Пепельный реквием

Мы должны позволять себе падать. Когда мы отречёмся от всего, что нас поддерживало, даже от земли под ногами, так, что будем слушать только руководство своего сердца, — тогда всё выиграно.

Герман Гессе

В ожидании зелёного сигнала светофора Танатос переписывался с Айоном. Вот уже неделю Айон готовился к их с Тейей тринадцатой годовщине — и всё это время не мог определиться, какие цветы лучше подарить. Танатос даже не представлял, что у его лучшего друга есть такая сторона. Айон напоминал суетливого мальчишку, который не знал, как следует вести себя на первом свидании, и всё метался из крайности в крайность. Серьёзно, он подходил к проблеме так, будто от выбора букета зависело будущее Атласа. Мы познакомились на поле анемонов. Я подумал, будет довольно символично подарить их на память о нашей встрече

Звучит неплохо

Да, но Тейя гораздо чаще вспоминает не анемоны Мы встретились, потому что шёл дождь Если бы я не подошёл предложить зонтик, мы бы не познакомились Может, тогда лучше подарить гиацинты? Их название ведь переводится как «цветок дождей» Танатос потёр переносицу, бросил быстрый взгляд на светофор. «Он там вообще переключаться собирается?» Казалось, красный свет горел уже целую вечность. Или, может, намеренно отказывался пускать Танатоса на другую сторону улицы. Будто издевался. Будто ждал, когда Танатос тоже потонет в этом цветочном безумии.

Слушай, мне кажется, Тейя от тебя даже пучок укропа примет

Ты бы хотел получить на тринадцатую годовщину пучок укропа?

Почему нет? Вкусно и практично. Всё лучше, чем какой-то куст, торчащий из вазы

…Вот поэтому ты никогда не найдёшь себе жену

Я найду себе жену, которой нравится укроп

И вообще, я не об этом

Просто расслабься

Айон уже начал печатать ответ, но тут пальцы Танатоса набрали строки, которые возникли в голове сами собой — просто вспыхнули где-то на задворках сознания и решили, что хотят быть услышанными.

В мире неизбежного финала имеет значение лишь путь, которым мы до него дойдём

Поэтому время — ценнейший подарок

Ты делишь с человеком не вещи

Ты делишь с ним путь

«Чего? Что за философскую муть я только что выдал?» Изумлённо моргнув, Танатос перечитал написанное, но осознать его как следует не успел: кто-то окликнул его по краткому имени. Подняв глаза, Танатос обнаружил, что рядом стоит госпожа Эвена, владелица приюта, в котором они с Гипносом жили восемь лет назад. — Какая приятная встреча, — улыбнулась госпожа Эвена, приложив руку к сердцу. — Костюм, серьёзный вид… Дай-ка угадаю: возвращаешься с работы? — Только иду. Я читаю вечерние лекции в □□□. — Танатос улыбнулся в ответ. — Здравствуйте, госпожа Эвена. Я тоже рад вас видеть. Она склонила голову набок, и её кудри, которые непокорными пружинками выбивались из-под неизменной широкополой шляпы, весело подпрыгнули. Танатос не переставал удивляться: несмотря на прошедшие годы, госпожа Эвена казалась всё такой же молодой и энергичной. Словно нашла способ остановить личное время, пока весь мир бежал вперёд. — Пройдёмся? — предложила она. — Я жду зелёный свет, — покачал головой Танатос. — Хм… — Госпожа Эвена бросила задумчивый взгляд на светофор. — А ты когда-нибудь видел, чтобы он здесь включался? Танатос тоже посмотрел через дорогу. Красное око светофора взирало пристально и строго, словно судья, молчаливо наблюдающий за поведением обвиняемого перед вынесением приговора. На самом деле Танатос и правда не помнил, чтобы это красное око хоть раз становилось зелёным. Если уж на то пошло, он даже не помнил, сколько стоял на переходе и как вообще здесь оказался. Пришёл ли он из дома? Но он не знал своего адреса, не мог вспомнить внешний вид квартиры, не мог найти в карманах ключи. Он даже не узнавал улицу, на которой ждал зелёного сигнала. Прошлое было затянуто туманом, будущего не существовало, а настоящее казалось каким-то зыбким… Неправильным. Ненастоящим. Сбитый с толку, Танатос двинулся за госпожой Эвеной вдоль дороги, где не было ни машин, ни людей. Дорога начиналась из ниоткуда и уводила в никуда. Присмотревшись, Танатос обнаружил, что, за исключением пары окрестных домов, за её пределами и вовсе ничего нет. Окружающий мир напоминал декорацию. Бесконечную театральную сцену, где Танатос играл неведомую ему роль по неведомому ему сценарию. — Куда мы идём? — Действительно… — госпожа Эвена задумчиво приложила к губам указательный палец. — Куда? Танатос недоумённо сморгнул. — Вы же сами предлагали пройтись. — Предлагала ли? — отозвалась госпожа Эвена. В ту же секунду голову Танатоса пронзила острая боль. Он схватился за лоб, поморщился, пытаясь перебороть неприятные ощущения. Это было равносильно попытке остановить собой штормовую волну. Сметённый её неумолимым натиском, Танатос закрыл глаза — и перед ними тотчас вспыхнул мимолётный кадр, столь ужасный, что захотелось отвернуться. Но Танатос твёрдо решил не отворачиваться. Смотреть до конца.               Хонкай преобразил тело госпожи Эвены до неузнаваемости. Жуткое, искажённое лиловыми прожилками существо неподвижно лежало на полу. Из его почерневшей спины торчал обломок доски. Неестественно длинные руки, увенчанные когтями, тянулись ко второму телу — так, будто пытались заключить его в смертельные объятия. Тело принадлежало мальчишке с рассыпчатыми золотыми кудрями. По крайней мере, такими они были раньше. Пока не потемнели и не превратились в сбитые клоки, влажные от крови. Это был воспитанник приюта. Один из соседей Танатоса — тот, кто когда-то сидел с ним плечом к плечу на ковре, подпевал гитарным перебоям и наблюдал, как искрятся в тёмной комнате золотистые огоньки гирлянды. Его звали Адонис. — … Танатос прошёл вперёд. Он действовал быстро, но к приюту, недалеко от которого пробудился новый Судья, пришлось прорываться с боем. К тому моменту, когда он наконец добрался, госпожа Эвена уже стала чудовищем, а раненый Адонис, который пытался её сдержать, потерял слишком много крови. Танатос остановил госпожу Эвену. Но Адониса это не спасло. Наклонившись, Танатос закрыл ему глаза. Рука, на которой остались следы крови, дрожала. Танатос стиснул её в кулак. — Спасибо, что защитил остальных, — шепнул он. Он не знал, может ли сказать или сделать что-нибудь ещё. Оставалось лишь постоять рядом. Побыть с Адонисом. Хотя бы пару минут. Чтобы его душа, покинув тело, оглядела кабинет — но вместо разрухи, крови и Хонкая увидела знакомое лицо. Чтобы ему было не так страшно уходить во тьму. Танатос не знал, сколько времени он провёл вот так, во мраке, не смея даже шелохнуться. Он не знал, быстро ли уходят души. Можно ли вообще спасти души тех, кто умер от удара Хонкая. Но ему очень хотелось в это верить. Когда оставаться в кабинете стало уже невмоготу, Танатос сделал шаг в сторону двери. В этот момент в его сознании разнёсся голос — настолько слабый, что скорее напоминал шёпот. Голос звал его по имени. Тан… Почему так… больно? Я не хочу… Всё это… мучительно… Танатос вытащил пистолет и, не поворачивая головы, выстрелил. Голос госпожи Эвены — точнее, угасающее эхо её сознания, которое почти уже целиком растворилось в тёмных волнах Хонкая — затих.               Танатос открыл глаза. Госпожа Эвена стояла перед ним — не по-настоящему живая. Танатос как следует всмотрелся в её черты. Теперь они казались более размытыми, чем прежде. Словно были частью сна. Яркого. Реалистичного. Но всё-таки сна, лишённого деталей, так хорошо знакомых по реальности. Рука крепче обхватила телефон. Сообщения Айона приходили одно за другим, но теперь Танатос сомневался в их правдивости. Весь мир рассыпался. То, что он только что видел… Разве могло это быть правдой? Там, в том тёмном неприглядном мире, властвовала смерть, а Танатос был солдатом, который сражался на передовой. Убивал бывших товарищей. Или же просто становился свидетелем их гибели. «Что это? Другая мировая линия? — думал Танатос. — Это ведь не моя жизнь. Не моя. Верно?» Он не был уверен, что знает ответ на этот вопрос. — Что происходит? — тихо спросил он. Госпожа Эвена со вздохом сложила руки перед собой. — Твоё сознание отвергает иллюзию сна. — Иллюзию… сна? Ещё одна раскалённая вспышка прочертила смятённый разум. На сей раз Танатос увидел целую череду картинок. Выжженную пустошь под звёздным небом, посреди которой готовился ко взлёту космический корабль. Столпы пламени и плотную завесу пепла. Очертания драконов — тёмные, затмевающие собой целый мир. Реки чёрной грязи. Чудищ, встающих посреди руин. Косу, за которой тянулся багровый шлейф. — Тц… Зараза. Что это такое? Отняв руку от головы, Танатос обнаружил, что половина пальцев на левой руке почернела. В районе указательного концентрировалась боль — как будто его сжимало невидимое кольцо. — Ты сопротивляешься, и поэтому мир работает не так, как должен был, — задумчиво проговорила госпожа Эвена. — Он нестабилен — как и ты сейчас. Стоило ей это сказать, и окружающее пространство мелко задрожало. Казалось, мир сжался до небольшого зеркала. В своих попытках пробиться через иллюзии сознание Танатоса порождало землетрясение, отчего зеркало подвигалось всё ближе к краю стола, рискуя в любой момент упасть и разлететься вдребезги. Он покачнулся, попытался опереться на фонарный столб, но тот исчез в водовороте золотых частиц. Потеряв равновесие, Танатос упал. Телефон вылетел из руки, ударился углом о тротуар, и по экрану пробежала сеть трещин. Сообщения Айона начали рассыпаться буквами. Ты прав. Вмест□ т□г□ чтобы дарить Тейе мёртвые анем□ны, мне ст□ит св□дить её к живым Не лги себе Поля анемонов больше не осталось Оно было разрушено пробуждением первого Судьи «Судья». Тело бросило в жар, поэтому Танатос спешно скинул пиджак, нервными рывками поддёрнул наверх рукава рубашки. На руках, которые от дрожи ходили ходуном, один за другим проявлялись старые шрамы. «Это не может быть правдой». Это правда. «Но моя жизнь… Госпожа Эвена, Айон…» Это не твоя жизнь. Может, в какой-то другой реальности. Но ты живёшь в этой. «Нет, — замотал головой Танатос. — Нет». Он не хотел жить в такой реальности. Не хотел становиться монстром. Убивать госпожу Эвену. Воевать. Испытывать боль. Конечно, нет. Он хотел и дальше быть преподавателем. Переписываться с Айоном, помогая ему выбирать подарок Тейе на годовщину. Мечтать о малом. Гулять среди анемонов и восхищаться красотой Атласа, не тронутого никакими катастрофами. Быть с Гипносом. Узнать, кем он вырастет. Увидеть, как он обретёт своё счастье — и твёрдо знать, что о будущем можно не переживать. Едва он подумал об этом, как мир прекратил дребезжать. Земля выровнялась, фонарный столб вернулся на законное место, а за пределами дороги начал прорисовываться мир — город, где жил и работал Танатос. Обычный человек с обычными мечтами. Без шрамов. Без почерневшей части руки. Без переломанных крыльев. И ты согласишься на это? Жить во лжи? Вечно пребывать во сне, потому что бодрствовать время от времени бывает больно? — Пожалуйста, замолчи, — зажав уши, шепнул Танатос. Широкополая шляпа госпожи Эвены качнулась. По тротуару зацокали каблуки. Приблизившись, она опустилась на колени, мягко обхватила лицо Танатоса ладонями — тёплыми… человеческими. Но она перестала быть человеком. Ты не успел спасти её. Это не твоя вина. Просто… последствие, с которым нужно жить дальше. Это было едва ли не по-детски наивно, но Танатос больше не мог прислушиваться к этому резкому, назойливому голосу. Не мог и не хотел. Склонившись к земле, он крепко зажмурился. Дыхание судорожно рвалось из груди. Пытаясь справиться с ним, Танатос мысленно считал секунды, но это не помогало. Хотя мир вокруг прекратил трястись, душа по-прежнему разрывалась на две половины, и эта война с самим собой неумолимо толкала на грань безумия, в бездну, пролегающую между сном и реальностью. Тихо выдохнув, госпожа Эвена перехватила его запястья, бережными движениями побудила опустить руки. — Ты и правда очень упрямый, — ласково сказала она. — Но мне бы хотелось знать, почему. Почему ты не даёшь себе обрести покой? Для чего по доброй воле разбиваешься, снова и снова? Пытаешься искупить таким образом вину… или считаешь, что должен помочь кому-то другому обрести счастье? … — Что ты ищешь в реальности? Прощения? Искупления? Наказания? Почему ты так яростно отталкиваешь свой рай? «Мой рай…» Губы Танатоса приоткрылись, но он не смог произнести ни слова. — Послушай, Тан, — продолжила госпожа Эвена. — Ты ведь хорошо знаком с тем, как устроен наш мир. Знаешь, что все реальности существуют одновременно и в одном месте. Может, в этой вероятности некоторым твоим мечтам не суждено было сбыться. Но ведь это не значит, что они не сбылись вовсе. Раз все исходы одинаково правдивы… Она провела рукой по его волосам, встрёпанным до такой степени, словно Танатос только что вырвался из эпицентра грозы. Он опустил голову. Между бровей неконтролируемо дрожала напряжённая складка. — Почему бы не выбрать тот, который ты хочешь считать своим? Танатос взглянул на госпожу Эвену. Она казалась такой настоящей… Разве мог быть реальностью мир, где Танатосу пришлось её убить? — О, или даже лучше! — улыбнулась она. — Ты можешь создать свою реальность. Сплести её из множества правд — тех, которые выберешь для себя сам. Ведь то, что состоит из фрагментов истины, и само является истиной, разве не так? Не так. И ты прекрасно об этом знаешь. Как сказал один твой друг: «Мир тысячи истин — одна большая ложь». «Пожалуйста, — взмолился Танатос. — Оставь меня в покое». Разве ты этого хочешь? Покоя? «Я просто хочу быть счастливым». Голос ответил не сразу. Когда он заговорил, его интонации казались горькими — но при этом таили непреклонную твёрдость. Да, я знаю. Ты долго ждал зелёный сигнал светофора. Разрешение на то, чтобы пересечь дорогу и наконец коснуться своей мечты. Тогда что ты здесь делаешь? Почему ушёл от перехода? Грудную клетку сотрясали нервные выдохи. Танатос не понимал, чего хочет от него голос. Почему снова и снова задаёт все эти вопросы, не позволяя попросту отдаться этому миру, раствориться в его тёплых объятиях. Почему убеждает, что настоящая жизнь Танатоса — это треснутое стекло, края которого смазаны ядом. «Меня позвала госпожа Эвена». Хватит. Подумай. Вспомни, как всё было на самом деле. На самом деле…              

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX, 阿烈@Soundhub Studios — Had I Not Seen the Sun (Instrumental). Ставьте на повтор

— Какая приятная встреча, — улыбнулась госпожа Эвена, приложив руку к сердцу. — Костюм, серьёзный вид… Дай-ка угадаю: возвращаешься с работы? — Нет. Я не смог стать преподавателем. На лице Танатоса не было улыбки, но глаза смотрели с теплотой — он правда был рад этой встрече. Пускай и знал, что она иллюзорна. — Здравствуйте, госпожа Эвена. Она склонила голову набок, и её кудри, которые непокорными пружинками выбивались из-под неизменной широкополой шляпы, весело подпрыгнули. Танатос неотрывно наблюдал за её движениями. Несмотря на прошедшие годы, воспоминания о госпоже Эвене оставались чёткими — Танатос всегда хорошо запоминал людей. — Здравствуй, Тан. Выходит… Ты стоял здесь всё это время, потому что ждал зелёный свет? Повернув голову, Танатос взглянул на красное око светофора. — Мм, — кивнул он. — Но, похоже, пора признать, что не дождусь. Госпожа Эвена опечаленно улыбнулась. — Вот как. И что же ты собираешься делать дальше? Бросив на неё быстрый взгляд, Танатос развернулся. Вперёд бесконечной лентой тянулась дорога, которая начиналась из ниоткуда и уводила в никуда. Всё, что лежало за её пределами, пропадало в сияющей белизне — будто подчеркивая важность единственного возможного пути. — Пойду искать другое место, где можно перейти на ту сторону. — Ты знаешь, куда идёшь? — поинтересовалась госпожа Эвена. Танатос небрежно сунул руку в карман и достал оттуда пачку сигарет. Госпожа Эвена, вздёрнув брови, промолчала. Странно, но это молчаливое смирение вызвало у Танатоса улыбку. Он вдруг подумал, что люди имеют над тобой ровно столько власти, сколько ты позволяешь им иметь. Делай то, что должен. Не позволяй тем, кто считает себя вправе решать за других, затмевать твою путеводную звезду. Оставайся верным своему пути, потому что в лживом мире тысячи истин ты можешь держаться лишь за правду о самом себе. И тогда… Танатос закурил. Даже если ты утратишь цель, ты не потеряешь из виду дорогу. Может, в этом и заключается суть. Следовать за светом звезды, не зная точно, достижима ли она. Потому что стремление придаёт смысл пути. А путь придаёт смысл финалу. — Не имею ни малейшего понятия, — сказал наконец Танатос. — Но какие ещё у меня опции? Вечно стоять здесь? Ждать появления кого-то, кто сможет включить зелёный свет, кто скажет, что вот теперь я наконец-то могу отправиться на поиски счастья? — Он усмехнулся. — Ага, конечно. С тем же успехом можно ждать, когда мелкая перестанет быть такой суетой. Или Кевин зачитает десятиминутный монолог. Воспоминание о людях, которые остались ждать по другую сторону, подстегнули двинуться вперёд, по неизвестной дороге, которая вела к неизвестному будущему. В груди разгорался яростный жар. Танатос шёл, не останавливаясь, к залитому светом горизонту, а слова слетали с губ, будто сотканные из скверны кинжалы. — Мне не нужен поддельный рай. Мне не нужен «покой». Ты хочешь знать, что я ищу в реальности? Искупление? Прощение? Брось. Я совершал ошибки, и я готов заплатить по счетам. Но если ты думаешь, что я выбираю реальность лишь по этой причине, ты ничего обо мне не знаешь. Он отшвырнул сигарету прочь. — Чёрт возьми, я лучше буду свободен в аду, чем соглашусь на рай в клетке. Зачем мне эти иллюзии? Что это, утешительный приз? По-твоему, если затянуть реальность полотном вымысла, это что-то изменит? Мир вокруг трясся. Озарённое светом пространство раскалывалось — иллюзии рушились, и Танатос без остановки шёл вперёд по осколкам. — Ты всё твердишь о счастье, о том, что во сне я обрету лучший мир, в котором хоть раз хотел бы оказаться. Но сон — это просто пауза в истории. Всем бывает необходимо сделать паузу, но стоять на месте вечно? Не смеши. В этом нет счастья. Только стагнация. А значит, медленная смерть. Вот что такое твой «рай». Твой «лучший мир», собранный из тысячи истин. Жизнь, до срока вставшая на путь смерти. Я никогда на такое не соглашусь. Уж точно не по доброй воле. А если ты вдруг хочешь меня заставить… Танатос отвёл руку в сторону. Пальцы сомкнулись на рукояти косы — здесь, в пространстве сна, он без труда мог воплощать её образ с помощью кольца. Пускай коса не была настоящей, она позволяла придать намерению форму. Силу. Решимость. Лезвие вспыхнуло алым светом. Одним размашистым, яростным движением Танатос разрубил поддельный сон, и осколки брызнули в разные стороны, обнажая то, что пряталось за ними. Зрительский зал, где на первом ряду сидел человек. Танатос наставил на него лезвие косы. — Я не посмотрю даже на то, что ты мой брат… Гипнос. Ты всегда будешь моей семьёй. Но это не значит, что я давал тебе право определять за меня мой путь. Гипнос молчал. Ясно-голубые глаза, слегка прищуренные, неотрывно наблюдали за братом. На самом их дне танцевали искры, но Танатос не мог разгадать, что за эмоции таит этот прямой взгляд. Может, он стоял слишком далеко от зрительских кресел. А может, за столько лет окончательно перестал понимать брата, столь близкого и недостижимого одновременно. Танатос зашагал к краю сцены. — Не знаю, помнишь ли ты… — Он остановился у последней черты, которая отделяла его от зрительского зала. — Однажды, когда Тейват только начал отстраиваться, ты спросил, счастлив ли я. Но я так и не дал ответ. Ни тогда, ни через тысячи лет. Что ж. Рука Танатоса крепче обхватила рукоять косы. — Я даю его сейчас. Пальцы Гипноса сжали подлокотники кресла. — …Нет. Не счастлив. Потому что никогда не думал о своём будущем. Будто никогда не представлял себя в отрыве от тебя. Не верил в то, что имею право на собственную историю. Но сейчас… Танатос замолк, и тогда Гипнос впервые подал голос: — Сейчас ты готов меня убить? Танатос вздохнул. Затем, покачав головой, упёр лезвие косы в пол. — Нет. Но готов отстаивать своё право самому искать счастье, которое сочту нужным. У нас могут быть разные представления о лучшем будущем, но это ведь не значит, что мы должны убивать друг друга. — Тогда что это значит? — склонив голову набок, спросил Гипнос. Танатос ответил не сразу. Он не мог поверить, что всерьёз собирается озвучить эти слова. Столько веков они с братом были неразлучны… Столько веков двигались в будущее плечом к плечу. Они всегда сохраняли единство, и в штормовом море неизбежных перемен их братство было подобно якорю, который удерживал корабль жизни у берегов вечности. Это тянулось так долго, что напоминало сон. Но ведь момента пробуждения можно избежать лишь в одном случае — когда видишь свой самый последний сон. Поэтому пришло время проснуться. — Это значит, — медленно сказал Танатос, — что с этого момента каждый из нас пойдёт своей дорогой. Пару мгновений братья смотрели друг другу в глаза — прямо как в тот далёкий день в приюте госпожи Эвены, когда Танатос, пытаясь укрыть Гипноса одеялом, убеждал его поспать, а Гипнос отказывался. Только теперь ситуация перевернулась с ног на голову. Танатос срывал с Гипноса одеяло иллюзий и просил пробудиться. Лишь одно оставалось неизменным: страх Гипноса перед кошмарами. Наконец что-то в лице Гипноса смягчилось — будто слова Танатоса обратились огоньком и сумели растопить застрявший в его сердце ледяной обломок. Качнув головой, он опустил веки. Край его губ дёрнулся в улыбке. — Тан… Ну вот как ты всегда умудряешься это делать? Гипнос поднял глаза, и Танатос вздрогнул: в них стояли слёзы. — Как ухитряешься так сильно меняться, но в то же время оставаться прежним? О, Эоны… Как же я по тебе скучал. Прежде, чем Танатос нашёлся с ответом, Гипнос устало откинулся на спинку зрительского кресла. В этот же момент последняя иллюзия рухнула, уступив место уже знакомому пейзажу — рельсовой трассе, опоясывающей парк аттракционов. Братья вернулись в белый вагон. А может, они никогда его и не покидали.

Конец музыкального фрагмента

— Гипнос… — растерянно пробормотал Танатос. Тот вздохнул, прикрыл лицо рукой. На его щеках всё ещё блестели слёзы, но Танатос не решался стереть их. Он опасался сокращать дистанцию. Выступать против брата, человека, который был его единственной семьёй, и так оказалось слишком сложно. Нет, Танатос не сожалел о сказанном. Но всё же избавиться от тяжести на сердце не получалось: больно уж много всего пролегло между ним и Гипносом. Гораздо больше, чем пустующее сиденье. Это был не тот разрыв, который можно было преодолеть парой стёртых слёз. — Прости, — не отрывая руки от лица, слабо усмехнулся Гипнос. Его голос звучал устало, даже хрипло. — Я вовсе не собирался запирать тебя в очередной клетке. Просто хотел понять, что тобой движет. Ощутив, как сердце окутывает горячей волной ярости, Танатос сплёл пальцы в замок, стиснул их с такой силой, что задрожали руки. — Чего, блядь? — Прости, — смутился Гипнос. — Да прекрати ты уже извиняться и объясни всё по-человечески! — не выдержав, прикрикнул Танатос. — Как я могу тебя простить, если даже не понимаю, за что ты вообще извиняешься? Гипнос посмотрел так, словно был провинившимся щенком. Его белая рубашка, чрезмерно большая для такого хрупкого тела, хлопала на ветру. — Прос… А, — одёрнул он себя. — Эоны. Никак не могу собраться с мыслями. Вроде бы столько думал о том, как стоит обо всём тебе рассказать, а в итоге даже не помню, с чего хотел начать. Танатос упёрся локтями в колени, потёр переносицу. Что ж… — Я понимаю. Если честно, я тоже не помню, что хотел тебе сказать. Кажется, там было что-то про подзатыльник. Ты заслужил парочку. Осознав, что Танатос пытается таким образом подбодрить его, Гипнос слабо улыбнулся, отвернул голову к окну. Казалось, он надеется разглядеть среди сияющей белизны точку опоры. Первую букву, с которой можно было бы начать этот непростой разговор. — Не спеши, — попросил Танатос. — Я несколько столетий ждал. Уж не развалюсь от пары лишних минут. — Ох, Тан, — только и сказал Гипнос. Танатос присмотрелся к нему повнимательнее. Он сам не мог сказать, почему, но в душе вдруг поселилось такое странное ощущение… Будто он наблюдал за огоньком, который медленно угасал под осенней моросью. Тот факт, что братик не мог обуздать беспорядок в мыслях, говорил о многом. Хотя после долгой разлуки это было естественно, разум Гипноса отличался от обычного. Он лучше запоминал, быстрее соображал, быстрее принимал решения. Качества, свойственные ему с рождения, с получением Ядра Сознания обострились до немыслимых пределов. Танатос помнил, как разум Гипноса облетал Тейват за считаные мгновения. Но это было раньше. А сейчас Гипнос сидел, растерянно поглаживая ладони друг о друга, и казался каким-то заторможенным. Танатос уже видел подобное выражение лица раньше, на Атласе. Его носили те, кого сломила война. — Ты слишком часто принимал решения, которых не хотел, ради кого-то другого, — наконец заговорил Гипнос. — Пошёл в «Орион» и вступил в войну с Хонкаем ради меня. Убил Айона ради Тейвата. Сражался с Афиной ради Каэнри’ах… — Он качнул головой. — Я могу продолжать вечно. Как ты и сказал, ты никогда не думал о своём будущем. И никогда не говорил, был ли хоть раз счастлив. Мне оставалось лишь считывать выражение твоих глаз. А оно всегда было достаточно красноречивым. Танатос в задумчивости потёр плечо, на котором под плотным слоем ткани пряталась татуировка с гранатом. — Поэтому ты решил покопаться у меня в мозгах? Вся эта чушь про поиски наказания — ты этого боялся? Что я мечтаю о покое, но отказываю себе в нём из-за чувства вины или какой-нибудь другой мути? Гипнос отвёл взгляд. — Я знаю, как ужасно это прозвучит, но я бы лучше оставил тебя в плену иллюзий, чем толкал бы на путь борьбы с Асмодей, понимая, что ты проходишь его только ради кого-то другого. Ради будущего, которого ты на самом деле не хочешь и не ищешь. — Гипнос приложил ладонь к сердцу. — Если бы ты только попросил о сне, о фальшивом мире, где ты бы мог обрести свой покой, я бы сплёл его без раздумий. Танатос поднял брови. — Это… чертовски странная философия. — Я не хотел, чтобы всё закончилось, как с Гелиосом. — Блядь, — шёпотом ругнулся Танатос. Он тоже отвёл взгляд, и некоторое время они с Гипносом ехали, глядя в разные стороны. Гипнос беспокойно накручивал на палец чёрные кудри. Танатос вспоминал Гелиоса. Этот парень… он не дожил до катастрофы в Каэнри’ах. Если уж на то пошло, он даже падения Шиу не застал. Именно из-за того, что случилось с Гелиосом, Небесный порядок осознал, насколько рискованно спускаться в заражённый скверной Тейват с Ядрами внутри. Танатос успел вовремя. Убил Гелиоса до того, как он стал Судьёй. Он потом часто думал, могло ли всё обернуться иначе. Мог ли Гелиос выжить, если бы остальные вовремя заметили его состояние, не пустили бы на поле боя человека, который был уже слишком глубоко изранен войной. А ведь до этой трагедии братик предлагал Гелиосу погрузить его в затяжной сон, где он смог бы обрести физическое и духовное облегчение. Гелиос отказался. Сказал, что он в порядке. Что должен сражаться дальше, защитить людей, потому что не справился с этой задачей на Атласе. Что это единственный способ оправдаться перед мёртвыми за то, что ему повезло выжить. Через неделю Танатос проводил то немногое, что осталось от его души, на Воображаемое Древо. — Ты мог бы просто спросить, — буркнул наконец Танатос. — А ты бы сказал мне правду? — отозвался Гипнос. — Если бы и впрямь мечтал о покое, но молчал бы, как Гелиос, ради кого-то другого? Тан, ты врал мне о сигаретах даже тогда, когда о них знал уже весь приют. — …Это было тысячи лет назад. К его изумлению, Гипнос засмеялся. Танатос долю секунды смотрел на него — а затем, прикрыв глаза, усмехнулся. — Манипулятор ты, Гипнос. Интриган, кукловод и далее по списку. — Сочту за комплимент? — неуверенно улыбнулся Гипнос. — Хотя, наверное, не стоит. — Его улыбка угасла. — Прости. Мне просто хотелось, чтобы ты понимал, от чего отказываешься. Или же, если бы ты оказался по обыкновению упёртым, возненавидел бы меня. — Возненавидел, — тихо повторил Танатос. Нет. Даже после первой стычки с Асмодей, когда он пропадал в страшных мыслях об убийстве Афины и об истинной причине, по которой Гипнос его оставил, он так и не смог возненавидеть. Рука Гипноса, которой он по-прежнему накрывал сердце, дрогнула. — Хотя бы разозлился как следует. Только в этом случае ты сказал бы то, что думаешь на самом деле. — Пиздец, — отозвался Танатос. — Меня обхитрил младший брат. Эх, а давно ли ты был пузатой мелочью и таскал за шкаф монетки, потому что свято верил, будто их забирают по ночам феи? Гипнос не улыбнулся. — Давно. Это было очень давно, Танатос. Он выглядел подавленным. Похоже, его всерьёз терзали муки совести. За проверку без предупреждения. За всё, что случилось пятьсот лет назад. За сон на маковом поле. Танатос вздохнул. Он не мог понять, как относится к поступкам брата, но мог понять их причины. Небесный порядок прожил тысячи лет. Большую часть из них он посвятил войне — ей самой, её последствиям, попыткам её предотвратить. Бывшие люди необратимо изменились. Из-за падения Атласа. Из-за связи с Ядрами. Из-за многочисленных потерь. Из-за трудных решений, за каждое из которых приходилось расплачиваться обломками сердец, своих и чужих. К моменту событий в Каэнри’ах они всерьёз сдали позиции. Просто не справлялись с тем, чтобы тянуть на своих плечах целый мир и при этом сохранять человечность. А ведь права сойти с дистанции не было. Кто-то должен был выполнять эту незавидную, в общем-то, роль. Принимать ответственность. Принимать грехи. Принимать ненависть целого мира за то, что приходилось делать ради его спасения. Быть «богом» было… трудно. Пытаясь сберечь мир целиком, Небесный порядок время от времени жертвовал его частями. Это было похоже на то, как в надежде продлить цветам жизнь подрезаешь кончики их стеблей. Выбор ведь невелик: ты либо выигрываешь несколько дней, либо позволяешь цветам умереть. В такие моменты не задаёшься вопросом, аморально ли щёлкать ножницами. Просто делаешь, что необходимо. Поэтому Небесный порядок давно перестал думать о морали. Иначе все они закончили бы как Гелиос, а Тейват задохнулся бы в объятиях Судей. Иначе они бы, ужаснувшись собственным деяниям, отбросили ножницы. И тогда цветы погибли бы уже тем же вечером. «Если бы мы только знали, как глубоко заблуждались». Если бы они только знали, что на самом деле бродят с ножницами по полю живых цветов. Что после смерти Айона позволили себе закрыть глаза и брести в будущее вслепую. Не по тропам, как им казалось. По костям. Главный грех «богов» заключался в том, что они слишком боялись проснуться. Танатос не мог исправить прошлого. Не мог вернуться назад, принять другие, более мудрые решения. Что уж тут? Он облажался. Молчал, когда следовало кричать. Кричал, когда следовало держать язык за зубами. Он полагал, что ведёт человечество к спасению, но потерял свой путь. Поэтому не сумел никого и никуда привести. Но он больше не хотел повторять ошибок прошлого. Поэтому он сказал: — Всё нормально. Правда, Гипнос. Я знаю, что иногда веду себя, как упёртый баран. Просто надеюсь, что подобная хуйня не войдёт у тебя в привычку. А то у меня от слов «сон» и «рай» уже глаз дёргается. Гипнос, тихо фыркнув, посмотрел с помесью иронии, благодарности и неподдельной теплоты. Легче никому из них не стало, но Танатос смутно ощутил, что разделявшая их пропасть стала на пару сантиметров уже. Что ж… Видимо, настала пора начать неизбежный разговор. — Почему ты не вернулся? — повторил он свой главный вопрос. Глаза Гипноса сразу опустели, а под ними вдруг ясно обозначились тени. Танатос нахмурился. Казалось, младший брат в одночасье постарел на несколько тысяч лет. — Я хотел, Тан. Очень хотел. — Гипнос опустил голову, и в уголке его рта обозначилась глубокая горькая складка. — Если честно, я только об этом всё время и думал. — Он передёрнул исхудавшими плечами. — Но я должен был оставаться в Мире грёз. Танатос сжал собственное запястье. — А почему не прервал сон? С Ядром Сознания ты мог сделать это из любой точки вселенной. Ты же создал Тринадцатый миг Мира грёз. И все эти манипуляторские видения тоже. Гипнос приложил ладонь ко лбу. Его взгляд забегал из стороны в сторону. Он не врал, но всё равно чего-то боялся. — В этом-то всё и дело, Тан. Помнишь? Мир грёз создан из мемории. Чтобы управлять ей, Ядро не нужно — достаточно обладать определёнными знаниями и навыками, как грёзотворцы Пенаконии. И Тринадцатый миг, и твой сегодняшний сон я создавал из местной мемории. Но для того, чтобы прервать сон на маковом поле, без Ядра не обойтись. Танатос обмер. Его охватило жуткое предчувствие. То, что говорил Гипнос, то, с каким выражением лица он это делал, с какой силой дрожал его ослабевший голос… Всё это наводило на мысли, которые страшно было даже думать. — Что случилось с твоим Ядром? — тихо спросил он. Брови Гипноса изогнулись. Он мялся, как мальчишка, который принёс из школы двойку и теперь никак не мог признаться в этом старшему брату. Жаль, проблемы повзрослели вместе с ними. — Оно… повреждено, Тан. Танатос изумлённо хмыкнул. Ядра Судей были не тем, что можно было повредить случайно. Чтобы оставить хотя бы маленькую трещинку, требовалось приложить немыслимые усилия, а случай Гипноса и вовсе был уникальным: Ядро в буквальном смысле слилось с его сознанием. Конечно, повреждение Ядра многое объясняло. Теперь Танатос понимал, почему брат казался таким рассеянным, а Тринадцатый миг — таким выцветшим. Вместе с Ядром повредилось и его сознание. Но всё же у Танатоса сразу возник резонный вопрос: — Кто его повредил? Асмодей? Афина? — Нет, — ответил Гипнос. — Кевин. Лицо Танатоса омрачилось, а руки невольно сжались в кулаки. — Он не хотел мне вредить! — спешно добавил Гипнос. — Наоборот. Он хотел спасти меня… И всех остальных. Вот и сделал то, что должен был. Танатос молчал. Догадаться, по какой причине Кевину потребовалось сломать Ядро Гипноса, было нетрудно, но слова застряли в горле: Танатос не мог избавиться от ощущения, что пока произошедшее не озвучено вслух, его ещё можно изменить. Переписать, словно неудачный фрагмент истории. — Ты был прав, Тан, — сказал Гипнос. — Во всём. Он медленно повёл рукой. Люди в Мире грёз сами выбирали, в каком облике хотят воплотить своё сознание, и Гипнос не был исключением. То, что в момент их встречи предстало глазам Танатоса, было лишь иллюзией. Одним из множества слоёв сна. — Братик… Реальность оказалась жестокой, будто неожиданно выросшая по пути стена. Танатос вбежал в неё с разбега — и разбил сердце вдребезги. Лицо Гипноса было белым, как лист бумаги. Глаза, всегда такие ясные и чистые, заволакивала мутная пелена, а под ними залегли круги, серые, как у смертельно больного. Волосы поседели почти целиком. Некоторые пряди были белее остальных, из-за чего Гипнос казался ещё более разбитым. Кожу ожидаемо раскалывали чёрные прожилки — отметины скверны. Но хуже всего было то, что у Гипноса не хватало левой руки. Танатос долго задавался вопросом, как именно Гипнос потерял кольцо и почему не пришёл на Идзанами, чтобы его забрать. Похоже, он стал на шаг ближе к ответу. Горло будто захлестнуло тёмной удавкой Асмодей. Пальцы Танатоса невольно впились в воротник рубашки: он не мог совладать с дыханием, не мог даже вдохнуть. Следующее движение оказалось порывистым: подавшись вперёд, Танатос стиснул уцелевшую руку брата — а когда тот, несмотря на слёзы, попытался улыбнуться, отбросил последние сомнения и крепко прижал его к себе. — Ну, вот, — судорожно выдохнув, прошептал Гипнос. — Теперь ты знаешь. Пятьсот лет назад я заразился скверной. Кевин повредил моё Ядро, чтобы я не стал Судьёй, и мы придумали весь этот план, чтобы… Чтобы… Слёзы оказались сильнее. Содрогаясь всем телом, Гипнос уткнулся в плечо Танатоса. Танатос не торопил и ничего не говорил: лишь одной рукой зажимал брата в объятиях, а другой беспрестанно поглаживал его по седым волосам. Он бы тоже заплакал, если бы мог. Но он был слишком шокирован. Догадывался, к чему всё идёт, ещё с момента их встречи. Но всё равно оказался не готов. Когда слёзы, которые Гипнос держал в себе на протяжении пяти веков, хотя бы ненадолго иссякли, братик отстранился, провёл по лицу дрожащей рукой, целиком исчерченной прожилками скверны. — Если ты позволишь… Он закрыл глаза. Танатос ощутил лёгкое колебание воздуха — должно быть, это покорялась чужой воле мемория Мира грёз. Не прошло и пары мгновений, как Гипнос вернул прежний облик. Осталась только мертвенная бледность: Гипнос до сих пор не оправился от чувств, которым наконец-то решился дать волю. Несмотря ни на что, снова взял его за руку. — Расскажи, что случилось пятьсот лет назад, — попросил он. — Пятьсот лет назад… Ох. Гипнос провёл сгибом пальца под глазами: сначала под одним, потом под другим. Танатос заметил, что тонкая чёрная сетка на тыльной стороне его ладони осталась, и невольно вздохнул. Раньше Гипнос, всегда придирчивый к деталям, ни за что бы не забыл её скрыть. — Я возомнил себя самым умным человеком в Тейвате, — задумчиво произнёс Гипнос. — Решил, Ядро Сознания и несколько удачно принятых в прошлом решений доказывают, будто я лучше всех остальных знаю, как распоряжаться чужими судьбами. Богов. Людей. Всего мира. Он горько усмехнулся, качнул головой, сжал руку Танатоса в ответ. — Я ошибался, Тан. Я говорил тебе, что Ядро не даст мне сбиться с пути, но оно с самого начала вело меня ложной дорогой. Всякая сила имеет свою цену. Особенно такая, как Хонкай. Ты всегда знал это лучше других. Предупреждал. А мы никогда не слушали. Вечно были поглощены своими проблемами. Вечно пребывали в реальности лишь наполовину. Он сделал вдох. Мысленно досчитал до двух. Выдохнул — и досчитал до четырёх. Признавать свои ошибки всегда нелегко. Танатос и сам чуть не рассыпался, когда рассказывал мелкой о прошлом. — Всё началось с твоего свержения, — сказал наконец Гипнос. — С тех слов, которые сказала Афина.

* * *

«Вот и всё. Не оглядывайся назад. Ни о чём не сожалей. Иногда нужно сделать что-то, не взирая на последствия…» Гипнос поднял голову. «И это как раз тот случай». В самом центре Селестии возвышался чёрный шип, запущенный из Каэнри’ах. Каэнри’ах находилась под землёй, а фальшивые боги следили за людьми с небес — потому, чтобы удар достиг цели, не задев весь остальной Тейват, Гипносу пришлось использовать косу Танатоса и рассечь ей саму ткань мироздания. На память об этом в небе навсегда остался широкий звёздный разрыв. Будто гигантский шрам. Взрывная волна обрушила стены небесной цитадели, отчего земля до самого горизонта покрылась обломками и белой каменной пылью — словно её накрыло пепельное облако. Но Гипнос смотрел не на руины. Он смотрел на дерево.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Grissini Project — T-KT. Ставьте на повтор

Дерево было уникальным в своём роде. Тысячи лет назад, настолько давно, что даже Гипнос начал понемногу об этом забывать, такие можно было встретить в восточной части Атласа. На родине Тейи. Говорили, будто каждый, кто уснёт под мерцающими серебристыми кронами, увидит во сне свой тайный рай. Место, которое никогда не видел, место, о котором ничего не слышал — но которое в глубине души всё равно мечтаешь найти. Потому что знаешь: отыскав однажды, обретёшь этот рай навсегда, ведь его частица останется с тобой даже после пробуждения. Гипнос не знал, насколько правдива эта легенда. К тому моменту, как он стал достаточно взрослым, чтобы проверить её на личном опыте, война с Хонкаем превратила прекрасные рощи в осквернённые пустоши. Но ему всё равно нравилась эта история. И дерево — последнее дерево Атласа, чей росток был сохранён Тейей — тоже очень ему нравилось. Оно напоминало о временах, когда «боги» ещё стремились защищать людей. Когда Айон был жив. Когда многие ещё были живы. Гипнос до сих пор помнил, как они все вместе собирались под этим деревом через сотню лет после войны с драконами. Благодаря Ядрам Судей они, последние огни Атласа, носившие отныне божественные венцы, перестали стареть. Время утратило свой смысл, ощущалось иначе, и потому они перестали его понимать. Они ошибочно принимали мгновение за вечность. Поднимая чаши с вином, они пили за новый мир, за рождение мечты, за неугасающее пламя, которое в те времена пока ещё ревело в сердце каждого. Воспоминания были просто данными, записанными в Воображаемое Древо — и потому Гипнос, владеющий Ядром Сознания, мог легко с ними соприкоснуться. Закрыв глаза, он услышал давно исчезнувшие голоса. Смех Кратейи. Мягкий, слегка задумчивый голос Мене. Песнь Гекаты, которую она неукротимой птицей отправляла с вершины цитадели навстречу луне. Он уловил в тени ветвей силуэт Айона: тот неотрывно глядел ввысь, будто надеялся увидеть далёкие миры, куда ушла искать способ победить Хонкай Тейя. Хотя Айон скучал, в уголках его рта таилась улыбка. Как если бы в узорах созвездий ему являлись письма Тейи. Они все были здесь. Старые друзья, разделившие не только трагедии прошлого — смелые мечты о будущем. О мире без Хонкая. Лишь один человек стоял на краю вдали от остальных. Скрестив руки на груди, он не пил и не ел: целый вечер он в молчании рассматривал то, что простиралось далеко под Селестией. Тейват. На памяти Гипноса это был едва ли не первый раз, когда брат надел золотой лавровый венок, традиционный атрибут Атласа. На тонком металле танцевали алые отсветы — их отбрасывали свечи, любовно расставленные по всему саду Мнемозиной, владелицей Ядра Связывания. Несмотря на это, лицо Танатоса оставалось погруженным в тень. Так, словно свет боялся его касаться. — Всё нормально, — ответил Танатос, когда обеспокоенный Гипнос подошёл справиться о его самочувствии. — Я просто думаю о смерти. Гипнос вздохнул. Как бы жутко это ни звучало, здесь не было ничего странного: «боги» всегда ощущали влияние Ядер. Дело было не только в постоянном напряжении души. Ядро меняло носителя. Побуждало смотреть на мир с определённого ракурса. Гипнос стал чаще пропадать в мыслях и приглядываться к снам товарищей, Астрея пыталась рассмотреть в звёздах некую истину, а Афина оценивала любые поступки с точки зрения логики. Танатос же был Богом Смерти. Разумеется, он часто о ней думал. — Однажды это закончится, — сказал он. — Всё это. Таков уж закон бытия: жизнь с самого появления начинает дорогу к смерти. А значит, рано или поздно исчезнет и этот сад, и дерево, посаженное Тейей, и даже Тейват. И мы тоже однажды исчезнем. Сольёмся с Воображаемым Древом и станем просто… данными. Материалом для новой истории. Скрестив руки на груди, Гипнос опустил глаза, взглянул на огонёк свечи, пляшущий у ног Танатоса. — Звучит печально. К его удивлению, Танатос засмеялся. — Прости. Не хотел портить тебе настроение, братик. Если честно, я думал об этом не с трагической точки зрения. Он стянул с головы венок и принялся задумчиво крутить его в руках. Взгляд его при этом наконец оторвался от созерцания Тейвата и поднялся к небу, туда, где за спящим миром наблюдали серебряные звёзды. — Смерть побуждает вспоминать о ценности жизни. Когда то, что мы любили, исчезает без возврата… Именно в такие моменты мы уголком глаза замечаем тьму, которая окружает нас с рождения. И, вдруг ощутив её вечное присутствие, задумываемся, какими предстают перед ней наши души. Что связывает нас с миром живых, что определяет наше существование. — Мм… — Гипнос обхватил подбородок. — Точно. Как будто смерть — или просто конец чего-то привычного — заставляет нас ненадолго остановиться. Обернуться на пройденный путь и решить, как стоит двигаться дальше. Чего мы добились. Чего на самом деле хотим оставить после себя. Танатос кивнул. — Я пытаюсь представить смерть дерева, которое привезла с Атласа Тейя. Рано или поздно оно погибнет — но мне интересно, какими к этому моменту станем мы. Какими предстанут перед вечной тьмой наши души. Тихо выдохнув, Гипнос взглянул на брата. Над головой Танатоса простирался небесный океан. С недостижимой тёмной высоты на него смотрели мириады звёзд — он же смотрел лишь на одну, самую яркую. Как если бы мог слышать её песню. Её зов. Как если бы мог в любой момент протянуть руку и крепко стиснуть её в кулаке. Вынырнув из воспоминания, Гипнос открыл глаза. «Если бы мы только знали…» Вряд ли Танатос представлял смерть дерева такой. Вряд ли полагал, что тем, кто уничтожит один из немногих уцелевших осколков Атласа, станет его младший брат. Шип расколол серебристый ствол на две неравных половины. Между обломанных ветвей сочились густые потёки скверны, напоминавшие кровь. Или, может, слёзы. Как если бы дерево обладало собственным сознанием и теперь оплакивало судьбы друзей, навсегда повернувшихся друг к другу спиной. Слабое мерцание вокруг серебряных листьев медленно угасало. Гипнос опустил голову. Душа разрывалась от сожалений, от мук вины, от тоски и ненависти к самому себе — в общем, от типичных чувств «бога» Селестии. По щеке против воли скатилась слеза, но Гипнос торопливо стёр её. Не потому, что стыдился. Он считал, что не имеет права плакать. После всего, что он сделал, он не имел права называться жертвой. Гипнос выдохнул. У него не было причин задерживаться на Селестии. Он выполнил свою задачу, погрузил ослабевших богов в сон, подарил людям свободу от карающих шипов и безумия Афины. Он сделал то, чего не хотел, ради того, что было необходимо, и мог спускаться в смертный мир, не оборачиваясь. Но… До перезапуска сна Танатоса всё ещё оставалось немного времени. А ведь Гипнос так и не придумал, что скажет ему при пробуждении. Какими словами посмеет молить о прощении. Поэтому он решил подойти к дереву. Попрощаться.

Конец музыкального фрагмента

Перебравшись через обломки рухнувшей стены, Гипнос спрыгнул на землю — и вдруг заметил, что у подножия дерева кто-то стоит. «Но… Как такое возможно?» Силуэт принадлежал высокой женщине. Поверх белого платья, края которого обратились почерневшими лохмотьями, была наброшена накидка, похожая на совиные крылья. Это была Афина.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Алексей Айги, Arkady Marto — Winterreise. Ставьте на повтор

Афина стояла к Гипносу спиной. Русые волосы потемнели, сбились в спутанные клочья, а руки были иссечены чёрными царапинами — в момент атаки она оказалась близко к эпицентру разрушений. Несмотря на это, она почти не пострадала: согласно плану Гипноса, скверна в шипе была ослаблена, поскольку никто, даже эксцентричный король Ирмин, не был заинтересован в пробуждении Судей. «Почему же ты не спишь? — недоумевал Гипнос. — Я ведь точно всё сделал правильно. Так почему…» — Зачем ты это сделал? Вздрогнув, Гипнос остановился. Афина не оборачивалась. Вытянув руку, она коснулась золотого венка, который держался на самом краю обломанной ветки. Когда-то его носила в своих белоснежных волосах Кратейя. После того, как из-за скверны они с Мене убили друг друга, их венки оказались здесь. На любимом дереве Тейи. Их повесила на ветви Геката, единственная уцелевшая Луна. И так возникла традиция. Когда очередной представитель Небесного порядка умирал, остальные вешали его венок на дерево. К моменту падения Каэнри’ах венков было восемь. Из восемнадцати изначальных «богов» — четырнадцати выживших с Атласа, трёх Лун и Кайрос — осталось лишь чуть больше половины. — Зачем ты сделал это, Гипнос? — повторила Афина. Он опустил голову. Слова Афины резонировали с чувствами, которые стыдливыми тенями теснились в уголках души. Губы, дрогнув, изогнулись в горьком выражении. Пытаясь унять боль, которая вдруг стиснула сердце непреклонной рукой, Гипнос прижал кулак к груди. — Ты… и правда об этом спрашиваешь? — выдохнул он. Афина обернулась. Их разделяло несколько метров. Обломки. Щепки серебряного древа. Чёрные потёки скверны. Недопонимание, боль и многочисленные обиды, превращавшие это жалкое расстояние в бездонную пропасть, через которую невозможно было проложить мосты. Среди руин гулял беспокойный ветер. Он вздымал в воздух пыльные вихри, колыхал уцелевшую листву над головой Афины, трепал её волосы и почерневшие перья совиной накидки. — Как ты вообще… — Пытаясь собраться с мыслями, Гипнос сделал паузу. — Хватит притворяться, будто тебе не всё равно. — Что? — шепнула Афина. Её вопрос унёс ветер — Гипнос услышал его только потому, что обладал Ядром Сознания и мог улавливать отголоски чужих мыслей. — Хватит делать вид, будто переживаешь хоть о ком-нибудь, кроме себя, — твёрже продолжил он. Ступив вперёд, он впервые за тысячи лет осмелился встретить взгляд Афины. — Мы слышали правду. В тот день, когда ты низвергла Танатоса, мы все поняли, чего ты стоишь на самом деле. Ожесточённое сражение Афины и Танатоса за право решать судьбу Каэнри’ах развернулось прямо здесь, в этом саду, и потому Гипнос без труда мог прочесть эхо тех событий. Он до сих пор слышал крик, прокатившийся над небесным островом в тот момент, когда Афина переломала Танатосу крылья. Слышал он и яростные слова Афины. Человечество? С какой стати я должна переживать о судьбе людей, которые никогда не переживали о нас? Это люди призвали в мир скверну, убившую Кратейю и Мене, это из-за людей Айон и Тейя отдали свои жизни, это люди развязали войну за Небесные ключи. Они просили защиты — и мы её давали. Но людям всегда было мало. Они хотели победить смерть, они жаждали власти, они без причин убивали друг друга, но при этом в конце концов всегда нарекали грешниками именно нас. Тех, кто просто пытался защитить их. Разве мы были хоть раз неоправданно к ним жестоки? Разве не предупреждали о последствиях, о том, что случится, если заиграться со скверной, о том, что селестиальные шипы уберегут артерии земли, но не смогут спасти их души? Люди знали обо всём с самого начала. Но всё равно называли нас убийцами, закономерный исход своих же действий — карой, а последствия очищения от скверны — проклятием. Люди вверяют нам чувство вины, но разве хоть кто-нибудь из них принимал вину за прорывы скверны? «Боги не защитили нас», — так они говорят. И никто не говорит: «Это мы сделали всё возможное, чтобы боги не справились». Никто не просит прощения за смерть наших друзей. Так уж не обессудьте, что я не могу проникнуться к этим существам тёплыми чувствами. Что мне наплевать, как сильно они будут страдать, как громко будут молить о пощаде. Айон просил меня защищать Тейват. Он не просил меня любить людей. Он поставил во главе меня, он возложил эту миссию на мои плечи, и поэтому я, именно я, доведу её до конца. Так, как посчитаю нужным. Гипнос помнил, как после этого монолога, опрокинувшегося подобно лавовой волне, в саду установилась тишина. Никто не знал, что сказать. Как отреагировать. Возможно, Танатос нашёл бы нужные слова, напомнил бы о воле Айона — но Танатос больше не был «богом». Поэтому Афина развернулась и, ни на кого больше не глядя, быстрым шагом скрылась в цитадели. «Я должна найти его», — сказала, едва за Афиной закрылась дверь, Кайрос. Гефест и Гермес согласно забормотали. «Стой!» — окликнула Артемида. Изумлённая её интонацией, Кайрос замерла. «Ни шагу дальше. Как вы не понимаете? Она не убила Танатоса лишь из уважения к Айону. Но если кто-нибудь из нас — кто угодно — сейчас отправится ему помогать, Афина не будет так милосердна. Она наверняка сочтёт это за предательство, и тогда низвержением дело не обойдётся». Мнемозина, которая по-прежнему глядела на закрывшиеся за Афиной двери, принялась накручивать на палец длинную чёрно-белую прядь. «Соглашусь с Мидой. Афина сейчас в опасном настроении». «Что вы предлагаете? — рассердилась Кайрос. — Бросить Танатоса на произвол судьбы? Вам напомнить, что его только что скинули с небесного острова без Ядра и со сломанными крыльями?» Мнемозина наконец оторвалась от изучения двери. «Надо действовать умнее, дорогая. Гермес?» Тот опустил голову. Пока Афина с Танатосом сражались, остальные говорили наперебой — один Гермес хранил молчание. Он был до глубины души потрясён произошедшим. Благодаря обрывкам его мыслей Гипнос знал, что Гермес вспоминал других людей, рискнувших бросить вызов небесам. Осквернённых… А ещё Самуила, который отрёкся от службы богам после смерти Екатерины. Все на Селестии считали его мёртвым. «Разумеется, я проводил его душу», — невозмутимо солгал Танатос, когда Афина осведомилась о судьбе Самуила. Правду он сказал только Гипносу. Так или иначе, Самуил оставил в памяти Гермеса яркий след. Он не раз задавался вопросом, как смертный нашёл в себе смелость, которую он сам не мог отыскать веками. «Дорогой», — позвала Мнемозина. Растерянно моргнув, Гермес торопливо зачесал назад свои золотые кудри, попытался натянуть на лицо привычную беззаботную улыбку. «Не волнуйся, Кайрос. И ты тоже, Гипнос. Я пошлю вниз весточку. О нём обязательно позаботятся — а потом, когда все наладится, вы сможете его повидать». «А что делать с Афиной?» — спросила Хиона, владелица Ядра Льда. «Боги» обменялись тяжёлыми взглядами. Вопрос Хионы был гораздо серьёзнее, чем казалось на первый взгляд. Дело ведь было не в Афине. Они и правда не знали, как лучше поступить с Каэнри’ах. Мнения разделились, и теперь, когда Афина чётко обозначила свою позицию, а Танатоса низвергли, всем было предельно ясно: Небесный порядок разбился на два лагеря, которым вскоре придётся столкнуться в ожесточённом противостоянии. Все понимали, что полумерами здесь будет не обойтись. Об исходе этой борьбы не сказали бы даже звёзды. Они не злились друг на друга и не принимали раскол на личный счёт. Но именно в тот момент мелкие трещинки, которые уже давно раскалывали доверие между «богами», обратились непроглядными безднами. И они упали в эти бездны, будто в чёрные дыры. А вышли уже на другой стороне — на руинах Селестии. Мотнув головой, Гипнос прогнал навязчивые видения прошлого и, сомкнув ладонь на рукояти подаренного Танатосом кинжала, сказал: — Тот, кто ненавидит людей, не может быть их богом. Афина горько засмеялась. — Неужели ты думаешь, что ты хоть чем-то лучше меня? Посмотри вокруг! Ты принёс на Селестию скверну. Заразил своих товарищей, обманул их, погрузил в сон. А ведь мы клялись всегда защищать друг друга. Гипнос стиснул зубы. Чувство вины прошивало сердце иглами, но он твёрдо решил не поддаваться этой боли. — Как ты защищала Танатоса, когда ломала его крылья? — В какой-то степени, — повела плечами Афина. — Гипнос, он начал колебаться. С этого всё и начинается. С колебаний. Ты впускаешь в сердце сомнения, чувство вины — и в конце концов заканчиваешь как Гелиос или Астрея. Теряешь себя. Гипнос опустил глаза. Гелиос, в котором начал пробуждаться Судья, Астрея, которая не выдержала груза вины и сошла с ума… Их падение началось с первого «А что мы могли сделать иначе?» Первый стал катастрофой, а вторая — скорбной тенью, плачущей под чёрной вуалью о решениях прошлого. Ни то, ни другое не могло спасти Тейват. — Не буду скрывать, — продолжила Афина. — Я не люблю Танатоса. Но я знаю, Айон не хотел бы для него подобной судьбы. «Айон…» Гипнос поднял голову. «Насколько же глубокой была твоя любовь, если даже через тысячи лет после его смерти ты так отчаянно пытаешься сохранить его наследие?» Афина вздохнула. Вместо того, чтобы следить за возможным врагом, она смотрела в небо. Здесь, на Селестии, можно было увидеть настоящие звёзды вселенной. Но сейчас над небесными садами разливался день — казалось, звёзды, глубоко раненые расколом богов и людей, отвернулись от Тейвата. Будто знали, что на самом деле никаких богов нет. Что в расколе участвуют одни только люди, пускай даже очень древние и могущественные. — Быть богом значит делать необходимое, поднявшись над всем остальным, — сказала Афина. — Даже над человечностью. Именно поэтому богов и зовут богами, а не людьми. Пытаясь защитить мир от непобедимой силы, ты должен понимать: нельзя спасти всё и сразу. Потери неизбежны, и тебе всегда придётся выбирать между двух зол, между большинством и меньшинством. Утопая в чувстве вины, ты лишь загонишь себя в тупик уступок и компромиссов — и в конце концов потеряешь вообще всё. Оторвав взгляд от светлых небес, в которые то и дело поднимались чёрные искры скверны, Афина опечаленно улыбнулась. — Ты умеешь выбирать, Гипнос. Это и делает тебя хорошим богом. Гипнос, не выдержав, хмыкнул. — Танатос тоже был хорошим богом. — Но не в том смысле, которого требовала жестокая судьба Тейвата, — отозвалась Афина. — Пускай он лучше ненавидит меня, чем поддастся чувству вины, а мы через некоторое время повесим его венок к остальным. Гипнос с выдохом потёр точку между бровей. Как же всё запуталось. Как же сильно они теперь отличались от людей, которые пили под кроной серебряного древа за вечное счастье Тейвата. — Неужели тебе обязательно было обходиться с ним так жестоко? Афина прищурилась. — Он ведь никого не слушает. Даже тебя. Именно по этой причине ты поднялся на Селестию один. Сделал то, что считал необходимым, несмотря на то, как пришлось обойтись для этого с братом. Где ты запер его, мм? В какой-нибудь пузырьковой вселенной, в компании пары фальшивок? Ярость Гипноса оказалась сильнее, чем он ожидал. Рука вдруг будто сама собой выхватила кинжал, направила остриё на Афину. Она даже не шелохнулась. — Тебе просто пора уже признать это. — Признать что? Афина холодно улыбнулась. — Мы с тобой не разные монеты, Гипнос, а две стороны одной. Оба судим одинаково. Даже наши Ядра отчасти похожи. Сознание и Логика шагают рука об руку, ты так не думаешь? Гипнос сдвинул брови. — Ах, точно. Вот почему ты не спишь. Тебе помогло Ядро Логики. Афина развела руками. — Раскрывая свой полный потенциал, Ядро Логики становится Ядром Истины. Разумеется, моя Истина прорвалась сквозь твой сон. Казалось бы, твоя память гораздо лучше нашей, а ты не вспомнил о такой простой вещи? Гипнос тоже недоумевал, как мог упустить из виду такую важную деталь, но тем не менее сказал: — Всё равно. Мы не похожи. Афина издала смешок. — Не ври самому себе. Я вижу Истину. На самом деле тебя не так уж сильно волнует судьба Каэнри’ах — за тысячи лет ты привык к тому, что некоторые цивилизации просто не получается спасти. Особенно когда они сами виноваты в своих бедствиях. Нет. Прикрываясь благими намерениями, ты лишь используешь короля Ирмина как инструмент своей мести. Ты до сих пор не простил того, что я сделала с Танатосом, верно? Пальцы обхватили кинжал с такой силой, что задрожала рука. — Я не… — О, не переживай. Я здесь не для того, чтобы осудить. Я ведь очень хорошо понимаю тебя, Гипнос. Гипнос вздохнул. Рука с кинжалом безвольно упала вдоль тела. Слова Афины придавили сердце тяжёлыми камнями вины. Гипнос понимал: раз они его задели, значит, он считал их правдой. — Я тоже прикрывалась благими намерениями, — сказала Афина. — Я даже искренне верила, что пытаюсь защитить кого-то, но… Она вдруг взметнула руку, с каким-то больным неистовством зарылась пальцами в волосы — и засмеялась: горько, из-за чего обмирало сердце, и вместе с тем так безумно, что кожу иглами закололи мурашки. — Знаешь, почему я на самом деле приказала сбросить шип на Арея? Гипнос промолчал. Он догадывался, но горло сдавливала боль — он не мог заставить себя выдавить ни слова. — Люди лишили меня Айона. Моего героя. Поэтому я решила отнять у людей Арея. Их героя. Два человека, которые защищали мир, но одним из которых дорожила я, а другим — они. Равноценный обмен. Око за око.

И так мир окажется слеп.

— Конечно, я не признавалась в этом даже самой себе. Конечно, я верила, будто это было необходимо для спасения мира. И отчасти это правда было так, ведь из-за пробуждения Шиу даже в качестве ослабленного Судьи мы потеряли бы половину Тейвата, но… Согнувшись, Афина вжала кулак в грудь. В этот момент она вдруг напомнила Гипносу плачущую статую, которая когда-то стояла на одной из центральных улиц Атласа. — Важно ведь только то, что внутри. Важна Истина. А Истина в том, что с момента смерти Айона внутри меня живёт это желание расплаты, этот грех, который я не могу выцарапать, часть моего тёмного я, яростного, равнодушного ко всем, кроме самой себя. — Афина… — потрясённо пробормотал Гипнос. Он не знал. Он умел читать обрывки мыслей, он знал, как подсмотреть чужие сны и воспоминания — но за тысячи лет ни разу не замечал, какая боль терзает сердце Афины. Она была такой же, как остальные. Просто они привыкли считать её железной и ошибочно полагали, что если стержень не ломался тысячи лет, он продержится ещё столько же. — Я закрыла проект «Осквернённые» не потому, что они постепенно поддавались заражению. Я боялась. С каждым годом они, герои передовой, обретали всё больше авторитета среди смертных. Да, я боялась, что потеряю контроль. А без контроля… Как я могла быть уверенной, что исполню своё обещание? Гипнос, отвернув голову, зажмурился. Слова Афины резали по сердцу ножом. Он понимал. Хорошо понимал. Война с Хонкаем напоминала сражение со штормом. После смерти Айона капитаном пришлось стать Афине. Она получила судно, команду… А вместе с тем и груз ответственности за успех плавания. Тейват безжалостно швыряло с одной ревущей волны на другую, а Афина сжимала в руках штурвал, бросала себя навстречу хлёсткому ветру и дождю. Борьба со стихией давным-давно измучила её, но Афина боялась разжать руки. Боялась доверить штурвал кому-то другому, потому что не знала, куда приведёт корабль тот, кто займёт её место. Выплывет ли корабль к мирному берегу — или разобьётся о скалы. И если бы он всё-таки потерпел крушение, обратился бы щепками на руинах осквернённого мира… Уже не имело бы значения, чьи действия и решения привели к такому исходу. Это всё равно была бы ответственность капитана. — Даже сейчас, — Афина перешагнула через обломки и, не отрывая взгляда от Гипноса, зашагала вперёд. — Даже сейчас я отрицаю Истину. Я говорю, что пыталась защитить Танатоса. Но ведь я просто пыталась спасти себя от чувства вины перед Айоном. Приблизившись, она не стала нападать. Вместо этого она обхватила запястье Гипноса и вынудила его поднять руку с кинжалом. Остриё упёрлось ей в грудь. — Ты прав. На самом деле я ничего не стою. Я не богиня. Просто… грешница. Глупый, злой человек, не способный отпустить старые чувства. Гипнос рванулся назад. Он не хотел ранить Афину и потому пытался отстраниться, но она держала неожиданно крепко. В её глазах стояли слёзы, но взгляд казался пустым, а улыбка на губах напоминала скорее трещину на разбитом стекле. — Мы не сможем спасти Каэнри’ах. Они сами написали финал своей истории — ещё в тот момент, когда соприкоснулись со скверной. И раз уж я грешница… Почему бы наконец не принять эту Истину? Она сделала ещё полшага вперёд, и по бледной коже покатилась тонкая струйка крови. — Пускай ответственность за прегрешения Небесного порядка ляжет именно на мои плечи. Пускай моё имя останется в истории тёмным пятном. Я возьму грех за падение Каэнри’ах на себя. — Падения Каэнри’ах не случится, — резко ответил Гипнос. — Всё кончено, Афина. Самоуправству богов пришёл конец. Она издала тихий смешок. — О… Такой древний — и такой наивный. Даже с Ядром Сознания ты по-прежнему видишь такую маленькую часть Истины. К лицу подкатила волна жара. Голос Гипноса дрогнул: — О чём ты говоришь?! — Неужели ты полагаешь, что Кайрос отправилась в Каэнри’ах одна? Ей предстояло откатить состояние артерий земли на огромной территории — разумеется, ей нужна была мощная энергетическая поддержка. — Я думал, её оказывают Архонты. Афина цокнула языком. — Надо было чаще появляться на собраниях, а не шушукаться под землёй с твоим ненаглядным Ирмином. С Кайрос отправилась Геката. Ещё до того, как ты поднялся сюда, я отдала ей приказ сбросить шип. С лица Гипноса схлынули краски. Он покачнулся, но смог сохранить равновесие и, подступив ближе к Афине, крикнул ей в лицо: — Зачем ты это сделала?! — Несмотря на все усилия Кайрос, скверна, которая уже вырвалась из артерий земли, никуда не делась, — невозмутимо ответила Афина. — Ты же знаешь. Шип преобразует её в более безопасную форму. — Но Каэнри’ах будет уничтожена в процессе. А те, кто окажется в радиусе действия шипа, необратимо изменятся. Афина развела руками. — Зато Тейват останется цел. Не переживай. Как я и говорила, этот последний грех я возьму на себя. Одним метким ударом она выбила кинжал из руки Гипноса. Гипнос потянулся за ним, но Афина успела перехватить его первой. Выставив руки, Гипнос отшатнулся. Он только что погрузил в сон весь Небесный порядок: о том, чтобы сражаться с Афиной на равных, не могло идти и речи. — Ты добился своего, Гипнос, — сказала она, задумчиво поигрывая кинжалом. — Небесный порядок пал, и теперь тем, кто стоит у руля, будешь ты. — У меня никогда не было такого намерения. — Ну, — прикрыв глаза, отозвалась Афина. — Кто-то же должен. Без капитана любой корабль обречён пойти на дно. Так что… Она с улыбкой взметнула кинжал. — Наслаждайся плаванием. Пока не грянул шторм. Одним отточенным движением лезвие перерезало Афине шею, и она рухнула к ногам Гипноса, словно пустая кукла.

Конец музыкального фрагмента

К горлу подкатила тошнота. Не в силах больше стоять прямо, Гипнос рухнул на колени, зажал рот, он забыл даже о том, что нужно моргать или дышать. Тело сотрясалось от беззвучных рыданий. По земле, осыпанной серебряными листьями, змеились ручейки крови. В тот момент Гипносу показалось, что мир вокруг остановился — и, нависнув, словно свинцовая туча, обратил на него свой яростный взор. Ты этого хотел? — Нет… Он рванулся назад, ударился спиной о камень, повалился среди крови и пепла, захлёбываясь слезами. Он хотел сбежать, но не мог подняться. Он хотел проснуться — но это, к сожалению, был не сон. — О. Глаза Гипноса изумлённо расширились. — Почему ты плачешь, маленький бог? Тело Афины неестественно дёрнулось. Раз, другой, третий… Словно марионетка на невидимых нитях, она стала медленно подниматься. Голова на перерезанной шее болталась, как тряпичная, из-за чего платье Афины и её совиная накидка пропитались кровью. Руки сгибались под немыслимыми углами. Когда Гипнос наконец перехватил её взгляд, он обнаружил, что её глаза обратились двумя вихрящимися безднами, в недрах которых плясали неистовые алые огоньки. Телом Афины медленно овладевала скверна. Гипнос не мог поверить своим глазам. Как? Он ведь всё рассчитал. Он специально доработал шип таким образом, чтобы свести угрозу заражения к минимуму. Преобразованная скверна стала просто тонкой сетью, которой он с помощью кольца Танатоса опутал сознания товарищей. Её сил никогда не хватило бы на то, чтобы стать источником заражения. Но уровень тёмной энергии рос с головокружительной скоростью, и у дерева быстро стало нечем дышать. Гипнос нашарил кинжал. Впрочем, он хорошо понимал, что с тем же успехом мог бы отбиваться зубочисткой. Как только скверна доберётся до Ядра Афины, она — мёртвая оболочка — станет сосудом для Судьи, и тогда никакое оружие не сможет её остановить. — Знаешь, что забавно, Гипнос? Тело Афины окутала чёрная дымка. Голос звучал так, словно в унисон с ней рычали монстры и дробились кости. Голова раскачивалась из стороны в сторону, но тёмные глаза не отрывали взгляда от Гипноса. Словно два кинжала, нацеленных прямо ему в сердце. — Ты столько осуждал других за то, как сильно они изменились… Но замечал ли ты, насколько изменился сам? Ты, долгожитель поневоле, который гораздо чаще остальных напрягал свою память, своё сознание, замечал ли ты, как износился твой разум? Или ты думал, эта сила, полученная бесчестным образом, не потребует цены? Гипнос выдохнул. Первый шок прошёл, и он наконец смог подняться. Выставив перед собой кинжал, он отступал к краю небесного острова. Впрочем, бежать было некуда. Только прыгать. Но Ядро Сознания не могло дать Гипносу крылья. Танатос пережил падение с Селестии только из-за генов Зверя Хонкая. А Гипнос никогда не был «Орионом». Он был просто мальчишкой, который с детства прятался у брата за спиной. — Вещи, которые ты начал забывать, ошибки, которые ты стал допускать — как умело ты игнорировал их, маленький бог! Как рьяно закрывал на них глаза. Бог, плетущий иллюзии, и сам им поддался. Афина… Нет, то, что заняло её место, отвело руку в сторону. — Но не переживай. Сотри свои слёзы, Гипнос. Моя задача как раз заключается в том… В искажённые тьмой пальцы легло древко Элисейского копья. — …чтобы помогать людям проснуться.

* * *

Танатос молчал. Гипнос оцепенело смотрел перед собой. Танатос же, сцепив руки в замок, задумчиво перебирал большими пальцами. В голове крутилось множество мыслей, но ни одну из них не получалось облечь в слова. — Я был идиотом, Тан. — Ты был ослеплён яростью. — Да, и поэтому стал идиотом, — усмехнулся, сложив руки на груди, Гипнос. — Ну не глупость ли? Я, бог, чья память всегда работала лучше других, забыл, как на Атласе пробудился первый Судья. Танатос перевёл на него взгляд. Гипнос сидел, прикрыв глаза, и между его нахмуренных бровей дрожала складка. — Мы всегда старались держаться подальше от скверны, но ведь это не единственный путь к пробуждению Судьи. Когда в душе человека собирается много негативной энергии, Хонкай может обратить на него свой взор. Вокруг возможного носителя начинает собираться Хонкай-энергия, и при соблюдении определённых условий… Он щёлкнул пальцами. — Точно, — кивнул Танатос. — И Афина идеально им подходила. Её тело было достаточно стойким, чтобы вместить энергию Судьи, и к тому же содержало уже готовое Ядро. Блядь, ну и… — Решив, что крепкие словечки сейчас неуместны, он ненадолго примолк. — Значит, вы сошлись в бою? Ты поэтому убил её? Ну, точнее… То, что заняло её тело. Гипнос приоткрыл веки, но смотреть на Танатоса не стал. — Тебе это Геката сказала? — Да, она… — Танатос потёр шею, поморщился: воспоминания о том, как душу терзали алые цепи, врезалось в память пылающим клеймом. — …была не в восторге от нашей встречи. Она решила, что смерть Афины была нашим совместным планом, вот и вздумала приготовить из меня уникальное блюдо во славу Хонкая. Гипнос, выдохнув, прикрыл лицо ладонью. — В каком-то смысле она права. Танатос вздёрнул брови. — Я не про план! — торопливо объяснил Гипнос. — И не про блюдо. Эоны, откуда у тебя вообще в голове берутся такие идеи? Я говорю о смерти Афины. Она права. Это ведь я убил её. Именно её, а не порождение скверны. Брови Танатоса опустились обратно, а лицо мигом приняло серьёзное выражение. — Братик, она сделала свой выбор. К этому шло уже давно. — Она убила себя моим кинжалом, Тан! — воскликнул Гипнос. — Кинжалом, который я принёс на Селестию сразу после того, как атаковал наших друзей шипом со скверной внутри. Танатос качнул головой. — Да, с шипом ты, конечно, натворил дел. Этого отрицать не буду. Но кинжал… Серьёзно? Удивлённый, Гипнос наконец посмотрел ему в глаза. Некоторое время Танатос неотрывно смотрел в ответ. Он вспоминал сон, который в качестве проверки создал брат. Чувство вины, желание обрести прощение, но вместе с тем получить заслуженное наказание… Во сне Гипнос задавал Танатосу те же вопросы, которые обращал и к самому себе. «Я должен выбирать следующие слова с осторожностью».

Этот фрагмент можно читать по музыку: Kashiwa Daisuke — Deepblue (Slow Mix). Ставьте на повтор

Пытаясь обрести уверенность, Танатос бросил взгляд за пределы вагона, на парк аттракционов. Венни с Кевином надоело сидеть на скамейке. Вернее, инициатором прогулки наверняка стала Венни — Кевин же просто смиренно следовал за ней, терпеливо отвечая на вопросы и дожидаясь, когда она вволю насмотрится на карусели. Да уж. С такого расстояния мелкая казалась особенно мелкой. Но ведь иногда даже мелочь может перевернуть всё вверх дном. — Да, Афина убила себя твоим кинжалом, — медленно проговорил Танатос. — Но ведь кинжал подарил тебе я. А я купил его у тейватского кузнеца. А кузнец выковал его из руды, которую принёс ему искатель приключений. А искатель приключений добыл руду у подножия горы. Так кто же виноват во всей этой цепочке? Кузнец? Искатель приключений? А-а, наверное, это была гора. Или лавина, которая не сошла вовремя, чтобы руда никогда не попала в руки искателю приключений. Гипнос, не выдержав, улыбнулся. — До абсурда можно довести любое высказывание. — То, что ты говоришь — само по себе абсурд. Всё, что произошло пятьсот лет назад — это результат вопросов, которыми с самого начала не следовало задаваться. Поисков виноватого в бесконечной цепи и принятия лишней вины. — Лишней? — переспросил Гипнос. Ни одна чёрточка на лице Танатоса не дрогнула. — Да, лишней. Афина могла отказаться сбрасывать шипы, могла не убивать Гермеса — это факт. Но она не могла изменить того, что чувствует. Не могла сделать так, чтобы эти чувства не возникали. В других обстоятельствах — возможно. Но мы вели войну. Ни у кого не было времени взять паузу, выпить кофейку, поговорить по душам с психотерапевтом. Гипнос опустил глаза. — Мне кажется, иногда причина твоих поступков не имеет значения. Важен только результат. — Да, и в случае с Афиной он налицо, — отозвался Гипнос. — Именно, — согласился Танатос. — Афина решила по доброй воле оборвать свою жизнь. Всё остальное — частности. Брат не ответил. Белый вагон совершил ещё один оборот вокруг парка, и теперь Гипнос тоже мог наблюдать за суетой Венни, за Кевином, который то и дело останавливался, чтобы перевести дух, но всё же продолжал за ней следовать, за Тисифоной, которая в одиночестве бродила между пустующих фургонов. — Послушай, братик. Как бы ни манил этот сладкий яд самобичевания, не надо. Вины у нас и так хватает с избытком. Куда уж тащить на себе чужую? Натворил дел — отвечай. Но неси ответственность только за свои ошибки. А иначе сломаешься, как Афина или Гелиос. Гипнос оторвал взгляд от Тисифоны, посмотрел на Танатоса. Хотя на дне его глаз по-прежнему искрилась печаль, улыбка получилась широкой — и вполне искренней. — Я не уверен, что заслуживаю этих слов, но… — Он положил ладонь на сердце. — Мне всё равно стало от них спокойнее. Спасибо, Тан. Танатос слегка улыбнулся в ответ. — Так что случилось дальше? Ты сразился с Афиной, победил её? Гипнос покачал головой. — Я не успел. Да и не смог бы. Ты же знаешь, битвы никогда не были моей сильной стороной. — Он поднял глаза к небу. Точнее, к бесконечной белизне, которая разливалась над головой вместо него. — Нет. Меня спасла Асмодей. — Геката, — потрясённо шепнул Танатос. Гипнос принялся в задумчивости тереть ладони друг о друга. — Атака по Селестии привела её в ярость. Когда Афина связывалась с ней, она предупредила, что они вряд ли увидят друг друга снова. — Они были подругами, — проронил Танатос. — Именно, — ответил Гипнос. — Наверное, Асмодей единственная понимала Афину по-настоящему, а Афина не боялась того, что Асмодей — это четверть Завершённости. Задумавшись, Танатос щелчком сбил с колена невидимую пылинку. — Она вообще редко чего-то боялась, наша Афина. — Это точно, — вздохнул Гипнос. — В общем, когда Асмодей поняла, что вскоре Афина уйдёт следом за Айоном, за Кратейей и Мене, туда, откуда нет возврата… Танатос принялся невольно крутить на пальце кольцо, с помощью которого плёл для уходящих душ последние образы. — Она возложила вину на Каэнри’ах. В конце концов, это был уже не первый раз, когда из-за людей, заигравшихся со скверной, мы потеряли товарищей. Тисифона далеко внизу остановилась у одного из белых фургонов — там, где в настоящем мире продавали бы мороженое. Протянув руку, она самыми кончиками пальцев коснулась фальшивых рожков. Танатос даже с такого расстояния слышал мелодию её души. Тисифона вспоминала, как когда-то, в удивительном мире, где росла лишь красная трава, они с братом сидели на берегу реки и делили на двоих один наполовину растаявший рожок. — Вот почему она так разозлилась на Принца Бездны, — продолжил Танатос. — Он же помогал королю Ирмину. А значит, внёс немалый вклад в разрушение Тейвата и падение Небесного порядка. Губы Гипноса сжались в тонкую нить, но он твёрдо решил хотя бы ненадолго отстраниться от чувства вины и сосредоточиться на настоящем. — Выходит, Геката убила Афину. Ну… Порождение скверны. — У неё не было выбора, — ответил Гипнос. — Когда Асмодей прибыла на Селестию, Афина ещё не стала Судьёй, но была к этому близка. Асмодей лишь пыталась предотвратить катастрофу. И в итоге сама стала её частью. Он вытянул перед собой руку, словно намеревался показать Танатосу свои воспоминания, но в последний момент передумал. — На Селестии собралось слишком много энергии скверны, — сказал он. — Ты же помнишь, как погибли Кратейя и Мене? Лунные сёстры были созданы из Завершённости Айона. А Айон украл эту силу у Судьи Конца на Атласе. Иными словами, она восходит к Хонкаю. Танатос прикрыл глаза. Составить картину произошедшего было нетрудно, но Гипнос всё равно объяснил: — Создавая Лунным сёстрам тела, Айон использовал элементальную энергию, которой полны артерии земли. Она частично нивелирует скверну, но как только скверны становится слишком много, теряет эффективность. Так произошло с Кратейей и Мене: они оказались в эпицентре заражения, там, где энергия скверны зашкаливала. Их тела не справились. А вместе с тем рухнули и единственные оковы, которые сдерживали Завершённость. Первородную скверну. Танатос с выдохом прикрыл глаза. — Вот как Геката стала Судьёй. Возможно, Ядро Сознания позволило бы тебе обуздать четверть Завершённости, которой владеет Геката, но она как раз незадолго до этого забрала у Гермеса Ядро Пустоты. Короче говоря, проложила себе прямую дорожку к становлению Судьёй. Ох, чёрт… Он зажмурился, сжал переносицу, а Гипнос между тем продолжил: — Если бы Асмодей справилась с эмоциями, она наверняка не дала бы скверне подобраться к Ядру. Но она только что убила лучшую подругу и потеряла всех остальных — кроме меня, который устроил весь этот хаос, и тебя. — Твоего «сообщника». — Она до последнего не хотела верить, что я предал тебя, — печально улыбнулся Гипнос. — Жаль, я не соответствовал её ожиданиям. Танатос решил оставить это без комментариев. — Она была в ярости и горе. — Не то слово. Эти чувства только подливали масла в огонь, и тогда… — Гипнос уставился в пространство так, словно Геката сидела прямо перед ним, смотрела ему в глаза, надеясь получить объяснение или хотя бы одно жалкое «прости». — Тогда я попытался всё исправить. — О. Ты… Гипнос передёрнул плечами. — Да. Ядром негативных эмоций Асмодей была ненависть не ко мне и не к Каэнри’ах. Она ненавидела себя. За то, что ей пришлось убить Афину. Пускай у неё и были на то причины. Танатос обхватил пальцами подбородок, но перебивать не стал. — Мне казалось, терять уже нечего. Я попытался переписать Асмодей некоторые фрагменты памяти: представить смерть Афины в другом свете, чтобы она не терзала себя, смогла противостоять скверне. Но я, похоже, и впрямь начал сдавать позиции. — Гипнос улыбнулся. — Постарел, может? В уголке губ Танатоса обозначилась жёсткая складка. «Постарел». Слышать это слово из уст младшего брата оказалось… страшно. Да. Пожалуй, именно страшно. Особенно с учётом его обманчиво молодого облика. Танатоса охватило странное чувство: будто он провалился во временную дыру и очутился в далёком будущем, где все, кого он помнил юными и счастливыми, превратились в дряхлых стариков. А он сам остался прежним. И не мог сократить этот разрыв, потому что бездну между ними нельзя было измерить одним только временем. Да, Гипнос и впрямь казался старым. Старше Танатоса. Древним. До встречи с Венни Танатос тоже ощущал себя таким. — Так или иначе, я облажался. — Геката стала думать, что Афину убил ты. — Как ты и сказал, — пожал плечами Гипнос. — Важен лишь результат. И вот каким его увидела Асмодей: Афина с перерезанным горлом и окровавленный кинжал в моей руке. Медленно подняв руку, Танатос зарылся пальцами в волосы. Кусочки пазла наконец складывались в цельную картину, но Танатос не чувствовал ни радости, ни облегчения. Пятьсот лет назад сотни маленьких трагедий переплелись в одну — и Тейват до сих пор не мог до конца оправиться от последствий. — Значит, это был парад перевоплощения в Судей, — нервно сказал Танатос, пытаясь осознать услышанное, распутать тугой клубок сложных, противоречивых чувств. Гипнос устало усмехнулся. — Асмодей стала Судьёй, да. И, как ты и сам хорошо знаешь, в момент пробуждения Судьи случается выплеск Хонкай-энергии. В данном случае — скверны. Танатос бросил взгляд на руку Гипноса, которая существовала теперь только в Мире грёз. — Ты попал под раздачу. — Я оказался в самом эпицентре. Так и заразился. Танатос задумчиво дёрнул себя за прядь. — Что случилось дальше? — А что могло случиться, Тан? — развёл руками Гипнос. — Асмодей стала Судьёй, а я, носитель Ядра Сознания и бед с башкой, был и сам к этому близок. Я воспользовался косой, надорвал пространство между Тейватом и внешней вселенной, забрал туда Асмодей — и закрыл за собой разрыв. Танатос обессиленно откинулся на спинку сиденья. Что ж. Теперь он знал, почему брат ушёл — и почему не вернулся. Жаль, от ответов легче не стало. Пока он сидел, задумчиво щурясь в пространство, Гипнос продолжил рассказ. Оказавшись во внешней вселенной, они с Асмодей вступили в бой. Но Асмодей была четвертью Завершённости с Ядром Пустоты в придачу. У Гипноса, ослабленного плетением сна всему Небесному порядку, не было ни шанса. С тем же успехом он мог бороться с самим Хонкаем. Асмодей лишила Гипноса руки и сорвала с него плащ. Она наверняка отняла бы и косу, но Гипносу всё же удалось совершить немыслимое: сконцентрировать силы Ядра, чтобы нанести по Асмодей несильный, но точный удар. Асмодей отступила. А раненый Гипнос упал в неизвестный мир. Так они познакомились с Кевином. — Когда он нашёл меня, я был без сознания и не мог объяснить всего произошедшего. Кевину следовало убить меня, — Гипнос сказал это очень спокойно, таким тоном, словно констатировал простой факт. — Но он лишь повредил моё Ядро и стал ждать, когда я очнусь. — Рисковый парень, — оценил Танатос. — Просто взял и устроил привал с потенциальным Судьёй под боком. Во имя Эонов, что у него в голове? Гипнос ухмыльнулся. — Он производил впечатление человека, который знал, что делает. — А он знал? — Похоже на то. Единственным оплотом вечности в этой вселенной, видимо, была немногословность Кевина: когда Гипнос очнулся, Кевин мало разговаривал и почти ничего не рассказывал о себе. Тем не менее, из его скудных реплик Гипнос понял, что Кевин уже не в первый раз столкнулся с Хонкаем. Он в точности знал, как работают Ядра, и рассказу о пробуждении Асмодей в качестве Судьи Пустоты не удивился. — Хотя Кевин повредил моё Ядро, этого было мало — это был лишь способ оттянуть неизбежное. Ядро нужно было извлечь или уничтожить. Только так можно было гарантировать, что скверна не доберётся до него, не восстановит до первичной формы или просто не превратит меня в сильного Зверя Скверны с фрагментами Ядра внутри. — Но Ядро сплелось с твоим сознанием, оно буквально стало его частью, — проговорил Танатос. — Это означало бы… — Мою немедленную смерть, да. Но я полагал, что так будет лучше. — Лучше, — повторил Танатос. — Лучше для кого? Гипнос отыскал взглядом Кевина. Они с Венни стояли неподалёку от колеса обозрения. Вскинув голову, Венни с восторгом изучала представшую глазам громадину, а Кевин задумчиво смотрел на пустующие кассы. — Не поверишь, он сказал мне то же самое. Тем же самым тоном. — И что же ты ответил? — Тан, я наворотил дел и должен был за них ответить. И потом, из-за повреждённого Ядра я не мог оборвать твой сон на маковом поле. Если бы я умер, твой сон закончился бы. Всё это… закончилось бы. Танатос закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди. — М. И что на это сказал Кевин? — Ничего. Он протянул мне пистолет. Гипнос взглянул на свою ладонь — так, словно до сих пор мог сквозь время разглядеть, как она обхватывает холодную рукоять. — Я минут пять убеждал себя нажать на курок… А потом разревелся, как пятилетка, и сказал, что не хочу умирать. Тогда Кевин забрал пистолет и сказал: «Ты должен жить хотя бы для того, чтобы однажды объяснить всё своему брату». Танатос не нашёлся с ответом. Может, с точки зрения логики Кевин поступил неверно. Может, куда легче было не рисковать. Застрелить Гипноса. Для него, человека, который путешествовал по галактике и не раз обрывал чужие жизни, это ничего не стоило. Но Кевин выбрал другой путь. В итоге Гипнос с Танатосом всё-таки смогли встретиться. Гипнос поведал, к какому плану им с Кевином удалось прийти. Кевин отправился на поиски кольца и плаща. Он хотел встретиться с Асмодей и о чём-то с ней поговорить — но главное, отвлечь её внимание от Гипноса. Тот же должен был спрятать косу. Они с Кевином сошлись на том, что даже ему не стоит знать, где Гипнос её оставит. Когда дело было сделано, Гипнос и Кевин встретились снова. На сей раз их пути сошлись на Пенаконии. — Хотя после повреждения Ядра заражение замедлилось, оно по-прежнему прогрессировало, — объяснил Гипнос. — Нам нужно было не дать скверне добраться до Ядра, но при этом сохранить моё сознание, чтобы в крайнем случае Кевин мог со мной связываться. — Поэтому ты оказался в Мире грёз, — кивнул Танатос. — Именно. Моё тело, всё ещё заражённое, лежит где-то… там. Даже не в отеле «Грёзы». А сознание находится здесь — именно благодаря этому я получил шанс поговорить с тобой, Тан. — Где-то «там» — это где? Гипнос передёрнул плечом. — В отдалённой части реальной Пенаконии. Войти в Мир грёз можно не только через отель «Грёзы». Главное, быть рядом с нужными потоками мемории и знать лазейки. Секретные двери между реальностью и сном. — Ну, уж кому-кому, а богу сна они точно должны быть известны. Гипнос засмеялся. — Да. Это верно. — Но твоё тело… — А, это. — Улыбка на лице Гипноса медленно растаяла. — Кевин поместил его в лёд, через который вряд ли пробилась бы даже Асмодей. Танатос вздёрнул брови. — Как… удобно. А атрибуты он так защитить не мог? — Мы пробовали провернуть подобное с косой, но энергия атрибутов постоянно разрушала элементальную силу. Будто… атрибуты всё время рвались за пределы любых стен. — Понятно. Значит, ты теперь Спящий красавец? Лежишь в ледяном плену, ждёшь поцелуя прекрасной принцессы? — Осознав, как нелепо выглядит его попытка совладать с ужасающей правдой, Танатос зарылся рукой в волосы. — Правильно ли я понимаю, что если лёд Кевина, в который он поместил твоё тело, разрушится, скверна поглотит твоё Ядро? Гипнос кивнул. Вот и всё. Никаких лишних слов, никаких объяснений. «Да, это будет конец», — вот единственная истина в этом фальшивом Тринадцатом миге. — А если… Ну, не знаю, я найду способ вытащить из Тейвата Камень Связывания? О, или перенесу твоё тело в Тейват? Или там… — Тан, — мягко прервал Гипнос. Тот замолк. Наверное, это было к лучшему, потому что скажи он ещё хоть пару слов, и голос точно сорвался бы до горького хрипа. — Ты ведь и сам знаешь, это не сработает. Камень Связывания может вычищать скверну из тела и даже из сознания, это правда. Но работает он только на тех, кто вписан в Ирминсуль. — А мы первые Сошедшие, — пробормотал Танатос. Гипнос положил ладонь ему на колено. Сначала он действовал робко, словно боялся, что Танатос в любой момент может его оттолкнуть. Но Танатос лишь накрыл его руку своей, и хватка Гипноса стала чуть крепче. — Не переживай. Всё не так печально, как может показаться. Мы же с тобой здесь, разговариваем, мы даже можем касаться друг друга, как по-настоящему. Пока лёд Кевина продолжает держаться, мы сможем видеться. Это, конечно, не самый удобный способ коммуникации, но мы справимся. Мы же всегда справлялись, помнишь? Танатос закрыл глаза, крепко сжал руку Гипноса в ответ. Они словно вернулись в прошлое, когда брат, ещё совсем маленький, нашёптывал Танатосу утешительные слова — и так помогал ему справиться с паническими атаками. «Пока лёд Кевина продолжает держаться». Эти слова точно не могли послужить синонимом вечности. Танатос знал. Просто чувствовал, пускай до сих пор ни разу не слышал мелодию души Кевина. Но он, в конце концов, был Смертью почти всю свою жизнь. Он всегда ощущал, когда человек приближался к смерти. Организм Кевина рушился. С каждой их новой встречей он выглядел всё хуже. И хотя на Эвное он сражался с тем же неистовством, что и во время войны на Сяньчжоу, Танатос видел перемены в его поведении, в том, как он держится, как ведёт бой. Он не знал причину, хотя кое-какие догадки у него имелись. Но причины сейчас были и не важны: даже без борьбы с Асмодей Кевин вряд ли проживёт долго. Однажды наступит день, когда Аид сложит корону у подножия трона и отправится искать свой Элизиум. И долгая история, и звёздный свет, и сон, и даже сама смерть — рано или поздно всё придёт к своему завершению. А фальшивые вечности, как правило, заканчиваются быстрее всего. — Тан, — позвал Гипнос. Танатос перевёл на него оцепенелый взгляд. — Я знаю, о чём ты думаешь, и я согласен. Но давай… Пожалуйста, давай хоть немного… Позволь подарить смерти хотя бы ещё пару чудесных снов. С губ Танатоса слетел судорожный выдох. Он хотел что-то сказать, но поперек горла будто встал обломок стекла. Так что они с Гипносом просто продолжали сидеть в молчании, крепко сжимая руки друг друга, и пытались запомнить друг друга такими. Братьями. Гипнос отстранился первым. Когда он посмотрел на Танатоса, в его глазах сияла решимость — он даже показался на пару лет моложе. — Сейчас важнее всего сосредоточиться на Асмодей. — Асмодей, точно. — Танатос торопливо провёл рукой по лицу. — Я не думаю, что даже с силой Люмин мы сможем сражаться с ней на равных. Тело из элементальной силы, четверть Завершённости, Ядро Пустоты и мой плащ — не многовато ли козырных карт для одной женщины? Гипнос слабо усмехнулся. — Да, силы, очевидно, не равны. Поэтому тебе надо сосредоточиться на косе. С ней шансы станут выше. Танатос сдвинул брови. Он не был уверен, как сильно коса повлияет на расстановку сил. Да, она обладала огромной мощью — в ней содержался самый большой осколок Ядра, — но в то же время Танатос в любое время рисковал лишиться сильного союзника. Кевину стоило держаться подальше от сражений. И это значило, что Танатос лишь менял местами слагаемые. Тем не менее, другого выхода не было. И потом, голос Гипноса звучал так, словно он знал больше, чем говорил. — Ладно. Коса. Где же ты её оставил? По лицу Гипноса скользнула улыбка. — В Квантовом море.

Конец музыкального фрагмента

* * *

Венни, козырьком приложив ко лбу ладонь, с интересом разглядывала кабинки колеса обозрения. Она видела аттракционы и в Тейвате, но толком на них не каталась. Во-первых, аттракционы находились в Фонтейне. Во-вторых, к тому моменту, когда Венни впервые их показали, она уже считала себя слишком взрослой для подобных развлечений. Ну а в-третьих, аттракционы в Фонтейне не шли с этими ни в какое сравнение. Это всё равно что ставить в один ряд одуванчиковое вино и вино из Натлана. Венни не пробовала, но Кэйа всегда говорил, что такого гадкого пойла он не пробовал даже в Инадзуме. «А в Инадзуме оно было настолько гадким, что я даже разбил бутылку», — любезно подсказывал он. Короче говоря, аттракционы тут были — просто закачаешься. Венни ужасно хотелось их запустить, но парк казался заброшенным. Гипнос мог создать иллюзию мира, но не сам мир. Поэтому у прилавков никто не торговал, на каруселях никто не катался, да и вообще самым живым здесь был ветер: он единственный вольно гулял между фургончиков с мороженым и фонарных столбов. Пока Венни размышляла об этом, плеча вскользь коснулась рука. Подпрыгнув от неожиданности, Венни развернулась. Она готова была отбиваться, даже бросаться попкорном или рожками для мороженого, но это оказался Кевин. Судя по взгляду, реакция Венни его позабавила. — Я достал билеты, — сказал он. Не веря своим глазам, Венни, встав на цыпочки, спешно выхватила у него из руки два длинных картонных прямоугольника. Напечатанный текст гласил, что обладатели билетов имеют неограниченный доступ ко всем аттракционам парка. — Кевин… — растерянно проговорила Венни. Она нигде не видела касс и искренне не понимала, где он умудрился раздобыть такую ценность. Кевин не стал ничего объяснять. Лишь жестом пригласил следовать за ним к колесу обозрения. — Ладно, допустим, у нас есть билет, — сказала Венни, поднимаясь по металлическим ступенькам к кабинке. — Но как мы его запустим? — Просто садись уже, — ответил Кевин. Венни сунула билеты в карман и послушно приземлилась на сиденье. Кевин спокойным жестом застегнул цепочку, которая служила чем-то вроде ремня безопасности — таким пользовалась на Сяньчжоу Бай Чи, пилот «Крылатого стража», первое воплощение Венни во внешней вселенной. Затаив дыхание, Венни ухватилась за цепочку. Та приятно холодила пальцы, отчего предвкушение перед подъёмом к небесам прокатилось по телу целой толпой мурашек. Кевин опустился на сиденье напротив. — Так что? Заклинание надо сказать? Или там в ладоши хлопнуть? — Мм, — отозвался Кевин. — Песню спеть. Венни недоверчиво выгнула бровь. — Серьёзно? — Лицо Кевина осталось непроницаемым, но Венни успела разглядеть мелькнувшие в его глазах насмешливые искры. — Хм… Может, ты тогда и споёшь? Я на Эвное за нас обоих отдувалась. Кевин тихо засмеялся. — Тебя не обхитрить. — После того, сколько я проторчала с Танатосом на маковом поле? Ни за что, — отозвалась Венни. — Он всегда ворчит, стоит только упустить из виду хотя бы одну деталь. «Я же говорил тебе учиться слушать, мелкая, бу-бу-бу»… Ну, я и послушала. Звучал ты на редкость неубедительно. Кевин чуть улыбнулся. Он не хлопал в ладоши, не говорил заклинаний и не пел никаких песен — просто колесо обозрения, дрогнув, сдвинулось с места, и кабинка, где они сидели, медленно поползла на самый верх. Некоторое время Венни глядела по сторонам. Увы, Тринадцатый миг был довольно однообразным, и Венни быстро поняла, что оказалась заперта на огромной высоте над самым скучным на свете миром — в компании человека, с которым она до сих пор робела общаться на равных. — Так… — Она кашлянула, крепче стиснула цепочку, пытаясь найти в её прохладе успокоение. — Чем ты обычно занимаешься? Кевин поднял глаза. — Ну, ты же не всегда защищаешь атрибуты. Да и Гипноса, выходит, встретил только пятьсот лет назад. Что ты делал до этого?

Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX, 林一凡 — Into the Cracked Earth. Ставьте на повтор

Кевин подпёр подбородок рукой. — Путешествовал. — А где? — Везде. «Вот и поговорили», — вздохнула Венни. Впрочем, она понимала, что на самом деле Кевин не прочь поговорить. Просто у него были странные представления о разговорах по душам. Или, может, какой-нибудь Недотёпа в маске тайком подбросил ему диковинку, которая не позволяла сказать больше пары десятков слов в день. — А почему ты вообще путешествуешь? «Надеюсь не потому, что ищешь очередного зеленоглазого блондина, которого так и тянет разрушить мир из-за потерянной любви». Кевин ответил не сразу. Похоже, он задумался над ответом всерьёз. — Я кое-что ищу. — Что? Он перевёл взгляд за пределы кабинки. Лучи белого света, которые заливали Тринадцатый миг от горизонта до горизонта, озарили его усталое лицо, отразились в глазах. — Помнишь, мы говорили о первозданном Воображаемом Древе? — Ага. Ты ещё назвал его «Древнейшей Историей». Кевин кивнул. — Я хочу её достичь. Вот и ищу точку входа. — Но разве Тан не сказал, что Изначальный мир разрушен? Даже если ты найдёшь его, там будет только пустота и звёздная пыль. Так в чём смысл туда стремиться? Кевин перевёл взгляд на Венни. — Сложно объяснить. — А ты попробуй. Я в последнее время столько нового узнала, что от парочки дополнительных объяснений уж точно не развалюсь. Кевин покачал головой. — Я развалюсь. В другой раз. Венни вздохнула, но настаивать не стала. Она понимала. Кевин до сих пор не оправился от битвы с Асмодей. Весь этот план с Тисифоной и без того отнял у него много сил. — Но тебе нравится? — Кевин вопросительно вздёрнул брови, и Венни торопливо объяснила: — Путешествовать. С учётом того, как трудно попасть в Изначальный мир, ты, наверное, много где бывал. Встречал самых разных людей и переживал самые разные приключения. И так уже много сотен лет. Тебе никогда не становилось скучно? — Нет, — ответил Кевин. — Бывало тяжело. Бывало, не хотелось идти дальше. Но не потому, что становилось скучно. Я люблю это путешествие, Венни. Она затаила дыхание. Казалось, слова, которые говорил сейчас Кевин, звучали из самых глубин его запертого на замок сердца. — Я люблю эту вселенную, потому что она полна возможностей и неисследованных горизонтов, которые никогда не перестают удивлять. Я люблю людей, которых встречаю на пути, и истории, которые они создают. Даже если всё это — одна большая ложь, и все мы просто звёзды, падающие навстречу неизбежному финалу… Он коснулся ладонью груди. Венни заметила, как судорожно она вздымается и опадает. — Я люблю эту ложь. Люблю эти звёзды. Именно поэтому… Он не договорил. Венни смотрела на него во все глаза. Она не могла дать название чувству, которое отразилось на лице Кевина, просто всем естеством ощутила его спрятанное глубоко внутри стремление взмыть в небеса и сердцем обнять звёзды, о которых он так вдохновенно говорил. — Я верю, что у тебя получится. Он моргнул, словно пытаясь прогнать наваждение. — Достичь Древнейшей Истории, — сказала Венни. — Зачем бы ты туда ни стремился, я точно знаю, что однажды ты попадёшь туда. И что твоё путешествие на этом не закончится. Это будет новый виток. Новая история за пределами знакомых горизонтов. Кевин промолчал. Его руки задрожали, но он смог совладать с чувствами и, прикрыв глаза, лишь тихо сказал: — Спасибо, Венни.

Конец музыкального фрагмента

Когда колесо обозрения закончило свой оборот, Кевин с Венни сошли на землю, и Венни первым делом посмотрела на рельсовую трассу, где в белом вагоне общались Гипнос и Танатос. С такого расстояния понять, как проходит разговор, было трудно, но вагон медленно возвращался туда, откуда начал свой путь, и Венни предложила Кевину вернуться к скамейке. — А ты? — спросил Кевин. — А? — погруженная в свои мысли, растерянно вздрогнула Венни. — Чем занимаешься в своём мире ты? Венни завела руки за спину, опустила глаза, принялась задумчиво пинать мелкие камешки под ногами. Что ж… Список её достижений едва ли можно было назвать впечатляющим. Она пропускала мимо ушей лекции, сжигала цветы господина Августа, ругалась с родителями и как одержимая искала способ победить скверну. Разумеется, она ни за что не стала бы в этом признаваться. — Учусь. Не слишком успешно. — Не получается или не интересно? — Кажется бессмысленным после некоторых событий, — пожала плечами Венни. — Что с этим делать, Кевин? Как это преодолеть? Он спрятал руки в карманы пиджака. — Однажды одна мудрая женщина дала мне совет. Она сказала: «Если чувствуете, что не можете подняться, не спрашивайте, «как». Спросите, «ради чего». Ради чего ты учишься, Венни? Она закусила губу. — Ну… Так… надо? — Это то, что говорят родители и учителя. А чего хочешь добиться ты сама? Ради чего тебе нужны все эти знания? Кем ты хочешь стать? Венни открыла рот, но с ответом не нашлась. Возможно, с подобными вещами вообще нельзя было спешить. Нельзя же за пару секунд решить, кто ты такой, и потом придерживаться этого весь остаток жизни. Особенно когда важно отделить своё «я» от других людей. От их стремлений, желаний и целей. Хотела ли Венни стать рыцарем — или просто подражала родителям? Хотела ли путешествовать между мирами — или так мечтала об этом, чтобы хоть как-то разделить с Кевином галактику? Хотела ли победить скверну — или изучала её, потому что так делали все остальные, герои и жертвы Сентября Катастроф? — Жизнь полна падений и неудач, — сказал Кевин. — Сомневаться, терять себя, не знать, куда идёшь — неотъемлемая часть пути. Избежать этого можно лишь одним способом: вообще никуда не идти. Но в таком случае никуда и не придёшь. Так и останешься в темноте. Может, за шаг до того, как выйти к свету. Венни в задумчивости опустила глаза. — Знаешь, как пишутся истории? — спросил Кевин. Венни помотала головой. — Рано или поздно персонаж проваливается на самое дно. Переживает такое падение, что кажется, подняться после него невозможно. — Как Тан, которого низвергли с Селестии, — шепнула Венни. Кевин кивнул. — Но ведь это ещё не финал. В момент падения всё, что персонаж пережил, всё, что он обрёл на пути, всё, чему он научился, становится его крыльями. И тогда он может взлететь — так высоко, как никогда прежде. К самой кульминации своей истории. — Но это ведь просто истории. — Сама наша жизнь — длинная история с множеством кульминаций. Падений и взлётов. Когда проваливаешься так глубоко, что кажется, будто выхода нет… Возможно, это лишь первый шаг к обретению новых сил. Новой части своего «я». Венни улыбнулась. Она всё ещё не знала, из каких частей состоит её «я» и каким она хочет видеть его в будущем, но подумала, что очень хотела бы разобраться. Найти свои крылья. — Ты сейчас на удивление разговорчив. — Прошу прощения. Больше не скажу ни слова. Венни не пихнула его локтем в бок лишь потому, что боялась нечаянно разбередить раны. — Даже не думай! Кевин беззвучно засмеялся. — Слушай, — посерьёзнела Венни. — А ты уверен, что Люмин… Что Тисифоне можно доверять? Как вы вообще познакомились? — Я едва его не пристрелила, — раздался за спиной резкий голос. Венни, вздрогнув, обернулась. Она даже не заметила, когда Люмин, которая прежде разгуливала по парку аттракционов в одиночестве, начала вышагивать прямо за их с Кевином спинами. Какую часть разговора она слышала? Нет, она наверняка подошла всего пару секунд назад. В противном случае она бы засмеялась над словами Кевина в голос. — Твоя пуля прошла сантиметров на тридцать левее положенного, — невозмутимо отозвался Кевин. — Я бы не назвал это «едва». Тисифона, ухмыльнувшись, упёрла руки в бока. — Вы посмотрите, какой важный! Не волнуйся. — Она стрельнула в сторону Венни взглядом, который буквально кричал: «Нет, дорогуша, лучше волнуйся, ведь я в любой момент могу порезать тебя на много маленьких Венни». — Он знает, что мне нельзя доверять. Верно, Аид? Я злая, опасная, беспринципная… — Да-да, — отмахнулся Кевин. — И очень меткая. С погрешностью в тридцать сантиметров. Тисифона закатила глаза. У Венни сложилось впечатление, что спор приносит обоим неподдельное удовольствие. Они обменивались ехидными замечаниями, словно ударами, но при этом вели поединок понарошку — не дрались, а скорее проверяли друг друга на прочность. — Ты тоже не доверяй мне, маленькая Веннесса, — мурлыкнула Тисифона. — Или ты забыла, что я ем детей на завтрак? — Подавишься, — сказал Кевин. — Венни тебе не по зубам. — Предположим, — ответила, поразмыслив, Тисифона. — Но только потому, что обладатели Пиро Глаза Бога оставляют жгучее послевкусие. Всё равно. — Она повернулась к Венни и погрозила ей пальцем. — Кто знает, что я могу выкинуть в будущем, после того как мы покончим с Асмодей? — А что ты собираешься делать в будущем? — спросила Венни. Похоже, Тисифона этого не ожидала. Вскинув бровь, она даже забыла о необходимости поддерживать свой расслабленно-угрожающий облик и скрестила руки на груди в ожидании пояснений. — Ну вот победим мы Асмодей, — сказала Венни. — Ты сможешь вернуться к брату. А что потом? Отправитесь в новый мир? Или… — Тц, — раздражённо цокнула языком Тисифона. — Замолчи-ка. Венни не понравился этот пренебрежительный тон, и она уже хотела ответить что-нибудь колкое, но тут Кевин предупреждающе сжал её локоть. Венни сразу прикусила язык. Судя по тому, как омрачилось лицо Тисифоны, она подняла тему, которую ни в коем случае нельзя было поднимать. — Вот и Гипнос с Танатосом, — будничным тоном сказал Кевин. Оставив Тисифону закипать от необъяснимого негодования, Венни повернула голову. В самом деле, белый вагон закончил своё путешествие вокруг парка аттракционов, и теперь братья, мирно переговариваясь, шли навстречу остальной части компании. Танатос казался собранным и по обыкновению сердитым, но его взгляд хранил спокойствие, которого Венни никогда не видела там прежде. Она улыбнулась. Хорошо, что у них с Гипносом всё-таки получилось встретиться. Каким бы сильным ни был Танатос, даже ему непросто было тысячи лет шагать вслепую по неведомому пути. — Гипнос присоединится к нам? — спросила Венни. — Не думаю, — ответил Кевин. — Но будет помогать, чем сможет, из Мира грёз. — Ха. Этот короткий, небрежный смешок, который донёсся из-за спины, обдал сердце пугающим холодом. Венни невольно остановилась. Кевин тоже. Вскользь переглянувшись, они обернулись — и обнаружили, что Тисифона стоит, приложив руку ко лбу, а её красные глаза пылают жутким, неестественным светом. Кевин среагировал мгновенно: выступив вперёд, закрыл Венни собой и призвал один из парных пистолетов.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Roxana — Breath of Wind. Ставьте на повтор до конца главы

— Что происходит? — напряглась Венни. — Асмодей, — коротко ответил Кевин. — Танатос! Тот мгновенно воздел руку с кольцом, попытался окружить Тисифону непроницаемым красным куполом, но она одним резким ударом наотмашь разнесла его в осколки. Кевин растянул перед собой и Венни ледяной щит. — Не позволяй ей установить контроль! — крикнул он. — Люмин, ты сильнее. Ты хотела освободиться от оков Асмодей, так борись! Тисифона, которая уже собиралась броситься в атаку, покачнулась. Её пальцы впились в волосы с такой силой, что казалось, она вот-вот их порвёт. Слетевший с губ стон перерос в крик отчаяния. Каждую чёрточку её лица искажала неподдельная боль, будто сознание Тисифоны рвалось пополам, а она могла лишь судорожно сжимать две половинки вместе. — Тело Люмин осталось в реальности, — приблизившись, объяснил Танатос. — Должно быть, Асмодей до него добралась. — Но зачем? — выдохнула Венни. Смотреть на Тисифону, которая качалась из стороны в сторону и выла, словно раненая волчица, было горько. — Потому что именно через Люмин ей было легче всего добраться до нас, — тихо сказал Кевин. — Люмин никому не верит. Вряд ли она снимала номер в отеле «Грёзы». А значит, осталась одна, без присмотра. — Люмин осквернена, — кивнул Гипнос. — Асмодей пытается через Волю скверны установить над ней контроль. «Воля скверны». Та самая штука, с помощью которой Тевкр когда-то вытащил Аякса, а Принц Бездны подчинял исчезнувших. Общее сознание, соединявшее всех заражённых скверной существ. Каждый имел среди Воли скверны своё место и в зависимости от позиции в иерархии мог диктовать другим правила игры. — Что нам делать? — озвучила Венни вопрос, который вертелся на языке у всех. Танатос и Кевин обменялись взглядами. Губы Кевина на мгновение сжались, а затем приоткрылись, но Венни не успела узнать, что он хотел предложить: из дула его пистолета вдруг вырвалась багряная молния, которая опутала руку Кевина, обратила в клочья рукав, впилась в кожу, словно обезумевшая змея. Кевин невольно вскрикнул, разжал пальцы, и пистолет, не долетев до земли, рассыпался искрами. Прямо на глазах изумлённой Венни несколько красных звеньев цепи на руке Кевина разрушились. — Чёрт, — ругнулся Танатос. Призвав косу, он рванулся вперёд. Молнию создала Люмин. Пока она одной рукой рвала на себе волосы, вторая сжалась за спиной в кулак — две половины сражались друг с другом за право обладать телом, но вторая, чужеродная, пока побеждала. Заметив попытку Танатоса атаковать, Люмин резко взметнула кулак. По белому миру прокатилась выжигающая алая волна — Венни едва не оглохла от её неистового рёва, в котором, казалось, сплелись крики всех поглощённых скверной душ. Танатоса отшвырнуло прочь. В этот же момент молния, терзавшая руку Кевина, стала почти чёрной, перекинулась на его тело целиком. Звенья рушились одно за другим. Вместе с этим тело Кевина наливалось давящей энергией, такой мрачной, что сам мир вокруг него начал выцветать. Будто Тринадцатый миг был бумагой, а Кевин — спичкой, на кончике которой проскочила багряная искра. — Венни! — предупреждающе вскричал Гипнос. Он ухватил её за запястье, оттянул к себе за спину, выбросил вперёд руку, пытаясь ослабить влияние молний. Это не помогло, и ещё несколько звеньев алой цепи разлетелись вдребезги, высвобождая потоки страшной, разрушительной энергии. Гипнос шагнул вперёд. Венни почувствовала, как воздух вокруг него дрогнул: за неимением других опций Гипнос черпал энергию из мемории, и небо Тринадцатого мига покрылось трещинами. Венни ухватила его за руку и без раздумий поделилась частью своих внутренних сил. — Кевин! — позвал Гипнос. — Восстанавливай цепь! Кевин, стиснув зубы, попытался направить к рукам скудные остатки сил — с тем же успехом он мог пытаться обуздать волны Квантового моря. Его лицо, и без того бледное, стало серым, глаза потемнели, ввалились, а по лбу градом скатывались капли пота. Венни сделала к нему неуверенный шаг, но тут одновременно произошло две вещи: Гипнос одёрнул её, а Кевин в надежде остановить выбросил руку в сторону. — Не… Не подходи, — прохрипел он. — Даже, блядь, не вздумай. Венни потрясённо застыла: хотя голос Кевина звучал яростно, глаза смотрели двумя обломками звёзд. Танатос поднялся. Его левый глаз почернел, зрачок сузился, а на плече проявились перья. Он тяжело дышал и не слишком твёрдо стоял на ногах, но несмотря на это, был полон решимости продолжать бой. Ни на кого не глядя, он стиснул рукоять косы и бросился к Люмин. Венни ожидала ещё одной атаки, но тут Люмин удалось ненадолго установить над телом контроль: не позволяя себе спрятаться за барьером, она перехватила свою же руку, и им с Танатосом пришлось сойтись в бою. Увы, молнии, которые терзали Кевина, от этого не исчезли. Он рухнул на колени, стиснул в кулаки дрожащие руки, закрыл глаза. В беспорядочной пляске молний Венни всё же ухитрилась разглядеть, как восстановилось несколько звеньев цепи. Создание каждого из них давалось Кевину с огромным трудом, и пока он чинил одно, неизбежно ломалось второе. Венни не знала, почему, но она чувствовала: если цепь сломается, произойдёт нечто очень страшное. Гипнос тоже это понимал. Сжав плечо Венни, он сделал шаг вперёд, опустился перед Кевином на колени. Кевин поднял затуманенный взгляд. Глаза Гипноса смотрели с мягкостью. Словно пытаясь приободрить Кевина, он вздёрнул уголки губ. — Всё нормально. Ты… Ты можешь меня отпустить. — Гипнос, — выдохнул Кевин. — На поддержание льда в реальности уходит слишком много сил, верно? — печально отозвался тот. — Забери их. Восстанови цепь. — Но ты… Заражение… — Всё нормально, — повторил Гипнос. — Это ведь должно было произойти, рано или поздно. Я не имею права просить о большем. И потом, ты ведь и сам понимаешь, как важно не дать этой цепи сломаться. Меня ещё можно остановить. А кто остановит тебя? Венни прижала руки к груди. «О чём… О чём они говорят?» Пытаясь принять решение, Кевин закрыл глаза, опустил голову. Венни не решалась сказать ни слова. Гипнос же, бросив быстрый взгляд на Люмин и Танатоса, схлестнувшихся в ожесточённом бою, посмотрел на Венни. — Передай Тану, что я люблю его, ладно? — Что вы… Венни не успела озвучить свой вопрос. — Прости, — шепнул Кевин. — Из всех прекрасных снов лишь последний длится вечно, — ответил Гипнос. В тот же момент что-то неуловимо изменилось: уровень удушливой энергии, который бушевал вокруг Кевина, резко упал — и в то же время Гипнос согнулся пополам, вскрикнул, обхватил себя руками. Глаза Венни испуганно расширились. Она уже видела подобное раньше. Во время Сентября Катастроф, когда скверна пыталась подчинить человека себе, сломить его душу, превратить в чудовище, которое уже не сможет отличить врагов от друзей. Она видела, как незадолго до смерти Кевина подобное происходило и с ним. — Гипнос! — вскричал Танатос. Люмин бросила быстрый взгляд на то, что творилось с Гипносом — и вдруг обмерла. Может, всё дело было в ужасе, который отразился на лице Танатоса. Может, муки Гипноса напомнили Люмин о брате, который остался в недостижимой для неё вероятности. Так или иначе, она вдруг отступила на шаг — и, замотав головой, с яростью вступила с Асмодей в битву за право остаться собой. Танатос бросился к Гипносу. А Гипнос вдруг выпрямился. Его губы растянулись в жуткой ухмылке, на которую было способно разве что порождённое скверной чудовище. Венни невольно охнула. Лицо Гипноса потемнело, лишилось всякого сходства с человеческим — только глаза продолжили сиять двумя голубыми огоньками. Вот только в них больше не было ни тепла, ни мягкости. По рукам расползались тёмные прожилки. По мере того, как образ Гипноса утрачивал прежние черты, Тринадцатый миг рушился. Рельсовая трасса, белый вагон, фургоны с мороженым, колесо обозрения — всё превращалось в белую пыль, словно изрезанная в клочья бумага. Не отрывая взгляда от Кевина, Гипнос поднял руку. В его ладони постепенно формировался клубок чёрного пламени. Кевин обессиленно смотрел в ответ. Едва удерживаясь в сознании, он тратил всего себя на поддержание цепи — Венни знала, что сейчас он не смог бы сплести даже крошечный ледяной щит. Она ступила вперёд. А дальше всё произошло так быстро, что Венни казалось, будто она на пару мгновений провалилась даже не в сон — в калейдоскоп хаотичных образов. Наперерез чёрному пламени, которое сорвалось с ладони Гипноса, бросился Танатос. Венни успела заметить, как вспыхнули перья на его плече. А затем — всего за одно мгновение, которое длилось предательски мало — он целиком потонул в чёрном пламени, и его тело — воплощённая душа — разлетелось золотыми осколками. В тот же момент Венни ощутила, как рвётся её связь с Миром грёз. — Тан! — вскричала она, обеими руками потянувшись к осколкам его души, которые осыпались на землю, словно опалившие крылья мотыльки. Ей под ноги упало кольцо. Венни спешно наклонилась, ухватилась за него, стиснула в кулаке, словно последнюю ниточку, которая связывала её с Танатосом. Мир вокруг стремительно рассыпался. Венни перехватила взгляд Кевина, неожиданно испуганный, но не за себя — за Танатоса. За неё. Ей тоже было ужасно страшно. Страшно остаться без Танатоса, страшно бросать Кевина наедине с Тисифоной и Гипносом, страшно погружаться в темноту, которая вдруг поджидала её на той стороне сна вместо макового поля. — Кевин, — шепнула она. С трудом совладав с собственным телом, он сунул руку в карман пиджака — и извлёк на угасающий свет Тринадцатого мига небольшой серебристый предмет. Зажигалку. Прежде, чем исчезнуть из Мира грёз, Венни успела её поймать. — Я найду тебя, — пообещал Кевин. — Это ещё не конец. — Конечно, не конец, — не скрывая слёз, ответила Венни. Пожалуй, впервые она так сильно сомневалась в собственных словах — и при этом говорила их с такой уверенностью. — Это просто падение перед взлётом. Перед тем, как обрести крылья. Глаза Кевина расширились. И это было последним, что увидела Венни перед тем, как её связь с Миром грёз окончательно оборвалась, и она вместе с горстью золотых обломков провалилась в непроглядную темноту.

Вместо титров: RAKEL — Follow You Into The Dark