Пепельный реквием

А вселенной, к сожалению, не важно,

Кто кого любил зазря и незазря.

Потерять одну деталь для неё не страшно,

Ей мешают наши путанные «я».

      

Вот и плачем у последнего порога,

Нехотя переступившие предел,

За которым нет ни дьявола, ни бога —

Только следствие дел,

Наших собственных дел.

      

Ясвена — Сопряжение сфер

Венни никогда не видела чёрных дыр, но помнила, что о них рассказывал Танатос — ещё в те дни, когда он, целый и невредимый, сидел на маковом поле и потягивал фальшивый вишнёвый сидр. «Это конец бытия. Область отрицания реальности. Всё, что попадает туда, обрывает своё существование. Сам смысл своего существования». Что ж… Венни ощущала себя так, будто упала в чёрную дыру. В самый конец бытия. Конечно, это было преувеличением. На самом деле Венни просто вернулась на маковое поле — но после того, как Гипнос обратился Зверем Скверны, сон утратил стабильность, и теперь его затапливала бесконечная, непроглядная темнота. Законы физики, воссозданные здесь искусственно, перестали работать должным образом. Время не шло ни вперёд, ни назад. Оно просто застыло меж ветвей Воображаемого Древа кусочком льда. Или, может, завернулось лентой в форме знака бесконечности. Венни бесцельно плавала посреди нигде. Точь-в-точь воздушный шар, нечаянно упавший на поверхность пруда. Долгое время она не могла даже пошевелиться: в тот момент, когда связь с Пенаконией оборвалась, она вдруг ощутила, как душу сдавило раскалёнными тисками. Разум напрягся так, как не напрягался даже во время экзаменов по математике. А ведь раньше только математика могла заставить мозги Венни работать с таким скрипом. Сначала она не могла понять, в чём дело. Но по мере того, как она приходила в себя и воссоздавала в памяти события Пенаконии, фрагменты пазла занимали положенное место. Разумеется, всё дело было в Танатосе. Он и прежде возвращался на маковое поле раненым, он даже надолго терял сознание — но никогда не превращался… в это. В россыпь золотых частиц. Как он и предупреждал. Злополучные зёрнышки риса. «Состояние дезинтеграции», в которое входит душа, когда физическое тело, в котором она находилась, оказывается уничтожено. Тело Танатоса в Мире грёз сложно было назвать физическим, но это всё же была оболочка, в которую он помещал свою душу. И чёрное пламя Гипноса спалило эту оболочку дотла. Теперь, когда Танатоса не стало… Венни вдохнула, попыталась выдохнуть, мысленно считая секунды, как учил Танатос, но от попытки успокоиться стало только хуже. Тогда она подтянула колени к груди и крепко обхватила себя руками. Она просто не могла поверить в то, что Танатос исчез. Что она больше не услышит его грубый, насмешливый голос, который после объяснений, долгих, как настоящие лекции, начинал звучать с лёгкой хрипотцой. Что не будет больше гранатовых глаз, издёвка в которых непременно мешалась с теплотой. Что он уже не сядет на крыльце или на берегу реки, покручивая в иссечённых шрамами пальцах бутылку сидра. Не закурит, вскинув голову к фальшивым небесам, затянутым тучами — тучами, от которых в реальном мире он был бы без ума. Потому что он был сумасшедшим, этот невозможный бог. Венни чувствовала себя так, будто долгое время вела корабль на огонь маяка — но маяк вдруг смыло штормом, и она осталась посреди тёмных вод одна. Без путеводного света. Без друга. Тем не менее, она заставила себя закончить мысль. Была причина, по которой именно в этот раз она ощутила такой мощный мысленный удар: теперь, когда Танатоса не стало, энергетическая нагрузка по поддержанию порталов целиком легла на её плечи. На её душу, если быть точной. И это значило, что даже после дезинтеграции Танатоса порталы во внешнюю вселенную не разрушились. Они всё ещё были где-то там. Вопрос заключался лишь в том, что такое это загадочное «там» и как добраться до него через аномальную тьму повреждённого сна. Ещё Венни интересовало, как это вообще возможно. Рассыпавшись на осколки, Танатос прекратил своё существование. Он же объяснял, что души — это набор данных. Когда данные утрачивают связь, душа рушится. В этом и заключалась работа Танатоса. Рушить связи. Превращать души обратно в данные, которые сольются с Воображаемым Древом, а после, уже в другом мире, сформируют новые связи. Станут основой для новой личности. Дальше в ход шла простая арифметика: душа формирует намерение, намерение поддерживает портал. Нет души — нет намерения. А значит, нет и портала. Но порталы-то остались. Танатос и правда был бы хорошим учителем. Потому что он был чертовски умным, даже когда казалось иначе. Уже пережив состояние дезинтеграции в прошлом, Танатос понимал, что рискует в любой момент повторить этот незавидный опыт. Поэтому он усилил влияние Венни на порталы. Может, он сделал так с самого начала, а может, подправил что-то в энергетическом балансе позже, когда наконец-то начал хоть немного ей доверять. Раньше Венни просто помогала Танатосу придержать дверь. Теперь же она могла открывать двери сама. Он сделал всё возможное, чтобы она смогла выбраться из ловушки и вернуться домой даже без него. А ведь это был огромный риск. Прямо как во время первого прыжка, когда намерение Венни привело их с Танатосом на охваченный войной Сяньчжоу. Тем не менее, он доверил ей эту власть. Как если бы его судьба была «Крылатым стражем», и он вложил в ладонь Венни ключ зажигания. Эта мысль вдруг напомнила Венни об ещё одном важном предмете — на сей раз не метафорическом, хотя она не до конца понимала, как смогла перенести зажигалку Кевина из Мира грёз в сон Гипноса. Она покрутила головой. В тот миг, когда она провалилась в темноту, зажигалка вылетела из руки, и теперь Венни понятия не имела, где её искать. К счастью, Кевин тоже был умным. Они с Танатосом вообще были чем-то похожи. Хотя бы тем, что повидали в жизни всякое дерьмо и потому всегда готовились к худшему заранее. Кевин понимал, что Венни вывалится из Мира грёз, словно картошка из перевёрнутого мешка. Разумеется, при такой грубой встряске она рисковала выпустить зажигалку из рук. Ещё Кевин, знакомый с устройством сна Гипноса из его же рассказов, понимал, что Венни окажется в темноте. И что разглядеть зажигалку посреди необъятного океана пустоты будет не так уж просто. Поэтому теперь зажигалка мерцала из недр искажённого сна, будто серебряная звезда. Далёкая. Почти недостижимая. Но манившая до такой степени, что за её светом невозможно было не последовать. Не сводя с неё взгляда, Венни прекратила сжимать дрожащие плечи и в абсолютной тишине погребла навстречу.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Jenny Plant — Sideline. Ставьте на повтор

Сон сопротивлялся. Или, скорее, отказывался работать так, как хотела Венни. Всё вообще сложилось не так, как хотела Венни. С момента побега из дома всё полетело кувырком. Или, может, сама Венни катилась по склону, не зная, как остановиться. Она тянулась к камням по пути, но не успевала как следует зацепиться — и вместо этого только набивала шишки. Смысла жалеть себя не было. Это был её выбор. Заслуженные шишки. Как и говорил Танатос. «Мир не будет вечно вращаться вокруг тебя. На самом деле миру глубоко плевать». Только сейчас Венни стала осознавать его слова по-настоящему. Не было смысла ждать, когда сон переосмыслит своё поведение. Когда сама реальность подстроится под желания Венни. На самом деле всё было предельно просто: решения и их последствия. Венни выбрала сбежать из дома не ради истины, не ради того, чтобы остановить «Багровых мотыльков» — из-за желания обставить Элису. Это было безответственно и глупо. Венни никого не предупредила — поэтому в момент нападения Змея и госпожи Шиён никто не прикрыл ей спину. Боясь упустить момент, она отправилась в руины без должной подготовки — и в результате проиграла более опытным противникам. Она полагала, что Глаз Бога может стать решением любой проблемы — и позволила себе пойти у его силы на поводу. Сожгла тело Олдрика. Чуть не умерла от рук Змея. Ей просто повезло, что рядом оказался Танатос. Прямо как десять лет назад, когда ей повезло выжить во время битвы за Алькасар-сарай. О, Барбатос… И она столько спорила об этом с мамой. Отнекивалась. Не хотела признавать, что ей и правда просто повезло. Но мама ведь говорила совсем о другом. Она не пыталась принижать достижения Венни, но всё же старалась спустить её с небес на землю. Не для того, чтобы причинить боль. Чтобы предостеречь. Научить и защитить, как полагалось всем лучшим мамам на свете. «Тебе не хватает умений, Венни, — вот, что она пыталась сказать. — Научись. Только когда ты перестанешь полагаться на удачу, ты сможешь повзрослеть по-настоящему». Взрослый не тот, кто никогда не колеблется и не совершает ошибок. Очень даже наоборот. Взрослые постоянно колеблются. И всегда совершают ошибки. Потому что в реальной жизни всё непросто. В ней долг вступает в борьбу с желанием, боги вынуждены ради защиты мира уничтожать его части, хорошие люди умирают, а плохие продолжают не просто ходить по земле, но ещё и сеять разрушения. И ни у кого нет пособия, как со всем этим быть. Как всегда принимать правильные решения и ничего в результате не терять. Дело было не в том, чтобы не ошибаться. Дело было в том, чтобы принимать ответственность за ошибки. Вместо того, чтобы полагаться на счастливый случай, на милосердие богов, на удачное расположение звёзд на небе, самим рисовать траектории своей судьбы. Знать, что ошибка — это не конец пути. Что если приложить достаточно усилий, извлечь урок, сосредоточиться на том, что получилось приобрести, а не потерять… Это будет не падение на дно. Это будет началом взлёта к кульминации своей истории. Венни знала: теперь понести за себя ответственность могла только она сама. Не Танатос, который превратился в рис. Не Кевин, который остался на Пенаконии бороться с Гипносом, Люмин и разрушением цепей. Не мама с папой, которые не могли пробудить её из реальности. Зажигалка Кевина могла стать её путеводным светом, а объяснения Танатоса — опорой. Но Венни должна была взять ответственность за свою судьбу на себя. Научиться — всему, что будет необходимо, чтобы спастись самой. И, конечно, помочь Танатосу с Кевином, потому что Венни ни за что бы их не бросила. Они оба слишком много для неё сделали. И оба заслуживали лучшей жизни. В конце концов, после Сентября Катастроф Венни хотелось именно этого. Чтобы каждый обрёл свою лучшую жизнь. Десять лет назад кто-то спросил её: «О чём ты мечтаешь?» По какой-то причине Венни не могла вспомнить, кем был этот человек, зато отчётливо запомнила свой ответ. «Я хочу, чтобы все снова улыбались». Даже в пять лет эта мечта казалась ей глупой. Став старше, Венни заливалась румянцем от одного только воспоминания о ней. Но сейчас она взглянула на неё под другим углом. «Ради чего ты учишься? Кем ты хочешь стать?» — спросил Кевин. Венни казалось, она не знает ответ на этот вопрос, но на самом деле он всегда был где-то там. Прятался в глубинах сердца. Я хочу стать человеком, который приносит людям улыбки. Я хочу стать человеком, на которого можно опереться. Я хочу стать человеком, огонь которого не сжигает, а ведёт вперёд. Я хочу стать Хранителем Счастливых Мгновений. Вооружившись этой мыслью, Венни гребла сквозь разрушенный сон к свету зажигалки. За мечтой. Может, несбыточной: в конце концов, она не могла сделать так, чтобы все улыбались, как ни в чём не бывало, и не могла всегда чувствовать себя счастливой. Но само стремление к этой мечте зажигало в сердце огонь. И в конце концов именно он имел значение. Венни изо всех сил потянулась вперёд. Спустя неопределённое время путешествия через неопределённое пространство пальцы наконец ухватили зажигалку, и Венни, быстрым движением откинув крышку, щёлкнула. Тьма никуда не подевалась, но озарилась слабым огоньком. Он казался умирающим — прямо как альтернативная версия Кевина, но всё же встреча с ним согрела душу. Некоторое время Венни просто в задумчивости дрейфовала, поглаживала зажигалку большими пальцами и наблюдала, как над прохладным серебром дрожит робкое пламя. Борьба с непокорным пространством отняла слишком много сил, а для того, чтобы осуществить задуманное, Венни требовалось больше. Гораздо больше. Пытаясь перевести дух, она прикрыла глаза и в конце концов сама не заметила, как задремала. Её разбудило лёгкое колебание воздуха. Сквозь тьму к свету зажигалки летела крошечная золотая бабочка. Венни выдохнула. Она боялась, что бабочка влетит прямо в огонь, но та лишь опустилась Венни на запястье. На тонких полупрозрачных крыльях танцевали пламенные отсветы. Время от времени по хрупкому телу бабочки проходила зыбкая рябь, и в такие моменты до Венни доносились смутные отголоски — эхо воспоминаний. Она слышала шум горной реки, шелест ветра, блуждающего посреди маков, стук дождя по капюшону дождевика. Шипение лимонада в стакане. Хлопок, с которым открывается бутылка сидра. Рёв двигателя «Крылатого стража». Гомон зрительского зала в разгар аукциона, безобидную перепалку Уракусая и его секретаря Масару. Гудение компьютера в кабинете Адлера на станции Герты. Звон зеркал с Эвнои. Суету Мира грёз. Голос Тисифоны. Голос Кевина. Собственный голос. Эти воспоминания принадлежали Танатосу. Бабочка была одним из многочисленных осколков его души. Венни сконцентрированным намерением усилила огонь зажигалки и подняла её высоко над головой. Теперь она видела и другие осколки. Стаи золотых бабочек порхали в темноте: они находились слишком далеко и потому не видели света, лишь бестолково кружили, не в силах обрести целостность. Может, если бы сон сохранял стабильность, они нашли бы друг к другу дорогу — так, как много лет назад, когда Танатос испытал состояние дезинтеграции в одиночестве, но всё же сумел сплести себя заново. Но сон изменился, и даже когда бабочки стремились друг к другу, они неизбежно оказывались на разных концах темноты. Венни взглянула на зажигалку. Если она хочет спасти Танатоса и саму себя, ей в первую очередь надо перестроить это злополучное пространство. Воссоздать маковое поле. — Ты побудешь со мной? — спросила Венни у золотой бабочки. Та сложила крылья. Ты не в прошлом. Ты здесь и сейчас. Давай. Открывай глаза. Бабулям вроде тебя противопоказано подолгу лежать на жёстком полу. Это было просто воспоминание. Вряд ли бабочка могла дать разумный ответ: она не была даже сотой частицей Танатоса. Но Венни всё равно стало лучше. Тихо засмеявшись, она шепнула: — Сочту за согласие. Она точно знала: если бы Танатос сейчас был собой, он непременно засмеялся бы в ответ. Следующие несколько знал-бы-кто-в-чём-теперь-измерять-тут-время Венни провела в компании зажигалки и её нестихающих щелчков. Собирать маковое поле пришлось по кусочкам: воспоминаниям и скудным сведениям, которые хранил осколок души Танатоса. Получалось так себе. Венни даже не задумывалась, как легко память отбрасывает детали, какими зыбкими на самом деле являются образы, которые в воображении предстают чёткими и понятными. Она чувствовала себя начинающей художницей. Думала, будто представляет картину в мельчайших деталях — и только коснувшись холста поняла, сколько всего упускала из виду. Но она всё равно не сдавалась. Делала, что могла. Протягивала между воспоминаниями нити воображаемых связей. Училась находу. Выбиваясь из сил, засыпала, а потом пробовала снова. И в конце концов темнота начала трансформироваться. Это сложно было назвать цельным сном. В отличие от Гипноса, Венни не умела создавать правдоподобные миры, поэтому маковое поле, казалось, изрезали ножницами, а некоторые фрагменты отправили в мусорное ведро. Дом парил отдельно от реки. Река текла снизу вверх — как водопад, только наоборот — и соединялась с маковой полянкой, некогда выжженной Хонкай-энергией Танатоса. Золотой циферблат, на мерцающих делениях которого появлялись порталы во внешнюю вселенную, в гордом одиночестве дрейфовал в темноте. Дверь на отметке «шесть» призывно искрилась, но Венни не могла уйти. Пока ещё не могла. Она до сих пор не нашла способ указать бабочкам дорогу.

Конец музыкального фрагмента

Через некоторое время она обратила внимание, что сон изменился. Не из-за того, что стал выглядеть иначе, нет. Изменился сам сценарий. Гипнос не мог прекратить сон, не мог внести в него правки, но его энергия всё же поддерживала пузырьковую вселенную мирной и уютной. Возвращаясь на маковое поле, Венни всегда ощущала спокойствие этого места. Она точно знала, что здесь никакая злая сила не сможет до неё добраться. Но теперь Гипнос стал Зверем скверны. Его сознание поглотила тьма, и потому сон тоже начал меняться. В нём впервые появились опасности. Впервые Венни заметила это, когда, восстановив силы, устроилась на крыльце в попытках сплести вместе два осколка души Танатоса. О том, что такое возможно, она знала ещё с момента прыжка на станцию Герты. Тогда Танатос, столкнувшийся с Асмодей, вернулся на маковое поле потрёпанным — и потратил несколько дней на восстановление целостности. Души — это набор данных. Разрозненные кусочки историй, соединённые Воображаемыми связями, будто нитями. Асмодей повредила их, поэтому данные и рассыпались. Чтобы скрепить душу обратно, мне придётся воплотить эти нити заново. Попытки даже не думали венчаться успехом. Венни понятия не имела, как это, оказывается, трудно — сплетать заново Воображаемые связи. Ей-то казалось, Танатос просто сидит, с загадочным видом перебирает пальцами, а всё остальное получается само собой. Но само собой, разумеется, ничего на свете не получалось. За каждым действием Танатоса таились огромные усилия. Просто он никогда не заострял на этом внимание. Венни как раз думала, не вернуться ли в дом, не поискать ли там книги об устройстве Воображаемого Древа, когда заметила в соседнем фрагменте макового поля чёрную тучу. Туча стремительно росла. Венни полагала, что пересечь тьму, пропастью разделявшую два участка сна, туча не сможет, но она заблуждалась. Мигнув у края фрагмента, туча исчезла — и появилась уже недалеко от дома, настырная, как Элиса и её Подкрысы. Только Элиса была обычной девчонкой, которая пыталась самоутвердиться за чужой счёт. А вот туча представляла настоящую опасность. Венни чувствовала это. Знала, что туча отличается от тех, что с такой радостью приветствовал её сумасшедший бог. Воздух быстро напитывался энергией скверны: должно быть, тьму, которая так неистово мчалась к дому, породило заражённое сознание Гипноса. Прищурившись, Венни поняла, что на самом деле это никакая не туча — огромное облако чёрных, как смоль, ворон. Созданий скверны. Вскочив, она вбежала в дом и заперла за собой дверь. В реальности ни замки, ни стены скверну бы не остановили, но мир снов жил по своим правилам, и Венни надеялась, что с зажигалкой Кевина всё же сумеет дать воронам отпор. Это был нечестный бой: девочка против скверны. Но Венни хотя бы принимала его на территории, которую теперь могла назвать своей. В конце концов, сплетённый заново сон процентов на сорок принадлежал ей. Вороны облепили дом со всех сторон, стучались чёрными клювами в окна, обращались в дым и пытались просочиться внутрь через щели. Венни завалила камин книгами и заткнула просвет под входной дверью скатанным в ролик полотенцем. Один особо назойливый ворон пробрался сквозь узкую прорезь между ставнями — Венни накрыла его кастрюлей. Будто жука. Они, по сути, и были жуками. Вредителями, которые наводнили сознание бедного Гипноса и теперь пытались добраться до Венни. Следить за целым домом было тяжело, поэтому Венни, поразмыслив, щёлкнула зажигалкой. Она надеялась воплотить оружие — скажем, особый спрей с пометкой «От созданий скверны», — но вместо этого… — Хм! Пожалуй, это было самое суровое «хм», которое Венни только доводилось слышать. Она изумлённо моргнула: скрестив на груди когтистые лапы, перед ней стояло маленькое, но очень напористое создание, похожее на сердитого волка в костюме, шляпе и тёмных очках. Это был братец Хану — один из знаковых персонажей Мира грёз Пенаконии. — Ой! — вместо приветствия сказала Венни. — Хм! — вместо приветствия сказал братец Хану. Растерянная, Венни опять взялась за зажигалку: похоже, выбившись из сил, она не смогла сформировать чёткое намерение и просто воплотила в жизнь первое попавшееся воспоминание. Братец Хану был чертовски крут, этого Венни отнять не могла, но в борьбе с воронами ей нужна была рыбка покрупнее. Эх, вот бы воплотить дракона Двалина! Но Двалин не появился. Стоило Венни щёлкнуть, как рядом с братцем Хану появился ещё один символ Пенаконии — Часик, очаровательный ходячий циферблат. — Тик-так! — воскликнул, подпрыгнув, Часик. — Пускай Венни ни о чём не беспокоится — мы поможем ей защититься от злых птиц! — Я сошла с ума! — с мрачной радостью изрекла Венни. Она щёлкнула третий раз. «Пожалуйста, пускай это будет папина Волчья погибель. О, или лучше огнемёт, как тот, что однажды сделал на Атласе Гефест!» Пока Венни занималась переплетением души Танатоса, она нечаянно подсмотрела целый ворох его воспоминаний. Теперь она знала о Небесном порядке такое, что ни в одной книжке не напишешь — богохульником заклеймят. Эти разрозненные эпизоды прошлого были очень разными. Милыми. Смешными. Тёплыми. Грустными. Страшными. Горькими. Но главное, боги вели себя там, как самые обычные люди. Плакали и смеялись. Любили и теряли. Делали разные глупости. Как Гефест, который порой изобретал что-нибудь просто ради того, чтобы поднять товарищам настроение. Как Тейя, надоумившая Артемиду переодеться в платье, чтобы посмотреть на реакцию Мнемозины. Как Гермес, который оказался лунатиком и время от времени бродил ночами по Селестии. Как Гипнос, который тайком присматривал за ним, потому что знал: даже богам больно падать с небес на землю. Венни надеялась, хоть одно из этих воспоминаний поможет воплотить серьёзное оружие. Небесный порядок воевал со скверной сначала на Атласе, а потом в Тейвате — наверняка справился бы с кучкой ворон. Но… — Чик-чирик! Знакомый сон, в котором всё вверх дном! Венни тягостно вздохнула. Никакой тебе Волчьей погибели. И уж тем более огнемёта Гефеста. Она воплотила бумажную птицу-оригами — такую же, каких видела на Пенаконии. «Эта планета меня прямо-таки не отпускает!» Смирившись, Венни сунула зажигалку в карман и упёрла руки в бока. — Так, вы трое! Отряд, состоявший из Часика, братца Хану и птички из чёрно-голубой бумаги, вытянулся в струнку. Птичка даже попыталась отдать крылом честь. Оглядев свою невообразимую группу поддержки, Венни скомандовала: — Начинаем операцию под кодовым названием «Вино». — Тик-так! — отозвался Часик. От энтузиазма его стрелки вращались так резво, что братец Хану косился на них с опаской (и суровым «Хм»). — А почему «Вино»? — Это аббревиатура, — невозмутимо ответила Венни. — И значит она «Вороны, идите нахуй отсюда»! Возражений ни у кого не нашлось. Если уж на то пошло, Венни даже не пришлось тратить время на раздачу указаний: это забавное трио, которое Танатос наверняка назвал бы «меметическими сущностями», было создано на основе её воспоминаний, а потому понимало её без лишних слов. Часик взял на себя прихожую. Братец Хану деловито удалился на кухню, где приготовился встречать воронов прицельными залпами из своей фирменной ракетницы. На вид она была игрушечной, но мир сна работал по правилам, которые задавала Венни — по крайней мере, процентов на сорок. И согласно этим сорока процентам, даже игрушки при желании могли стать здесь серьёзным оружием. Птичка же осталась оборонять с Венни спальню. Стены не могли защищать дом вечно: вороны прорвались, разлетелись по комнатам, мерзко гаркая. Их крылья секли не хуже кинжалов, а с перьев капала вязкая чёрная субстанция. Ругнувшись, Венни набросила на голову капюшон дождевика. Птичка-оригами раз за разом взмывала под потолок, и её клюв без устали терзал осквернённые крылья, отчего поверженные враги градом сыпались на пол и растекались там дымящимися лужицами. Венни, швыряя вместо снарядов книги, сбивала тех, кто подлетал к птичке-оригами со спины. Никто не знал, сколько продлилась эта битва: время по-прежнему не восстановило свой ход. Венни показалось, прошло около двух часов. К тому моменту, как на пол упал последний ворон, она от усталости не могла даже стоять. Так и рухнула прямо посреди спальни, а сверху на неё повалилась птичка-оригами с истрёпанными от скверны крыльями. — Мы сделали это, — обессиленно сказала Венни. — Чик-чирик, — слабо отозвалась птичка. — Рано или поздно вороны вернутся. Теперь это место небезопасно. — Так давай надеяться, что они вернутся как можно позже. — …Я постараюсь сделать всё возможное, чирик. Во время битвы бумажное тело птички повредилось слишком сильно, так что Венни бережно взяла её на руки и понесла в прихожую, где однажды, когда Танатос ещё был здесь, видела на полке скотч. К сожалению, ни Часик, ни братец Хану не уцелели. Венни вздохнула, не скрывая горечи. Пускай они и были просто воплощением воспоминаний, в битвах против самой страшной во вселенной тьмы такие мелочи не имели значения. Венни постояла, оглядывая поле минувшего боя. Затем, поспешно утерев лицо рукой, забрала скотч и вышла на крыльцо. Две золотых бабочки — фрагменты души Танатоса — тут же оказались рядом, опустились Венни на плечи, словно пытались убедиться, что она не пострадала. — Всё хорошо, — ласково отозвалась она. — Извините, что прогнала. Мне не хотелось, чтобы вы участвовали в битве. А если бы вы рассыпались ещё сильнее? Я и так-то понятия не имею, как собрать вас воедино. Бабочки не ответили, но до Венни донеслось смутное эхо — разбитые фрагменты воспоминаний Танатоса. Слушай, ты же в курсе, что ты какой-то неправильный вуббабу? Венни слабо улыбнулась. Самоотверженность Часика и братца Хану заслуживала памятника, но сил на воплощение новых объектов не осталось. Поэтому Венни опустилась на верхнюю ступеньку крыльца и в молчании стала заклеивать прорехи на крыльях бумажной птицы скотчем. Птица ничего не говорила. Как и Венни, она была слишком измотана прошедшей битвой. Венни же обдумывала её слова. «Я постараюсь сделать всё возможное». Танатос не раз указывал Венни на то, что она не умеет слушать. Это и правда было так: она часто воспринимала слова не разумом, а сердцем. А сердце — штука непростая. Оно горячее. И порой так громко кричит от боли или от обиды, что не может услышать очевидного. Когда глаза заволакивает пеленой ярости или слёз, не так-то просто читать между строк. Поэтому начинаешь упускать из виду истинное значение истории. Венни осторожно, будто пластырем, стянула разрыв на крыле птички-оригами. Она не знала, можно ли летать, когда твои крылья на скорую руку заделаны скотчем, но могла хотя бы постараться собрать из обрывков нечто целое. Даже если бы получилось что-то новое. Не такое, как раньше. — Как ты это сделал? — спросила она. — Чирик? — недоумённо отозвалась птичка-оригами. — Прямо сейчас твоё заражённое сознание сражается в Тринадцатом миге с Кевином, — спокойно отозвалась Венни. — Но всё же его маленькая часть сохраняется неизменной. Как такое возможно… Гипнос? Оценивая результат работы Венни, птичка-оригами повела бумажным крылом — и, похоже, осталась довольна. — Чик-чирик, боюсь, я не могу называться этим именем, поскольку я не сам Гипнос, я просто крошечная часть его сознания. А на Воображаемом Древе имена, чирик, имеют важное значение. Кто бы мог подумать, что бумажная птица может казаться такой обстоятельной! Венни, не сдержавшись, хихикнула. — Ладно. И как же мне тебя называть? Птичка ответила после недолгих раздумий. — Икел. Можешь звать меня Икел. — Она соскочила с колена Венни на ступеньку крыльца. — Что касается моего появления в этом мире, чик-чирик… Думаю, всё дело в твоём намерении. Оно было неопределённым — поэтому, вместо того чтобы воплотить нечто новое, ты придала форму старому. Тому, что уже было заложено в мире сна, чирик. Пытаясь хоть как-то прогнать усталость, Венни прислонилась плечом к перилам. Точно. Она хотела получить оружие для борьбы со скверной. Похоже, на воплощение чего-то серьёзного, вроде дракона Двалина, у неё попросту не хватало сил. Зато она вполне могла позволить себе птичку-оригами — не воссозданную с нуля, а сформированную вокруг кусочка сознания Гипноса. И ведь это сработало. Венни не призвала Двалина и не получила огнемёт Гефеста — но зато смогла воплотить кое-что гораздо более ценное. Так бывает. Могущество отходит на второй план. И Двалин, и огнемёт были, конечно, полезными, но не могли остановить само прибытие воронов так, как Гипнос. — Выходит, маленькая часть тебя до сих пор сопротивляется, — заключила она. — Я-то думала, боги не могут освобождаться из-под власти скверны так, как люди. Не могут обуздывать Судей или становиться марами. Танатос рассказывал что-то такое… — Венни потёрла переносицу. — Или я увидела это у него в воспоминаниях? Не помню. В голове полный кавардак. Взгляд птички-оригами стал сочувственным: Гипнос понимал, каково это — теряться между реальностью и воспоминаниями. Откуда-то — Венни не помнила точно, откуда — ей было известно, что он страдал от подобных симптомов постоянно. Такой была цена за использование Ядра Сознания. Постоянного перенапряжения разума и души. — Воля Скверны. — Икел всем телом качнулся вперёд. — Вернее, лазейка, созданная Тейей и Айоном. — Лазейка? — переспросила Венни. Волнуясь, Икел подскочил к краю ступеньки — так, словно готов был в любой момент совершить прыжок в алое море маков. — Воля Хонкая существует не только в Тейвате. Эта сеть соединяет сознания заражённых, лишает их воли, переписывает личности, меняя саму их суть. В большинстве миров вырваться из-под её контроля нельзя — вот почему, чик-чирик, удар Хонкая так трагичен, а Судьи опасны. — И вот почему Танатос убил Гелиоса, — шепнула Венни. Она до сих пор не могла забыть это воспоминание, принесённое одной из золотых бабочек — древнее, но нестерпимо яркое и подробное до мелочей. Танатос плакал, когда убивал Гелиоса. Знал, что это необходимый шаг, что в противном случае Гелиос станет бесконтрольным Судьёй, угрозой всему Тейвату. Но легче-то от этого не становилось. Поэтому он плакал. Когда наносил последний удар. Когда провожал то немногое, что ещё осталось от истерзанной Ядром Господства души, на Воображаемое Древо. Когда уже на Селестии рассказывал об этом брату. — Обычно заражённые становятся монстрами безвозвратно. — Чирик, — утвердительно качнулся Икел. — Но люди Тейвата были созданы искусственно. Тейя, владелица Ядра Истока, считала, что благодаря этому у Небесного порядка есть шанс поменять правила игры. Тейя. Жена Айона. Венни медленно кивнула. — Пока остальные выжившие с Атласа возрождали человечество, она путешествовала по галактике в поисках способа переиграть Хонкай. Вскоре после прорыва, который произошёл из-за Сизифа, чик-чирик, она пришла в Тейват — и рассказала о своих открытиях. Создание лазейки, позволяющей вырваться из-под контроля Хонкая, было возможно. Но цена… Руки Венни сжались в кулаки. Икел не закончил мысль, но догадаться было нетрудно. Она видела достаточно воспоминаний Танатоса и слышала от него немало историй о войне с Хонкаем. Чтобы дать человечеству шанс, Тейя расплатилась своим Ядром. Своей жизнью. Выходит, без созданной Тейи лазейки проект «Осквернённые» был бы невозможен: Арей попросту не смог бы взять Кровь Текутли под контроль, не стал бы Шиу, не проложил бы дорогу другим осквернённым. Это значит, Тейват не дожил бы до сегодняшнего дня. — Сила Ядра Истока отличалась от остальных, чирик, — продолжил Икел. — Она восходила к Хонкаю, но могла стабилизировать его, приводить в равновесие. Поэтому Айон помог Тейе слить Ядро, а вместе с тем и душу, с Ирминсулем. Именно присутствие Тейи и её Ядра создаёт в Воле Скверны Тейвата «поле нестабильности» — абстрактное место, чирик, где человек может укрыться от взора Хонкая и попытаться вернуть над собой власть. Венни судорожно выдохнула. То, что рассказывал Икел, могло до неузнаваемости изменить грядущую войну со скверной. Заставить чашу весов склониться в пользу человечества. — Но ты сказал, Тейя пришла к этой мысли, потому что люди Тейвата были созданы искусственно. В наших телах содержится примесь элементальной энергии, верно? Жители Тейвата по своей природе могут частично блокировать Хонкай. При этом все мы внесены в Ирминсуль, то есть имеем связь с растворённой там душой Тейи. Её Ядром. Силой Истока. Глаза Венни изумлённо расширились. — Селестиальной силой. Вот что это такое. Вот почему селестиальная энергия, пускай не может целиком очистить Хонкай, преобразовывает его, придаёт другую, более безопасную форму. Это сила Истока. Наследие Тейи, которое осталось в Ирминсуле и дошло до нас сквозь тысячи лет. Икел не ответил, но его молчание было вполне красноречивым. Венни не сдержалась и в лучшей маминой манере потёрла виски. Это было важно. Безумно важно. Люди наконец переставали бороться со скверной наугад. Как будто перешли в старший класс, где начался долгожданный курс лекций на тему Хонкая. Венни хотелось вскочить с крыльца и бегать по маковому полю до тех пор, пока она не сможет вырваться за пределы сна и долететь на чистой силе своего энтузиазма до Мондштадта, но тут её радость поутихла. Она осознала ещё один важный факт. — О. Но тела Сошедших не содержат элементальной энергии, а ещё у них нет связи с Ирминсулем. Они не могут блокировать Хонкай. Не могут достичь поля нестабильности… А значит, не могут вернуть контроль. Её дрожащие пальцы переплелись в замок. Теперь она наконец получила ответ на вопрос, почему Кевин принял решение уничтожить Пламенное Правосудие. Знал ли он о невозможности спастись? Понимал ли, что если бы он покорился власти Небесного ключа, вернуть его было бы уже нельзя? Человек, который своими руками привёл мир к спасению, обладал силой и разрушить его. Подобно тому, как поступал Танатос, подобно Богу Смерти, Кевин забрал собственную душу до того, как случилось непоправимое. Венни закрыла глаза. Может, если бы Кевин обладал силами Путешественницы… Если бы он тоже имел устойчивость к скверне… Люмин ведь пришла в Тейват извне, то есть была Сошедшей. Но всё-таки не дала Судье Скверны установить над ней контроль, пускай и не была вписана в Ирминсуль. Раньше бы Венни подумала, что это несправедливо. Сейчас она просто сожалела, что всё сложилось именно так. С усталым вздохом она потёрла шею, подняла глаза. Некоторое время они с Икелом молчали. Венни наблюдала, как его бумажные крылья слегка трепещут на ветру, который неизменно поднимался на маковом поле перед дождём. — Но Гипнос ведь Сошедший. Почему ты тогда остаёшься прежним? Разве не должен был целиком подчиниться Судье? Икел с хитрым видом склонил голову набок. — А ты сама как думаешь, чик-чирик? — Ядро Сознания, — выдохнула Венни. Птица странным образом заколыхалась. Лишь через пару мгновений Венни осознала, что Икел смеется. — Чик-чирик, так держать! Гипнос настолько часто применял Ядро Сознания, что его разум начал утрачивать целостность. Но он не отчаивался, а решил использовать это с умом. Он взял один из осколков — меня — и поместил в эту пузырьковую вселенную на случай, если с ним что-то произойдёт. Чтобы не дать сну превратиться в ад, чирик. — То есть ты кто-то вроде хранителя? — улыбнулась Венни. — Хранитель Снов! — просияла птичка. — А что, мне нравится, чик-чирик. Гораздо лучше, чем быть просто осколком. Венни рассмеялась. Икел выглядел таким гордым, словно его только что нарекли спасителем Тейвата. Пускай он имел сейчас форму бумажной птицы, Венни знала, что за ней скрывается амбициозный, немного наивный, смешной и в общем-то неплохой человек. — Неужели ты утратил связь с Гипносом? — спросила она. — Чирик-чирик, конечно, нет. Но этот осколок был таким крошечным, а связь остальной части души с ним уже настолько истончилась, что скверна попросту его не заметила. Она не знает о моём существовании. Зато я могу, хоть и самую малость, оказывать влияние на душу Гипноса. Удобно, не так ли, чик-чик? Венни приложила руку ко лбу. Когда связь между душой и осколком истончится окончательно, Икел исчезнет. Станет данными, которые сольются с Воображаемым Древом. И… Минуточку!

Этот фрагмент можно читать под музыку: Hiroyuki Sawano, Mika Kobayashi — Ego. Ставьте на повтор

И правда, как она об этом не подумала! Если бы осколки души Тана полностью лишились связей друг с другом, они бы исчезли. Но мотыльки-то остались. Осколки остались. Что-то до сих пор удерживало их в мире сна. Тонкие ниточки, которые Венни не могла разглядеть, но о которых Танатос уже однажды заикался. Он ведь говорил: Венни не переживёт состояние дезинтеграции. А он переживёт. Потому что он «Орион». В нём есть гены Зверя Хонкая. Танатос так и сказал: «Меня-то ещё худо-бедно Хонкай удержит». Но тогда Венни не умела слушать, поэтому не придала его словам значения. Танатос создавал связи между фрагментами души не с нуля. Он плёл их поверх тонких нитей Хонкая. «Если я смогу нащупать их…» Венни опустила руку в карман и извлекла на свет единственный предмет, который мог дать ей возможность разглядеть связи, удерживающие осколки души от распада. Кольцо Танатоса. — Чик-чирик, — забеспокоился Икел. — Ты уверена, что это хорошая идея? Людям опасно применять атрибуты. — У тебя есть плохая идея получше? — усмехнулась Венни. — Давай взглянем на факты. Я не смогу сама победить Асмодей. Танатос нужен мне. А ещё… Она сжала кольцо в кулаке. — Он мой друг. Кто же бросает друзей до конца вечности оставаться зёрнышками риса? Тем не менее, Икел был прав. Венни помнила, как кольцо переломало жизнь Кагуре с Идзанами. Сначала от воздействия Ядра пострадал её отец. Затем и сама Кагура получила метку смерти. Уракусай никогда не применял силы кольца, но всё равно ощущал на себе его влияние. Даже Танатос, и тот не избежал уплаты цены — половина его руки и в реальности, и в Мире грёз оставалась почерневшей. Как же воспользоваться кольцом и при этом не погибнуть? У Венни не было никакого желания лезть на рожон: она залезала на него достаточно и со временем поняла, что делать там на самом деле нечего. — Чирик! Утро вечера мудренее, — заметил Икел. — Сейчас ты всё равно ничего не сделаешь. Тебе нужно отдохнуть и восстановить силы. — Но вороны… — начала Венни. Икел повернул к ней бумажную голову. — Не вернутся. Я об этом позабочусь. — Гипнос, — нечаянно позабыв о просьбе Икела не называть его этим именем, выдохнула Венни. Она могла поклясться: обладай Икел своим настоящим обликом, он бы сейчас улыбнулся. Гипнос бы улыбнулся. Это ведь была его борьба. Это он защищал Венни от воронов. От собственной скверны. Словно последняя стена, разделяющая добро и зло. — Спи, маленькая Веннесса. Я сберегу твой сон. Венни не знала Гипноса, но зато помнила, что большую часть жизни его воспитывал Танатос. А тот был редкостным упрямцем. Младший брат, разумеется, перенял у старшего эту черту. Венни ни за что бы не сумела его переубедить. Поэтому ей оставалось лишь подняться и направиться к двери. — Спокойной ночи, Икел, Хранитель Снов, — сказала она перед тем, как уйти в дом. — И… спасибо. Бумажная птица повела заклеенными скотчем крыльями. — Спокойной ночи, девочка-зажигалка. Чирик! Перед тем, как лечь в постель, Венни бросила быстрый взгляд в окно. Икел по-прежнему сидел на крыльце и задумчиво глядел на маковое поле: алой лентой оно тянулось к осколку сна, где виднелась река и поющая у её беспокойных вод девушка. Сложив золотые крылья, рядом с Икелом на ступеньку опустилась бабочка. Это было завораживающее зрелище: спустя сотни лет разлуки птица-оригами и мерцающий мотылёк, осколки душ двух братьев, наконец-то бок о бок смотрели один и тот же сон. Они не могли поговорить друг с другом, но делили на двоих один рай — пускай даже и фальшивый. Иногда этого бывает достаточно. Разделить с близким человеком общую историю. Венни взяла с прикроватной тумбы зажигалку. В комнате было темно, и она, поразмыслив, щёлкнула. Не для того, чтобы воплотить новый кусочек сна или всё же создать памятник исчезнувшим Часику и братцу Хану. Нет. На сей раз это был обычный щелчок. Так порой, задумавшись, щёлкал Кевин. Пару минут Венни лежала и просто наблюдала, как на стенах танцуют тёплые отсветы. Ей вспоминался последний разговор с госпожой Чихарой. — Но мы с вами больше никогда не встретимся. — Да, пожалуй. Не встретимся. Но знаешь… Важнее всего то, что мы всё-таки случились в жизнях друг друга. Я была рада соприкоснуться с твоей историей, Венни. Закрыв глаза, Венни провела по серебряной поверхности зажигалки большим пальцем. Задержалась на каждом сколе, каждой царапине, каждой странице в истории Кевина. Эта встреча, неожиданная и непростая, с ног на голову перевернула представление Венни о вселенной. Она подарила надежду на то, что между Смертью и Завершённостью нельзя поставить знак равенства. Истории людей не обрываются после смерти. Ты лишь перестаёшь слышать их, потому что они отправляются куда-то далеко, на другой конец вселенной, и обретают там другое звучание. Может, однажды тебе выпадет возможность снова с ними соприкоснуться. Вспомнить старое — и обрести нечто новое. Смерть — это не тупик. Это дорога. Тех, кто ушёл, за руку проведёт к новому будущему сама вселенная. А тем, кто остался, нужно пройти по этой дороге самим. Выбраться из тьмы к свету. К зажигалке в сердце комнаты. Венни закрыла крышку зажигалки и, крепко прижав её к себе, наконец решила отдаться во власть сна.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Венни проснулась от дрожи пузырьковой вселенной. Скатившись с кровати, она набросила на плечи покрывало и выбежала на крыльцо. Первым делом она обнаружила, что маковое поле вздыбилось перед домом стеной, а река из соседнего фрагмента сна выливается в этот. Законы физики, и без того не слишком-то правдоподобные, окончательно сошли с ума: тучи сталкивались друг с другом и разлетались, как резиновые мячики, трава росла прямиком из стен, а ступеньки крыльца то и дело подпрыгивали, словно раздумывали, как лучше отправить Венни в полёт. — Икел! — сложив ладони рупором, позвала Венни. Птичка-оригами металась среди маков. Вокруг её крыльев искрились золотые частицы, но они были слишком тусклыми и не могли оказать на сон серьёзного влияния: Икел лишь удерживал его от дальнейшего распада. Венни потянулась за зажигалкой, но тут Икел воскликнул: — Чирик! Своей грозностью этот «чирик» мог бы потягаться даже с суровым «хм» братца Хану. Венни чуть не выпустила зажигалку из рук. — Не щёлкай! — велел, опустившись ей на плечо, Икел. — Только не сейчас. Сон слишком нестабилен. — Что происходит? — сдвинула брови Венни. — Нарушение целостности, чирик, — объяснил Икел. — Ты же не думала, что создашь устойчивую пузырьковую вселенную с первого раза, да ещё и наугад? — На что-то такое я и рассчитывала, — со вздохом признала Венни. Икел повёл крыльями — будто плечами пожимал. — Любой мир должен работать по своим правилам. Строгим законам, которые будут делать его цельным и правдоподобным. Это очень похоже на написание книги: чтобы погрузить читателя в вымышленный мир, тебе надо хоть немного представлять, как он устроен, чик-чирик. В своё время Гипнос задал правила, но они больше не соблюдаются. Возникает диссонанс между тем, что есть, и тем, что должно быть. Поэтому сон теряет целостность. — Трудно быть демиургом, — мрачно изрекла Венни. — А иначе все создавали бы карманные вселенные налево и направо, чирик, — отозвался Икел. Венни подбросила зажигалку в руке. — Я могу переплести сон по правилам Гипноса. — Только не сейчас, — повторил Икел. — Чирик, тебе и так не хватает энергии поддерживать сон стабильным, поэтому его участки своевольничают и усиливают диссонанс. — И что ты предлагаешь? Просто ждать? Икел покачал головой и взлетел так, чтобы оказаться прямиком над Венни. Сунув зажигалку в карман, Венни протянула руку, и Икел, ухватив её ладонь цепкими бумажными лапками, с неожиданной лёгкостью взмыл к небесам, где тучи изображали из себя борцов на ринге. У Венни не осталось сил удивляться. В последнее время она привыкла к странностям до такой степени, что, упади сейчас перед крыльцом Элиса, она бы и бровью не повела. Икел помог Венни подняться над вздыбленным маковым полем. — Ох! Да уж. Зрелище, представшее её глазам, и впрямь было полным «ох». С пропущенными четырьмя буквами в конце. Золотой циферблат, на котором открывались порталы во внешнюю вселенную, бешено вращался по всем возможным направлениям сразу. Мерцающая дверь на шестой отметке вибрировала. Венни не разбиралась в премудростях Воображаемого Древа, но даже ей стало ясно очевидное. Порталам пизда. Именно так это охарактеризовал бы Танатос. Стоило об этом подумать, как дверь, не выдержав, разлетелась золотыми осколками. Над седьмым делением тут же соткался контур новой. Одного взгляда на него хватало, чтобы понять: долго он не продержится. — Вот чёрт! — воскликнула Венни. — Это из-за моей энергии, да? Икел чирикнул — утвердительно и печально. — Сейчас поддержание порталов целиком лежит на твоих плечах. Ты взяла на себя слишком большую нагрузку. Порталы, плетение сна, вороны… Чик-чирик, боюсь, такими успехами ты потеряешь вообще всё. — Но Танатос… — начала было Венни. Не договорив, она закусила губу. Танатос хотел бы, чтобы она ушла. Бросила всё и сосредоточилась на собственном выживании. Венни ведь восстанавливала сон только ради него: без макового поля она не могла перемещаться к осколкам его души, а значит, не могла сплести его заново. Не могла его вернуть. — Спусти меня, — попросила Венни. Икел вернул её на крыльцо, и Венни, рухнув на верхнюю ступеньку, обессиленно зарылась пальцами в волосы. Икел с сочувственным щебетом опустился рядом. Он тоже не хотел бросать Танатоса. И тоже понимал, что это, возможно, единственный путь к спасению. Венни достала из кармана кольцо Танатоса. — Хочешь применить его, чирик? — Разумеется, нет. Мы оба знаем, что это не выход. Кольцо потребует слишком много сил — и что тогда? Оставшиеся порталы рухнут, а сон опять погрузится во тьму. Даже если мне всё-таки удастся восстановить Танатоса и не умереть при этом самой, мы оба застрянем здесь. Теперь уже навсегда. Пытаясь собраться с мыслями, Венни выдохнула, ткнулась гудящим от напряжения лбом в колени. — Есть идеи, кроме панического «А-а-а, я не знаю»? Икел задумчиво переступил с ноги на ногу. — Ты только что отмела моё единственное предложение. Несмотря на всё отчаяние ситуации, Венни зафыркала — а затем, не выдержав, вскинула голову и расхохоталась в полный голос. Наверное, она тоже начала понемногу сходить с ума. Прямо как Танатос, который провёл в одиночестве сотни лет. К счастью, Венни повезло. У неё была неплохая компания. Выпрямившись, она утёрла глаза. Их беспрестанно кололо, но Венни не плакала. Прямо сейчас ей нужно было сохранять голову трезвой. Мир сна рушился без остановки, порталы грозились лопнуть, отрезав путь к побегу, и каждая минута была на счету. Так что распускание соплей следовало передвинуть в расписании на пару позиций вниз. Она ударила кулаком в ладонь. — Нет. Нет, мы не можем просто так сдаться. Это же наш Танатос. Он бы ни за что не сдался. Он бы боролся за нас до самого конца. Так что хватит паниковать, давай включать головы! Некоторое время они сидели молча. Венни щурилась в пространство, будто надеялась разглядеть решение среди маков. Маки, увы, сотрудничать не желали — только бестолково покачивались из стороны в сторону, словно куклы-неваляшки. Икел же так задумался, что забыл даже о необходимости моргать, отчего стал казаться игрушечным. — А если!.. — начала было Венни, но тут же передумала: — Ах, да. Я же не могу сейчас перестраивать сон. — Мы можем!.. — просиял было Икел, но тут же одёрнул себя: — А, нет. В этой реальности такое невозможно. Вот тебе и чик-чирик… Они снова замолкли. На этот раз тишина, казалось, длилась вечность. — Я вижу только один способ, — сказал наконец Икел. — Ты должна сосредоточиться на поддержании порталов, а восстановление сна и плетение души Танатоса доверить кому-то другому, чирик. — Звучит, конечно, здорово, но кому? Тебе? — Венни легонько ткнула Икела веточкой, которую подобрала, пока размышляла над планом. — Хоть ты и знаешь эту пузырьковую вселенную, как никто другой, ты и сам почти на пределе. А перенапрягаться тебе тоже нельзя: ты же последний осколок Гипноса. Последняя незаражённая часть его души! Икел вздохнул. — Да, но может, я смогу хотя бы ненадолго поддержать стабильность сна. В прошлый раз Танатос восстановился сам, без чужой помощи. Может, получится и в этот? Чик-чирик, нам нужно просто выиграть ему немного времени. — В прошлый раз сон был целостным, — возразила Венни. — Ты не можешь починить его, Икел. А значит, и осколки Танатоса не найдут друг к другу дорогу. Нет, это не вариант. Ты хранитель этого сна и его единственный… О. Озарённая внезапной идеей, Венни подняла глаза к тому фрагменту сна, где текла река. Некоторое время назад, повинуясь щелчкам зажигалки, там появилась девушка, не замечавшая ни аномалий, ни перемен. Ариадна. В прошлый раз, когда Венни пыталась остановить активную Хонкай-реакцию Танатоса, Ариадна ненадолго обрела подобие сознания. Это стало возможно благодаря утечке воспоминаний Танатоса. По сути, и девушка на берегу реки, и Ариадна, с которой говорила Венни, были меметическими сущностями — как братец Хану, Часик и даже Икел. «Ну конечно! Вот оно!» Венни вскочила, принялась наматывать перед крыльцом беспокойные круги. Икел наблюдал за её перемещениями, недоумённо моргая. «Икел — меметическая сущность, воплощённая вокруг осколка души Гипноса. Если я пойму, кем на самом деле является Ариадна… — Замерев, Венни бросила быстрый взгляд в ту сторону, где за маковой стеной дрожал, готовый в любой момент разлететься на осколки, контур седьмой двери. — Смогу ли я сделать наоборот? Призвать в уже существующее тело фрагмент души настоящей Ариадны?» Эта мысль граничила с безумием. В лучшем духе Танатоса: загореться невозможной идеей и преисполниться решимости во что бы то ни стало её реализовать. Но девушка, которая вышагивала сейчас по берегу реки, могла лишь бестолково повторять по кругу одни и те же фразы, выполняя одни и те же действия — она ни за что бы не справилась с поддержкой сна или тем более плетением души Танатоса. А Венни очень нужна была помощь. Выдохнув, она зачесала назад волосы — и приняла решение. — Икел, — позвала она. — Ты знаешь, кто эта девушка на берегу? — Не имею ни малейшего понятия, чик-чирик, — отозвался Икел. — Прости. Я ведь просто фрагмент памяти Гипноса, сильно повреждённой. Он наверняка сказал бы, но я попросту не знаю. Венни задумчиво постучала пальцем по подбородку. — Ничего. Мы можем спросить у Танатоса. — Чирик? — удивился Икел. — Вряд ли обрывки его воспоминаний… О. — Его бумажная мордашка вытянулась от осознания. — О-о… — Именно. Он сам не может ничего нам рассказать. Но его память! — Венни взбежала обратно на крыльцо и потянулась за золотым мотыльком, который с самого начала разговора сидел на перилах, будто пытаясь принять участие в обсуждении. — Его память и без того содержит все ответы, которые нам нужны. Мотылёк вспорхнул с перил и опустился на палец Венни. — Давай, Тан. Расскажи нам одну из своих историй. Как там говорит Фишль, когда доходит до важного сюжетного момента? Крылья мотылька вспыхнули, и Венни победоносно улыбнулась. — «Время флэшбеков».

* * *

Этот фрагмент можно читать под музыку: Tido Kang — Maze. Ставьте на повтор

— …здесь! Вдох. Воздух скребёт лёгкие, каждый сантиметр тела содрогается от боли, жгучей, как если бы по венам пополам с кровью бежало жидкое пламя Пиро Лорда Драконов. Голова не просто тяжёлая — она ощущается лишней. Как, впрочем, и само тело. Сама жизнь. Он разрушен снаружи и изнутри. Крылья сломаны, перья осыпались. Что-то в груди кажется неправильным, давит на сердце, отчего его будто бы сжимают стальные тиски. Глаза заливает кровь, её металлический привкус наполняет рот, её алые цветы распускаются по всему телу. Больно. Слишком больно. «…не могу…» — Танатос! Он с трудом поднимает веки, жмурится, пытаясь прогнать багровую пелену. Всё вокруг чрезмерно яркое. Чрезмерно шумное. Больно. «…не могу». Он закрывает глаза, проваливается во мрак, но не может раствориться в нём: мешает мелодия собственной души, громкая, как никогда прежде. Эта мелодия просит бороться. Дышать. Жить. Его история не хочет умирать. Чьи-то руки бережно касаются лица. «…ещё раз…» Душа рассыпается, но это не конец. Он знает, что не конец. Чувствует. Слышит. От боли по щекам стекают слёзы, а тело, охваченное лихорадкой, кажется, сгорает заживо. Но он не поддаётся этим ощущениям. Бежит прочь от мрака. От небытия. И он снова открывает глаза. Над Тейватом как ни в чём не бывало разливается солнечный свет. В его тёплых закатных лучах Танатос видит знакомое лицо. Обманчиво юное. Обманчиво расслабленное. Бард в зелёном берете пытается сделать вид, что ситуация гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд. Он вообще любит притворяться. Поэтому и выбрал себе облик барда. Барды — они ведь такие. Всегда посередине между правдой и ложью. Танатос пытается сжать его локоть, но рука не слушается, поэтому он просто роняет её вдоль тела и обессиленно, почти неслышно произносит: — Венти… — Всё в порядке, — лжёт тот. А потом, наклонившись ниже, шепчет слова, которые очень хочется считать правдой: — Всё будет хорошо. — Афина… Каэнри’ах… Я не остановил… Она разрушит… Он пытается закончить фразу, но тут кто-то опускается рядом с Венти, и незнакомая рука проводит Танатоса по волосам. Он не сопротивляется, не сосредотачивает взгляд. Не может. Глаза закрываются. У него больше нет сил держать их открытыми. По щекам по-прежнему бегут слёзы. От горечи. От боли. От бессилия. — Всё будет хорошо, — повторяет Венти. Танатос слышит в его голосе проблеск страха — а затем тело будто пронзает раскалённым клинком, и он пропадает в пустоте.

Конец музыкального фрагмента

       Танатос не знал, сколько времени провёл без сознания. Судя по всему, прошло не меньше трёх дней: некоторые раны успели подзатянуться, а боль поутихла, пускай и не исчезла совсем. Он до сих пор ощущал себя разбитым и слабым. Душа трепыхалась в теле птицей с израненными крыльями. Высвободив руку из-под одеяла, которое сейчас казалось тяжёлым до такой степени, будто его налили свинцом, Танатос коснулся груди. Афина вырвала Ядро, но к счастью, не смогла распознать фальшивку. Вместо того, чтобы лишить Танатоса власти Смерти, она забрала пустышку. Сказать, как скоро она догадается об обмане, было трудно, но Танатос полагал, что случится это нескоро: вряд ли Афина планировала в ближайшее время заниматься поиском новой Смерти. Ей хватало забот и с Каэнри’ах. Арей был прав. Его план сработал без осечки: Ядро Смерти осталось при Танатосе — а с ним остались и силы сделать ещё хоть что-нибудь. Танатос откинулся головой на подушку и закрыл глаза. Рассматривать комнату, в которой он оказался, не хотелось. Не хотелось вообще ничего — просто пропадать между реальностью и сном, ни о чём не думая и ни о чём не переживая. Увы, это была непозволительная роскошь. Над миром навис меч судьбы, на лезвии которого кровью и скверной было высечено одно-единственное слово. Каэнри’ах. «Что я могу…» Когда он открыл глаза в следующий раз, в комнате было уже темно. «Чёрт. Даже не заметил, как отключился. Проклятая Афина… Братик был прав. Не стоило лезть на рожон. Блядь, если бы я только слушал его внимательнее…» Он не слушал. Слышал слова — колкие и обидные, — но не понимал, что кроется за ними. Думал, Гипнос разочарован в нём. Или правда считает проблемным старшим братом, который вечно портит другим жизнь. Кричит, когда надо заткнуться. Привносит в судьбы других людей хаос. Страдания. Смерть. Но Гипнос пытался сказать совсем не это. Ему было страшно. «Афина сейчас в таком состоянии, что её действия невозможно предсказать. А что, если она убьёт тебя?» Она не убила. Из-за Айона. Конечно, из-за Айона. Она вообще терпела Танатоса столько лет по одной-единственной причине: давным-давно, когда Небесный порядок ещё стоял плечом к плечу с человечеством, Айон любил Танатоса как часть своей семьи. Почти как сына. Афина ненавидела Танатоса за то, что даже он, Смерть, монстр, обрывающий жизни собственных друзей, был для Айона ближе неё. Но по этой же причине она никогда бы его не убила. «Мы кружок конченых идиотов», — осознал Танатос перед тем, как снова провалиться в сон. Когда он очнулся в третий раз, в комнате кто-то суетился. Повернув голову, Танатос обнаружил рядом с прикроватным столиком девушку, которая принесла лекарства и чистые бинты. Первым делом ему в глаза бросились её волосы — мягкие волны цвета спелых персиков. Словно ощутив на себе чужой взгляд, девушка обернулась, и красные глаза Танатоса встретились с ярко-зелёными, сверкающими, будто Ядро Судьи Ветра. «Отличное сравнение, придурок. А дальше что? Начнёшь описывать прохожих с помощью Хонкая?» Танатос не улыбнулся. Девушка тоже. — Вы очнулись, — сказала она.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Lucas King — Inevitable. Ставьте на повтор

В её голосе не было злости, но Танатос никогда и не нуждался в том, чтобы люди озвучивали мысли вслух. За тысячи лет боги Небесного порядка навострились скрывать свои чувства — смертные же походили в этом плане на детей. Их души были распахнуты настежь. Их чувства проливались через край не словами, а мелодиями, и прямо сейчас в сердце незнакомки звучала тревожная скрипка, которая смешивалась с холодным, минорным звучанием чёрных клавиш рояля. Девушка не просто относилась к Танатосу с опаской. Она боялась его и ненавидела. Она знала, кто он такой. И ещё… Хотя этот мотив был пока едва различим, Танатос всё равно его слышал. Для каждого человека он звучал по-своему. В случае девушки это была песнь гармошки — печальная, но удивительно нежная, как будто каждую ноту выводили с особой любовью. С трепетом, с каким отпускаешь в первый полёт птицу, излечившую свои крылья. Если бы Танатоса попросили исполнить мелодию, способную обнять мир, он без колебаний напел бы эту. Это была мелодия смерти. В скором времени девушке предстояло умереть. Ну а сейчас её руки нервно переставляли лекарства, словно надеялись расположить их в порядке, способном переломить ход самой судьбы. — Это правда? — спросила, на миг поджав губы, девушка. — Вы бог Небесного порядка. Низвергнутый повелитель смерти. Танатос не ответил, и девушка истолковала его молчание на свой лад. — Простите, — поклонившись, сказала она. — Я случайно услышала, что говорил вам Венти. А потом вы несколько дней провели в бреду, и после всех ваших разговоров с самим собой сложить полную картину не составило труда. Танатос беззвучно вздохнул. — Как вас зовут? — Эйси, — поразмыслив, ответила девушка. — А вы Танатос. Тот, кто обрывает нити человеческих жизней. Её голос звучал холодно, строго, будто она надеялась с его помощью выстроить между собой и смертью непреодолимую стену. Спрятаться за ней от неизбежного, не знающего жалости острия предопределённости. Впрочем, Эйси была не глупа и хорошо понимала всю тщетность этих попыток. Поэтому она злилась. Танатос ждал. Он догадывался, что она намеревается сделать, но не собирался мешать. Эйси была в своём праве. Танатос читал её судьбу подобно главе истории — короткой и оттого особенно горькой, как вино, которое могло бы приобрести совсем другие вкусовые оттенки, окажись оно в иной, более подходящей бутылке. Ещё с детства Эйси была обременена предсказанием ранней смерти. В надежде переиграть судьбу она отправилась в Каэнри’ах. К тому моменту её жители успели прославиться как дерзкие мечтатели: они грезили о том, чтобы перестроить мир, который казался им клеткой. Сорвать с неба звёзды. Растоптать их, а потом построить из звёздной пыли и обломков устаревших законов мосты к свободе. К внешней вселенной, с которой им не позволяли соприкоснуться боги Селестии. Жители Каэнри’ах не знали. Никто ничего не знал. В этом заключалась главная проблема Тейвата: небо и земля перестали говорить друг с другом. Люди перестали говорить друг с другом. Разумеется, поэтому они перестали друг друга слышать. Катастрофа, захлестнувшая Тейват, стала закономерным исходом всех недомолвок. Всей лжи, недоверия и разрушений во имя спасения. — Теперь, когда вас низвергли с Селестии… — Рука Эйси скользнула за пояс. Она медлила, всматривалась в лицо Танатоса, щурилась, как если бы надеялась разглядеть за израненным человеком прогнившее нутро столь ненавистного ею бога. — Что случится дальше? Люди перестанут умирать? — Я не повелеваю смертью, — ответил Танатос. — Но вы Бог Смерти. — Я просто человек, который помогает душам в нужный час обрести покой. Смертью нельзя «повелевать», мисс Эйси. У неё нет и не может быть покровителей. Только в таком случае она остаётся справедливой. В уголке губ Эйси обозначилась глубокая складка. — Справедливой, — глухо повторила она. Затем произошло неизбежное: выхватив из-за пояса длинный кинжал, Эйси рванулась вперёд, упёрлась коленом в кровать, приставила лезвие к шее Танатоса. Он не шелохнулся. Только продолжил неотрывно следить за тем, как рука Эйси ходит ходуном, а глаза лихорадочно сверкают — не то от ярости, не то от подступивших слёз. — Справедливой, — прошипела она. — Это что, издевательство? Вы, боги, навязали мне раннюю смерть. Это, по-вашему, справедливо? — Я не повелеваю смертью, — повторил Танатос. — Тогда кто? Стиснув зубы, Эйси надавила на рукоять кинжала, из-за чего на шее Танатоса выступили мелкие капельки крови. Он прикрыл глаза. — Я хочу знать, — встряхнув его свободной рукой, процедила Эйси. — Кто несёт за это ответственность? Создатель Тейвата? Хорошо. Скажите ему, что с ним хочет поговорить смертная девчонка. Та самая, чью жизнь он счёл бесполезной. Я хочу высказать ему всё, что думаю о чёртовой судьбе и об этой хвалёной справедливости! Между бровей Танатоса непроизвольно задрожала складка. Смешно. Столько лет прошло, а ему до сих пор было тяжело вспоминать Айона. А ведь он лучше всех в Тейвате понимал сущность смерти. — Это невозможно, мисс Эйси, — сказал он. Голос надломился. — То, чего вы так жаждете, невозможно, потому что создателя Тейвата больше нет. Эйси недоверчиво сощурилась. — Что это, чёрт побери, значит? Опустив взгляд, Танатос посмотрел на кинжал. Рука Эйси продолжала дрожать, поэтому Танатос поднял свою, крепко обхватил её запястье, помог удержать оружие стабильным. Эйси наблюдала за его действиями с опаской. Не понимала, что он делает, и подспудно ожидала подвоха. Но Танатос не хотел хитрить. Он хотел наконец-то поговорить прямо. Разрушить стены молчания. Возобновить диалог с людьми. — Я забрал его жизнь. Глаза Эйси расширились. Она не ожидала такого ответа, но всё же боль, снедавшая её сердце, оказалась сильнее удивления. Поджав губы, она пару секунд раздумывала, а затем бросила — с таким глубоким чувством обиды и неисцелимой скорби, что одно лишь слово обратилось копьём и пронзило Танатоса насквозь: — Поделом. Свободная рука Танатоса сжалась в кулак. — …Он умер ради того, чтобы люди могли жить. — Конечно. Скажите ещё, что он заботился о Тейвате. — Глаза Эйси сверкнули холодом. — Узурпатор, который оплёл нас путами судьбы, высек на небе фальшивые звёзды — и всё ради того, чтобы удержать нас в клетке. Почему? Почему всякого, кто осмеливался мечтать, ждала кара? Почему за любую попытку вырваться за пределы стен цивилизации умирали в агонии, почему им не давали права исполнить свои мечты, права жить? Танатос бросил быстрый взгляд за окно. Стояло раннее утро, и звёзды, высеченные в небе Астреей, уже потонули в рассветных лучах. Эйси спрашивала не о цивилизациях. Она хотела знать, почему эти права отняли у неё самой. — Мы никогда не предопределяли человеческие судьбы. — Неужели? — сощурилась Эйси. — Тогда как объясните фальшивые звёзды? Что это, если не сеть, опутывающая смертных? Танатос посмотрел ей в глаза, яростные и отчаянные. — Вы правы, мисс Эйси. Это сеть, опутывающая всех людей Тейвата. Но вы путаете оковы со страховочным тросом. Пальцы Эйси на рукояти кинжала дрогнули. — От чего же он должен был уберечь? От того, чтобы люди не вырвались из-под вашего чуткого контроля? Танатос, не сдержавшись, засмеялся. — От того, чтобы люди, сбежав из-под нашего «чуткого контроля», не потерялись во мраке. Брови Эйси вопросительно взметнулись. Танатос вздохнул. Прежний мир катился к чёртовой матери, утопал в скверне, задыхался в лапах бесконтрольных монстров, а Небесному порядку следовало переименоваться в Небесный хаос. Так был ли смысл и дальше держаться за древние секреты? «Скажи ей правду. Разомкни порочный круг». И Танатос принял решение. Уперев тяжёлый взгляд в отражение на поверхности кинжала, он рассказал Эйси о том, как в Тейвате появились фальшивые звёзды. Раньше, до удара скверны, убившего Мене и Кратейю, на небе можно было увидеть настоящие звёзды. Серебряные точки, мерцающие из глубин вселенной. Согласно легендам, звучавшим в том или ином виде по всей галактике, именно они определяли траектории человеческих судеб. Всякое существо, от обычных людей до разумных жуков Эона Распространения, обладало своей звездой. Своей неизменной судьбой. Или, скорее, понятием, которое определяло его путь. Чем-то вроде константы в уравнении, полном бесконечных переменных. В случае Эйси этой константой наверняка была «ранняя смерть». Когда-то люди Тейвата смотрели на те же звёзды, что и другие жители галактики. Но потом случился удар скверны, Тейват захлестнуло заражение, а вместе с ним жестокая война, подобная той, что однажды расколола Атлас. Отравившись скверной, люди теряли самих себя и становились монстрами. Не было никакого способа обратить это вспять. Спасти тех, кого коснулась кровь мрака. Так продолжалось до тех пор, пока из-за границ мира не пришла Тейя. Жена Изначального, луч надежды для всего Тейвата. Тейя слила своё Ядро и душу с Ирминсулем. Создала среди всепоглощающей Воли Скверны крошечный островок, где люди могли сразиться за собственную душу. Айон же сотворил над Тейватом магический купол, на котором Астрея выткала узоры поддельных звёзд. Астрея не могла изменить человеческие судьбы. Никто не мог. Но фальшивые звёзды, выведенные поверх настоящих, сумели связать каждого обитателя Тейвата с душой Тейи. С силой Истока, которая текла по ветвям Ирминсуля благодаря её жертве. Фальшивые звёзды стали гарантией того, что каждый, кто обладает в Тейвате своим созвездием, может бросить скверне вызов. А что до настоящих звёзд… Люди Тейвата потеряли их из виду и уже через несколько поколений забыли о том, что они когда-либо существовали. На память об этом остались лишь предсказания астрологов, которые читали знаки судьбы в отражениях звёзд на воде. Эйси слушала, не перебивая. Когда Танатос упомянул константы, её рука задрожала — и опустилась. Нож выпал из ослабевших пальцев, так и оставшись лежать на одеяле. — Значит… Я не смогу ничего изменить? «Сейчас уже нет», — подумал Танатос, но вслух сказал: — Не думаю, что всё так печально. Подумайте сами: если за сценарии наших жизней несёт ответственность некий автор, у него вряд ли есть время прорабатывать каждую историю до мелочей. И в этом наша сила, мисс Эйси. В мелочах. Даже если мы не можем изменить судьбу, мы можем выбирать, каким способом будем переходить от одной точки жизни к другой. На губах Эйси задрожала горькая улыбка. — Иными словами, у меня есть выбор, как именно я приду к смерти. Кем именно. Убийцей… — Она взглянула на кинжал. — Героем. Значит, это единственная свобода, дарованная людям Воображаемым Древом? — Если ключевые точки нашего пути предписаны, то, что происходит между ними, то, что мы можем выбирать сами, и есть наша жизнь. Откинувшись обратно на подушку, Танатос усмехнулся. — Знаете, если это и правда так, я предпочту сделать столько выборов, сколько позволит мне судьба. Взять максимум от каждого из них. — От той жизни, над которой мы властны, — прошептала Эйси. Её глаза наполнились слезами. Она спешно заморгала, закусила губу, принялась комкать край рубашки, как если бы в том, чтобы оплакивать свою будущую смерть, было нечто постыдное. Танатос взял её за руку. Тогда Эйси зажала лицо свободной ладонью, попыталась отвернуть голову, спрятаться за напускной стойкостью, за неправдоподобной улыбкой. — Я никогда не встречала людей, которые так спокойно говорили мне о неизбежности смерти. Танатос опустил взгляд. — Простите. Эйси мотнула головой. Её пальцы обхватили руку Танатоса в ответ. — Нет, я… — Уголки её губ подрагивали, а слёзы, которые она больше не могла прятать, покатились по щекам. — Не знаю, почему, но я чувствую себя легче. Может, потому что поговорила с самим Богом Смерти? — Я не бог, мисс Эйси. — Но вы Смерть. Такая, какой она должна быть. От рыданий, которые невозможно было подавить, тело Эйси ощутимо дрогнуло, и Танатос, приподнявшись, прижал её к себе. Он не мог уберечь её от смерти. От предписанной звёздами судьбы. Он не повелевал смертью, а был лишь её покорным слугой, который в нужный момент являлся людям, чтобы привести их историю к завершению — и помочь через финал обрести новое начало. Он был лодочником, перевозившим души от Завершённости к Истоку. Всё, что ему оставалось — это позаботиться о том, чтобы последнее плавание души прошло наилучшим образом. Он не мог сказать, что случится дальше. После низвержения будущее утратило определённость, и Танатос не знал, останется ли он Смертью к тому моменту, как история Эйси подойдёт к концу. Сейчас он не сказал бы даже, в каком Тейвате откроет глаза завтра. Но его обязанность заключалась в том, чтобы даровать душам покой, и потому он не имел права бросать Эйси на пути к берегам мёртвых одну. В тот день, в небольшой комнате на окраине Мондштадта, он передал Эйси крошечный фрагмент своих сил. Этот фрагмент не мог уберечь её от беды, но в нужный момент должен был взять её за руку. Вне зависимости от обстоятельств её смерти укрыть от зла. От скверны. От долгих мучений. От ненависти к судьбе и жгучего чувства несправедливости. Позже, когда Танатос уже оказался заперт на маковом поле, девушка с волосами цвета персиков, поцелованных солнцем, покинула мир живых посреди руин Каэнри’ах. Она умерла, чтобы спасти Люмин. И хотя её гибель была ужасна, Эйси ушла быстро — и вопреки боли улыбалась до конца, потому что в своём последнем образе, последнем сне, подаренном ей самой смертью, видела мир, где все её близкие встретились снова. Так, как и обещали друг другу.

Конец музыкального фрагмента

              На восстановление ушло гораздо больше времени, чем думал Танатос. Тем не менее, уже через пару недель после того, как Венти с Эйси отыскали его, едва живого, в мондштадтском ущелье, он принял решение примкнуть к битве против осквернённых зверей Рэйндоттир. — На твоём месте я бы подождала хотя бы неделю, — заметила Эйси. После того непростого разговора они довольно быстро перешли на ты — и сами не заметили, как сдружились. — У вас слишком мало людей, — отрезал Танатос. — Возможно, их было бы больше, если бы вы, мистер, не провожали их души с таким энтузиазмом, — парировала Эйси. Танатос не обиделся. Эйси часто подшучивала подобным образом. — Сколько у тебя сейчас Рыцарей Чёрного Змея? — спросил он. — Мм… Осталось около семи отрядов и несколько бойцов-одиночек. Звучит не слишком-то обнадеживающе, да? Эйси задумчиво постучала по карте боевых действий. Она прибыла в Мондштадт, чтобы помочь разобраться с вызванным Каэнри’ах бедствием. С собой она привела людей — бесспорно, талантливых и решительных, но недостаточно умелых для того, чтобы на равных давать отпор скверне. Танатос понимал, что его знания, накопленные тысячелетиями битв с Хонкаем, могут переломить ход сражения в пользу мондштадтцев. К счастью, и Эйси, и Венти были готовы его поддержать. К слову, о Венти. Стоило Танатосу задуматься о том, где шатается этот хитроумный бард, как он собственной персоной объявился на пороге. — Хе-хе! — первым делом сказал он. — Это приветствие или характеристика того, что творится снаружи? — уточнил Танатос. Венти задумчиво щёлкнул себя по берету. — Моральная поддержка. Потому что снаружи творится полный не хе-хе. Эйси и Танатос синхронно вздохнули. — Но вообще-то я пришёл по другой причине, — добавил Венти. — Тут кое-кто хочет увидеть тебя, Тан. Я бы на твоём месте причесался. А то выглядишь как беглый преступник — разве ж можно в таком виде девушкам показываться? — За кого ты меня принимаешь, Венти? И вообще, Тан сейчас и есть беглый преступник. Это называется соответствие образу. Глаза Танатоса изумлённо расширились. Этот задорный голос, лёгкая насмешка в котором сочеталась с теплотой, мог принадлежать лишь одному человеку во всём Тейвате. Она показалась в дверях, не скрывая улыбки. — Кайрос, — выдохнул Танатос. Заслышав это имя, Эйси чуть не упала со стула. — Кайрос? Погодите-ка, Кайрос, богиня времени Астарот? Остальные такой осведомлённости не удивились: жители Каэнри’ах и правда обладали запретными знаниями, в том числе и о Небесном порядке.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Franz Gordon — Togetherless. Ставьте на повтор

Оставив Эйси допрашивать Венти, откуда у него взялись друзья-боги, Танатос приблизился к Кайрос, замер, не зная, с чего начать разговор, о чём спросить первым делом. Несколько секунд они неотрывно смотрели друг на друга. Беспокойные выдохи Кайрос колыхали пряди её мягких белых волос, остриженных по плечи, а в тёмно-синих глазах, казалось, искрились звёзды. Сейчас их ясный свет был затуманен пеленой слёз. — Я скучала, — шепнула она. Отбросив колебания, Танатос шагнул вперёд и крепко прижал Кайрос к себе. Он слышал, как нервно колотится её сердце. Как мелодия её судьбы скачет между мажорными и минорными нотами. Сквозь привычный мотив, обнимающий душу ощущением уюта, прорывалась тревога: Кайрос сильно рисковала, явившись в Мондштадт без ведома Афины. А ещё она тревожилась из-за Танатоса — и из-за того, что собиралась ему сказать. Наблюдая за этой сценой, Венти с Эйси за спиной притихли. Танатос решил их не смущать. Отстранившись, он взял Кайрос за руку и повёл её из дома, через город, над которым разливался свет солнца, к воротам, а оттуда — в долину, где когда-то окончила свой земной путь храбрая женщина по имени Веннесса, первый магистр Ордо Фавониус. После смерти Веннесса обратилась божественным соколом, который теперь летал среди облаков, издали наблюдая за Мондштадтом. По пути Танатос и Кайрос не разговаривали — только крепко сжимали ладони друг друга, будто пытались убедиться, что они оба реальны. Разлука в несколько недель казалась вечностью. Конечно, им и раньше приходилось расставаться надолго, особенно в моменты прорывов скверны, когда Танатос спускался в смертный мир разобраться с порождёнными ею существами. Но сейчас, после низвержения, эта разлука ощущалась другой. Танатос не утратил Ядро и не перестал быть смертью, но всё же они с Кайрос оба хорошо понимали, что прежние времена сгинули в прошлом без возврата. Он больше не мог вернуться на Селестию. А она больше не имела права с ним взаимодействовать. Не выпуская её руки, Танатос опустился на выступающий из-под земли корень. Листва над головой умиротворённо шепталась, а среди ветвей резвились птицы. — Тебе не следовало приходить. — Это кто сказал? Афина? Ну, — по губам Кайрос скользнула жёсткая усмешка, — очень жаль, что мне плевать на её приказы. Подобрав полы белого плаща, похожего на два крыла, она села прямо на землю, положила голову на колени Танатоса. Он, вздохнув, провёл рукой по её волосам, в которых темнела заколка в виде звезды. — Я не хотел бы, чтобы с тобой что-то случилось. — Тан, я была рождена из совместных сил Айона и Тейи. В каком-то смысле я могу называться их дочерью. Афина меня не убьёт. — Есть и другие способы навредить человеку. — Низвергнуть, например? — печально улыбнулась Кайрос. Танатос обессиленно развёл руками. — Не волнуйся. — Кайрос сорвала одуванчик и принялась задумчиво перебирать белые пушинки, время от времени отправляя их в полёт. — Хотя состояние Афины оставляет желать лучшего, она по-прежнему защищает Тейват. Просто по-своему. Ей нужна моя сила. Голос Кайрос звучал уверенно, но душа едва ощутимо содрогалась. Танатос помолчал, прислушиваясь к этому тревожному мотиву, задержал в пальцах прядь её волос, бережным движением заставил поднять голову. Их с Кайрос глаза встретились. Она попыталась отвести взгляд, но Танатос не позволил. — Что произошло? — Гермес, — только и сказала Кайрос. А большего Танатосу и не требовалось: всё, о чём умолчала Кайрос, рассказала её душа. Ужасное осознание вонзилось в сердце ядовитой стрелой. Отвернув голову, Танатос обмер, бездумно впился взглядом в одуванчик, опалённый во время недавней битвы. Тело налилось тяжестью. Казалось, руки и ноги сковали невидимые кандалы, а на спину сбросили вес целого мира. Гермес… Гермес. Всякий раз, когда Танатос узнавал о гибели ещё одного представителя Небесного порядка, трещины в душе становились глубже прежнего. Гермес никогда не был Танатосу другом. Да, как и все выжившие с Атласа, они неплохо общались, но не более того. Танатос считал Гермеса трусом. Поэтому всегда смотрел на него несколько свысока. Как если бы ценность человеческой жизни определялась одной только храбростью. И вот наконец Гермес решился переступить через страх. Он попытался тайно лишить Афину Ядра Логики — а вместе с тем и должности главы Небесного порядка, и силы, влиявшей на её восприятие. Увы, Афина поймала его с поличным: не так уж просто обмануть ту, что владеет Ядром, могущество которого связано с разумом и истиной. Завязался бой. Гермес погиб. Не то чтобы Афина хотела его убивать. Она просто поступила так, как сочла логичным. Так чего в конце концов стоила эта мимолётная храбрость? Танатос взглянул на собственную ладонь, а затем, пытаясь перебороть дрожь, стиснул её в кулак. Глаза, на пару мгновений потухшие, вспыхнули гранатовыми огнями ярости. Он злился не на Афину. Он злился на себя. Мало того, что он повёл себя как идиот и в результате сорвался с Селестии, навсегда лишившись и крыльев, и возможности повлиять на Небесный порядок изнутри. Его запал стал ложным огнём. Вместо того, чтобы вести к безопасным берегам, он заливал горизонт цветом крови, потому что буйствовал подобно восставшему ото сна вулкану. Гермес следовал за светом, но, коснувшись его, обнаружил себя над жерлом и опалил свои крылья. И в результате падения, в отличие от Танатоса, разбился насмерть. — Не вини себя, — попросила Кайрос. — Текущий конфликт назревал уже давно, с тобой или без тебя. Гермес много лет скрывал недовольство. Она пересела на корень, прижалась к Танатосу плечом, и некоторое время они просидели в тишине. Пытались почтить память Гермеса минутой молчания. С его гибелью ещё один фрагмент Атласа треснул и обрушился в Бездну. Число венков на дереве онир в центре Селестии продолжало расти, и Танатос вдруг ощутил это так остро, как никогда прежде: рано или поздно наступит день, когда последние истории Атласа сольются с Воображаемым Древом. А на память о них останутся лишь сломанные короны на иссохших ветвях. Танатос решил нарушить тишину первым. — Что случилось с Ядром Пустоты? Раньше проблему с Ядрами погибших «богов» решал именно он. Во-первых, уничтожение Ядра напоминало ритуал, позволяющий душе уйти мирно — конечно, Танатос всегда доводил его до конца. Во-вторых, после смерти Айона он остался последним «Орионом», единственным человеком, способным поглощать Хонкай без риска заразиться. В момент разрушения Ядра происходил выброс Хонкай-энергии, которую во избежание прорывов скверны нужно было куда-то девать. Танатос впитывал её, преобразовывал — и таким образом справлялся с потенциальной катастрофой. Так было правильно. Во всех смыслах. Чтобы точно знать, что ушедшие обрели желанный покой, а их Ядра больше не породят ни одной трагедии. Кайрос провела по ладони Танатоса большим пальцем. — Его забрала Геката. Танатос вздохнул. — Ну, кто бы сомневался. Полагаю, сейчас Афина доверяет только ей. И плевать она хотела, что Геката — четверть Завершённости, а значит, по сути, творение Хонкая. — Мне кажется, Геката и сама не слишком этому рада. — Ну, выбора у неё нет. Кто-то должен нести за Ядро ответственность. Идти сейчас против воли Афины — самоубийство. Печальное и к тому же бессмысленное. Голос Танатоса прозвучал горько, зло, и Кайрос переплела его пальцы со своими. Её прикосновения помогли остудить голову. — Просто не могу поверить, — добавил он, уже чуть более спокойно. — Мы, люди, которые пережили Судью Конца, убиваем друг друга, потому что не можем договориться, убивать ли людей, которых клялись оберегать. — Всё гораздо сложнее, Тан, — заметила Кайрос. — А оно всегда так, — пожал плечами Танатос. — Всегда есть тысяча оправданий и с десяток тысяч причин. Да только какая разница? Важен ведь итог. Что останется от нас миру. Кайрос опустила голову. В её волосах, скрывших лицо, танцевали солнечные блики. Долина казалась мирной. Спокойной. Глядя на всё это — на птиц, на одуванчики и ветряные астры, на кристальных бабочек, — сложно было поверить, что пару дней назад здесь кипела ужасающая битва со зверьми Золота, а Танатос почти без остановки провожал души тех, кто не сумел справиться с заражением или обычными ранами. Но война продолжалась, замечали её или нет. — Тан, — тихо окликнула Кайрос. — Есть ещё кое-что.

Конец музыкального фрагмента

Странно, но в этот момент створки её души захлопнулись, и Танатос перестал слышать мелодию, которая тысячелетиями поддерживала в сердце огонь надежды. Кайрос, высвободив руку, поднялась, принялась наматывать перед деревом беспокойные круги. Танатос же невольно напрягся. Казалось, душа провалилась в чёрную дыру: все чувства и мысли тонули в тревоге, от которой невозможно было сбежать. — Что-то случилось с Гипносом? Кайрос торопливо покачала головой. Пушинки одуванчика в её руках окончательно разлетелись по ветру, и теперь она просто скручивала стебель, а потом разглаживала его, снова и снова. — Всё в порядке. Ну, не считая того, что его старшего брата низвергли, и теперь он вечно пропадает где-то, никому не рассказывая о своих планах. Танатос сдвинул брови. — Где бы он ни был, ко мне он не приходил. И хорошо. Если увидишь его, передай, чтобы не вздумал сюда соваться. — Хлопнув себя по колену, он тоже поднялся. — Так что ты хотела сказать? Не бойся. Мы с тобой такое дерьмо пережили, и с этим как-нибудь справимся. Брови Кайрос приподнялись. Пытаясь набраться уверенности, она погладила заколку в виде чёрной звезды — давний подарок Танатоса. — Боюсь, это не та проблема, которую мы можем решить вместе, Тан. Ожидая продолжения, он убрал руки в карманы. На шее пульсировала нервная жилка. — Я долго думала о том, что происходит сейчас по всему Тейвату, и я боюсь, что одним только шипом бедствие не остановить. Гипнос спускался в Каэнри’ах. Буйство чудовищ Золота вызвало там прорыв скверны — таких крупных не случалось со времён осквернённых. — Погоди. — Танатос, вытащив одну руку из кармана, потёр плечо с татуировкой граната. — Хочешь сказать, с текущим уровнем заражения не справится даже селестиальная энергия шипа? Кайрос кивнула. Что ж… Он и сам видел недавнюю битву в Долине Ветров. Ситуация и правда была критической. А ведь прорывы случались по всему миру, и печати, наложенные шипами Селестии, в любой момент могли рухнуть. Это значило бы возобновление войны, из-за которой Арей, другие осквернённые и множество хороших солдат отдали свои жизни. Арей. Воспоминание о нём натолкнуло Танатоса на мысль. — Мы можем вернуть людям Небесные ключи, — сказал он. Кайрос с горькой улыбкой покачала головой. — Нет, не можем. — Почему? Из-за Афины? Да поебать на Афину. Это работает, Кайрос. Посмотри на Мондштадт. — Он обвёл рукой долину, указал на мельничные винты над черепичными крышами, на знамя, реявшее над собором. — Если даже бог с ебучей Селестии, Архонт и девчонка из Каэнри’ах могут работать сообща, этот мир не безнадёжен. Мы можем его спасти. Снова сражаться с людьми бок о бок, как раньше. Кайрос наконец выпустила многострадальный стебель одуванчика, и он пропал среди травы. Она же обхватила себя за плечи. — Ты прав, но сейчас Тейват не готов к Небесным ключам. Подумай сам. Взгляни на глобальную картину, а не на её маленькую деталь. Готовый возразить, Танатос вскинул голову, но Кайрос не закончила. — Мы оказались заперты в порочном круге: люди Тейвата обозлены на Каэнри’ах, Каэнри’ах ненавидит Селестию, а боги Селестии сражаются друг с другом из-за людей. Добавь повсеместное нашествие монстров, а вместо вишенки укрась этот сомнительный торт нарастанием энергии скверны. Неужели ты думаешь, что в таких обстоятельствах Небесные ключи будут применяться во благо? Что Каэнри’ах не попытается завладеть ими, использовать в своих интересах, что какой-нибудь разъярённый натланец не захочет приготовить короля Ирмина на вертеле Пламенного Правосудия? Танатос опустил глаза. За неимением другого способа выместить боль и гнев, копившиеся внутри годами, он стал с ожесточением ковырять траву носком ботинка. Одна рука беспокойно зарывалась в волосы. Указательный палец второй, убранной в карман, беспрестанно царапал большой. — Скверна не улетучится сама собой, — буркнул он. — Что, будем сбрасывать шипы, пока вместе с заражением не исчезнет и весь остальной мир? — Я этого не говорила! — повысила голос Кайрос. Оба сразу пожалели о своей резкости. Пытаясь молча попросить друг у друга прощения, они подняли глаза — и нечаянно столкнулись взглядами. В этот же момент Танатос осознал, что именно собиралась сказать ему Кайрос. — Ты… Ты хочешь применить свои силы. — Я родилась из соприкосновения Завершённости и Истока. Хонкая и селестиальной энергии. — На миг уголки губ Кайрос дрогнули. Пытаясь совладать с эмоциями, она перевела взгляд на птиц, которые теперь прыгали по статуе Анемо Архонта. — Получив достаточно энергии, я смогу сделать то, что позволяла Клятва Ветра, на гораздо более обширной территории. Как София когда-то, помнишь? Танатос потёр переносицу. Он помнил. Конечно, помнил. Это была не та история, которая могла легко стереться из памяти — даже спустя тысячи лет. — Ты хочешь откатить состояние артерий земли по всему Тейвату. Кайрос пожала плечами — так, словно речь шла о планах пройтись пешком до Ли Юэ. — Это не решит проблему с монстрами, но даст миру необходимое время. — Повернувшись к дереву Веннессы, она потянулась рукой к кроне, где в унисон с солнечным светом танцевали кристальные бабочки. — Задача Астарот — выиграть время, не так ли? Столько, сколько ей позволит любовь тех, кого больше нет рядом, и тех, кто теперь защищает Тейват вместо них. Горло Танатоса сдавило горечью. Чувствуя, как тяжело даётся каждый вдох, он обхватил дрожащей рукой шею. — Кайрос… Она улыбнулась, поймала в подставленную ладонь опавший с дерева листок. Несмотря на то, что дерево было от корней до кроны пропитано селестиальной энергией, оно не смогло избежать последствий осквернения долины. Танатос ощущал, как под деревянным панцирем сталкиваются в противостоянии две силы — скверна и Исток. Аналогичным образом в его собственном сердце сражались чувство долга и нежелание ему следовать. — Я просто хочу дать людям отыскать свой счастливый шанс и с его помощью победить скверну раз и навсегда, — добавила Кайрос. «Я знаю, чего ты хочешь. Я знаю, как сильно ты этого хочешь. Но…» Танатос достал пачку сигарет, но вместо того, чтобы закурить, стал беспокойно покручивать её в руках. Это не помогало. Мысли всё равно не успокаивались, но и закурить Танатос не мог. Ему и так хватало ощущений, от которых всё внутри скребло и съёживалось. — Это потребует колоссальных затрат энергии, — сказал он наконец. Не сводя взгляда с опавшего листка, Кайрос повела плечами. — Я уже обсуждала это с Афиной. Архонты помогут мне нарастить элементальную энергию, из которой создано моё тело, а Геката — маленькую крупицу Завершённости, которую вложил в мою душу Айон. Сбалансировав их, я смогу повлиять на состояние всего Ирминсуля. Тихо ругнувшись, Танатос прикрыл глаза. Кайрос, чёрт побери, была умна. Гораздо умнее, чем полагали многие «боги». Порой она казалась наивной, особенно когда часами рассуждала об окончании войны со скверной так, словно ей точно было известно: для всех историй Тейвата уже придуман счастливый финал. Да, она много мечтала, в том числе о недостижимом, и некоторых «богов», вынужденных думать в первую очередь о настоящем моменте, это раздражало. Но Танатос любил в ней эту черту. Любил он и её ум — иногда острый до такой степени, что хотелось найти секретный рычаг и сбавить скорость его работы. Кайрос продумала всё. С учётом неутешительной ситуации по всему Тейвату её план был, наверное, лучшим из возможных, но… Сердито вытряхнув сигарету на ладонь, Танатос сунул пачку в карман, после чего сказал — так, будто зачитывал отчёт, составленный богом смерти по окончании работы: — Откатив состояние артерий земли в Валентии, София впала в кому — и в конце концов умерла, так и не придя в себя. Кайрос со вздохом посмотрела вдаль, в ту сторону, где в свете солнца, с благословением ветра люди Мондштадта точили клинки перед очередным сражением со скверной. Когда-то здесь стоял совершенно другой город, где жили совершенно другие люди. Всё изменилось. Только враг оставался прежним. Как и решимость людей во что бы то ни стало дать ему отпор. — Ты же говоришь об откате артерий земли по всему миру, — слегка смягчившись, сказал Танатос. — Даже с учётом поддержки энергией… — Я вряд ли выдержу, да, — спокойно ответила Кайрос. Танатос взглянул на сигарету в своих руках так, словно она вдруг превратилась в Зверя скверны. Он испытывал острое желание бросить её на землю, растоптать, низвести не просто до атомов — до отсутствия атомов, — но сдерживался, чтобы не расстраивать и без того опечаленную Кайрос. — Ты так просто об этом говоришь, — сказал он в конце концов. — Ты слышишь мелодию моей судьбы, — вдруг улыбнулась Кайрос. — Как думаешь, она подходит к своему завершению?

Этот фрагмент можно читать под музыку: Tido Kang — Tulip. Ставьте на повтор

Сунув сигарету в карман, следом за пачкой, Танатос приблизился, взял лицо Кайрос в свои ладони, мягко прижался лбом к её лбу. Музыка, которая ненадолго притихла перед её горьким откровением, заиграла снова. Танатос слышал знакомые, всегда такие манящие мажорные ноты, но, как бы ни хотелось затеряться в их уютном звучании, сосредотачиваться на них не стал. Вместо этого он обратил внимание на минорные — те, которые появились в душе Кайрос недавно. Он слышал тоску, горечь утраты, нежелание расставаться, терять драгоценные моменты и забывать лица дорогих сердцу людей. Но смерти в мелодии её души не было. Танатос открыл глаза. Кайрос смотрела на него, не отрываясь, словно надеялась отпечатать в сердце его образ, очерченный солнечным светом. Её взгляд тонул в золотых лучах. Она казалась воплощением тепла. Бабочкой, принявшей человеческий облик, чтобы соприкоснуться с миром своими хрупкими неземными крыльями без риска их повредить. Кайрос коснулась ладонью его щеки, провела большим пальцем под глазом, по старому шраму, по скуле, которая обозначилась на лице твёрже прежнего. — Ты же знаешь, Танатос. Конец — это просто начало чего-то нового. История Астарот не завершится. Она лишь продолжит своё повествование в другой форме. С точки зрения другого персонажа. Губы Танатоса приоткрылись, но тут же сомкнулись снова. Он хотел сказать, что не хочет её терять, но это было бы эгоистично. Целый мир нуждался в ней — как «богу», Танатосу следовало поступаться своими желаниями и всегда выбирать в пользу большинства. — Я буду рядом, — только и сказал он. — Ты не собираешься меня останавливать? — Я хотел бы. Но я знаю тебя, Кайрос. Знаю, что ты приняла решение и пришла не для того, чтобы обсуждать его со мной. — Он погладил заколку в её волосах. — Ты пришла попрощаться. Глаза Кайрос заволокли слёзы. Подавшись вперёд, она заключила Танатоса в объятия, а он в ответ крепко прижал её к себе. Сердце, беспомощное перед неизбежным расставанием, содрогалось. Танатосу не хотелось разжимать руки. Не хотелось отпускать Кайрос. Среди тысячи историй, пережитых богом смерти, любовь богини времени была одной из самых ценных — да будь он умудрён хоть тысячью жизней, он не мог так просто примириться с мыслью, что это конец. Что Кайрос, которая вернётся после отката артерий земли, будет уже совсем другой. Утратив воспоминания, она утратит и прежнюю личность, а значит, станет персонажем совсем других историй. Не было никаких гарантий, что судьба, высеченная на небе среди истинных звёзд, захочет снова вписать их с Танатосом в один сценарий. Он знал. Он, проводник душ между бытием и небытием, понимал это лучше многих: смерть — нерушимый верховный закон, властвующий над всем Воображаемым Древом. Даже самые могущественные существа, подобные Эонам, не могли от него укрыться. Люди угасали и умирали. Звёзды взрывались сверхновыми, порождая чёрные дыры, или медленно остывали. Сами истории рассыпались фрагментами данных, беспрестанно циркулирующих по вселенной, или же пропадали в забвении Квантового моря. Танатос умел отпускать. Даже когда это разбивало сердце вдребезги. Потому что смерть не была конечной точкой. Жизнь и смерть сплетались уроборосом, кусающим себя за хвост. Склонившись, Танатос коснулся губами лба Кайрос. Она, подняв голову, поцеловала его в ответ, и пару минут они просто стояли, молча прижимаясь друг к другу. Предупреждая о грядущем дожде, над долиной танцевали порывы ветра, и к облакам белыми птицами взмывали пушинки одуванчиков. Провожая их взглядом, Танатос старался не думать о том, что будет после. Однажды — когда текущая катастрофа останется позади — у него будет достаточно времени на скорбь. А сейчас он хотел быть здесь. Быть целиком. Запомнить. В отличие от Гипноса, обладателя Ядра Сознания, Танатос хранил в памяти лишь самые ценные моменты. Поэтому он должен был сделать этот день — финал этой истории — именно таким. Ценным. Чтобы, закрыв глаза, представлять его и через год, и через тысячу лет. Раз уж конец неизбежен, почему бы не постараться написать лучший из возможных финалов? Отстранившись, он взял Кайрос за руку. — Как долго ты можешь оставаться в Тейвате? — Мне нужно много всего подготовить, — ответила та. Танатос стёр её слезы, задержал ладонь на щеке. — До заката, наверное. Что ты задумал? — Создать последний образ.

Конец музыкального фрагмента

Этот фрагмент можно читать под музыку: Birdy — Surrender. Ставьте на повтор

Кайрос вопросительно подняла брови, но вместо пояснений Танатос потянул её за собой. К Мондштадту. Туда, где над городом, поднявшимся из руин древней Валентии, по-прежнему, несмотря на скорую непогоду, сияло солнце. Где люди вскидывали головы к небесам и благодарили Анемо Архонта за погожие часы перед началом новой ночи. Нового боя со скверной. Много лет назад, когда Селестия только воссоздала на земле человечество Атласа, боги ходили среди людей. В те дни Танатос и Кайрос, благодаря Айону и Тейе крепко переплетённые своими историями, любили принимать чужой облик, бродить по городам, общаться со смертными. Они никому не рассказывали о своём происхождении. Бывало, помогали кому-то, не требуя ничего в ответ. Бывало, творили глупости — и потом, прячась где-нибудь в переулках, долго не могли отсмеяться. Бывало, даже спрашивали у людей, что те думают о Небесном порядке. Потом, конечно, они перестали задавать такие вопросы. Но в смертный мир всё равно спускались — нравилось это Афине или нет. Так было во времена Валентии. Так было и сейчас. Держась за руки, Танатос и Кайрос шли по улицам Мондштадта, оглядывая мир, некогда ими же и сотворённый. Они остановились поговорить с кузнецами, которые без устали ковали оружие для грядущих битв. Пока Танатос помогал старшему кузнецу перетащить ящик с рудой, Кайрос позаботилась о ранах, оставленных младшему Зверем скверны. Младший знал: это бессмысленно. Заражение прогрессировало, но у него не было времени уладить последние дела, поэтому он попросил передать одной из сестёр Собора Барбатоса письмо. «Я обо всём позабочусь», — сказал, приняв конверт, Танатос. Конечно, он имел в виду не только письмо. Так они с Кайрос ходили из одного места в другое, от человека к человеку. Будто обыкновенные искатели приключений, выполняли мелкие поручения. Смотрели на мир, который казался с небесного острова таким крошечным — но на деле был таким большим. Соприкасались с чужими историями. Пили из стаканчиков, обжигающих пальцы, гранатовый чай и делили на двоих горсть орехов, подаренных мальчишкой у собора. Они смотрели с мельницы, как на город наползают тучи — и спорили, когда пойдёт дождь. Кайрос ловила руками ветер, и он весело танцевал под её плащом, будто помогая раскрыть крылья. А когда хлынул ливень, они, оба проигравшие в споре, торопливо спустились с мельницы, но вместо того, чтобы искать укрытия, как двое сумасшедших бросились к центральной площади — и танцевали там до тех пор, пока не промокли насквозь. Солнце скрылось за тучами, и во тьме непогоды никто не мог сказать, когда наступит закат. Словно время, подчиняясь воле своей богини, остановило бег. Словно каждая минута длилась теперь тысячу вечностей. Жаль, даже тысячи вечностей было недостаточно. Смеясь и ругаясь на тучи, Танатос и Кайрос забежали под навес. Ветер трепал флаги, сбрасывал с крыш мелкие брызги, а кованые флигели на черепице поворачивались, казалось, во всех направлениях сразу. Это был один из редких дней, когда стихия в Мондштадте разыгралась не на шутку. Почти что уникальное природное явление. Своего рода исторический момент. Кайрос наконец вытерла лицо, зачесала назад мокрые волосы. С каждой проведённой вместе секундой приближалась разлука, но несмотря на это, её звёздные глаза сияли, как никогда прежде. Они оба целиком отдались этому моменту. Не окончанию истории. Самой истории. — У меня кое-что для тебя есть, — сказала вдруг Кайрос. — Скажи, что это полотенце, — отозвался, пытаясь отряхнуть мокрые пряди, Танатос. — Хотя какое тут полотенце, тут даже ёбаное покрывало не поможет. К его удивлению, Кайрос засмеялась и, встав на цыпочки, поцеловала. — Что? — вскинул брови Танатос. — Ничего, — улыбнулась та. — Просто рада быть здесь. Не отрывая взгляда, она вложила в руку Танатоса круглый предмет — небольшой, но довольно увесистый. Он опустил голову и обнаружил на ладони карманные часы. Эту золотую крышку и тонкую цепочку, сплошь покрытую царапинами от частого использования, он узнал бы из тысячи. — Это же… — Ага, — заведя за ухо прядь мокрых волос, откликнулась Кайрос. — Мои часы. Ты помнишь, как подарил мне эту заколку? Танатос погладил одну из царапин на крышке большим пальцем. — Конечно, помню. В тот день Айон позвал Танатоса к себе и ни с того ни с сего попросил придумать для Астарот, серебряного огонька надежды всего Тейвата, имя, способное поставить её в один ряд с остальными представителями Небесного порядка. «Что-то в духе Атласа». «Кайрос», — почти не раздумывая, ответил Танатос. В уголке губ Айона обозначилась улыбка. Уже в тот момент он сделал свой выбор, но всё равно спросил, почему именно Кайрос. Бросив быстрый взгляд на фотографию Тейи, которую Айон всегда держал на рабочем столе, Танатос сказал: «Потому что на языке Атласа это значит «счастливое мгновение». Тем же вечером он пришёл к Астарот спросить, что она думает о новом имени, захочет ли его принять. Кайрос приняла. Поскольку церемоний на такой случай никто не предусмотрел, Танатос провёл свою — и, символизируя тем самым окончательное вступление Кайрос в ряды богов, заколол в её волосах символ чёрной звезды. Символ «Гестии», организации, которая на Атласе боролась с Хонкаем до самого прибытия Судьи Конца. До самого финала. — Даже не знаю, сколько раз вспоминала этот момент, — призналась, взглянув в затянутое тучами небо, Кайрос. — Мне всегда хотелось подарить тебе что-нибудь в ответ, но любые вещи казались… неправильными. Недостаточно символичными. Или просто не способными выразить мои чувства к тебе. Что вообще можно подарить смерти? Шагнув вперёд, она обеими ладонями накрыла его руку, бережно сомкнула его пальцы вокруг старинного золотого корпуса. — А потом я ни с того ни с сего поняла, что ответ всегда был передо мной. Знаешь, — стесняясь своих дальнейших слов, она тихонько рассмеялась, — будто кто-то шепнул мне его из вихрей времени. Танатос выдохнул. Часы не прекращали свой ход, из-за чего казалось, что в сжатом кулаке бьётся маленькое сердце. Крошечная бабочка, запертая под оцарапанной крышкой. Танатос прижал их к груди. К глазам подступили слёзы, но он твёрдо решил не плакать. Чтобы в память об этом дне остались не слёзы, а шум дождя, вольный ветер, танцующий среди флагов, и тепло двух туго переплетённых сердец. — Я… Обещаю, я их сохраню. — Конечно, сохранишь, — с абсолютной серьёзностью кивнула Кайрос. — А они пускай сохранят тебя. И ещё будут служить напоминанием о том, что время и смерть всегда остаются связаны — и всегда найдут дорогу друг к другу. Танатос улыбнулся. Кайрос, коснувшись его плеча, тоже. Её губы произнесли три беззвучных, но очень нежных слова. Танатос тоже хотел сказать их. Или даже прокричать на весь Мондштадт — таким огромным, всеобъемлющим, всеобнимающим было чувство, которое теснилось в сердце, чувство, обретающее смысл лишь тогда, когда делишь его на двоих. Но он не успел. Дверь в таверну, у которой они говорили, открылась, и на пороге, прикрывая лицо от мелких брызг, показался Венти. За его спиной мелькнула Эйси, вооружённая бутылками вишнёвого сидра. — Ну чего вы здесь стоите? — воскликнул Венти. — Пойдёмте стоять там! Кайрос, вскинув голову к небу, расхохоталась. Не переставая отряхиваться от дождя, они вбежали внутрь, туда, где в камине трещали дрова, где звучали голоса и разливалась музыка, а в воздухе витал аромат одуванчикового вина. Устроившись за столиком у окна, откуда открывался вид на весь Мондштадт и на целующий мостовые ливень, четверо людей, встретившихся по воле случая, говорили друг с другом до глубокой ночи. До состояния сонного полубреда, когда всё кажется смешным и завораживающим до щемящего чувства в груди. — А знаете, что? — сказал Венти, когда часы на стене уже коснулись отметки «четыре». — К чёрту всё, что пытается сломить этот город. — К чёрту Зверей скверны, — поддержала, подняв бутылку, Эйси. — Это тост? — выгнула бровь Кайрос. — Тост, тост, — закивал Венти. — Только не «за», а «к чёрту». Кстати, участие обязательно. Так что давай, предложи что-нибудь своё. Задумавшись, Кайрос принялась накручивать на палец прядь волос. В тепле таверны они быстро высохли, но стали теперь взлохмаченными, а от сидра на её щеках проступил лёгкий румянец. На одну короткую ночь она перестала быть богиней времени, которой предстояло совершить невозможное — и стала просто человеком. Таким, каким всегда хотела быть. — К чёрту скверну, — сказала она наконец. — Вот здесь я подпишусь и дважды подчеркну, — высказалась Эйси. — Эй, да имей совесть, оставь хоть один сухарик! — обратилась она уже к Венти, который под шумок посягнул на общую закуску. — Я бард и требую плату за свои услуги! — воспротивился Венти. — Да ты ни одной песни сегодня не исполнил! — Я поддерживал творческую атмосферу. — Творческую атмосферу поддерживал дождь. Скажи ещё, что нагнал ветром тучи! Глаз Бога, конечно, штука мощная, но такого не умеет. Прислушиваясь к их беззлобной перебранке, Танатос задумчиво поглаживал горлышко бутылки. Заметив, что он не участвует в общем разговоре, Кайрос повернулась, тронула его за рукав. — Тан? Ты в порядке? Он сморгнул. — Да. Я просто… запоминаю. Венти, в знак окончания спора похлопав Эйси по спине, повернулся, с усмешкой потряс перед носом Танатоса бутылкой. — Ты тоже должен придумать тост. Сказал же, участие обязательно. Танатос хлебнул сидра. — Ты не отстанешь? — Не-а. — Эх, не успел сбежать за другой стол. Венти закатил глаза. Танатос ухмыльнулся, а затем, всерьёз задумавшись над тостом, повернул голову к окну, где небо по-прежнему проливало над землёй холодные слёзы. Где-то там, за завесой туч, виднелся небесный остров. Над ним простирался купол, вышитый фальшивыми звёздами, а ещё выше… Ещё выше, из самых непроглядных глубин вселенной, сияли серебряные огни — отражение человеческих историй. — К чёрту судьбу, — сказал Танатос. — Давайте выпьем за то, чтобы однажды обрести крылья, которые невозможно сломать. Взлететь над всем, что выше нас. И потом… — Он коснулся стекла, но уже через миг мотнул головой и обвёл друзей взглядом, полным невыразимой теплоты. — Коснуться звёзд, зовущих нас из темноты. Эйси улыбнулась. Кайрос взяла Танатоса за руку. После того, как четыре бутылки столкнулись друг с другом, Венти тихо сказал: — Знаете, может, однажды я даже напишу об этом песню. — Я буду рада послушать, — отозвалась Эйси. Венти с Танатосом обменялись быстрыми взглядами. — Я обо всём позабочусь, — сказал Танатос. Никто не стал уточнять, что он имел в виду. Ребята допили сидр, одновременно поднялись из-за стола. Таверна работала до самого утра, но ни у кого не было времени дожидаться закрытия. Эйси нужно было подготовиться к новому сражению со Зверьми скверны. Венти нужно было разогнать тучи над Мондштадтом, впустить в окна рассвет. Танатосу нужно было к кузнице, проводить душу младшего кузнеца. Ну а Кайрос нужно было отправляться в последнюю дорогу — дорогу, после которой начиналась новая история. Танатос довёл её до мондштадтских ворот. — Имя, — сказал он. — М? — растерянно отозвалась Кайрос. Они остановились у моста, на берегу Сидрового озера. На его поверхности, всё ещё беспокойной после ливня, дрожала рябь и плавали сорванные ветром листья. — Когда мы возродили человечество Атласа, люди дали нам имена — словно символизируя новое начало. Я подумал… — Он посмотрел на их с Кайрос отражения — те казались зыбкими, ускользающими, как и сам этот момент. — Ты ведь движешься к новому началу. К тому, чтобы стать кем-то другим. Значит, тебе понадобится новое имя. Атлас уже угасает — я слышу, как его песня медленно движется к своему завершению. Поэтому, возможно, и твоё новое имя должно быть ближе к тому, что могли бы дать люди. Кайрос заложила руки за спину. — Вот как. И что? У тебя уже есть идеи? Танатос не знал, откуда в его голове взялась эта идея, но ответ пришёл так легко, словно был вписан в сознание рукой невидимого автора: — Паймон. Не знал он и того, почему Кайрос засмеялась. — «Паймон»… Что ж. Я принимаю это имя. — Она подошла к самой кромке озера, замерла у края, не скрывая ни теплоты, ни слёз. — И постараюсь вспомнить его, кем бы я ни была. Затем, прощаясь, она подняла руку. Ещё пару секунд Танатос видел на берегу её силуэт. Солнце, выглянувшее из-за туч, озарило её серебряные волосы, отчего казалось, что свет сплёл над ними мерцающий лавровый венок. Прощальный лик богини времени, сотворённый последними выходцами с Атласа, в скором времени должен был исчезнуть, уступив место образу, предназначенному Тейвату. В тот мимолётный миг глаза Кайрос были полны любви, а их с Танатосом история горела ярче любой звезды — среди всех небес, фальшивых и настоящих. Ветер приносит семена историй. Время взращивает их. А в самом конце, распахнув объятия, стоит смерть, которая приводит одни истории к финалу ради того, чтобы могли начаться другие — те, что превзойдут старые. Окажутся лучше. Смелее. Ярче. Те, что подарят людям крылья, способные вознести их к свету звёзд.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Вынырнув из воспоминаний, Венни и Икел не стали ничего говорить. Всё было ясно и без слов. Венни вытянула руку, и Икел, как в прошлый раз, ухватил её за ладонь и понёс к тому фрагменту сна, где вдоль реки бродила девушка под выдуманным именем Ариадна. Девушка, которая на самом деле носила много имён. — Я знаю, кто ты! — ещё даже не добравшись до нужного фрагмента, прокричала Венни. — Астарот, Кайрос, Паймон… Каким бы именем ты ни пользовалась в этом мире, пожалуйста, помоги! Но девушка, разумеется, осталась безучастна к её мольбам. Она была просто воспоминанием. Отголоском, не обладающим ни волей, ни сознанием. Смутным эхом Кайрос, что когда-то дарила богу смерти свою любовь и свой смех. К счастью, Венни уже догадывалась, как можно решить эту проблему. — Сможешь отнести меня к порталам? — спросила она у Икела. — Чик-чирик, я не знаю, в какой момент начал подрабатывать таксистом, но мне это даже нравится! Увидев порталы поближе, Венни обратила внимание, что циферблат в очередной раз повернулся вокруг своей оси, а ещё несколько дверей разрушились. Пока они с Икелом просматривали воспоминания Танатоса, осталось только два нетронутых деления. Сейчас золотая стрелка — проявление сил Кайрос, ведь именно с помощью её часов Танатос создал порталы — указывала на цифру «одиннадцать». Там же дрожал едва уловимый контур двери. Дверь таяла. Вместе с ней таяли и шансы Венни вернуться домой. Твёрдо решив не поддаваться панике, Венни достала из кармана дождевика зажигалку. Они с Танатосом могли, формируя намерение, выходить в строго определённые точки внешней вселенной — как пространственные, так и временные. Более того, они могли даже притягиваться к конкретным людям — подобно тому, как в первый прыжок Венни привела их к Кевину. Именно это и нужно было Венни. Конкретная точка в пространстве и времени. Конкретный человек. Только вместо того, чтобы прыгать к этому человеку самой, она должна была привести его сюда. Как, борясь с активной Хонкай-реакцией, неосознанно сделал Танатос. Сосредоточившись, Венни щёлкнула зажигалкой.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Emilia Jones — Beyond the Shore. Ставьте на повтор

От зажигалки в сторону двери на одиннадцатом делении протянулась золотая нить. Потонув в сиянии портала, она устремилась сквозь пространство и время в попытке отыскать ту самую точку. «Сны — это видения других реальностей». Так говорил Танатос. Это значило, что пока Кайрос спала, она могла соприкоснуться с любым листком Воображаемого Древа, где присутствовала её копия. Даже если воссозданная искусственно. Венни понимала: если план не сработает, одиннадцатая дверь рухнет, и у неё останется всего одна попытка. Последний шанс. Тогда… Ей придётся оставить Танатоса здесь. Уйти во внешнюю вселенную, чтобы помочь Кевину и Гипносу, остановить Асмодей, найти атрибуты. Проснуться. Что будет, если сон на маковом поле закончится, а душа Танатоса так и останется стайкой золотых бабочек? «Смогу ли я хоть когда-нибудь увидеть тебя снова?» Стиснув в руке зажигалку, Венни ждала. Сотни образов проносились в голове: от первой встречи до того момента, когда воплощённое тело Танатоса потонуло во всполохах чёрного пламени. Сколько времени они провели вместе? Пару недель? Венни давно сбилась со счёта. Факт заключался в том, что, разделив на двоих один сон, они оба наконец перестали стоять на месте. Впервые с того момента, как из Мондштадта уехал Ликс, Венни ощутила, что обрела друга. Человека, который понимал её с полуслова. Который был готов и поддержать, и в нужный момент напомнить о важном. С которым хотелось идти плечом к плечу, вместе стремиться к лучшим горизонтам. Это того стоило. Провалиться во тьму, чтобы увидеть свет путеводной звезды. За такими друзьями не страшно спуститься хоть в саму Бездну. Нить, протянутая между зажигалкой и порталом, вспыхнула ярче. Из-за двери со свистом вырвался поток золотой энергии, такой мощной и ослепительной, что Венни невольно отвернула голову. Зажмурившись, она ненадолго утратила контроль над происходящим — только ощутила, как взметнулись от порыва ветра волосы, а сон содрогнулся, отчего в темноте теперь парили красные лепестки маков. Одиннадцатая дверь разлетелась вдребезги. — Она пришла? — первым делом спросила Венни. — Скажи, что она пришла. Это же Паймон, она никогда не бросает никого в беде! — Я не увидел, — признался Икел. Венни прикусила губу. Они с Икелом бросили быстрый взгляд на двенадцатую дверь — а затем, стараясь не задумываться о том, что будет, если план не удался, отправились к тому фрагменту, где у реки бродила воплощённая Гипносом Кайрос. Перемены Венни заметила издалека. Волосы Кайрос, прежде крупными локонами ниспадающие до щиколоток, были острижены по плечи. Бросив бездумно бродить у кромки воды, она остановилась и подняла голову к небу. Вернее, к скромному голубому участку, который больше напоминал оторванный от покрывала лоскут. На небе собирались тучи. И теперь Венни понимала, почему от этого зрелища на губах у Кайрос заиграла улыбка. Она протянула руку, но капли, которые по старым законам сна должны были упасть с неба, начали подниматься от земли. Кайрос удивилась, но не слишком. Повернув руку ладонью вниз, она пропустила тонкие струи между пальцами, проводила их взглядом — так и не коснувшись неба, струи исчезли, рассыпавшись фрагментами данных. Кайрос качнула головой. Затем посмотрела в ту сторону, где золотился контур двенадцатой двери, ещё более тусклый, чем предыдущие. Времени воспользоваться последним шансом почти не оставалось. Икел бережно опустил Венни к берегу реки, и она первым делом бросилась вдоль бушующей воды, через стену дождя, идущего снизу вверх, к той, что сияла вдалеке серебряным огоньком надежды. — Кайрос! Кайрос обернулась. — Ох, это ты! — выдохнула она. — Я видела тебя во сне. Ты звала на помощь — надеюсь, я пришла не слишком поздно? Венни ухватила её за руки. — Ты пришла как раз вовремя. Не теряя времени, Венни повела её в ту сторону, где подсуетившийся Икел создал в темноте тонкий золотой мост, ведущий от реки к дому. По пути она коротко ввела Кайрос в курс дела. Та слушала, сдвинув брови. Наверное, она знала, что сны всех существ во вселенной связаны с Воображаемым Древом, потому что реальности происходящего не удивилась. — Танатос… — тихо произнесла она, когда Венни закончила рассказ. — Хм. Хочешь сказать, вы создали порталы благодаря моим часам? — Благодаря силам, которые там содержались, — кивнула Венни. Кайрос извлекла из кармана поцарапанные часы на тонкой цепочке — именно их она подарила Танатосу перед расставанием. Капли обратного дождя застыли на золотом металле, отчего казалось, что само время плачет, не зная, как возобновить правильный ход. — Значит, твоё прошлое — это моё будущее, — сказала Кайрос. — То, что уже случилось для тебя, для меня неизбежно. Это гарантия целостности нашей мировой линии. Венни снова кивнула. Теперь, когда она знала о мировых линиях, она хорошо понимала, что именно имеет в виду Кайрос. Кайрос подбросила часы, перехватила их и, улыбнувшись, спрятала в карман. Венни много раз встречалась с Паймон, но ни разу не видела её такой. Невозмутимой. Открытой миру и разумом, и сердцем. Непоколебимой перед лицом любых трудностей. Они с Танатосом были чем-то похожи. Оба знали, когда нужно молча делать, что должно. Венни понимала, почему он так её любил. Понимала она и то, как сильно он скучал по ней. А ведь Венни столько раз рассказывала ему о Паймон, даже не подозревая, что за историю скрывает это удивительное существо, утратившее память обо всём, кроме одного — имени, дарованного на прощание. — Я подумала… — Венни показала Кайрос кольцо Танатоса. — Если в тебе содержится частица сил Завершённости, ты наверняка можешь пользоваться божественными атрибутами без последствий. Кайрос забрала кольцо, покрутила его в пальцах. — Наверняка, — согласилась она. — Но я не уверена, что могу просить тебя об этом, — смущённо добавила Венни. — Я призвала твою душу, вырвала её из тела, из временной точки, где тебе скоро предстоит откатить состояние артерий земли. Сколько времени уйдёт на переплетение души Танатоса? Целая вечность, наверное. — Мм… Пожалуй, что так, — откликнулась Кайрос. Она подняла кольцо повыше, покрутила его перед глазами, рассматривая тонкие царапины и сколы на переплетённых серебряных крыльях. Затем, подмигнув Венни, надела его на указательный палец. — Как удачно, что я специалист в вопросах вечности. Венни вопросительно вскинула брови. — Ты ведь не смогла восстановить ход времени этой пузырьковой вселенной, так? Значит, я задам его сама. Не бойся. Сколько бы времени я здесь ни провела, в реальности пройдёт не больше одной ночи. — Кайрос взглянула на крыльцо, у которого посреди маков порхали золотые бабочки. — В конце концов, всё это просто сон, которому нужно развеяться с рассветом. Они подошли к дому, но Венни не стала подниматься на крыльцо. — Мы увидим друг друга снова? — спросила она. Кайрос посмотрела в ту сторону, где пульсировало сияние двенадцатой двери. — Не думаю. — В таком случае… Спасибо, Кайрос. — Венни улыбнулась. — За то, что согласилась помочь. И за всё остальное тоже. Я была рада стать частью твоей истории. Кайрос засмеялась. — А я была рада стать частью твоей. До свидания, Венни. Уж не знаю, кем я стану, когда мы увидимся снова… Но я буду ждать этой встречи. — Тебе понравится, — пообещала Венни. — Сейчас мои слова могут показаться бредом, но может, ты поймёшь их, когда взглянешь с точки зрения другого персонажа. Когда встретишь на своём пути путешественницу с золотыми волосами, крепко держись за неё. Вы нужны друг другу. И всему Тейвату тоже. Кайрос склонила голову набок. В её глазах плескалась теплота. — Хорошо. Я постараюсь запомнить твои слова. А ты пригляди вместо меня за Танатосом, ладно? Пускай рано или поздно умрёт даже смерть, я уверена: его история далека от своего завершения. Венни, приложив руку к сердцу, сказала: — Я обо всём позабочусь. А потом они с Икелом ушли к порталам. Кайрос осталась на крыльце. Опустившись на ступеньку, она подставила ладонь, и одна из золотых бабочек послушно опустилась на неё, словно давным-давно ждала этой встречи. Пару минут Кайрос, прикрыв глаза, просматривала принесённые бабочкой воспоминания. Затем, подняв руку с кольцом, она запела — и приступила к переплетению души Танатоса. Тем временем Икел принёс Венни к двенадцатой двери. — Я не смогу последовать за тобой, — с сожалением сообщил он. — Я знаю. Всё в порядке, — заверила Венни. — Знаешь, я думаю, что готова столкнуться с внешней вселенной сама. А ты лучше помоги Кайрос. Рано или поздно вороны вернутся — кто-то должен её защитить. — Ты можешь на меня полагаться, чирик, — пообещал Икел. Он по-прежнему держал её ладонь бумажными лапами. Венни вспомнила, как Гипнос в Тринадцатом миге прикрывал её собой, и тихо вздохнула. — Мне нет смысла прыгать в Тринадцатый миг, верно? — Чик-чирик, скорее всего, — с печалью отозвался Икел. — Люмин всё ещё борется с властью Асмодей. Противостоять Гипносу в одиночку ты не сможешь, а Кевин… — Что — Кевин? Икел помолчал. — Сейчас у него на пути лучше не стоять, — сказал он наконец — так уклончиво, будто пытался сохранить какую-то тайну. — Разбудить его в реальности ты тоже не сможешь, чирик: Гипнос насильно удерживает его сознание в Тринадцатом миге. Сначала нужно разобраться именно с этим. — Ха… Асмодей в самом деле задумала от него избавиться. — Похоже на то. Венни посмотрела на зажигалку в своей руке. — …Он обещал, что найдёт меня. Я верю ему, но не думаю, что в этот раз у него получится сдержать обещание. — Она открыла крышку. — Значит, остаётся найти его самой. — У тебя есть план, чик-чирик? — поинтересовался Икел. — Есть. Если я не могу вытащить Кевина или остановить осквернённого Гипноса — в реальности или в Мире грёз, — остаётся только одно. Прикрыв глаза, она постаралась как можно чётче сформировать намерение. Икел же поднёс её к порталу, сотворил из золотых частиц маленькую полупрозрачную платформу, поставил Венни — и взмыл у неё над головой. — Разбудить Тисифону? — Именно. — С ней наверняка Асмодей, чик-чирик. — Мне нужно выиграть всего пару мгновений. — Обернувшись через плечо, в ту сторону, где Кайрос плела на крыльце душу Танатоса, Венни добавила: — Один счастливый шанс. Опустившись на платформу, Икел в задумчивости повертел головой. — Тогда положись на меня. Гипнос и Асмодей всё ещё остаются связанными через Волю Скверны. Я не смогу повлиять на сознание Тисифоны, чик-чирик, но постараюсь освободить Гипноса из-под власти Асмодей. Ненадолго. На полминуты. Сойдёт за счастливый шанс? Венни одарила его улыбкой. — О лучшем я не могла и мечтать. — В таком случае, иди, чик-чирик, — сказал Икел. — Принеси всем, кто в этом нуждается, пробуждение. И пусть все истории, которые ты пережила, станут твоими крыльями.

Вместо титров: На ветру — На зелёных холмах