Бамбук, склонившийся под тяжестью снега

У Сёко пропала ее безмятежная улыбка — руки дрожали, силы истощались, усталость подбиралась бегом. Вернувшаяся Сохо сразу же нашла подопечную и оценила ее состояние, объявила, что с проклятьем уже справились, и наказала отдохнуть, с остальными ранеными разберутся другие, нет нужды студенту первого курса настолько перегружаться. Это была практика, привычная для техникума, когда наставник цепляет детей с собой на задания, раскрывая их способности в экстремальных ситуациях, подстраховывая и знакомя с сильными проклятьями не через учебники с историческими сводками и схематическими рисунками, а напрямую. Из-за особенности техники Сёко ей не было смысла бегать с оружием и изгонять, по крайне мере Сохо не видела в этом смысла — если твой талант быть поддержкой, стоит развивать это, становясь не менее ценным элементом в шаманской цепочке. Зашедшую в свой кабинет наставницу директор сначала нагрузил утренней бухгалтерией, отсчитал по поводу методов ее работы, что было уже привычным делом, затем — дал поручение: отправиться вместе с учениками на подмогу шаманам, изгоняющим проклятье особого ранга. Сохо не стала брать ни Сатору, ни Сугуру, так как все внимание перед экзаменами хотелось сосредоточить на Сёко, которая, несмотря на факультативы, по-прежнему оставалась незаметной на фоне экспрессивных однокурсников и оттого мало вкладывалась в обучение и терялась, когда речь шла о ней самой. Напряженная и уставшая Сёко никак не выдохнула и не расслабилась, когда все закончилось, потому что для нее ничего еще не закончилось: раненные оставались, ответственность за чужие жизни, так разом набросившаяся на плечи, душила тяжестью и прогибала к земле. Сохо, чьи слова про отдых игнорировались, пришлось взять ее за руки и силой отвезти подальше — на ступеньки перед закрытым продуктовым магазином, где не воняло гарью и пережеванным мясом. Сёко молчала, концентрировалась на циркуляции проклятой энергии и пыталась заставить ее течь мерно и не скукоженно. Сохо молчала в ответ. Закурила и присела рядом. — Ты молодец, — кратко вывела вывод Сохо и затянулась; дым вышел через ноздри и упал на темную улицу. Слова оглушали громкостью значений. — Твои физические данные плохи, в контакте с проклятьями ты теряешься, мне кажется, тебе стоит развивать обратные техники. Редко кому вообще дается изучить это, в особенности — лечить других; в еще большей особенности — такие тяжелые увечья. Мне кажется, тебе стоит остановится на этом, так ты действительно проживешь дольше меня, как я и обещала, если хочешь остаться в шаманском мире. Сохо, пока говорила, не отрывала глаз от профиля Сёко — ее брови то хмурились, то поднимались, и было совсем непонятно, о чем она так задумалась от услышанного. — Сохо-сенсей, — тихо позвала и повернула голову, — можно? Девочка указала на пачку с сигаретами, так небрежно положенную между ними на ступеньку, и Сохо ответила совсем не допустимо для должности, которую принимает: — Да, можно. — Это должно… успокаивать? — В некотором роде. Первая сигарета для Сёко прошлась с кашлем и головокружением после настоящего затяга. Впоследствии они курили почти на равных — пятнадцатилетняя и двадцативосьмилетняя. — Ты на летних каникулах поедешь домой? — Мама зовет съездить с ней на Окинава, поэтому я уеду сразу после сдачи экзаменов, — поделилась Сёко и выдохнула струйным дымом. — Сатору очень хочет остаться в техникуме. Неужели у него все так плохо дома? Даже жаль его. Сохо была рада, что ученица отошла и теперь вновь болтала с ней о темах, свободных и легких, которые они поднимали, сидя в конце факультативов в белесом кабинете с молекулярными моделями. Но мираж прошел при вспоминании о семействе Годжо — японское деревянное зодчество, громкое отстукивание бамбуковой трубки в открытом саду и поломанный покров помады на губах свекрови. Годжо — не рвотная мерзость, а — цинковые белила. — Вы останетесь? — Придется. — Видимо, еще и поэтому Сатору не рвется домой. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Сохо, хоть и прекрасно все понимает без этих глупых уточнений. — Так он втрескался в вас. Сёко похлопывает себя по коленкам и уходит, Сохо остается наедине с безобразной истиной: это замечает не только она; а если замечает не только она, значит, это может оказаться действительностью. Сигарета давно истлела, и исчезнут ли чувства Сатору, непрошенные и простосердечные, так же, как пепел в продолговатой луже? — собирала в мозги в кучу только для решения этого вопроса. Ей бы не хотелось разбирательств с подростковой влюбленностью, которая не может иметь причин и срока, но и отмахнуться от этого, как от летней мошкары, невозможно. Сатору подавал сигналы неумело и наивно открыто: пораньше вставал перед занятиями и провожал до учебного корпуса даже тогда, когда дожди перестали яростно срываться с неба; придерживал двери; напрашивался в гости, стоя с тетрадкой А4 и искусно сочиняя про непонятные темы. Он не знал, чего хочет добиться конкретно, просто-напросто делал то, что позволило бы быть с Сохо-сенсей подольше и поближе, а Сохо-сенсей давилась вниманием, никак не меняя изначальную модель поведения и не останавливая юношеские порывы. Никто не кричал: «Старт!», никто не кричал: «Стоп!». Она воображала, что было бы, будь ей вновь столько же лет, сколько Сатору — головокружительные пятнадцать лет, внутренний и внешний мир изучаются по-новому, от сладкого и молочки рассада прыщей, все чувства упираются рыбьей косточкой в горло, простые вещи усложняются, сложные отлетаются легкомысленным отмахом, нет флера меланхоличности и раболепия перед судьбой. Возможно, звезды расписали, что ей суждено быть с кланом Годжо — возможно, в некотором роде это проклятье, учитывая историю ее семьи, и Сохо бы сошлась с Сатору куда естественнее, чем было с Ичиро. Подростком она была ярче, звонче, с Сатору ее бы пределы громкости расширились, но в реальности, не в воображении: ей двадцать восемь, они не ровесники и нигде не равны. Конечно, у нее уже нет претензий к прошлому, которое неизменно, только к настоящему и будущему. Отчеты, задания, проверка домашнего задания, составление расписаний, разработка учебной программы — бред по сравнению с подготовкой к полному исчезновению из шаманского мира. Сохо хочет остаться человеком, именно об этом просил ее Ичиро — и, конечно же, просил передать эту философию младшему брату. Сильные люди, ставшие таковыми от природы, должны помнить, что они люди, а не льститься сравнением с Атлантом. — Сохо-сан! — ее зовет один из шаманов первого ранга с катаной и истрепанной ветровкой. — Извините, — сконфузился, думая, что помешал уединению, и остановился в трех шагах от девушки, скурившей четыре сигареты подряд, — потерял вас из виду. Вы можете со своей ученицей идти, с последствиями мы справимся сами. Благодарю за помощь, эта поддержка очень ценна. Никогда не чувствовал такой прилив сил. Если Сёко поддерживала раненных, Сохо — пользовалась нагинатой и прикрывала тылы. Своей техникой починяла разумы товарищей, заставляя выходить за физические пределы и игнорировать травмы. Прежде чем уйти она поднялась, чуть поклонилась и учтиво сказала: — Благодарю за выдержку.       ПОЕДАНИЕ.МР4 — Сохо-сан, вы же останетесь?   — А нужно?   — Я же обещал, что позабочусь о вас, если с братом...   — Ты слишком молод, чтобы брать на себя такую ответственность. Пожалуйста, забудь меня, и я уйду без сожалений. Со мной все будет нормально. Солнце пыхтело в оранжевых красках, в исполосанных синевой облаках, Сатору держал маленький горшок с кактусом и передавал в качестве подарка. Конечно, он знал его значение по языку цветов, понимал также, что об этом осведомлена Сохо-сенсей, что она не обидится, поймет шутку и улыбнется. Она улыбнулась. — Чтобы в вашей квартире было уютнее, — официально заявил и вложил горшок в протянутые руки. — Давно пора обжиться! — Спасибо. Сохо отошла от двери, пропуская Сатору в квартиру — это, скорее, движение, зашедшее в привычку. Они стали дольше и чаще сидеть на бежевом диване, и, если бы это происходило в позднее время, считалось бы чем-то непристойным, за гранью, а так — утром или поздним днем, после занятий и обеда. Сохо старалась относиться к предполагаемым чувствам мальчика, которые со временем должны растаять и преобразоваться в уважение и симпатию, аккуратно, без взрыва раздражений и недовольства. Кактус — на стол. — Вы на задания ходите с этой штукой? — спросил Сатору, указывая на чехол, оставленный у порога, с нагинатой. Сохо с Сёко вернулись только что, она еще не успела убрать снаряжение в шкаф. — Вы, кстати, проверили мою домашку? Круто, да? Осталось только сдать все экзамены на сто баллов, и я идеальный ученик, а это значит... — Я помню про наш уговор, Сатору, — отвечает Сохо и проходит на кухню, открывая верхний шкафчик и вытаскивая две кружки: одну — прозрачную, свою, вторую — белую, с гравюрой петуха, купленную на новый год. — Все в силе, не переживай. — Чан, — поправляет. — Что? — Из-за недосыпа сразу не понимает. — Ах, да. Я помню про наш уговор, Сатору-чан. Так лучше? Он садится на диван, поворачивается к Сохо, чтобы наблюдать, как она заваривает чай, как ее спина, обтянутая майкой, принимает утренние блики. Бурлит чайник, шипит кипяток, существует ли идиллия в эмоциональном беспорядке? Окна открыты, ветер треплет занавески, волосы-игогуса, пар и увлекает в сон. — Давай лучше что-нибудь посмотрим, задание меня очень утомило, хочу расслабиться и забыть на какое-то время о существовании проклятий. — Мне нравится ваш вкус, хоть я его и не очень понимаю, — говорит Сатору, уже перестав расспрашивать Сохо про прошлое, задания, техники, с недавних пор его увлекает раскрытие сенсея с человеческой стороны, а их уговор — приятный бонус, — поэтому включайте, что хотите. И могу сделать массаж спины, если хотите. Два звона: Сохо смеется, ставит кружки на низкой стол. Сатору меняет положение, когда она садится; садится на место, которое занимала, когда он гостил в первый раз — на фоне бурлящих дождя и грозы, когда он заранее предупредил однокурсников, что занятий не будет из-за непогодицы, а сам убежал в толстовке и без очков, чтобы поймать — буквально — не только Сохо, но и момент сближения. Сёко и Сугуру стали о чем-то шептаться — мальчик головой ничего не понимал, а телом горел и потел от дикого, диковинного волнения. — На самом бы деле хотела, — задушено признается, и сама себе начинает разминать плечи. — Так давайте. Если Сохо разрешит, то они перейдут слишком явную черту, поэтому она качает головой в стороны и достает пульт от телевизора, спрятанного под подушкой. Ничего не объясняет при отказе, надеясь, что Сатору со временем додумается сам. Чай, кассета с фильмом девяносто пятого года, летняя теплота и усиливающаяся сонливость. Оба хотят спать, у обоих — недосып, но Сатору не уходит и Сохо его не прогоняет. Он засыпает первым, неудобно сложившись на диване и часто от этого прерывая сон. Становится тихо — никто больше не трещит, не перебивает вопросами-уточнениями насчет персонажей и сюжета, пробивающие голубые глаза закрыты. Сохо пододвигается поближе и потягивает Сатору за футболку; тот легко поддается и кладет голову на чужую макушку — так засыпает и она, на плече, с согнутыми коленями. Через черту не перейти, но она постепенно размывается сама, не перепрыг, не бег — медленные шаги; подростковая влюбленность, подобно инфекции, распространяется воздушно-капельным путем, и даже Атлант может почувствовать спокойствие посреди распускающегося, мягкого утра. Кошмары — созревшие волдыри с плескающейся тканевой жидкостью; они редко приходили к чувствительному на проклятую энергию Сатору, и, если приходили, предупреждали об очередном всплеске негатива в стране. Обычно он даже не мог припомнить, что ему снилось: засыпал — просыпался, все происходило по-естественному быстро, особенно учитывая, что весь месяц он допоздна сидел за учебой, оттого спал мало и очень крепко. На этот раз — да, кошмар, тягучий и липкий, как мед, резной и пыльный, как забытая книжная полка. Он не был примитивным, сухим, не было ни темноты, ни страшилки-пугайки — зимний полдень, Сатору шесть лет, напротив сидит его старший брат, погибший слишком рано. Они — единокровные, разница в двенадцать лет, Сатору знал, что после его собственного рождения начались споры о наследовании титула главы. Тем не менее, их отношения всегда были теплыми и полны поддержкой — идеальные между двумя близкими, хоть и родными лишь наполовину. Почему-то воспоминания о нем были полны неразберихи, пробелов, Сатору даже не помнит, как оплакивал его, из-за чего чувствовал необоснованную вину и образ Ичиро приобрел гнетущее, тревожное, что-то скрывающее за собой. В кошмаре, ставшим таковым не из-за образов, а из-за обстановки, настроения окружения, его лицо не имело ни глаз, ни носа, ни рта — гладкое, белесое полотно. Откуда доносился голос было непонятно, но слышалось следующее: «Я тебя кое с кем познакомлю. Ее зовут ». Маленький Сатору пытался одергивать руки, ему хотелось сбежать, — а брат крепко держал и насильно оставлял на месте. Тревога развивалась, сердцебиение учащалось. Как будто брат врет, пытается утянуть с собой, но Сатору все же вырывается и убегает, треща деревом под ногами. «Ты все равно пойдешь со мной».

Пол надламывается, как лед над рекой, и ноги проваливаются в черную жижу, бьющую студеной болью. Сатору лопает волдырь. Сатору просыпается — резко, с непониманием, где находится сейчас, и с не проходящей тревогой. Сохо-сенсей сидит достаточно близко по левой стороне и смотрит успокаивающе и понимающе. Четкие черты лица, лето, желтый цвет, телевизор выключен. — Все хорошо? — спрашивает она в своей заботливой манере и кладет руку тыльной стороной на его лоб. — Плохое приснилось? Сатору ловит ее руку, отстраняя от себя, но не отпуская. Массирует большим пальцем подушки у ладоней Сохо и потихоньку нормализуется: дышится уже не так тяжело, а навязчивая идея побега, так плотно приложившаяся к мозгу во время кошмара, стала отлипать. Все хорошо, несмотря на то, что он не дома, он чувствует безопасность и приливы спокойствия; он чувствует дом и желание держать руку сенсея дольше. — Выспись перед экзаменами, ты уже все долги закрыл, — советует Сохо. Он кивает и нехотя встает. Шея затекла. Когда возвращается в общежитие, залетает в свою комнату и громко хлопает дверью. Сугуру, который еще в окне заметил Сатору, топающего не по тропинке, а по неухоженному газону, и ауру великодуманья, заходит к нему без стука и с вопросом: — Что у тебя случилось? Сатору не хочет делиться своими запутанными мыслями и делает вид весельчака, отмахивающегося от всех проблем. — Ничего! — но сказанное получается нервным, и Сугуру, почесав затылок, не уходит. — Ну-ну, не горячись. Где был? — Хотел прокатиться на автобусе и заскочить за лапшой быстрого приготовления и «Pocky». Еще и Сёко просила ей что-то там накупить: целый список отправила смской. — Пакета я не вижу. — Так я же сказал, что хотел. Я же не сказал, что действительно съездил и накупил ей бесполезных безделушек, которыми она хочет поднять себе настроение после задания. — Понятно, значит, опять докучал Сохо-сенсей? Сугуру стоял около двери и шкафа с открытой верхней дверцей, а Сатору — сидел на крутящемся стуле и баловался с высотой сидушки. Резко прекратил, выпрямился и ртом шумно выдохнул. — Я не докучаю. — Она просто из вежливости тебя не выгоняет. Прекращай. Она все-таки наш сенсей. — Я ничего такого не делаю, чтоб прекращать! — еще раз возражает Сатору и ладошкой хлопает по подлокотнику. — Ты понимаешь, что я имею в виду. Но вот я, например, не понимаю, что ты хочешь этим добиться. — Я устал. — Сатору встает. — Сегодня выходной. Я собираюсь весь день проспать. Выйдешь или останешься напевать мне колыбельные? — О да, еще и подушки тебе подправлю, одеялом накрою, — ерничает Сугуру и открывает дверь. Прежде чем уйти бросает напоследок: — Давно перестал скрывать свои очаровательные глазки под черными линзами, или это только ради Сохо-сенсей? — Нет, ради тебя, придурок! Сугуру хихикает и успевает прикрыться дверью от летевшей в него подушки. СТРЕЛАВВИСОК.мр4 Сохо, сколько себя помнит, понимала, что ее проклятая энергия — не просто пружинистая материя, которая молчит и действует по указке; она — живая, целеустремленная, говорливая и жадная, полностью олицетворяющая владелицу. Сохо всегда хотелось освободить ее из тела и удовлетворить первичное желание владеть, но мать запрещала и всегда держала в строгости. При поступлении в техникум, где было свободнее и наставники пока не знали про все особенности учеников, она попробовала сделать шаг к исследованию своего потенциала, и первой полноценной жертвой стал однокурсник — Кадзутака Коно, спортивный, в очках, приятный, полиглот. От него пахло чистым бассейном и мылом. Они часто собирались в библиотеке, изучая языки или прячась во время большой перемены с купленными бэнто. Сохо собиралась несколько недель и, когда собралась, выждала подходящий момент и дотронулась до виска Кадзу во время их уединения. Первое долгое и плотное подчинение запомнилось крупными эмоциональными брызгами и соленым послевкусием. Все, что бы ни сказала (приказала) Сохо, Кадзу выполнял, полностью забывая про внутреннее «я». Сначала это было забавно, весело, Сохо горела от ощущения силы и власти, а потом — а потом к ней подошел Ичиро Годжо и повел за собой, взяв под локоть. Приведя к торцу учебного корпуса, он отпустил и начал тяжелейший для выслушивания монолог: — Пока ничего не говори, дай высказаться. — Сохо смущенно сложила руки за спину и перестала дышать. — Мне всегда казалось, что ты что-то скрываешь — явно неумелые взмахи нагинатой это не все, что ты умеешь. И я долгое время не мог тебя раскусить. Когда же понаблюдал за вашими последними взаимодействиями с Кадзу-чаном, я наконец-то понял. Она начала дышать под речь Ичиро, грамотно выстроенную, — отрывисто и резко. Опровергнуть, сбежать. Это совершенно не то, что она хотела бы от него услышать. — Прежде чем делать какие-либо выводы, я собрал необходимые материалы. И теперь, имея более-менее полную картину, говорю, чтоб ты прекратила. Сохо мечется взглядом по дальней болтающейся по ветру листве и топчется на месте. — Ты же понимаешь, что я имею в виду? Если тебе нравится Кадзу… совершенно необязательно было его «подчинять», чтобы он ответил на твои чувства. Да, он определенно заметил, как Сохо манипулировала сознанием Кадзу, вызывания в нем ложную любовную симпатию к себе, но Ичиро ошибся: причина была другая. Подростковый ум девочки подкинул идею привлечь внимание Годжо, в которого она была сладко влюблена, через ревность, — но ревность он не испытал, лишь обеспокоенность за сокурсников и увлеченность загадками. — Ты умеешь влезать в чужой мозг? Это очень… впечатляюще. Сохо возвращает взгляд к Ичиро — выглаженная рубашка, школьные брюки, волосы цвета сверкающего снега и «это очень… впечатляюще», вышедшее не с осуждением или опаской, а с уважением. — Ичиро, — она зовет его по имени, и взгляд опять бежит в сторону, — ты неправильно понял… но только некоторые моменты. В остальном ты прав. Прошу об этом не распространяться. Почему-то будет лучше, если об этом будет знает малое количество людей. Говорить, дышать, держать зрительный контакт — невыносимо тяжело. Пытается, пытка. И, по всей видимости, Годжо так же нелегко дается их диалог — он вздыхает и прячет руки в карманы брюк. Все так же открыт, но далек. В кого действительно хотела залезть Сохо, так это в него, и она понимает: никогда не позволит себе исполнить желаемое. Не из-за того, что он теперь знает про ее технику, и не из-за того, что он сильнее Кадзу и его нельзя будет так просто отвлечь, обмануть — Ичиро она хочет изучить самостоятельно, знать то, что он позволяет, и смиряться с тем, что с ним она никогда не почувствует себя Сильнейшей. Перед ним она, скорее всего, всегда выглядит глупым, нашкодившим подростком, который необдуманно использует свои опасные способности на окружающих. Он — взрослее, ответственнее, готовый разобраться, помочь. — Ну-ну, Сохо-сан. — Ичиро улыбается и задиристо добавляет к ее имени уважительный суффикс, направляя ее состояние в куда более спокойный сток. — Давай обговорим это все позже, мне куда интереснее: знаешь ли ты, как это прекратить и какие будут последствия. Сохо не знает. Знает поверхностно и то — не представляет, что будет с Кадзу после такого непрерывного и долгого подчинения. — Все будет хорошо. — Понятно, — кивает, — пожалуйста, больше не ври мне. Когда Сохо разорвала цепь, ее охватила слабость, тошнота и паскудное чувство вины. Небесный свод свалился и придавил тяжестью к деревянному полу техникума, на который впоследствии девочку стошнило — белые рисинки с желудочным и апельсиновым соком, замешанные со слизью, ударились об поверхность лениво и громко. Сохо зарыдала, закрыв лицо руками, и не вставала с места, пока ей не помог Ичиро после того, как подхватил упавшего без сознания Кадзу и уложил на сложенные вместе стулья. Он помогал всегда, во всем и всем. А Сохо продолжала врать — всегда, во всем и всем.