоборот сгибались так, что без поддержки ведьма давным-давно бы завалилась вперед, разбивая лоб. Меховые варежки, как и плотно прилегающая к голове шапка, совершенно не грели. Чертова холодрыга, ругнулась бы Гермиона, не пребывай она в удивительном расположении духа. Пока Драко держал ее за руку, последнее, чего ей хотелось, — это жаловаться.       Они приехали в центр магического Лондона минут двадцать назад, и на протяжении всей поездки Гермиона не могла найти места рукам. Прислоняясь головой к окну, она пряталась под видом наблюдения за меняющимся окружением лишь для того, чтобы не смутить Малфоя долгим, продолжительным взглядом. Драко, сидевший напротив, что-то усердно черкал в записной книжке. Брови его то сводились, то расслаблялись, и в выражении его скуластого лица совершенно не было покоя. Пока Грейнджер изо всех сил старалась сдержать улыбку, чтобы не выглядеть как последняя дурочка, Малфой вел себя куда более сдержанно. Это… не то чтобы напрягало, но провоцировало сомнения. Гермиона не знала, как правильно вести себя на свиданиях. Потому и списывала манеру поведения с Драко. Вскоре она тоже насупилась, упрятав подбородок в объемный шарф, и прикрыла глаза.       Сердце стучало как бешеное. Будто кто-то приставил палочку к грудной клетке, выпуская искры на максимум. Она все прокручивала в голове случившееся в ванной, и ощущение горячей истомы окутывало тело. Под плотно сомкнутыми веками вырисовывалось выражение глаз Драко — такое тяжелое, наполненное желанием. Такое светлое, на грани абсолютного счастья и недоверия самому себе. Гермиона часто читала про такие взгляды в художественной литературе и даже могла примерно предположить, как это выглядит в реальной жизни. И как же приятно ощущалось осознание, что картинка в ее воображении не шла ни в какое сравнение с тем, что она увидела в ванной.       Гермиона шмыгнула носом, краем глаза глядя на Драко. Полы его длинного черного пальто трепетали на ветру, и белоснежные пряди выбивались из аккуратно уложенной прически. Малфой сосредоточенно осматривал домики, вглядываясь в таблички.       — Куда мы идем? — спросила Грейнджер, прижимаясь к его руке. Драко улыбнулся одними уголками губ, когда их взгляды встретились. Взгляд его смягчился.       — Ты замерзла.       — Нет, все хорошо.       — Это был не вопрос. — Брови его слегка приподнялись, и на губах заиграла теплая улыбка. Свободной рукой он поправил шапку Гермионы, скользя пальцами вниз по кудрям. — Мы почти пришли.       Грейнджер осмотрелась. В лужах на брусчатке отражались невысокие дома, украшенные весело переливающимися огоньками. В воздухе пахло выпечкой.       — Мы идем пить кофе?       — Мы идем в магазин Соубридж.       — В канцелярский? — Гермиона непонимающе нахмурилась. Но вскоре она улыбнулась: — Я поняла. Ты хочешь возместить мое лиловое перо?       Драко тихо рассмеялся. Он сжал девичью ладонь сильнее, после чего подхватил Грейнджер под локоть.       — Ты знала, что это не только канцелярский магазин? У них есть маленькая библиотека с коллекционными изданиями книг. Купить там ничего нельзя, да и читать можно только в зале.       — Значит, у нас… свидание за чтением книг? Мерлин, как романтично. Мы будем читать вслух по странице и передавать другому или по главе? Или… как?       Вместо ответа Малфой ухватился за ручку дверцы, что вела в магазин «Nota Bene». Гермиона, заходя внутрь, хитро прищурила глаза, на что получила ровно такой же взгляд. Драко поджал губы и приподнял брови — именно таким Грейнджер и помнила его на уроках Люпина.       Это было скромное помещение, где пахло старым пергаментом, свежими чернилами и книгами. Не было здесь ни шикарных полок до потолка, ни кресел с дорогой обивкой — это был самый что ни на есть обычный канцелярский магазин. От магловского его отличали разве что парящие перья в стеклянных стендах, расположенных по левую сторону от входа, да чернильницы самого разного размера и цвета, аккуратно расставленные на полках по правую. В середине магазина располагалась небольшая стойка с явно скучающим волшебником. Он выглядел молодо — должно быть, недавно выпустился из Хогвартса. Малфой подошел к нему и о чем-то тихо спросил.       Гермиона стянула с головы шапку, взмахивая кудрями. Снятые варежки тут же были упрятаны в карман пальто. Драко вдруг обернулся через плечо и поманил ведьму поближе.       — Все хорошо? — Грейнджер оперлась на стойку.       — Пойдем. Нас кое-кто ждет.       В груди будто зажегся бенгальский огонек. Гермиона приоткрыла рот, глядя то на продавца, напустившего на себя таинственный вид, то на Малфоя. Никто больше не издавал ни звука: Драко подхватил девичью ладонь и легко потянул за собой к винтовой лестнице. Грейнджер ступала на самых носочках. Предвкушение заворочалось под ребрами, и карие глаза наполнялись неподдельным восторгом. Кто их ждет? Мальчики приехали? Может, это кто-то из… Кто бы это мог быть?       Они миновали стеллажи, забитые под завязку хлипкими книгами. Грейнджер проводила взглядом парочку корешков, и ее брови лезли все выше и выше: она знала эти издания. Драко не соврал: те издания, что были представлены здесь, действительно считались коллекционными — найти их в обычных магазинах было невозможно. Да что там в обычных! Даже в специализированных не всегда можно было отыскать хоть что-то отдаленно такое же ценное. Руки так и тянулись прикоснуться к обложкам — Гермионе приходилось одергивать себя лишний раз, чтобы случайно ничего не коснуться без разрешения.       Драко остановился у укромного уголка, скрытого книжными полками. Он повернулся к Грейнджер лицом и, не скрывая широкой улыбки, сдавил ее пальцы. Ведьма чувствовала, как в горле застрял смех от предвкушения. Щеки свело.       — Готова?       — У меня сейчас просто сердце выпрыгнет, — призналась Гермиона, вдыхая как можно больше воздуха.       — Пойдем.       Они завернули за угол и вышли прямиком к маленькому столику, окруженному стеллажами. К ним спиной сидел мужчина, чьи длинные несобранные волосы были цветом что зимний серый день. Под ними на сгорбленных от старости плечах прятался расписанный серебристыми рисунками капюшон темно-фиолетовой мантии. Жилистыми пальцами он скользил по странице какой-то открытой книги, покручивая кружку в морщинистых руках. Гермиона застыла в ступоре. Драко откашлялся, и мужчина, среагировав на звук, обернулся.       — Святой… Мерлин… — прошептала Грейнджер, роняя шапку на пол. — Вальзипур?..       — Прошу вас, называйте меня Валом!       Мужчина поднялся из-за стола и тут же пожал недвигающуюся ладонь Гермионы. Он был едва ли не ниже ведьмы, и все лицо его было покрыто глубокими морщинами. Над полными вечно дрожащими губами виднелись густые усы. Грейнджер вдруг опомнилась. Она обхватила его ладонь своими двумя и принялась трясти ее что есть мочи, отчего с крючковатого носа съехали крупные очки в массивной оправе, увеличивавшие его глаза до размера сикля.       — Мистер Драздаперин, здравствуйте! Меня зовут Гермиона Грейнджер, я ваша… Я ваша поклонница! — Глаза ее расширились, на щеках выступил румянец. — Я обожаю «Приключения воздушного шара Эймурда», я прочла его столько раз, что даже страшно сосчитать! Мерлин, вы… вы великий писатель! Здравствуйте!       Вал тихо рассмеялся. Драко осторожно приобнял Гермиону за плечи, заставляя отпустить ладонь писателя.       — Извините, я просто… — промямлила Грейнджер, облизывая губы. Она осмотрелась, будто в поисках чего-то, после чего активно закивала головой. — Мерлин, я так счастлива вас увидеть! Вы… вы были в моем… встреча с вами была в списке моих заветных желаний, но я даже и подумать не могла, что вы… Можно я вас обниму?       — Конечно-конечно, Гермиона, конечно!       Грейнджер нырнула в раскрытые руки Вальзипура, прижимаясь что есть силы. Она плотно закрыла глаза, и брови ее дрогнули, изгибаясь. Автор легонько похлопал ее по спине. Гермиона сделала шаг назад, разрывая объятия.       — Присядем? — Малфой отодвинул стул. Ведьма кивнула и, быстро сбросив верхнюю одежду, уселась рядом с местом, которое облюбовал мистер Драздаперин. Драко смешливо фыркнул. — Я схожу в соседнюю кофейню тебе за какао.       — Ага, спасибо, — кивнула Гермиона, не отрывая взгляда от Вала.       В голове не укладывалась реальность происходящего. Вальзипур был автором большой важности и высокой обсуждаемости: любая новость о нем, любая фотография — а такое событие было необычайной редкостью — тут же выходили на первых страницах газет. Он крайне редко появлялся на публике. По тем сведениям, что были известны Грейнджер, мистер Драздаперин жил где-то на отшибе магической Великобритании, вел свое хозяйство и старательно отстранялся от светского бытия как можно дальше.       — Я… поверить не могу своим глазам. Это ведь правда вы!       — Я, точно я, — Вал широко улыбнулся, откидываясь на спинку стула. От него веяло каким-то удивительным теплом. Словно ностальгия, будто тоска по лучшим временам. — Я счастлив с вами познакомиться, Гермиона. Вы, право, пронзительнейшая личность! Я читал ваше интервью.       — Читали?..       — Все читали, и я читал — чем я-то хуже всех? — Он ласково, по-старчески рассмеялся. — Печальная у вас судьба, трагичная. Как книжная история! Как же вы держитесь?       Гермиона поджала губы в полуулыбке. Она глянула на лампу, мягкий теплый свет от которой ложился на поверхность стола.       — Бывает очень сложно.       Вал накрыл ее ладонь своей морщинистой.       — Сложно принять, что смерть перекрывает воздух молодости. Это неправильное движение жизни, пущенное не в ту сторону колесо. — Он помолчал, постукивая челюстью в задумчивости. — Вы знаете, я ведь свою жену молодой похоронил. Лилиане было двадцать шесть, когда ее не стало. Удивительная женщина была — я таких больше не встречал. Забрал рак. Подумать только: столь великую волшебницу забрала магловская болезнь.       Гермиона опустила голову. Ее брови печально дрогнули, и из груди вырвался приглушенный вздох.       — Мне очень жаль…       Вальзипур ласково потрепал ее ладонь, чем привлек внимание. В узковатых глазах читалось понимание: он словно считывал Грейнджер как открытую книгу. Мужчина тяжело вздохнул и вновь подвигал губами.       — Это все давно в прошлом, давно-давно в прошлом. Боль утраты никогда не пройдет полноценно, но с ней можно научиться жить. Я написал «Приключения» в тридцать два, когда думал, что больше не справляюсь. Моя жена стала главной героиней — я всегда хотел посвятить ей роман, но ужасно боялся неудачи. Я все думал: напишу я книгу, а продать не смогу, так как же увековечить нашу любовь? Я ведь пытался раньше издаваться, много книг отправил… Какие-то даже опубликовали, но посвятить их Лилиане я все никак не мог. Что толку, если никто их не читал? А потом ее не стало, я написал «Приключения» и в предисловии поставил ее имя. Книга распродалась за три недели. — Вал умолк. Его взгляд устремился на коллекцию книг позади девичьей головы. Рот его дернулся. — Иногда я думаю: может, ее имя несло мне удачу? Может, нужно было сразу все книги ей посвятить? Люди не любят ничейные истории. Все всегда должно кому-то быть посвящено, все должно принадлежать кому-то: слово, чувство — все. Когда история вдохновлена кем-то, она обретает смысл. Вот ваша история, к примеру — кем она вдохновлена?       Грейнджер смутилась. Она приоткрыла губы и нахмурилась, при этом качая головой.       — Я не пишу.       — Пишете, конечно пишете! — возбужденно воскликнул Драздаперин. — Каждый день пишете свой новый день. Тот, кто не пишет, — тот чахнет от недомоганий сердечных, от уныния и болезней мозга. Люди всегда с пером в руке: их чернила — поступки, а пергамент — судьба.       Ведьма смотрела на него во все глаза. По ее лицу пробежала дрожь — будто сотня эмоций сразу пытались отразиться на хорошеньком личике, но ни одна из них так и не смогла взять первенство. Под ребрами заныло — в ушах набатом выстукивал вопрос.       Кем вдохновлена ее история?       Сначала Грейнджер хотелось ответить как-нибудь романтично. Не для Вала — для себя. Произнести имя Малфоя, влюбленно сверкая глазами, или с гордостью назвать родителей. Но сделав это, пойдя на поводу у импульса, Гермиона бы соврала. Это не было правдой, если копнуть глубже.       Ее история была бы посвящена ей самой. Ей старой. Девочкой, которая так мастерски справлялась со всеми неприятностями, позволяла себе занудничать и зудеть без перерыва, которая была безоговорочно сильной, потому что кожа ее была сотворена из непробиваемой стали. Гермиона нынешняя отдала бы свою историю себе прошлой, чтобы… показать, что это нормально — быть такой, какой ее сделала болезнь. Старой Грейнджер бы совершенно не понравились сюжетные ходы. Не понравились бы ни ее решения, ни то, как главная героиня себя ведет. Но со временем, при десятом прочтении, она бы поняла. Она бы осознала, что изменения не трагичны — они закономерны и… здоровы.       Ее история не была бы великим любовным или приключенческим романом. Она бы определенно содержала в себе элементы и того, и другого. Но центральной темой стало бы принятие. Принятие себя со всеми несовершенствами, с болезнью, непредусмотрительностью и ошибками. Гермиона всегда боялась ошибиться. Ей было физически плохо от того, что где-то проскользнул изъян, где-то допущена помарка — и посмотрите на нее нынешнюю. Раз за разом она совершала необдуманные поступки, даже не задумываясь о последствиях лишний раз. Видимо, жизнь учила ее сложным путем: коль нет понимания на теории, так пусть в зеркале отображается десяток набитых шишек. Может, хоть так придет осознание. Может, хоть так путы самонаказания ослабятся.       Грейнджер вздохнула. Она еще долго смотрела на руки Вальзипура, храня молчание, прежде чем наконец произнесла:       — Не сочтите меня за эгоистку, но я бы… Моя история вдохновлена мною прошлой. До войны. Я была совершенно другим человеком. Честно говоря, я не знаю, понравилась бы я нынешняя себе прошлой. Даже если нет, мне бы хотелось, чтобы она понимала, что необязательно вечно следовать своим стандартам. Что… — Гермиона подняла глаза к потолку, тяжело вздыхая. — Что быть уязвимой — это не так уж и плохо. Как и совершать ошибки. В конечном итоге только путем просчетов и исправления их последствий рождается понимание, какой ты человек и насколько далек от того, каким хочешь быть.       — Лучший конфликт — это конфликт прошлого и будущего… — задумчиво согласился мистер Драздаперин. Он подхватил кружку кофе и сделал глоток. — Меня не удивляет ваша любовь к «Приключениям», мисс Грейнджер. Вы переживаете то же.       Гермиона улыбнулась.       — Да, пожалуй что, но у меня нет любовного треугольника. Я… остановилась на Эймурде. Никакого Эрика на горизонте нет.       Вальзипур удивленно приподнял густые белые брови. Он щелчком поправил очки.       — Как же нет? Эрик все тот же. Эрик — это смерть. Смерть моей Лилианы, — в шелковом голосе слышалось неподдельное удивление. Грейнджер нахмурилась. — Ах, милое дитя… Нет же никакого Эрика. Жених Лилибет — это смерть, а воздушный шар Эймурда — это непринятие скорой кончины любви.       — Подождите, но… как? Эймурд же… он же наблюдал за тем, как Лилибет счастлива с женихом! Где же в смерти счастье?       — Счастье в освобождении от болезни. И как только Эймурд понял, что Лилибет больше не мечется в агонии боли, он наконец принял ее смерть. Он принял Эрика.       Гермиона быстро заморгала. Она вся побелела от осознания, пустившего морозную дрожь по телу. Никогда ранее любимая ею книга не оказывалась пророческой. Вальзипур звучно пожевал губы.       — Когда Лилиана уходила, мне было очень сложно это принять. Я отдалился от нее, как и Эймурд отдалился в начале. Я был зол. Мне вечно хотелось что-то рушить, и я решил, что лучшее разрушение — это разрушение собственного счастья. То время, которое я должен был провести возле нее, наполняя ее жизнь красками, я занял тем, что запирался у себя в библиотеке и сутками напролет читал, избегая реальности. Мы расходились, мы ссорились, потому что я видел, как Лилиана сдается. Не в силу слабого характера, просто жизненные дороги путаются в разы хитрее, когда становишься старше. Добавляются путники, один из которых — болезнь. Она может заговорить, подхватить тебя под руку и увести с тропинки здравия на хворь. Сам того не замечая, ты бредешь по ней прямиком к тупику — к кончине. — Вальзипур улыбнулся. — Я был молодым, кровь горячая, голова такая же. Я совершил много опрометчивых поступков. И позволил болезни увести Лилиану у себя. Как занятый Эймурд следил за шаром, позволяя Лилибет выбрать Эрика, так и я пекся о своих чувствах, отдавая Лили смерти.       Грейнджер покорно склонила голову, чувствуя жжение в глазах. Ни для кого не секрет, как много значит авторская судьба для понимания романа. Гермиона прекрасно понимала, что все написанное человеческой рукой есть не более чем отражение пережитой драмы. Но… в ней все равно что-то щелкнуло. Одно дело — знать подсознательно, воспринимать как негласное правило. Совершенно другое — когда осознание проступает яркими лучами зенитного солнца, заставляет щуриться, но вместе с тем и озаряет окружение.       — Как вы думаете… — начала Гермиона и вдруг остановилась. Она потерла пальцы свободной руки. — Лилиану можно было спасти? Извините, если вопрос переступает границы.       Мистер Драздаперин лишь ласково фыркнул. От его глаз потянулись ветливые дорожки счастья.       — Запомните, Гермиона, в молодости нет границ для вопросов. Запомните и живите с этим знанием. Ваш разум должен питаться правдой и неправдой, даже если они неудобны для других. — Вал шумно выдохнул в поднесенную к губам кружку кофе. — Лили… можно. Сейчас уже ни к чему, конечно, корить себя — у меня было на то сорок лет. Будь я с ней рядом, она была бы спасена. Не физически, но духовно. Болезнь отнимает часть нас, и человек, будучи болен, нуждается в восполнении пропавшей части. Поэтому у алтаря и клянутся: «В болезни и в здравии». Тот, кто любит, должен самовольно отдать часть себя, чтобы организм его партнера заработал верно. Только так придет спасение.       Грейнджер грустно улыбнулась.       — Так жаль, что я встретила вас на закате своей жизни. Я читала ваши книги с шестнадцати лет. Вот бы… я могла узнать вас раньше, чтобы набраться мудрости.       Вальзипур удивленно, высоко-высоко поднял лохматые брови. Его лоб сморщился, и синие глаза наполнились искренним непониманием. В уголке повисла тишина. Гермиона растерянно смотрела на автора, все никак не понимая, что именно так его смутило.       — Так вы будете жить, Гермиона Грейнджер. Вы будете жить и дальше, и встретились мы в самом начале. Что же вы говорите?       — Да, но… — она смущенно рассмеялась. — У меня почти нет шансов. Я… — Ведьма сделала вынужденную паузу, облизывая пересохшие губы. — Я бы хотела верить, что это не конец. Но… вы знаете, я в какой-то степени смирилась, что в декабре меня не станет. Здоровье не вернуть, и… Вы понимаете.       — Не понимаю! — Вал стукнул кулаком по столу. — Не понимаю и не хочу понимать! Всяко в молодости бывает: и смерть приближается, и руки опускаются, и ложное смирение приходит. Но вы жить будете. Уверяю вас, будете! У вас есть тот, кем я должен был стать для моей Лили. Я, знаете ли, не хотел встречаться с вами… Уж больно вы своей историей напомнили мне мою жену. Да и я человек не особо публичный — не люблю я эти все почести и поклоны до пола. За молоком сходить невозможно — тут же окружат! Но мальчик этот, блондин который, настаивал до последнего. Стучался, договаривался, писал — ах, как зол он был, когда я отказывал. Эгоистом назвал, представь! Но прав он был, конечно… Молодые лучше видят, какими старики становятся. А старики лучше видят, какими станут молодые. И этот мальчишка станет вашим спасением. Как вы стали его, так и он станет вашим, — Драздаперин улыбнулся дрожащими губами. — Вы обменялись своими больными частями. Вы уже спасены. Все остальное — дело судьбы да времени. Любовь, может, побеждает не всегда, но она, по крайней мере, точно дает силы на победу личности.       Винтовая лестница заскрипела. Гермиона спешно обернулась и, поджав губы в улыбке, проглотила слезливый ком. Драко быстро поднимался вверх, держа в руках большой стакан, на котором был нарисован бегущий олененок. Животное передвигало копытами, словно настоящее. Перехватив трепетный блестящий взгляд Грейнджер, Малфой нежно улыбнулся в ответ, прежде чем поставить какао перед ведьмой.       — О чем вы говорили?       Мистер Драздаперин лукаво посмотрел на Гермиону, подмигивая. Ведьма захохотала. Она смахнула упавшую с ресниц слезинку и повернулась к Драко.       — О романе. О чем же еще?

***

      Беседа закончилась, когда стрелки часов приблизились к одиннадцати вечера. Все то время, проведенное в укромном уголке библиотеки, пролетело за искренней беседой: вскоре Драко, сперва молча наблюдавший за течением диалога, тоже включился и начал вперед Гермионы расспрашивать Вальзипура о грядущих работах. Он смеялся от души над шутками и задумчиво щурил глаза, когда мистер Драздаперин вновь уходил в рассуждения. Он кивал его рассказам о давно ушедшей молодости и благодарил за наставления.       Он держал Грейнджер за руку и выводил на ее коже известные им одним рисунки.       Уже в конце, когда свет в магазине погас, а Вальзипур собрался было нырнуть в камин, он вдруг спохватился и стащил с плеча потрепанный кожаный рюкзак. Гермиона внимательно следила за действиями. Любимый ею автор раскрыл бездонную сумку и, покопавшись пару мгновений, вытащил перевязанные бечевкой листы.       — Держите, Гермиона, — он протянул бумагу с улыбкой на морщинистых губах. Грейнджер оторопело коснулась подарка. — Живите. Живите, любите — и узнаете, чем закончится вторая часть «Приключений».       — Вторая… — Гермиона сделала краткий вдох сквозь приоткрытые губы. Ее вмиг одолел детский восторг, и в воздух сорвался писк: — Вторая часть?!       — Хороша та история, которую можно вернуть к жизни без натяга. Я не был уверен, хочу ли продолжать рукопись. Но после разговора с вами… Прочтите, в общем. Прочтите и дайте мне знать, что думаете. Может, я и закончу. Может, и ваше имя окажется в предисловии.       И он исчез так же мгновенно, как пропадает эйфория. Яркая зеленая вспышка, подобная выстрелу в небо, рассеялась во тьме, оставляя витать в воздухе неподдельное счастье.       Гермиона, выходя на улицу, еще долго не могла оторвать взгляд от ценнейшего подарка. Она сжимала губы, ощущая, как щиплет в носу, как взор замешивается из-за пелены слез. Ведьма не реагировала ни на поднявшийся ветер, ни на щиплющий щеки мороз. Но стоило Малфою аккуратно поцеловать ее в висок, как Грейнджер отмерла и тихо прошептала:       — Вал был прав, Драко.       Малфой склонил голову набок. Кратким движением он утер бегущие по девичьим щекам дорожки.       — Ты и правда мое спасение.       Драко смотрел на нее непроницаемым взглядом еще пару мгновений, после чего выверенным движением подхватил за талию и прижал к себе ближе. Губы их столкнулись, и вдруг стало теплее. Мелкие капли усеивали их, прячущихся под зонтом глубокой привязанности и нерушимых чувств. И когда Гермиона вдруг, оторвавшись, подняла взгляд вверх, на туманное небо, из ее горла вырвался громкий хохот.       В Лондоне пошел первый снег.