Маяк во тьме

Саундтрек Mehro - Like you’re god

      Первые ученики начали выходить на тренировочное поле. Следом за ними показался незнакомый мне демон, он выглядел старше. Должно быть, один из новых преподавателей. Лица бессмертных не выражали эмоций, казались потерянными и опустошенными. Война забрала слишком многое. Но занятия продолжались. Мир не остановился.       Двое сильнейших бессмертных так и сидели на крыше в тишине. Время на небесах коварно, этот факт я усвоила сполна. Сначала оно неслось безжалостно, отматывая обратный отсчет до финальной битвы, затем замедлилось и почти остановилось, когда я переживала страшнейшие мгновения своей добровольной загробной жизни, а сейчас оно, кажется, исчезло совсем.       Свершилось то, о чем я не смела и мечтать. Мальбонте был рядом, настолько близко, что наши бедра соприкасались, а перья его бордового крыла щекотали мое плечо. Я выжила и чувствовала себя лучше, чем когда-либо, я была полна энергии строить этот мир заново. Погибли многие, цена оказалась неимоверно велика, но я приняла свой выбор. Мы будем строить новый мир не на костях. Тысячи бессмертных разлетелись по домам из лагеря после битвы, и каждый из них верит в то, что мы сделаем их жизнь лучше. Они разнесут нашу идею по своим городам и островам. Они воспитают на наших идеях детей, маленьких ангелов, демонов и полукровок.       Мы будем править, и мы будем готовы ответить лично, глядя в глаза народу, за каждый изданный нами закон. Ад будет равен Небесам, и он будет существовать по своим законам. Ни один ангел больше не посмеет ворваться в Ад и лишить свободы или жизни демона.       Мы будем слышать.       — Лагерь разрушен? — спросила я.       — Отчасти. Но он восстанавливается. Многим бессмертным было некуда возвращаться после конца войны.       — На его месте будет новый город, — улыбнулась я, прикрыв глаза мечтательно. — Тебе нравится в Цитадели?       — Нет. Но я должен быть там.       Я глубоко вздохнула и нашла первый повод порадоваться, что пропустила появление Мальбонте в Цитадели после окончания войны. Но, боюсь, мне еще предстоит почувствовать на себе истинное отношение жителей города, который мы разрушили.       — Как тебя приняли там?       — Со страхом. Но сопротивляться не пытались.       — Думаешь, будут восстания?       — Возможно. Постараемся этого не допустить.       Я обхватила колени руками и перевела взгляд на здание школы.              — Кто сейчас директор в школе?       — Геральд.       — Он жив, — прикрываю глаза и облегченно вздыхаю. — А Мисселина?       — Тоже. Они не участвовали в битве.       — Они, должно быть, ненавидят меня.       Мальбонте пожал плечами, не сводя взгляда с башни.       — Можем полететь в Цитадель завтра? Я бы хотела провести сегодняшний день в школе, восстановиться после пережитого.       Мальбонте повернул голову ко мне, его черные глаза были спокойными, но очень печальными. Он обнял меня за плечи и притянул к себе.       — Можем. Хочешь, чтобы я остался?       От его простого вопроса по телу прошлась легкая дрожь, я шумно выдохнула и ответила тихо:       — Да. Больше всего на свете.       Мальбонте улыбнулся, слегка развернулся ко мне, протянул руку и очертил кончиками пальцев мое лицо от мочки уха к подбородку. Он легко ухватился за него и развернул к себе, цепляя в капкан своего все еще печального взгляда. Большим пальцем надавил на мою нижнюю губу и слегка оттянул ее вниз. Прерывисто вздохнул и сглотнул, но не спешил сокращать расстояние между нами, разглядывая каждую черту моего лица, лаская взглядом губы, подбородок, скулы, нос, глаза. Провел рукой по волосам, заправляя за ухо выбившуюся прядку.       На его лице появилась легкая усмешка, но глаза оставались печальными.       — Что? — спросила я шепотом.       В ответ он только коротко мотнул головой и вернул взгляд к башне.       — Скажи мне, о чем ты думаешь, — попросила его я, в первый раз не опасаясь услышать честный ответ на такой вопрос.       — О том, что бы было, если бы этого всего не случилось, — сразу ответил он. — Каким бы я стал?       Подобной искренности не ожидала даже я. Переведя взгляд на башню тоже, я вспомнила свое последнее видение, в ночь перед битвой. Когда Бонт вырубил бывшего престола, легко отвлекшись от разговоров с совестью при моем появлении, а затем поцеловал меня, а я слышала его каждую мысль, потому что мы связаны, а он был слишком открытым.       Каким бы он стал, если бы не встретился с жестокостью создателей, если бы не башня и не темница? Я не задавалась этим вопросом, потому что я была знакома с тем, каким он был. Тьма и свет всего лишь энергия, как сказал один из создателей. Только мы наделяем их смыслом. Шепфа разделил свет и тьму, но кто сказал, что это значит разделение на добро и зло?       — Если бы не темница, ты бы задавал много вопросов. Глупых, умных, глубоких, поверхностных, приоткрывающих дверцы к истине и просто утоляющих любопытство. Ты бы умел видеть красоту даже в несовершенствах, потому что несовершенства — это не слабости. Ты бы легко доверял даже незнакомцам, потому что доверять легче, чем подозревать и ненавидеть. Ты мог бы говорить часами, на десять раз пересказывать прочитанные сказки, зная, что мне просто нравится слушать твой голос. Ты был бы со мной таким нежным, словно я хрупкий цветок, который сломается от твоего прикосновения, до того осторожным, что мне бы хотелось тебя злить, провоцировать, задевать, лишь бы увидеть капли страсти в невинных глазах. Ты бы любил меня.       Ты не жалуешь Бонта, хотя прекрасно знаешь, что Бонт — это ты. Потому что видеть его, помнить о его словах и мыслях слишком больно. Потому что его не вернуть.       Я бы отдала все на свете, чтобы ты остался Бонтом три тысячи лет назад. Но лично придушила бы каждого, кто попытался бы вернуть его сейчас. Потому что я люблю тебя, Мальбонте.       Я снова посмотрела на него. Его взгляд, все так же направленный к башне, стал жестче, черты лица заострились.       — Считаешь, я не права.       — В одном точно не права.       — В чем же?       Он промолчал, и я пообещала себе даже не пытаться додумывать. Скажет сам, когда посчитает нужным.       — Сегодня вечером здесь будет Церемония Определения, — сказал Мальбонте негромко и слегка хрипловато после неопределенно долгого молчания.       Я только усмехнулась. Технически, из школы я так и не выпускалась и остаюсь Непризнанной. Страшно представить, какими взглядами меня будут провожать ученики, чьих однокурсников я убила. И я уже открыла рот, чтобы заявить, что не собираюсь присутствовать, но вовремя одумалась:       — Непризнанные, которые сражались на нашей стороне, тоже здесь?       — Да. Они вернулись в школу после битвы.       — Тогда я приду на Церемонию, — сразу выпалила я, нахмурившись. — Никто не посмеет посмотреть на них косо.       — Ты прирожденная королева, — Мальбонте улыбнулся так искренне, что светлее стало не только вокруг, но и в моей потрепанной душе. Даже после всего, что произошло… полуангел. Или это только для меня?       ***       Я долго подбирала наряд, представляя, как бы радовалась предоставленному выбору, если бы была до сих пор способна радоваться мелочам. Но осматривая в зеркале свою фигуру, облаченную в длинное черное платье с двумя глубокими разрезами, свои идеально уложенные локоны, украшенные изящной золотой диадемой, я начала верить в то, что эта способность ко мне вернется.       Ученики уже собрались возле недавно возведенного неподалеку от школы помоста. Раньше эти церемонии проводили на заднем дворе школы, пока он не превратился в военный лагерь. Собралась уже целая толпа, на церемонии присутствовали не только Непризнанные, но и другие ученики, пришедшие поддержать сокурсников. На помосте стоял херувим с длинным светящимся посохом в руке.       Я осталась в задних рядах, стараясь не привлекать слишком много внимания, как будто это было возможно с моей энергией.       — Ты считаешь себя больше демоном? — услышала я шепот сзади, слегка вздрогнув от неожиданности.       — Зачем ты надел амулет, скрывающий энергию?       — Ради этого момента, — шепнул он и захватил губами мочку моего уха. — Они бы уже почувствовали мою энергию и пялились.       Я оглянулась по сторонам.       — Они и так все пялятся, ты себя видел вообще?       — Они меня боятся.       — Они и меня боятся.       — Ты не ответила на вопрос.       — Я где-то посередине, — лукаво улыбнулась я.       И тут мне пришла в голову мысль.       — Повелитель, могу я обратиться с предложением? — спросила я, не оборачиваясь.       — Заинтригован, — ответил Мальбонте с усмешкой, щекоча шею дыханием, его руки легли на мою талию, а кончик носа невесомо скользил по оголенной коже.       — Я хочу предложить сделать церемонию добровольной. Непризнанные, в которых тьмы и света примерно поровну, не будут выбирать.       — Принято. Сама и объявишь.       — Ты все мои предложения будешь принимать так?       — Вероятно.       — А если они будут безумными?       — Безумнее, чем устроить переворот на Небесах и свергнуть создателя?       Я засмеялась.       — Ты все-таки умеешь шутить.       — Я не шутил.       Я резко обернулась, чтобы встретить игривые искорки и наконец поймать его на лжи, но как только я снова увидела его глаза, я утонула. Утонула в крепких руках, которые тут же перехватили мое движение и прижали к себе так близко, словно мы были не в толпе учеников, а снова наедине в покоях. Словно на нас не косили десятки взглядов: кто с любопытством, кто опаской, а кто с нескрываемой ненавистью.       Утонула в глубинах моей обсидиановой вселенной, в которой не плескалось никаких игривых искорок, но отчего-то было так много печали...       Утонула в своих чувствах.       Взгляды учеников меня больше не смущали. Большинство из них видели меня чудовищем. Некоторые из них были свидетелями того, как я убила их друзей. Кто-то из них сейчас с большой охотой вонзил бы мне нож в спину, пользуясь слабостью.       Я тонула в нежном взгляде того, по чьей вине погибли и мои друзья. Сэми, Ади, Мими, Дино. Едва не погиб Люцифер.       Я вырвалась из плена его глаз и огляделась по сторонам.       — Я оскорблен.       Я снова уставилась на Мальбонте, только в этот раз с непониманием.       — Барьер змея мне все еще неподвластен, — сказал он, закатив глаза. — Но есть только один бессмертный, кроме меня, искать глазами которого ты бы стала с таким волнением.       Я отошла на шаг и посмотрела на него холодно.       — Потому что остальные убиты. Тобой лично или по твоему приказу.       В его глазах все-таки сверкнула искорка, и совсем не та, которую я искала. Челюсти напряглись, глаза сощурились.       — Верно, — ответил он. — Я буду рядом, — с этими словами он бы растворился в толпе, если бы бессмертные не расступались, завидев его.       И мне так хотелось, чтобы все было просто. Наверное, просто не будет никогда. Я не простила ни себя, ни его за все эти смерти. По закону Равновесия, у всего есть цена. И наша едва не оказалась неподъемной. «Я буду рядом», — мысленно прокрутила я его голос. Мы все преодолеем. Мы научимся, как и планировали. Война закончилась, и у нас есть все время этого мира, чтобы залечить раны, исправить ошибки и научиться жить с теми, что исправить нельзя.       — Виктория Уокер! — произнес херувим. Сомневаться, что меня позовут первой, не приходилось.       Я поднялась на сцену, повернулась к толпе и заговорила. И отчего-то говорить оказалось очень легко. Я не готовила речь и не думала о том, как озвучу свой первый закон. Но слова лились сами собой и изящно формировались в предложения, словно этот закон столетиями ждал того, чтобы быть озвученным.       — Я взошла на эту сцену не для того, чтобы сделать выбор. Я здесь для того, чтобы огласить новый закон. Отныне выбор стороны становится добровольным.       Я повернула голову к херувиму. Он смотрел на меня так, будто я приставила копье к его горлу. Очевидно, он хотел что-то сказать, но боялся. Боялся лично меня.       — Херувим, вы хотели что-то сказать? — решила я облегчить ему задачу.       — Но, … — он запнулся, не зная, как меня назвать.       — Советница.       — Советница, бессмертные, отказавшиеся от определения, останутся Непризнанными?       — Как угодно. Непризнанными, метисами, просто бессмертными. Да хоть несущими равновесие. Закона неприкосновения больше нет, и нам пора перестать делить мир пополам. Двойственность — суть мира, и она в каждом из нас. Я понимаю, что многие ангелы и демоны, и, возможно, Непризнанные, со мной не согласятся. Поэтому Церемония Определения не отменена. Она теперь добровольна.       — Демонов это не касается, — услышала я знакомый голос из толпы.       Сердце забилось чаще, но я сохранила спокойствие.       Люцифер вышел в первые ряды. Он находился внизу, но смотрел на меня так, будто сидел на троне, а я лежала у его ног. На его губах играла злая усмешка.       Он взмахнул крыльями и встал рядом, обернувшись к толпе.       — Поскольку Ад теперь равен Небесам, полагаю, что могу дополнить слова Виктории, не развязав при этом новую войну. Непризнанные, которые рассчитывают занять свое место в Аду, должны сделать свой выбор и ступить в Ад демонами. «Несущими равновесие», — эти слова он произнес с издевкой, — они могут не рассчитывать даже полы мыть в замке Сатаны .       — Что же насчет метисов, которые будут рождаться? — спросила я, глядя прямо в красные глаза, в которых было так много злости.       — Рожденные бессмертные будут рассматриваться в индивидуальном порядке по результатам обучения в школе.       Я ничего не ответила, только улыбнулась, окинула дьявола теплым взглядом и снова обернулась к ученикам.       — Я буду первой. Я отказываюсь принимать сторону. Мои крылья черно-белые, и я давно не Непризнанная.       Затем я замолчала на пару секунд, попыталась найти глазами Мальбонте и безошибочно обнаружила его сидящим на крыше. И глядя прямо ему в глаза, я закончила свою речь, усилив голос тьмой так, чтобы его услышал каждый:       — Я далекий потомок демона Самаэля и ангела Анабель. Они стали жертвами в борьбе за справедливость, но были наказаны и отправлены на Землю не за это. Я горжусь быть их потомком и, нагло пользуясь своими полномочиями, объявляю себя метисом.       Я замолчала. Те Непризнанные, что стояли возле помоста, смотрели на меня с растерянностью, злобой, страхом. Но площадь оглушили овации такие громкие, что заменили бы реакцию и многотысячной толпы. Аплодировали и кричали Непризнанные и демоны, сражавшиеся на нашей стороне. Вчерашние мятежники.       Услышав несколько ленивых хлопков слева от себя, я повернула голову к Люциферу. Он аплодировал крайне театрально и по-прежнему смотрел на меня с нескрываемой злостью, но кого он обманет.       ***       Я осталась до конца церемонии. Несколько Непризнанных, воевавших на стороне ополченцев, повторили мой выбор, но многие не колебались при выборе стороны. Донни стал ангелом.       Когда церемония завершилась, я взглянула на крышу школы, но Мальбонте там уже не было. И отчасти я была этому рада, потому что рядом со статуей Равновесия, у входа в сад Адама и Евы, я чувствовала энергию другого бессмертного и не могла не подойти к нему.       — Ты пришел, — сказала я, как только вошла в сад.       — Я не к тебе.       — А к кому? К Донни?       Он сидел и молчал. Я продолжала стоять в отдалении.       — Мими умерла на войне, — наконец заговорил Люцифер, его голос казался надломленным.       — Я знаю.       — Как ты можешь? Как можешь после всего, что случилось, быть с ним? До сих пор выбирать его?       — Каждый бессмертный, погибший на войне, умер и по моей вине тоже! И совсем не важно, уничтожила его тьма Мальбонте, моя сила, меч нашего воина или субантра. Кровь на наших руках.       Я выпалила это так яростно, отвечая на его обвинения. Не сразу сообразила, что он не пытался обвинить меня и спрашивал совсем не об этом. Когда я вернулась утром из Небытия, он был в школе, и это не было совпадением. Все это время он ждал меня. Когда я восстанавливалась в комнате, он стоял за дверью и снова ждал. Но я снова выбрала не его.       Прикрыв глаза, я добавила уже спокойно:       — Я всегда буду выбирать его, Люци.       — Как ты планируешь жить с этим? Она любила тебя. Дино был твоим другом.       — Планирую спать по ночам. Сегодня я вернулась из персонального ада и не собираюсь тратить подаренный самой себе второй шанс на то, чтобы сойти с ума от самобичевания.       — Я не знаю тебя… — с этими словами дьявол зарыл ладони в волосы и уперся в них лбом. Даже после всего, что было, он обнажает душу передо мной, показывает себя уязвленным.       — Люци, ты прекрасно меня знаешь. Ты знаешь меня лучше, чем он.       Я подошла и села перед ним прямо на землю, положив руки на его колени.       — Прости меня, Люцифер. За смерть Мими, за смерть Дино, за смерть твоего отца. Знаю, что такое не простить. Но я сделала свой выбор и встречаю последствия достойно. То, что я пережила после их смерти, изменило меня навсегда. Я убила Шепфа, Люцифер. Я, не он. Я почти победила Шепфамалума. И мне бесконечно больно от того, что Мими и Дино больше нет, но это их выбор. Они прилетели на эту войну, зная, что летят сражаться против меня. И я не готова была умереть за них.       — Зато ты была готова умереть за него.       — За него да. Как и за тебя. Я люблю тебя, Люцифер.       Он убрал ладони от лица и посмотрел так, будто я заблевала его штаны.       — Зачем ты говоришь это?       Я пожала плечами.       — Из-за глупости и эгоистичности, скорее всего. Но я повторю это, если надо. Я люблю тебя.       — Почему ты думаешь, что мне нужна твоя любовь?       — Не нужна и сделает только хуже. Но я наивно считаю, что каждый должен говорить о любви. Даже если не получишь ее в ответ. Даже если не готов дать ничего, кроме самого факта любви. Потому что без нее остается только ненависть, боль и сожаления, которыми так охотно питается тьма.       — Тогда и я люблю тебя.       Я улыбнулась и положила голову ему на колени.       — Когда я мечтал о том, чтобы увидеть тебя в этой позе, я представлял себе это немного по-другому.       Ударила его кулаком по ноге.       — Ай! Это нападение на главу Ада! Хочешь еще одной войны, «несущая равновесие»?       — Никогда, — прошептала я. Чувство юмора вернется, обязательно вернется.       Люцифер запустил пальцы мне в волосы и мягко погладил.       — Тогда слезай с меня, Непризнанная. Если тебя увидит твой Правитель, снова прольется кровь.       — Ты переоцениваешь его жестокость, — ответила я, но все же поднялась на ноги, отряхиваясь.       Люцифер только хмыкнул, тоже встал и направился к выходу из сада.       — Мои слова во время церемонии тебя не касаются, — сказал он, обернувшись. — Пока я Сатана, дверь в Ад всегда для тебя открыта.       — Спасибо, — прошептала я, но Люцифер не дождался ответа, распахнул крылья и улетел.       ***       Мальбонте

Саундтрек Elka & ANT - Комната

      Поднимаюсь по ступеням винтовой лестницы и с раздражением отмечаю, что знаю точное их количество. Закрываю глаза и спустя несколько пролетов безошибочно переступаю через надломленную ступень, пострадавшую во время одной из моих не самых мирных попыток побега.       Когда я шел за светом ее крыльев, я пообещал себе, что если все удастся, я скорее умру, чем вернусь. Но как только я покинул церемонию, ноги сами принесли меня сюда, ведомые, очевидно, закономерным магнетизмом места, преломившего существо. Не столь важно, преступник ты или жертва. Будешь отрицать и избегать, но так или иначе окажешься там, где все началось или закончилось.       Интересный факт в том, что я не могу сюда войти. С того момента или до сих пор? Над самоопределением еще предстоит поработать. Вот бы и мне церемонию. Ты скорее демон, чем ангел, значит, будешь демоном. Ты скорее Маль, чем Бонт, значит, стенания совести отменяем.       А она до сих пор говорит, что Маль и Бонт были одной и той же личностью. Стоило познакомиться с ней поближе до ритуала, на котором я перестал быть Малем.       Касаюсь ладонью вырезанных рун. Вспышка света — вот ты и не пленник, Бонт. Или Маль.       Раскрываю дверь. Что ж, если я ожидал найти здесь утерянные осколки раздробленной далеко не надвое личности, придется поискать еще. Подхожу к окну, созерцая ненавистный вид.       Церемония кончилась, ученики разбредаются в сторону школы, и только одна фигура направляется к саду Адама и Евы. Признаюсь, предпочел бы, чтобы ее тоже тянуло к месту преступления, но энергия слишком навязчивого в своей живучести Сатаны объясняет причину ее маршрута более закономерно. И каков мой следующий шаг, опущусь до того, чтобы использовать силу и увидеть то, что скрыто от глаз высокими изгородями?       Отворачиваюсь. Вот что бывает, когда у древнего признанного монстра отбирают пубертатный период. Трагедию сыграли, рисуем комедию. Следующий акт: прошу снова снять барьер змея, потому что я не досмотрел.       Осматриваю полки с книгами в поисках полезных экземпляров. На языке тьмы тут вряд ли что-то найдется, но я помню пару фолиантов достаточно древних, чтобы хранить в себе информацию о всадниках. Теперь, когда я знаю, что они приходили в наш мир до того, как были заперты, я в основном занимаюсь поиском следов их присутствия. Те крупицы, которые удалось отыскать, не утешают.       От поисков отвлекает ее энергия. Вики заходит в башню и поднимается по лестнице. Она не могла почувствовать меня, амулет все еще со мной. Впрочем, конечно, могла.       Останавливается во втором пролете лестницы, безошибочно узнав место, где мы встретились впервые. Впервые для нее. Замирает лишь на минуту и быстрым шагом, почти бегом, поднимается.       Распахивает дверь, разгоряченная после бега по лестнице. Щеки налились румянцем, волосы, еще час назад идеально уложенные, растрепались, на подоле черного платья следы сухой земли. Чем ты там занималась? Смотрит удивленно, будто и вправду не ожидала меня увидеть.       — Искала кого-то другого? — спрашиваю, искренне не желая звучать двусмысленно.       Усмехается и мотает головой. Красивая. Обворожительна в этом платье. Черная ткань мягкой вуалью обволакивает ее тело, изящное, стройное, живое. И цвет тьмы идет ей невероятно.       Сердце сжимается от живого блеска в ее глазах. Не допускал и мысли, что она может не выбраться оттуда. Потому что жертвенность — это слабость, а она — воплощение силы. Но принятие того факта, что нет ничего важнее, чем ее жизнь, заняло у нее мучительно долгое время. Каждая новая бессонная ночь убивала меня все больше, пустота от того, что ее энергии нет в этом измерении, пожирала меня постепенно, ставя под угрозу неустойчивую стабильность вновь обретенного мира. Бесконечные собрания, вымученные речи, новые законы — в эти восемь дней деятельностей хватало, и каждую из них я осуществлял только ради нее. Чтобы она прожила грядущие годы так, как мечтала. Чтобы в конце ей было, за что бороться.       Сегодняшним утром я ощутил ее появление мгновенно, сорвался прямо с утреннего совета и преодолел расстояние до школы со скоростью, на которую бессмертный не способен, воспользовавшись ненавистной силой. Как только я увидел ее глаза, злые и разочарованные, но полные жизни, осколок души встал на место. И я готов сделать необходимое прямо сейчас, потому что все, что мне нужно — это ее живые глаза, но я украду еще одну ночь, нагло и эгоистично, не оглядываясь на стенания совести и последствия. В конце концов, тьма всегда была моей сутью, и заглушать в себе Бонта в такие моменты особенно легко. Особенно если учесть, что немалая часть его хочет того же.       Конечно, если она позволит. Хоть ее энергия и кричит сама за себя, в первую очередь после всего произошедшего нам предстоит кое-что прояснить.       — Я убил твоих друзей, — решаю напомнить, на чем мы остановились перед церемонией.       По ее взгляду, направленному не на мои глаза, я вижу, что и она хочет это обсуждать меньше всего. Но усилием не пошатнувшейся, а только окрепшей воли, она вновь берет себя в руки. Ее взгляд становится жестче и решительнее, она еще больше выпрямляет спину, приподнимает подбородок и отвечает едва ли не с вызовом:       — Да. Не знаю, когда смогу простить за это тебя и себя. Я могу даже придумать трагичный план по отмщению, в котором убиваю сначала тебя, потом себя. Постой… Кажется, уже было.       Она делает шаг в мою сторону и продолжает еще яростнее:       — Ты дал им выбор, Мальбонте. Я ненавижу тебя за то, что Мими умерла от твоей руки. Но она прилетела на войну. Ты встречался с ней дважды, в плену в лагере и в Долине Смерти, и не тронул ее. Но она прилетела в третий раз и набросилась на тебя. Да, ты мог не убивать ее, только обезвредить. А я могла не убивать тысячи бессмертных на площади Ада. Я приняла свой выбор и готова жить с последствиями. Но я все равно не перестану злиться, и от того, что большая часть моей злости, как правило, срывается с языка ядовитыми словами, ты тоже вряд ли легко избавишься.       Она замолкает, а я думаю о том, что меньшее, чего я хочу — это избавляться от чего бы то ни было в ней. Она, должно быть, считала мою мысль, потому что ее взгляд резко смягчился, а губы тронула ласковая улыбка.       — И да, я считаю себя больше демоном, — проговорила она совсем другим голосом. — Именно поэтому. Потому что когда я злюсь, ненавижу, люблю, даже когда просто хочу тебя, ты должен знать об этом. И никогда больше не видеть эту чертову лживую маску света.       Каждое ее слово врезается прямо в сердце, откалывая его почерневшие и прогнившие части и взращивая на их месте живое и горячее. Подхожу к ней и прижимаю к себе, а она обвивает руками мою шею и податливо льнется навстречу. Все ее тело говорит о том, что она моя.       — Останемся здесь? — шепчу ей, склонившись прямо над ухом и зарывшись носом в мягкие распущенные локоны.       Запрокидывает голову и смотрит на меня так, будто я предложил остаться здесь навсегда.       — Почему? — спрашивает она. — Мы можем занять любую комнату в школе.       Пожимаю плечом. Глупо вести себя так, будто избегание этого места поможет забыть предыдущие тысячелетия.       — Здесь никого нет, и это моя кровать.       — Я думала, ты ненавидишь это место, — не сводя с меня глаз, говорит она.       — Я и Цитадель ненавижу.       Намекая на то, что разговоры пора прекращать, запускаю руку в ее волосы, слегка сжимаю и оттягиваю назад, жадно впитывая звук ее прерывистого выдоха. Приближаюсь к ее шее и замираю, едва касаясь. Моя вторая рука все еще целомудренно покоится на ее спине, лишь слегка прижимая ее ко мне. Вся кровь в моем теле отхлынула от места, способного держать остатки контроля, туда, где правит только желание. Но я держусь. Хочу услышать, что она хочет меня.

Саундтрек Assai - Расстояние

      — О чем же я должен знать сейчас? — спрашиваю вполголоса.       — Я хочу тебя, — выдыхает она, прижимаясь ко мне сильнее, и в эту же секунду я сдвигаю ладонь на ее ягодицу и с силой притягиваю желанное тело к себе, ощущая членом, напряженным почти до боли, тепло ее мягкого живота, мысленно проклиная вычурное обмундирование за обилие ткани. Второй рукой оттягиваю ее волосы еще сильнее и прижимаюсь губами к шее, удерживая глубинное желание впиться зубами.       Освободиться от одежды хочется до помутнения рассудка, я выпускаю ее волосы из требовательной хватки и тянусь рукой к вырезу на ее платье, готовый разорвать его, но вместо этого прижимаюсь ладонью к ее шее, тянусь к губам и впиваюсь поцелуем, сразу глубоким и влажным, иначе в это мгновение не способен. И она отвечает с нетерпеливым стоном, с тем же жаром, с той же неудержимостью.       Закидываю ее ногу к себе на талию и прижимаюсь еще ближе, слишком чувствительно, невыносимо, до грани срыва. Ее влажные губы, нетерпеливые проникновенные движения языком немного отвлекают. Упиваясь поцелуем, подхватываю ее на руки и переношу на кровать. Ту самую кровать, что стала одной из моих клеток на тысячелетия, когда Шепфа усыпил меня. Ту самую кровать, на которой я просыпался, каждое проклятое утро чувствуя необходимость доказывать себе, что новый день стоит моей жизни, что еще один день я точно не сойду с ума и продолжу попытки вырваться из плена. Ту самую кровать, на которой я проводил, уже под конец заточения, долгие ночи без сна, поглощенный мыслями о той, что сейчас так сладко стонет в моих объятиях.       Отвлекающие мысли помогают выйти из коматоза вожделения. Тяжело дыша, отрываюсь от ее губ и отстраняюсь, открывая своему взору завораживающую картину. Ее волосы растрепались еще сильнее и шелковым покрывалом раскинулись по постели, ее зрачки расширились так, что в полумраке комнаты глаза кажутся черными, ее губы стали еще пухлее и раскраснелись от поцелуев, от сбитого дыхания ее грудь быстро поднимается и опускается, глубокие разрезы на платье, и без того неважно скрывавшем красоту ее длинных ног, задрались до пояса, обнажая нежную, жаждущую ласки кожу живота и возбуждающее черное кружево белья.       — Почему ты остановился? — спрашивает она приглушенным, хрипловатым голосом.       Ухмыляюсь и, не сводя взгляда с прекрасного тела, ослабляю крепления и ремни на плаще.       — Мечтала об этом весь день, — с улыбкой говорит она и подползает ко мне так сексуально, что контролировать движения пальцев на застежках становится сложнее. — Позволишь?       Я позволю тебе все, что угодно, Вики, но тебе об этом знать рано. Сдержанно киваю. Ловкие изящные пальцы легко справляются с ремешком на мантии, она встает на колени на кровати и помогает высвободить крылья. Еще несколько движений — и нижняя туника падает на пол. Нежные руки ложатся на мою кожу, и сердце рвется им навстречу. Прикрываю глаза, иначе наброшусь.       Касания спускаются ниже, к животу и на пояс брюк, порождая мелкую дрожь. Высвобождает мой член, который, должно быть, уже охвачен огнем, плотно обхватывает его у основания и смыкает влажные губы на головке. Не сдерживая порыв, чуть толкаюсь бедрами, и она тут же охотно принимает меня, складывая губы кольцом. Острые ощущения овладевают телом, срывается тихий стон, рука тянется к ее волосам. Закручиваю пряди вокруг ладони, но не позволяю себе лишнего. Ее движения становятся ритмичнее, все глубже погружая мою плоть в тепло и влагу ее рта, головка упирается, и я чувствую, что остатки контроля вот-вот снесет. Она остраняется на секунду, чтобы сделать вдох, и я перехватываю ее губы своими, заставляя лечь на постель.       Вкус и запах ее кожи засели так глубоко и прочно, но хочется больше. Мягкие губы, пульсирующая венка на шее, родинка в форме звезды, острая ключица. Платье все же рвется, шанс спасти красивую ткань утерян вместе с совестью и опасениями. Упругая грудь под ладонью, твердый сосок под языком, член между ее ног, и, боюсь, красивому белью осталось недолго. Пусть рвется одежда и постель, пусть трещит надломленное изголовье кровати, лишь бы не причинять боль ей своей искаженной страстью, жадной до остроты и граничащей с отчаянием.       — Перестань сдерживаться, — шепчет разгоряченно.       — Я не сдерживаюсь, — отвечаю, не выпуская из губ ее сосок, ловя себя на мысли, что сжимал бы его зубами, если бы мои слова были правдой.       — Хочу, чтобы ты снял контроль. Хочу тебя настоящего.       — Я никогда не потеряю контроль рядом с тобой.       — Прошу, Мальбонте… тогда на грани, не переходи черту…       — После войны секс без привкуса отчаяния и предчувствия скорой гибели уже не кажется тебе полноценным?       Смеется. Толкает меня, сразу насаживается на мой член, срывая очередной стон, и склоняется над ухом.       — Я люблю тебя медленно, — от дыхания, щекочущего кожу, и от болезненно жгучих слов по телу разбегаются мурашки.       — Я люблю тебя нежно, — с нежными поцелуями на моей шее.       Она ускоряется, и я раскрываю глаза, не собираясь упускать вид ее манящего сочного тела, пока она подпрыгивает на мне. Каждый его сантиметр принадлежит мне, и я стремлюсь погладить, смять, сжать как можно больше, чтобы доказать самому себе, что это реальность, не мираж, не иллюзия, не самообман. Впечатать это мгновение так глубоко, чтобы оно не смазалось и не забылось за все время вынужденной дистанции.       — Я люблю тебя быстро и страстно, — продолжает она. Обхватывает ладонью мою шею, сжимает, по-настоящему, пользуясь силой. Запрокидываю голову, подаюсь навстречу, подставляясь сильнее, инстинктивный рык вырывается откуда-то из груди.       — Я люблю тебя жестко, — говорит она со злой ухмылкой, которая делает ее лицо еще сексуальнее.       Усиливает нажим так, что становится тяжело дышать, но я и не думаю сопротивляться. Я уже мало о чем думаю. Другой рукой вцепляется ногтями в мою кожу и ведет к низу, оставляя глубокие царапины, из которых тут же проступают капли крови.       — Может, даже жестоко, — шепот прямо в мои губы.       — Я люблю Бонта, — шепот в левое ухо.       — Я люблю Маля, — шепот в правое.       — Я люблю тебя, Мальбонте. Настоящего. И я хочу, чтобы этой ночью ты делал со мной все, что хочет Бонт, и все, что хочет Маль.       Усмехаюсь, но в глазах уже плещется тьма, желая тоже поучаствовать в празднике безрассудства и вседозволенности. Впереди жизненная потребность в самоконтроле, но она впереди, а сегодня — к черту. Сегодня ничего не решит.       Хватаю ее за волосы, так, как хотелось с самого начала, и тяну ее на себя грубо, заставляя заглянуть прямо в глаза. Этого хочешь? Еще раз заглянуть в глубины тьмы? Искупаться в страсти? Не боишься, что черту, которую я не должен переступать, можно не разглядеть в беспроглядной черноте?       Я не отвечаю, но это и так больше, чем я готов дать ей для того, чтобы передумать. Но она не боится и никогда не боялась. Вместо слов она щелкает зубами возле моего лица с тихим рыком. Срывает.       Не замечаю, как, но она уже на животе. Обхватываю ее шею и тяну на себя, прижимая податливое тело к себе так крепко, что, должно быть, до боли. Насаживаю ее на себя, толкаюсь сразу резко, не сдерживаю стона, впиваюсь в ее шею, поцелуем, зубами, сжимаю грудь и бедра, оставляя следы на нежной коже. Толкаю ее вперед, сжимаю пальцами ее ягодицы и толкаюсь сильнее.       Мягкая кожа.       Упругая плоть.       Рваные стоны.       Звонкие шлепки.       Поцелуи и укусы.       Грязные слова.       Снова во рту.       Сжимаю волосы, толкаюсь глубоко, не даю дышать.       Хриплый вдох.       Сладкий крик.       Пальцы внутри. Зубы на ключице. Кончает так громко, что срывает снова.       Она сверху, ее грудь у лица, мягкая плоть в ладонях.       Я на грани, и какой к дьяволу контроль, вцепившись в ее бедра, приподнимаю ее тело и вбиваюсь сам, ускоряясь до предела. Опрокидываю ее на спину, прижимаюсь сверху. Рука снова находит ее шею, а она льнется навстречу и кончает снова, сжимаясь вокруг меня, впиваясь ногтями в мои ягодицы до крови.

Саундтрек Djinotan - Malbonte

      Сожми крепче, mea puella. Сделай так, чтобы твои прикосновения впечатались в душу, чтобы я мог сохранить твое тепло. Только оно поможет довести задуманное до конца, не даст сбиться с пути. Я буду хранить твои касания, такие нежные и жаркие, каждую минуту долгой борьбы за выживание, что предстоит нам. А когда настанет момент, и я смогу открыться, я верну тебе все подаренное тепло тысячекратно. Не знаю, способен ли я на это, но я сделаю все, на что способен, клянусь тебе.       Она снова на животе, прижимаюсь губами к ее шее, зарываюсь пальцами в волосы и кончаю в нее с шумным выдохом. Совсем не чувствую тьму. Совсем не чувствую ненависть.       — Почему мне кажется, что ты прощаешься со мной? — спрашивает она шепотом, и ее шепот тонет в подушке, но я слышу. К сожалению, услышала и она, хотя я не говорил. С нашей связью это будет непросто.       — Не говори глупостей, — отвечаю я. — Впереди вечность.       ***       Вики       Я была прилежной студенткой и душой компании. Я любила шумные посиделки, отдых на природе и вечера у костра. Я была смыслом жизни для моего отца. Мне было суждено стать успешным архитектором, встретить талантливого художника и поселиться в домике у моря.       Но я умерла. Умерла, чтобы попасть на войну. Умерла, чтобы стать жестокой убийцей. Умерла, чтобы стать правительницей.       Выбрала ли я меньшее из двух зол? Могло ли все быть иначе?       Моя смерть подарила тебе спасение. Я ни о чем не жалею.