Плен

      "Товарищ капитан!" — окликнул сильный голос Стровински. Фогель, прежде находящийся в полусонном разговоре, встрепенулся и обернулся на него. Механик стоял у первого ангара в сопровождении двух других и самолета, от которого валил клубами белый густой пар. Летчик было подумал, что все, конец, чрезвычайная ситуация, но его поманили так заговорщически, что все сомнения отпали: дело было. Он тут же откланялся какому-то офицеру и легкой трусцой, чтоб согреться, направился на зов службы.       Стровински и его сподручные, полураздетые и красные от натуги, роились вокруг сто девятого, и беспокойство на мгновение снова кольнуло летчика под ребро, поскольку птица была с полными шевронами, то бишь принадлежала Коммодору лично, и шутить с ней было нельзя ни в коем случае. Но судя по поведению механиков, проблемы никакой не было. Кожа их влажно поблескивала потом, а масляные губы — улыбкой.       Неверная земля уходила из-под ног, оттягивала каждый шаг назад, и от того казалось, будто Хауптман действительно был во сне. Голова его была тяжелой и мутной, как и небо над ней.       "Стрович, что?" — коротко кивнул летчик, наконец заглядывая в налитое кровью лицо. Механик улыбнулся, от чего усы его расплылись над губой мохнатой гусеницей, и прислонился к нагретому истребителю. Фогель следовал. В руке у него загадочным образом оказалась сигарета. От удивления он похлопал себя по здоровенным карманам летных штанин, но зажигалки или хотя бы спичек не нашел. Пришлось прибиться к бычку Стровински. Это фюрер не курит, а немецкий солдат курит всегда, везде и в любой компании.       "Смотри, товарищ капитан," — механик едва качнул головой вдоль взлетной полосы, развязно и довольно, будто принес ему в руки жареного порося. Хауптман скользнул взглядом по местности. Мрачное серое небо повисло над горизонтом. На высоте лениво кружил пестрый штабной ястреб, плотно осевшие облака напоминали осадок пыли в стакане грязной воды, которую нужно было наловчиться пить правильно. Серая, мертвая земля и сугробы по обе стороны дорожек, как окопы тянулись от ангара к ангару. Совершенно асфальтного цвета они прятали на себе шинели, две конкретные, что копошились у входа. Картина эта нагоняла хандру на всех, кроме Стровински.       "На что я смотрю-то?" — летчик нетерпеливо побарабанил по фюзеляжу тонкохвостого чуда.       "Смотри-смотри, на головы смотри," — напутствовал Стровински, не теряя азарта в голосе. Он и смотрел. Вдалеке эти две фигуры ничем не отличались, но вот солнце начало слепить уставшие глаза, так и не показав ни единого проблеска света, и сквозь мыло сонливости Фогель наконец уловил клок рыжих волос на одном из силуэтов.       "Ууу сука!" — вырвалось с гарью табака, и пришлось прикрыть себе рот, чтобы не рявкнуть. От негодования шинель его сползла с плеч и чуть не рухнула на земь, глаза расширились до лихорадочных размеров, а сердце легонько дрогнуло, посылая волну мурашек, чтобы в конец разбудить тело.       "Пулькин выкидыш пошел лакать," — хохотнул механик с довольным видом и победно затянулся. Стрович был золото, а не человек.       "Я его как щенка сейчас в пойле и утоплю," — отозвался Фогель сквозь зубы, и на душе стало тепло и радостно. Когда нельзя было распиздяйствовать лично, порицать за это других — вполне альтернатива. Он уже было собрался отчаливать, но Стровински придержал его своей лапишей, так что летчик чуть в самолет не впечатался.       "Обожди, обожди, пускай внутрь залезут," — продолжал механик, наблюдая двух тощих зайцев в шинелях. Они озирались по сторонам предельно очевидно и о чем-то переговаривались, судя по облачкам пара, исходящего от их лживых пастей. Скорее всего, пытались решить, кто будет на стреме стоять.       "Зачем хаффнеров самолет вытащили?" — между делом спросил Хауптман, пока один из зайцев протискивался в щель меж ангарных ворот. Картина маслом.       "Господин Оберст хочет новый трафарет, вот мы занимаемся," — Стровински пихнул ногой крохотное жестяное ведро черной краски. У Фогеля глаза загорелись еще больше. Бесконечная череда возможностей содержалась в этом жестяном сосуде, который так великодушно продемонстрировал ему механик.       "Да? И что он себе придумал?" — интерес в его голосе был неподдельный, даже исключая возможность напакостить. У эскадрильи герб был, но среди других они едва ли выделялись. Краммер как-то усадил его за стол и заставил вместе придумать новый для их группы. В итоге бутылка шнапса была распита, а про герб все забыли.       "Стервятник черный, вон рисунок уже есть," — Стровински указал на листы бумаги в руках своего подручного. Хуй там что можно было разглядеть, но ладно. Фогель решил, что готовый рисунок увидит и все поймет. Оберст некрасивые рисунки себе на машину не налепил бы.       "Хороший символ".       "Нам как раз. Доедаем остатки французов".       "Ну, свежая кровь тут только собственная," — Хауптман кивнул. Наконец и второй заяц скрылся в ангаре. "Краску далеко не прячь," — добавил он уже тише. Если в ведре останется хотя бы половина содержимого, он мало того, что сможет и себе стервятника нарисовать, так еще и хуй где-нибудь увековечить.       "Понял, понял. Только смотри, чтобы мне потом не прилетело".       "Не прилетит, Стров. Ладно," — высосав всю оставшуюся сигарету разом, Фогель хлопнул по ляжкам мол, пора и честь знать, и отстранился от истребителя. Спине тут же стало холодно и мокро, мурашки вновь пробежались по хребту. Летчик недовольно поежился, но руки в рукава просовывать не стал — с шинелью на плечах он казался себе внушительнее, в самом деле как стервятник, лениво разглядевший мертвечину.       Поправив фуражку, он метнулся к ангарам, подзывая к себе Краммера издалека. Тот сегодня был в красивом: форма не летная, сапоги высокие, шинель застегнута правильно, ремень блестит. Была бы у него шея потолще, смотрелся бы вообще идеально. А так, утопая в своем воротнике, он все казался молодым. Но даже несмотря на сравнительно свободный день, Оберлёйтнант выглядел устало. Фогель до сих пор не знал, как к нему подступиться. Смерть Марселя его сильно задела.       Засекли друг друга, жестами скоординировались, и Краммер нырнул за ангары без лишних слов. Летчик проскользнул в тонкую щель меж ворот и лисьим шагом подобрался поближе к провинившимся. Хэльштром выучил его недавно, как надо правильно подкрадываться, и он теперь щеголял этим навыком при каждом удобном случае. Оказалось, что весь мир выглядит как кусок колбасы, когда в руке нож. А любой человек как жертва, когда умеешь красться.       Такая картина открылась ему: один копошился на стреме, и выполнял свою работу прескверно, а второй — Рыжий — на карачках согнувшись сливал незамерзайку из спящего Вюргера во флягу. Жаль, что самолет не мог проснуться и как бык лягнуть его хорошенько в голову.       Рыжего Хауптман невзлюбил сразу, еще когда тот прибыл к ним в Тарневиц. Они в чем-то и были схожи (имели в жопе вертлявое шило) только вот Рыжий не имел от природы мозгов, зато имел богатую семейку, и по несчастью был собственно рыжим, что летчика знатно раздражало. Тот, что стоял на стреме, был долговязый, лицом неприметный и тихий, глаз с него соскальзывал, так ни за что и не зацепившись.       "Что делаем?" — рявкнул Фогель, растягиваясь в улыбку. Оба подскочили на ноги, обернулись, блеснули страхом и бросились бежать вглубь ангара, надеясь, наверное, улизнуть через черный ход. Он неторопливо шел вслед, эхом отмеряя свои тяжелые шаги — от правосудия, мол, не убежишь.       Достигнув второго выхода, долговязый рывком открыл дверь, и вся его туша врезалась в Краммера. Крошечный старший лейтенант пошатнулся, но остался твердо стоять на своих стальных ногах, а вот серый заяц от неожиданности приземлился на своего товарища, и оба присели на пол.       "Кто тут у нас, господин Оберлёйтнант?" — победно спросил летчик, с гордостью наблюдая огонек в глазах своего ведомого. Тот ступил внутрь и прихватил обоих за шкирку, точь-в-точь они были два русака, с такими же неказистыми конечностями и тупыми выпученными глазами.       "Диверсанты какие-то, господин Хауптман," — с недобрым весельем отозвался Краммер, потрясая обоих за воротники.       "С диверсантами у нас все строго. Расстрел, получается," — протянул Хауптман, складывая руки за спину, как школьный директор.       Долговязый метнул на него взгляд, не то, чтобы испуганный, но какой-то обеспокоенный. Фогель требовал имя. Тот оказался по фамилии Шэфер, Фаненюнкер из новеньких. Скорее всего, его к ним привели осенью. И учитывая, что Шэфер никак себя не зарекомендовал, он, наверное, всю войну бы выжил.       Нехотя Хауптман перевел глаза на Рыжего, на секунду всего перевел, чтобы убедиться, что тот слушает, а он тут же встрепенулся и отдал честь. Захотелось закатить глаза.       "Фаненюнкер Лотар Энгель, товарищ капитан!" — прочеканил он, и голос его, гнусавый и пропитанный собственной важностью, напомнил летчику, почему именно он так мальчишку не любил. Он был молод, очень молод. Вряд ли Рыжему исполнилось двадцать. Жизни он, очевидно, не знал, что странно, учитывая, что его родила Пулька, добротная дворняга. А кроме своих ярких волос и угловатой морды ничего у него за душой и не было.       "Ты мне свое имя не говори, я его все равно специально забуду," — нехотя протянул Фогель, слыша за спинами провинившихся смешок своего ведомого. Ясное дело чего хотел Рыжий. Какое пустое тщеславие! "Так. И что вы здесь делаете, господа?"       "Товарищ капитан, я попросил Шэфера помочь мне проинспектировать мой самолет," — отчетливо и без тени смущения произнес Рыжий. "Я тебе сейчас ребра сапогом проинспектирую, будешь мне так врать," — яростно подумал оскорбленный Хауптман. Возможно, этот недоношенный считал, что отвага перед лицом начальника ему сыграет на руку. Во всей его тушке ощущалось какое-то желание или амбиция быть следующим Марселем, и эта неказистая попытка дотянуться до звезды в фогелевых глазах оскверняла его память.       "Товарищ Рыжий, вы думаете, наверное, что я никогда в жизни лжи не слышал?" — смех почти звучал в горле. Он перевел взгляд на долговязого, Краммер хлопнул того по плечу, и он вздрогнул, поднимая глаза. "Господин Шэфер, придумайте отмазку получше, пожалуйста."       "Мы незамерзайку пошли…" — тихо отозвался он, по всей видимости поверив в возможность расстрела. Ничего, пускай боится. Рыжий злобно зыркнул на своего сообщника, а Краммер за их спинами стал пританцовывать с ноги на ногу, улыбаясь и морща нос, как он выучился в Африке. Хорошо, что лейтенанта позвал. Без него бы на месте их уже разжаловал в пехоту по причине плохого настроения.       "Машина не ваша," — заключил Хауптман, переводя взгляд на оголенный Вюргер с двумя единицами на талии. "Вы двенадцатый, а вы десятый номер. Получается, разбейся этот истребитель, смерть пилота на вашей совести?" — медленно и грузно произнес Фогель, делая серьезное выражение лица. Понятно, что от одной фляги такого случиться не могло, но припугнуть же их надо было. Рыжий подозрительно долго молчал, но летчик лишний раз на него не смотрел. Шэфер громко сопел. Он был еще моложе товарища, и видимо душевная организация у него была тонкая, то и дело кусала его по глазам.       "Мы немного- это просто…" — промямлил он безвольно, но мысль закончить не успел.       "Они незамерзайку хлебать решили," — весело чирикнул ведомый и с двух рук отвесил обоим по тяжелому подзатыльнику. Стало веселее. "Я думаю за чистосердечное можно им наказание смягчить," — улыбнулся воробушек. Хорошо у них получалось вместе играть в доброго и злого командира. Благо, в полицаи не пошли, иначе вся преступность бы уже закончилась, кроме собственноручной.       "Да… Вместо пяти стрелков поставим им одного," — хохотнул в ответ Хауптман. Оба диверсанта вдруг взглянули на него с неподдельным беспокойством. "Почему нельзя незамерзайку пить?" — скомандовал он.       "Летчику нельзя пить, потому что это подрывает его здоровье, а он всегда должен быть в форме," — уверенно заявил Рыжий. Фогель долгожданно закатил глаза.       "Краммер!"       "Так точно!" — старший лейтенант с готовностью отвесил очередную оплеуху.       "Незамерзайку пить нельзя, потому что там метиловый спирт! Рыжий, вы хоть понимаете что это такое?! Ослепнете и вашей карьере конец! А если грамм сто выпить, так еще и умрете," — грозно констатировал Фогель, прекрасно зная, что в глазах у сержанта должно было от удара потемнеть. "Вы успели уже выпить?"       Тот кивнул коротко и напугано выпучил глаза. Про Шэфера и говорить было нечего, он весь побледнел и слушал предельно внимательно. Это такой профессиональный маневр, называется "пиздеж".       "Жалко. На пару дней точно ослепнете," — протянул Краммер, состроив маску сочувствия. Рыжий замялся, глаза все никак не мог сфокусировать.       "Но ведь…" — начал было он, облизывая губы, на которых еще блестела маслянистая пленка. "Товарищ капитан, должен же быть антидот".       Летчик сделал вид, что прикидывает что-то в уме, то ли вес, то ли рост Рыжего. "Черный перец, горсти три точно нужно сжевать". За спинами диверсантов Краммер закусил обе губы и широко улыбнулся. Его немного потряхивало от задушенного в горле хохота. "Да, три хватит, перец хорошо впитывает спирт," — добавил для правдоподобия Фогель. Не дожидаясь команды, Пулькин сынка бросился вон из ангара, швырнув флягу подальше.       "Проследите, чтобы он по пути не ослеп, а то убирать вам же придется," — Краммер легонько похлопал долговязого по плечу и отпустил с миром. За процессией увязалась Пулька, радостно голосившая им вслед как злобная мать со скалкой. Своих щенят она сожрала еще в ноябре, всех, кроме Рыжего, он оказался самым невкусным, а потому его приходилось растить.       Оба летчика высунули головы на холод, хихикая и наблюдая, как троица скачет по сугробам в сторону столовой. С боку пахнуло дымом — ведомый закурил, привалившись плечом на Хауптмана.       "Как дети, ей богу…" — расхохотался и добавил: "дай тяжку". Краммер недовольно стянул с себя перчатку, чтобы сигарету не выронить, и великодушно предложил ее.       "Ох, прилетит же им от Эбнера," — довольно вздохнул Оберлёйтнант, глядя на спотыкающегося Фаненюнкера у самого входа в кухню.       "И правильно! Надо на построении объявить, мол, новая незамерзайка теперь, все ослепнут," — фыркнул Фогель и обернулся найти флягу.       "Ты меня этой байкой еще в тридцать девятом гонял, как можно в такое верить?" — все недоумевал ведомый. Хлебнули за хорошо слаженную работу. Сладкая и маслянистая жидкость ободрала горло, разлилась теплом в груди, и оба тут же согрелись, хотя давно уже забыли, что мерзли.       "Дети, дети," — Хауптман задумчиво качнул головой, и взглянул на своего воробья. Он ведь к ним по возрасту был ближе, чем к нему. И все равно морщины в его лице были уже старческими. В уголках глаз, у носа и рта. Африка высушила его до того, что даже щеки, прежде вполне здоровые, теперь всегда были впалыми, не зависимо от того, сколько Краммер ел. И мешки под глазами. Не те, что у их брата были от одной-двух неспокойных ночей, но глубокие рытвины холодной бессонницы. Краммер не вернулся из Африки целиком. И не вернулся бы уже никогда.       Летчик потрепал его по волосам, сбив фуражку на бок. Тот лишь улыбнулся, но как-то отдаленно и натянуто. Фогель представлял это чувство вполне отчетливо: сейчас все было хорошо, как думал Краммер, а вот завтра, или послезавтра, или через час случится что-то плохое.       "Вылет скоро. И на ночь надо составить списки," — напомнил ведомый, болтая на языке сцеженную с самолета кровь.       Вдалеке загудел мотор приближающегося автомобиля, и в летчике тут же проснулась исполнительность, потому что на базу к ним ездили исключительно вышестоящие, и не дай боже это был Хаффнер.       "Списки я составлю," — кивнул, высматривая точку на горизонте. Ближе и ближе, она наконец приняла форму Мерседеса, номер которого Фогель и так мог угадать своим исключительно чувствительным нутром. "Гад приехал," — констатировал он, поднимая воротник шинели повыше.       Краммер только фыркнул и заметно напрягся. Не любил он Штурмбаннфюрера, имел на это полное право и веские причины. "Сигарет хоть стащи с него," — губы его плотно сжались и собрались в тонкую притворную улыбку. Как говорил Диоген: "В доме богача некуда плюнуть, кроме как ему в лицо". Краммер в лицо Хэльштрому не плевал, но очень хотел и всегда напутствовал что-нибудь да спиздить из эсэсовского дома. Ложки, вилки, сигары, рюмки или целые бутылки коньяка.       "Стащу. Не дуйся, солнце, погоду испортишь," — летчик примирительно похлопал чужое плечо.       "Черт тебя еби," — спрятавшись обратно в ангар, Краммер легонько коснулся его губами. А он навалился на ведомого всей тушей так, что из него воздух выбило. Пахло машинным маслом и сигаретой. Хотелось забиться с ним в угол, куда-нибудь в тепло, где можно было бы снять сапоги и хорошенько прогреть ноги. Отстранившись, Краммер сделал лицо серьезное и насмешливое. "На вылет не опаздывай — убью".       "Слушаюсь, товарищ генерал!" — Фогель щелкнул каблуками, сверкая всей гармошкой зубов. "Там Стрович кстати краску достал".       "Вот с этого надо было начинать!"       Как только оба вышли из ангара, Хауптман направился к себе в кабинет, прилагая все усилия, чтобы выглядеть неприметно издалека, хотя плечи и спина заблаговременно начинали мерзнуть под чужим взглядом. Встречать гестаповца он не собирался. Мало того, что тот прикатил без предупреждения, так еще и Фогель тут был за главного до возвращения их Майора.       Отопления в офисе не было, все тепло здесь создавалось народным способом — надышали. Потому полностью раздеваться летчик не стал, только скинул с себя мокрую шинель на диван, за что ему уже полагался бы нагоняй. Диван был хороший, они вместе стащили его из какого-то разрушенного дома, прихватив пару кресел, и ни разу еще не пожалели. Мягкий, сволочь, длинный. Еще бы он был неудобный, они столько пота ради него пролили!       Вывалившись в кресло, Фогель расстегнул и куртку. Та грела прекрасно, но поверх летного костюма сжимала так, что дышать иногда приходилось с трудом. Напоминала броню или очень назойливые объятия пьяного солдата. В полете она становилась совершенно незаметной, собирала тело в один плотный комок сосредоточенности, а вот на земле наоборот оттягивала вниз, впрочем, как и все остальное снаряжение.