Glaube an Liebe_Том II

       Несмотря на, вроде бы, выяснение отношений, в последующие пять дней после памятной ссоры довелось убедиться: лёгкая холодность сохранилась. Воспринимая её в направлении себя, Винтерфельд поныне испытывал чувство вины, поэтому усиленно старался её загладить. Вниманием к любым деталям в работе, готовностью помочь в чём угодно, повышенной отдачей в близости, будь то поцелуи либо секс.       –... Друг мой заботливый, это уже переходит все границы! – не вытерпел Лосев, когда, во время чтения журнала по новинкам в биоинженерии, полученным вчера, ему предложили по очереди чай, помощь с текущим проектом, правки к чертежам и, напоследок, отвлечься ненадолго. – Я внятно сказал – не надо ничего! Не будь настырным! И не надо оправдываться! Я в силах сам о себе позаботиться.       На миг его уколола совесть: в глазах Винтерфельда отразилось искреннее огорчение. Однако сбавлять обороты учёный не рискнул полностью.       – Пим, я вправду пока ни в чём не нуждаюсь! – мягче продолжил он. – Если понадобится, я сообщу.       – Ладно, – приняли это своеобразное извинение, погладив его по колену. – Я понимаю.       Последовал недолгий период тишины. Теперь сам Лосев ловил себя на впечатлении, что оставшаяся лежать на его левом колене ладонь отвлекает от чтения журнала не хуже её владельца. Жилистая, но тёплая, она дарила спокойствие и одновременно уводила мысли в иную сторону, помимо воли вынуждая нервничать. Пока, вместо журнала бездумно блуждая взглядом по обстановке, не довелось узреть настенные часы.       – А ведь уже время ужина! – Лосев мигом уцепился за сей факт, воспрянул духом под влиянием очередной идеи. – Карл звал нас сегодня опять к себе.       – Я возьму винтовку и "супернуль¹", – тотчас отреагировал Винтерфельд на его слова, поднялся с дивана.       – Жилеты тоже, – выдали ему в спину, подразумевая бронезащиту. Не привычную военную, а модернизированную с помощью эрзоскопа, которая весила немного, но защищала надёжнее. Её образцы таскали уже не только взрослые, но и дети, ибо вопрос защиты от вражеских прицелов висел дамокловым мечом над всеми свыше полутора недель. Оба гения Ромашково все эти дни занимались именно им, разрабатывая и конструируя технику, способную помочь выкурить чужаков из родного поселения. Кое-что уже было закончено, а что-то лишь продвигалось к завершению. И, увы, на время стал забыт проект по костным имплантам, как бы ни тянуло Винтерфельда возобновить оный.       Бронежилеты с любимой "нулёвкой" он принёс шустро, не забыл и про дополнительное вооружение. Лосев с благодарностью принял из рук супруга портупею с уже угнездившимися в ней парой "вишен²" и "аском³", которыми неплохо научился управляться. Вот стрелять учёный не умел совсем, ибо от службы некогда ему помогли откосить кое-кто из профессоров университета, успевших оценить знания и навыки тогда ещё юного Алексея. Ещё поэтому ныне Лосев с восхищением, без тени зависти взирал на любимого немца, по-военному быстро закрепившего на себе прочее вооружение, а потом шагнувшего к нему, дабы помочь зафиксировать портупею.       – Тебе бы генералом быть! – тихо повторил он давний комментарий. – Старлей – не то.       – Просто лейтенант, – поправил Винтерфельд, застёгивая ему пряжку портупеи. – Меня до него повысили от унтер-фельдфебеля когда-то⁴.       – Но командовать умеешь. Игры в индейцев это подтвердили.       Инженер предпочёл оставить комментарий без ответа, взамен мягко взяв Лосева за предплечье с коротким:       – Идём.       Сумерки если и скрывали чужаков от них, то и помогали тем же. Под прикрытием подступающей ночи мужчины без происшествий добрались до дома Рабэнхерца, где горел одинокий фонарь близ крыльца. Не повреждённый. А от ограды изнутри отделился невысокий тёмный силуэт, шустро прянул к гостям.       – Папа! – это оказался Бертиль, обрадованный появлением их обоих. – Я заждался!       – Извини, – попросил у него Винтерфельд, в качестве примирения потрепал парнишку по светлым волосам. – Меня Алекс вовремя сориентировал.       – Было что-нибудь интересное? – вполголоса, как и они, осведомился уже Лосев.       – Ничего такого, – пожали в ответ плечами, скрытыми тёмно-серой курткой. – Все уже собрались, кстати.       – Тогда идём, – учёный бережно развернул Бертиля за плечо ко входу в дом, ибо помнил, что тот косвенно и ему теперь приходится приёмным сыном. – Не будем заставлять ждать.       Они трое шустро оказались в тепле коридора, где избавились от лёгких курток, потом прошли в гостиную.       – О, а вот и наши потеряльцы! – первым заприметил их Карпатьев. – Вовремя: как раз горячее ставим!       – Идите мыть руки, и за стол, – едва глянув на вошедших, приказала Софья Викторовна, вовсю хозяйничающая над тарелками с кастрюлей.       Простым поход до уборной не стал. Сперва в переходе навстречу мужчинам вылетели Костя с Тимуром. Судя по возгласам, второй опять справедливо злился на первого из-за куска какого-то земляничного мыла. За эти секунды, как выяснилось, в уборной заперлась Анюта. По женским причинам, как она выдала через дверь. Уважая её право на это, неразлучный дуэт повернул было обратно – и мигом обнаружил Рабэнхерца, поманившего за собой стоя на лестнице. А хозяин дома привёл их на второй этаж в личную уборную, смежную со спальней, разве что определил очередь.       – Алекс, ты иди первым, – распорядился Рабэнхерц. – Я пока хочу переброситься парой слов с Пимом.       Пожав плечами, Лосев молча вошёл в хозяйскую уборную, оставив тех наедине.       – Он всё ещё злится? – негромко уточнил старик, дождавшись, когда раздастся шум включённой воды.       – Меньше, но да, – Винтерфельд мигом сообразил, о чём речь. – Хотя отказался узнать ещё что об эрзоскопе.       – Такие уступки о многом говорят, – со знанием дела подметил Рабэнхерц. – Я-то дам пару советов, но пользоваться ли ими – решай сам.       – Какими? – со сдержанным интересом взглянули на него.       – Веди себя, как раньше. И будь искреннее. Правда на то и правда, чтобы ранить.       Стиснув зубы, Винтерфельд покосился на дверь уборной, ощутил противную тяжесть в груди. Не из-за сердца, а от нахлынувших эмоций.       – Травмировать его чувства больше не хочется, – глухо сознался он, имея в виду отсутствующего сейчас Лосева.       – Увы, не бывает любви без боли, – ладонь Рабэнхерца легла на плечо инженеру, несильно сжала то. – Уж поверь старику, я и не такое испытывал. Важнее само чувство.       На это смогли лишь кивнуть, ибо слов из-за глотки, перехваченной спазмом изнутри, не имелось.       В столовой, где все собрались спустя минут восемь, тихо не было. Не по причине вечно шумных ребятишек. Нет, те втихомолку обсуждали последнее патрулирование территории вокруг дома. Кто-то додумался включить старенькое радио, и по вместительному помещению расходились негромкими волнами песни различных ансамблей. Костя с Тимуром не стали сидеть со взрослыми, а вскоре скрылись в надвигающуюся ночь, прихватив по три большущих пирожка с разными начинками и чашки с горячим чаем. Стоять в дозоре – так они пояснили свой уход. Возражать никто не стал: охрана в столь неспокойное время требовалась многим. Не ровен час, чужаки воспользуются мраком ночи, дабы подкрасться и осадить их главное убежище! Дом у Рабэнхерца хоть и вместительный, двухэтажный, но на всех мест не хватит в случае осады.       Разговаривать особо не тянуло никого. Отчасти спасибо негромко звучащему радио, отчасти – неизменно вкуснейшей пище, созданной умелыми руками Софьи Викторовны и помогавшего ей Карпатьева. Поэтому незначительный обмен фразами завязался, когда поставили всем чай либо что покрепче. Рабэнхерц щедрой рукой добавил себе пару ложек коньяка в чай, повторил то же подвинувшему ближе кружку Лосеву. Винтерфельд от подобного угощения отказался жестом, а вот Карпатьев не таясь сходил до прихожей и принёс свою знаменитую вишнёвую настойку.       – Мужичьё! – вздохнула, наблюдая за ними, Никитина, подперев подбородок ладонью. – Поражаюсь вам!       – Может, вина? – подмигнул ей хозяин дома. – Того самого, черничного.       Рассмеявшись, женщина кивнула:       – Давай тогда!       Борис с завистью смотрел, как взрослые делятся между собой запретными пока для него напитками. Потом наклонился ближе к Анюте, благо та сидела слева, грея ладони о чашку с чаем.       – Скорее бы нам исполнилось шестнадцать! – прошептал парень, будто ненароком коснувшись плечом её плеча. – Очень хочется попробовать, что же они пьют.       – Тебе-то около полугода ждать, а мне все полтора! – шикнула Анюта в ответ, не особо печалясь по этому поводу: запахи алкоголя вынуждали девчушку морщиться.       – Это верно! – Борис вздохнул, тайком вдохнул ароматы её шампуня и тела. Краем уха уловил, что по радио заиграла баллада, отчего враз осенило: – Нюша, потанцевать не хочешь?       Сказано сие было более громко, отчего взгляды взрослых враз обратились на них. Анюта же круглыми глазами уставилась на парня, вынуждая того покраснеть.       – Ты меня приглашаешь?! – перефразировала она севшим голосом.       – Э-э... Д-да, – чувствуя, как на нервах начинают потеть ладони, Борис незаметно вытер их о штаны, всей душой надеясь, что его не отошьют.       – А давай! Я не против.       Он с неверием глянул на девчушку, ощутив, как сжавшееся сердце пропустило удара два. Анюта горящими глазами в нетерпении смотрела на него. Плохо соображая, что делает, кроме того, что удача наконец повернулась к нему лицом, Борис неуклюже протянул подруге ладонь. Та с чисто женским кокетством вложила свою ладошку в его пальцы, ободряюще улыбнулась.       – Давай! – повторила Анюта. – А то давно не было поводов для веселья!       Под приливом радости Борис разом вскочил, второй рукой обхватил возлюбленную за талию и крутанул вслед за собой в танцевальном па.       – Аккуратнее! – вырвалось у неё сквозь нервный смех.       Борис постарался унять рвущиеся наружу эмоции, следующие па проделал более деликатно. Видя довольную улыбку на лице Анюты, он ощущал себя как никогда счастливым. Краем глаза заодно умудрился заметить, как Рабэнхерц одобрительно показал ему большой палец. И сосредоточился на танце, благо музыкальный слух у парня был на высоте.       – Молодец парень! – с удовольствием наблюдая за их парой, негромко обратился Рабэнхерц к Никитиной. – Не упустил шанс!       – Да! – мечтательно вздохнула та, испытывая щемящую радость в груди при взгляде на юную пару. – Как прекрасно это! Чувства их, молодость...       – Мы тоже ещё не настолько стары, – правую ладонь женщины тепло сжали. – Почему бы такой прекрасной леди, как вы, не составить мне пару в этом звёздном танце?       На лице Софьи враз отразились благодарность наравне с тихой радостью.       – Вспомнить юные годы? – в тон отозвалась она, сжав ладонь Рабэнхерца в ответ.       – И не только, моя дорогая! – тот приятно улыбнулся, помогая ей подняться. И через мгновение тоже закружил в танце, подпевая в ритм песне, уже ушедшей в припев:       –... сердца зажигать,       Счастье сверяем по звёздному времени.       Земная судьба – родных провожать и встречать,       Время мечтать, время любить, время летать⁵.       – Вот разошлись ведь! – ухмыльнулся добродушно Карпатьев, глотнул ещё немного настойки. – Эх, жалко дам у нас маловато! Так хочется кого-нить пригласить!..       – Не думаю, что Карл позволит отобрать свою партнёршу, – Лосев скептически хмыкнул, бросил выразительный взгляд на сидящего справа Винтерфельда. Судя по глазам, инженер думал о том же: что тянет хоть немного повальсировать, но не при всех. Отчего становилось обидно. Впрочем, учёный мысленно пообещал себе, что продолжит вечер танцев дома, а сжавшая ему правое колено родная ладонь убедила в аналогичных помыслах.       По окончании песни села только одна пара: Борис не пожелал пока отпускать Анюту из объятий. Им повезло, что зазвучала ещё одна баллада, способствующая неспешному вальсу. Зато Лосев невольно напрягся. Не будучи знатоком музыки, он понимал лишь, что вступление новой песни чем-то затронуло внутри. А когда зазвучали слова, по спине его враз побежали мурашки, чего не было во время предыдущей песни.       – Однажды закроются двери,       И ветер потреплет тебя по плечу.       И станет спокойно и ясно,       Как только однажды, однажды, однажды       Ты скажешь: «Лечу»!…       Вроде не особо трогательный текст, однако мелодия помимо воли покоряла. Чувствалось в ней нечто зовущее, тянущее куда-то далеко, в мечты о давнем. Припева толком не было, хотя строфа про "Ветер зовёт" отдалась внутри у Лосева поднывающей тоской о чём-то несбыточном. Он поневоле глянул вправо – и застыл, ошеломлённый. Не только глаза – весь облик Винтерфельда выдавал, что инженера песня не просто покорила, а затянула в себя полностью. Только ли из-за давних мечтаний о полётах?       А из радио продолжало доноситься после недолгого музыкального отыгрыша:       – Однажды ты встретишь кого-то,       Подарит он что-то, ставшее важным.       И станет на сердце так сладко,       Как только однажды, однажды, однажды       Это поймёт дух твой отважный!..       Лосеву остро захотелось зажмуриться, а лучше – встать и уйти. Что за чёрт? Почему какая-то незнакомая песня так разбередила душу? Почему внутри всё дрожит не хуже зайца на льдине?       Он попытался схватить супруга за локоть, дабы утащить за собой как минимум из комнаты. Руку враз вырвали, с возмущением и мольбой дослушать глянули на него. Вот же!..       – Уйдут все тревоги,       Все волнения, боли.       Ветер их унесёт       И тебя позовёт! – звучало тем временем на фоне, интуитивно внушая строфами веру в лучшее... что? Надежды? Будущее? Или?..       – У вас всё нормально? – наравне с последними аккордами прозвучал вопрос Рабэнхерца.