Пепельный реквием

Виновник садовник, что вырастил розу?

Она ведь шипами нас может поранить.

Виноват не клинок из стали,

Виноват тот, кто меч направил!

      

Сколько добрых идей ещё

Злом повернутся в профиль?

Как вдохновенный порыв двух людей

Мог привести к катастрофе?

      

Это не их злая воля!

Похоже, мы путаем роли.

Садовник не виновен,

Садовник не виновен!

      

Рок-опера Икар — Суд

       Когда-то — до Хонкая и порождённых людьми катастроф — этот мир обладал поразительной красотой. Асмодей никогда не видела Орендель живым, поскольку выбралась во внешнюю вселенную через тысячи лет после его уничтожения, но могла с лёгкостью прочесть истории, ветром блуждающие среди руин. Каждая из них робким шёпотом рассказывала о скоростных поездах, о гадании на звёздах, о местной вере, удивительно близкой к истине. О людях, которые встречались и расставались под этими обманчиво бескрайними сиреневыми небесами. Об их мечтах. Обещаниях. Любви. Прикрыв глаза, она без труда могла увидеть почти уже растаявшие картины прошлого. Вместо разрушенного города в сознании высились дома, в окнах которых перемигивались тёплые огоньки — отсветы самой жизни. Пустующие улицы были полны людей. По серым артериям дорог неустанно скользили машины, а за городской чертой серебряными ласточками носились скоростные поезда. Видела Асмодей и кафе. Не тот хрупкий, поддерживаемый одним лишь клёном да умелыми руками Аида каркас, в который его превратило фальшивое время. Его прежнюю, полную энергии ипостась. Когда-то под сводами этой крыши, ставшей нынче домом для птиц, два человека кружили в танце и говорили о звёздах. О далёких мирах. В те дни они даже не подозревали о кошмаре, который зарождался в самых тёмных уголках Оренделя, и потому позволили себе роскошь раствориться в иллюзиях. В ощущении, что их хрупкое совместное мгновение продлится вечность. Но незыблемый закон фикции гласит: любой вымысел встретит свой финал. Конец неизбежен. Какой конец мог ждать историю, брошенную автором? В его отсутствии даже самая отчаянная борьба становилась тщетной, а любой сюжет неизбежно стремился к трагичному завершению. Так ведь проще. Опустить руки. Принять худший сценарий. В конце концов, счастливый финал требует усилий. Со стороны всех участников истории. Включая автора. В особенности автора. Но его больше не было, и потому в сознании Асмодей вспыхнули совсем другие видения. Паника. Пожары. Чёрные столпы, с рёвом бьющие в небеса — так неистово, что на Оренделе впервые угасли звёзды. Улицы наводнили монстры, а скоростные поезда остановились навсегда. И посреди этого ада с клинком в руках бежал человек. Захлестнувший его ужас не помещался в сердце и прорывался наружу криками. Аид звал свою Персефону. Но воды Леты не знают исключений, и в конце концов смерти покоряется даже сама Смерть. Персефона канула в забвении. А Аид остался один, в тишине и пустоте — как и предписывала его константа. «Так почему ты сражаешься за вымысел, поставивший в каждой твоей истории несправедливую точку? — недоумевала Асмодей. — Всё равно что отдавать жизнь ради книги на полке. Как бы истово ты ни любил историю, рано или поздно тебе придётся дочитать её до конца. Закрыть книгу. И двинуться к следующей». Она со вздохом открыла глаза и, разведя руки в стороны, упала с неба навстречу слепцам, наивно верящим в собственную зрячесть. «Ни одна история не может длиться вечно». Губы Асмодей тронула печальная улыбка: эту истину она неоднократно познавала на собственном опыте. До тех пор, пока она не отпечаталась в сердце клеймом. «На свете просто не найдётся читателя, готового посвятить ей всю свою жизнь».               План был прост и невозможен одновременно: для победы над Асмодей требовалось забрать у неё плащ. «Мы не сможем осуществить задуманное, пока ты не восстановишь полные силы», — сказал Кевин ещё на маковом поле, когда только поделился своей идеей. «Круто, — отозвался Танатос. — У тебя есть мысли, как вернуть плащ? С учётом того, что это единственный атрибут в распоряжении Асмодей, она будет держаться за него хоть ценой всего Воображаемого Древа». Вместо ответа Кевин поскрёб висок. «Мы в дерьме», — подытожил Танатос. Впрочем, они оба знали: существует много способов добиться цели, и если ты пока не видишь пути, это отнюдь не значит, что его нет. Чтобы победить Асмодей, человека, осознающего себя персонажем, необходимо было вознестись до её уровня. Думать глобально. Перестать быть марионеткой сценария и вместо этого писать сценарий самому. Сменить мышление персонажа на мышление автора. «Ну же, соображай!» Асмодей упала с неба одичалым коршуном. По земле, обращая траву чёрным пеплом, прокатились выжигающие потоки скверны. Тисифона тут же вскинула кулак, и тёмная сила, не преодолев и половины пути до кафе, вздыбилась, хлынула обратно к Асмодей. Стиснув рукоять косы, Танатос бросился в самый эпицентр ревущего кошмара. Тело легко впитывало Хонкай-энергию, и к тому моменту, как он добрался до Асмодей, запястья уже покрылись вороньими перьями. Коса встретилась с сотканным из скверны копьём. — Я всё знаю, — сказал Танатос. — Про константы, про четвёртую стену… Ты была права. Оттолкнувшись друг от друга, они разошлись по сторонам. Глаза Асмодей пристально следили за движениями Танатоса. Оба не нападали, приценивались, словно взглядом проверяя противника на прочность. В глубине души Танатосу не хотелось говорить с Асмодей. Он мечтал лишь об одном: сорвать плащ и просто уже сделать, что должен был. Не заглядывая ей в глаза. Не оборачиваясь на чувства. Не заковывая в цепи пылающего дракона ярости. Но проницательная Асмодей с лёгкостью могла считать любой его порыв. Одно неосторожное решение — и она ни за что не позволила бы забрать плащ. Поэтому бессмысленная болтовня продолжалась. Даже несмотря на то, что за спиной Танатоса один за другим сплетались мрачные силуэты — призванные Асмодей звероподобные чудища, которых пришлось взять на себя остальным. Аналогичным образом Судьи Атласа порождали Зверей Хонкая. «Думай. Она не станет слушать. Если бы Судей можно было победить словами, мы бы никогда не оказались в этой точке». — Геката, — сказал Танатос в попытке потянуть время, — истина, которую открыл тебе Хонкай, слишком велика. Соприкосновение с ней способно разрушить даже самый мощный разум. Я знаю, через что тебе пришлось пройти. Знаю, что ты думаешь о своей константе, о судьбе, предписанной самой сутью твоей истории. Глаза Асмодей сверкнули. Склонив голову набок, она вздохнула, отвела в сторону остриё копья. Приободрённый мягким выражением её лица, Танатос слегка опустил лезвие косы. — Ты веришь, что обречена нести гибель. Но ты ведь создание Завершённости — не Хонкая. — Хонкай — это орудие Завершённости, Танатос, — покачала головой Асмодей. — Недаром последний Судья зовётся Судьёй Конца. Ты ведь знаешь о Терминусе. Об Эоне Завершённости. Бестелесный принц, путешествующий назад во времени и шепчущий пророчества о неизбежном финале… Судьи — его вестники. Всадники Апокалипсиса, которые воспевают в разных уголках вселенной грядущую гибель. Неотвратимое разрушение. Финал всех историй. Танатос сдвинул брови. Астерий был Эоном Спасения и обладал константой «Спасение». По словам Кевина, Путь был константой, возведённой в абсолют. То есть все Эоны были созданиями, в полной мере познавшими свою константу. Приближенные к своей константе, Эоны получали всю её мощь — и в то же время оказывались скованы ей больше прочих. Поэтому Эон Освоения неудержимо странствовал по вселенной, соединяя миры незримыми рельсами. Поэтому Эон Разрушения сеял хаос, разрушая планету за планетой. Поэтому Эон Сохранения строил стены, способные сохранить Воображаемое Древо. И… — Если ты — частица Завершённости, ты делишь с Терминусом общую константу, — сказал Танатос. — Но он Эон Завершённости. Не «Хонкая». Не «Разрушения». «Завершённости». А на Воображаемом Древе формулировки всегда имеют особую важность. Брови Асмодей приподнялись: казалось, слова Танатоса её развеселили. Мельком взглянув на Кевина, который плечом к плечу с Венни и Тисифоной сражался против Зверей скверны, она сказала: — Завершённость — это Смерть. Пальцы Танатоса крепче стиснули рукоять косы. Упомянув важность формулировок, он вспомнил всё, что узнал в Квантовом море — и наконец ухватил за хвост нужную идею. Оставалось лишь подгадать правильный момент, не выдав своих намерений раньше времени. — Возможно, ты права, — сказал он. — Но ведь и Смерть бывает разной. Милосердной. Карающей. Мирной. Трагичной. Обрывающей путь навсегда — или оставляющей шанс на перерождение. Танатос сделал пару осторожных шагов. Асмодей, тотчас вскинув копьё, отступила. Её глаза, пылающие настороженным красным светом, сузились до щёлок. Тогда Танатос, перехватив косу одной рукой, поднял вторую в примирительном жесте. — Смерть не разрушительна сама по себе, — продолжил он. — Это конец того, чему пора уйти, ради нового начала. Это вечное напоминание живым о необходимости жить, пока их история не окончена. Он сделал ещё один шаг. Асмодей осталась стоять. — Смерть не убивает, Геката. Она воскрешает. Люди просто склонны обращаться к тёмной стороне вещей, потому что для неподготовленных глаз светлая может казаться ослепительной. Взгляд Асмодей скользил из стороны в сторону. Возможно, она пыталась прочесть историю Танатоса, отыскать посреди скопления Воображаемых данных подвох. Вот только Танатос не лгал. Вне зависимости от своих намерений, он рассуждал искренне, вкладывая в каждое слово всю полноту убеждений, сформированных за тысячи лет. «Смерть должна быть умелой». Он наконец осознал подлинное значение этих слов — а вместе с тем иначе взглянул на собственное предназначение. Смерть приходит не только для того, чтобы закрыть книгу. Смерть — это садовник. Когда старые цветы отживают свой век, она срезает мёртвые стебли, освобождая место новым. Это не жестокость и не убийство. Это необходимость. Это гарантия того, что покуда у сада есть тот, кто за ним приглядывает, сад никогда не умрёт. Вот почему Смерть — это неотъемлемая часть Спасения. — Чего ты хочешь? — спросила наконец Асмодей. Танатос продолжал медленно идти к ней — шаг за шагом, не отводя взгляд. Коса в руках вибрировала. Чуя вокруг Хонкай-энергию, она рвалась в бой, плясать посреди Зверей скверны карающим остриём, но Танатос держал крепко. Не только рукой. Силой воли. Непреклонной властью над фрагментом Ядра. — Позволь помочь тебе. С губ Асмодей слетел смешок. В нём не было злости, даже наоборот — казалось, слова Танатоса тронули её до глубины души. — Помочь? — Ты не одна, — кивнул Танатос. — Мы с Кевином тоже знаем истину. И хорошо понимаем, каково это — быть скованным константой. Но у константы много сторон. Только ты решаешь, к какой обратиться. Пускай мы не можем чего-то избежать, мы обладаем свободой выбирать, как к этому относиться. И кем стать. Он опустил голову: перед глазами вспыхнули образы осквернённых, решивших бороться за Тейват до последнего вдоха. Вопреки деяниям Небесного порядка. Вопреки судьбе, предписанной в тот момент, когда семь смельчаков по доброй воле прошли через заражение скверной. — Это верно даже для Завершённости. Да, финал неизбежен. Как смерть. Но ему необязательно быть трагичным, Геката. Долю секунды Асмодей стояла с широко распахнутыми глазами. Теперь их с Танатосом разделяло не больше метра, и он, сделав ещё один шаг, протянул руку, почти коснулся её плеча. Но тут Асмодей, вскинув голову, расхохоталась. — Подумать только! Тебе тысячи лет, и при этом ты ухитряешься оставаться таким наивным. — Она отступила, окатила Танатоса взглядом, насмешка в котором мешалась с горечью. — Неужели ты полагаешь, что хоть кому-то из нас дано право написать финал по своему усмотрению?

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX — Stardust. Ставьте на повтор

Её лицо, прежде исполненное задумчивости, исказилось, приняло яростное, демоническое выражение. Перехватив копьё, Асмодей рванулась вперёд, но Танатос был к этому готов — и, кинувшись в сторону, сразу перешёл в наступление. «Ладно. Этот план провалился. Переходим к следующему». За лезвием косы протянулся багровый след. Асмодей уклонилась, взметнула руку, и воздух засекли алые цепи. Перехватив одну из них, Танатос поглотил энергию скверны. Руки до локтей покрылись перьями. Тело окружил тонкий барьер, и Танатос, пользуясь временной неуязвимостью, бросился за Асмодей. Она ушла в портал — а в следующую секунду рухнула с неба, сбив Танатоса с ног. Коса вылетела из рук. Асмодей потянулась за ней. Танатос швырнул вспышку. Асмодей не успела отразить удар, и багровая волна безжалостно протащила её по земле, впечатав в дерево с такой силой, что по стволу расползлась сетка трещин. Пока она приходила в себя, Танатос спешно призвал косу обратно, и та, рассыпавшись алыми частицами, соткалась прямо в ладони. Поднявшись, Асмодей утёрла кровь, выступившую в уголке рта. По её губам блуждала усмешка, а глаза искрились весельем, которое граничило с безумием. — Это твоя помощь, Бог Спасения? Танатос стиснул зубы, рывком заставил себя принять вертикальное положение. От мощной атаки плечо покрылось золотыми расколами: воплощённое тело было просто сгустком Воображаемых данных и, не справляясь с нагрузкой, рассыпалось на части. Прямо как на станции Герты. Или в Тринадцатом миге, перед превращением Танатоса в злополучные зёрнышки риса. Он мотнул головой, прогоняя дурман, и в спешке затянул рану алой плёнкой скверны. «Чем, чёрт побери, заняты остальные?» — Ты прав, — продолжила Асмодей с прежним запалом. — У каждой константы множество сторон. Но пойми наконец: мы ничего не выбираем. Даже если путь судьбы ненадолго разделяется, все развилки рано или поздно сходятся в одной точке — той, что предписана обрывками Древнейшей Истории. У нас есть лишь иллюзия выбора. Не свобода. Она скрылась в портале. Танатос чертыхнулся, но успел уловить слабое колебание Воображаемого пространства и вовремя отразил удар — а уже в следующий миг снова потерял Асмодей из виду. — Хочешь знать, какой финал нас ждёт? Её копьё возникло справа. — Я расскажу. Танатос отбил атаку, но копьё тотчас ударило слева, и по руке протянулся длинный разрыв, из которого хлынули частицы Воображаемых данных. К счастью, Орендель принадлежал Квантовому морю лишь наполовину, и потому расщепление истории не началось. «Точно, — выдохнул Танатос. — Квантовое море». — Эй, чёртов безумец, ты чем там занят? Кевин не ответил: они с Венни спина к спине отбивались от Зверей скверны. Над их головами, разбрасываясь пламенными всполохами, кружила на своих новых крыльях Тисифона. Кевин давно сломал копьё и теперь орудовал его обломками на манер парных кинжалов, а Венни, хоть и не слишком умело, сражалась найденным у Тисифоны клинком. От переизбытка Хонкай-энергии сиреневые небеса выцвели, а звёзды окончательно пропали из виду. Воздух выл. Воображаемое пространство искажалось, порождая аномалии: крыша кафе выгнулась дугой, а деревья метались из стороны в сторону так легко, словно были травинками. По земле беспрестанно прокатывались давящие пульсации. Почти неуловимые глазом, они разбивались о стены кафе, оставляя после себя алую дымку — облака скверны. Поначалу ребята благополучно их избегали. Но с каждой секундой Асмодей набирала силы, и облаков становилось всё больше. В конце концов мрачная энергия накрыла собой весь город. Горло в ней оборачивало незримой удавкой, вокруг запястий будто смыкались раскалённые кандалы, а в голову закрадывались мысли, от которых хотелось выцарапать разум. Осквернённая Тисифона ничего не замечала. Кевин терпел. Венни тоже, но сил ей отчаянно не хватало. Она то и дело теряла равновесие, а в моменты особо острых приступов невольно хваталась за голову — Кевин всякий раз оказывался рядом, чтобы её прикрыть. «Плохо дело, — закусил губу Танатос. — Такими успехами мелкая быстро окажется выведена из строя». Асмодей тем временем материализовалась за спиной и, подбросив копьё, совершила выпад. Её рука двигалась быстрее кобры, но Танатос успел растянуть щит. Асмодей отступила. Бой с ней напоминал борьбу со штормом: она набрасывалась, давала короткую передышку, а уже через пару мгновений наступала снова, с ещё большей яростью и ожесточением. У лодки не было и шанса обуздать безумие стихии — поэтому Танатосу оставалось только сражаться за собственное выживание. — Персонажи не могут сами написать финал, — сказала Асмодей, появившись слева. — Какими бы яркими, какими бы сильными они ни были… Им всё ещё нужен автор. Лезвие косы с рёвом вспороло пространство. Асмодей успела открыть портал, и руки Танатоса провалились в пустоту. — Но автор бросил эту историю. Она попыталась сомкнуть портал, отхватить Танатосу руки. Танатос не позволил: поглотив спиной бурлившую вокруг Хонкай-энергию, он удержал края портала, и те подёрнулись алой пеленой, завибрировали, сопротивляясь давящей воле Асмодей. Его власть над Воображаемым пространством не могла сравниться с силами Судьи Пустоты, но выгадала пару мгновений, и Танатос спешно выдернул руки вместе с косой обратно в реальность. — Вот что обрекло нас на эту участь, — продолжила Асмодей, скрывшись в очередном портале. — Равнодушие автора. На то, чтобы перейти из одной точки пространства в другую, ей понадобилось секунд пять. Та самая короткая передышка. Момент, когда штормовая волна отступает перед новым натиском. Сделав глубокий вдох, Танатос резко выбросил руку в сторону Зверя скверны, подступавшего к Венни. Между ними протянулась алая нить, которая быстро обернулась бешеным потоком: Танатос нещадно опустошал монстра, забирая его энергию себе. Монстр метался, словно пытаясь сорваться с невидимого поводка. В его яростном крике проскальзывали скорбные, полные мольбы ноты, и Танатос невольно поморщился, но колебаться было некогда. Хотя он ощущал страдания Зверя скверны как свои собственные, он не мог позволить ему убить Венни. И к тому же отчаянно нуждался в силах. В тех самых, к которым он прибегал на поле только самых отчаянных битв. Кольцо и коса отозвались нетерпеливым гулом. Зрачки сузились, а восприятие обострилось до такой степени, что слышимая лишь Танатосу музыка, наполнявшая Орендель, распалась нотами. Он мог безошибочно определить суть и место каждой из них — от частых выдохов Венни до собственного сердцебиения. Глаза не могли уследить за перемещениями Асмодей, но осколок спасения подсказывал, где зазвенит яростный аккорд её истории — и призывал спастись. В очередной раз коса и копьё столкнулись. — Финал не был написан — и потому стал предопределён, — сказала Асмодей. — Ты противоречишь самой себе. — О, ты правда так думаешь? Они с Танатосом обменялись градом атак, настолько ожесточённых, что от лезвий во все стороны разлетались снопы алых искр. — Как финал может быть предопределён, если он не написан? — Ты не слушаешь меня, — засмеялась Асмодей. — Слушаешь, но не слышишь. Финал неизбежен. Это закон Воображаемого Древа: любая история должна закончиться. Но ни персонажи, ни автор не могут написать финал. Тогда какой итог ждёт эту историю, если в конце концов все её сюжетные линии приведут в пустоту, в ничто? Танатос мотнул головой. Он всё ещё не привык, что эти абстрактные рассуждения — на самом деле не абстракция, а реальность, управляемая вымыслом. — Хорошо, — усмехнулась Асмодей. — Я объясню иначе. Перехватив копьё обеими руками, она одним движением разделила его на две части, и каждая переплелась в одноручный клинок. — Почему умерла Древнейшая История? Танатос промолчал. Разведя руки в стороны, Асмодей бросилась вперёд. Клинки полыхнули зловещим багряным светом. Чужой плащ взметнулся у неё за спиной, и реальность на пару мгновений подёрнулась пеленой: Асмодей пыталась нарушить восприятие Танатоса, чтобы вынудить его открыться для удара. Сопротивляясь воздействию, его глаза вспыхнули, и мир снова обрёл чёткость. Танатос уклонился и тут же атаковал сам. Асмодей ускользнула. — Даже потеряв физическую оболочку, истории могут жить вечно. Они умирают лишь тогда, когда о них забывают. История, не нужная автору, не нужна и читателям. Рано или поздно даже самые преданные из них уйдут, и именно тогда наступит конец всего вымышленного. Вот какой финал нас ждёт. Забвение. Ты видел это и сам, верно? Танатос выдохнул. В тот момент, когда на Теликосе Кевин помог соприкоснуться с воспоминаниями Астерия… Да, Танатос видел его. Забвение. Тьма, пришедшая из-за четвёртой стены, ядом расползалась по Воображаемому Древу, отсекая листок за листком. Эта тьма пыталась ввергнуть в забвение всё Воображаемое Древо. Эта тьма… Во многих мирах её называли Хонкай. Все боли, страхи, кошмары, порождённые тем, что происходило за четвёртой стеной, выплеснулись из сердца автора на Воображаемое Древо. «Вымысел — это способ управлять реальностью». В конце концов, люди часто обращаются к историям, чтобы найти ответы или успокоить душу. Это верно не только для читателей, но и для авторов. В особенности для авторов. Руководствуясь этой философией, автор Древнейшей Истории превратил неконтролируемые обстоятельства в персонажа — и так вписал в судьбу Воображаемого Древа чудовище. Хонкай. Не ожидал он только одного: тьма, с которой он боролся, оказалась слишком сильна. Древнейшая История не помогла автору, и в конце концов он бросил неудавшийся вымысел, сосредоточившись на сражении с реальностью. А Хонкай остался заперт в четырёх стенах. И в конце концов, разрушив Древнейшую Историю, тоже оказался скован константой. Губитель Воображаемого Древа стал его пленником. Хонкай истово верил, что, предав весь вымысел забвению, сможет получить долгожданное освобождение. — Завершённость неизбежна. Хонкай неизбежен. Асмодей шагнула из портала. Танатос встретил её мощным ударом. Асмодей направила по лезвиям клинков упругие волны Хонкай-энергии — и остриё косы срезало лишь макушки обгоревших цветов. — Раз мы не можем ничего изменить, к чему сидеть и ждать? — тряхнула головой Асмодей. — Если поезд едет навстречу чёрной дыре, нет смысла гадать, что ждёт за горизонтом событий. Нужно как можно скорее сойти с маршрута. Покинуть вымысел. — Для этого необязательно его разрушать! Танатос очертил взмахом дугу, и Хонкай-энергия, повинуясь его воле, обратилась выжигающей волной. Асмодей взмыла над ней, а затем разъярённой птицей устремилась к Танатосу. Он принял атаку сотканным из скверны щитом. — Другого способа нет, Танатос. Эту вселенную невозможно спасти. Нравится это осколку Астерия внутри тебя или нет, без автора Воображаемое Древо падёт. Гораздо скорее, чем ты думаешь. Они снова обменялись чередой ударов. — Допустим. Тогда почему бы не взять с собой за четвёртую стену и всех остальных? — Кого? — усмехнулась Асмодей. — Людей? Тех, что раз за разом, вопреки предупреждениям, лезли к скверне? Тех, что из своих амбиций погубили моих сестёр, довели до смерти половину Селестии? Держали тебя в плену, мучили и жгли в надежде убить смерть? В глазах Танатоса сверкнула боль. От слов Асмодей в душе змеёй шевельнулась древняя ярость. Даже спустя тысячи лет он не забыл, через что его вынудил пройти Сизиф. Этот человек, опьянённый властью над пленённым богом, властью над самой смертью, не знал жалости. Люди воистину беспощадны к тому, чего боятся. И чем сильнее их страх, тем больше они сами превращаются в монстров, от которых пытались убежать. В те ужасные дни, которые Танатос захлёбывался в чёрных волнах чужой жестокости, он впервые задумался, стоило ли такое человечество того, чтобы за него сражаться. Стоил ли Тейват всех жертв, принесённых ради его спасения. Клинок Асмодей рассёк воздух. Танатос принял удар на рукоять косы. Ещё один сноп искр с шипением озарил тьму, и в глазах Асмодей заплясали неистовые алые блики. — Или, может, ты забыл, что это за существа, Танатос? Это люди развязали войну за Небесные ключи. Люди винили богов во всех грехах, отказываясь признать собственную ответственность. О, поверь, даже если бы я могла… — Она оттеснила Танатоса назад и послала вслед алую вспышку. — Я бы никогда не стала их спасать. Когда Танатос заговорил, его голос звучал хрипло. — Но мы тоже люди, Геката. — Ты — возможно. Хотя являются ли людьми Тени Эона? — качнула головой Асмодей. — Но я уж точно не человек. — Айон создавал тебя человеком. — Айон создавал меня сосудом для Завершённости. — Но он прикладывал все усилия, чтобы дать тебе жизнь человека. Неужели ты не понимаешь, что он умер именно ради этого? Чтобы ты не брала на себя бремя целой Завершённости. Чтобы ты могла жить! Крик, который вырвался из груди Асмодей, был до такой степени полон боли, что содрогнулись даже Звери скверны. — Замолчи!

Конец музыкального фрагмента

Воздух со свистом рассекла багряная цепь. Обернувшись вокруг шеи Танатоса, она рывком потащила его назад и со всей силы впечатала спиной в дерево. Танатос вскрикнул. Едва соприкоснувшись с его разгорячённым Хонкай-энергией телом, дерево обратилось бешеным алым столпом. Танатос, закашлявшись, попробовал встать, но мир в глазах пошатнулся, и он смог лишь обессиленно выдохнуть. — Замолчи, — шёпотом повторила Асмодей. Яростным движением отшвырнув один из клинков, она крепче перехватила второй и зашагала к Танатосу так неотвратимо, словно решила вместе с плащом забрать себе и роль Смерти. — Ты злишься, потому что видишь в людях только худшее, — сказал, сплюнув кровь, Танатос. — Из-за Хонкая, из-за убеждений, навязанных тебе Афиной… А, плевать. Я не в том настроении, чтобы разбираться в трагической предыстории антагониста. Он приложил руку к рёбрам. Будь тело настоящим, он бы точно переломал парочку — от такого удара не уберегли бы даже гены Зверя Хонкая. Воплощённое же тело протестующе рассыпалось на данные. План Танатоса граничил с безумием, но именно безумие могло подтолкнуть Асмодей потерять контроль над ситуацией. — В каждой истории поровну намешано и добра, и зла, — добавил он. — Это верно и для человечества. Судить мир только по тёмной его стороне… Довольно паршивый способ потратить отведённое нам время, ты так не думаешь? Приблизившись, Асмодей замерла. Её глаза смотрели сверху вниз двумя рубиновыми осколками. — И это уж точно не то, чего хотел бы Айон. — Не смей говорить о нём. Просто… помолчи. — Он верил: истории людей стоят того, чтобы их рассказывать. И я… Я тоже в это верю. Асмодей стиснула рукоять клинка, но Танатос проигнорировал. Асмодей могла сколько угодно скалить зубы — никакая её ярость, никакие её слова не отняли бы у Танатоса память о самых важных мгновениях. О Гипносе, его величайшей ценности. О госпоже Эвене, которая дала шанс мальчишке, мечтающему подарить брату будущее. Об Айоне и Тейе, людях, которых Танатос без колебаний мог назвать семьёй. О Рее, бабушке Арея, которая вытащила его из плена Сизифа. Об осквернённых, которые сражались за Тейват. О храброй девушке по имени Эйси, о барде по имени Венти, о людях и о фальшивых богах. О Кайрос. Об Аргенти, Тисифоне, Кевине. О Венни. Сизиф точно не стоил того, чтобы за него сражаться. Но Танатос сражался не ради него. Он дрался за самое красивое в этом мире. Чтобы оно могло распускаться подобно цветам. Становиться ярче, сильнее, крепче. Затмевать своим светом тьму. Чтобы завтрашний день был лучше предыдущего. — И потому я верю, что Воображаемое Древо не падёт, — сказал он, без колебаний встретив взгляд Асмодей — взгляд самого Дьявола. — Если мы будем рассказывать свою историю достаточно громко, её услышит хотя бы один читатель. И если эта история окажется достаточно хороша… Он приведёт за собой других. И так история, передаваясь от читателя к читателю, не умрёт никогда. Он потянулся к рукояти обронённой косы. — Поэтому всё, что нам нужно — это написать по-настоящему хорошую историю. На губах заиграла усмешка. Удар, который Танатос нанёс следующим, был не физическим. Он целил в душу. В единственную уязвимую точку, через которую можно было вынудить Асмодей играть по чужим правилам. — Может, это именно то, чего не понимала Афина. Глаза Асмодей потемнели. Она давно знала правду о гибели Афины, но до сих пор отвергала её всем своим истерзанным сердцем — вернее, тем, что оставил от него бушующий Хонкай. — Афине некогда было тешиться пустыми надеждами. Она, видишь ли, была занята, разгребая следствия человеческих дел. Остриё её клинка указало на грудь Танатоса. «Выбирай следующие слова с осторожностью. Перегнёшь палку — и она всё поймёт. Всё-таки пятьсот лет назад… Гипнос был прав». Танатос тихо выдохнул. «Мне стоит изменить подход к решению проблем». — Афина обрекла Тейват на гибель ещё в тот момент, когда стала называть себя богом. Эти слова стали каплей, которая долго нависала над переполненной чашей — и, наконец упав, вынудила скверну выплеснуться через край. С протяжным стоном, какой мог бы прорезать уста пронзённого насквозь, Асмодей воздела руку. Воздух содрогнулся. Багровые языки пламени, плясавшие на остатках дерева, перекинулись на Танатоса. Тело окутал нестерпимый жар. Асмодей неистово пыталась выжечь его из самого мироздания, а Танатос пытался выжить — и не позволить чувствам, запертым глубоко внутри, затащить его в сети бесконтрольной активной Хонкай-реакции. Потонув в скверне, Танатос оторвался от реальности и потому не знал, сколько времени удерживал свою историю от распада. Каждая секунда была подобна маленькой вечности. А когда начало казаться, что это мучение не закончится никогда, за спиной Асмодей появился Кевин. На короткий миг его глаза сверкнули фиолетовым светом — а уже в следующую секунду грудь Асмодей в районе сердца пробил ледяной шип. Вернее, он только казался ледяным, но на самом деле состоял из квантовых частиц и излучал характерную энергию, буквально разъедавшую Асмодей изнутри. — Аид, — выдохнула Асмодей. — Ты… Кевин не стал ждать, когда она придёт в себя: потянувшись вперёд, он попытался сорвать плащ, но Асмодей успела открыть портал. Пальцы Кевина ухватили пустоту. Ругнувшись, он наотмашь ударил перед собой квантовым клинком. Энергия Оренделя всколыхнулась, и Асмодей вывалилась из Воображаемого пространства, словно её небрежно вытряхнули из невидимого мешка. Вскрикнув, она рухнула на землю. Кевин бросился к ней. Асмодей рывком достала шип и тут же откатилась в сторону — квантовый клинок пронзил пустоту. Асмодей взвилась на ноги. Кевин направил клинок на неё. Долю секунды они смотрели друг на друга. — Каждый делает то, что должен, — сказал Кевин. — Каждый делает то, что должен, — вторила ему Асмодей. Её лицо неожиданно смягчилось, а в уголке губ обозначилась улыбка. — Ни о чём не сожалей, мой дорогой Аид. Правая половина лица Кевина дёрнулась, но он совладал с эмоциями и, беззвучно выдохнув, вступил с Асмодей в ожесточённую схватку. Пока они сражались, Танатос встряхнулся — ни дать ни взять намокший пёс. Излишки Хонкай-энергии разлетелись в разные стороны язычками алого пламени. — Ты в порядке? — мысленно спросил Кевин. Танатос потёр раскалённый лоб. Рука целиком покрылась перьями, а почерневшие пальцы увенчали острые когти. — А, не переживай. Не рассыпался, и на том спасибо. Со стороны Кевина донёсся тихий вздох: действия Танатоса явно не пришлись ему по душе, но комментировать он не стал. Благодаря связи, протянутой между двумя осколками спасения, он без труда улавливал даже малейшие намерения Танатоса — а потому знал, что Танатос провоцировал Асмодей намеренно. Сконцентрировав всю свою ярость на нём, Асмодей утратила контроль над полем битвы. Ряды чудищ заметно поредели, а влияние скверны ослабло. Это позволило Кевину наконец оставить Венни с Тисифоной, а самому прорваться на помощь к Танатосу. Что касается Хонкай-энергии… Танатос не слишком переживал насчёт активной Хонкай-реакции. Даже если бы он поддался, рядом были люди, способные его вытащить. Кевин, Венни, Тисифона — все они были одинаково ему дороги, и за каждым из них он мог бы спуститься в ад. Кроме того, из-за резонанса осколков спасения энергетический потенциал Танатоса и Кевина многократно вырос. Они были сильны и по отдельности, но вместе сплетались в кусочек души Астерия, становились на шаг ближе к Эону. Именно поэтому Танатос смог поглотить такой сильный, сконцентрированный поток скверны без особых последствий. — Есть план? — спросил Кевин. Темп их сражения с Асмодей нарастал с каждой секундой: даже восприимчивые к мельчайшим движениям глаза Танатоса не успевали следить за происходящим. Квантовый клинок Кевина рассекал пространство звёздными дугами. Асмодей щедро разбрасывалась алыми вспышками. Шипы из квантового льда вдребезги разнесли оба её клинка, поэтому теперь Асмодей воплощала всё подряд: цепи, копья, хлысты и даже стаи разъярённых коршунов. Кевин сокрушал их быстрыми ударами — не такими мощными, как у Пламенного Правосудия, но точными, не знающими ни колебаний, ни компромиссов. В белом плаще Иная он напоминал ласточку, угодившую в сердце бури. Вот только выражение глаз не давало обмануться: тем, кто управлял бурей, был он сам. — Она знает, что мы хотим вернуть плащ, поэтому ни за что его не отдаст, — отозвался Танатос. — Но мне и не нужно её согласие. Это мой атрибут, Кев. В нём содержится осколок Ядра Смерти. Часть моей души. Подумай вот о чём. Отведя руку в сторону, он призвал косу и, стерев выступившую в уголке глаза кровь, ворвался в эпицентр схватки. На миг они с Кевином встали плечом к плечу. Затем, кивнув друг другу, разошлись и бросились к Асмодей с разных сторон. Стигийская коса и квантовый клинок сверкнули во тьме Хонкай-энергии одновременно. — Квантовое море расщепляет любую историю, утратившую целостность. Но моя история не подверглась расщеплению. Почему? Асмодей сильным ударом отбросила Кевина прочь. Кувыркнувшись в воздухе, он всё же сумел приземлиться на ноги, но потерял равновесие и упал на одно колено. Края дыры на плаще дымились. Впрочем, после исцеления от Хонкая способности Кевина к регенерации вернулись, и рана уже начала затягиваться. Как ни странно, плащ тоже нить за нитью сплетался обратно. Давая Кевину возможность перевести дух, Танатос перехватил инициативу и перерезал Асмодей путь, приняв атаку скверной ненасытным лезвием косы. — Потому что история не утратила целостность. — Именно. Прорвавшись через ревущий алый поток, Танатос попытался достать до Асмодей, но она ожидаемо отступила в портал. Кевин, подняв руку в обожжённой перчатке, снова перетряхнул Воображаемое пространство, не позволяя Асмодей сбежать. — Я по-прежнему остаюсь неразрывно связан с атрибутом, даже когда не владею им физически. Орендель же частично находится в Квантовом море. В месте, где любые связи обретают особое значение. Кевин встал. Пряча под собой подживающую рану, плащ восстановился окончательно. — Я тебя понял. Но она, думаю, тоже. Поэтому осторожничает. Держит дистанцию. — Есть идеи, как с этим быть? Глаза Кевина спешно обежали поле боя. — Давай выиграем тебе шанс. — Понял, идей нет. Наш девиз: слабоумие и отвага! — Разбежавшись, Танатос широким прыжком сократил дистанцию до Асмодей, попутно сразив Зверя скверны. — Приятно работать с вами, господин Каслана. Кевин скрылся во всплеске квантовых частиц, а уже через пару секунд появился за спиной Асмодей. — Прости. Асмодей среагировала мгновенно: отшвырнув Танатоса мощной атакой, она развернулась, приняла удар Кевина алым щитом. Щит разлетелся. Осколки, подхваченные направленным энергетическим потоком, устремились к лицу Кевина. Он увернулся, но один из осколков всё же успел прорезать ему скулу, и теперь от каждого его движения в воздухе оставались россыпи кровавых капель. — За что? Я же на полном серьёзе. Асмодей щёлкнула пальцами. Частицы скверны, попавшие в порез вместе с осколком, вгрызлись в лицо Кевина, и оно начало стремительно покрываться сеткой красных прожилок. Кевин пошатнулся. Пытаясь справиться с заражением, он призвал на помощь квантовые силы, отчего его глаза вспыхнули в полумраке яростными фиолетовыми огнями. Танатос стряхнул опалённые перья и, сильным ударом косы вынудив Асмодей отступить, мысленно укрепил их с Кевином связь. Кольцо на почерневшей руке принялось жадно впитывать Хонкай-энергию. — Я благодарен судьбе за возможность сразиться плечом к плечу. — Танатос… Кевин на мгновение прикрыл глаза. Прожилки выцвели так же быстро, как появились. Удобнее перехватив рукоять клинка, Кевин пересёк поле боя с такой скоростью, что под его плащом заплясали вихри квантовых частиц. Они с Танатосом атаковали Асмодей одновременно. — Не помри, — с усмешкой сказал Кевин. — Ни за что. Мне ещё выгораживать мелкую перед родителями. Глядишь, поймут, что она Воображаемое Древо спасла, и не станут откусывать ей голову. Вместо того, чтобы уже по привычной тактике скрыться в портале, Асмодей воздела руку, и на Танатоса с Кевином просыпался дождь из пылающих веток. Кевин успел растянуть над их головами барьер. — Ей не станут. А вот тебе… — На собственном опыте говоришь, да? Мелодия души Кевина изменилась: сквозь резкие, грохочущие ноты мрачной решимости прорвалась скрытая теплота. Он мысленно засмеялся, и Танатос сразу понял, что он вспоминает Тейват. — Именно. За лезвием косы Танатоса протянулся алый шлейф. От напряжения воздух взвыл — так оглушительно, словно на Оренделе завёл двигатель невидимый корабль. Кевин, вытянув руку, сосредоточил силы на Воображаемом пространстве вокруг Асмодей. Мрак озарился снопом фиолетовых частиц: Кевин пытался окружить её квантовой энергией, чтобы ослабить Ядро Пустоты, не дать ей снова сбежать в портал. По губам Асмодей скользнула усмешка. Кевин даже не успел осознать, что произошло. Одно её движение — и Танатос, провалившись сквозь расщелину в реальности, оказался в небесах Оренделя. Выпущенная из косы мощная волна прокатилась по руинам города, обращая в пепел деревья, и в конце концов разбилась о серебристые рельсы вдали. Танатос стремительно нёсся навстречу земле. Крыльев, способных хотя бы замедлить падение, у него больше не было — Кевин отсёк их собственными руками. Оглушённый, Танатос даже не мог призвать на помощь Хонкай. — Блядь, — тихо ругнулся Кевин. Асмодей с прежней усмешкой склонила голову набок, словно с нетерпением ждала его дальнейших действий. Кевин снова ругнулся, воздел клинок, но Асмодей не дала броситься к Танатосу. — Ты должен сражаться со мной. Ошарашенный её натиском, Кевин отразил один удар, второй, третий — а четвёртый пропустил. Шип скверны насквозь пронзил плечо. Пошатнувшись, Кевин отступил к кафе. Бушующие вокруг потоки Хонкай-энергии разносили по всему Оренделю алые искры. Кевин снова попытался найти взглядом Танатоса, но из-за скверны сознание мутилось, и окружающий мир утратил чёткость. — Ты должен понять это, Аид. Ещё один удар Асмодей настиг сбоку. Кевин выдохнул, наугад ударил квантовым клинком. Атака ожидаемо прошла мимо цели. «Чёрт. Если бы я только мог отправить её в Квантовое море…» Но из-за Ядра Пустоты связь Асмодей с Воображаемым Древом была слишком крепка. Квантовый клинок не мог разорвать её — и, как следствие, не мог отправить Асмодей на кладбище историй. Судьи всегда обладали сильными историями, которые отторгали законы реальности и не желали так просто поддаваться забвению. — Ты должен научиться отбрасывать ненужное, — продолжала Асмодей. — Принять тот факт, что не можешь спасти всех. Её шипы продолжали разить со всех сторон. Кевин сумел укрыться за квантовым щитом, но от воздействия скверны даже он покрывался трещинами. — Ведь если ты поддашься чувствам, если хоть на секунду позволишь себе оторвать взгляд от цели… Мощный удар Асмодей пробил щит. — Бог Спасения не сможет спасти никого. Кевина швырнуло об стену и протащило через всё кафе. Он услышал крик Венни, но не разобрал содержимое. Верх и низ перепутались местами. Мысли в голове столкнулись, будто две вероятности, из-за чего по сознанию прокатилась болезненная пульсация. Вывалившись с другой стороны кафе в компании щепок и кленовых ветвей, Кевин смог только судорожно выдохнуть, ощущая на губах железный привкус крови — и обессиленно ткнуться затылком в землю. Именно в этот момент вместо поля боя он увидел небо. Небо, с которого на него, вопреки облакам Хонкай-энергии, неотрывно смотрела серебряная звезда. Кевин, от хаоса в голове утративший связь с реальностью, невольно потянулся к ней — и вдруг сквозь мутную пелену рассмотрел силуэт Танатоса. Танатос больше не падал. Крылатая Тисифона успела взмыть над Зверьми скверны и подхватить Танатоса прежде, чем тот разбился. Удивительно. У Икара больше не было крыльев, способных вознести его к звёздам, но даже утратив их, он не сгинул в бушующих волнах. Ведь рядом оказались люди, готовые его подхватить. Жаль, ни одна интерпретация легенды об Икаре не отразила такой сюжет: разбившись о небосвод, человеку необязательно падать и тонуть. Он может положиться на тех, кто летит следом. И если они окажутся достаточно надёжными, достаточно сильными, чтобы удержать его… Икар сможет пробовать взлететь бесчисленное количество раз. До тех пор, пока не найдёт правильный способ коснуться неба. Рука, протянутая навстречу звезде, сжалась в кулак. — Кевин! Он сморгнул, прогоняя туман в голове. Кто-то подбежал, ухватил его за плечо, помог сесть. Разумеется, это была Венни. Кевин сжал её локоть. Уже понимая, что произойдёт дальше, он поднялся, решительным движением задвинул Венни себе за спину. Из дыры в стене кафе спрыгнула Асмодей. Её правая рука сжимала рукоять Стигийской косы — та упала, когда Асмодей метким сгустком Воображаемых сил выбила Танатоса в портал. — Я говорила. Твои привязанности станут причиной твоего поражения, Аид. И это поражение… Она вскинула косу. — …которое ты не можешь себе позволить. Венни за спиной изумлённо выдохнула: она не до конца понимала, что имеет в виду Асмодей. Кевин понимал. Он знал, что она права — и ненавидел этот факт каждой страницей своей истории. С той же силой, с какой ненавидел самого себя. Однако чувства не могли ничего изменить. Интуитивное движение вперёд, на поводу сиюминутных порывов, подходило Дураку. А для спасения Воображаемого Древа требовалось нечто другое. Перейти от абстрактной мечты, диктуемой серебряной звездой, к конкретной цели. Кевин понимал, что этот переход невозможен без жертв. И что без этого перехода Воображаемое Древо будет обречено на гибель. Он на мгновение прикрыл глаза. Да, он мог перенести Венни в безопасность. Хотя бы на противоположную сторону кафе. Подальше от Асмодей, подальше от смертоносной Стигийской косы, которая в непредсказуемых руках становилась страшнейшим во вселенной оружием. Но из-за того, что Асмодей видела в Венни слабость Кевина, она видела в её присутствии на поле боя шанс наконец убить его. И потому не смотрела наверх. Если ты поддашься чувствам, если хоть на секунду позволишь себе оторвать взгляд от цели, Бог Спасения не сможет спасти никого. Выдохнув, Кевин встретил взгляд Асмодей. Венни должна была остаться здесь, но это не значило, что Кевин согласился бы подставить её под удар. Пускай жертва была необходимой частью истории, Кевин мог изменить её контекст. Сменить точку зрения. Подобным образом люди обладали свободой обращаться к разным сторонам своей константы. «Никто не говорил, что жертвой, которую нужно принести, обязана стать Венни». — Отпусти её. — С какой стати? — удивилась Асмодей. — Кевин! — протестующе вскричала Венни. Заведя руку за спину, Кевин ухватил её запястье, с силой сжал. Венни замолкла. «Верь мне, — пытался передать ей Кевин. — Пожалуйста, верь, как верила у Алькасар-сарая». — Ты получила, что хотела. Нет никакого смысла множить жертвы. — «Жертвы»? — усмехнулась Асмодей. — Нет, Аид. Эта девочка — не жертва. Она отмечена силой, которой я не могу найти объяснения, и пока она жива, она снова и снова будет мне мешать. Она сделала шаг вперёд. Кевин с Венни отступили. — Ты можешь лишить её этой силы, — сказал Кевин. — Потому что… Она принадлежит мне. — Что? — изумлённо выдохнула Венни.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Christian Reindl, Lloren — Into The Fire - instrumental. Ставьте на повтор

Асмодей вздёрнула брови. — Убьёшь меня, и наша с Венни связь прервётся. Она больше ничем не сможет тебе помешать, — добавил Кевин. — Если не веришь, прочитай мою историю. Хонкай ведь даёт тебе такую возможность. Загляни в мою душу. Скажи, вру ли я. Глаза Асмодей, недоверчиво прищуренные, вспыхнули. Никто не двигался и ничего не говорил. Только взгляд Асмодей скользил из стороны в сторону, а на землю осыпались алые искры. — Кевин… — неуверенно позвала Венни. — Не надо меня спасать. «А зачем мне ещё дана эта константа, если не для спасения всех детей Воображаемого Древа?» Асмодей вздохнула. Как и всегда, на дне её глаз проскальзывали чувства, спрятанные глубоко под непроницаемым слоем скверны. Но Кевин давно научился смотреть сквозь скверну. Поэтому без труда видел то, что так тщательно, так трепетно укрывала Асмодей. Он видел Гекату. Её сожаление. Разочарование. Боль. — Значит, это твоё решение? Кевин промолчал. Асмодей качнула головой. — Жаль. Ты мог бы добиться большего, Аид. Взлететь выше остальных. Но ты выбрал остаться человеком. А люди, как известно, не птицы — и не умеют летать. Поэтому… Она перехватила косу второй рукой. Венни попыталась оттолкнуть Кевина, но он стоял спокойно, недвижимо. — Не обессудь, что я превращу тебя в демона. Асмодей исчезла — а затем появилась за спиной Венни. Венни выдохнула, и сразу после этого одновременно произошло несколько вещей. Кевин заранее подготовленным намерением перенёс её на несколько метров вправо — вместо желанной цели коса Асмодей прорезала и молниеносно растянутый щит, и кожу на спине. В ту же секунду Тисифона, которая как раз подлетела ближе, отпустила Танатоса, и он прямо в падении потянулся к Асмодей. Асмодей ушла в сторону, но пальцы Танатоса успели скользнуть по плащу. А большего ему, в общем-то, было и не нужно. Широкий поток Хонкай-энергии отшвырнул Танатоса в сторону. Он кубарем прокатился по земле и, ударившись об дерево, затих. Асмодей сжала рукоять косы, нацелилась на Венни, но дорогу ей преградила Тисифона. Остриё косы устремилось к её сердцу. Большой и средний палец Кевина соприкоснулись друг с другом. Перегнувшись через плечо Тисифоны, Венни швырнула зажигалку. Асмодей, не ожидавшая такой приземлённой атаки, инстинктивно уклонилась. Пролетев мимо цели, зажигалка упала в траву. Асмодей хмыкнула, но тут трава, подпалённая крошечным огоньком, прямо под её ногами обратилась пылающим ковром. На долю секунды Асмодей отвлеклась. Кевин щёлкнул. Глаза Тисифоны вспыхнули. Пускай Асмодей постоянно подпитывалась Воображаемой энергией, Орендель на целую половину принадлежал Квантовому морю. А в Квантовом море между всеми копиями одного и того же персонажа существовала связь. Именно её укрепил своим воздействием Кевин. После его щелчка в сознании Тисифоны пробудилось одновременно несколько версий Люмин. <УбейАсмодейУбейАсмодейУбейАсмодей> <Мы больше никогда не дадим ей над нами власти>. <С□о, Ит□□, □ай□□н… Ты □сё е□□ по□□ишь их им□н□?> <СТАНЬ. КАРАЮЩИМ. ВЕРШИТЕЛЕМ. НЕИЗБЕЖНОЙ. СУДЬБЫ. СТАНЬ. СТРЕЛОЙ. ПРАВОСУДИЯ>. Каждая из этих версий была Судьёй. И хотя ни одна Люмин не владела Ядром Хонкая, вместе они оказались достаточно сильны. В сознании Асмодей одна за другой возникали крылатые тени. Каждая из них была вооружена клинком, каждая подступала с напором вершителя правосудия, и чем сильнее смыкалось кольцо теней, тем больше Асмодей утрачивала контроль над реальностью. Сложно ясно видеть поле боя, когда разум полнится фигурами, жаждущими справедливого возмездия за свою переломанную судьбу. Оставалось реализовать последнюю часть плана. Покачиваясь, у дерева поднялся Танатос. С того момента, как он коснулся Асмодей, по его плечам струилась тьма. Чёрная дымка спешно сплеталась перьями — а через пару секунд за спиной Танатоса опал плащ, похожий на вороньи крылья. Последний божественный атрибут вернулся к законному владельцу. Одно прикосновение к плащу — вот и всё, за что сражались ребята. Благодаря фрагменту Ядра Смерти внутри плаща Танатос по-прежнему оставался с ним связан. Ему нужно было лишь пробудить историю, спящую из-за воздействия Асмодей. Напомнить плащу, кому он должен был служить на самом деле. Вокруг кольца Танатоса завихрились алые потоки. Он поднял руку, медленно, но при этом непреклонно, как сама Смерть. На перьях плаща заплясали золотые искры — частицы Воображаемых данных. «Сейчас или никогда», — понял Кевин. Он потянулся было вперёд, за косой в руках Асмодей, но тело сковала неожиданная слабость. Рану, нанесённую божественным атрибутом, переполняла скверна — Танатос же был слишком занят, подготавливая всё необходимое для плетения последнего образа, а потому не мог помочь. Кевин ругнулся. Заставил себя сделать шаг. Если они упустят этот шанс, Асмодей, скованная такими невероятными усилиями всего на несколько секунд, вырвется — и уже никогда не позволит себя победить. Колени подогнулись. Кевин буквально чувствовал, как в кожу на спине вгрызаются красные прожилки. Остриё Стигийской косы сверкало всего в паре метров, но Кевин не мог, просто не мог заставить себя преодолеть их. Он наконец находился так близко к цели… И оставался бесконечно от неё далёк. От глубины отчаяния с губ сорвался крик. Одна только мысль о последствиях неудачи приводила в бессильный ужас. Кевин снова потянулся вперёд, сквозь дурман, сквозь опутывающие сети заражения. Он готов был разбиться вдребезги, но победить. Потому что эта победа значила всё.

А без неё в чёрную дыру обратилась бы вся вселенная.

Даже если он не дотянет до конца, даже если ради этого решающего взмаха Стигийской косой придётся отдать всего себя… Он должен был сделать его. Любой ценой. Ради зыбкого шанса на спасение. Ради того, чтобы у Воображаемого Древа было будущее. Даже если место Кевина в этом будущем займёт кто-то другой. Танатос, может. Или другой Кевин. Новый Дурак, мечтающий коснуться звёзд. Он не выдержал. Прожилки распространялись не только по коже — они просачивались внутрь, подбирались к самому сердцу. Зловещее ощущение, которое сотни лет назад преследовало во время Сентября Катастроф, возвращалось. Кевин сгорал. Любые его попытки призвать косу с помощью квантовых сил или открыть портал оборачивались неудачей. Любые его попытки оборачивались неудачей. И в тот момент, когда отчаяние уже достигло своего пика, мимо кто-то проскочил. Рукоять Стигийской косы крепко ухватила знакомая рука. Венни долю секунды смотрела на Кевина, на его побелевшее лицо с тёмными провалами глаз — а затем, кивнув самой себе, совершила тот самый необходимый взмах. Её намерение, твёрдое и ясное, словно луч света в царстве теней, взяло косу под контроль. Остриё резало не реальность, а то, что лежало за ней. Следуя плану, Венни пыталась отделить душу Асмодей от тела. Но она была просто… девочкой. А божественные атрибуты и просто девочки на редкость плохо сочетались друг с другом.

Конец музыкального фрагмента

— Венни, — прохрипел Кевин. Перед глазами мелькнуло лицо Чихары Рин: Кевин не успел попрощаться с ней, но видел тело, которое увезли из дома Керуша после Ночи тысячи кайданов. Чихара Рин погибла от воздействия кольца. Эта лиса, пережившая огромное количество передряг и поймавшая добрую сотню негодяев, всегда была сильна и умна. Но это не уберегло её от Хонкая. Приняв на себя удар, предназначенный сыну, она в одночасье обернулась пустой оболочкой, лишённой огня столь яркой, столь громкой, столь прекрасной истории. И теперь схожая судьба ждала Венни. Она держала косу, а от бешено ревущих потоков Хонкай-энергии её история рассыпалась золотыми искрами. Кевин сразу вспоминал ту Венни, что сгинула в недрах чёрной дыры. Маленькую девочку, которая до последнего искала в глазах Кевина надежду на спасение — а потом растаяла, не оставив о себе даже памяти. Он вспоминал бесчисленных Венни других Тейватов. Тех Тейватов, которые он пытался, но не мог спасти. Мысль, зародившаяся в глубинах сознания, была очень детской. Совсем не подходящей тысячелетнему существу — и уж тем более тому, кем Кевин в скором времени собирался стать. Но он решил позволить себе эту вольность. В самый последний раз. «Я не хочу снова терять тебя». Руки сжались в кулаки. «Я дожил до этого момента только из-за вас. Ради вас. Потому что хочу спасти вас. Потому что мир без вас…» Словно отзываясь на порыв, рождённый в самом сердце одной человеческой истории, серебряная звезда в небесах Оренделя вспыхнула ярче — и прорезала своим ясным светом мрак Хонкая.

Потому что мир без вас — это не тот финал, на который я готов согласиться.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Ivan Torrent — Icarus (feat. Julie Elven). Ставьте на повтор

В одном глазу заплясали фиолетовые огни. Второй, наоборот, наполнился золотом: история Кевина вспыхнула так ярко, что её сила не помещалась внутри. Будто привлечённые пламенем мотыльки, бесчисленные истории других осколков спасения вспорхнули из глубин Квантового моря и устремились к Кевину, к его желанию, столь же огромному, столь же яркому, как у Астерия. К желанию, способному одним своим существованием обнять целый мир. Откликаясь на его зов, осколки спасения говорили наперебой. А громче всех звучали два голоса. Один принадлежал Танатосу, вынужденному наблюдать за происходящим одновременно с попыткой сковать Асмодей узами последнего образа. — Спаси её! Чёрт возьми, Кевин, мы обещали вернуть её домой! А второй… — Я помогу. Кевин ощутил со стороны Венни сильный импульс. Прищурившись, он разглядел за её спиной размытый силуэт. Человек в простом тёмно-фиолетовом плаще с оранжевым подкладом одной рукой обнимал Венни за плечо, словно помогал ей устоять под яростным натиском Хонкай-энергии, а второй тянулся навстречу Кевину. Это был Азраил. Объясняя Асмодей причину необычайных сил Венни, Кевин соврал. Вернее, не сказал всей правды — и именно поэтому Асмодей не смогла прочесть об обмане в его истории. Силы, которые оберегали и поддерживали Венни с того момента, как она провалилась в ловушку сна, в самом деле принадлежали Кевину. Но не тому, который волей случая встретился с ней на просторах вселенной — тому, который приглядывал за ней ещё с Сентября Катастроф. Душа Азраила до сих пор оставалась привязанной к Воображаемому Древу. Аид сам подтолкнул его к этому решению: ему нужен был тот, кто разыщет в Тейвате разрушенную душу Арея. Азраил верно следовал расписанному сценарию Аида, но время от времени вырывался из-под контроля незримого автора своей судьбы — и принимал своевольные решения. Как, например, вмешательство в революцию «Холодного огня». Или помощь Венни. В момент, когда она приняла роковое решение отправиться в руины древней Валентии в одиночку, Азраил привязал к ней небольшой фрагмент своей души. Этот фрагмент стал чем-то вроде невидимой бабочки на плече. Он не оказывал на Венни влияния, не подталкивал её ни к каким решениям, он позволял ей ошибаться и расти так, как она посчитает нужным — и в то же время оставался страховочным тросом. Гарантией того, что даже если Венни по доброй воле бросится навстречу падению, она сможет расправить крылья и взлететь. Вот почему часы Танатоса сдвинулись с места. Вот почему их всех так непреодолимо тянуло друг к другу через бесчисленные мили Воображаемого пространства, через любое расстояние и время. Вот почему Венни смогла воспротивиться влиянию Хонкая и видела в момент борьбы душу Азраила. Вот почему и сам Аид встретил его в поезде, везущем его к смерти. Всё это время Азраил оставался рядом. Одно его присутствие наращивало энергетический потенциал Венни до такой степени, что сейчас она могла бы потягаться силами с Архонтом. И именно этот факт предоставил Аиду возможность действовать. Тысячи историй осколков спасения переплелись в его душе. Раны затянулись. Скверна, схлынув тёмным потоком, распалась алыми искрами, растаявшими без следа. Над головой Аида зыбким контуром обозначилась корона из переплетённых звёзд, а за спиной распахнулись квантовые крылья. Он бросился вперёд, прикрыл крыльями беззащитную Тисифону, которая до сих пор подавляла силой своего сознания волю Асмодей. Потоки Хонкай-энергии попытались отбросить его назад, но тут Азраил, не отпуская Венни, второй рукой перехватил Аида за запястье. — Раствори этот фрагмент, — сказал он. — Если используешь его, всё должно получиться. — Твоя душа утратит целостность, — предупредил Аид. По губам Азраила скользнула улыбка. — В таком случае… В Квантовое море мне лучше не соваться. Аид выдохнул. Колебаться было некогда. Усилием воли преодолев сопротивление Хонкай-энергии, он подтянул себя к Венни. Их с Азраилом силуэты слились, став одним целым, и потому Аид ощутил с Венни особо крепкую связь — Воображаемую нить, по которой он собирался передать ей силы. В конце концов… Сейчас, в Квантовом море, с поддержкой бесчисленных осколков спасения, которые не выдержали борьбы и провалились на кладбище историй, он стал близок по силам к Эонам. А Эоны, как известно, могли выбирать себе Эманаторов — тех, кому они решали даровать значительную силу своего Пути. Кевин не был Астерием. Лишь его Тенью. Но для того, чтобы выдержать натиск Стигийской косы и не рассыпаться золотыми фрагментами, Венни и не нуждалась в полных силах Спасения. Поэтому Тень Эона сделала то, на что хватало её сил и чего было достаточно. Вознесла Венни до Тени Эманатора. Воздух разорвался, опалив тело нещадным жаром. Волосы Венни, которые прежде метались из стороны в сторону, будто язычки алого пламени, вспыхнули по-настоящему — и обратились двумя длинными пылающими хвостами. Их яркий свет разгонял тьму Оренделя подобно неугасающему факелу в сердце шторма. Подобно маяку, ведущему заблудшие души домой. За спиной Венни соткался полупрозрачный плащ — вихрящийся сгусток огненной энергии. Глаза сияли золотом: Воображаемая энергия свободно буйствовала на страницах её истории, переписывая само её ядро, сплетая её с нужной стороной константы. <История обретает свою кульминацию>. <История находит желаемое продолжение>. <Выбранный персонажем вектор развития: Неугасающее пламя Спасения>. С губ Венни слетел крик. Она кричала не от боли — от переполняющего душу чувства решимости, от пылающего огнём желания довести начатое до конца. Реальность вокруг косы затрещала. Оставляя за собой шлейф, алые частицы в котором переплетались с золотыми, лезвие прорезало саму ткань бытия. Венни наконец сумела завершить свой взмах. Девочка с пламенем в сердце сыграла роль Смерти, чтобы привести Воображаемое Древо к Спасению. В тот момент, когда незримые нити, которые привязывали душу Асмодей к телу, лопнули, по Оренделю прокатилась пульсирующая алая волна. Косу отнесло в неизвестном направлении. Венни инстинктивно закрылась руками, наклонилась вперёд, пытаясь удержать равновесие, но натиск волны оказался слишком велик — её потянуло в сторону деревьев, опасно щетинившихся ветвями. Кевин, отпустивший её на время трансформаций, снова оказался рядом, крепко обхватил за плечи. Они с Венни успели обменяться взглядами. На радужке Венни до сих пор догорали золотые искры, но несмотря на всё происходящее, она сохраняла едва ли не ледяное спокойствие. Кевин прижал её к себе. — Готовься, — сказал он. Венни не стала спрашивать, к чему. И так ясно: когда трое из вас так или иначе связаны с Путём Спасения, готовиться следует ко всему сразу. К тому, что просто не будет — это уж точно. В следующую секунду волна накрыла их с головой. На пару мгновений показалось, будто Орендель, не выдержав всплесков энергии, всё же оторвался от Воображаемого Древа и рухнул в Квантовое море. В наступившей свистопляске не было видно ни звёзд, ни кафе, ни даже стоявшего посреди деревьев Танатоса. Звуки сталкивались друг с другом, сливаясь в жуткую какофонию. Сама реальность, пошатнувшись, начала покрываться сеткой золотых трещин. Потеряв из виду Тисифону, Кевин укрыл крыльями Венни — едва ли это помогло бы в случае крушения истории Оренделя, но хоть немного ограждало от воздействия разрушительной энергии. Кевин успел почувствовать, как Венни обхватила его в ответ: она тоже пыталась уберечь его, прикрывая спину огненным щитом. А затем — в тот момент, когда казалось, что Орендель разлетится на кусочки и останется висеть посреди ветвей Воображаемого Древа сгустком мемории — всё потонуло в темноте и тишине.

Конец музыкального фрагмента

              Уткнувшись лицом в Кевина, Венни долгое время не рисковала пошевелиться. Меньше, чем за полчаса, она успела сразить несколько десятков Зверей скверны (кто бы мог подумать, что уроки госпожи Ноэлль пригодятся в сражении на заброшенной планете), соединиться для получения сил со своими копиями в Квантовом море (она надеялась, что Танатос с Кевином никогда об этом не узнают), раз двести перепугаться за друзей (ну почему они всегда такие сумасшедшие), почти зарядить зажигалкой по лбу Асмодей (эх, жалко, что промахнулась) и, наконец, взять в руки артефакт Смерти. Она не знала, что конкретно случилось после, но догадывалась. Успела ощутить странные колебания собственной души: как будто на страницах истории ненадолго появился персонаж, которого по всем правилам там быть не должно. Венни хорошо знала этого персонажа. Не догадывалась только, что всё это время он был рядом. И вот теперь она, благополучно пережив разрыв души Асмодей с телом, всем своим обострившимся за последнее время чутьём ощущала нечто неладное. Будто план, к которому они пришли в кафе, получилось реализовать лишь наполовину. Орендель выстоял, а ребятам удалось не рассыпаться на данные, но по какой-то причине Венни чувствовала себя так, словно безвозвратно оторвалась от Воображаемого Древа и теперь медленно летела навстречу чёрной дыре. Кевин мягко похлопал её по плечу. Открыв глаза, Венни обнаружила, что они стоят в кромешной темноте. Неподалёку, потирая голову, поднялся на ноги Танатос. В его алых глазах, всё ещё легонько мерцающих от переизбытка Хонкай-энергии, читалось раздражение. — Тисифона? — спросил он. Кевин покачал головой. — Мы с Венни потеряли её из виду. Наверное, её отнесло взрывной волной, и Асмодей попросту до неё не дотянулась. Пока Кевин проверял состояние Танатоса, Венни бегло осмотрела собственные руки. Ещё недавно они держали божественный атрибут, а потом сочились пламенем так, словно превратились в фонтаны элементальной энергии. Сейчас большая часть силы ушла, но от волос, укоротившихся обратно, до сих пор разлетались искры. — Что случилось? — сжав кулаки, спросила она. Танатос откашлялся. Пытаясь насильно проводить душу Асмодей на Воображаемое Древо, он истратил слишком много сил. Не так-то просто отправить в нокаут четверть Завершённости с Ядром Пустоты внутри. — Сложная душа. — Он пожал плечами. — Так бывает. Пытаясь сплести последний образ, начинаешь вчитываться в историю человека. Некоторые особо сильные души могут вольно или невольно затянуть тебя внутрь. А душа Асмодей настолько сильна, что сопротивляется власти трёх атрибутов — и двух осколков спасения. Кевин со вздохом скрестил руки на груди. — Как представлю, что моё физическое тело осталось на Оренделе в компании Тисифоны… — Не удивляйся, если очнёшься подвешенным за одну ногу где-нибудь на клёне посреди кафе, — хихикнула Венни. — Уж она не упустит шанса поиздеваться. Кевин одарил её взглядом, в котором плескались насмешливые искры, но быстро посерьёзнел и покачал головой. — Если от кафе вообще хоть что-нибудь осталось. — Ну, я предупреждал, — отозвался Танатос. — А я говорил, что это самое подходящее на Оренделе место. Вы же не думали, что я выбрал его из сентиментальных побуждений? Венни с Танатосом переглянулись. — Именно так мы и думали… — неловко почёсывая затылок, пробормотала Венни. Кевин слегка ухмыльнулся. — Для такого уровня сентиментальности я уже староват. Нет. Под кафе находится одна из заражённых Хонкаем зон. Она пролегает достаточно глубоко, чтобы не оказывать на поверхность пагубного влияния, но в то же время могла незаметно подпитывать Танатоса в бою. — Но и Асмодей тоже, — удивилась Венни. — Разумеется, — бесстрастно отозвался Кевин. Не успела Венни возмутиться, как Танатос проронил: — О. — Он поднял глаза, перехватил взгляд Кевина. — Тот шип из квантовой энергии, которым ты пронзил Асмодей. Ты исказил её историю? — Нарушил её связь с Хонкай-энергией заражённой зоны, — кивнул Кевин. Венни пожалела, что рядом нет Тисифоны, способной выдать ехидный комментарий на любой случай жизни. Танатос же, уперев руки в бока, смерил Кевина недовольным взглядом. — А нас ты предупредить не собирался? — Мне было важно, чтобы Асмодей ни о чём не догадывалась, — объяснил Кевин. — Иначе искажение истории не сработало бы. Или она бы заметила его — и исправила. Танатос со вздохом приложил руку ко лбу. — О, Эоны! Я даже не знаю, боюсь ли я тебя или восхищаюсь. Кевин печально ухмыльнулся и решил перевести тему. — Полагаю, нужно добраться до ядра? Танатос щелчком сбил налипшую на перо алую искру. — Ага. Ядро истории, — объяснил он недоумевающей Венни. — Самая суть человеческой души. Провожать Асмодей на Воображаемое Древо придётся изнутри. — Хотите сказать, она позволит нам это сделать? — недоверчиво выгнула бровь Венни. Стоило ей это сказать, как тьма содрогнулась. Венни едва успела отдёрнуть Танатоса и Кевина назад: пустота, которая служила в этом странном месте подобием пола, гулко завибрировала. По ней побежала тревожная рябь. — Бежим, — скомандовал Танатос. Повторять никому не пришлось: развернувшись, все трое опрометью бросились в неизвестность. Пространство за их спинами искривилось. Обернувшись через плечо, Венни успела рассмотреть, как во мраке неистово заплясали вытянутые тени с пылающими, будто налитыми кровью глазами. Тени преследовали беглецов совершенно бесшумно, но внутри чужой души истории Венни, Кевина и Танатоса перепутались окончательно. Поэтому Венни воспринимала мир таким, каким его обычно слышал Танатос. Тени выли. Сливаясь в хор, их потусторонние голоса звучали грозным боевым кличем. Его сопровождал грохот барабанов, нарастающий по мере того, как тени подступали ближе. А в эпицентре этого безумия надрывалась плачущими нотами едва различимая скрипка. Это были ярость и скорбь Асмодей. Запертые в клетке её души, они долгое время терзали друг друга — но теперь, ощутив чужое присутствие, вместе устремились в погоню. — Смотри на дорогу, — одёрнул Танатос. Впрочем, никакой дороги под ногами не было. Вокруг разливалась тьма. Памятуя о разъяснениях Одиннадцатого, Венни подозревала, что она отражает заполнивший душу Асмодей Хонкай. Но ведь Хонкай не был ядром её истории. Асмодей родилась из любви Айона, из его желания защитить Тейват. Венни ни за что бы не поверила, что столь чистый порыв мог породить чудовище. Даже если благие намерения порой сбивали людей с пути, в их сердцах всё ещё теплились угольки их прежнего «я». И это значило, что при должном усилии можно было раздуть из этих угольков пламя. «Никто не рождается злым», — говорила Серафина. Это было верно для Тисифоны, для Нидхёгга, для Одиннадцатого. Для дурацкого Принца Бездны. Даже для Афины и Элисы. А значит, было верно и для Асмодей. Ведомая этой мыслью, Венни вытянула руку. Силы, дарованные ей Кевином на Оренделе, откликнулись незамедлительно, и сжатый кулак окутало облако огненной энергии. Она не выжигала, но согревала — ласково, уютно, словно костёр посреди холодной ночи. Долю секунды Венни любовалась, как язычки пламени покорно пляшут между костяшек, как они сплетаются в причудливые узоры, напоминающие орнаменты на фресках Теликоса. Увы, тени за спиной продолжали выть, а барабаны продолжали тревожно грохотать. Венни с неохотой бросила созерцать проявление своих новых сил и отправила вперёд огненную вспышку. Яркое сияние выхватило из тьмы силуэт, облачённый в лёгкое платье. Венни разглядела длинные белые волосы, охваченные венком из лилий, слегка прищуренные в ласковом выражении глаза с голубым отливом и полосы тёмных шрамов на запястьях. Нежная девушка с серьгами в виде полумесяцев наблюдала за погоней с такой печалью, словно само присутствие теней в клочья рвало ей сердце. Танатос изумлённо выдохнул. — Это Кратейя! — воскликнул он. — Младшая Луна! — За ней, — призвал Кевин. В самом деле: перед тем, как отправленный Венни всполох угас, Кратейя успела показать куда-то вправо. Когда Венни метнула ещё одну вспышку, Кратейя уже исчезла. Помогая оторваться от теней, Танатос ухватил Венни за руку. Кевин бежал впереди. Несмотря на то, что все трое подгоняли себя кто огненным потоком, кто Хонкаем, а кто квантовой энергией, тени всё равно двигались быстрее — и неумолимо приближались. Венни не хотела знать, что случится, если с ними соприкоснуться. Она подозревала лишь, что легко не отделается даже осквернённый Танатос. Ситуация выглядела безнадёжной. Венни, Танатос и Кевин по очереди пытались атаковать тени, но те, казалось, не замечали: распадаясь тёмной дымкой, уже через пару мгновений они собирались снова и возобновляли погоню с двойным усердием. В глазах Танатоса промелькнуло отчаяние, но тут в той стороне, куда указывала Кратейя, полыхнул яркий голубой свет. Через тьму протянулся мерцающий разрыв, из которого хлынул поток энергии — настолько чистой, настолько первозданной, что у Венни даже не получилось определить её природу. Озаряя отравленную историю Асмодей, свет прокатился волной, вынудил тени пугливо отступить. Венни изумлённо выдохнула: из разрыва показался человек. Он не был ни высоким, ни крепким. Если бы Венни встретила его на мондштадтских улицах, она бы не отличила его от обычного мальчишки. Чёрные вихры непокорных волос, голубые глаза, ясные, как танец солнечных бликов на поверхности заледеневшего родника. Человек источал спокойствие, но его улыбка была отмечена лёгкой печалью. Словно он знал, что должен сделать — и немного об этом сожалел. — Гипнос! — обрадованно воскликнул Танатос. На бурные приветствия не было времени. Ступив из разрыва в эпицентр истории Асмодей, Гипнос поднял обе руки, развёл их в стороны, раскрыв между тенями и их желанными жертвами щит из той же голубой энергии. Эта энергия принадлежала Ядру Сознания. — Привет, братик, — улыбнулся Гипнос, обернувшись через плечо. Щит пока держался, но тени бились с ожесточением, и по его полупрозрачной поверхности уже поползли трещины. Бросив в их сторону встревоженный взгляд, Гипнос повернулся. — Геката спрятала ядро своей истории очень глубоко, — сказал он первым делом. — Но я открою вам путь. — Как? — покачал головой Танатос. — Ну, я же теперь Судья Сознания. Сейчас соображу. Гипнос снова посмотрел на щит. Его брови легонько сдвинулись к переносице, а губы на пару мгновений сжались в тонкую линию. Венни только сейчас осознала, что Гипнос запер за щитом не просто тени — всю ярость, живущую в сердце Асмодей. Она даже не представляла, какая мощь для этого требовалась. И какое напряжение души. — Хорошо, — сказал наконец Гипнос. — Танатос, Кевин… Мне нужно, чтобы вы сосредоточились на Гекате. Не на Асмодей. На настоящей Гекате, какой её создавал Айон. Венни недоумённо вскинула брови. Кевин ведь никогда не встречал незаражённую Гекату — почему Гипнос вдруг обратился к нему? У Танатоса, похоже, возник тот же вопрос, но спрашивать никто не стал. Тени могли разломать щит в любой момент. Счёт шёл на минуты. Танатос не успевал даже толком расспросить, как прошло воссоединение Гипноса с Икелом и что случилось после. — Вспомните этот образ, — продолжил Гипнос. — Не просто думайте о нём — постарайтесь воплотить в памяти, вплоть до мелочей. Пускай он станет вашим проводником. Вашим намерением. Кевин с Танатосом, бегло переглянувшись, кивнули и одновременно закрыли глаза. Пару секунд Гипнос смотрел на них с лёгкой усмешкой. Словно взаимодействие двух осколков спасения искренне забавляло его — и вместе с тем наполняло сердце светом. Венни чувствовала: Гипнос гордится Танатосом. И любит его так же сильно, как и в те далёкие дни на Атласе, когда братья были обычными людьми и просто мечтали о лучшей жизни. — Венни, — вдруг тихо окликнул он. Та с готовностью вытянулась в струнку. — Прости, у меня будет для тебя поручение поважнее, — добавил, повернувшись, Гипнос. Несмотря на серьёзность слов, его глаза смотрели мягко, с теплотой. — Ты спустилась за этим упрямцем в Царство теней и вела его на свет, даже когда вести его становилось невыносимо. И хотя я знаю, что он способен справиться с какой угодно напастью… Он приложил руку к сердцу, и Венни отметила, насколько она зыбкая, насколько сильно плывет её подёрнутый золотом контур. В реальности у Гипноса не было руки — и ему становилось всё труднее скрывать это даже в мире чужой истории. — Пожалуйста, сияй для него подольше. И присмотри за ним, насколько сумеешь. Пока он не пробудится окончательно. Венни не стала переспрашивать. Она понимала. — Не волнуйся. Может, я не смогу спасти его… — Она одарила Гипноса слабой улыбкой. — Но я буду рядом — до тех пор, пока он не найдёт для себя правильное спасение. Гипнос улыбнулся в ответ. Затем, взъерошив Венни волосы, он быстро проверил состояние барьера и повернулся лицом к темноте.

Этот фрагмент можно читать под музыку: PegasusMusicStudio — Dreams Under The Stars. Ставьте на повтор

Пару секунд ничего не происходило. Кевин с Танатосом продолжали неподвижно стоять, концентрируясь на образе Гекаты, а Гипнос смотрел во мрак. В самые глубины истории Асмодей. Его чистые, распахнутые навстречу неизвестности глаза мерцали, и Венни казалось, она улавливает, как по радужке пробегают вереницы золотых букв. Наверное, это были фрагменты Воображаемых данных, из которых состояла душа Асмодей. Гипнос читал её историю страница за страницей, отметая те, что не соответствовали образу, воссозданному в памяти Танатоса и Кевина. Тени за его спиной бесновались. Барьер продолжал трескаться, но Гипнос, не отрываясь от работы, повёл рукой, укрепил его новым слоем энергии. В ту же секунду по его ладони протянулась золотая трещина. Иллюзорный облик Гипноса рассыпался, обнажая то, что пряталось за ним. Измученного человека, лицо которого раскалывали чёрные прожилки. Его правый глаз полностью затопила тьма, но левый продолжал вглядываться вглубь истории Асмодей, пытаясь найти там Гекату. И вот, наконец, он её нашёл. Гипнос медленно воздел обе руки. Подчиняясь силе Ядра, с которым он был теперь связан на законных основаниях, сознание Асмодей содрогнулось. В том месте, где недавно мерцал голубой разрыв, появился новый — узкая щель, которая так и норовила закрыться. Не позволяя Асмодей снова спрятать главную страницу своей истории, Гипнос потянулся вперёд. Он не соприкасался с щелью, но сумел самой своей волей ухватить её края, потянуть их в разные стороны. Щель постепенно становилась проходом. Гипнос кивнул Венни. Она ухватила Танатоса и Кевина за руки, и те, вынырнув из состояния концентрации, первым делом посмотрели в сторону расщелины. — Давайте внутрь! — велел Гипнос. — А ты? — запротестовал Танатос. Венни сжала его локоть, изо всех сил, едва способных потягаться с богом, потянула к расщелине. Ей было ужасно жаль, но выбора не оставалось: без Танатоса проводить душу Гекаты было невозможно. Гипнос выиграл бесценный шанс. Шанс, который нельзя было упускать, потому что второго такого могло и не выпасть. Если проход к истории Асмодей закроется, их всех пожрут тени — и это будет трагичный конец не только для них, но и для всего Воображаемого Древа. Как и говорил Кевин, чувства не могли ничего изменить. Как бы ни хотелось пойти у них на поводу, какой бы сильной ни была боль, терзающая сердце, иногда нужно просто сделать то, что должен. Потому что на кону стоит нечто большее. Ради любимых людей человек готов оставить позади и прошлое, и будущее. Даже фрагменты собственной души. Даже всего себя. А ради целого мира иногда приходится оставлять позади любимых людей. И Танатос знал это лучше прочих. — Гипнос, — обессиленно позвал он. — Кто-то должен сдержать тени, — спокойно отозвался тот. — Иначе они просочатся в ядро истории, и тогда Гекату будет уже не спасти. А значит, и Воображаемое Древо тоже. Он повернулся спиной к расщелине, к Танатосу, потому что смотреть ему в глаза, делая вид, будто ничего не происходит, было слишком больно. Для них обоих. Венни чувствовала, как Танатоса бьёт дрожь. Как каждая страница его истории содрогается, сопротивляясь неизбежному — но при этом знает, насколько важно его принять. — Я выиграю вам столько времени, сколько сумею, — добавил Гипнос. — На многое не рассчитывайте, но и не торопитесь. Обо мне не волнуйтесь. Главное, сделайте всё правильно. Танатос выдохнул. Следуя примеру Венни, Кевин обхватил его с другой стороны. Он не тянул Танатоса к порталу, но был готов, если придётся. Венни видела это по его глазам. Кевину тоже было ужасно жаль. Несмотря на это, в каждой чёрточке его лица таилась мрачная решимость. — Всё будет хорошо, Тан, — сказал, опустив голову, Гипнос. — Мы ещё увидимся в реальности. Всё это… Он наконец рискнул обернуться и одарил брата улыбкой. — …просто сон. Танатос рывком высвободился из хватки. Сначала Венни подумала, что он собирается броситься за Гипносом, но вместо этого Танатос, стиснув руки в кулаки, отступил к расщелине. Уголок его губ дрожал, а глаза напоминали треснутое зеркало. — Ты лжец, Гипнос. — Да, — поразмыслив, ответил тот. — Я знаю. Танатос не стал ничего говорить. Задержав на брате прощальный взгляд, гнев в котором мешался со скорбью, он переступил край расщелины. Полыхнула золотая вспышка. Танатос перенёсся к ядру истории. Его спешное отступление значило лишь одно: чтобы отпустить Гипноса, Танатосу пришлось заковать в цепи собственное сердце. Венни выдохнула, крепко зажмурилась, пытаясь найти в себе смелость поступить так же. С этого момента ей нужно было стать взрослее. Достаточно взрослой, чтобы помочь другу удержаться над Бездной. — Кевин, — позвал Гипнос. Тот обернулся, одновременно с этим подтолкнув Венни в сторону расщелины. — Мне бы хотелось, чтобы ты задал себе всего один вопрос. Почему я спрятал косу на Теликосе? Готовясь к битве, Гипнос развёл руки в стороны. В том месте, где барьер истончился особенно сильно, тени сгущались, формируя силуэт ещё одной Луны — Мене, средней сестры. Кратейя учила Гекату быть нежной и верить в свет. А Мене рассказывала ей, как добиваться поставленных целей, обходя любые преграды. Венни знала: когда Мене проявится окончательно, барьер падёт. — Я не могу дать тебе ответ, — добавил Гипнос. — Думаю, ты уже догадываешься о причинах. Порой для того, чтобы история сложилась правильным образом, персонажам нужно какое-то время идти вслепую. Чтобы, отыскав наконец свою путеводную звезду, иметь решимость не терять её из виду. Венни взглянула на Кевина. Тот слушал молча, с прищуром, который выдавал всю глубину его чувств, спрятанных под маской строгости. — Когда всё закончится… — На ладонях Гипноса заплясали синие отсветы. — Не забудь вернуться к началу. В нулевую точку. Проложить дорогу, по которой Аид пройдёт до своего трона в Царстве теней. Кевин тихо вздохнул. Затем, ухватив Венни за плечо, потянул её навстречу разрыву. На языке вертелось множество вопросов, но времени расспрашивать не было. И потом… Венни понимала: что бы ни имел в виду Гипнос, это было частью той огромной пропасти, которая пролегала теперь между Кевином и остальными людьми. Возможно, ей пока и не следовало знать ответы. — Спасибо, Гипнос, — сказал Кевин на прощание. — И… Прости. За всё, что я сделал, чего не сделал — и что только собираюсь сделать. — Каждый делает то, что должен, — слабо ухмыльнулся Гипнос. Венни с Кевином шагнули в портал. По глазам ударил яркий золотой свет. Защищаясь от него рукой, Венни обернулась через плечо. Она успела увидеть, как рухнул барьер, а бесчисленные тени под предводительством осквернённой Мене двинулись навстречу Гипносу. Как он поднял разведённые в стороны руки, словно дирижёр, готовый дать отмашку оркестру. Как бесчисленные синие бабочки вспорхнули во тьму, разнося на своих крыльях ясный свет — и непреклонную волю сознания Гипноса.

Пятьсот лет я обманывал Смерть.

      

Пятьсот лет я действовал чужими руками, подобно Механику сцены переставляя декорации, побуждая нужные механизмы срабатывать в нужный момент.

      

Пятьсот лет назад, когда я впервые услышал твой голос…

      

Ты сказал, что не можешь меня спасти.

      

Но ты дал мне выбор.

      

«Я предлагаю тебе написать историю. В конце концов ты покинешь её страницы, но при должном усилии со стороны всех действующих лиц эта история сможет жить вечно.

      

Быть может, Воображаемое Древо не сохранит твой последний сон. Но я обещаю: его сохранит сердце читателя.

      

Так скажи, Гипнос…

      

Готов ли ты по доброй воле стать частью этого сценария? Сделать всё необходимое и помочь написать миру правильный финал?»

       Рука Гипноса рассыпалась золотыми искрами, и опустевший рукав опал, словно ослабевшее крыло.

Я сыграл свою роль.

      

Теперь… сыграй свою. Спаси эту историю от неизбежного забвения. Дозорный вечности, отец беззвёздной ночи, в которой зажгутся новые звёзды…

      

Спаси всех нас, Аид.

       Бабочки обратились бумажными птицами. Венни увидела, как они устремились прямо сквозь тени, обращая тех дымкой — а потом силуэт Гипноса растаял за завесой тьмы. Венни и Кевин очутились в самом сердце истории Асмодей.

Конец музыкального фрагмента

             

Этот фрагмент можно читать под музыку: Secret Garden — The Promise. Ставьте на повтор

Всякий, кто знал Асмодей, предположил бы, что ядро её истории окажется мрачным местом — таким же опасным, как пояс тьмы, где остался Гипнос. Может, заражёнными руинами Селестии. Или разрушенными землями Каэнри’ах, ведь именно там случилось её окончательное грехопадение. Но на самом деле ядро её истории было садом. Потому что здесь жила не Асмодей. Здесь жила Геката. Дочь Айона, старшая сестра Мене и Кратейи. Тихая, склонная к задумчивости Хранительница Небесного порядка, любившая петь, пока остальные боги собирались под серебряной листвой дерева онир и поднимали бокалы за вечную жизнь Тейвата — Ковчега надежды для всего Атласа. В последнее время саду требовалось всё больше ухода. Несмотря на все усилия, белые цветы вяли, а ветви серебряных ветвей то и дело покрывались чёрной паутинкой: скверна, бушующая в поясе тьмы, пыталась добраться до ядра. К счастью, Геката предполагала такую возможность и позаботилась обо всём заранее. Не так уж и сложно спрятаться от самой себя. Даже люди постоянно теряют из виду своё ядро — что уж взять с творения Завершённости? При всей своей трансцендентной мощи, всей своей бесконтрольной ярости Хонкай оставался слеп. Именно из-за Хонкая люди терялись чаще и охотнее всего. Вот Геката и сделала это. Затерялась. Чтобы снова найтись, требовалась ясность мышления, которую Хонкай попросту не мог дать. Иными словами, Геката стала вечной пленницей самой себя. Хотя вечность, конечно, была зыбким понятием. Тот факт, что в последние годы ей всё чаще стали попадаться на глаза высохшие цветы, ясно говорил: у всего во вселенной есть свой срок, и сбежать от финала не получится. Вопрос заключается лишь в том, сколько ты успеешь сделать до того, как он тебя настигнет. И какие последствия будут у твоих дел. Геката ждала гостей. Как и всегда, она наблюдала за внешним миром через окна — сияющие белые провалы, парившие по всему саду. Порой, когда ситуация снаружи становилась отчаянной, она протягивала через окна руки. Незаметным движением поправляла текст истории, чтобы вывести её к нужному финалу. Она не была автором. Скорее… неуловимой Музой. Порывом вдохновения, побуждающим автора включить в повествование деталь, о которой он не задумывался раньше. Чтобы в будущем эта деталь смогла в нужный час сыграть нужную роль. Скажем, много лет назад, во время войны на Сяньчжоу, Геката подтолкнула Асмодей перенести раненого Аида в безопасность. Каким бы безукоризненным ни был сценарий, как бы тщательно он ни был прописан, истории обладают собственной волей. Персонажи отклоняются от заданных ролей, а в процесс творения вмешиваются неожиданные обстоятельства. Первоначальный план оброс огромным количеством трудностей. С учётом масштабов истории не следовало даже надеяться, что хоть кто-то сумеет справиться с ней в одиночку. Поэтому Геката позволила себе такую слабость. В конце концов, историю пишут все: автор, персонажи и читатели. Она знала: к концу путешествия это поймёт и Аид. Он ступил в сад плечом к плечу с Танатосом и Венни. Тот факт, что он добрался до финала вместе с компаньонами, радовал сердце. История всегда становится лучше, когда можешь с кем-то её разделить. — Ты пришёл, — сказала Геката. Она сидела на ступенях белокаменной беседки, сложив руки на коленях. В длинных волосах путался ветер, а на нежных украшениях с лунными символами танцевали блики солнца. Янтарные глаза Гекаты смотрели с мягкостью: большую часть времени она видела Аида через призму восприятия Асмодей, что было довольно мучительно — для них обоих. И вот это мучение наконец закончилось. — Я пришёл, — подтвердил Аид. Сделав знак Танатосу и Венни, он вышел вперёд, неспешным, но решительным шагом сократил дистанцию, остановился напротив. В отличие от Гекаты, его глаза были полны печали. И, конечно, сожаления. Он всегда был полон сожалений, этот слишком добрый Аид. — Прости, что так долго. Приложив руку к сердцу, Геката засмеялась. Вне зависимости от того, сколько проходило лет, сколько шрамов оставляла ему жизнь или какого цвета плащ он носил, он всегда оставался прежним. — О, мой дорогой Аид. — Она поднялась. Складки платья с шелестом разгладились, и шёлковый подол ручьём опал до земли. — Слишком много всего должно было сложиться нужным образом. От правильного спасения Тейвата до последнего сражения храбрейшего на свете сознания. Такие истории не могут быть написаны в одночасье. И мы понимали это в начале пути. Каждый из нас. Аид промолчал. Между его бровей обозначилась складка, такая глубокая и резко очерченная, словно его лицо треснуло. Геката вздохнула. Не обращая внимания на Венни и Танатоса, застывших за спиной Аида молчаливыми памятниками изумлению, она с нежностью коснулась его щеки. — Скажи, Аид… Тебе понравилась эта история? — Я бы предпочёл поменяться ролями, — тихо ответил он. Геката мягким движением вынудила его повернуть голову. Их взгляды встретились, и Геката с теплотой улыбнулась. — Мой дорогой, не позволяй сожалениям ввести тебя в заблуждение. Я не сомневаюсь, ты хорошо бы сыграл мою роль. Но я никогда бы не сумела сыграть твою. Из нас двоих только ты обладаешь нужной константой. И потом… Она отвела со лба прядь его волос. Аид перехватил её запястье, крепко сжал, не отрывая глаз от её лица. — Я сойду с дистанции, а тебе придётся пройти по непроторенной дороге ещё много миль. Не думай, что взвалил на мои плечи самую сложную задачу. Не так уж трудно умереть ради спасения. Гораздо труднее жить. Бороться с неудачами, вставать после падений… Пробовать снова и снова. Две тысячи триста семьдесят девять раз. Бесчисленное количество раз. Кевин не успел ответить: вытканная серебряными листьями ветвь над их головами с шорохом осыпалась чёрной пылью. Время, отведённое на разговоры, подходило к концу. Как бы Гекате ни хотелось задержаться в этом мгновении подольше, почувствовать себя живой ещё хотя бы пять минут, стрелки часов в кармане Танатоса коснулись двенадцати. Отметки, с которой начинался и которой заканчивался циферблат. Подобно тому, как таяла, уступая место новому дню, даже самая тёмная полночь, Геката должна была уйти. — Ты так и не ответил, — оторвав взгляд от мёртвой пыли под ногами, сказала она. — Что скажешь о нашей истории? Уголок губ Аида обозначился чётче. — Мы могли бы написать лучше. Геката тихо рассмеялась. — Слова истинного автора. Всегда «можно было сделать лучше». Но… Да, — она склонила голову набок. — Ты прав. И я знаю, что ты никогда не простишь себе этого, но я хочу, чтобы ты помнил: мы писали, как могли, так быстро, как только могли. Постаравшись сохранить всё, что возможно было спасти. Не переставая держать её запястье, Аид покачал головой. — Не прощу. Не заслуживаю прощения. И жалеть о принятых решениях тоже не перестану. Но не волнуйся. — Он мельком взглянул на Венни. — Я помню, ради чего мы это делаем. Геката тоже посмотрела на Венни. Эта девочка, сильно выросшая за проведённое на маковом поле время, встретила её взгляд без страха и колебаний. Она не до конца понимала содержимое разговора, особенно с учётом искажений Воображаемого Древа, скрывающего истину о четвёртой стене, но слушала внимательно. Геката не сомневалась: когда Венни вернётся домой, она не забудет усвоенных уроков и стойко встретит бурю, поджидающую в реальности. Ведь именно за этим нужны кошмарные сны. Чтобы научиться бороться с кошмарами наяву. Венни была воплощением всего, за что сражался Аид. Она была неугасающим пламенем его мечты. Подтверждением того, что в рамках вымысла осуществимо даже невозможное. Спасти умерший мир руками собственной копии. Пройти через смерть и разжечь на углях своей истории новое пламя. Самому написать финал для брошенного автором вымысла. А главное, она была девочкой, которую Аид очень любил. Ведь пускай автору следует быть безжалостным и беспристрастным, способным управлять персонажами как марионетками, покорно следующими к предписанному финалу, по-настоящему хорошие концовки рождаются только благодаря любви. К персонажам. К истории целиком. — Ты готов, дорогой, — сказала Геката. Ещё одна ветвь осыпалась пылью, а на небе, залитом светом солнца, появились тучи. Скверна подбиралась всё ближе к ядру. Бросив взгляд на горизонт, Танатос похлопал Венни по плечу и двинулся навстречу Гекате. Край его косы то и дело касался цветов, и они увядали, обращаясь в ничто. Не из-за Хонкая — из-за того, что их срок подошёл к концу. Смерть лишь забирала отжившее своё. Гранатовые глаза глядели хмуро, но Танатос не злился. Он был достаточно мудр и проницателен, а потому догадался, что Геката взяла на себя роль Асмодей в трезвом уме и по доброй воле. Не понимал только, зачем. — Как ты защитила ядро своей истории от заражения? — первым делом спросил он. Геката не сдержала улыбки. Твёрдый, требовательный, напористый. Как всегда. И, как всегда, беззащитный перед необходимостью провожать в последний путь старых друзей. Пускай их с Гекатой отношения часто бывали натянутыми, пускай Геката не была выходцем с Атласа, Танатосу было горько перерезать нить её жизни. Всё же она была созданием Айона. Это роднило их с Танатосом до такой степени, что даже воля Афины не сумела бы разорвать эту незримую связь. Геката до сих пор помнила, как после низвержения Танатоса пыталась помешать ей сбросить на Каэнри’ах шип. Как они с Гермесом втайне договорились лишить Афину Ядра Истины, потому что люди, потонувшие в чувствах, не могут привести никого к спасению. Как ничего не получилось, и Гермес погиб, а Геката забрала Ядро Пустоты, из-за которого впоследствии и пробудилась как Судья. Эта цепочка событий, запущенная одним лишь падением Танатоса с Селестии, была так тщательно выверена, словно кто-то заранее её срежиссировал. И Геката знала, кто. Каждая деталь истории заняла положенное место, чтобы Аид оказался здесь в нужном месте, в нужное время и, конечно, в нужной компании. Благодаря этому знанию Геката не боялась уходить. Она понимала: пускай она так и не получила шанс исполнить многие свои мечты, она отдаёт свою историю в надёжные руки. — Существуют разные способы обойти воздействие Хонкая, — объяснила она Танатосу. — Подобно тому, как Аид сковал Пламенное Правосудие. Или Гипнос вырвался из Воли скверны. Истинно ищущему открыто множество путей. Танатос крепче сжал рукоять косы. — Тогда почему… Его голос пресёкся, и Геката, шагнув навстречу, мягко коснулась его локтя. Танатос дёрнулся, но не отстранился. Его глаза внимательно всматривались в лицо Гекаты. Должно быть, он прислушивался к мелодии её души. Искал подвох, но не находил — и потому чувствовал себя сбитым с толку. — Почему снаружи свирепствует Асмодей? — с печальной улыбкой уточнила Геката. — Так было нужно. Ты поймёшь. Когда начнёшь плести последний образ. Во взгляде Танатоса отразилась тоска. — Ты говоришь об этом так спокойно. — Почему я должна волноваться? — тихонько рассмеялась она. — Меня будет провожать тот, кто подарил покой Айону, Гелиосу и многим другим. Тысячи душ обрели право рассказать новые истории благодаря тебе, Танатос. Ты справедливая и умелая Смерть. А ещё ты человек с чутким сердцем. Какой бы последний образ ты для меня ни выбрал, вечный покой или вечную кару… Она мельком переглянулась с Аидом, и тот опустил голову. — …Я буду знать, что действительно это заслужила. Танатос вздохнул, прикрыл глаза. Пока он собирался с мыслями, Геката задержала прощальный взгляд на любимом саду, на Венни, неотрывно наблюдавшей за происходящим. Не сдержавшись, Геката подмигнула. Венни изумлённо моргнула, но быстро справилась с чувствами и нерешительно улыбнулась в ответ. Затем Геката перевела взгляд на Аида. Он смотрел. Запоминал. Он всегда делал это, когда подозревал, что прощается навсегда. — Кевин. — Впервые за столько лет она обратилась к нему настоящим именем. — Спасибо, что указал путь к спасению. И спасибо за то, что был моим компаньоном до самого конца. Будучи не в силах больше смотреть ему в глаза, ставшие неожиданно колкими, она в покорном ожидании повернулась к Танатосу. Тот медленно поднял руку. Вокруг кольца завихрились алые потоки, а на плаще заплясали золотые искры. Глаза Танатоса были темны. Он стоял на перепутье, Смерть, способная как на справедливое возмездие, так и на целительное милосердие, и пытался выбрать дорогу. С одной стороны, Асмодей осквернила Гипноса, лишила его руки, заставила пройти через ад Тисифону и Кевина, она убила Джерарда, а её проклятие подстегнуло Принца Бездны устроить Сентябрь Катастроф. С другой… Танатос видел перед собой не Асмодей. Он провожал душу Гекаты. Сюжет любой истории — это множество незримых выборов, совершаемых не только автором, но и персонажами, и даже читателями. Каждую минуту реальность дробится на бесчисленное количество вероятностей, в каждой из которых пишется своё «что, если». Среди всех теней Воображаемого Древа наверняка существовала та, где Танатос принял другое решение. Но Геката жила в этой. В той, где Смерть, исцелённая добротой одного неугасающего огонька спасения, выбрала отпустить прошлое и проложить дорогу в будущее не клинком, а песней. Нежная мелодия позвала Гекату за собой, и она, больше не оборачиваясь, зашагала следом. Сад по обе стороны от неё рушился, утопая в белизне, а ветер, поднятый силой Бога Смерти, разносил повсюду серебряные листья и лепестки цветов. А когда ослепительное сияние угасло, Геката обнаружила, что стоит в праздничном зале.

Конец музыкального фрагмента

              Пользуясь плащом, Танатос всегда примерял на себя чужой образ. Он не просто читал историю человека — он вплетался в неё изнутри. По-настоящему понимаешь душу лишь тогда, когда соприкасаешься с ней. А для создания последнего образа без понимания не обойтись. Особенно когда работаешь со сложными случаями. Как у Гекаты. Старшей Луны, которая по неизвестной причине добровольно заперлась посреди бурлящей скверны и пятьсот лет играла роль злодейки.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Secret Garden — Adagio. Ставьте на повтор

Танатос оказался в просторном зале, где в свете гирлянд кружили люди со всех уголков галактики. Он танцевал. Его руку, непривычно бледную, с обёрнутыми вокруг запястья алыми цепями, держала женщина с вишнёвыми волосами. Несмотря на растерянное выражение лица, в её глазах плескалось любопытство. Танатос стал Кевином, на которого неотрывно смотрела Асмодей. Или, вернее, Геката. Танатос слышал мелодию её души — отмеченную скверной, но не утопающую в ней. Пробудившись на Селестии как Судья, Геката сбежала во внешнюю вселенную, где сразилась с Гипносом и даже лишила его руки. Поначалу она действовала под влиянием Хонкая, но украденный плащ, управляющий Воображаемыми данными, помог ей вернуть контроль над собой. На Фестиваль Безымянных, где произошла их роковая встреча с Кевином, Геката явилась в трезвом уме. — Читая историю, человек живёт миром вымысла, будто грезит наяву, — говорил Кевин. — Но когда история доходит до точки, приходит время закрыть книгу. Вернуться в реальность. Пробудиться. В таком случае вы, завершающая истории, можете помочь людям проснуться. Сценарий записанного в истории Гекаты воспоминания побудил Танатоса повернуть голову, посмотреть на гостей фестиваля — весёлых, счастливых, со смехом чествующих Акивили и последователей Пути Освоения. Танатос не знал, что чувствовал в этот момент Кевин, поскольку играл роль в соответствии с восприятием Гекаты, но догадаться было нетрудно. С учётом того, что речь шла о завершении историй, Кевин думал о финале Воображаемого Древа. А вернее, об его отсутствии, поскольку там, где должен был существовать финал, зияла пустота чёрной дыры забвения. Этим вымыслом безраздельно правил Хонкай. И это значило, что рано или поздно исчезнет всё. Праздничный зал. Люди, танцующие друг с другом столь беззаботно, словно им предначертано счастливое «завтра». Даже Геката, и та будет стёрта без возврата. Такой финал будет даже хуже судьбы того Тейвата, который Кевин не смог спасти. — Я лишь пытаюсь сказать, что константы можно трактовать по-разному. Особенность хорошей истории заключается в её многогранности, в том, что читатель воспринимает её исходя из опыта, знаний, своей натуры. — «Хорошей истории», — усмехнулась Асмодей. — Разумеется. Кевин продолжал смотреть на гостей фестиваля. Осколок спасения, похожий на Астерия больше прочих, думал о тех, кого ему немыслимым образом нужно было сберечь. — Вы считаете нашу историю плохой? Отвернув голову, Геката некоторое время молчала, в задумчивости покусывая губы, после чего спросила: — Кто вы такой? Кевин оставил вопрос без ответа. — Вы рассматриваете Завершённость как разрушение. Но между ними нельзя поставить знак равенства. Хонкай — это часть Завершённости, это одно из её оружий, но не она сама. — Откуда вы… Напуганная его неожиданной осведомлённостью, Геката отступила, попыталась высвободиться из хватки, но пальцы Кевина сомкнулись с неожиданной твёрдостью. Ледяной взгляд, оторвавшись от гостей фестиваля, скользнул к Гекате, впился ей в лицо — строго, требовательно, словно пытаясь разглядеть самое нутро её истории. Кевин прекрасно понимал, что эта израненная собственной судьбой девушка — одна из немногих, кто может разделить его одинокое знание об истине вселенной. Понимал он и то, что в случае необходимости убьёт её. — Не делайте глупостей, — предупредил он. — Я не собираюсь вам вредить. Но вы должны отказаться от своей затеи. Я понимаю, чего вы пытаетесь добиться, и в каком-то смысле разделяю вашу мечту, но если вы намерены сбежать, оставив эту вселенную в руинах… Во взгляде Гекаты отразились вспыхнувшие в его глазах холодные огни. — …Мы станем врагами. Геката тихо выдохнула. — Прекратите искать атрибуты Смерти, — сказал Кевин. — Я не понимаю, о чём вы говорите. Вы с кем-то меня путаете. — Я прекрасно знаю, кто вы, Асмодей. Долю секунды Геката всматривалась ему в лицо. На дне её глаз плясали красные искры: скверна помогала ей читать историю Кевина. Не просто хватать поверхностные страницы — проникать в самое сердце. Дочитав до весьма определённой строчки, Геката изумлённо выдохнула — а затем вдруг рассмеялась. — Так вот оно что. Кевин, сдвинув брови, молча ждал продолжения. — Вы знаете истину и о четвёртой стене, и о неизбежном финале, который родился из-за ухода автора, — не переставая улыбаться, сказала Геката. — Вы знаете, что рано или поздно Воображаемое Древо захлебнётся в забвении Хонкая. Но вы наделены константой, которая диктует вам правила игры — и потому вместо того, чтобы искать способ сбежать за пределы вымысла, хотите его спасти. Кевин по-прежнему молчал. Брови Гекаты приподнялись, а лицо приобрело сочувственное выражение. — «Спасение», «Завершённость»… Мы оба пленники путеводных звёзд, которые не выбирали. — Подступив ближе, она заглянула Кевину в глаза, понизила голос. — Скажите, Кевин… Как вы намерены спасать Воображаемое Древо от подобной силы, мм? Силы, от которой не можете спасти даже самого себя? Она легонько потянула его руку, из-за чего рукав плаща сдвинулся, обнажив алые цепи на запястье. Взгляд Кевина стал жёстким. Не гневным, но настолько мрачным, что его глаза напомнили чёрные дыры. — Я ищу способ. — Судя по вашей истории, вы заражены уже не первое столетие. И за все эти годы не сдвинулись с мёртвой точки, — с печальной улыбкой сказала Геката. — Не так-то просто сражаться с самой судьбой. Полагаю, история вашего друга Отто давно научила вас, что одного лишь желания спасти недостаточно. Кевин тихо выдохнул. — Сами по себе мечты ничего не стоят. Это просто звёзды, которые помогают людям вставать после падения, — продолжила Геката. — Вы вставали множество раз, и это значит, что ваша мечта горит достаточно ярко. Но если вы в самом деле хотите исполнить её, если по-настоящему хотите сделать невозможное… Повинуясь музыке, Геката отклонилась назад. Осторожно её придерживая, Кевин продолжал неотрывно смотреть. — Вам нужно перейти от мечты к действиям. Отбросьте вашу наивность, Кевин, вы уже давно не мальчик. Как бы ни была сильна ваша константа, даже Эон Спасения не смог спасти всё и сразу. А вы не он. Вы человек, желающий бросить вызов мирозданию. — К чему вы ведёте? — прервал Кевин. Геката снова подступила, посмотрела с необычайной мягкостью, какой обычно она награждала лишь своих сестёр и Айона. — К тому, что у вас попросту нет подходящих инструментов, чтобы действовать. Ваша мечта неосуществима. Забудьте её. Вы сами говорили, персонажи могут обращаться к разным сторонам своих констант. Так сделайте это. Взгляните на Спасение с другой точки зрения — и выберите спасти самого себя. Мы можем уйти из этого вымысла вместе. Кевин отвернул голову, снова взглянул на людей, кружащих в танце. Он думал. Хотя во многом он так и остался неисправимым романтиком, после падения в чёрную дыру его мышление изменилось. Он и прежде не гнушался манипуляциями подталкивать людей к пути, ведущему к необходимому спасению — он поступал так с Матвеем, Клодом, Венни, даже с самим собой. Теперь же эта склонность стала одной из его ведущих черт. — Я не могу забыть свою мечту. — Вам так кажется, — засмеялась Геката. — Я тоже так думала. Но жизнь… такая непостоянная. Сегодня ты мечтаешь о том, чтобы однажды сложить с себя обязанности Хранительницы Небесного порядка и спуститься к людям, завтра собственными руками сбрасываешь на них разрушительный шип, а послезавтра и вовсе становишься Судьёй без права хотя бы ещё раз ступить в родной мир. Она прошла под рукой Кевина, совершила поворот. Волосы, на миг взметнувшиеся, рассыпались по плечам. — Сожаление в вашем голосе ясно говорит о том, что вы не забыли свою мечту, — ответил Кевин. — Даже если отказались от неё. В глубине души вы по-прежнему хотите стать обычным человеком. Геката прищурилась, но с ответом не нашлась. — Я встречал вашего создателя, Айона, — добавил Кевин. — Давно. Когда на Атласе даже не пробудился первый Судья. Я был удивлён, узнав, что именно он является Изначальным. Но в то же время рад, потому что этот человек никогда не забывал своей мечты. Лицо Гекаты вытянулось, а рука вздрогнула — едва уловимо, но восприятие Танатоса считало это мимолётное движение. Считал его и Кевин. Оно значило, что он выбрал верный путь. — Даже когда всё казалось безнадёжным, даже когда Атлас пал, а битва с Хонкаем закончилась поражением, Айон не сдался. Нет, он сказал: «Это не конец. Наша история завершится тогда, когда мы сами так решим». В такт музыке Кевин ступил вперёд, и их с Гекатой лица оказались так близко друг к другу, что на пару мгновений остальной мир прекратил своё существование. — Он отказался признать победу Хонкая, и в конце концов человечество Атласа обрело новое будущее. — Но Хонкай так и остался победителем, — заметила Геката. — Как бы отчаянно ни сражался Айон, сколько бы людей ни отдали ради этой войны свои жизни, Хонкай по-прежнему в Тейвате. И нет ни одного способа его очистить. — То, что вы его не знаете, не означает, что его нет, — возразил Кевин. — Люди просто пока не нашли нужный. — В вас снова говорит мечта, продиктованная константой. Кевин усмехнулся. — Возможно. Именно поэтому мне нужен кто-то вроде вас. Человек с практичным взглядом, обладающий возможностью что-то изменить. Хотите, поделюсь идеей? У Гекаты не было ни одного резона слушать этого сумасбродного человека, амбиции которого могли бы сравниться разве что с самим Воображаемым Древом, но она всё равно кивнула. Потому что так поступил бы Айон. Пускай мышление Кевина было оторвано от реальности, пускай он шёл на поводу недостижимых звёзд… Когда-то и Айон казался людям безнадёжным мечтателем. — Наш мир ждёт забвение. Это единственный возможный финал, поскольку Воображаемое Древо было брошено автором. Но что, если автор всё-таки найдётся? Если появится кто-то, способный написать другой финал? Может, не самый лучший. Но настолько счастливый, насколько хватит сил и везения. С губ Гекаты слетел смешок. — Это невозможно. — Говорит существо, созданное из четверти Завершённости и при этом наделённое человеческой душой. — Уголок губ Кевина дёрнулся в слабой улыбке. — Завершённость — это сила писать концовки, Геката. Вы сами сказали. Ваша константа — заканчивать истории. Геката остановилась. Кевин тоже. Люди вокруг продолжали танцевать — даже если бы они хотели подслушать, Воображаемое Древо просто исказило бы их восприятие. — Использовать силу Завершённости и написать концовку вместо автора — это ваша идея? Кевин кивнул. Геката продолжала неотрывно на него смотреть. Глаза видели перед собой незнакомца, но сознание рисовало образ Айона, столь же решительного и упрямого. Он тоже пытался использовать силу Завершённости. Он полагал, что так сможет написать для Атласа счастливый финал — и в конце концов оказался убит своей же мечтой. К сожалению, в мире вымысла любая сила, полученная обманным путём, становится для её владельца бременем — и неизбежно оборачивается против него. — Я не могу, — сказала Геката. — Не можете или не хотите? — уточнил Кевин. — Не могу. Вы правы. Я создана из силы Завершённости, но я ей не владею. Точно так же, как ей не владел мой создатель. Кевин вопросительно вскинул брови. Геката не хотела встречать его взгляд, выдавать чужаку чувства, пожирающие сердце стаей голодных грифов, а потому повернулась к нему боком, обхватила себя за плечи. — Вы знаете, что такое приостановка неверия? Кевин покачал головой. Геката не сдержала улыбки. — Вы рассчитываете взять на себя роль автора, но даже не знаете, как пишутся истории. Если хотите осуществить мечту, вам придётся познать Воображаемое Древо на совершенно другом уровне. Поскольку Кевин промолчал, Геката сделала пару шагов, приблизилась к дереву, которое украшало центр зала. На нежных зелёных листьях играли тёплые блики гирлянд и свечей. Невольно вспоминая дерево онир на Селестии, Геката протянула руку, кончиками пальцев коснулась кроны. В ответ на её движения ветвь слегка покачнулась. — Я называю приостановку неверия негласным договором между автором и читателем. Приступая к истории, читатель добровольно соглашается принять условности повествования. Человек понимает, что соприкасается с вымыслом, и позволяет себя обмануть. Кевин сложил руки на груди. — Как в театре, когда на время пьесы зритель соглашается видеть перед собой не набор простейших декораций, а то, что благодаря сюжету и актёрской игре рисует его воображение. — Именно, — кивнула Геката. — Мы готовы закрыть глаза на неправдоподобное течение времени, когда за несколько часов спектакля проходит несколько лет. На взросление персонажей, происходящее за кулисами. На время мы принимаем законы воображаемого мира за реальные, а актёров называем именами героев. Кевин тоже приблизился к дереву. Его глаза неотрывно следили за движениями Гекаты, пытаясь считать её намерения. — Если бы автор не покинул историю, его участие в процессе творения служило бы источником бесконечной энергии, на которой и держится Воображаемое Древо. — Воображаемой энергии, — подхватил Кевин. Геката снова кивнула. — Но автор оставил свой вымысел, поэтому нам, его покинутым персонажам, остаётся полагаться лишь на читателей. Пока они следят за историей, пока помнят о ней и верят в неё, именно они генерируют Воображаемую энергию — и помогают нам существовать. Танатос в теле Кевина затаил дыхание. Он чувствовал, что вот-вот соприкоснётся с тайной, которая изменит его мир навсегда. Тайной ещё более важной, чем существование четвёртой стены. — Но предел доверия читателя не бесконечен, — продолжила Геката. — Он готов идти на уступки, но когда их становится слишком много, его вера в вымысел рушится. Даже неприхотливый читатель хочет видеть развитие истории. Когда награды даются персонажам соразмерно их действиям, а не просто потому, что так захотел автор. Кевин наконец оторвал взгляд от Гекаты и тоже посмотрел на дерево. Оно казалось полным жизни и могло цвести ещё много лет — в отличие от того, что служило осью вселенной и уже начало вянуть под воздействием тьмы, пришедшей из-за четвёртой стены. — Как только вера читателя в вымысел начинает колебаться, уровень генерируемой им Воображаемой энергии падает, — догадался Кевин. — И именно в этом заключается причина, по которой я не могу написать финал, Кевин, — приложив руку к сердцу, с грустью улыбнулась Геката. — Айон завладел Завершённостью в обход правил. Читатель готов простить истории много мелких грехов, но финал нельзя получить просто так. Его необходимо заслужить. Каждой страницей прожитой истории. Пальцы Кевина в задумчивости обхватили подбородок. — А Айон, можно сказать, пролистал книгу сразу к последней главе. — Как можно поверить в финал, когда ещё страницу назад ты был простым человеком, а уже через пару абзацев стал равен по силам богу без единой на то предпосылки? — развела руками Геката. — Айон получил Завершённость в своё распоряжение, но не мог раскрыть её полный потенциал. Кроме того, с этого момента уровень Воображаемой энергии в его истории начал падать. Поэтому он начал умирать, и никто, даже Танатос с его властью над Хонкаем, не мог этому помешать. Не будь Танатос в образе Кевина, он бы не сдержал изумлённого выдоха. Столько лет он задавался вопросом, мог ли всё-таки поступить иначе, спасти Айону жизнь… И вот Геката дала ответ. — Как творение человека, обманувшего правила создания финалов, я не обладаю властью писать их. Простите, — она вздохнула. — Как я и говорила, я завершаю истории. А с неполным правом на силу Завершённости на самом деле лишь гублю их. В том числе историю вашей мечты. — Нет. Голос Кевина прозвучал резко. Он злился, но не на Гекату. Танатос узнавал эту злость: он и сам испытывал её, когда очередная попытка добиться цели заканчивалась неудачей, а он лишь преисполнялся решимости довести дело до конца. Спасти мечту. — Вы не единственная частица Завершённости, Геката. — Одна из немногих, кто обладает сознанием, — заметила та. — Но вы не дослушали. Я сказала, что не могу написать финал. Это не значит, что я не могу вам помочь. Взгляд Кевина, прежде тяжёлый, как если бы на его плечи разом опустился вес целого мира, прояснился. Геката невольно улыбнулась. Этот человек… Он, безусловно, обладал всеми ресурсами для того, чтобы однажды претворить свою мечту в реальность. Его безумный план мог сработать, но не раньше, чем он научится не гнаться за бесплотной надеждой вслепую. Не раньше, чем он перестанет мыслить как персонаж. — Вы обладаете очень сильной связью с константой, — сказала Геката. — Не такой сильной, как у Эонов, но почти равной ей. Я не даю никаких гарантий, но может… это не более чем крошечный шанс… — Она взглянула на верхушку дерева. — Если вы завладеете частицей Завершённости на законных основаниях, если автором станете именно вы, ваша любовь к этому миру и ваша константа проведут всех нас к финалу, где Воображаемое Древо возможно будет спасти. Кевин промолчал. Его руки, по-прежнему сложенные на груди, дрогнули, а пальцы крепче обхватили локти. — Разумеется, я не могу просто передать вам частицу Завершённости, — добавила Геката. — Чтобы получить её силы, вам придётся её заслужить. — Как финал, — тихо сказал Кевин. — Как финал, — подтвердила Геката. Пару минут оба молчали. Кевин смотрел в пол. Геката, накручивая на палец прядь волос, смотрела на вершину дерева и терпеливо ждала его решения. — Что вы предлагаете? — сказал наконец Кевин. — Сразиться? — Хм… — Склонив голову набок, Геката улыбнулась. — Без этого, конечно, никуда. Но не только. Чем ожесточённее будет сражение за финал, чем правдоподобнее будет наше противостояние, тем больше Воображаемой энергии впитает частица Завершённости внутри меня. И тем больше сил она обретёт. А с амбициозностью вашей цели понадобится нарастить её мощь до максимума. Именно поэтому… Она отвернулась от дерева и, шагнув к Кевину, взяла его за обе руки, лёгким кивком попросила посмотреть ей в глаза. — Я предлагаю вам написать историю. Мы привлечём к ней читателей. Мы соберём с неё столько Воображаемой энергии, сколько получится. А когда придёт время, когда мы оба будем готовы, вы заберёте у меня частицу Завершённости — и в таком случае она станет вашей по праву. Кевин сдвинул брови. Его руки, мягко обхваченные пальцами Гекаты, легонько дрожали. — Что случится с вами? — А что случается со злодеями в конце любой истории? Не переживайте. — Геката рассмеялась. — Вы собираетесь стать автором, а авторам нужно помнить: спасти всех невозможно. Жертвы будут. И чем масштабнее история, которую вы собираетесь завершить, тем выше будет цена за счастливый финал. А Воображаемое Древо… — Она обежала взглядом праздничный зал. — Это очень масштабная история. Кевин не ответил. Судя по тому, как заметался его взгляд, он не знал, как следует поступить. Мальчишка, жалеющий персонажа до такой степени, что не может решиться принести меньшинство в жертву ради спасения большинства… Геката вздохнула. Пока они с Кевином будут работать над общей историей ради получения частицы Завершённости, она будет вести для Кевина свой, скрытый сюжет. Если он правда хочет спасти Воображаемое Древо от ужасной участи, ему нужно принять, что ради наилучшего финала автору порой приходится отбрасывать сожаления и, конечно, милосердие. Такова цена спасения истории. Бывшему Азраилу нужно стать Аидом. — Ради чего вы это делаете? — спросила Геката. Кевин дал ответ незамедлительно: — Ради того, чтобы Воображаемое Древо не сгинуло в чёрной дыре, как мир, который я очень любил — и которого больше не существует. — Словно услышав собственные слова со стороны, он легонько усмехнулся. — Это эгоистичная мечта, Геката. Я просто не хочу снова лишаться того, что люблю. Уголки губ Гекаты дрогнули в улыбке. — Разумеется. Это… очень эгоистично. Она крепче сжала его руки и повела обратно, туда, где они сошлись в танце. Музыка продолжала играть. Пары продолжали кружить. Но для Гекаты не существовало сейчас ни музыки, ни других людей — только человек, решивший бросить вызов не только Хонкаю, но и самой судьбе. Геката не знала, получится ли осуществить этот ужасный план. Когда Кевин даст своё согласие, она отдаст душу во власть Асмодей — только целиком затерявшись в Хонкае, она сможет переступить через себя и провести Кевина через ад, который должен навсегда вознести его над ролью персонажа. Во имя правдоподобной борьбы и торжества заслуженного финала она растворит своё истинное «я», и с этого момента они с Кевином начнут бесконечно ломать друг друга ради мечты, о которой Асмодей даже не вспомнит. Но Геката её сохранит. Так, как сохранил бы Айон. Вопреки поражениям. Вопреки Хонкаю. Вопреки всем на свете константам. Потому что Геката была не только созданием Завершённости. Она была дочерью Айона. — Однажды, — сказала она, положив ладони на плечи Кевину. — Однажды — быть может, через три тысячи страниц — мы сможем раскрыть читателю истину. — Разве это не будет значить потерю Воображаемой энергии? — ответил тот. Судя по тому, каким колким стал его взгляд, он принял решение. — Когда история сложится, когда читатель настолько погрузится в неё, что дочитает аж до этой страницы, когда мы разделим с ним весь этот вымышленный мир… — Геката улыбнулась ему. — Думаю, генерация Воображаемой энергии будет зависеть не от веры читателя, а от его любви. Пускай это и станет отправной точкой нашего совместного путешествия, мой новый компаньон. Губы Кевина дрогнули, и Танатос ощутил зародившийся в его сознании импульс — он обращался к тому, кто незримо стоял поблизости, записывая историю ради того, чтобы однажды передать её самым преданным, самым любящим на свете читателям.

Поможешь до поры до времени скрыть этот разговор? Чтобы всё получилось, никто не должен о нём знать.

…Ты можешь на меня положиться. Когда договор был заключён, Геката позволила правде затеряться посреди Хонкая, а Кевин спас её от взора неготового читателя. Они оба укрыли её за пеленой иллюзий — за завесой моих слов. Пускай порой мне бывает стыдно быть таким ненадёжным рассказчиком… Как говорил Уракусай, обманывать — это наша профессия. — Пожалуйста, простите, — шепнула уже Асмодей. В её глазах стояли слёзы, но она, не допущенная к правде, не могла понять, почему. — Я должна. Должна разрушить вымысел, потому что только завершение этой истории принесёт душам, которые бесконечно перерождаются в разных мирах под разными именами, спасение. Только так можно разомкнуть эту Сансару зла по-настоящему, понимаете? Кевин тихо вздохнул. Да. Только так. Сансара разомкнётся лишь тогда, когда автор напишет финал, в котором не будет места забвению. И для этого герой должен победить злодея. Даже если всё это — просто роли в фальшивом сценарии. Температура вокруг тела Кевина упала на несколько градусов, и при выдохе изо рта Асмодей вырвалось облачко пара. На секунду их с Кевином глаза встретились. Затем он сказал: — В таком случае… пусть каждый делает то, что должен.               Танатос медленно выдохнул. Он долго колебался, какой последний образ должен сплести для Гекаты. Имела ли она право на покой — или поступки Асмодей невозможно было простить? Должен ли он был открыть перед ней врата в Элизиум — или оставить пленницей мучительного видения, вроде того, что он сотворил для Сизифа? В конце концов и Геката, и Асмодей были одинаково грешны. Противостояние с Асмодей было выдумкой. Ради того, чтобы достичь в ней желаемого финала, пришлось принести немало жертв. Теперь Танатос понимал, почему Кевин с такой силой ненавидел себя. Почему считал, что не заслуживает прощения. Но… Танатос нервно погладил кольцо. Он видел тьму, которая в воспоминаниях Астерия пожирала мир. С каждым годом Хонкай распространялся по Воображаемому Древу всё быстрее. Всё больше миров падало в Квантовое море, где растворялось в забвении. Танатос знал: когда сражаешься с силой самой неизбежности, тебе время от времени приходится принимать решения, которые навсегда останутся жить в твоём сердце кошмарами. Во время войны с Хонкаем он убил многих. Госпожу Эвену из приюта. Гелиоса. Айона. Ещё бесчисленное количество человек — имён некоторых из них он даже уже не мог вспомнить. Но, как и сказала Геката, в конце концов Хонкай так и остался победителем. Чтобы одолеть его, требовалось нечто другое. Стать автором, способным привести целую вселенную к правильному финалу. Заставить каждого в нужный момент сыграть нужную роль — вне зависимости от того, в чём именно эта роль будет заключаться. Спасти всех невозможно. Остаётся лишь найти концовку, в которой выживет как можно больше людей. Или хотя бы кто-нибудь. Вздохнув, Танатос вытянул руку. Вокруг кольца заплясали алые потоки. Силы Бога Смерти, переплетаясь, ткали для Гекаты узор последнего образа. Он не стал воплощать ни белый сад, ни Селестию, ни даже озеро, где Геката танцевала со своими сёстрами. Вместо этого он сохранил для неё в вечности этот самый зал. Тёплые отсветы гирлянд и лунный свет в высоких окнах. Гомон праздничной толпы. Смех и звон бокалов. Нежные переливы клавиш фортепьяно и мажорное звучание скрипки. Голос Кевина. Его руки, мягко обхватывающие ладони Гекаты. Его глаза, в которых читалось понимание. Два человека, разделивших на двоих ужасное бремя, танцевали в крошечном мирке, за пределами которого существовали лишь беспорядочные россыпи Воображаемых данных. Танатос долго наблюдал за ними. А потом, когда он ощутил, что Гекате больше не страшно, что она наконец готова отпустить руки человека, спасшего её от разрушения собственного «я», Танатос щёлкнул пальцами. Праздничный зал рассыпался золотыми искрами. В ослепительном сиянии Танатос уловил, как Геката сорвалась с места. Развеваясь за спиной, её волосы постепенно становились из вишнёвых белыми. Геката принимала настоящий облик. Она уходила, оставшись собой — и не просила ни о чём большем. Оказавшись у дверей, она обернулась и, перехватив взгляд Танатоса, улыбнулась. Затем она повернула ручку двери. В щель между створками хлынул яркий белый свет. Танатос невольно прищурился, прикрыл глаза рукой. Дождавшись, когда свет угаснет, он обнаружил, что силуэт Гекаты растаял. А на полу, в том месте, где она стояла, остался трепетать крыльями фиолетовый мотылёк. Частица Завершённости. Танатос приблизился. Он мог бы растоптать этого мотылька. В отместку за всё, что пришлось пережить ради него всем участникам этой истории. Но вместо этого он бережно поднял его на руки и, на пару секунд задержав на нём взгляд, осторожным импульсом подсказал нужное направление. Мотылёк расправил крылья. Танатос выдохнул, поднял ладонь — и тогда мотылёк взлетел, устремился через темноту, в которой танцевали золотые искры Воображаемых данных, навстречу нужной душе. Навстречу тому, кто получил право стать автором столь необходимого Воображаемому Древу финала. Навстречу Аиду, занявшему свой трон в Царстве теней.

Конец музыкального фрагмента

      

* * *

       Как только душа Гекаты ушла на Воображаемое Древо, Танатос, Кевин и Венни оказались в реальности. Там их уже поджидала Тисифона. Асмодей оказалась побеждена, божественные атрибуты вернулись к законному владельцу, а Венни с Танатосом наконец могли отправиться домой, в Тейват, но… — Простите, — едва различимо сказала Тисифона. — Простите, я ничего не могла сделать. Её лицо было белым, а глаза припухли, но Танатос смотрел не на неё. Его взгляд был прикован к Гипносу. Голова Гипноса покоилась на коленях Тисифоны. Кожу, почерневшую до самой шеи, раскалывали синие прожилки, а от уголков губ и глаз тянулись кровавые дорожки — результат перенапряжения сознания, с каким не справился бы ни один смертный человек. Ввалившиеся глаза напоминали потухшие угольки, а их взгляд был обращён в никуда. Словно вместо звёзд Гипнос видел перед собой зовущую его бездну. Словно мысленно он уже ответил на её зов. Тщетно пытаясь облегчить его состояние, Тисифона гладила Гипноса по встрёпанным волосам. Её руки дрожали. Она хотела объяснить, что произошло, но не могла совладать с голосом и лишь судорожно ловила ртом воздух. Впрочем, в объяснениях никто не нуждался. Внутри истории Асмодей Гипнос принял на себя удар всей ярости Хонкая. Бесчисленные тени впились в его сознание — и разорвали на клочки. То, что осталось в реальности, было просто оболочкой с растрёпанной историей, которая удерживалась лишь благодаря тонким, изношенным нитям Хонкай-связи. Танатос медленно приблизился. Тело стало тяжёлым, непокорным, будто чужим — вместо того, чтобы сесть, Танатос рухнул на землю. Оцепенелый взгляд намертво приклеился к лицу умирающего брата. — Тисифона, — окликнул Кевин. Та, осторожно высвободившись из-под Гипноса, бережно опустила его голову на траву, а затем потихоньку отошла к Венни и Кевину. Танатос не заметил. Мир вокруг стал бесцветным и пустым. Словно тем, кто потонул в активной Хонкай-реакции, на сей раз стал не сам Танатос, а весь Орендель. Даже звёзды — и те утратили смысл. Но вот веки Гипноса дрогнули, и Танатос усилием воли заставил себя сосредоточиться. Брат нуждался в нём, как никогда прежде. В прошлом Танатос часто пропадал на полях сражений, и в такие моменты Гипносу приходилось справляться с бедами в одиночку. Но только не в этот раз. Только не в этот последний раз.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Bernth — Farewell. Ставьте на повтор

— Тан? — слабо окликнул Гипнос. Танатос придвинулся, погладил его по волосам. В свете звёзд на пальце сверкнуло кольцо — напоминание о том, что необходимо было сделать. Глаза наполнились слезами, но Танатос заставил себя говорить твёрдо, с уверенностью, которой он обычно поддерживал Гипноса в детстве. — Я здесь, братик. — А… — обессиленно отозвался Гипнос. — Хорошо. Это хорошо. Мне приснился кошмар, и там… Там… Между его бровей пролегла болезненная складка, а тело пронзила судорога. Танатос спешно прижал его к себе. Гипнос казался сейчас особенно маленьким — как если бы снова стал мальчишкой, ждущим брата с войны. — Прости, — выдохнул он. — Я не могу вспомнить. — Ничего, — не переставая гладить его по волосам, шепнул Танатос. — Ничего, всё в порядке. Это просто значит, что ты оказался сильнее кошмара. Сильнее всех на свете кошмаров. Вместо смеха с губ Гипноса слетел хриплый звук. — Скажешь тоже. — Это правда. — Слегка отстранившись, Танатос заглянул ему в лицо. — Ты, чёрт возьми, победил Хонкай. Гипнос устало вздохнул. — Кого? Танатос не нашёлся с ответом. Как бы он ни пытался сдержаться, как бы ни старался затолкать горечь как можно глубже, хотя бы до момента, пока не проводит брата в последний путь, слёзы потекли по щекам сами собой. Гипнос, чьё сознание и без того было повреждено активным использованием Ядра Сознания, окончательно утратил себя. Если бы Орендель полностью находился в Квантовом море, Танатос наверняка бы увидел, как вокруг оседают, рассыпаясь золотой пылью, изорванные страницы истории. Но Орендель не принадлежал Квантовому морю до конца. Поэтому Танатос слышал только музыку. Вернее, то, что от неё осталось. Тихие, редкие ноты — неуверенное прикосновение к гитарным струнам. Память Гипноса сохранила только то, что было записано в его ядре. Но после колоссального напряжения, на которое ему пришлось пойти ради сдерживания Асмодей, ядро стало совсем крошечным — и в конце концов даже Хонкай для него канул в Лету. Вот почему этот короткий, простой вопрос в одночасье разбил Танатосу сердце. — Если честно, я даже не помню, где мы, — продолжил, устало прикрыв глаза, Гипнос. — Это Атлас? Всё вокруг такое… незнакомое… и звёзды, их так хорошо видно, Тан… Танатос взглянул на своё кольцо. Слёзы потекли по щекам с двойной силой, поэтому он зажмурился и, прижавшись к волосам брата, шепнул: — Конечно, это Атлас, глупенький. На принятие этого решения у него ушло меньше секунды. Когда Гипнос открыл глаза, потоки Хонкай-энергии вокруг кольца исчезли. Теперь над головами братьев покачивались верхушки оливковых деревьев, а тёплый ветер приносил откуда-то издалека запах моря и далёкие отзвуки подступающей грозы. — Мы пошли в лес, и ты неожиданно хлопнулся в обморок, — продолжил Танатос. — Я столько раз говорил тебе не засиживаться допоздна, не перенапрягать так свой ум… Ты никогда не слушал. Гипнос выдохнул. Его ладонь легла на спину Танатоса. — Из меня плохой брат. — Не говори так, — попросил Танатос. — Но это правда. — Высвободившись из его объятий, Гипнос легонько отстранился, обхватил лицо Танатоса обеими руками — в последнем образе Танатос специально сплёл для него вторую. — Я знаю, как глубоко и тяжело ранил тебя, Тан. Пускай я не могу вспомнить, что именно я сделал, пускай меня не покидает ощущение, что я точно знал, ради чего это необходимо… Это не отменяет твоей боли. Как не отменяет моей вины. Танатос спешно замотал головой. Невидимая, но болезненная удавка смыкалась вокруг горла всё сильнее, и говорить становилось всё труднее, но ему всё же удалось себя пересилить. — Не имеет значения. Всё это не имеет значения, слышишь, Гипнос? В глазах Гипноса мелькнула грусть. Он оставил свой вопрос неозвученным, но Танатос и не нуждался в словах. Не отводя взгляда от лица брата, пытаясь запомнить каждую его черту, каждую букву его истории, он сказал: — А знаешь, что имеет? Мы. Мы с тобой. То, как ты держал меня за руки и помогал считать вдохи, пока я не успокаивался. То, как мы однажды сбежали из того дурацкого приюта, где работала злая женщина, похожая на привидение, помнишь? Как мы пару лет жили на Идзанами, и ты всё твердил сутками напролёт, как хочешь себе уши и хвост. — Голос снова сорвался на шёпот, и на сей раз Танатос не нашёл в себе сил справиться с ним. — Ещё… Та песня, которую ты написал мне на день рождения. Весь приют её неделю пел, мне проходу не давал, а ты смеялся и тайком всех подначивал. Как мы выбрались из окна в крыше, устроили ночной пикник в долине, а потом не могли найти дорогу домой, и нас целый день искали всем городом. Как ты цитировал ту книжку, название которой не могла прочитать даже госпожа Эвена. Танатос говорил без остановки, и чем больше он вспоминал, тем глубже становились трещины на его собственном сердце — и тем спокойнее казался Гипнос. Он слушал, приподняв уголки губ. Взгляд мягко скользил по лицу Танатоса, как если бы Гипнос читал их совместное прошлое подобно книге. — Даже если между нами случались размолвки… — Танатос отвёл от его лица непокорную прядь. — Я не смею мечтать о лучшем брате. — Тогда скажи. — Гипнос перехватил его запястье, легонько сжал. — Почему… ты плачешь? Танатос замолк. Его губы сжались в тонкую нить. Долю секунды разум лихорадочно метался, словно перепуганный ворон в оплетённой розами клетке, но память услужливо подбросила нужное воспоминание. — А, ерунда. Провалил собеседование. Гипнос издал слабый смешок. Его взгляд стал ласковым, тёплым, а в последующих словах, несмотря на их содержимое, ощущалась любовь: — Ты лжец, Танатос. Танатос вздрогнул. Гипнос же возвел глаза к небу, туда, где на безукоризненном голубом фоне качались ветви оливковых деревьев. — Из всех прекрасных снов лишь последний длится вечно, — сказал он. — Мне не нужны видения фальшивого рая, мой дорогой Бог Смерти. Мне нужен ты. Настоящий ты. Последний образ рассыпался. Вместо живой оливковой рощи проступили деревья Оренделя, до голых ветвей обожжённые выбросом силы Асмодей. Пробитая стена кафе по-прежнему дымилась, а крыша напоминала решето. Где-то на горизонте осыпались на землю обломки серебряных рельсов. Орендель был изранен так же сильно, как и сам Гипнос. Несмотря на это, звёзды светили из глубин сиреневых небес так уверенно и ярко, словно ни в одном из миров под их холодным взором не случалось ни одной трагедии. Рука Гипноса, которая по-прежнему лежала на щеке Танатоса, исчезла, и на землю опал пустой рукав. Гипнос отверг последний образ, сплетённый для него Смертью. — Даже если реальность далека от рая… Он снова взглянул в лицо Танатоса, и Танатос вдруг с ясностью ощутил, что они прощаются навсегда. — Мой прекрасный сон — именно здесь, — закончил Гипнос. — Я хотел бы побыть с тобой подольше. Но звёзды… они так близко, и они зовут меня, и я… Я должен лететь к ним, Тан. Глаза Танатоса беспомощно расширились. Губы дрогнули. Он хотел что-то сказать, найти слово, способное хотя бы на пару мгновений задержать брата в мире живых, но Гипнос уже ушёл. Танатос чувствовал это по мелодии его души. На пару мгновений неслышимая музыка мягко обняла его за плечи — а потом птицей взмыла к небесам. И летела до тех пор, пока не слилась в гармонию с песней самой вселенной. А покинутое тело осталось на руках Танатоса. Словно не желая, чтобы Танатос смотрел в глаза мертвецам, в самый последний миг Гипнос перевёл взгляд наверх. К звёздам Оренделя. Быть может, к своей собственной путеводной звезде. Танатос осторожным движением закрыл ему веки. — Спи, братик. Он хотел, как в детстве, спеть для Гипноса колыбельную — но тут шторм, давно уже распиравший изнутри, наконец захлестнул сердце беспощадными тёмными волнами. Не выдержав, Танатос с протяжным стоном прижал брата к себе. Бессилие, отчаяние, боль, от которой хотелось выцарапать душу — все они сталкивались друг с другом, и под их натиском мир, казалось, от земли до неба покрылся трещинами. Танатос сотни лет провёл на маковом поле, он похоронил множество друзей, он пережил плен, войны, даже состояние дезинтеграции, но редко позволял себе оплакивать потери. Сейчас же он плакал навзрыд. Сердце разбилось вдребезги, и осколки царапали изнутри. Танатос знал: он тоже по-своему прошёл через чёрную дыру, после которой невозможно остаться прежним. Что бы ни случилось дальше… Он уже никогда не почувствует себя целым. Он закрыл глаза. Это оказалось ошибкой: беспорядочные мысли и чувства, которые пока не получалось даже толком осознать, нахлынули разом, и Танатос был близок к тому, чтобы захлебнуться. Темнота сдавливала душу. Танатос блуждал в лабиринте собственной истории, раз за разом упираясь в тупик. Он уже не знал, откуда пришёл и, что самое страшное, куда именно должен прийти. Должен ли он вообще куда-то идти. Окончательно выбившись из сил, он опустил голову, и темнота мигом навалилась сверху — словно небо, упавшее на плечи Атланта. Но прежде, чем Танатос разрушился под его весом, сгорбленной спины коснулась чья-то рука. Хонкай внутри содрогнулся, отвечая на незримое присутствие. Танатос не знал, кто пришёл его спасти, но услышал шёпот, который звучал не в ушах — где-то в самых недрах измученного сердца. — Вставай, Танатос. Пора проснуться. Может, всё дело было в Хонкае. А может, в том, что голос звучал знакомо, хоть Танатос и не смог определить, кому он принадлежит. Так или иначе, душа дрогнула — и, словно не в силах противостоять этому настойчивому шёпоту, рванулась прочь из лабиринта. Да, он не знал, куда идёт. Но он помнил, зачем. Гипнос был его жизнью. Но жизнь была не только Гипносом. Там, в реальности, всё ещё оставались люди, к которым Танатос хотел вернуться. Когда он, совладав с чувствами, открыл глаза, первым делом он увидел небо. Он и не заметил, как обратил голову к звёздам. Из сумеречной вышины на него пристально смотрела серебряная звезда — путеводный свет Спасения. Она не могла поговорить с носителем своей константы, не могла исцелить раны его души или примирить с потерей. Но она давала зыбкую надежду на то, что путь дальше всё-таки есть. Даже если какое-то время придётся идти наугад… Делай то, что должен. И пусть будет то, что будет. Затем Танатос опустил голову и встретился взглядом с Венни. Пару секунд она стояла, не решаясь сделать шаг — пыталась понять, нуждается ли Танатос в уединении или поддержке. Он хотел улыбнуться, но не смог. Вместо этого на глаза снова навернулись слёзы. Тогда, словно это был какой-то молчаливый сигнал, Венни, Кевин и Тисифона одновременно сорвались с места. И уже через пару секунд на плечи Танатосу разом легло три пары рук. Он больше не скрывал слёз. Вместо этого он, мягко положив Гипноса на землю, крепко прижал к себе друзей — и не отпускал их ещё очень, очень долго. А они в ответ не отпускали его.

Вместо титров: Рок-Опера Орфей — Спи и забывай