Плен

      Красный крест появился совершенно неожиданно. Снег начинал таять, очень быстро, практически одним днем и наконец совсем сошел. Он все равно мерз. Мороз плотно засел под кожей и не хотел уходить, даже когда робкое солнце лизало предплечья. С перепадами температур у него часто болело все, что могло.       Дверь распахнулась, и как к себе домой внутрь шагнули две медсестры. Одна повыше, другая пониже. Хауптман узнал ее сразу же. Кудрявая, с кривыми зубами.       "Хорошо живете, Томас?" — она присела на кровать и улыбнулась, подбирая его запястье. Вторая говорила о чем-то с Рыжим. При виде женщин он тут же ожил, пригладил волосы и натянул очаровательную мальчишескую улыбку, полностью погруженный в болтовню.       "Как у Христа за пазухой," — отозвался летчик, нехотя смягчая голос. Некомфортно стало. Он был весь грубый и слишком большой, немытый, обросший, слова его были резкими и, казалось, способными хрупкую медсестру разбить. "Я все хотел спросить, как вас зовут?"       "Ева. Вы меня запомнили?" — медсестра Ева широко улыбнулась. Глаза ее поблескивали, пахло деревьями и свежим воздухом. О чем они говорили, он не запомнил. Самое главное было то, что милая Ева принесла ему сменную одежду и вернула куртку, на большее он и не мог надеяться.       Рыжий активно шептался со своей посетительницей, резво и убежденно. Руки его все гладили ее предплечье и в какой-то момент оба они поднялись и вышли вон. "На осмотр", ага, так это называется. Ебаться в туалете пошли.       Ева взялась перебинтовывать его, маленькие ручки ловко орудовали бинтами и летчик, засмотревшись на хорошую работу, чуть не пропустил тот момент, когда она, покрыв рукой ранение, вдавила в него что-то плоское и металлическое.       "Счастливой дороги," — вежливо заключил Хауптман, когда она уже стояла в дверях.       "Вам тоже," — хитро отозвалась медсестра Ева и растворилась в небытие свободы, будто и не было ее вовсе.       Наедине с собой Фогель собрал силы переодеться. Старая тугая куртка легла просторно, на секунду он засомневался, что это вообще его одежда была. Но нет, кожанка с его знаками. Странно. Что-то шуршало в кармане, под слоем бинтов сидел небольшой металлический диск с тремя выпуклостями. Игристый взгляд уставшей медсестры не давал покоя.       Вечером снова похолодало. Завернувшись в одеяло, сержант сопел носом к стене, довольный и уставший. Хауптман лежал без сна. Откуда появились эта Ева?       Он принялся рыться в куртке и произвел долгожданный кусок бумаги. На одной стороне была карта, грубая, без подписей, но карта! На другой еле заметным карандашом было нашкрябана фраза: "Краммер под стражей".       Голова пошла кругом. Каким-то образом летчик оказался на улице, в темноте, колени намокли от грязи. Он забился в какой-то куст, ветки щипнули по лицу, движимые ветром. Воздуха не хватало, куртка умудрялась давить на грудь. Он невольно прилег в лужу. Краммер, милый Краммер! Милый Краммер, который злился на него, был под стражей, и Фогель не мог найти в себе ни капли безразличия к родному человеку.       Огромное черное небо безразлично тянуло его вверх. Может Хэльштром прислал медсестру? Почему нет? Кто еще мог достать до него в такой дыре? Значит, Краммер был у Хэльштрома? Или у кого-то еще? Может, его уже отправили в лагерь? За что? Нет, он конечно был опрометчивый идиот, но не настолько же! Зачем, боже, ему нужно было узнать такую новость сейчас?       Хауптман поднялся на ноги и решительно собрал мысли в кучу. Зря он выбежал, нужно было вести себя умно. Потому он вернулся внутрь и пару дней потратил на то, что перед сном запоминал карту с такой кропотливостью, чтобы в любой момент можно было от нее избавиться.       Долго выжидать Фогель не смог, все чесалось и выло от скуки и страха, потому как только выдалась особенно грузная ночь, он выскользнул на улицу, заведомо зная о смене караула, и скрылся в кустах. В черни местность представлялась ему белыми нитями карандашных линий на карте. Так, наверное, видели мир летучие мыши и ночные летчики.       Двигался он низко и крадучись, вдоль дороги, которая рыхлой грязью вихляла в сторону церкви. В какой-то момент Фогель в потьмах напоролся на палку, и та клацнула о что-то металлическое у него в боку. Диск! Он и забыл про него совсем.       Ледяные руки раздербанили бинты, и в ладонь легли увесистые часы. Хауптман захотел выть от радости. Это был его хронограф, с красной рисочкой на 12 и еле светящимися стрелками. Частичка неба. Он припустил быстрее, теперь изменяя и расстояние.       Глухо доносились звуки деревни. Подсвеченный оранжевым на окраине стоял паб, вокруг которого как мухи сновали пьяные мужики. Возвышенно чернела старая церковь. Фогель сначала протащился вокруг всего поселка, примерно рассчитал площадь, затем устало присел в кустах, потому что боль снова накатила.       Пару минут он сидел недвижимо и жадно дышал вольным воздухом. Хохот и брань доносилась из пивнушки, и ему вдруг стало так одиноко и пусто. Он сидел тут в темноте, вдали от своих клоунов, отрезанный от небес, совершенно никто, а эти британские твари веселились там во всю.       Один мужик вывалился из пивного заведения и, вихляя, направился в сторону его куста. Летчик машинально нашарил камень и замер. Мужик пристроился рядом и стал шуршать брюками. Послышался напор пьяной струи и удовлетворенный выдох.       "Help me get up," — прохрипел Хауптман из засады.       "Who's there?" — пьяница заторможенно встрепенулся, два неверных шага шелестнули в сторону.       "Overe here, help me up, pal," — повторил летчик, хватаясь за штанину.       "Christ, what'd you forget down there?" — увесистая рука нашарила фогелеву руку, его дернули на ноги. Все подкашивалось, сердце заплясало до дрожи, локоть стал до того ватным, что камень просто болтался в руке маятником.       "Bit too much to drink. I lost my keys, you see. Here somewhere," — неверным голосом объяснил Хауптман, указывая глубже в кусты. Сердце колотилось до того, что самого себя хрен услышишь. Его новый дружбан почесал затылок и повернулся в темноту.       "Fuck me, that's a pickle," — проворковал мужик. Летчик не мог дышать, что-то в его голове яро сопротивлялось. "Так, надо морально подготовиться", — подумал он, хотя подготавливаться нужно было ментально, а не морально.       Он замахнулся, и какая-то допотопная установка в нем, может пресловутое "не убий", ослабило руку до того, что ее будто за запястье оттягивало назад. Что если он промахнется? Что если мужик закричит? Время шло так жутко медленно, как смола, в которой он увяз пауком.       Угловатый булыжник пришелся мужику прямо в затылок. В животном страхе Хауптман бросился в темноту и оказался поверх ошалелой жертвы, занес камень над головой и ебнул еще раз. Потом еще. И еще. Кости трещали как падающее дерево. Затем тишина. Он опустил руку, чтобы проверить голову мужика, но наткнулся только на теплую кашу со склизкими комочками и острыми осколками внутри. Как слизняк этот монстр затягивал его ладонь глубже. По всему телу прошелся спазм, живот скрутило раз, другой, и его вырвало кислотной жижей.       Как же быстро все произошло. Не могло же это и правда быть так просто? Фогель ткнул тело под ребра, ожидая, что оно дернется и набросится. Но оно мокрым мешком лежало на месте. Он сидел в ступоре рядом. Затем рука снова потянулась в воронку чужого черепа и сжала меж пальцев склизкие комочки мозга. Тепло. Собираясь с мыслями, он как-то начал чесать эту липкую смесь и пришел к выводу, что ему надо было двигаться дальше.       Натянув на себя одежду покойника, летчик робко выбрался из кустов и, спотыкаясь, будто совершенно пьяный, принялся слоняться по деревне. Подарком ему стал дорожный указатель, грубый, деревянный, с кривыми наспех буквами. "Newchurch", "Lympne, 6,6mi". Жадно поглотил он и эти буквы.       Вдалеке грустно завыла сирена, сверкнули поисковые прожекторы, над головой развернулось покрывало сиплых голосов. Фогель тут же вскинул голову, и ему опять хотелось выть волком. Хотелось крикнуть им, что он тут, он совсем рядом. Пятнадцать минут, и он был бы уже в родной среде.       Почему-то он был совершенно уверен, что нагрянувший рейд вел Вальтер Бёш, давнишний, практически первый сослуживец. Как Хауптман хотел крикнуть ему, боже! Его рвало изнутри на части. Чтобы Бёш дал ему свободную машину, чтобы они снова измеряли расстояние не шагами, а сотнями километров. Если бы даже Вальтер приказал ему сбросить бомбу на тот госпиталь с кудрявой медсестрой, он бы только рад был.       Но они-то были там, а он тут. Для него какой-нибудь сраный забор в два метра высотой был непреодолимой преградой, хотя мог бы уже грести эти метры горстями и вверх, вверх, вверх!       "Прилетай еще, псина старая," — с улыбкой прошептал летчик в небо, представляя до чертей темные глаза криволицого друга.       Обратно под стражу он вернулся с рассветом, благоразумно закопав штатскую форму поблизости. Группа солдат уже поджидала его. Что было дальше, он предпочитал не вспоминать.       Фогель сбегал часто. Он обходил всю деревню, даже прошел полпути до Лимпне, приметил дороги, машины и почтовое отделение. Но каждый раз, когда руки тянулись уже своровать мотоцикл или отправить письмо, или, чего уж там, просто удрать в лес, что-то его останавливало. Британцы будто чуяли его гниющий след и появлялись в точности за минуту до того, как он мог хоть что-то натворить.       Какое-то время он еще сопротивлялся побоям, упрямо вспоминал в голове все известные матерные частушки, польки, строевые песни, чтобы не обращать внимания на боль. А потом в один вечер проснулся, и, хотя физически мог еще встать на ноги, никакого желания бежать не ощутил. Так и тянулось время, часы, прилегшие вплотную к ране, потихоньку начинали обрастать мясом от бездействия. В этом было какое-то утешение, его тело так сильно хотело сохранить хоть кусочек прежнего.       Было уже темно, руки опухли и выли жаром, все тело скулило. За окном ругались рядовые и птицы, тянуло табаком. На все было наплевать. Пару дней он просто лежал молча, но потом мозг снова начало жечь от скуки. Тревога и паранойя теперь преобладали. Будто по часам они начинались, как только он просыпался. Да, потому что в это время у него должен был быть вылет, потом завтрак, потом планерка и снова вылет, обед, волокита, затем вечерняя свободная вылазка.       В темной комнате ему все мерещились старые товарищи. Крузе, Лейц, Майер, Пабст, Циглер и много кто еще. Все — мертвецы, у всех были бледные синие или желтые лица.       Они молчали, сидя на холодном полу плечом к плечу у его койки, и занимались своими делами. Крузе крутил папиросы, хотя челюсти у него не было, Лейц штопал китель обугленной черной рукой, Циглер тосовал карты, периодически стукаясь черным от крови затылком о стену, Пабст дремал. От них разило гнилью, глаза их были впалыми и злыми, а десны отошли к корням, от чего меж губ сверкали оскалившиеся длинные зубы.       Хауптман мысленно хмурился, вслушиваясь в их тихие разговоры. Жалко, с улыбкой подумалось ему вдруг, что Хаффнер все не появлялся. Неопределенная тревога скребла его пустое нутро, до того выпотрошенное, что никакие мысли кроме поверхностных шуток не заполняли его. Страшно было, что он уже и сам давно помер.       Рыжий, в отличие от него, чувствовал себя прекрасно. Он бежать не пытался, все гонялся за юбками медсестер и с каждым днем будто на зло расцветал. Он все шелестел своим одеялом и как-то усердно ерзал, от чего Хауптман никак не мог заснуть и молча и долго злился. Впрочем, и так бы не уснул.       "Рыжий, че ты все копошишься?" — злобным шепотом разразился наконец летчик. Тот замер, притих и сделал вид, что уснул. "Чего молчишь, дрочишь там?"       "Товарищ капитан!" — пристыженно отозвался мальчишка. "Я просто уснуть не могу".       "Знаешь, у меня все руки перебиты, помоги ка мне тоже уснуть," — давя смешок, прокатился грязный офицерский голос.       "Товарищ капитан!" — еще больше покраснев воскликнул щенок.       Фогель удовлетворенно рассмеялся: "А чего ты дернулся то? Уж так тебе хочется выслужиться?" Рыжий обиженно отвернулся к стене, смущенный до глубины души, и замолк.       "Чего веселый такой?" — продолжал Хауптман.       "Тут, знаете, такая сестричка есть," — нехотя оживился сержант. "Конечно нам не положено с врагами брататься, но, знаете, мне кажется она в меня влюбилась. И вообще, она же медик, а не солдат. Получается это же не плохо?"       "Получается не плохо," — согласился Фогель.       "Я тоже так подумал! Она, знаете, очень эрудированная, и волосы у нее светлые. И жениха у нее нет, мы с ней практически одного возраста, представляете?" — Рыжего прорвало, он вдохновленно стал описывать свою медсестру.       "А что если она еврейка, а, Рыжий?" — насмехаясь, спросил летчик, чтоб жизнь ему медом не казалась.       Тот примолк на средине предложения (описывал, как наверное они смогли бы перебраться в Лейпциг, как его матушке бы она вполне понравилась) и задумался. "Товарищ капитан, такого не может быть, все знают, что у евреев кудрявые темные волосы и больше носы".       "От чего же она знает немецкий тогда, а? Много ты знаешь наших сестер, которые по английски так бойко умеют?" — все зубоскалил летчик. Мальчишка примолк и стал думать. Действительно, ничего странного не было в том, что какая-нибудь еврейская немка сбежала в Англию, и теперь продолжала работать.       "Ну это… В конце концов мы наверняка не знаем," — стал ерзать Фаненюнкер, будто пытался в один переполненный чемодан убеждений как-то затолкать свою влюбленность в сестру. Помолчали.       Летчик уже прикрыл глаза и стал худо-бедно засыпать, когда щенок снова подал голос. В темноте он прозвучал робко и так нежно обеспокоенно, что он с непривычки почувствовал укол совести там, где ему прострелили.       "Товарищ капитан, разрешите… Зачем вы все пытаетесь бежать? Они же вас замучают," — таким наивным и робким стал его вопрос, что Рыжий тут же помолодел до своих законных девятнадцати с половиной лет. Даже стыдно стало на него злиться.       "Да если б я знал…"       "Разве тут плохо?"       "Нет, совсем и не плохо, только я не могу тут. Мне нужно работать, Рыжий".       "Вы бы отдохнули немножко, товарищ капитан," — совсем сонно и жалостно попросил сержант. Летчик хотел огрызнуться, мол, и без тебя разберусь, но промолчал.       Со стороны окна доносились невнятные выкрики приказов, солнце робко сочилось в комнату и все хотело заползти как ветреная свая Хауптману прямо в тело. Слышались птичьи разборки. Он разлепил кровавые глаза, дернулся и тут же вскрикнул от боли. Пальцы стреляли по нервам, пульсировали, гудели. Рыжего рядом не оказалось, зато оказался Хикокс.       "That's not necessary," — мягко заметил мутный британец, пригвоздив его обратно к кровати. Фогель устало расслабил руки, чувствуя как продолжает зудеть в самых кончиках пальцев.       "Я же вам говорил, что мои ребята теряют терпение," — с ходу упрекнул брит, и летчик бы хотел поморщиться на его слова, но от чего-то не мог даже злиться. Мерно его гладили по волосам.       "Я вижу, что вам скучно," — продолжил усатый свои наблюдения. "Поэтому у меня для вас ммм… Приказ, нет, задание. Раз уж вы узнали про аэродром, мне кажется логично будет попросить у вас консультацию," — заключил его тихий покатый голос.       Фогель сделал вид, что обдумывает, только в голове у него всплыло ощущение остывающего разможенного черепа. Сумбурное, неловкое воспоминание, пришлось прикусить щеку. Он кивнул.       На какое-то время Хикокс оставил его в покое, а вот воспоминание — нет. Пока руки безвольно болели, он крутил в голове ту ночь и в щепки разбирал свое нападение. Как неуклюже оно получилось, так скомкано, что даже почувствовать он толком ничего не успел. Что-то все-таки поменялось. И если бы мысль эта не занимала всю голову, он бы возможно начал о чем-то догадываться.