Плен

      Небо горело сонным солнцем, а подготовка к вылету шла на полную катушку. Фогель усердно слушал инструкции, проходился по цепочке событий в голове и уже практически чувствовал их на кончиках онемелых пальцев.       Десантников он не запоминал, его интересовала исключительно перспектива наконец подняться в воздух. И выйдя из пресловутого здания штаба, летчик вздохнул почти полной грудью. Вот и все. Оставалось только дождаться назначенного времени, и он вернется в родные просторы.       Ноги сами привели его к трешке сонных истребителей. Он огладил одного по крылу, дергано улыбаясь холодному металлу. Красивые. Широкие их крылья едва сверкали в потьмах, притворно терпеливо ожидая вылета.       "Скоро уже, скоро," — нашептывал Хауптман, будто говоря с лошадьми. Сердце вдруг подскочило к горлу. Он был один. Они были заправлены и готовы по всем меркам. Ничего не стоило бы теперь запрыгнуть в кабину и полететь домой. Никто не остановил бы его, попросту не успели бы.       Пальцы зацепились за округлые ложбинки, скрывавшие бак с горючим. Нет, улететь сейчас он не мог. Не могло это быть так просто, к тому же Хикокс доверял ему.       Он присел на корточки и воровато открыл топливник. Холодный мокрый ветер стелился по земле и все шептал что-то меж шасси. Самолет манил своей доступностью. "Верь мне, летчик. Я унесу тебя далеко отсюда, куда скажешь. Верь мне, милый," — не унимался он. Хауптман дернул головой и сунул руку в зево истребителя, хребтом ожидая, что птица взбесится на него и отхватит руку по локоть. Но та стояла смирно. Горсть земли растворилась на дне горючего, словно не было ее там.       "Уж прости," — пробормотал летчик, перебирая конечностями в сторону второй, а потом третьей машины. Когда все три бака были подготовлены, он поднялся, отряхивая руки, и тут же захотел нырнуть обратно в тень самолетов, потому что издалека на него сверкнули глазенки Рыжего.       "Беги," — шелестнул истребитель, картавый от того, что зубы его были слишком длинными. "Я помогу тебе, беги, летчик. Он не догонит нас". Была ведь такая лошадь, что человека в болоте хотела утопить. Как бы правдиво не звучал истребитель, Фогель только раздраженно шмыгнул носом и махнул в сторону сержанта. Тот поколебался, но мысль свою поганую оставил.       C-47 Douglas распластался своими огромными габаритами по взлетной полосе. Подходя к нему Хауптман не мог прекратить удивляться, что такая неповоротливая херня вообще могла взлететь. Огромная грузовая машина, действительно похожая на поезд, за что ее так и называли, спокойно крутила лопостями. В кабине уже были первый и второй пилоты, штурман и радист. Гуськом в бомбей заползали десантники.       "Worried?" — Хикокс добродушно хлопнул его по плечу и улыбнулся. Странно было видеть его без усов, но так ему шло лучше.       "A good pilot does not worry," — летчик сверкнул зубами, и они ступили на борт поезда. Внутри было на удивление просторно, два ряда сидушек прилипли по округлым стенам, на них плечо в плечо сидели двадцать десантников в немецких формах и все крутились и шутили о фашистах. Он предпочитал их хахашки не слушать.       "When we get back, we ought to celebrate. If this goes well i thought to put you in our fighter school," — вальяжно заметил Хикокс. Ушки навострились, а глазки прищурились. Идея хорошая, ему без дела сидеть было совсем плохо, а тут хотя бы на детей поорать можно было.       "Sounds great," — отозвался Хаупман, пробираясь в кабину. Что же, летная школа это даже нормально. Можно будет залечить пальцы, а заодно начитаться столько технической литературы, сколько еще не приходилось.       Громко харкнув, С-47 разогнал моторы и стал ползти по полосе. Привычно стало трясти. Брит предлагал сесть рядом с радистом, но Фогель предпочел стоять. Неровный грунт бил по пяткам и доставал до позвоночника. Гул двигателей задушил все разговоры, только голос радиста периодически что-то покрякивал.       Поезд все разгонялся. Летчик представил, как будет переучиваться на новой машине, представил, что у него будут новые коллеги, новые кодовые слова и названия маневров. Представил, как Хикокс гордо улыбается, когда его, Фогеля, принимают в ряды РАФ.       Трясло, трясло, перестало. Многотонная железная туша парила над землей. Летчик смотрел на улицу. Место на полосе закончилось, они ползли еще с минуту, потом вдруг подступили кромки деревьев, и на секунду он почувствовал себя на борту летящего гроба. Но ебучие сосны только щекотнули их пузо и остались внизу. Сзади стали подтягиваться три истребителя.       Он был в воздухе. Не помня себя, жадно впитывал и кабину, и местность, и состав. Солнце, полнокровное и голое, ползло вниз по бесконечному небу, курчавые облачка бойко перекатывались по ветру, как языки, которые постоянно меняли форму. Ветер струился по крыльям и Хауптман машинально переступал с ноги на ногу, когда нужно было поддать рулевого.       Они перевалили Ла-Манш, как ему сообщил штурман. Радист встал и уступил место. Теперь была его очередь. Хикокс висел над душой всю дорогу, рука его мягко переминала фогелево плечо, чему он в принципе не возражал. Молчание. Положено было обрубить связь, чтобы не дай боже кто-то их услышал. Так в тишине они перевалили границу.       "Эй, там, два мотора, идентификация?" — пробился в уши острый голос с земли. Кто-то был в хорошем настроении, и улыбка его, правда что хищная, слышалась даже по радио. Вся кабина от неожиданности дернулась. Летчик с ответом не медлил.       "Вечера, контроль! Хауптман, LG-3, учения," — ответил он, выглядывая наружу. Небо было чисто и уязвимо, никаких пылинок в нем не наблюдалось, разве что заметивший их был далеко под брюхом. Образовалась пауза.       "Далеко же вас занесло, LG-3," — еще веселее заявил радист.       "Сами не рады на ночь глядя".       "Понял, понял. Курс?" — не унимался голос, и Фогелю вдруг стало казаться, что это Краммер по ту сторону радио. Он заметил издалека старый завод, и вдруг понял, где они летят. Как картина поверх стекла, карта назойливо повисла перед глазами. Не могло так случиться, Краммер, это был определенно Краммер.       "В200. Я один курьер," — заявил летчик решительно. Если это был он, то наверняка бы уже все понял. Лейтенант сжал его плечо и требовательно перегнулся заглянуть в глаза. Бедное сердце скукожилось и заскрежетало. "В200 is far west of here. They'll be looking for us for hours," — объяснил Хауптман, чувствуя, как путается язык.       Радист по ту сторону долго молчал, затем снова появился. "Виктор-виктор, а церковь?"       "20".       "Виктор-виктор," — и голос, который не мог не принадлежать его ведомому, снова затих. Летчик выдохнул и кивнул британцу, мол, все чисто. Тот сделал жест, и они вышли из кабины к десантникам. Самолет стал снижаться, нырнул в тяжелое облако. Бомбей открылся и, чуть свернув шею, можно было разглядеть три истребителя, которые прилежно тащились следом.       Снизились еще. Летчик поправил ремешки и почувствовал, что в горле комом сидит то ли язык, то ли сердце. Один за одним десантники стали прыгать. Хикокс взглянул на него взволнованно и почти наивно, мол, вот оно, наш план работает.       Все произошло сразу. Со стороны неба послышался тяжелый вой, затем всхрип трех моторов, кашель, скрежет, затем вдруг тишина. Тут же открылась дверь в кабину и радист выкрикнул: "We're under attack! The fighters-," — и, не закрыв двери, ринулся на место. Вскочил на ноги и Рыжий.       Своим гнусавым голосом он провыл что-то, указывая пальцем. Тут Фогель вдруг понял что-то важное и совершенно очевидное, что-то, что держало его в плену так долго. Затрещал пулемет. Вдалеке раскатисто засипели сто девятые, защебетали пули. Сердце разогналось настолько, что ноги онемели.       Он рванул вперед, плотно столкнулся с Фаненюнкером, который вкопался на пути, отделив его от свободы. Хикокс с мгновение стоял столбом, глаза его выпучились, рот обвис.       "You did this?" — грозно пророкотал брит, рука его уже держала пистолет в сторону фогелевой тушки. Но он не стрелял, какая-то боль исказила его лицо. Самолет накренило, затрещала обшивка. Взрыв.       Красная, яркая как удар трубой по батарее, вспышка извернулась и пламенем ввинтилась в живот Рыжему. Он закричал так, как никогда еще не кричал в жизни. Красное пламя трещало и струилось из его тела. Пуля тонким свистом скользнула мимо Фогеля — самолет тряхнуло.       "We could have had a life!" — вскинулся офицер, снова целясь. Но летчик уже прятался за горящим телом Рыжего. Он взглянул еще раз на Хикокса и с облегчением понял, что ни жалости, ни утраты не чувствует. Внутри был только адреналин, сладкий и немой. Никакой человек не был ему дороже этого чувства.       "Иди нахуй!" — красноречиво парировал Фогель, пятясь к бомбею, но вместо слов из глотки его вырвался утробный сумасшедший хохот. Он был свободен! Красивое лицо британского офицера было ему все равно, что дорогой сервиз: бесполезно. Рыжий обмяк в его руках, ракета все еще тлела у него в кишках, но он давно уже потерял сознание от боли и только подергивался периодически. Хикокс бы не выстрелил. Он был слабак и влюбленный соплежуй. Фогель попятился и, потянув за собой сержанта, провалился в бездну.       Небо завертелось перед глазами, он вцепился в Рыжего до такой боли, что в глазах потемнело. Ветер мягко трепыхал по одежде, сильными руками обволакивал спину. Движения его были легкими и грациозными, словно щука, которую вновь закинули в воду, откуда она пулей мчится прочь. Не хватало только крыльев.       Солнце подсветило тяжелую тучу, из нее мелькнула черная точка и заветная, трепетная красная единица. C-47 вспыхнул. Хауптман раскрыл наконец парашют Рыжего и его тут же стряхнуло. Пришлось раскрывать и свой. Радость охватила, ведомый был жив! Вот он! Подняв нос, он перевернулся и снова нырнул. Рывок парашюта и весь этот душевный подъем оказались ударом.       Когда оба пришли в сознание, Фаненюнкер вдруг открыл глаза и стал стонать и корчиться. Прожженые кишки чуть выпирали из разодранного живота, коже побелела, глаза выпучились. Он хрипел своим гнусавым голосом и звал маму. Боже! Он был ребенок, ему шел двадцатый год жизни, и он уже умирал.       Сверху просвистели пули и тонкими ниточками врезались в парашют. Это, должно быть, Хикокс, обреченно спустивший обойму в прямом смысле в воздух.       Земля приняла их тяжело. Он рухнул на бок, напоролся на корягу и хотел обмякнуть, но издалека уже слышался рев моторов и глухая жестокая пальба. Вырвав себя из парашюта, он ринулся к телу Рыжего. Тот лежал на животе, и черным цветком разворачивались широкие лепестки кровавых следов. Летчик перевернул его, положил голову себе на колени.       Больные стеклянные глаза врезались в самое сердце. Пепельными губами Фаненюнкер все бормотал что-то, звал маму, звал помощи, умолял так жутко, что слова его, несвязные и разбросанные, были похожи на проклятье. Ракета все еще тлела в его животе, и от того на всю поляну тянуло запахом поджаренного гнилого мяса, запах этот был настолько силен, что обволакивал глотку и плесенью оседал на слизистой. Хауптман чувствовал себя грязно.       Приглаживая синими руками рыжие пряди, летчик пусто смотрел по сторонам, словно местность смогла бы ему сказать, зачем вообще Рыжему нужно было умереть. Тот все стонал, не хотел уходить, слезы текли по его острому молодому лицу.       "Я заслужил медаль?" — по-детски спросил вдруг сержант, всхлипы сотрясали его угасающую жизнь. Летчик аккуратно гладил его по голове, и на душе было так гнусно, потому что Рыжий гнался за жизнью так же, как гнался за ней он сам.       "Конечно заслужил," — неровно ответил он, утирая чужие слезы.       "Я же правильно сделал, да? Мы же не правы," — продолжал Рыжий, взгляд которого уже не хотел двигаться.       "Ты все правильно сделал, Лотар. Твоя совесть чиста," — руки дрожали, Хауптман держал кинжал мальчишки, но медлил. Так же быстро приступ озарения прошел, он снова стал бредить от боли. "Все хорошо, мальчик, все хорошо. Ты молодец," — нашептывал летчик, обнимая чужие острые плечи. Кончик кинжала вошел Рыжему прямо под подбородок, и он обмяк. Кости его не сопротивлялись смерти. Так быстро он перестал двигаться.       Рев моторов приблизился. Краем глаза он видел бегущего в лес десантника, все тело трясло. Два мотоцикла подкатили к обочине, с них спрыгнули две фигуры в черных формах и касках и, наставив на летчика автоматы, потребовали поднять руки. Фогель неровно поднялся на ноги и взглянул в их стальные лица с непоколебимостью офицера.       "Руки!" — снова прикрикнул один. "Немецкий знаешь?" Хауптман глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться.       "Уж получше твоего знаю. Сигарета есть?" — кинжал полетел в сторону и растворился в небытие. Летчик ручонки свои запихнул в карманы. Где-то над головой был его ведомый, брат, сын, любовник и все на свете хорошее — все остальное едва ли было реальным.       "Руки вверх говорю! Документы есть?" — немного удивившись, потребовал ефрейтор, пока второй доставал наручники.       "Я тебе и так скажу, что я офицер," — Фогель недовольно рыкнул, почувствовав железные браслеты на запястьях, и в который раз повторил имя и звание.       "Это уже мы потом выясним, кто ты и откуда. Иди проверь второго," — скомандовал ефрейтор своему напарнику. Он в ту сторону не смотрел, там ничего не было.       "Твой начальник случайно не Шварц? Как там его… Оскар?" — не унимался летчик. Ефрейтор почесал бошку прикладом, пораскинул мыслей и смутно кивнул.       "И что?"       "И то, что мы с ним шампанское гоняли, а ты в меня ствол тычешь. Ну-ка! Почему каска не застегнута?" Ефрейтор еще больше оторопел от такой смены тона и, оставив автомат болтаться, поправил свою головную кастрюлю. "Ну вот, теперь на человека похож, как зовут?" — продолжал командовать Хауптман.       "Франке," — по привычке отчеканил ефрейтор.       "Будем знакомы. Сигарета есть, ефрейтор Франке?" Через пару минут его уже везли в отделение. Летчик вкусно посасывал размякшую сигарету и смотрел на родное небо.