Плен

      Тускло горела керосинка, полы поскрипывали от шагов, разговор беззлобно шел своим чередом. Одно не нравилось летчику: Хикокс постоянно хотел его напоить.       Странно, что его вынудили побриться сегодня. Неровная серая щетина и обвисшие патлы, оказалось, старили его лет на двадцать. С удивлением заметил он в зеркале какое-то дикое животное. И хотя щетина была чисто выбрита, а шевелюру обкарнали, два сумасшедших ввалившихся глаза хитрым блеском смотрели в ответ. Они, эти глаза, словно знали что-то, что он сам позабыл. Они что-то планировали и подергивались от нетерпеливости, от чего Фогелю было неуютно смотреть себе в лицо. Под кожей его спрятался какой-то чужой человек.       "Humour me," — вдруг заявил Хикокс, встав и произведя невесть откуда толстую стопу сложенной черной одежды. Развернув ее летчик обнаружил китель и брюки какого-то оберлейтенанта из танковой дивизии. Кроме погон на них не было других отличительных знаков, не было дыр и следов крови. "Повесили," — заключил он, перебирая пальцами плотную ткань. Либо же хорошенько отмыли и заштопали.       "What should i do?" Лейтенант недвусмысленно указал на форму и сделал такой полуторопливый жест, мол, надевай. Фогель долго думать не стал: извернулся всем телом и послушно принялся сбрасывать с себя одежду. На него пялили какое-то время, потом глаза отстали, видимо помятости тела не понравились.       Форма села туго, но это даже и хорошо. Низкие ботинки, поясной ремень, подтяжки, фуражка, этот странный косоворотный китель. Тут же Хауптман собрался, уплотнился и выправил плечи, вспомнив, что он дохуя важный офицер. Снова стал на человека похож, правда часов не хватало, без них еще свербило ощущение, словно он забыл надеть штаны.       Пригласили сесть, он и сел, привычно поправляя ремень. У британца загорелись глаза, он с интересом пододвинулся ближе и пристально осмотрел его всего.       "This is from tank officer. She's not my rank," — невинно заметил летчик, которому стало неловко. Не его это форма и не его право в ней сидеть.       "As i said, you'll have to humour me for some time. A sort of game," — потупившись объяснился лейтенант. Летчик невозмутимо потянулся к рюмке. Пока печень не лезла через дыру в боку, все было хорошо.       "Did you know this man?" — рассеянно брякнул он и, закрыв опять глаза, почувствовал, будто снова дома сидит после вылета и губит с фляги, и на дворе глубокая черная ночь, и ведомый сопит на диване, потому что дойти до койки не было сил, и сам он скоро уснет за столом беспокойным чутким сном.       "No, he was some sort of an SS officer, we didn't keep him".       "Good uniform, almost new".       Хикокс не ответил, руки его дошли до ворота чужой рубашки и напряженно поправили верхнюю пуговицу, подтянули галстук ровнее к горлу. Фогель насторожился, но глаза оставил закрытыми. Поправили лацканы, шершаво прозвучали чужие пальцы на грубой шерстяной ткани, поправили каждую пуговицу, затем какой-то звук обозначил движение, и он раздраженно разлепил глазенки.       Брит поднес лицо прямо к форме, с интересом вдыхая, помимо химического запаха мыла, кислый запах грязи и пота, которые как родные стали проникать под ткань. Еще что-то скрывалось в ее складках: отголоски гари, пороха и бензина, затихающим хрипом доносившиеся далеко из-под железной брони.       Летчик хотел бы спросить, что он делает, но упрямо продолжал молчать. Плечи сковало судорогой, глубокие взрытые ухабы разворачивались в темноте, гусеницы ритмично клокотали звеньями. Как же он умер? Что видел? О чем думал? Ждал ли его кто? Чуть приподняв рюмку, он выпил за танкиста, неуважительно по-человечески представляя, что сам танкист ее и пьет.       Боже, во что он превратился? Такой ли жизни хотел? Смерть была в ходу за гроши, а жизнь стоила все больше. Нравилась ли ему перспектива быть трофеем? Трофеем добровольным, который в силу своей природы не мог отказаться от обещания снова подняться в небо. Нет, но с этим можно было жить, и утешать себя тем, что он был на правильной стороне истории. Слишком далеко уже залез, слишком привык тут. Он был солдат, оправится! Все эти побеги и бесполезное брыкание нельзя было так просто пустить по ветру. Пускай лейтенант вертел им как куклой, и хуй бы с ним.       Британец опустился на корточки, поправляя поясной ремень. Машинально летчик повел коленом в сторону и уловил крупицу смущения в благородном лице своего надзирателя. Ах, это была не насмешка вовсе: ему было стыдно от молчания.       "Что вы делаете, лейтенант?" — поинтересовался Фогель, прихватив того за подбородок. Краска смущения чуть проступила на чужих ровных скулах. Какой-то жар вдруг надул пальцы.       "Я просто помогаю," — пролепетал прежде статный и сдержанный британец. Летчик угадал, переключившись на немецкий, и с облегчением это понял.       "Странные у вас игры," — заискрилось что-то лукавое, как шампанское на языке. Птичьи лапки приземлились в веере морщин. Так ли чувствовал себя Хэльштром, глядя на него: эту притворную, низкоградусную кислую улыбку, которую принято носить в благородном обществе, и от которой после пары глотков уже не оторваться? Чтож, если два бокала лучше, чем трезвая голова?       "Разве я просил вас помогать?" — нарочито схмурился летчик, наблюдая большие, чистые глаза. Нет, он не был похож на гуся, скорее ровное его лицо было лошадиным.        "Нет- никак нет," — осекся вдруг Хикокс, выпрямляясь, и добавил: "господин Хауптман." Лицо дернулость, кислота подступила к горлу, но увы такова была прошмандовка шампань. Лейтенант кашлянул своим смущением, хлебнул выпивки и произвел груду какого-то обмундирования: "Могу я попросить вас научить меня?" — побарабанили пальцы по куртке.       Хауптман кивнул, щурясь на лампу лисицей, и решил, что у него достаточно полномочий в этой их светской игре, чтобы приказать: "Раздевайтесь".       Хикокс исполнительно взялся стряхивать свою форму. Широкие плечи, узкая талия, удивительно длинное и мускулистое тело. У него не было проблем с продовольствием, и этих жутких мешков под глазами тоже не было. Легкие курчавые волосы островками шли от груди к паху, затем по ляжкам, мягкие, практически прозрачные, но с медным отливом. Он был красив как голая статуэтка на письменном столе.       В бесконечности между полной голожопостью и первым предметом одежды офицер бросил один короткий, полный надежды взгляд, и Фогель вдруг подумал: сколько он может пользоваться этим, прежде чем брит от раздражения отберет предоставленное главенство?       Лейтенанту удалось надеть рубашку и штаны без проблем, даже умудрился нормально завязать штанины. Синий рядовой китель лег на его огромную тушу вполне сносно. С ремнем были проблемы. Крючки все утонули. Унтерская пряжка оказалась слишком хитровыебанной, потому что Хикокс очевидно никогда унтером и не был, а сразу полез в офицеры.       Фогель сокрушенно отлепился от стула и, дернув лейтенанта на себя, стал шарить по кителю, вытаскивая крючки. Чужие руки легко легли ему на талию, так невозмутимо, что он не заметил сначала. Застегнул ремень, да потуже, чтоб не втыкал. Осмотрел. Выглядел Хикокс как конь на взлетной, не к месту, но отходить от него не хотелось.       "У вас очень британское лицо," — заявил летчик.       "Что это значит?"       "Вы недостаточно уставший. И усы носите. Я бы за немца вас не принял".       "Все немцы уставшие и чисто выбритые, господин Хауптман?" — пожалуй улыбка его была красивой. Ровные чистые зубы. Насмешку он не упустил, улыбнулся.       "Вы шутник, я смотрю. Почитайте устав," — притворно холодно отозвался командный голос. Тот кивнул и помедлил. Раздражение его отражалось заметно. В комнате было слишком тихо, несмотря на скудную мебель, здесь шныряло эхо, нагоняя пустоту. Хикокс чего-то ожидал от него, чего-то вполне очевидного, и Фогель только рад был не замечать его сдержанные попытки завести разговор в нужное русло. Нет, придется помучаться.       С выкладкой были проблемы у обоих. Хауптману никогда не приходилось возиться со штурмовым оружием и портупеей, поэтому собирали они ее практически наугад, но вроде получилось вполне убедительно и слаженно. Надевать этот обвес естественно пришлось вдвоем, потому что как бы лейтенант не вертелся, зацепить портупею сзади не мог.       "Господин Хауптман, можно?" — наконец спросил он, заглядывая сверху вниз, пока летчик копошился за спиной. До того погрузился в это дело, что на мгновение вовсе забыл, что они тут делали, а потому не успел уклониться .       Хикокс целовал его как женщину, со всей присущей джентельменской осторожностью, придерживал загривок своими длинными пальцами, и чуть поглаживал за ухом. Ласковый, совершенно безопасный, летчик расслабился. Руки его нашли портупею, с грохотом длинной в полчаса работы она повалилась на пол. Его оттеснили к столу, распустив руки дальше. Вцепились в пуговицы кителя и хотели уже рвануть. Пришлось осадить его по щеке.       "Лейтенант," — ноздри фогелевы распехрились негодованием, — "я требую уважения". Не к себе, к форме. Два круглых блестящих от удивления глаза на секунду уставились на него. И британская гордость могла бы взять верх, могла бы поднять его тяжелую крепкую руку и врезать ей по скисшему от синяков телу летчика, но немецкая речь, очевидно, действовала на Хикокса сдерживающе.       "Виноват, господин Хауптман," — отозвался брит, щеки у которого горели далеко не от пощечины. Раньше такой сговорчивости не было заметно никогда.       "Виноваты, Лёйтнант. Сделайте так, чтобы мне на вас голос повышать не пришлось," — строго заметил Фогель.       Хикокс, великий благородный британский офицер, опустился на колени, и взглянул из-под пушистых ресниц, брови изогнув домиком, как жалостливая овчарка. Удивительное выражение лица, просящее, голодное, не терпящее отказа.       Летчик оставил руку на чужой голове. Британец все делал правильно, он был терпелив и дружелюбен, старался учить язык, отступал, когда Фогель воротил нос. Хотел добиться его правильно, как в книге. Эти мысли силились дать искру, как пустая зажигалка. Странное, нездоровое влечение то проходилось по телу импульсом, то напрочь исчезало.       Фогель прижался пахом к чужому лицу, знакомое, притупленное тепло сквозь брюки. Оно сказывалось. Пожалуй, он слишком много в последнее время думал.       "Будете делать, как я скажу?"       "Да, господин Хауптман," — не веря своим словам, пролепетал лейтенант. В глазах его отразилось удивление, словно он и сам не до конца понимал, во что решил играться.       Фогель усмехнулся, отводя взгляд. В ином случае за этим следовал бы удар, но он лишь подтолкнул офицера к столу и придавил рукой меж лопаток. Отблеск желтой лампы подсветил его хорошо уложенные волосы, сделал их медными и прозрачными. Летчик изучающее провел по ним рукой — мягкие, как шерсть откормленной кошки.       Лейтенант смотрел косо, в его лице отражалось не то сомнение, не то страх, грудь колыхалась дыханием. Он, очевидно, не ожидал оказаться распластанным по столу, и все никак не мог решить, что об этом думает. Так ли выглядел он сам? Такой открытый вдруг, такой с виду доверчивый и беспокойный, но с другой стороны жалкий как тряпка, что хотелось ударить его еще.       Руки у Хикокса нервно дернулись остановить, когда Хауптман принялся стаскивать с него брюки, но дальше не пошли. Все же было в нем что-то, что хотелось испортить, что-то неуверенное и почти невинное.       "Лежите смирно, и больно не будет," — предупредил он, чеканя слова в чужой загривок. Британец притих, норовясь спрятать лицо, по которому горела краска, но увернуться от его рук не мог. Делал, как ему было приказано: покорно облизывал пальцы, плотно прихватив их, и так прилежно сосал, что губы покраснели, припухли, блестящие яркими искорками слюны. Веки опустились, он ни о чем не думал, просто работал языком. Хорошему солдату вовсе не нужно было думать. И Хикокс был очень хороший солдат.       Грязная картина, пошлая невообразимо: Фогель только придержал его за горло, и скованность покинула тело, заставляя податься навстречу. Руками офицер держал себя за бедра, растягивал, шипя, опускался на кривые влажные пальцы, и выгибался им на встречу. Летчик невольно задержал дыхание, наблюдая, как напрягается красивая шея, как дрожат его ноги.       Лейтенант двигался медленно, поводя бедрами в сторону. Ему сложно было принимать, туго, некомфортно, слишком уязвимо, он кусал костяшки пальцев, чтобы не позволить себе хоть какой-либо звук. Хотелось стукнуть его об стол и войти до конца, чтобы он наконец отпустил глупую мысль о том, что может еще сопротивляться. Желание это дрожало по рукам.       Летчик нашарил чужую кобуру, достал пистолет и навалился всем телом сверху. Рукоять легла правильно, охладила ладонь, и табельный револьвер клацнул патронами, приятно перевесив вниз. Одна мысль пробежалась в голове, но пришлось оттолкнуть ее — Хикокс так сладко содрогался вокруг него. Холодное черненое дуло царапнуло по члену, и тот невольно взвизгнул, зашипел, сжимая колени, и напряг руки, чтобы подняться из-под прижавшего веса. "What are you-?"       Фогель не мог удержать улыбку, жесткая сталь прошлась по головке, прижала ее к телу — Хикокс невольно подался назад, насаживаясь полностью, от чего руки его дрогнули и ухватились за чужие запястья. Мягкий, тихий стон вырвался от бессилия. Он расслабился, сдался.       Сбитое дыхание мешалось с английской руганью, лейтенант ерзал и жался подальше от оружия. Тонкая кожа багровела и натягивалась, когда случайно ее задевало мушкой. Думать летчик совершенно перестал, застывший ком похоти заставлял его выбивать из чужого тела удовольствие, и то блестящей смазкой расходилось по стволу револьвера. Как красиво он корчился от боли! Как туго и горячо извивался.       Кончил Хауптман без особых прекрас, тихо, но вполне довольно. Разгоряченное неудобством и болью тело приняло его жадно и с готовностью. Словно что-то растаяло меж лопаток, так было нужно биологически, сегодня он бы прекрасно выспался.        Хикокс притих, подрагивая еще от призрачного ощущения стали на своем паху. Кожа у него была красная, даже издалека ощущалось, что она пышет жаром. В глазах мелькало что-то: может обида, может страх, или наоборот благодарность — все они давали одинаковый мутный блик.       Суставы болели, в особенности колени. Ныл бок. Жутко хотелось пить. Согнувшийся как горгулья на стуле, Фогель чувствовал, к своему удивлению, тупую злость, что зря вообще хуй напрягал и оргазм просто так потратил. Вроде бы все нормально, но все одно что-то злило. Хикокс же выглядел более-менее довольно. Отлепив себя от стола, он дергано подтянул брюки и поправил волосы.       Молча, они выпили еще раз, британец лениво полез целоваться, но это только испортило настроение.       "Интересно," — подумал Фогель, — "когда он слышит речи Геббельса, у него встает?" Мысль так развеселила, что он даже смог улыбнуться в чужие губы. Однако такая неловкая идиллия скоро закончилась, потому что Хикокс, пригладив волосы, заявил: "You should change and get some sleep," — поглаживая его по щеке.       Он и рад был вернуться на свою койку, завернуться в одеяло и поскорее заснуть. Черная холодная ночь неприятно остудила пот, и Хауптман сделался еще склизже и грязнее, чем был. Странное послевкусие. Непонятное. Нормально же сидели.