Плен

      Холод отрезвил, кровь отошла от лица и Фогель мог наконец украдкой взглянуть в небо. Огромное, черное, полное звезд. Оно затягивало и гудело, звало домой. Душа скреблась по ребрам, выше и по горлу, щипала глаза. Под ноги Хауптман не смел смотреть, ветер сжимал со всех сторон крепкими руками. Он не хотел умирать сейчас, но если уж надо было, то предпочел бы не закрывать глаза.       "Captain, follow," — нетерпеливо напомнил Хикокс. Видимо он успел остановиться и затупить. Оглянулся, встрепенулся. По правую руку стояли бараки, виднелась радио башня, мотоциклы, припаркованные под козырьком. Вокруг лес, плоская местность. По звездам можно было прикинуть положение.       "Вы знаете немецкий," — заключил летчик. Ладно, допустим. Хикокс слышал их разговоры, допустим даже шепотом. Возможно, кроме прослушки тут была и проглядка.       "Признаю, я несколько уценил свои способности. Вы собирались надеть форму и потом…? Куда бы вы пошли?" — сосновый бор завел их в другое здание. От первого оно ничем с виду не отличалось. Но как только офицер открыл дверь, они будто в баню ступили, аж потом пробрало. Офицеры расквартировались тут.       "Не понимаю, о чем вы". Пахло едой. Едкий, тошнотворный запах, такой густой, что слезились глаза.       "Я не хочу, чтобы вы наделали глупостей. Мои ребята теряют терпение, вы понимаете". Комната, тяжелый стол. Еда. Не жратва, не жижа в плошке, а еда, где можно было распознать ингредиенты. Вот картошка, вот куски мяса. От такого вида ему сразу сделалось грустно: слишком хотел есть и точно не смог бы ничего распробовать, только зря продукты потратил бы.       "Без этого никак," — без выражения произнес летчик. Ага, чтобы ему какой-то лейтенант угрожал побоями, угрожалка еще не выросла. Рукой ему указали на стул, придвинули поближе тарелку. Тут была и выпивка, лежал портсигар и пепельница.       "Скажу прямо," — Хикокс сел напротив, подбирая вилку. Фогель вспомнил, что по-прежнему держал в руке шило. "Скажи лучше криво," — пронеслось в голове. Летчик выложил свое несостоявшееся орудие убийства и принялся за еду. Ясное дело это был пряник, за едой люди были разговорчивей. Он тоже методичку читал.       "Я вижу, что вам хочется работать. Вы много знаете. Вы не хотите сидеть здесь вечно. Поэтому я предлагаю.. мм как это… Взаимовыгодное сотрудничество," — лейтенант говорил осторожно, в отличие от английского, на немецком в его словах не просвистывала гордыня.       "Вы предлагаете мне предать родину ради чего именно? Картошки?" — Фогель скривился смешком и продолжил жевать. Вкуса действительно не было, в желудке стало еще хуже, словно там засел воздушный шар, поверх которого пытались затолкать кирпич. Но жрать было надо.       "Не родину, а государство". Иш какой умный, разницу в словах понимает! Рвота подошла к горлу, стало еще жарче, испарина проступила на лице. Кусок мяса был слишком жирный, тяжелый, словно покрытый слизью вместо подливки. Обреченно Хауптман оттолкнул тарелку и принялся глубоко дышать. Не хватало только сознание потерять из-за жратвы. "Разве вы готовы поддерживать то, что делает ваш фюрер?"       "Хорошо. Вы послушали наши разговоры и поняли, что мне не нравится диктатура…" — хрипло отозвался голос человека, который чуть не умер от роскоши. Хикокс улыбнулся.       "Вы знаете, что ваши сограждане делают с евреями?" — вкрадчивый вопрос, гадкий. Фогель с минуту думал, что вот-вот скрючится.       "Сограждане и партия это разные вещи. Партия это партия-" — устало начал он.       "Доносы на соседей, на друзей, на детей. Донос на любого обидчика. Вы знаете, что такое концентрационный лагерь?" Знал. Краммер рассказал ему. Огромные тюрьмы, где людей работали до смерти. Что же, мало ли в мире жестокости? Плевать он на это хотел, пока желудок вязало канатными узлами.       "Места депортации. Что с того что пара сотен человек поживет на койках, пока мы расчищаем им место?" — брови собрались у лба, тема точно была не для ужина, и тем не менее он продолжил жевать как только отпустило.       "Пара сотен? Сотни тысяч, миллионы человек! Вы убиваете их даже не как животных, для какой-то цели, вы убиваете просто так! Их набивают в бетонные сараи и душат газом. Представьте себе, представьте. Тысяча голых истощенных тел, настолько истощенных, что через кожу просматривается скелет и никаких мышц. Это вы не хотите предавать?" — Хикокс привстал, глаза его загорелись праведным огнем. Фогель не нашел в себе ничего кроме цинизма: наверняка заучил эту речь заранее. Что-то неприятно хрустнуло во рту, но он заставил себя проглотить и не думать.       "Не надо. Не сочтите за грубость, но вы еще с тридцать девятого не принимаете евреев в иммиграцию, поэтому не притворяйтесь, что вы весь такой праведник," — ясное дело, что эта тирада была не от чистого сердца. Это была манипуляция, призыв к его моральному стержню.       "Вы не можете согласиться, что убивать людей в таких количествах — плохо?" — лейтенант сел обратно за стол и пригладил волосы, словно этот всплеск задел его самообладание. Тот еще актер.       "Война есть война. Я не говорю, что не хочу сотрудничать, но работать за идею я не готов". Молчание. Вилка гнусаво скрипела по тарелке, еда шла через силу, горло будто схлопнулось. Тошнило. Он и зацепился за графин получистой воды и принялся лакать. Прохладная, вкусная, ощутимо поползла к желудку. Боже! Краммер был прав, что от воды не отрывался.       "Ладно. Что вы хотите?" — его смерили мягкой ухмылкой. Да-да, летчик сам сначала смеялся.       "Вы уже сообщили моей группе, что я жив?"       "Нет".       "Сообщите, пожалуйста. Жене так будет спокойнее," — Краммеру так будет спокойнее, он бедный уже какую неделю без него летал. А душевный дисбаланс чреват смертью.       "От вас я хочу вот что," — наконец соизволил британец, — "Как видите, мой немецкий периодически подводит меня. Вы будете.. м… Проверять, что я говорю правильно". Хауптман рассеяно пожал плечами и потянулся за сигаретой. Курить все эти дни хотелось жутко, до того что зубы чесались. После ужина табак как подарочный пакет четко лег поверх. Летчик плотно затянулся, тут же ударило в голову, растеклось по мерзлым конечностям. Да, что там они спорили про водку? Водка бы все испортила.       "Как скажете," — безразлично отозвался он. Репетиторствовать еще не приходилось, только вот он не мог понять, почему Рыжего за это дело не посадили. Наверное, потому что он писать едва мог, Пулька ему прописей в детстве не покупала.       Хикокс пошарил у себя в планшетке и достал бланк извещения о поимке. Они снова прошлись по основной информации, и летчик был "свободен".       Работать с лейтенантом оказалось не так уж и плохо. Их с Рыжим стали лучше кормить, уколы приходили регулярнее, на столе появилась бумага, пришли и более теплые одеяла. Бюрократическая рутина — знакомый бальзам на душу скучающего. Британец подзывал его по всякому поводу: читал вслух, требуя корректировки произношения, уточнял всякие термины, не всегда военные, иногда просто говорил без остановки, чтобы слова катились с языка естественнее. Периодически спрашивал, как лучше составить предложение. Хикокс изучал немецкий, Фогель — Хикокса.       Брит не говорил о личном, не говорил и о жизни, но манеры его читались прекрасно. Он был прилежным учеником, любил порядок, был пунктуален, пил в меру и во всем был идеальным кандидатом в Абвер (только британский). Нормальный, по сути, человек. Таких в армии было много.       Спокойная, легкая жизнь. Любому бы понравилась, и ему в том числе, но вот на подкорке глаза всегда шныряли по сторонам. Он успел приметить все ближайшие дороги, кривые проселочные, распорядок дня, снующих солдатиков с лопатами, церковь вдалеке и даже отдаленную взлетную полосу. Она так жестоко дразнила, посылая в воздух искорки свободы где-то с северо-востока, больше востока, чем севера.       Хауптман успел урвать название их текущей базы. RAF XN (ALG). Что это значило, он не знал, но буквы агрессивно въелись в память при первой возможности. Что-то связанное с самолетами, это было понятно.       Если жизнь и научила его чему-то, так это тому, что если рыться в чужих документах, то есть шанс выжить. И когда Хикокс имел неосторожность, или возможно намерение, оставить свои бумажки без присмотра, вороватые пальцы потянулись к ним. Корреспонденция, формуляры на поставку оборудования, электроники. Вторая база: RAF PY (ALG). Сердце заплясало, завертелось, проснулось мощным сипением. Аэродром. Они строили аэродром! Хотелось смеяться во всю глотку.       На кончиках пальцев трещало электричество, будто он очень долго и упорно гладил Пульку по покатой спине. На обильных харчах Фогель успел поправиться, раны постепенно затягивались, голова болела реже. Нужно было действовать, сейчас же! Бежать! Охотится! В небо, скорее в небо!       "Tell me… Pfft, sorry," — подвыпивший лейтенант завалился в свой стул и устало брякнул бутылкой какой-то бурды по столу, — "вы можете перевести?"       Летчик смерил соснового и нагнулся ближе, изучая лист машинописного текста. Он был отформатирован как письмо, буквы в нем были знакомые, слоги тоже, и вроде слова были правильные, только от чего-то Хауптман не мог их никак понять. Напился, приехали… Он в недоумении сощурился на текст, почти разобрал слово и опять ничего не понял.       "Это не немецкий," — был его неуверенный вердикт.       Хикокс виновато рассмеялся: "Прошу прощения, я был уверен"— и, помолчав, добавил: "Вы хорошо разбираетесь в женщинах?"       "Наверное получше, чем вы в языках. А вообще я мало что в них понимаю," — летчик пожал плечами.       "Как же вы так женились?" — у британца были мягкие маслянистые глаза и грустные брови. Он разглядывал его от скуки и видел человека совершенно обычного, но красивого.       "Не то, чтобы она меня спрашивала," — кривая улыбка и снова часть лица задрожала. Фогель осторожно сунул пальцы в подшитый карман рубашки и произвел еле живую фотокарточку худощавой блондинки. Хэльштром принес ему эту картинку осенью, сказал, что жену при себе нужно всегда таскать.       "Красивая," — прищурившись заключил Хикокс, хотя смотрел он скорее на летчика, чем на его бабу. Что он хотел там разглядеть?       "Стервозная," — парировал тот, и губы снова затрепетали. "В школе она была хорошенькая, а сейчас озлобилась от чего-то".       Большим пальцем Хауптман провел по черно-белому лицу незнакомки. Она напоминала Хаффнера, когда тот еще был молодым. Всегда был худощавый, но вот в университетские годы был совсем хрупкий. Настолько, что когда нужно было надеть женское платье и проскользнуть куда-то, отличить его от обычной девушки было практически невозможно.       Он стоял перед зеркалом, полуодетый в кружевном белье, и красил губы, бросая взгляды сквозь отражение. Такой бледный, призрачный, до самой сути неправильный молодой человек, пропитанный бурлеском и проституцией. Как трепетно тогда заглядывался на него летчик. Его каблучки мерно стучали за окнами общежития, очередной кавалер брал его под руку, звонко раздавался его девичий смех. Тогда это еще позволялось.       "Материнство странные вещи делает с женщиной," — протянул британец, недвусмысленно придвигая бутылку в его сторону.       "Наверное так. А ваша?" — Хауптман придержал горлышко и изучающе принюхался. Бухло как бухло, ничего интересного. Он и налил себе рюмашку.       "Пока что не до этого," — отмахнулся британец. Фогель молниеносно сделал выводы и, склонив голову, прищурился. Пожалуй, по его холеной роже это было очевидно. Опрокинул стопарик. Стало тепло.       "На вид вам лет тридцать, почему вы все еще лейтенант?"       "Я не хотел всю жизнь связывать с армией," — гордо отозвался журчащий, вскидывая голову от бутылки, словно он тут был лучше всех.       "Вот как, и что же вы делали?"       "Я кинокритик," — был его скромный ответ. Фогель чуть подался вперед и сделал лицо заинтересованное и сладкое, покачивая бутыль пальцами. Нельзя, чтобы на этом он замолк, нельзя, чтобы вспомнил, куда хотел завести разговор.       "Мне как обывателю кажется, что это лучшая работа. Нет шанса умереть, смотри себе фильмы и пиши," — это был пиздеж, лучшая работа была летать, а тот факт, что эта усатая тварь полжизни протирала жопу на стуле, тратя бумагу и получая за то деньги, Хауптмана знатно злил.       "Вы не поверите, но… м… Меня пытались убить на той работе примерно столько же, сколько и здесь," — Хикокс улыбнулся и выпил еще. "С моей первой книгой произошел скандал и… Не важно. У вас есть любимый фильм?"       "Возможно, стоило понять намек и поскорее сдохнуть," — ехидно извернулась мысль. "Не волнуйся, я тебе сам намекну," — подоспела вторая. Летчик приложился к бутылке, сделал вид что глотает.       "Да, в детстве был. Ну, в юности. 'Не такой как все' назывался," — он повел плечом и плеснул офицеру очередную стопку. Наверняка тот знал содержание фильма. Одинокий истребитель в открытом небе, искушающая штука, даже если ты знаешь, что это ловушка. Кто Фогель был такой, чтобы судить, он-то вообще к Гестапо полез от безвыходности. "Вы книгу свою на немецкий не переводили? Я бы почитал".       "Я вам могу ее прочитать," — усатый встал и пошатнулся. Пришлось прикусить щеку. Перепил мальчик, глаза помутнели, лицо расслабилось. Хауптман взял сигарету, потом вторую про запас, но двигаться не собирался. И приманка, и охотник в одном лице, не закрытая кобура Люгера.       Когда Хикокс вернулся на место, летчик с интересом поднялся из-за стола и навис со спины, разглядывая обложку.       "Art of The Eyes, The Heart, and The Mind: A Study of German Cinema in the Twenties," — перебито прочитал он. "Тип глаз, сердца и… Изучение немецкого кинематографа в двадцати. Двадцати чего?" — пальцы сами поползли по толстым ложбинкам отпечатанных букв. Средний, указательный, средний.       "Искусство взгляда, сердца и разума: исследование немецкого кинематографа двадцатых годов," — поправил лейтенант, приподнимая голову. Облако табачной гари вместе с фогелевой тушей нависло над ним. Как Вюргер, под крыльями которого они прятались от солнца.       Брит нашел главу, в которой обсуждал "Не такой как все", и принялся читать ее, периодически спотыкаясь в переводе. Летчик держал руку на чужом плече и делал вид, что очень заинтересован. Хотя тот и говорил умные мысли, от его писанины разило англосаксонством и примитивностью, которую в те годы наверняка высмеяли бы, а теперь, когда институт Хиршфельда уже давно развеялся пеплом, его мысли казались удивительно продвинутыми.       Институт, кинокартина, бары, девочки в брюках, мальчики в платьях — яркий рассвет культуры, затоптанный черными сапогами, солнце, с огромной дырой пулевого ранения в самом центре. Хикокс нихуя не понимал. Первая безнадежная влюбленность в тощего рабочего мальчика с вычурным макияжем. Обещание жить вместе, клятва вечной любви. Он не понимал и крупицы той обреченности, с которой яркая свободная жизнь утекла сквозь их пальцы так быстро.       Чесались ладони, сам того не замечая, он выискивал гашетку или хотя бы спусковой крючок Люгера. Хотелось убить его, наорать и убить. Но пальцы наткнулись только на пульс.       "Вы были в Германии в то время. Как это называлось тогда… 'Поиск себя'," — Фогель понизил голос, наблюдая привычку задавать вопрос без вопроса, не риторический, но плоский и требовательный.       Британец не ответил, только покрыл его запястье и запрокинул голову, чтобы взглянуть прямо в лицо. Руки у него были мягкие, венистые. Хотелось бы подцепить одну пальцами и вытянуть путаный клубок артерий, задушить кровавой сетью собственного пульса. Но пока пальцы просто гладили по изгибу шеи.       "Да. Удивительное время," — тихо произнес пьяный офицер, прикрыв глаза. Не следовало. Если это и был тест на доверие, то слишком уж опасный. Хауптман отступил, усаживаясь на край стола. Какое-то мутное разочарование отразилось в чужих глазах. "Что вы думаете?" — на него помахали книгой.       "Я нахожу вашу критику поверхностной, а фильм примитивным," — с отвращением потекли с языка слова.       "Признаю, with hinds-… Оглядываясь назад, я бы написал несколько иначе," — Хикокс примирительно покачал головой. Ядовитая радость разлилась по телу, загудела в коленях. Фогель шагнул на встречу и помедлил немного, наблюдая мутные голубовато-зеленые глаза. Кинокритик покорно позволил приподнять себя за подбородок, приоткрыл рот, когда ему поднесли рюмку, и так же беспрекословно проглотил. Летчик прошелся по губам большим пальцем и облизнул остатки.       "С вашего позволения, уже поздно".       "Right, okay," — растерянно отозвался усатый, словно его мокнули в холодную лужу. Неуверенно поднявшись, он вывел заключенного на улицу. Оттуда часовой довел его до комнаты.       "Попался," — гордо думал Фогель, лежа в темноте и считая себя самым умным. "Повелся".