Дневники апокалипсиса

Рону было девятнадцать, когда он, внезапно для себя, приехал в какой-то нищенский район. Как он здесь оказался он не понимал, просто вышел от очередной своей любовницы, сел за руль своей спортивной, вызывающе жёлтой машины, и вот он тут. Он смотрел на здоровенный грязный серый дом, такие же серые мрачные окна, в которых тут и там светился тусклый противный молочный свет и думал о том, как вообще тут можно жить. Хотя, наши окна до сих пор светятся.... И сам в ужасе осекся от этой мысли. Наши окна... - Наши окна, - он шепотом повторил, глядя на два маленьких окна на четвертом этаже. Он тут жил, это его дом! И Рон, выскочив из машины, и забыв даже захлопнуть дверь, не то чтоб ее запереть, вбежал в мрачный подъезд. Ему было плевать, угонят его крутую тачку или разберут на запчасти, он нашел свой дом. Он прыжками преодолел четыре пролета и оказался перед обшарпанной дверью. В коридоре воняло мочой, прокисшей едой и затхлым сырым бельем, нищетой, в общем, воняло. Он нерешительно постучал, почему-то оглядываясь по сторонам. Никого в коридоре не было и никто ему не открыл. Он приложил ухо к двери - явно работал телевизор. Рон сильнее вжал лицо в ободранную обшивку, как будто хотел получше услышать, о чем же там тарахтит телек, и дверь внезапно открылась и он ввалился внутрь квартиры. Рон ужаснулся от беспросветной нищеты, грязи и вони которые навалились на него едва он оказался в квартире. Он стоял и с брезгливым ужасом смотрел, как по квартире полчищами бегают здоровенные тараканы, и неосознанно отступил к двери, когда внезапно начавшаяся реклама громко оповестила, что все таки в квартире кто-то есть, раз телевизор включен. Парень чуть подался вперед и заглянул в комнату, и сразу ее узнал. Вон кровать на которой они с отцом спали, т.к тот боялся оставлять его одного, все тот же старенький телевизор и инвалидное кресло перед ним. Он видел такие - лет десять назад это была очень популярная модель - само сиденье вращалось вокруг своей оси, кресло могло самостоятельно ездить, надо было лишь нажать на кнопку, и раскладываться в лежачее положение. Такое кресло было у одной из его старушек, потом она сменила его на более современное. Это кресло даже стоя к нему спинкой показывало насколько оно изношено : ткань обшарпана, потерта, дыры, грязные пятна, ржавчина, одно правое колесо спущено и кресло немного заваливалось в сторону. Над подголовником он увидел почти лысый затылок, с остатками седеющих волос. Это не может быть живой человек, почему-то подумал Рон, это кресло и эта голова...Зря он сюда пришел... Он попятился к выходу, когда кресло, с противным скрипом давно не смазанных подшипников повернулось в его сторону. Рон не узнал, он просто знал - это его отец! Рано постаревший, худой, лицо скошено в сторону, один глаз прикрыт сильно опустившимся веком, половина рта провисла, а вторая, наоборот, вздернута в пугающем оскале, обнажая страшный кривой желтый зуб. Позже, намного позже он увидит тысячи таких лиц, но все они будут мертвыми, а сейчас его живой отец смотрел на него внезапно ярким голубым глазом и беззвучно плакал. Рон не привык работать, так же как и тратить деньги. В этом не было нужды - всё и всегда ему покупали или бабушка, или его богатые любовницы. И поэтому он скопил немалую сумму из тех денег, которыми помимо оплаты интимных услуг его одаривали многочисленные женщины. На эти деньги он прожил с отцом больше года. Сперва отказался от услуг неприятной работницы соц.опеки, которая, судя по состоянию дома и отца, не сильно заморачивалась в исполнении своих обязанностей, потом оплатил лечение в хорошей клинике и отец, хоть и не начал говорить, но научился общаться с помощью компьютера и клавиатуры, благо интеллект его оставался если не в полном, то относительном здравии. Они даже переехали на приличную квартиру, но в один не самый прекрасный день деньги закончились, а взять их было неоткуда. Ублажать богатеньких пресыщенных дамочек у Рона не оставалось ни моральных, ни физических сил. Казалось бы, что там сложного в уходе за человеком который не ходит, не говорит, лежит себе и лежит, но Рон так выматывался, что про секс ему и думать некогда было. А эти "хищные осы" требовали его внимания в любое удобное для них время, и вскоре уставший и погруженный в свои проблемы Рон стал им не нужен. Вот тут-то денежный поток и иссяк. Он обращался к бабушке, но та категорично отказала Рону, приказав ему выбирать либо ее, деньги и успешную жизнь, либо нищету и полоумного отца. Рон выбрал второе и навсегда уехал из поместья. Им пришлось вернуться в старую квартиру отца, где Рон, как чувствуя, навел порядок еще до переезда и теперь их встречала чистая, со всеми оплаченными долгами квартира. Крохотная, но ничего лучше они уже не могли себе позволить. Бабушка приходила лишь однажды, брезгливо потопталась в прихожей, скривилась, узнав, что ее внук работает чернорабочим в порту по ночам и снова позвала его обратно. Но тот не собирался бросать отца и бабушка ушла, оставив на прощание несколько сотенных купюр. Она совсем не винила себя в том, что Рон оказался в таком положении, что не дала ему никакого образования или хотя бы жизненных уроков... Нет, она так ненавидела его отца, что едва ли не скрипела от злости зубами, узнав, что он жив. Она пришла к нему в больницу после первого инсульта, там-то и узнала, что кроме девочек есть у него и сын. Долго искала, нашла в каком-то богом забытом приюте и впала в ступор, когда ей привели мальчика, который как две капли воды был похож на ее дочь. Она забрала его к себе, а еще через месяц узнала о смерти своей дочки. Тогда она второй раз навестила отца в больнице, который очень медленно, но все таки поправлялся. Рассказала ему, что забрала Рона к себе, но увидев радость и облегчение на лице ненавистного зятя, который отобрал и не сберёг ее дочь, ее внучек, она рассказала о смерти его жены. Во всех известных ей страшных подробностях. В тот же вечер отца хватил второй удар, из которого он не выбрался и пребывал в таком состоянии все эти годы, пока его не нашел Рон. Однако, бабушка все же купила отцу инвалидное кресло, так, в благодарность за внука. Но ни единого дня, ни единой минуты она не считала себя виноватой или хотя бы причастной к тому, что случилось с ее любимыми и близкими людьми - дочкой и внучками. Ничего этого Рон, конечно же, не знал и как должное принимал всё происходящее в жизни. ** ****************** ** Рон вытер пот со лба и сдвинул черную шапочку на макушку. Не смотря на лето, по ночам в порту было холодно и мокрая от пота голова подмерзала, а потом, днем, нестерпимо болела и мешала уснуть. Денег от разгрузки громадных контейнеров хватало разве что на скудную еду да оплату квартиры, которую он, к собственной гордости, содержал в чистоте и даже придал ей некоторого уюта. Он ждал, как придёт домой, выпьет горячего чаю, проведет все гигиенические процедуры с отцом, а потом, умостившись в продавленное кресло, снова и снова станет показывать ему старые фотографии мамы, сестер, и даже одну фотографию с ним, с маленьким Роном. В тот редкий день, когда мама была дома и хорошо себя чувствовала, они навестили Эмили в клинике. Тогда еще маленький Ронни не понимал, какое горе настигло их семью и он единственный на фото радостно улыбается, сидя у отца на коленях. Фото во дворе клиники, вся семья в сборе, но лица слишком грустные, слишком озабоченные. Но Рон любил это фото, единственное, где они все вместе... Здоровенный чернокожий, кажется его звали Оуэн, протянул ему сигарету, отвлекая от мыслей о семье. Рон отрицательно помотал головой. Курить.... Такую роскошь он не мог себе позволить. Забрезжил рассвет, гудок оповестил об окончании смены. Хмурые и уставшие мужики собирались домой и Рон, сильно повзрослевший за эти два года, среди них. Кто-то начал разговор о странной болезни, по телеку вчера только о ней и говорили, какое-то человеческое бешенство или что-то такое, но Рон не смотрел телевизор, и не придал этим разговорам особого значения, т.к увидел почти на краю пирса нечто интересное. Маленькая, покрытая яркими картинками пачка изюма, видимо выпала при разгрузке. Он вспомнил, как Оливия его любила, а сам наоборот, терпеть не мог эти сморщенные и слишком сладкие комочки. Он называл их козявками троллей, а Оливия смеялась и бегала за ним, пытаясь в шутку отшлепать. Толчок в плечо вывел его из воспоминаний и он кинулся, схватил пачку и, воровито оглядываясь, затолкал в карман. Он часто размышлял о своей жизни, но ни разу не пожалел, что живет именно так, как сейчас. В тот день, когда он впервые увидел отца, когда кинулся к нему и обнял, когда в нос ударил запах грязного тела, мочи и невесть еще чего, он не испытал отвращения или брезгливости, нет. Он вдруг понял, что настоящая жизнь его только начинается, здесь и сейчас, в этой кишащей тараканами квартире, с этим немощным и, возможно, сумасшедшим, стариком. И ни разу он не пожалел о сделанном в пользу жизни с отцом выборе. Он был счастлив. Как бы странно это не казалось, но он был счастлив. Рон подходил к дому в приятных мыслях, как сейчас отец обрадуется этому пресловутому изюму, когда навстречу ему вышел странный тип. Он был грязный, весь в крови и странно мычал. Увидев остановившегося Рона тот протянул к нему свои руки и медленно пошел на него, издавая странные, словно утробные рычащие звуки. Рон инстинктивно сделал шаг назад, когда встретился с жутким мертвым взглядом белесых глаз и, не дожидаясь, пока этот странный человек к нему прикоснется, подсек его ногой под колено и, перескочив через упавшее тело побежал к дому, ощущая холодные струи пота, внезапно появившиеся между лопаток. Он видел, что у человека нет части лица, он видел его глаз сквозь рваную дыру, он понимал, что такого не может быть, а значит он... Взлетая на свой этаж успел заметить соседку, которая шатаясь стояла в дверном проёме и ее жуткие глаза, кровь на одежде и какие-то другие черные пятна. Рон вбежал в квартиру, запер дверь и отчего-то совсем не мог отдышаться. Непонятный липкий страх просачивался в каждую клетку его тела. Нет, он совсем не думал о зомби, об апокалипсисе, и напрочь забыл недавний разговор в порту о странных заражённых людях. Нет, он думал лишь о том, что болезнь снова пришла в их семью. Нормальный человек не может видеть такое, а если он видит... значит ... значит и он тоже болен, как мама, как сестры.... Рон упал на колени и заскулил, обхватив голову руками. В этот момент раздался стук в дверь, потом снова и снова, переходящий в грохот. Кто-то за дверью начал кричать и просить его впустить внутрь, потом визг и какой-то грохот, секундное затишье и снова кто-то заколотил в дверь, но теперь к крикам добавилось рыдание. Откуда-то взялись силы встать и посмотреть в глазок - его соседка, девчонка из квартиры напротив, малолетняя проститутка, умоляла ее впустить в квартиру. За ее спиной откуда-то с пола поднялся очередной жуткий человек, такой же, как на улице. Даже сквозь глазок Рон видел его искаженное лицо, огромную дыру в шее и кровь, много крови. Девушка тоже заметила, что он встал и заорала так, что Рон отшатнулся от двери. Но тут же снова прильнул к глазку, мозг его бешенно работал. Если она его ТОЖЕ видит... значит он не сумасшедший... значит это реально. А существо к этому времени протянуло руки к девушке и схватило за рубашку. В этот момент Рон словно очнулся, распахнул дверь, рывком втянул ее в квартиру, оставив рукав рубашки в лапах чудовища и едва успел запереть замок, как послышался грохот ломящегося монстра в дверь. Девушка билась в истерике, Рон не стал ее успокаивать, а побежал на кухню и, с ужасным грохотом, подтащил к двери стол. Настоящий, деревянный, тяжеленный стол, не какая-то там хлипкая фанера, из которой сейчас делают мебель. Иногда, в особо тяжёлые моменты, он думал продать этот стол, но память о маме, об их редких и поэтому таких дорогих и важных для него посиделках на кухне, останавливали парня от этого шага Дверь продолжала содрогаться от ударов извне, но стол стоял, как камень, даже не дрожав. Рон покосился на девушку, она перестала плакать, отползла подальше от двери, если конечно к его крошечной квартирке можно применить слово "подальше". Излишне яркая помада размазана, все лицо в потекшей туши, светлые волосы, заплетённые в дреды, торчали в разные стороны, но черт возьми, она была хороша. Рон уже не скрываясь ее разглядывал: точеная фигурка, короткие шорты, колготы в крупную сетку, какая-то несуразная жилетка на голое тело, едва прикрывающая грудь, уродливые лаковые туфли на вызывающе высоких каблуках - наверное, она только что пришла с, хм...работы. Рон сглотнул, секса у него не было с тех самых пор, как он начал ухаживать за отцом, т.е два года, а то и чуть больше, а уж секса с молодыми да красивыми девчонками и того больше - никогда. Черт, ведь он действительно никогда не спал с молодыми, да что уж там, он никогда даже не занимался сексом бесплатно. И кто он такой теперь, чтоб судить ее за проституцию, если он сам был проституткой, пусть элитной, но... что есть то есть, и он постарался улыбнуться ей как можно добрее. Шрам на его щеке превратил улыбку в гримасу Джокера и девушка, вздрогнув, вжалась в стену. Рон нахмурился и отвернулся. В дверь перестали ломиться, и он тихонько заглянул в глазок - монстр стоял в коридоре опустив голову и раскачиваясь. Парень поежился и снова взглянул на девушку, заметил, что она нервно попыталась прикрыться под его взглядом, кинул ей свою ветровку с вешалки и прошел мимо в комнату отца. Тот, потревоженный шумом что-то нервно промычал, но он ласково погладил отца по голове и успокоил, сказав, что просто пьяный сосед дебоширит. И без того скованное лицо отца чуть разгладилось, Рон показал ему пачку изюма и заверил, что через десять минут они попьют чай с вкусняшками. Все было хуже, чем думал Рон сначала. Он уверен был, что армия и правительство быстро разберутся со всем творящимся беспределом, но выглядывая на улицу день за днем, понимал, что никто не придет их спасать. Лекарства отца заканчивались, электричество, вода, газ, телевидение, интернет - все было отключено. Да ко всему прочему эта малолетняя дуреха была беременна. Господи, ей всего четырнадцать, хотя при полном марафете он дал бы ей не меньше двадцати. Сперва он не особо обращал внимание на ее бесконечную тошноту и обмороки, списывал это на стресс и полуголодное существование - запасов в доме было мало, а за прошедший месяц они ни разу не вышли из квартиры, а сама она категорически отказалась уходить. Но однажды он читал отцу один из тех журналов, что отдавала им соседка и наткнулся на статью об одной беременной актрисе, и не вникая читал про ее токсикоз и прочие прелести интересного положения, как внезапно все понял. Майя не долго сопротивлялась, и давясь слезами и соплями подтвердила его догадку. Кто же будущий счастливый отец, она, конечно же, понятия не имела. Беременным же нужны какие-то витамины, питание... Он сжал голову руками, мало ему больного отца, так теперь еще и это. Всю ночь он просидел на кухне, слушая крики на улице, отвратительную возню в туннельных подъездах его дома и принял решение уходить. Этот месяц не прошел даром - он заметил, что днём, в хорошую солнечную погоду на улицах нет этих тварей, но стоит лишь сгуститься сумеркам или тучами появится на небе - они словно тараканы бегут из всех щелей. Иногда Рон жалел, что все происходящее - это не бред его больного шизофренией мозга. Он был совершенно здоров, в отличие от происходящего в мире. Мир был болен, смертельно, неизлечимо болен. Рон смотрел в пустую аптечку, вращая в пальцах последнюю баночку со снотворным для отца. Его и раньше мучали боли, но теперь, по ночам, когда лекарства закончились, он выл, стонал, иногда кричал, чем привлекал к их двери мертвецов. Что само собой, им не было нужно, и Рон давал отцу снотворное. - Аккуратнее с ним, молодой человек,- поучал его фармацевт,- это очень сильное средство, даже незначительное увеличение дозировки может привести к печальным последствиям. Половина таблетки - вот была отмеренная доза для отца. В баночке оставалось шесть штук, Рон высыпал их в ладонь, с минуту смотрел на эти толстые розовые колеса и, когда отец снова застонал из спальни, почти зажмурившись бросил все в кружку с водой. Слушал, как они, шипя и вращаясь, таяли миллионами пузырьков, и когда огромная слеза упала с кончика его носа в кружку, он моргнул, постоял немного, собираясь духом, а после зашел к отцу в спальню. Он сидел рядом с ним и держал его за руку, пока дыханье отца становилось все ровнее, тише, спокойнее и Рон не сразу заметил, когда отец умер. А беременная девчонка спала в кресле, укутавшись в простыню и не подозревала, что этот вечно мрачный парень только что убил своего отца.