Профессор Магловедения

1 Июня 1981 года. 

      Она лежала лицом в подушку. Когда она всё-таки встанет, на лице, вероятно, останутся красные пятна. Волосы растрёпаны и явно не причесаны уже несколько дней. Уличная одежда, в которой она и спала, также весьма неопрятна. Заканчивал образ рабочий жилет магазина, в котором она работала, Marks & Spencer, которым она же и накрылась. Всё в её внешнем виде не внушало доверия, а, может, даже и отталкивало людей. Но мы остановим описание этих крайне неловких деталей и перейдём к рассуждению. Необходимо отметить, что, несмотря на более восьми, а то и девяти месяцев такого вот маргинального образа жизни, насыщенного алкоголем, она всё ещё сохраняла небольшую частичку прежней себя, как бы ни пыталась убежать от того, кем была до 22 сентября 1980 года.        Чарити снимала комнату в квартире в округе Лондона Редбридж. Из плюсов — хорошая транспортная доступность. В квартире, помимо неё, жили ещё четыре соседа. Условия, откровенно говоря, отвратительные: плесень в общей душевой, скрипучий пол, который скрипит от любого нажатия, в целом неухоженность бросалась в глаза. Но за 15 фунтов в неделю можно и потерпеть. После того, что случилось с Чарити Бербидж, на такие вещи она смотрела в последнюю очередь, если вообще смотрела. Казалось бы, с той роковой ночи прошло столько времени, и все раны, как душевные, так и физические, могли бы зажить. Но физические травмы остались шрамами, каждодневным напоминанием о том, что с ней произошло. Однако по-настоящему её мучили мысли: внезапные, навязчивые, страшные, будто наяву. От них нельзя ни убежать, ни спрятаться — они удушают своей бесконтрольностью и всевластием над сознанием. Эти мысли стали спусковым крючком всех зависимостей, которые она приобрела, как на распродаже в чёртову чёрную пятницу. Об этом чуть позже.        Она очень лениво открыла глаза, прищурив их, стараясь рассмотреть, сколько же времени показывают её часы на руке, которая жутко затекла, лежа под подушкой. На часах уже можно было увидеть отпечаток времени. Чарити была не первой владелицей этих часов, они были подарком, тем подарком, который ценим не потому, что он имеет какую-то заоблачную ценность или его сложно купить. Нет, это был из тех подарков, которые ценим, потому что их подарил человек, с которым вы не представляли жизни без друг друга. Если так рассудить, то это была самая дорогая вещь нашей героини. Часы были с серебряным или посеребрённым циферблатом, точно не скажу. Стекло, покрывающее циферблат, было в царапинах, их было видно, если падал свет. Стрелки были чёрные и двигались не всегда в соответствии с реальным временем. Ремешок коричневого цвета с медным оттенком уже поизносился, но всё ещё сохранял достойный вид, что было удивительно, потому что они уже многое повидали.        На часах была четверть шестого. Сегодня первый день лета 1981 года. Раннее утреннее солнце озарило небольшую комнатку, пара растений героически всё ещё держалась за жизнь, сухие листья валялись на полу, но были видны пару ростков, которые вот-вот должны пробиться, но силы были на исходе. Одежда была навалена на стул у стола, какая-то часть этой одежды была низвергнута на пол. За стол, к слову, она садилась всего пару раз, когда ей приходили счета. Чарити Бербидж села на кровать и первым делом нашла в своём жилете пачку Camel и зажигалку, кажется, газ в ней кончался. Закурив сигарету, лежа на спине и глядя в потолок, её мысли уже направились к дилеру, с которым у неё была договорённость. Встреча должна была произойти у их знакомых, в квартире, которую, кроме как притоном, никак не назовёшь. Но делать было нечего, и оставался лишь этот вариант. В любом случае день должен был пройти без особых трудностей: два выходных после рабочей недели в магазине, где она работала, пробивая товары один за другим, как механическая машина. Тяжёлая, монотонная работа, не приносящая удовлетворения, была основой её существования — забыться тяжёлой работой, чтобы не думать и не переживать. Чтобы так устать, что думать больно. А когда выходные, можно ведь забыться и другими способами, менее легальными. Но вскоре это стало более частым явлением, которое всё больше и больше разрушало её жизнь. Задумываясь об этом, Чарити объясняла себе, что это лишь медленный суицид, на быстрый же у неё не хватит смелости. Полезно ли жалеть себя? Я не знаю. Более консервативные люди говорят, что нет, мол, ты слабак. Молодое поколение же, наоборот, поддерживают проявление и проживание эмоций, якобы это полезно. Вернёмся к Чарити: она себя не жалела, в принципе старалась не думать о том, что с ней было.        Утро было погожим, ей нравилось, как солнце играло с тенями и как окружающие предметы становились теплее под действием солнечных лучей. Сигарета подходила к концу, пальцы уже чувствовали жар огонька на конце. Она потушила её о старую жестяную банку из-под мерзкого пива, которое она пила этой ночью под какой-то сериал, шедший по телевизору, но суть которого она так и не смогла выяснить. И сразу же взялась за новую сигарету.  Закрыв глаза, она вслушалась в тишину улицы. Практически ничего не слышно. «Вот бы чувствовать так же, как эта тишина», — подумала она. Ей хотелось стать ветром, туманом, воздухом, раствориться в небытии, стать никем, кем-то другим, только не быть собой.        По коридору между комнатами прокралась девушка, стараясь не разбудить соседей. Она, насколько это было возможно, попыталась избежать шума, но предательские половицы всё равно скрипнули, хотя дело это всё же бесполезное — в любом случае её соседи, скорее всего, лежат пьяные и беззаботные, пока утром за ними не придёт похмелье. Наконец, дойдя до ванной, Чарити закрыла дверь изнутри на замок и обратилась к зеркалу. На неё смотрела девушка двадцати лет, казавшаяся на пару лет старше. Русые волосы спутаны и требовали того, чтобы их помыли и тщательно расчесали. Лицо бледное, синяки под глазами стали уже постоянными. Обычно в это время года её лицо покрывают веснушки, но в этом году их практически нет, наверно из-за того, что она редко бывает на улице — работа, дом, да и только. Что сильно бросается в глаза, так это шрамы от ожогов на руках. Также они есть и на ногах, но их она видит не так часто. Быстро приняв душ, стоя в резиновых тапочках, умывшись и всё-таки расчесав волосы, она уже не так тихо пошла обратно в свою комнату.  Наконец, поднявшись с кровати, Чарити решила, что пришло время для уборки, или того, что у неё стало уборкой: убрать с пола вещи и крупный мусор, собрать одежду для стирки, чтобы отнести её в прачечную, что находилась в доме напротив. Это уже неплохо, как по мне. Оставалось часа четыре до открытия, так что за неимением других занятий придётся заняться коробками, в которых лежали смятые вещи, чистые вперемешку с грязными. Всего их было три: в одной, по изначальной задумке, должна была лежать одежда, во второй — обувь и верхняя одежда, что не поместилась в первую, в третьей остались лишь книги, всё остальное было уже разобрано.          Вывалив вещи из первой коробки, вся кровать превратилась в месиво из одежды и не заправленного постельного белья. Как обычно такое бывает, уборка заводит нас туда, куда мы вовсе не хотели. Или убеждаемся, что вещь, которую мы сердцем любили и одевали куда только можно, уже нас так не радует или вовсе кажется безвкусной. Или находим что-то такое от чего сердце сжимается. Перебирая джемперы, складывая пока еще чистые один к одному, а грязные отправляя в холщёвый мешок, рубашки вешая по несколько штук на всего одну вешалку, в целом довольно быстро справившись с этим нудным занятием, о котором даже мне не столь интересно рассказывать, очередь подошла ко второму коробу, но недолго подумав, Чарити решила что, в целом это уже не столь важно, и перешла к третьему ящику, с книжками, судя по всему в этот ящик в принципе не заглядывали после того как вытащили посуду и различные бытовые приборы.  Прикасаться к этим книгам ей не хотелось. Половина из них была куплена вместе с Кассиопеей или подарена ею. Чарити не хотела лишний раз вспоминать о том, как сбежала от своих проблем, хотя на самом деле не видела другого выхода, кроме как сбежать. Ее сердце сжималось при той мысли, что конкретно она, и никто иной принес боль единственному человеку, которого она так невозможно любила. А если бы я осталась, то что? Увидев, во что я превращаюсь, бросила бы меня сама? Или терпела бы через силу, ненавидя и себя и меня, ну уж нет, пусть хоть одна из нас будет счастлива - вывод, к которому она приходила каждый раз.         К 11 часам Чарити все-таки вышла из дома и отнесла вещи в прачку, соседей не встретила, наверно еще спят, по выходным они дрыхнут дольше чем до часу. В небольшом магазинчике также нашла газету The Independent, которая осталась одной из последних на стеллаже, и какие-то шоколадные батончики по акции и купила еще одну пачку Camel и зажигалку, кое-как подожгла ее, ветер помимо листвы деревьев тревожил и тоненькое пламя огнива. Из старенького плеера играл The Doors - Roadhouse Blues, эту кассету она купила в год выпуска из Хогвартса, сложно сказать сколько раз она прослушана или перемотана, Чарити даже могла сказать на каких местах кассета будет шипеть. Что нового она узнала из газеты? Очередная звездная пара разводится, каждая сторона считает себя самой пострадавшей и невинной, Ирак напал на Иран или наоборот, американцы запускают еще один спутник. Что ж, все это было полезно нашей героине как знание сколько же песчинок вмещается в литровую банку. Докурив четвертую сигарету, Чарити поднялась со скамейки, затекшие ноги сразу же дали о себе знать, выбросила газету в ближайшую урну и за неимением других дел, вернулась домой.         Вернувшись домой, Чарити почувствовала, как тишина квартиры снова обрушилась на нее. Комната была такой же безжизненной и серой, как в тот момент, когда она выходила утром. Влага из прачки еще не просохла, в воздухе витал едва уловимый запах влажной одежды, смешанный с ароматом сигаретного дыма.  Она устало села на кровать, опершись спиной на стену. Взгляд упал на коробку с книгами, оставленную утром. Перебирая корешки, пальцы остановились на одной из книг - Илиада, Гомера эту книгу они купили вместе с Кассиопеей на железнодорожном вокзале в Манчестере. Она медленно достала ее, чуть заметная улыбка коснулась уголков губ. Книга была изношена, обложка слегка потрескалась, а страницы пожелтели от времени, а в глубине страниц затерялся билет до Лондона, используемый в качестве закладки.        Чарити открыла книгу и начала читать, но мысли все время возвращались к ее прошлому. Она вспомнила Хогвартс — тот мир, который казался теперь таким далеким и нереальным. Её учеба, мечты, друзья, карьера в министерстве и, конечно, Кассиопея, с которой она когда-то думала провести всю жизнь. Эти воспоминания были такими беззаботными, что казались невозможными, но вместе с тем одновременно болезненными, вызывая горькое сожаление о том, как всё обернулось. Все должно быть по-другому.        Закрыв книгу, она вздохнула и снова взяла сигарету. Пару глубоких затяжек вернули её в реальность, но мысли о том, что жизнь могла быть иной, не отпускали.  В голове крутилась вереница мыслей - Если бы у меня хватило смелости, я бы написала ей письмо, может наврала бы, что все замечательно, но даже это я сделать не в силах. Как это все глупо. Я ведь знаю, что она любит меня и она отдала бы свою жизнь за меня если бы потребовалось, почему я не могу сделать над собой усилие?  Весь день прошел бесцельно и по наступлении вечера, который обещал днем быть дождливым Чарити все же отправилась на ту самую квартиру, где ей должны были передать товар, она собрала в рюкзак смятые купюры, чтобы отдать их Грегу взамен на пару грамм. Чувствовала она себя мерзко, ей не нравилось, что приходится водится с такими людьми как Грег, алчными, местами жестокими, поэтому старалась их общение сократить до пары фраз, более и не нужно. Кое-как зажгла предпоследнюю сигарету под дождем, что было поверьте мне, на грани невозможного. До Брикстона было около часа на автобусе и она испытывала что-то вроде мандража, но в негативном ключе. Сев в тесный автобус, она сразу включила кассету с альбомом "Space Oddity", который дал название и заглавной песне. В этой песне были такие слова:        Tell my wife I love her very much        She knows        Though I'm passed 100, 000 miles        I'm feeling very still        And I think my spaceship know what       I must do        And I think my life on earth is never through        Возможно, это покажется слишком избитым, но она это и чувствовала. Первое предложение произносил лирический герой Майор Том -”скажи моей жене, я люблю ее так сильно” и далее голос чуть тише пел - “она знает”.         Доехав до места, Чарити положила наушники в рюкзак, на котором дождь уже успел оставить свой след. Дом был четырехэтажным, квартира, которая ей требовалась была третьем этаже, преодолев все лестничные пролеты, позвонила в дверь. Её встретил парень в ужасного цвета поло, лет двадцати с небольшим.        — Грег здесь? — спросила Чарити.        — Нет, еще не приехал, обещал минут через 40 — лениво ответил парень, которого, как позже выяснилось, звали Джим.        — Я тогда здесь подожду, если ты не против?        — Давай, здесь никому до тебя нет дела. Я ведь даже здесь не живу.        В квартире находилось около 8-9 человек. Кто-то сидел на диване, кресле, кто-то лежал без сознания на полу. Клубился сигаретный дым, и обстановка напоминала традиционный притон. Окна были плотно завешаны старой шторой, и было уже не совсем понятно, какого она была изначально цвета. На полу валялись несколько шприцов. Для человека, который пару лет назад брезговал немытыми овощами, это было, мягко говоря, прогрессом в плане преодоления брезгливости. Вот уж горькая ирония. Люди вокруг казались настолько отталкивающими, насколько это было возможно: они прожигали свою молодость, свои возможности, своё будущее. Они показывали ей, во что она превратилась сама. Чарити ушла, если бы не была так зависима.        Почти все сидячие места были заняты, кроме небольшого диванчика в крайней комнате. На нём сидел мужчина в растянутой майке и джинсах, которые не помешало бы постирать. Он казался спящим, голова слегка откинута, грудь поднимается в соответствии с дыханием, голова обрита, на плече какая-то расплывшаяся татуировка, сделанная наверняка плохими чернилами. Она села рядом и постаралась сесть так, чтобы между ними расстояние осталось как можно больше. Он встрепенулся, открыл глаза и посмотрел на Чарити с недоумением, словно не мог понять, что такое или кто перед ним. На его лице проступила настороженность, но вскоре она сменилась лёгким интересом.        — Что тебе тут нужно? — спросил он, пытаясь размять затекшую шею и откидываясь назад, чтобы рассмотреть её лучше.  Чарити сделала глубокую затяжку, дым из её сигареты вился вверх, смешиваясь с клубами дыма, которые уже наполняли комнату. Она почувствовала, как её нервозность сменяется лёгким чувством досады.        — Прости, я просто села сюда, потому что было свободное место. От тебя мне ничего не нужно, дождусь Грега и сразу же уйду, — сказала она, докуривая последнюю сигарету.  Мужчина, сидящий на диванчике, приподнял брови и посмотрел на неё с недоумением.        — Ты на вид прямо вчерашняя школьница, на кой ты сюда пришла? — поинтересовался он, слегка охрипшим от сна голосом.        — А себе такой вопрос не пробовал задать? — попыталась максимально не агрессивно ответить Чарити.  Мужчина хмыкнул и пожал плечами.        — Я знаю, что я уже законченный человек. Со мной всё ясно. Если бы ты увидела мою жизнь, то не спрашивала бы, почему я такой, — ответил он без тени улыбки.  Не знаю, как так получилось, но у нее появилось некое доверие к этому человеку. Так же про себя она отметила, что у него был явный американский акцент.        — Что с тобой произошло?  Мужчина на мгновение замер, затем его лицо смягчилось, и он начал говорить, как будто делился тем, что еще никому не говорил.  —       Я был в Вьетнаме. Там случилось много того, что люди не должны делать. Когда вернулся домой, думал, что смогу забыть, но война не отпускала меня. Я видел множество такие ужасные вещи, и я боялся, что изменился там, так оно и произошло. Знаешь, чего я боялся? Что моя семья отвернется от меня. Но когда я вернулся к жене и маленькому сыну, понял, что могу сделать им больно помимо своей воли. Меня хватило на полтора года. И сам бросил жену и сына. я разрушил их жизни. Мне было всего 23 года, когда меня забрали туда, с тех пор я жалею, что еще жив.  Его слова отдавались эхом у нее в голове. Эти слова были для неё так болезненно знакомы.        — Знаешь, я могу тебя понять, да возможно твоя семья не скажет тебе спасибо, но возможно если бы остался тогда, когда еще не полностью не излечился, то причинил бы еще больше вреда. Не вини себя, если ты сейчас возьмешь себя в руки, может можно будет хоть как-то наверстать упущенное.        — А ты умеешь успокаивать, но мне кажется уже слишком поздно, у жены уже новый муж, а сын скорее всего даже не вспомнит, я им там уже ни к чему. Расскажи почему ты здесь?         — Почти год назад на меня и моих друзей напали, — начала Чарити, — я выжила, они нет. Я пыталась смириться, свыкнуться с этим, но, наверное, сама по себе человек не сильный. Ночью, когда сплю, мне снится это. Я пыталась убежать, но это не помогло. Кажется, что я постоянно возвращаюсь в ту ночь.  Он протянул сигарету и поднёс огонь к ней. Они закурили вместе, каждый в своём собственном мире, находя временное утешение в этом простом, но значимом моменте единения.         — ты должна понимать, что нельзя бегать бесконечно, когда-нибудь ты все-таки очутишься в тупике.  Он достал шприц, жгут, зиплок и зажигалку.         — Будешь?         — Да, давай, но немного, хочу еще Грега дождаться.  Он поставил ей укол, из головы все улетучилось, она стала как воздушный шарик. Затем поставил укол и себе. 

***

2 Июня 1981 года. 

      Внезапный крик с улицы, Чарити резко поднялась с дивана, комната была темной, слишком темной, чтобы хоть что-то понять. Она стояла и пыталась вспомнить как она тут оказалась, на ощупь она подошла к окну и развесила шторы, свет уличных фонарей чуть осветил комнату. Постепенно мысли стали выстраиваться в очередь, вчера в попытках дождаться Грега, она сидела с мужчиной и тот ей поведал свою историю. О чем же была та история, все больше и больше деталей она вспоминала, смотря на улицу, по которой шла пьяная компания студентов.        Отвернувшись от окна, она заметила все в том же диванчике, того мужчину, но в неестественном положении: голова откинута, глаза открыты на распашку, вокруг рта - засохшая рвота. Он был мертв уже как минимум пару часов. Тут же Чарити поспешила убраться от сюда, пробираясь между хламом она выбежала из квартиры, а затем и из подъезда, не помня себя, пробежала несколько кварталов, сложно сказать отдавала ли она себе отчет в своих действиях. Но вероятно, что вовсе нет.        В этом районе сплошь дома не выше трех, четырех этажей, ей нужно было выше. Поиски здания выше девяти этажей продолжались еще около минут сорока, потому что не во всякое здание можно было войти, в подъезд чаще всего да, но пожарная лестница и вход на крышу были заблокированы. И вот наконец, жилой двенадцатиэтажный дом, первый этаж отдан под стоматологическую клинику, остальные этажи - жилые. Поднявшись на крышу по пожарной лестнице, Чарити уже видела рассвет, в боку ужасно кололо, давали о себе знать мили, что она пробежала перед этим. Как-будто только сейчас придя в сознание, она смотрела на город, думая сделать ей это, как-будто причин этого не делать нет или больше нет. Сигарет не осталось. Подумала нацарапать какую-нибудь записку, но бумаги тоже нет. Все ближе и ближе она подходила к краю, посмотрела в низ, чтобы не упасть на припаркованные машины. По щекам катились слезы, горячие и соленные, лицо обдувал ветер. Один шаг и она уже падает вниз.