Follow Me

      Пять часов вечера — ровно столько показывает циферблат на наручных часах. Дилюк промаргивается, стряхивая с себя остатки сна, тяжелым туманом окутывающий каждую клетку его тела. Зажмуривается, раскрывает веки, смотрит перед собой на потолок.       Десять часов сна — кажется, это его рекорд за последние несколько лет.       Тягостные остатки забытых образов отходят с каждым новым вдохом затхлого воздуха. В комнате пахнет пылью, сыростью и, возможно, чем-то умершим в одной из коробок доставки, что до сих пор валяется в мусорных мешках. Всё ещё не вынес, так и стоят в самом углу. Нужно будет захватить — решает и, наконец, поднимается с промятого дивана. Мышцы ноют, одна из рук затекла — привычное состояние после каждого пробуждения, и Дилюк искренне считает, что лучше бы человечество обходилось без этой функции.       Сон. Сновидения. Трата нервов, трата сил. Моральных или физических. После каждого пробуждения он чувствует себя не отдохнувшим, а ещё более уставшим, словно все эти часы сбегал от одной известной ему опасности. От прошлого, воспоминаний: чего-то хорошего; чего-то ужасающего. Словно на его долю досталось мало испытаний, и жизнь проверяет его каждый чёртов раз, достоин ли тот просыпаться и продолжать свой путь.       Однако сегодня Рагнвиндр с удивлением замечает, что не может вспомнить миражных образов. Те оставили его, лёгкой вуалью оседая на плечах неприятным осадком. Не тянет к полу, не заставляет выворачиваться наизнанку от попыток успокоиться. Дилюк знает, что что-то было. Но и не пытается вспомнить, благодаря невесть кого за такой подарок судьбы.       Лёгкая пульсация сменяет собой привычную мигрень, и именно это заставляет Дилюка чувствовать своё тело легче обычного. Он оборачивается, облокачиваясь о спинку старого дивана, осматривает рабочее место, за которым провёл весь выходной: обводит взглядом завалы бумаг; разбросанные ручки и карандаши; какой-то мусор от перепутанных мыслей, что легче было раскидать вокруг, нежели уместить в один мусорный бак — тот и без этого забит невесть чем. Дилюк решает, что разберётся со всем этим чуть позже.       Возможно, даже не сегодня. Но обязательно когда-нибудь решит данную проблему.       Возвращается к ней он только после долгожданного для тела душа и вскипевшего чайника. Встаёт прямо перед столом, игнорируя срывающуюся с кончиков волос воду, что пропитывает ткань плеч влагой, ставит горячую кружку к двум другим, оставшихся здесь с ночи, отодвигая тем самым ненужный хлам. Садится на низкий стул, чувствуя, как из приоткрытого окна продувает лёгкий осенний ветер, освежая не только комнату, но и мысли.       Дилюк смотрит на время. До выхода из дома остаётся ещё два часа.       Возможно, не стоило отказываться от второго выходного. Возможно, в баре, несмотря на субботний завал, смогли бы справиться и без него.       И, возможно, остаться сегодня дома было бы поистине отличной идеей. Наконец-то отдохнуть, отдать это время самому себе. Но некоторое нетерпение, с которым Дилюк стремится в то место, дабы поговорить с младшим братом, не даёт толком усидеть в этой квартире.       Он бы с радостью сорвался уже сейчас, затаскивая весь имеющийся материал в папку и выкладывая прямо перед носом Кэйи. Говоря и говоря, задавая столько вопросов, сколько он бы никогда не озвучил. Однако вместо этого Рагнвиндр притягивает к себе всё, что собрал накануне, и вновь пробегается взглядом.       Ровный почерк местами скачет по строчкам, некоторые слова больше похожи на затейливый ребус, но Дилюк знает — это не мешает ему, не помешает и самому Кэйе. Красным и жёлтым маркерами он выводит самое важное, чтобы точно обратили внимание и не потерялось, и в очередной раз задаётся вопросом — как подобное возможно?       Как могут одни и те же люди, следуя одному и тому же маршруту, попадаться уже не в первый раз? Почему они, явные эмигранты, так смело ступают по их земле и очерняют её грязной контрабандой? Словно не боятся; словно знают, что им за это ничего не будет.       Какая наглая самонадеянность, с усмешкой думает Дилюк, пальцем обводя пересекающиеся маршруты их перемещений. Пункты хранения, точки сделок. Уголки губ опускаются, и он напрягается. А может, правда знают, что ничего им не будет? Может, правда уверены в том, что останутся безнаказанными, выходя сухими из воды?       «Только если… крысы?», — Рагнвиндр хмурится, переворачивая страницу и вновь натыкаясь на загадочный символ, что преследует его все эти дни. Точно так же, как и линии маршрутов, выводит контур кончиком пальца, пытаясь запечатлеть его под самыми веками. Дилюк знает его очень давно. Видел не раз. И ради этого ему пришлось перерыть весь имеющийся в закромах архив.       За эти три с половиной года он повидал многое, копался во всяком, хранил самое разное. За закрытой дверью, в месте, что должно быть обычной человеческой спальней, хранятся бесконечные коробки с архивами дел, которые, конечно же, быть у него не должны, но которые ему услужливо продолжают подкидывать.       Он бережно защищает их, словно самые настоящие сокровища, не подпуская никого — даже брата, даже дражайшую подругу. Они не должны вмешиваться в его дело, а он не обязан сообщать о том, что копирует и документирует всё, что когда-либо попадало в его руки.       Дилюк считает, что любое, даже самое незначительное, поможет ему добраться до истины в смерти отца. И именно все старые заметки о давно минувших делах напомнили о том, что он уже видел эту эмблему.       Годами раннее, ещё когда не ушёл из участка, не сдал свой жетон. Когда искал загадочное происхождение, но не находил абсолютно ничего: ни в интернете, ни в случайных записях других полицейских. Словно это — чья-то шутка, чтобы обвести вокруг пальца всех и каждого.       Потерял, упустил, как и его отец незадолго до этого. Оставляя его так и не раскрытым, повесив на него злополучное Закрыто, когда, на деле, просто более никто не хотел браться. Или боялся?       А потом они пропали. Просто исчезли любые упоминания, хотя бы что-то похожее. Залегли на те же три года, чтобы появиться вновь. Мелькали — редким пятном, слишком нечасто, слишком незаметно. И попались на очередном громком деле, что так скоро поставили в завершённые.       Дилюк тянется к телефону, в безутешной попытке найти что-то спустя столь долгое время, но выдыхает, отмечая, что времени до выхода остаётся не так много. Быстро допивает уже остывший кофе, поднимается и обещает, что сегодня обязательно всё выяснит.       Кэйа просто обязан ему дать ответы на все столь неутешительные вопросы.       

* * *

      Дилюк не любит субботы. Для кого-то это выходной, наполненный долгожданным отдыхом. Для иных — день, когда можно попробовать что-то новое, посетить те места, в которые в обычный будний день точно не нагрянешь. Некоторые, помнит он, говорили, что суббота будто бы даже созвучна со свободой, и это, по их мнению, прекрасно.       Рагнвиндр на это всегда вздыхал и хмурился. Ни разу не созвучно, ни разу не прекрасно.       Суббота — это битком набитый бар, океан пьяных разговоров и захмелевших лиц. Их всегда много — район располагающий, баров вокруг не так много, особенно столь недорогих и уютных. Дилюк не смеет отрицать, что именно из-за этого «Доля Ангелов» пользуется подобной популярностью, что говорить об авторских напитках, которые можно найти только у них?       И нет, Дилюк правда любит это место. Он помнит, как отец впервые привёл их сюда с Кэйей, позволив выпить в честь поступления на службу. Как хвалил «Долю Ангелов» и своего старого друга, что самостоятельно поднял этот бизнес с нуля.       Дилюк влюбился в местный антураж: его всегда влекли заведения, где можно окунуться на несколько десятков, а то и столетий назад. Ему нравилось незатейливое оформление, выполненное исключительно в стиле старых деревянных таверн, и даже вычурные названия напитков не отталкивали и не поднимали на смех — завораживали.       Он помнит, как долго и много задавал вопросов мистеру Чарльзу: о том, как он пришёл к этому, почему именно такое название и в чём секрет его напитков. Отмахивался от смеха отца и подстёгиваний брата, что недовольно дулся на столь яркий интерес.       — Мог бы сразу идти работать сюда, а не пытаться соревноваться со мной.       — Я не соревнуюсь с тобой, — Дилюк улыбался, отмечая плещущийся вихрь эмоций в светлых радужках сводного брата. — Я и так знаю, что лучше тебя.       Тогда Дилюк не обижался на всевозможные комментарии и упорно заверял, что никогда не променяет свою нынешнюю жизнь ни на что другое; что всегда будет рядом с ним и отцом, чтобы сохранить порядок в их шумном городе.       Он помнит блеск в глазах своего старика, горький вкус слабого коктейля и захмелевшее лицо младшего брата.       И помнит, как годами позже пришёл сюда же, понурив голову и почти моля старого друга отца, Чарльза, принять его на работу, не зная, куда он ещё мог бы податься. Скрывая за этим свои боль и отчаяния; скрытые мотивы и надежды, что именно здесь он найдёт ответы на свои вопросы; именно здесь он сможет найти способ излечить раненное сердце.       Сейчас же он может назвать это место вторым домом — безо всяких сентиментальных прикрас. Дилюк привык возвращаться сюда изо дня в день, проводить ночи за изготовлением коктейлей. Это успокаивает — со всей его неприязнью к алкоголю и чувствам, что он приносит. Привык выслушивать чью-то больную душу, что разрывается в пьяном угаре. Привык хранить чужие, в целом будто бы ненужные ему секреты.       Привык делать вид, что всё это — неинтересные ему составляющие факты, которые он, так или иначе, запоминает, цепляет и хранит на подкорке памяти, зная, что каждое слово могло привести его к ответам, что не даст самая очевидная улика.       — И не обидно такому красавчику прогорать в подобном месте в столь прекрасный день? — пальцы с излишне яркими ногтями ухватывают за обод поданный коктейль. Незнакомка смотрит из-под длинных ресниц прямо в глаза и улыбается так приторно-сладко, что хочется проехаться зубами друг о друга — точно что-то расколется.       Вытянутый из своих мыслей Дилюк на это спокойно улыбается, подставляя второй бокал стоящей рядом гостье их бара и, видимо, её подруге. В глубине души надеется, что этот случай первый и единственный за сегодняшнюю смену. Он никогда не умел нормально отказывать, как не умел вежливо отваживать от себя подобных особ.       И нет, Дилюк не совсем против подобного — во времена студенчества он принимал флирт в свою сторону и не смущался давать его же в ответ, в шутку или нет. Ему всегда было приятно подобное внимание, как и любому другому человеку.       Однако сейчас это неуместно. Не тогда, когда каждый день — это борьба с демонами, с самим собой и всеми вокруг, и единственное, на чём он зациклен — собственная цель. Желание связать свою жизнь и разделить эту ношу с кем-то глушится о боль и убеждения, что Дилюк не способен на такие жертвы.       Он пробовал. У него не получилось.       Именно поэтому упорно молчит, надеясь, что такой ответ станет громче слов. Не становится. На него продолжают выжидающе смотреть, безо всякого стыда любоваться и с тихими смешками в открытую переговариваться, словно он — очередной замысловатый предмет декора в общей картине.       Дилюк же не может их просто выставить отсюда, правда? Мистеру Чарльзу это не понравится. Он узнает и обязательно потом что-то скажет. Но…       — У этого красавчика ещё два заказа на «Полуденную Смерть» и один на «Огненную Воду», так что попрошу не мешать ему зарабатывать свои кровные на столь неблагодарной из-за подобных клиентов работе, — с боку от них падает пустой поднос, а светлые глаза начинают прожигать самую настоящую дыру в двух надоедливых особах.       Девушки вздрагивают, презренно хмурятся, но всё же отходят, не забывая пронзить всё тем же недовольством, по их мнению, виновника данной ситуации. Только после этого Дилюк выдыхает.       — Спасибо, Мона, — с явным облегчением говорит, забирая у неё лист с записями и доставая новые стаканы.       — Да что вы, мистер Дилюк! — и та будто бы меняется, встрепенувшись, и вмиг становясь мягче.       Она перебирает длинные пряди в хвостах, облокачивается на стойку и бегло осматривает зал.       — Если идти на поводу у каждого приходящего, то это место смело можно сделать борделем… Вы вообще в курсе, что в прошлые выходные какой-то доморощенный предлагал Фишль деньги?!       — Надеюсь, мистер Чарльз его выставил, — Мона на это активно закивала, и сам Дилюк отвлекается, обводя взглядом помещение.       Замечает худощавую девчушку, что собирает со столов пустые бокалы. Хмурится, но не от отвращения — больше от стоящего в помещении запаха.       — Если что-то подобное повторится — сразу сообщай мне.       Мона с благодарностью улыбается и составляет готовые напитки на поднос. Когда она скрывается меж столиков, Дилюк с неким раздражением начинает протирать стойку.       В современном обществе… это считается нормой. Однако ему никогда не понять эту самую норму, о которой так норовят сообщить на каждом углу особо умные.       Его бы воля, запрещал бы приходить сюда всем, кто не прошёл тщательную проверку. Он бы лично проверял каждого нового гостя, устраивая им открытый допрос и выворачивая карманы, чтобы не проносили ничего лишнего. Чтобы не смогли заглянуть особенно отпетые гады, что норовят испортить своей гнилой сущностью каждый уголок этого города.       «Хотя, — не без обречённости думает он, отвлекаясь на тонущий в гуле звон колокольчиков и бросая взгляд на время, — некоторых «гадов» всё же приходится пропускать по вынужденным мерам»       — Я на перерыв, — говорит Дилюк подошедшей с грязной посудой Фишль. — Если что, Мона всё знает.       Фишль хлопает большими глазами, словно не расслышала, но всё же кивает. Дилюк привык к её молчаливости, поэтому спокойно оставляет тряпку рядом с мойкой и прихватывает из-под стойки спрятанную там папку. Она спокойно умещается в широком кармане передника, позволяя подхватить свободными руками бокалы с готовыми напитками — подготовиться к приходу брата никогда не было проблемой для Рагнвиндра. Он знает, когда и во сколько тот приходит, знает, что и сколько пьёт.       Не самая хвастливая информация, понимает он, однако временами полезная. Как, например, сегодня. Не большая проблема — задобрить брата такой маленькой подачкой. Большая проблема не скривиться, когда Дилюк встречается с удивлённо-восторженным взглядом.       — Как всегда приятно удивляете, господин Дилюк, — Кэйа расплывается в довольной улыбке и притягивает к себе свой бокал с синевато-фиолетовым оттенком. Радуется, что наконец-то не треклятый виноградный сок, по глазам видно.       Не хотелось бы приносить столько восторга этому человеку, но чтобы получить ответы иногда требуется жертва.       Не дожидаясь приглашения, Дилюк садится на свободный стул и складывает руки на столе. В молчании встречается взглядами с третьим человеком, отмечая сосредоточенную усталость в блёклых радужках.       Он уже видел её — Кэйа приходил с ней однажды, возможно, не один раз. В сторону брата обычно не хотелось смотреть, и, возможно, это — единственная слепая зона для Дилюка во всём баре.       Однако он точно помнит эти глаза, криво подстриженное каре, словно всегда опущенные к низу уголки тонких губ. Ни капли радости, ни капли приветливости — и чем-то с Рагнвиндром они похожи. Только второму, всё же, в угоду работе чаще приходится притворяться.       Когда Кэйа делает глоток, он словно внезапно спохватывается, желая представить их друг другу, но Дилюк выставляет перед его лицом ладонь в немом жесте замолчать.       — Мы знакомы, — говорит, даже не одаривая брата взглядом. — Госпожа Розария, если не ошибаюсь?       — А у вас хорошая память для того, кто говорил с человеком единожды несколько месяцев назад, господин Дилюк, — кивает та без доли усмешки. Помешивает свой напиток тонкой трубочкой, не торопясь приступать. И изучает. Рагнвиндр знает чувство, когда тебя сканируют до самых костей.       Любой бы сказал, что это — некомфортно, но не Дилюк, отвечая почти незнакомке той же монетой. Долго, однако, не выдерживают оба, отводя своё внимание в сторону: Розария на коктейль, Дилюк на брата, что с интересом наблюдает за их молчаливой перепалкой.       Точно так же изучает, анализирует, как если бы привёл свою спутницу на знакомство с родителями, а не просто на работу к и без того не родному брату. И Дилюк бы посмеялся, если бы не знал Кэйю слишком хорошо. Но всё равно задумывается, подмечая, что спутницы Альбериха не держались дольше двух свиданий. Никогда.       Но Розария… Рагнвиндр припоминает, что первый раз он представлял их примерно в начале лета. Значит, они знакомы уже около пяти месяцев как минимум. Самые долгие отношения в жизни Кэйи, с некоторой озадаченностью подмечает Дилюк, в удивлении выгибает бровь.       И не удерживается от едкого комментария:       — Наконец-то в хаосе твоей жизни появилась хоть какая-то стабильность.       Кэйа смеётся, словно услышал какую-то очень хорошую шутку.       — Конечно, ведь мы с Рози…       — Просто спим, — перебивает его сама Розария, не поведя и бровью.       Дилюк уверен, что, если бы у него был свой напиток и он сделал глоток, то тотчас выплюнул бы его в лицо смущенно хихикающему брату.       Ну конечно, думает он, осматривая обоих. Что-то серьёзное и Кэйа — две далёких друг от друга планеты, которые никогда не сойдутся на одной орбите. Легче поверить в то, что земля стала небом и наоборот, чем в нечто подобное.       Пальцы невольно тянутся помассировать переносицу, чтобы отвлечься от разговора напротив — слишком бессмысленного и наполненного фальшивым смехом, словно пытаясь добавить этой ситуации ещё большей комичности. Рагнвиндр, честно, хочет просто встать и уйти, продолжить работать и забыть об этой до абсурдности нелепой ситуации, но заставляет себя продолжать сидеть здесь, слушая глупый флирт брата и то, как его совершенно незаинтересованно отваживают от себя.       И, клянётся Дилюк, он или ушёл бы, или просто заставил его заткнуться, если бы не громкая даже в этом гуле вибрация телефона по столу. Он видит, как Розария одним жестом длинных острых ногтей друг о друга заставляет Кэйю затихнуть, и отдаёт ей должное. Возможно, именно такой человек и нужен ему. Способный вовремя остановить запущенный мотор бессмыслицы и маразма.       Она не извиняется — просто говорит, что ей нужно позвонить. Ни Кэйа, ни тем более Дилюк не останавливают её, провожая до самого выхода из бара. Только когда колокольчики оповещают об ушедшей, Кэйа выдыхает и кривится в неестественно-весёлой улыбке.       — Правда она милашка?       — Какой человек — такое и окружение.       Дилюк не пытается завести новый разговор о внезапном третьем звене этого вечера, быстро выуживает из передника то, ради чего он сюда подошёл, и подвигает под самый нос брату. Возвращается к тому, из-за чего терпит этот театр одного актёра.       — Я же говорил тебе не торопиться, — Кэйа почти зло вздыхает, и не понятно из-за чего: правда переживает или подмечает тем самым, что даже в выходной его пытаются пичкать работой. Однако покорно открывает первую страницу и, отпивая по небольшим глоткам, изучает содержимое.       Всё то время, что Кэйа молча читает, Дилюк не говорит и слова — ждёт момента, чтобы начать осыпать того щекочущими под кожей вопросами. Он в нескрытом нетерпении смотрит по сторонам, оглядывает гостей, отмечает знакомые лица постояльцев.       Встречается взглядом с обеспокоенной Моной и кивает — всё хорошо. Фишль птицей пролетает мимо, разнося новые заказы и забирая пустую посуду. Не улыбается. Вообще редко улыбается, замечает Рагнвиндр. Только сотрудникам их бара и редким постояльцам — её знакомым.       Удивительное место, в который раз думает Дилюк. И люди здесь — тоже.       — Всё ещё не могу привыкнуть к тому, как быстро ты всё это делаешь, — выдаёт наконец Кэйа. Он перелистывает страницу, рассматривает выписки прошлого года и щурится, пытаясь разобрать в торопливых закорючках внятные слова.       — Если бы вы работали чуть лучше, я бы не показал здесь ничего нового.       Дилюк не удерживает в себе скопившуюся за долгое время неприязнь, на что Альберих лишь смешливо хмыкает. Не отрицает и не соглашается.       — Надеюсь, это поможет не выпустить судимого уже дважды так быстро.       — Дело закрыто, что одно, что другое, но я поговорю с Джинн о том, чтобы мы ещё раз пересмотрели его. Это будет трудно, но с этими данными мы сможем найти источник, — Кэйа кивает и тычет в одну из строчек. — Почему ты уверен, что стоит искать именно там?       — Я не уверен, — признаётся. — Это догадка.       — Как и о том, что они связаны?       Дилюк соглашается. Переворачивает страницу на другую сторону и показывает на один из абзацев, после — на фотографию рядом.       — Не могу быть точным, но мне кажется, за всем этим стоит кто-то один, — он ведёт от одного фото к другому, ждёт, пока Кэйа в согласии хмыкнет и закончит изучать предоставленное. Только после переворачивает страницу и указывает на собственный рисунок, делая вид, что не замечает дрогнувших пальцев брата. — У них всех был один символ. Я уже когда-то пытался найти что-то на них, но это не увенчалось успехом. Тебе не знакомо?       Ответа ему не приходит — Кэйа стойко молчит, прожигая рисунок взглядом единственного глаза. И Дилюк видит, как тело того на мгновение напрягается; как бровь смещается к переносице, а губы стягиваются в тонкую полосу. Словно он… напуган?       И Рагнвиндр искренне верит, что видел это — страх во взгляде напротив. Лишь на мгновение, жалкую секунду, после которой Кэйа стирает все эмоции с лица. Делает вид, что изучает, притворно хмурится в задумчивости. Цепляет очередной клоунский образ, отрицательно качая головой и наконец обращая внимание на старшего.       — Впервые вижу, — говорит, закрывая папку. Тянет на себя, убирает в сумку, которую, кажется, не оставляет никогда.       — Кэйа…       — Это может быть просто рисунок, ничего не значащий. Просто звезда. Кому не может прийти в голову нарисовать что-то подобное от дури? — и пожимает плечами, но всё же смотрит в самые глаза. — Я обещаю разобраться в этом. Мы проверим дело ещё раз, учитывая твои заметки. Извини, что заваливаю тебя работой.       Кэйа делает ещё один глоток и вытягивается, опираясь о стол.       — Так ты нашёл что-то, что может помочь тебе самому?       Вдох. Выдох. В этом весь Кэйа — всегда был таким. Но именно сейчас Дилюк чувствует, как закипает. Это — то самое, что могло бы помочь ему. Ответ на вопрос, возможно, приблизил бы его к столь нужной правде, которую он видит на самом дне души напротив, но которую от него скрывают.       Не лезь — буквально кричит чужой взгляд. И Дилюк не согласен.       — Что это за символ? — Рагнвиндр игнорирует все сказанные ранее слова. Он напирает, точно так же приближается, упираясь грудью в сложенные на столе руки.       — Я же сказал…       — Ты знаешь, — почти шипит. — Если ты правда хочешь помочь и дать мне долгожданный кусок мяса, то прямо сейчас скажешь, как это всё связано. Ты знаешь, что это связано, точно так же как знаешь, с кем это связано. Я знаю — ты не такой тупой, каким притворяешься.       — Это дело полиции…       — Это моё дело.       Кэйа не отвечает — молчит и пристально смотрит на брата. Повторяет его позу, приближается почти к самому лицу, и Дилюк видит яркое пламя гнева, тщетно скрываемое за показушной улыбкой.       — Это — дело полиции, господин Дилюк Рагнвиндр, а так как вы являетесь лишь обычным гражданским, вас это не касается. Не суй свой нос туда, куда не дозволено, и не смей грызть руку, которая тебя кормит.       Последние слова он буквально выплёвывает, и Дилюк даже теряется — ещё никогда Кэйа так открыто не выливал на него негативные эмоции; так открыто не говорил об их взаимодействиях. О подачках, которые тот кидает ему в надежде, что это не поможет ему — успокоит. Дилюк знает, ради чего всё это, сколько бы сам брат не скрывал данность за сладкими речами о помощи. И только сейчас…       Словно приходя в себя Альберих отстраняется. Прикрывает веки, выдыхает, отпуская от себя все напряженность и агрессию. Условно извиняется и поднимается с места.       — Выйду покурить, — и снова улыбка, словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.       Колокольчики тонут в общем гуле, но Дилюк их почти не слышит. Уши закладывает подступающей истерикой, и он правда пытается держать себя в руках. Не хотелось бы напугать всех гостей и сотрудников внезапной вспышкой гнева. Как не хотелось бы потом объяснять мистеру Чарльзу, почему мебель в баре переломана, а бедолаги, попавшие под руку, уезжают на машине скорой. Не хочет, чтобы в свой выходной брат закреплял на нём наручники и увозил в треклятый участок для допроса о случившемся.       Вообще ничего не хочет. Только правды.       Дилюк несколько раз сжимает и разжимает кулаки, дышит под счёт, и только на двадцатом поднимается с места.       Просить Мону дать ему передохнуть не приходится — она видит, в каком тот состоянии, и сама просит его немного отдохнуть в подсобке. Дилюк безмолвно её благодарит и скрывается за дверями служебного помещения.       Проходит мимо деревянных ящиков с вещами сотрудников, мимо небольшого столика и графина с водой. Мягкий диван остаётся за спиной, и взгляд скользит по двум дверям. Левая — склад с запасами, правая — кабинет самого Чарльза. Дилюк выуживает дубликат ключей и спокойно проходит, щёлкая выключателем.       Ему не нужен отдых — ему нужны ответы. Уже не важно, как он их получит и на какие вопросы. Кэйа ему их даст.       Дилюк раздраженно усмехается, усаживаясь за компьютером и выводя на него шесть небольших окошек с камерами. Пробегается глазами по каждой, пока цепляет на голову наушники, и щелкает дважды по угловой слева, выводящей на чёрный ход «Доли Ангелов».       «…поэтому ты зря переживаешь», — Дилюк улавливает тихий голос Розарии. Выкручивает звук, но понимает, что звук всё равно будет тише желаемого — те стоят на самом углу, слишком далеко для того, чтобы можно было чётко расслышать сказанное полностью.       В подтверждение этому Розария что-то говорит, но Дилюк может уловить лишь обрывки фраз. Она затягивается тонкой сигаретой и хлопает стоящего рядом Кэйю по плечу.       — Это просто догадки.       — Ты же знаешь, что если он захочет — узнает всё, и даже я могу ему в этом не помогать! — Кэйа это почти шипит, но слишком громко, чтобы простучать словами в самых висках.       Дилюк почти улыбается. Тот слишком хорошо его знает.       — Чем ты думал, когда давал ему это? Ах, впрочем… Не отвечай, я знаю.       Розария стряхивает пепел и вынимает телефон из кармана брюк. Но не успевает сделать хоть что-то, как Альберих выхватывает тот и убирает к себе.       — Не пиши ему.       — Он может помочь.       — Этот алкаш только усугубит ситуацию!..       — Этот алкаш, — Розария делает акцент на втором слове и, совершенно не стесняясь, лезет за своим телефоном, — вытаскивал тебя из самой большой задницы. Ты растерян и боишься. Разве в этом состоянии ты не приходишь к «этому алкашу»?       — Венти всё только испортит.       — Ты даже не попробовал.       — Нет, — Кэйа выкидывает окурок за мусорный бак. У Дилюка дёргается нижнее веко. — Я сам с этим разберусь. Если больше не давать ему намёков, он потеряет след. У него нет связей в этом, он не доберётся слишком близко.       — А если доберётся?       Розария поворачивает к нему голову, смотрит в самые глаза. Дилюк прижимает наушники к голове с такой силой, что жесткие участки больно давят даже через мягкие защитные подушечки. Думает, что уже упустил нить разговора, но вздрагивает от холодной дрожи по спине, когда слышит:       — Тогда я убью его.       Рагнвиндр пропускает момент, когда Розария докуривает и они вдвоём возвращаются в «Долю Ангелов». На какой-то момент он, кажется, даже забывает, что нужно дышать, а потому делает слишком резкий вдох и почти закашливается. Снимает наушники, смотрит перед собой на экран, замечает, что они уже зашли и вернулись к столику. Разговаривают, и Кэйа даже смеётся, словно и правда вышли просто покурить. Словно не было всех этих разговоров, угроз и предостережений.       Словно Дилюку всё показалось.             Убьёт… кого он убьёт?             Что такого они все скрывают?       И почему Дилюку нельзя об этом знать?       Откидываясь в кресле, он поднимает голову кверху. Смотрит на узоры, что создало дерево, обводит подделанную под старину лампу в самом центре. В комнате стоит жёлтый полумрак, и темнота из углов будто бы подкрадывается со спины, противным скрежетом шепча всё больше и больше вопросов, вытекающих один из другого.       Дилюк невольно посмеивается. Вот уж не думал он, что всё это приведёт к подобному.       Выпрямляясь, открывает верхний ящик. Выхватывает сложенные там листы, ручку из стакана по правую сторону от монитора. Отматывает запись, вслушивается в каждое сказанное слово и записывает — всё, что слышит, что может выцедить.       Черкает толстые линии под фразами, помечает самое важное и хмурится, подчёркивая имя тремя чертами. Всматривается в него, перечитывает, даже отматывает, чтобы ещё раз послушать. Не могло же показаться?       Венти.       Тот самый Венти, что приходит к ним в бар по понедельникам, когда ни один нормальный человек не приходит? Тот самый, что напивается, словно в последний раз, поёт во всю глотку и несёт несусветный бред о далёких мирах? Что похож на малолетку, но может потягаться в возрасте со всеми работниками?       Он точно думает о том самом Венти?       Дилюк хмурится. Делает ещё одну черту под именем и выводит рядом «вечер понедельника». Поднимает взгляд к экранам, наблюдает за гостями — двумя людьми, что продолжают прожигать ночь субботы так, словно всё хорошо.       Ничего не хорошо, думает Дилюк, и печатает сообщение Чарльзу насчёт очередной незапланированной дополнительной смены. Складывает исписанные листы, пряча их в складках передника, озирается по сторонам, словно и здесь его могут отследить; словно кто-то уже знает, чем он занимается.       Паранойя закладывает уши, и Дилюк тянется, чтобы стереть записи о случившемся. Они ему больше не нужны. Не будут нужны и хозяину этого места — Рагнвиндр в этом уверен.       Это только его проблема, решает он. И если ему для достижения правды придётся отдать жизнь — что же, он готов поставить такую жалкую цену на кон.