Follow Me

      От Кэйи ничего не слышно вот уже третий день — и не то чтобы Дилюк считал.       Как и не то чтобы он переживает. Это ведь нормально — пропадать по каким-то делам без предупреждения? Не оповещать пусть и сводного, но брата, что его «какое-то время не будет, всё в порядке». Просто исчезать со всех радаров, нарушая стабильность и до того однообразной, но приевшейся жизни.       И далеко не из-за страха Дилюк сверлит пустой диалог сообщений взглядом, словно надеясь, что вот-вот да там что-то и появится.       Разглаживая по лицу все накопленные эмоции и усталость, Дилюк поднимает взгляд на зал. Обводит двух бедолаг-алкоголиков, занявших сегодня всё пространство своей внеплановой пьянкой в понедельник, подглядывает в потемневшее небо, глядящее на него через небольшие деревянные окна. Настенные лампы мягко обволакивают помещение жёлтым светом, и от одного только этого начинает клонить в сон. Возможно, виновата ещё и тишина, прерываемая незатейливой, еле слышной мелодией из граммофона.       Убирая телефон в задний карман джинс, Дилюк ещё раз обводит посетителей одними глазами и, убедившись, что внимание их погружено куда-то в хмельно-печальные грёзы, направляется к подсобному помещению.       — Ноэлль, — петли двери скрипят, заранее привлекая к себе внимание сидящей на корточках девушки, — я выйду на перерыв. Подменишь ненадолго? Успеешь ещё разобраться здесь, времени сегодня полно.       — Хорошо, мистер Дилюк! — воодушевлённая, Ноэлль буквально вспархивает на ноги и с лёгким ветерком проносится мимо него обратно в зал, оставляя после себя лёгкий шлейф цветочных духов.       Дилюк коротко провожает её и резко выдыхает задержанный воздух.       Он никогда не привыкнет к этой энергичности и готовности ко всему. Не теперь точно.       Накинув поверх рабочей формы лёгкое осеннее пальто, Рагнвиндр последний раз проверяет свою резвую помощницу и покидает уже ставшее родным тепло «Доли Ангелов». Погружается в морозящий ноябрьский воздух, вдыхает его полной грудью, чувствуя холодные мурашки от рук и по спине, в самых лёгких, и невольно прикрывает веки.       Близится зима, и это как никогда отражается не только на погоде — на украшенных яркими огнями улицах.       Первые морозы ищут проявление в тёмном небе, укрытом пасмурными облаками. В холодящем ветре, скользящем под плотные ткани через рукава и охлаждая кожу на предплечьях. В массивных шапках и шарфах, укрывающих проходящих мимо людей. И даже в жёлтых по серому лампах, отражающихся с витрин на сырых после дождя дорогах.       Дилюк делает ещё один вдох. Кидает короткий взгляд вверх и, наконец, отходит от двери в бар. Облокачивается о ледяной кирпич, воровато осматривается, словно кто-то мог застать его за этим делом, и достаёт телефон.       Чёрным по белому подпись «Альберих» почти режет взгляд. Дилюк хмурится, открывает клавиатуру и уже хочет набрать первые слова, как замирает. А что он вообще должен писать? «Привет, как дела?» или, может, «Где тебя черти носят?»? Отпустить формальности и сразу сказать о том, что ему требуется помощь? А не слишком ли грубо это будет казаться?       Что вообще может казаться нормальным в обычном человеческом понимании?       Чувство того, что сам Рагнвиндр виноват в подобном поступке со стороны Кэйи, не даёт ему покоя. Тонкими нитями втекает под самую кожу, пробирая сильнее ноябрьских ветров.       Ведь, возможно, не стоило ему в тот раз напирать. Срываться, вешая обвинения всецело на одного. Нужно было не вызывать такую бурную реакцию, а просто согласиться, отступить на шаг, чтобы позже подступить с другой стороны на два. Дилюк это умеет. Кэйа не может противиться.       Однако сейчас, сжимая корпус пальцами, Рагнвиндр не понимает, что должен сделать: извиниться за сказанные слова или надавить, призывая к так называемой совести? К тому, что у самого режется и колет под рёбрами, чуть что — разорвёт внутренностями наружу.       Из размышлений его выводит всплывшее уведомление о новом сообщении. «В четверг будет удобно встретиться?» — от Чайлда, перекрывая собой имя открытого контакта. Дилюк не успевает опомниться, банально вспомнить, о чём он спрашивает, как видит входящий звонок всё от того же и в удивлении, возможно слишком быстро, принимает его.       — Добрый вечер? — не скрывая искреннего недоумения приветствует Рагнвиндр.       По ту сторону — чужое дыхание и шум городских улиц.       — Извини, помешал? — голос собеседника звучит слишком суетливо, слишком быстро, как и все его действия. Весь Чайлд кажется Дилюку слишком: активным, резким, импульсивным.       Рагнвиндр в ответ лишь невнятно хмыкает: ни то согласие, ни то отрицание.       — Не совсем, — признаётся. — Я на работе, но сейчас перерыв. Так что всё в порядке.       — Это славно. А то я уже было подумал, что могу поставить в неудобное положение.       Спина Дилюка невольно выпрямляется, когда он не просто слышит Тарталью из динамика — слышит его буквально отовсюду. Напрягается всем телом, когда телефонные помехи мешаются с живой, уже слышанной ранее интонацией чужого голоса, и чрезмерно резво поворачивает голову, проверяя: не сошёл ли он с ума?       Может, от угрызения совести состояние его пошло по наклонной и напомнило о том, что чувства человеческие очень часто могут взять верх над разумом?       Однако одного взгляда в сторону хватает, чтобы Рагнвиндр понял — нет, не показалось. Не сошёл с ума, как ему то и дело пророчат, не поехал головой. И блёклая, водянистая бездна смотрит на него прямо сейчас с расстояния вытянутой руки.       Тело его прошибает дрожь лёгкого испуга, которую Дилюк глушит опасливым недоумением. Он смотрит на Чайлда: живого, настоящего и находящегося здесь и сейчас прямо рядом с ним. С широкой улыбкой нашкодившего ребёнка, с телефоном у уха и всё в той же по-настоящему дурацкой безразмерной шубе.             Что он здесь делает?       — Как Вы узнали, где я работаю? — в спешке Дилюк забывает об их договорённости, о чём Чайлд спешит напомнить.       — Ты, — поправляет. — Человеку моего статуса не составит труда выяснить подобную мелочь.       Наконец убирая телефон от себя, он продолжает спокойно смотреть на настороженного от прозвучавших слов работника бара. И Дилюк, честно, старается не фантазировать. Не подкреплять свои опасения теми самыми догадками, что уже успел выстроить на своей доске дома. Не надумывать о том, что его, в конечном итоге, раскрыли, и прямо сейчас совершится расплата за маленькую, но такую очевидную ложь.       Такие, как он, не терпят подобного в свою сторону, разве нет?       Однако, развеивая все опасения, Чайлд слабо смеётся. Неловко, словно смущаясь, почёсывает кончик носа и отводит взгляд, рассматривая витрины через дорогу от них.       — Я попросил у Чжуна узнать адрес через его друга. Не смотри на меня так, словно это всё дело моего личного секретного информатора.       И от сказанного Рагнвиндру хочется не то посмеяться в ответ, отчасти нервно и нелепо, не то залиться неприятно-жгучим румянцем. Собственные глупость и паранойя разливаются по телу неприятной волной, но вместе с тем заставляют несколько расслабиться. Настолько, насколько возможно рядом с этим человеком.       Выражение его лица смягчается, и он сам уже убирает телефон, прекращая это нелепое представление. Всё с той же опаской, но без прежних надуманных тревог осматривает незваного вторженца: даже в уложенном состоянии небрежно торчащие рыжие кудри, эту глупую не по погоде шубу, даже не пытающую скрыть под собой слишком лёгкую ткань полураспахнутой рубашки.       Весь образ Тартальи, от этого меха и до поблёскивающих от влаги туфель, выглядит неуместно здесь, в самом обычном районе Мюнхена.       Это территория таких, как сам Дилюк: простых работяг, еле как сводящих концы с концами, живущих ради своих приземленных целей и мечтающих, но не стремящихся ловить звёзды с неба. Здесь не место тем самым звёздам.       Только вот он стоит здесь, этот Чайлд Тарталья. Главный подозреваемый, современная икона для начинающих бизнесменов и ветренной молодёжи. Улыбается по-детски наивно, смотрит внимательно, не сводя пристального взгляда с чужих глаз. Словно не видит ничего другого вокруг, не обращает внимание на холодные порывы ветра — не дрогает даже мышца на его лице. Вводит в неописуемый водоворот эмоций, за которыми сам Дилюк не поспевает.       — Так что ты здесь делаешь? — всё же решает спросить Дилюк напрямую.       — Разве я не могу просто проходить мимо и заглянуть? — лукавит, улыбается, играет в одну только ему ведомую игру. Но Рагнвиндр на неё не ведётся.       — Конечно можешь, — соглашается, но смело обводит пространство вокруг, акцентируя внимание на ближайших вывесках. — Только я не вижу ни одного заведения с пятью звёздами или уместной ценовой категорией, которая смогла бы привлечь внимание столь утончённой особы.       Тарталья на его слова заливается искренним смехом. По крайней мере, Дилюку правда кажется, что смог по-настоящему рассмешить его своими глупыми замечаниями.       — В самом деле, обхитрить не удалось, — Чайлд смахивает невидимую слезу с уголка глаза. Наигранность его поведения заставляет крепко сжимать челюсти. — Если честно, я целенаправленно ехал сюда, чтобы встретиться с тобой.       — Со мной? — в который раз слова и поведение заставляют Рагнвиндра удивиться.       Заслуживает ли он подобного внимания с пустого места? Или это очередной, неуловимый для него план?       — Может прозвучать в какой-то степени даже смешно, но мне хочется поближе познакомиться со своим будущим конкурентом.       — И стоило ради этого проделывать такой путь?       — По-моему, очень даже.       На ум не приходит ни одного достойного ответа данному высказыванию, из-за чего Дилюк замолкает. Вглядывается со всей присущей ему дотошностью в стоящего напротив и не понимает: очередная ли это шутка, какой-то трюк, или тот говорит абсолютно искренне?       Присущие Дилюку сомнения и опасливость встаю поперёк самого горла, не давая сделать лишнего вдоха, и боязливая паранойя, его верная спутница вот уже четвёртый год, еле уловимо нашёптывает на ухо. Что конкретно — Рагнвиндр не понимает, но и легче от этого не становится.       Всё не может быть так просто — это он понял ещё в тот злополучный вечер. Наблюдая, анализируя, делая пометки на краю своего сознания, а после и в записной книге.       Чайлд не является простым человеком. Простой человек не смог бы добиться таких успехов и влияния просто от так называемого большого желания, харизмы или обаяния. На поводу у одной лишь мечты не допрыгнуть до тех самых Небес; не добраться даже на пару ступеней выше того, где ты уже стоишь.       Дилюк чувствует, что здесь что-то не так. Чувствует, но не понимает.       Тарталья перед ним, улыбающийся и излишне дружелюбный, не вызывает ни одной положительной эмоции. Дилюк отрезает их почти сразу, стоит хоть чему-то хорошему промелькнуть в мыслях, но и крыть ему, собственно говоря, нечем.       Не может же он так просто спровадить его отсюда?       Выгнать, не попытавшись даже выслушать?       И Дилюк принимает это: детскую игривость, звонкий голос, яркий смех и внимание к себе. Позволяет подступить, открывая доступ к чужой душе. Рагнвиндр точно доберётся до неё. И раз ему благополучно позволяют это сделать, он не будет противиться.       Не будет противиться, пусть по спине и проходит холодок от такого внимания. Пусть пустые, но наполненные стольким неясным для самого Рагнвиндра глаза приковывают к месту, к себе. Маска на лице Тартальи даже не думает дать трещину через своё напускное дружелюбие, играя так изящно, что Дилюку становится почти тошно; почти страшно, словно лишний шаг в сторону, и его ждёт расстрел на месте.       В эту игру могут играть двое, думает Дилюк, и он не проиграет в такой лёгкой партии.       — У тебя губы посинели. Давно тут стоишь? — выраженная обеспокоенность кажется искренней, и Дилюк невольно ёжится, кутаясь сильнее в тонкую ткань пальто. Разрушенная тишина давит на него неловкостью, особенно в таком ключе.       — Нет, не долго. Я хотел позвонить, но, — убранная в карман рука невольно сжимает корпус мобильного, напоминая о том, зачем он, в общем-то, вышел на улицу, — трубку не берут. Пойдём внутрь.       Не дожидаясь ответа, Дилюк разворачивается и возвращается в «Долю Ангелов». Шум города сменяет собой уже знакомый перезвон колокольчика, и замёрзшего лица касаются тёплые порывы, вмиг разогревая и покалывая.       Рагнвиндр невольно хмурится от неприятных ощущений, ладонью растирает покрасневшую кожу и без единой заминки проходит к стоящей за стойкой Ноэлль.       — Спасибо, — говорит, обходя ту в направлении подсобного помещения, но замирая лишь на пару мгновений, чтобы продолжить. — Спроси, не нужно ли ничего гостям в зале, и после можешь возвращаться к тому, чем занималась. С остальным я справлюсь.       Вдохновлённая новым поручением Ноэлль разве что не срывается с места, короткими, но быстрыми шагами направляясь в сторону полупустых столиков. Дилюк одаривает её лишь секундным вниманием, словно пытаясь удостовериться, что всё в порядке, после чего скрывается за дверью.       Пальто небрежно вешается на один из крючков, и он вновь растирает замёрзшие щёки. Выдыхает, наверное, излишне громко, но всё же достаёт мобильный, глядя на стандартную заставку и время — двенадцать минут девятого. Кэйа всё ещё должен быть на работе.       Если он наберёт ему чуть позже, ничего ведь не изменится, верно? Например, часов в десять, когда Кэйа будет выключать свой компьютер, жаловаться на людей и собирать сумку. Когда будет идти к машине, выруливать на дорогу, ведущую к дому, и ничто не помешает Дилюку хотя бы услышать, что с тем всё в порядке.       Два часа мало что изменят, уверяет себя Рагнвиндр, возвращаясь в зал.       — Выпьешь что-то? — спрашивает и невольно смотрит на возвращающуюся в подсобку Ноэлль. Та в молчаливом жесте поднимает большой палец вверх и со скрипом скрывается.       Пока Тарталья задумчиво смотрит в навесное над стойкой меню, Дилюк проходит к раковине и погружает руки в тёплую воду. Кожу приятно покалывает, и он обещает себе больше не совершать таких глупостей, как лишний раз мёрзнуть на улице. Ещё не хватало заболеть.       Наконец, пока Дилюк вытирает ладони от влаги, Чайлд подаёт голос:       — Если у вас есть что-то безалкогольное, то с радостью.       — Не заметил, что ты за рулём, — отмечает Дилюк, но всё же тянется к маленькому холодильнику под стойкой. Вынимает две безликие бутылки с разными крышками и подхватывает с задней стойки ещё одну, поменьше.       В ответ Тарталья посмеивается.       — Нет-нет, я не пью алкоголь в принципе. Градус, как правило, губит не только тело, но и разум, — философски отмечает, вызывая в Дилюке слишком очевидное недоумение.       — Мне казалось, что в нашу прошлую встречу ты выпивал. Вино или, точнее, шампанское. Что-то явно газированное.       — Невероятная внимательность… Но, уверяю, это была обычная сладкая газировка. Как бы комично не звучало, но даже её нужно пить с изыском, особенно во время важных переговоров.       В каждом его слове и движении прослеживается напускное знание искреннего знатока, но образ тотчас разрушается под натиском всё той же широкой дурачливой улыбки и тихого смеха. Чайлд не пытается держать свой образ слишком долго, быстро раскрывается и выставляет себя настоящим дураком, совершенно не стесняясь этого.       И это так сильно напоминает Дилюку Кэйю, что он невольно осекается от дальнейшего разговора, чувствуя всё то же нарастающее беспокойство о молчаливом брате.       Подобное сравнение Дилюк обрывает у самого зарождения, невольно прикрывая веки и давая себе секундную паузу. Глаза, закрытые, простреливает колкой болью, когда нога против его воли дрогает — хочется вновь выйти на улицу, спрятаться от чужих взглядов и позволить себе маленькую слабость. Слабость, от которой он, несмотря ни на что, не может избавиться.       Стеклянная бутылка неприятно-громко в тишине заведения стучит о стакан, привлекая, казалось, к себе внимание всего заведения. Рагнвиндр поднимает взгляд, как по привычке, чтобы проверить, но правда замечает, что за ним наблюдают: за руками, его работой. Им самим.       Померкшая, улыбка вновь возвращается на лицо Тартальи. Ностальгический выпад, что почти полностью поглотил собой Дилюка, вмиг рассеялся реальным «здесь и сейчас».       Он не должен позволять себе проводить те самые параллели. Не с Кейей; не по отношению к этому человеку.       Неправильно это, осекает сам себя. Человек перед ним — чужак, который, с вероятностью в пятьдесят процентов, разрушил его жизнь. Тот, кто, возможно, забрал у него возможность искренне улыбаться и смеяться над нелепыми шутками того самого брата. Отнял тепло любимых рук и вверг его в бездну хаоса, не давая и вдоха лишнего сделать без страха задохнуться.       Дилюк напоминает себе об этом, но всё равно отвечает на вопросы: о поданном коктейле, о «Доле Ангелов», об её значении, как главного вдохновителя для Дилюка в открытии своего бара.       — Это очень похоже на то, о чём ты рассказывал, — замечает Чайлд, без стеснения поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, словно пытается уловить каждый маленький штрих, что делает «Долю Ангелов» особенным местом. — На самом деле, очень приятное заведение. Уютное.       — Сюда нас привёл отец ещё когда мы были студентами. Меня с юношества привлекают подобного рода заведения, — Дилюк позволяет капле правды слететь с его губ, пока сам он, в безделье, ополаскивает и протирает стаканы.       Заминка, пусть и короткая, ясно бросается в глаза. Дилюку хватает лишь на мгновение перебросить своё внимание, чтобы заметить, как взгляд Тартальи, поплывший, рассредоточено смотрит куда-то в пустоту. Погружается в себя и никуда одновременно, чтобы после, вновь переключившись на Рагнвиндра, улыбнуться широкой улыбкой.       — Это замечательно.       И Дилюку хочется думать, что Чайлд странный. Искренне надеется уловить хотя бы ещё одну необычную повадку, но тот перестаёт отвлекаться и полностью погружается в их разговоры, всецело отдавая всё своё внимание одному только Рагнвиндру.       Не отводит его даже тогда, когда вышедшая с вопросом Ноэлль становится его новым объектом для расспросов. Задаёт их: о баре, о работе здесь, о самом Дилюке, и не сводит с того цепких глаз. Привлекает к себе, спрашивает и одного, и вторую разом, то и дело пытаясь затащить в очередной водоворот чего-то бесконечного и наполненного таким количеством эмоций, что впору задохнуться.       Дилюк еле как уводит бедняжку-помощницу обратно по делам, спасая от беспричинного внимания.       Но, несмотря на эту странную, живую заинтересованность и повышенную говорливость, Тарталья выглядит по-обычному… дружелюбным. Иногда всё так же слишком, но это не вызывает лишних мыслей в голове.       Дилюк, честно, пытается выцепить хотя бы одну странность: в поведении, жестах, словах, эмоциях. Но Чайлд выглядит простым. Обычным. Не несущим в себе ни малейшего намёка на злой умысел или коварный план. И это в некотором роде обескураживает, вводит в заблуждения.       В то самое, где Дилюк ловит себя на мысли, как они, несмотря на столь разные характеры, на самом деле похожи. Во взглядах, вкусах, предпочтениях.       Рагнвиндр с удивлением слушает каждый новый рассказ, вспыхнувший на пустом месте, и невольно помечает: они оба не выносят алкоголь, отдают предпочтения фруктовым сокам или кислым газировкам. Не любят слишком солёное, отдают больше внимания спокойным, затяжным фильмам с сюжетами «на подумать».       — Однако в последнее время, из-за работы, у меня совершенно нет времени что-то посмотреть, — обречённый вздох выходит слишком наигранным, но Дилюк на это лишь выгибает бровь. Понимает так сильно, что неприятно скручивает в районе груди, но не говорит этого.       Тарталья рассказывает, как по-настоящему любит зиму и терпеть не может слякоть весны и осени. Как обожает тёмные, одинокие вечера, что позволяют погрузиться в себя и подумать над чем-то действительно важным после долгого, суетливого дня. Дилюк даже откладывает полотенце, упираясь ладонями в деревянную поверхность и внимая каждому слову, стоило Чайлду погрузиться в размышления о своей семье, состоящей лишь из сводного брата.       Такие совпадения невозможны, думает Рагнвиндр, а у самого сердце ухает на землю от столь странной комичности сложившейся ситуации. Ведь человек, что смог затронуть его душу, на самом деле — его главная цель и, вроде как, злейший враг на данную пору.       Дилюк невольно усмехается своим мыслям, пряча печаль осознания в спокойном и немногословном согласии на очередной вопрос. Понимает, как глупо обошлась с ним жизнь — снова, снова и снова. Каждый раз подкладывая что-то подобное, заставляя его всё дальше уходить в себя.       Ведь, правда, обидно, что подобный Тарталье, кого хочется перебивать на полуслове от полной осознанности того, что будет дальше, на самом деле может быть причастен к делу четырёхлетней давности. Что руки человека, что широко улыбается, дополняя чужие слова с по-детски ярким восторгом от понимания, могут быть запачканы кровью. Не его отца, так кого-нибудь другого.       Треклятые звёзды то и дело мелькают перед глазами, переливаются в тенях шерсти на накидке и напоминают о себе всякий раз, стоит мыслям уйти не в том направлении.       — У вас всегда так мало народа? — интересуется Тарталья, оглядываясь на людей в зале. За прошедшие два часа их прибавилось на три, но картину это создавало всё равно не слишком впечатляющую.       Дилюк пожимает плечами.       — Только первые два-три дня недели, — признаётся. — Район работящий, живущие здесь — типичные офисные планктоны или работники заводов и не могут позволить себе напиваться так часто, как им бы хотелось.       «Однако сегодня тише, чем обычно», — думает Рагнвиндр, замечая, что время перевалило за десять. А Венти так и не пожаловал, погружая помещение в звонкую пьяную песнь.       Сначала Кэйа, теперь Венти. Привычный распорядок вещей рушится под неведомыми обстоятельствами, и именно это заставляет Дилюка напрячься. Он, в принципе, всегда напрягается, когда что-то меняется.       И да, подобному можно было бы найти миллион объяснений. Причин и ситуаций, которые приведут к этому.       Исключения бывают — стандартная практика в любом деле, даже если ты зажат между так называемыми правилами. И здесь, где их быть не может… удивляться не надо.       Но Дилюк удивляется.       И не до конца понимает, чему именно: тому, что картина его мира в последние недели стала сокрушительно рушиться, перекраивая устои, или тому, что вместо Венти под звон колокольчиков в «Долю Ангелов» пожаловала Розария.       Вечная спутница его брата, но пришедшая в этот раз одна. Только эта мысль заставляет всем органами прекратить свою работу и замереть в нарастающем урагане тревожных мыслей. Он видит, как та смотрит; мог бы почувствовать даже стоя спиной. И это не приводит ни к одной хорошей мысли.             Неужели что-то случилось?             И это связано непосредственно с Кэйей?       Со спокойным лицом, но подрагивающими зрачками Дилюк стойко выдерживает холодный взгляд блёклых глаз. Прослеживает, как та в нетипичной для себя манере усаживается так же за стойку, через стул от Тартальи, тотчас привлекая к себе внимание.       — Кого я вижу! Неужели сам божественный цветок ходит в подобные заведения? — Чайлд подпирает щёку ладонью, с интересом глядя на новую гостью бара.       Розария, несмотря на то, что к ней обращаются, игнорирует этот позыв. Она смотрит исключительно перед собой и останавливает Дилюка, когда тот по привычке тянется к стакану, собираясь налить уже знакомый для неё напиток.       — Водки, — говорит, небрежно махнув рукой в сторону одной из бутылок за его спиной.       Рагнвиндр удивляется, но не противится.       — Так вы знакомы? — продолжает Чайлд, обращаясь ни к кому конкретному. Смотрит то на одного, то на другого, и улыбается так широко, что от одной этой улыбки Дилюк чувствует себя некомфортно.       Она больше не источает те ставшие привычными за эти пару часов дружелюбие или искорку веселья. Есть в этой натянутости нечто хищное, опасное, и Рагнвиндр, словно отгоняя от себя все возникнувшие раннее мысли, напоминает: Тарталья не обычный человек. Не парень с улицы, с которым им посчастливилось познакомиться. Не тот, кто мог бы понять всё то, что таится на душе у самого Дилюка.       И никогда им не стать так называемыми друзьями. В тюрьме, в принципе, сложно иметь друзей.       Одним махом Розария выпивает стопку, подвигает её обратно Дилюку и в молчаливом жесте просит добавки.       — Я сплю с его братом, — внезапно отвечает сидящему сбоку, во враждебной позе поворачиваясь одним корпусом. — А у тебя какое оправдания в нахождении здесь?       Прямолинейность с её стороны вновь подкашивает Дилюка, от чего тот чуть было не расплёскивает содержимое бутылки по столу. Шумно выдыхает, напоминая себе, что это нормально; что Розария всегда была такой. И раз уж она «встречается» с его братом, то стоит привыкнуть. Как он привык к его глупым и не смешным шуткам. Почти равносильно.       Тарталье же, по всей видимости, данность кажется так называемой шуткой. Только вот по-настоящему смешной, из-за чего он заливается, наверное, излишне громким смехом. Коротким, быстро прервавшимся.       — Просто решил навестить своего друга, — спокойный ответ слишком сильно разнится с внезапной вспышкой эмоций. Как и с мягкостью, с которой тот обращается уже непосредственно к Дилюку. — Мне уже пора идти. Напиши потом по поводу четверга, я постараюсь подстроиться под тебя.       Улыбнувшись на прощанье, Чайлд оставляет пару купюр на столе, — слишком много за предоставленные ему напитки, — и направляется к выходу из «Доли Ангелов». Его уход разит непривычной этому вечеру тишине, погружая всё пространство в тягучий, вязкий дискомфорт.       Дилюк смотрит ему вслед, провожает мельтешащий в окне мех, и только после этого обращает внимание обратно на Розарию. Та, в отличие от самого Рагнвиндра, даже не удосужилась одарить своего вроде как знакомого банальным взглядом.       Вместо этого она впивается им в лицо по ту сторону стойки, ищет ответы на все свои вопросы, но всё же продолжает молчать, не находя нужных слов.       У Дилюка, правда, за эти недолгие минуты тоже накопилось прилично.       Они знакомы с Тартальей? Что она о нём знает? При каких обстоятельствах познакомились? Почему она относится к нему с такими холодом и враждебностью? Почему тот отвечает взаимностью в подобном отношении?       Кто он такой? Как он связан со звёздами? Правда ли то, в чём он его подозревает?       Однако из него вырывается совершенно другое: тихое, наполненное скрытым переживанием.       — Где Кэйа? Почему он не пришёл с тобой?       Розария продолжает молчать. Оглядывается, словно может найти виновника данной темы рядом с собой, но лишь негромко, больше недовольно фыркает под самый нос. Не отвечает на поставленный вопрос, гнетёт своей натянутой загадочностью и недосказанностью и одним глотком выпивает вторую рюмку.       — Не связывайся с ним, — только и говорит, еле заметно кивая на соседний стул. Стойко игнорирует сказанное раннее, кидает деньги за пару шотов и в мрачном молчании покидает бар всё так же тихо и внезапно, как и появляется в нём.       Глядя на смятые купюры, Дилюк хмурится. Невысказанного в его голове становится только больше, как и нарастающего гнева в самой груди.       Если они все поголовно считают его идиотом, он докажет, что таковым не является. И не нужна ему ничья в этом помощь.