Плен

      Хэльштром застал его за списком на вылет. Он вежливо постучал и зашел, естественно, не дожидаясь ответа. На этом гестаповские принижения закончились. Выражение лица у него было нейтрально мрачное, что означало гораздо большую злобу, чем показывало. Хауптман покорно поднялся и отдал честь, решив, что можно для приличия побыть вежливым.       "Где Линден?" — скомандовал майор.       "Скорее всего, в борделе. Присаживайтесь. Чем могу быть полезен?" — тот указал на кресло, в которое товарищ Гестапо тут же рухнул всей своей тушей. Поверх уставной шинели он носил свой плащ, и от того казался в три раза больше обычного. Бледный, холодный, мешки под глазами удвоились, а вот радости никакой не добавилось. Смотрел он остро, из-под козырька, и нетерпеливо постукивал пальцами. От первитина, наверное.       "Ничем. Я пришел к Линдену," — рявкнул Хэльштром. Фогель невозмутимо нырнул под стол и произвел из закромов початую бутыль виски и рюмку. Ни то, ни другое не было первой свежести, но роскоши он предложить не мог.       "У него отгул. Я заместитель," — констатировал летчик с какой-то гордостью в голосе, мол, я тут хозяйничаю, все вопросы ко мне.       "Вы все пьете на посту," — заметил гестаповец и вместо предложенной рюмки уцепился за всю бутылку, тяжело приложился к ней. Ничего приличного, глядя на чужие потрескавшиеся губы, Фогель думать не мог. Тем более наблюдая, как тот облизывается и кончиком языка смахивает застрявшую на ободке горлышка каплю. В ответ ему смотрели остро и сосредоточенно. Давно не виделись.       "Себе я не наливал, господин Штурмбаннфюрер," — насмешливо ответил Фогель, пододвигая и рюмку поближе. Закурили каждый свою. Молчали. Но молчали напряженно, как тучи, выжидающие момента грянуть отборным ливнем. Хэльштром думал о чем-то, глядя сквозь стол. Хауптман обратил глаза к списку, понял, что сконцентрироваться не сможет, и встал, чтобы облокотиться рядом с гостем. "Газета есть?"       Газета была. Ничего утешительного она не говорила. Сквозь стены пиздежа прослеживался один неприятный факт — темп наступления падал. Падал стремительно и тем очевиднее, чем сильнее трубили похвалу и ненависть печатные лжецы. Сталинград оказался куском пирога, в начинке которого зуб наткнулся на щебень. Он свернул газету и пару раз ударил себя по лбу, выбивая неприятные выводы.       Хэльштром протянул бутылку. Вид его показался загнанным, нарочито храбрым, будто он как никто другой понимал безнадежную новость. Эта обида изношенного эго. Летчик вернул газету в обмен на виски, совершенно нагло проходясь рукой по чужой шее.       Штурмбаннфюрер холодно перехватил его запястье. Сигарета вжалась в предплечье, куснула кожу приятной болью, и Хауптман довольно выдохнул, чувствуя теплую дрожь в теле. Ровный красный пятачок расцветал среди россыпи белесых шрамов. Хэльштром прошелся по нему языком, мягко прихватил кожу губами, будто хотел распробовать. Глаза его на секунду закрылись, Фогель пригладил воскованные волосы, ожидая вполне очевидного продолжения, и подался вперед. Но так же быстро гестаповец отстранился.       "Не испытывайте мое терпение. Я по делу," — говорил он ровно, вырисовывая пальцем узор на чужом запястье — удивительное проявление самообладания. В ином случае Фогель бы посмеялся. У них каждая встреча то по делу, то по работе. Однако на этот раз офицер действительно был по делу, и отказ его даже вызвал некоторое уважение. Летчик бы на его месте не отказывался.       "Я вас внимательно слушаю".       "Мне нужен доступ к военнопленным и их документам". Фогель от неприязни скривил губу. Он-то в принципе плевать хотел на бриташек, а вот Краммер бы совершенно не одобрил такого к ним отношения. В любом случае приказ есть приказ.       "Так точно".       "Сейчас же".       "Так точно," — пожал плечами капитан. На слабо его брать вздумал, или что? На другом конце провода отозвался бодрый голос квартермейстера, которому было положено во всем Гестапо содействовать. Ответили летчику исключительно согласием — таким отбитым лучше не противоречить. "Еще что-то?"       Гестаповец молчал, разглядывая летный костюм. В его глазах не было противоречий или борьбы между желанием и долгом, он просто созерцал его, как экспонат в новом вольере. Недвижимое усталое январское небо, беспристрастное, но вездесущее. Летчик легонько улыбнулся. От него не требовали разговоров, только пару минут тишины и присутствия. Он обернул глаза к спискам.       Мерно шагали часы, кресла поскрипывали, доносились голоса с улицы. Там уже начинали выкатывать истребители, что-то гремело и жужжало, Стровински разливался басистыми приказами. Далеко за горизонтом выла сирена. Обстановка эта была все равно что колыбельная.       "Ничего. До встречи," — сказал наконец майор, вздрогнув накатившей сонливостью. Еще пару глотков, и его бы наверняка развезло в сон.       "Дверку прикройте за собой," — деловито попросил Фогель. Покидая кабинет, Хэльштром, сука, оставил дверь открытой.       ***       Тучи делили землю и небо как прослойка жира в консервной банке. Солнце светило яро и полно, даже грело на высоте. Машины глухо гудели кошачьей дремотой. Под косыми лучами заката все грустные мысли испарялись быстрее вкусных сигарет. Проблемы были на земле, а летчик-то в небе. Поражение нации было очень далеко под ногами. JG-29 вылетали теперь регулярно, по американцам можно было сверять часы — на минуту опоздаешь, а они уже тут.       Летели звездным составом. Краммер вел группу, Хауптман держался чуть выше. Эскадрилья смешанная, по шесть машин обоих сортов. Мало ли странностей происходило в Люфтваффе. Даже о позывных их генералы договорились недавно, что и говорить о строгих рамках состава групп. Такая свобода и молодость грели замерзшую душу. Все летчики, так или иначе, были вольными птицами. Небо ранга не видит.       Около получаса их группа кемарила, привычно покачивая крыльями по ветру. Хауптман щурится на солнце, и ему было хорошо. Тепло просачивалось в кабину, гладило по щекам и приборам, убаюкивало. На высоте время будто и не шло вовсе, он был так же молод, как и три года назад, сердце приятно трепетало под стать новому мотору. Он был приятно сосредоточен и полон сил. Не было ничего, кроме цели и четкой роли. Вюргер хорошо грел ноги, вдвойне хорошо, что на земле они бы сейчас мерзли. Под брюхом колыхалось серое море облаков, напрочь отсекая намеки на землю. Со всех сторон была правильная стихия.       Лениво рассеяв глаза, Фогель катал на языке сладкую пилюлю первитина и думал о том, как бы хорошо было жить на таком большом самолете, чтобы никогда на землю не заходить.       "Красный 1, касаюсь троих," — прострекотал голос Краммера по радио, вырывая их из ступора. Фогель вскинул голову к горизонту, и еле-еле разглядел три пылинки в статичном небе. Он бы повременил шуметь, но Оберлёйтнант чутье имел не то, что орлиное, а скорее радарное.       "Шеврон, понял. Красный 7, Белый 10?" — подтвердил Хауптман.       "Красный 7, так точно. Четверо… Шестеро, высота та же".       "Белый 10, ищу". Конечно искал, Шэфер видно от страха ослеп, пожевал перцу для профилактики, и до самого вылета ходил чихал.       "Красный 1, цирк над С500. Нам направо девочки," — весело прозудел старший лейтенант и вильнул в сторону, увлекая за собой остальных.       Целая коробка бомбардировщиков наконец показалась им во всей красе. Серебристые были американцы, коричневые — британцы. Грузные, медленные, с минуту они висели неподвижно. Заметили ли? В самих бомбардирах страшного было мало, если ты не на земле. Бояться следовало сопровождения, Мустангов. Они все чаще тащились вслед за коробками, как резвые пастушьи собаки, цапающие коров по щиколоткам.       Эскадрилья развернула чуткие носы на стадо неказистых машин, чуть припала вниз и с голодным видом скользнула ближе. Мелкие антенны пулеметных орудий зашевелились как усики муравья, только когда второй с конца тюфяк задымился. Каплями дождя стали крапать их пули по крыльям.       Краммер естественно оказался в самом центре, пытался разбить их формацию дальше, но упрямые коровы все тащились в строю. Пули сыпали, ничтожные, казалось бы, плевки. Но из тысячи плевков один может все-таки попасть в глаз.       Двое вынырнули из облака. Серебристые, с сильной нижней челюстью, как и люди американцы. Они приближались с такой скоростью, что глядя на них можно было таки почувствовать, как трясутся от напряжения крылья. Один серебристый карасик скользнул на Краммера, прострекотал, проскочил мимо, тот дернул нос вверх и следовал, но юркая тварь все отдалялась. Летчик перестал замечать, как ведет своего товарища. Он говорил "лево" и Краммер уходил влево, не раздумывая, не споря, как продолжение руки.       Второй прицепился сзади. Фогель чуть не свернул себе шею, высматриая его у себя под брюхом и матеря свою машину за неповоротливость. Старший лейтенант слушался, но не хотел отставать.       "Красный 1, не лезь! Красный 1, вернись в строй!" — выкрикнул наконец Хауптман. Но Красный 1 не слышал, он ушел в самую чащу, перекрутившись с чужими самолетами плотной белой бичевкой, как в клубке змей во время течки.       Пули свистели и мелким градом стирали его фюзеляж в ветошь. Третий появился откуда-то сбоку. Красный 1 ушел вверх, и летчик с ужасом наблюдал, как он теряет скорость, подставляя себя под пунктир орудий. Подумав, он и сам ушел в полупетлю, до того тугую, что вся эта картина стала отдаляться и растягиваться, будто его на веревке крутили в воде. Все сделалось серым, собралось в одну точку, помимо которой была темнота. Кровь прижало так, словно она затвердела в ногах.       Как только он оказался на хвосте второго бандита, все трое тут же переключились на него. Пришлось бежать. Голос ведомого овладел его руками. Он говорил: "ныряй", и, не успев даже понять слова, летчик уже стремился вниз.       Приземлялись молча. Оба кипели злобой: Фогель не поддержал, Краммер полез туда, где поддержка была невозможна. Шея болела, пот катился по глазам, обвисал на ресницах и замерзал там белым инеем.       "Какого хуя ты полез?" — слова нагрянули, как только они остались наедине.       "Ты знал, что полезу, почему блять бросил меня там?" — готово рявкнул Оберлёйтнант.       "Потому что из такого навоза тебя не вытащишь! Ты же знаешь, что их не догнать".       "Что мне теперь, не доверять тебе?" — Краммер вскинул руки и стряхнул с себя пилотку, направляясь к столу. Бледным светились за окном законцовки его сто девятого. Оперение висело требухой, машина была помята знатно, как и сам летчик. Его закономерно трясло после такого выкида, но он упрямо пытался открыть бутыль пойла.       "Головой подумал бы! Я блять не боженька! Зачем ты вверх вообще пошел?" — Хауптман отобрал с его рук бухло и, рывком отодрав пробку, хлебнул прям с горла.       "Я знаю как себя вести! Тысячу раз так делали, чего ты взвился? Вместо того, чтобы орать, лучше бы развернулся побыстрее," — Краммер тоже глотнул и злобно закряхтел: горло ободрало.       "Ты не Марсель!" — слова вырвались сами по себе, и тут же его обдало жаром. "Я не слепой, я вижу, что ты делаешь! Раньше так делали, теперь не можем!" Краммер оторопел, замер на секунду и с размаху влепил пощечину. Огромные голубые глаза, белки в них покраснели туманом чувств. Он отдернул руку, будто от испуга, весь вжался, но тут же злоба подхватила его мысли.       "А ты огрубел," — процедил он наконец, словно ввинчивая палку Фогелю в самое сердце. Тот глубоко и резко вздохнул.       "Ладно, я…"       "Виноват, господин Хауптман. Честь имею".       Разошлись в противоположных направлениях. Несколько дней очень активно избегали друг друга, и вылеты продолжались уже раздельно. Краммер ждал починки. Жизнь шла своим чередом.       К своему облегчению летчик заметил, что Рыжий пропал. Сбили его или разжаловали — он не знал, но и спрашивать не хотел. Нет его, и слава богу.       Второй день подряд он злился на все, в основном без причины, и единственное, что делал исправно, это отлынивал. Стопками копились ненаписанные письма матерям сбитых и рекомендации к повышению. Хауптман пропадал у своего самолета, и все невеселые мысли преследовали: Сталинград, нехватка металла, задержки поставок, кадеты, возраст которых все снижался, вездесущие американцы, такой же отчаявшийся ведомый. Потому же и лез он куда не следовало. Не убьют — хорошо, убьют — ну и хуй с ним. Это была опасная зимняя хандра.       За спиной послышались шаги. В холодном бетонном ангаре заметить их было легко — Пулька тут же издавала предупредительный звук, и снова клала голову на фогелеву куртку, на которой успела нагреть себе место. Рядом с ней важно расхаживал ястреб Фридрих, которого с недавнего времени приютил Линден. Птица цапала Пульку за хвост и, предвкушая погоню, отскакивала, но рыжая кокетка играть не хотела. Сам летчик, наполовину погрязший в утробе любимого тесака, холода не ощущал и даже голову навстречу не высунул, только руку.       "Ключ мне, быстренько," — ладошка пожамкала воздух, холодная рукоятка ключа легла в нее как влитая, и тут же скрылась под крылом. "Ты краску мне принес?" — продолжал он.       "Какую еще краску?" — нахмурился не весть откуда принесенный Штурмбаннфюрер.       Фогель торопливо выполз, чуть не уронив на себя ключ, и расселся на холодном полу. "Никакую, товарищ майор. Не признал вас, виноват". Пулька вздохнула, так обреченно как умеют только собаки, и поднялась с належанного места. Она знатно разжирела за последний год и походила теперь на бочку с ножками, никакой грации, хотя бегала так же резво. Она процокала поближе и с интересом обнюхала замаслянную одежду. Штурмбаннфюрер смерил их двоих взглядом и пустил руку по фогелевым волосам.       "Собака правее," — буркнул летчик.       "В чем она правее?" — совершенно серьезно спросил Хэльштром. Он хохотнул, ловя на себе довольный взгляд. Хотел придумать, чтоб такого пошутить в ответ, но так и остался смотреть на офицера. Красивый все-таки был, не душой точно, да и не лицом тоже.       "Вы по делу или по службе?"       "Я с философским вопросом," — тот отошел к самолету и закурил. Хауптман отряхнулся и пристроился рядом. "Что вкуснее: сигареты или водка?"       "Водка," — не раздумывая ответил Фогель.       "Сигареты".       "Это еще почему?"       "Сигареты это основа рациона," — гестаповец важно затянулся и поднес руку Хауптману. Тот тоже затянулся, касаясь губами чужих пальцев.       "А водка — основа логистики," — он не медлил с ответом. Эта совершенно ненужная позиция оказалась сейчас очень даже важной.       "Когда вы пьете водку, вам хочется курить?" — вкрадчивый, насмешливый вопрос.       "Конечно. Водка делает сигареты вкуснее, значит, она имеет такое свойство усиления. То есть свойство влиять на вкус остального, а значит, вкус сигарет от нее зависит".       "На метафизическом уровне это делает ее поддержкой. Сигареты нас сопровождают везде, без них никак. И тот факт, что водка влияет на их вкус, совершенно не значит, что без нее они невкусные. Это водка без сигарет невкусно".       "То, что без них никак, не значит, что они вкусные," — Хауптман взведенно отстранился от Вюргера и встал против своего оппонента. "Водка и без сигарет вкусно, просто табак это поддержка, а не сама водка".       "Без них вы и дня не проживете, а без водки — вполне. Значит она поддержка".       "Сладкое тоже вкусно, а его каждый день мы не едим. Это вообще ничего не значит!"       "Вот именно, сигареты вкуснее," — не унимался Хэльштром. Очень нравилось ему спорить.       "Да каким боком-то?"       "Таким, что после вылазки вы курите, а не пьете. Могли бы и пить, вот только от водки тошнит".       "Курим, потому что после вылета еще вылет. А тошнит потому что в ней вкусу много".       "Ну хорошо, тогда сигарету больше не дам".       "Но-но, я не говорил, что сигарета вообще невкусно," — Фогель шагнул в сторону, ухватил чужое запястье и потянул на себя.       "Только что сказали. Путаетесь в показаниях, Хауптман," — Штурмбаннфюрер непреклонно держал руку подальше от его лица и извернул сигарету так, что только дым щекотал ноздри. Летчик раздраженно и мокро чихнул, стараясь слюной забрызгать как можно больше гестаповских поверхностей.       "Сказал и сказал, это когда было?"       "Только что".       "Не помню такого. Дайте тяжку". Хэльштром только фыркнул и расслабил руку, чтобы он тут же припал к сигарете вполне победоносно и добавил: "Водка все равно вкуснее".       "Это идея водки сейчас кажется вкуснее, а сама она совершенно отвратительна".       "Ну хорошо, оставайтесь неправы".       "Хорошо".       "Хорошо". Искуренная до основания, сигарета на мгновение задержалась рядом с Фогелем, но так ничего и не решила, потухнув в луже снега с разочарованным шипением.       "Не думали бежать?" — заявил вдруг Хэльштром.       Летчик с минуту смотрел на него молча, но никакого издевательства не увидел. Всем было ясно: эта война закончится, как и предыдущая, позором для них.       "Нет," — качнул головой. Хотел промолчать, но добавил еще, решительно как висельник. "'Наслаждайся войной' и прочее".       "Подумайте". Он уже думал. У их брата со службы было два выхода: вперед ногами или с поднятыми руками. Это британцы могли себе позволить ротацию, а они тут сидели с дулом в жопе и каждый день играли в русскую рулетку. А те пару дней, что не сидели так, тут же начинали ныть, что находила сущая скука и пустота в жопе только свербила.       "Я уже подумал, спасибо".       "Подумайте еще. До встречи," — коротко заключил Хэльштром. Летчик просто кивнул, решив, что перед Краммером надо извиниться обязательно. Он без ведомого как сигарета без водки.