Name's Fisher

      Рабочая жизнь бурлила, как куриный бульон в кастрюле, и изредка остывала во время непродолжительных перерывов за чаем и лёгким перекусом. Одетая в мышиного цвета скромное платье с фартуком, Сара, скучающе наблюдавшая за процессом готовки с надкушенным яблоком в руке, оторвалась от газовой плиты и села за стол. За ним воодушевлённо трепались молодые горничные и сидел мрачный Дэвид.       Смачно хрустя яблоком, помощница кухарки взглядом перебегала от одной вещательницы к другой, старательно вслушиваясь в их диалог и ловя момент для присоединения. Но, поняв, что кроме обсуждения статной внешности лакеев, ничего интересного для себя не найдёт, обратила внимание на садовника. Тот сидел и задумчиво таращился на столешницу, так и не прикоснувшись к своему чаю.       Девушка любопытно склонила голову, пытаясь попасть в поле зрения мужчины без намерения напугать, и, столкнувшись с полной его отрешённостью, подала голос.       — Твой чай совсем остыл. Не против, если я его выпью?       Дэвид взглянул на неё как на незнакомку и, ничего не сказав, вновь уставился на стол. Отсутствие должной реакции огорчило Сару, но не остановило. Без задней мысли схватив кружку, она осушила её залпом, обеспокоенными глазами пытаясь встретиться с его стеклянными. Любой бы осудил и осадил бы вмиг, но никому из присутствующих не было дела. Девушки как трепались между собой, так и продолжили трепаться, Дэвид всё так же остался угрюм, и лишь кухарка, подойдя к столу, жалостливо взглянула на помощницу.       — Ох и умалишённая ты, — старуха укоризненно покачала головой и перевела своё внимание на мужчину. Присела рядом с ним и участливо положила ладонь ему на предплечье. — Дэвид, может супчику налить? Бульон свежохонький, вот-вот будет готов. Даже мясо положу, кусок хороший. Хочешь?       Мужчина взглянул на морщинистую кисть, по-матерински заботливо лежавшую на его руке, а затем и на саму кухарку. Губы тронула лёгкая, едва заметная улыбка, а брови благодарно поползли наверх.       — Спасибо, тётушка Ирма, но не надо. Зря только продукты переведёте.       — Ну-ну, благородного-то из себя не корчь. Их тут и без тебя пруд пруди. Ты лучше соглашайся, пока предлагаю. А то когда ж ещё меня такой доброй увидишь, а? — она криво улыбнулась, перетянув рот на одну сторону лица, в лукавом прищуре. Несведущие бы подумали, что старуха юлила, но то был след от перенесённого апоплексического удара.       Оторвавшись от своей беседы, горничные взглянули на безучастного мужчину и обеспокоенную кухарку.       Сильвия, особо не блещущая умом, но отличавшаяся красивым острым носиком и голубыми глазами, недоумённо выгнула бровь.       — Тётушка Ирма, да вы поглядите, какой он землистый и шуганный. Он как того призрака в окне увидел, так по сей день очухаться не может. Думаете, ваш бульон что-то изменит? Ему к врачу бы и лучше к этому, который голову лечит этим… гипнозом!       Её собеседница, Присцилла, обладавшая от рождения выразительными губами и до ужаса непривлекательной худобой, которую даже харчи кухарки не могли одолеть, одарила Дэвида сострадательным взглядом и скромно улыбнулась.       Кухарка насупилась:       — Ты погляди, каких слов понахваталась! А не боишься, что господин разгневается из-за твоей наглости?       — Моя наглость — ключ к его вниманию. А там, глядите, и до сердца недалеко.       Старуха залилась громким смехом, схватившись за сердце.       — Ох и глупая ты, Сильвия, — охнула она. — Не взглянет господин на тебя, и оно к добру. Знаешь, сколько он таких, как ты, в могилу свёл?       Девушка вопросительно подняла бровь.       — Таких девок поместье потеряло, эх… А ведь хорошенькие были, воспитанные, скромные. А он их всех оприходовал, мол, любопытно ему было. Гибсон бестией и стала после тех времён. Избивала их до смерти, как виновных, так и нет, а потом возвращалась к себе вся пунцовая от злости да в слезах.       — Она плакала? Почему? Неужели ей было их жаль? И если жаль, тогда почему она их била? — подала голос озадаченная Присцилла, ладонью потерев плечо.       — Ох, Присцилла, много вопросов задаёшь. Не слышал её никто. Вот и весь ответ.       — Как же это не слышали? Да её тут в каждом коридоре слышно, — выпалила Сильвия, ехидно взглянув на старуху.       — Вот ты меня слушаешь, да не слышишь, бестолочь, — брови кухарки грозно свелись к переносице, а сама она вперила суровый взгляд в упрямицу, смутив её.       — Она хотела предупредить, но была проигнорирована. Верно? Значит, её что-то пугало. Тётушка Ирма, вам это известно? — вмешалась Присцилла, за что получила в ответ недовольный взгляд от подруги.       Под сухой и дряблой ладонью резко напряглись мышцы. Старуха пристально покосилась на мужчину, тревожно глядевшего на неё. Белки широко распахнутых глаз резко контрастировали с тёмной кожей, как два фонаря в мрачной ночи, а смолянистые узкие зрачки с широким карим ободком держались неподвижно, вперившись в одну точку, словно прося о помощи.       — Чёрт его знает, какая муха её укусила, — неопределённо ответила женщина, не отрывая взгляда от садовника. — Слушайтесь её, рты не разевайте. Как велит — так и делайте.       Она грозно глянула на горничных:       — Усекли?       Присцилла недоверчиво кивнула головой, Сильвия вздохнула, закатив глаза. А Сара, доселе сидевшая за столом, скучающе подперев голову кулаком, встрепенулась как ужаленная, смахнув рукой яблоко.       — Суп! — воскликнула она и подбежала к плите, приковав к себе три пары глаз. — Тётушка Ирма, картошка совсем разварилась.       — Да не беда. Хозяев всё равно нет. А мы и разваренную съедим. Так, чернявый? — ободрительно обратилась старуха к мужчине, встав со стола.       Дэвид тихо угукнул, вернувшись к самобичеванию, а горничные, смерив кухарку пристальным взглядом, уже готовы были вернуться к трёпу, пока на кухню не ворвалась встревоженная экономка.       — Вот вы где… Все уже за работу принялись, а они всё никак натрещаться не могут, — тяжело выдохнула миссис Гибсон, ладонью утерев испарину со лба. — Живо перекусывайте и бегите в холл в темпе вальса! Чтобы к приезду господина там всё блестело.       — Молодой господин едет? — смело переспросила кухарка и хлюпнула с половника зачерпнутый суп на пробу.       Домоправительницу от данной наглости передёрнуло, а сама она сморщила нос в лёгком отвращении.       — Да. Он будет примерно через два часа, — сдавленно проговорила она, косясь на старуху. — Поэтому приготовьте что-нибудь стоящее.       — О! Как раз суп готов! — довольно возгласила кухарка, но, увидев нервно дрогнувшую губу и сморщенный подбородок экономки, примирительно улыбнулась. — Не беспокойтесь вы так, обед выйдет что надо. А вот ужин сделать поскромнее или порадовать господина его любимыми блюдами?       Горничные, наблюдавшие за разговором двух женщин, пользуясь моментом, уплетали булочки, запивая их остывшим чаем. Сильвия, сидевшая спиной к миссис Гибсон, резко отвернулась. Глаза её загорелись, проступили слёзы, щёки были набиты едой, а губы — сжаты в полоску, норовя разомкнуться. Присцилла, сидя напротив, сердито взглянула на неё, отчего подруга зарделась ещё сильнее, показывая, что теперь вряд ли сможет сдержать смех.       — Да хоть курицу запеките, но сделайте это опрятно, Бога ради, — миссис Гибсон поджала рот, бросив на собеседницу сердитый взгляд. — Завтра, напоминаю, прибывают Сэр Джим и Леди Джонсон, поэтому ближе к вечеру подготовьте мне меню. И хватит смеяться, барышни! — она резко обратилась к девушкам, вновь перейдя на крик, чем напрягла Присциллу и угомонила Сильвию. — Со мной шутки плохи. Если через пять минут не увижу вас в холле с тряпками в руках — прибью. А ты, Дэвид, — она несколько смягчилась, хоть и осталась, как и прежде, строга, — проверь сад.       Мужчина натянуто улыбнулся вслед оставившей их экономке, а горничные, замершие на месте, вместе с помощницей кухарки облегчённо вздохнули.       — Девки, — ошарашенно протянула Сара, качая головой из стороны в сторону, — вам охренеть как повезло, — за что легонько получила по голове половником от причитающей старухи.       — Язык свой не распускай.       — Да нет, тётушка Ирма, — подала голос Присцилла, — Сара права. Нам и вправду очень повезло.       — Если бы не этот приезд Джонсонов, она бы нас за шкирку выволокла, лишь бы не рассиживались. А тут нет — фору даёт, чтобы работалось проще, — Сильвия вытерла застывшие слёзы радости и встретилась с недовольным взглядом подруги.       — Да не о нас она думает, дура. Ей руки дополнительные нужны для дела, вот и не бьёт. А ты прямо нарваться хотела на пару хороших затрещин.       — Нарваться? — удивлённо возмутилась Сильвия, готовясь выпалить ответную колкость.       Кухарка, которой подобные выяснения отношений на кухне изрядно докучали, накликая мигрень, грозно рявкнула на них.       — Вы долго ещё трещать будете? Забыли мои слова? Ну-ка вон из кухни и не выводите её, дурёхи.       Недобро переглянувшись, девушки встали со стола и, поблагодарив старуху за перекус, молча удалились.       Дэвид, грустно улыбнувшись кухарке, понуро скрылся за дверью. А Сара, провожавшая его взволнованным взглядом, вновь получила половником по лбу и, выслушав от тётушки Ирмы краткие причитания о том, что «на мужиков засматриваться на рабочем месте нельзя», принялась за работу.

***

      Мягкие лучи дневного солнца большим островком очертили центр лабораторного помещения, осветив мелкие пылинки, левитировавшие в воздухе, степенно опускаясь на поверхность. Терренс, обучивший существо чистоте, появлялся редко, а в это утро и вовсе не посетил его, словно решил последовать за Моррисоном, переставшим навещать Фишера с того самого дня. Не то забыли, не то были заняты более насущными делами, не то им просто наскучила эта опека и надзор и они решили оставить это дело, всецело вверив его исключительно господину. Мертвец доподлинно не знал причин своего внезапного одиночества, однако внутренний голос отчего-то продолжал уверять его в этом, с каждым разом приводя более угнетающие аргументы.       Молча, в тени спрятавшись от солнца, он сидел на полу, всматриваясь в плывущие за окном облака. Белые, пушистые, невинные и лёгкие, так непохожие на те, что нависали над мёртвым ночным горизонтом, желая упасть, покрыть этот мир непроглядным туманом и пепельным дымом сожжённых надежд и мечтаний. Иногда он даже чувствовал, как мало-помалу вдыхает этот дым, задерживает в лёгких, а затем, запрокинув голову, выдыхает, наблюдая за плавными переливами блёклых узоров, рассеивающихся в пустоте. Но это был лишь отклик больного воображения его внутреннего голоса, который он всячески пытался подавить ясностью ума и ещё свойственной ему детской наивностью.       Веки сомкнулись. Больше не было света, не было этого островка с танцующими пылинками, пропали докучливые облака. Стало темно и отчего-то спокойно.       Голос стих, а вместе с ним развеялись гнетущие сомнения. В душе его воцарилось спокойствие, дав вволю насладиться пустотой, равнодушием, тьмой его естества… Мрачно, безжизненно, сыро. Памяти коснулись дорогие ему воспоминания минувших дней, а самого его вновь перенесло в ту галерею с картинами, выстроенными в ряд, где каждая из них висела в своём конусе света ламп, скрытых в темноте. Глаза его скользили по изображениям, всматриваясь в них, пока он не поймал себя на мысли о том, что сюжеты стали повторяться, а просмотр стал цикличен.       Существо было окружено.       Он обернулся. Столкнулся с образом внимательных глаз и таинственной улыбки женщины. Взгляд её, столь наблюдательный, цеплял — как бы он не посмотрел на неё, всякий раз задумывался над тем, что она изучала его, будто видела в нём интерес к себе, и старалась завлечь, притянуть, сковать.       Ощущая нарастание смешанных чувств, он вновь вернулся к картине, что располагалась напротив женщины. Ночное марево. И много жёлтого цвета. Вспышки. Яркое сияние. Мерцание звёзд на небе похожем на дикие волны безумного моря, хранящего в глубинах своей синевы отклик глухо кричащей души.       — Вы слышите его, да? Оттого и наблюдаете, смотрите пристально. Хотите найти утопленника? — обратился Фишер к женщине, смотрящей ему в затылок — сквозь него. — Если Вы и правда надеетесь, что сможете его выловить, то искреннее желаю Вам удачи. Быть может, Вы его найдёте на том берегу. А может и вовсе в свечении луны. Или средь звёзд.       Он глянул на собеседницу через плечо и замер, туповато уставившись на изображение. Она всё так же улыбалась, но взгляд стал другим. И хотя в самой картине ничего не изменилось, он по неизвестной ему причине не ощущал в ней больше былого интереса.       Самая обычная женщина даровала ему полуулыбку, вежливую, по всем правилам культуры, а в глазах, маленьких, тёмных, с лёгким, едва заметным, прищуром, — она лукавила? — он видел нечто иное, что зачастую замечал лишь у одного человека.       — Мистер Фишер? — картина заговорила с ним, но губы её были неподвижны.       Он повернулся к ней всем телом и выжидательно склонил голову набок. К его удивлению, она смеялась. Глазами. Опять.       — Мистер Фишер… — вновь раздался голос. Мрачный, как вой, тусклый, как эхо. Он стелился по поверхности, пробегал по коже, вдоль позвоночника, пощипывая слабыми электрическими разрядами. Поднимался всё выше и выше. Закрадывался под парик, под маску. Как рой муравьёв на парализованном теле, проникал под одежду, кусая.       Мертвец не шелохнулся. Зрел, наблюдая, ожидая, пытаясь понять… хотел вселить ужас. Бесстрашием, тупостью чувств и отрешённостью сознания. Казалось, в нём иссяк запас той мощной энергии дьявольской машины, переведя его в спящее состояние, и в то же время он знал, что не мог испытывать сонливость. Ему было это чуждо. Как и слабость. Усталость. Податливость. Жалость.       Его руки потянулись к картине. Такие разные, без перчаток, в рваных окровавленных рукавах. Разогнутые бледно-синие кисти с застывшими в согнутом положении пальцами как тени легли на шею женщины и, осторожно обхватив её, будто та не была нарисована, мягко потянули на себя, стискивая до красных следов на коже. Голова её, запрокинутая назад, вяло поплыла вслед за шеей, волосами подобно болотной тине цепляясь за холст. Бледная, мокрая и склизкая, как утопленник, она всё так же уродливо улыбалась, смотря в глаза мертвецу. Бросала ему вызов с зелёной пеной, стекающей с уголков её посиневших губ.       Мерзость…       Руки надавили сильнее — из её рта и ноздрей, булькая, стала вытекать медленными ручейками смрадная жидкость зелёно-бурого цвета. Огибая носогубный треугольник, верхние тракты слились с нижними, сформировав некое подобие треугольника, основанием которой служил её торчащий уродливый подбородок, откуда каплями стекала тёмная жижа. Кап-кап…       На руки, остатки рукавов и на жёлтый круг света на полу. Частота падения капель постепенно увеличивалась, а звук их приземления становился всё громче и громче, оглушая сторонний шум, дыхание мертвеца и бессвязные мысли, со свистом проносящиеся в его пустой голове.       Кап-кап…       По коже протекала зловонная жидкость, пропитывая каждый дюйм тела, проникая глубже, под фасции, меж мышц, растекаясь по артериям и венам ядом, присутствие которого доставляло ему приятные ощущения, не сравнимые ни с чем. Это была пытка удовольствием, которого он всегда был лишён.       Кап-кап, кап-кап…       Щёки девушки раздулись, как горловой мешок у лягушки, будто она готовилась к очередному погружению в болотную муть, тягучую, вязкую. Вдали и рядом, внутри разума, послышался едкий смешок. Сдавленное эхо, источником которого была она.       Кап-кап, кап-кап, кап-кап…       А затем, сам того не ведая, мертвец, достигнув пика удовольствия от зрелища и повинуясь некоему зову нутра, сжал до хруста костей её раздутую шею. Рот криво раскрылся, изрыгнув чёрную вязкую жидкость ему в лицо, а пространство рассёк пронзительный женский крик:       — Фишер!       Веки разомкнулись.       Солнечный островок сместился на дюйм левее, всё так же освещая повисшие в воздухе пылинки. Облака давно отплыли, не оставив за собой и кусочка. За окном, на небе, была предельная ясность.       — Мистер Ф.? — спокойно раздалось слева, и Фишер инстинктивно взглянул на источник звука. — Вы медитировали?       Слабая вежливая улыбка и внимательные глаза смотрели на него сверху вниз в ожидании ответа.       — Да, наверное, — неуверенно ответил он, отведя взгляд в сторону.       Видение, которому он предался, было реальным настолько, насколько и вид мистера Эддисона, говорящего с ним в этой затхлой лаборатории.       — Вижу, Вы уже при параде, — мужчина окинул мертвеца оценивающим взглядом. — Пожалуйста, поднимитесь с пола и следуйте за мной. И, будьте добры, отряхнитесь. Сегодня важный день, ошибки недопустимы.       Фишер несколько удивился непредсказуемому повороту событий, но спрашивать ничего лишнего не стал — Терренс бы всё равно не ответил, оставив вопрос висеть в воздухе. Он осторожно поднялся, стряхнул пыль со штанин и рукавов, проверил крепления маски, ремней, правильную посадку парика и, убедившись достаточно для одобрения дворецкого в своей полной готовности, ступил вслед за ним.       Длинные светлые коридоры первого этажа оборвались для них искусственным тупиком. Широкий и длинный песочного цвета гобелен с коричневыми вензелями по краям скрывал небольшой арочный проём с голыми белыми стенами и деревянными ступенями, ведущими на второй этаж. С парадной лестницей эта конструкция сравниться не могла, но тем не менее у неё было своё преимущество — на ней можно было передвигаться без страха оказаться замеченным. Наверное.       Их подъём был спокоен и тих, половицы ни единого разу предательски не скрипнули, а внешний вид самой площадки вновь оказался весьма обманчив, как и в день его первого похода к мистеру Моррисону. Старовато, но надёжно, заключил Фишер и вышел из-за гобелена, служившего прикрытием входа на второй этаж.       Путь, как и прежде, был чист, как и окружавшее их убранство коридоров. Синеватые стены с повторяющимися белёсыми узорами в виде причудливых бутонов, заключённых в ромбы. Светлые статные пилястры — в промежутках между ними скромно располагались прямоугольной формы пьедесталы с вазами, в которых стояли ароматные сухоцветы разных видов, настенные лампы и белые двери с серебристыми ручками, скрывавшие за собой ранее неизученные комнаты. Фишеру на миг показалось, что гобелены в этом поместье играли роль порталов, перемещавших людей из пустых и неприметных участков в благовидные места.       Он сделал глубокий вдох. Носа коснулись знакомые нотки парфюма, успевшие смешаться с цветочным ароматом, наполнившим коридор, отчего ему стало хорошо и уютно.       Они остановились у одной из дверей. По требованию этикета дворецкий кратко постучался в неё — долго ждать не пришлось, — и Фишер услышал голос, по которому он успел в должной мере соскучиться. И не важно куда этот человек уезжал. Он вернулся.       Вслед за вошедшим в покои Терренсом через порог переступило и существо. Нежные жёлтые тона, усиливающие эффект от солнечного света в помещении, широкий книжный шкаф до потолка с приставленной к нему стремянкой, картины, исполненные в причудливой стилистике. У открытого окна стоял пустой мольберт с прилегающей подставкой, на которой покоились неизвестные ему инструменты, а в углу рядом с холстом скромно притаился небольшой чёрный футляр. В центре, на шерстяном коричневатом коврике, располагался прямоугольный журнальный столик с диваном, о спинку которого поясницей опирался молодой мистер Джонсон, приветливо улыбнувшийся при виде Фишера.       — Здравствуй, славный малый! — радушно произнёс мужчина, оторвавшись от дивана, и сделал пару шагов навстречу существу.       Фишер замер, испытывая приятные сердцу ощущения от этой встречи. Радость и чувство необычайного спокойствия медленно нарастали, пока он сам, застыв подобно статуе, таращил глаз на Джонсона.       Мужчина взглянул исподлобья, выразительно приподняв брови в ожидании. Улыбка его несколько скривилась от неловкости, а сам он филигранно вывернул перед собой кисть в направлении Фишера ладонью кверху с неким намёком.       — Мистер Ф., поклон, — сквозь стиснутые зубы прошептал дворецкий, стоя у двери.       Существо вздрогнуло и, оторопев, принялось осыпать господина извинениями, попутно исправляя свою ошибку. Он завёл одну руку за спину, а другую, согнув в локте, прижал к торсу, завершив всё плавным наклоном головы и туловища.       — Довольно, — сказал аристократ и наградил существо вновь одной из своих тёплых улыбок. — Ты молодец. Только в следующий раз не забудь об этом жесте — Терренс не всегда сможет оказаться рядом.       — Прошу простить меня за несуразность сложившегося момента. Увидеть Вас, да и услышать для меня стало приятнейшим сюрпризом. Признаться честно, я скучал по Вам, — последние слова он произнёс с особым трепетом, вложив как можно больше смысла в важности господина для него.       Джонсон театрально вздохнул, притворившись смущённым.       — Терренс, что вы с ним сделали в моё отсутствие? Мне кажется, ещё немного и я пущу слезу.       Дворецкий скромно промолчал.       — Сэр, не стоит, — теперь смутился Фишер, радуясь, что маска скрывала его, как он считал, глупого выражения лица.       Мистер Джонсон примирительно выставил руки ладонями вперёд и, прочистив горло, сцепил их перед собой.       — Ну-с, повеселились и хватит, — серьёзно объявил он и обратился к существу. — Терренс мне рассказал о твоих успехах. Невзирая на мелкие ошибки, ты всё же сумел произвести на него впечатление. Такое редко услышишь от блюстителя порядка. Но к чему я веду… Дело в том, что сегодня ты сделаешь новый шаг в своём развитии. Ты сделаешь то, о чём мечтал со дня своего появления, — ты вольёшься в общество. Я знаю, что это очень серьёзно для тебя и даже в какой-то мере страшно, поэтому я намерен помочь тебе, юнец. В главном холле собрались все люди, живущие и работающие в поместье. И они ожидают нас.       Воодушевляющая речь, произнесённая Джонсоном, звучала волнительно. На минуту Фишер было подумал, что господин действительно переживал, будто это был серьёзный шаг для него самого, но затем тревогу сместили сомнения, заставившие призадуматься в другом направлении с поиском глубоко залёгших подводных камней. А где же Моррисон? Почему не отговаривает господина? Его не оповестили? И с чего такие перемены?       Тягаясь с внутренними терзаниями, Фишер не спешил радоваться. Не разрывая зрительного контакта с господином, он, вспомнив слова мистера Моррисона, кратко выдал:       — Простите, сэр, но я не готов.       Серьёзный взгляд Джонсона омрачился, очернив и без того тёмные глаза. Уголки губ едва заметно приподнялись, стараясь вернуть лицу прежнее очарование, но даже это не смогло скрыть его нервозности и лишь сильнее её подчеркнуло.       — Юнец, с чего ты это решил? — тихо, подобно лёгкому завыванию ветра перед бураном, проговорил мужчина.       — Потому что я… не думаю, что буду принят обществом весьма радушно, — Фишер осмотрительно покосился на мистера Эддисона. — Наверное, мне будет проще работать в тени.       Джонсон подозрительно сощурил глаза и, сделав несколько шагов к существу, сократил между ними расстояние до чуть меньше одного ярда.       — Ты боишься разочаровать и разочароваться. Это очень по-взрослому, — он положил руки на плечи Фишера и крепко их сжал, смотря тому в щели маски. — Но прятаться из-за страха стать неугодным кому-то — удел глупых и слабых. Разве я тебя таким воспитал? Нет. Я дал и продолжаю давать тебе ценный ресурс — опыт, и я знаю, что ты способен правильно им воспользоваться со мной или без. Пойми, покорности от тебя я не требую — лишь доверия. Поэтому не дай мне повода усомниться в самом себе, Фишер.       Руки, крепко сжимающие плечи, проницательный взгляд, бархатистый баритон, эта близость… гипнотизировали. Господин был почти на голову выше существа, отчего ему пришлось несколько склонить голову для поддержания зрительного контакта. И даже наличие этого факта было неопровержимым доказательством того, насколько значимым для него был Фишер — по крайней мере, существо себя таким ощущало. Быть обычным слугой или быть в протекции молодого мистера Джонсона, который готов был втоптать в грязь любого, если пожелает, — разительное отличие. И эта разница давала преимущества, вселяя уверенность и не оставляя повода для опасений.       — Господин, сколько там собралось людей?

***

      Дюжина. Если считать с Терренсом.       Одиннадцать пар глаз, направленных на сопровождаемого молодым господином и дворецким Фишера, смотрели с неподдельным интересом. Все вышколенные, одетые в чёрное и белое, за исключением мясистой женщины, высокой девушки в косынке подле неё и двух мужчин в клетчатых беретах — они были в сером, — выстроились в ряд в двух ярдах от нижней ступени парадной лестницы.       Лоуренс Джонсон, Терренс Эддисон и Фишер стояли на площадке. Молодой господин радушно представил поместью мистера Ф., отныне своего камердинера, изучавшего перемены в лицах людей. Один мужчина в сером, выделявшийся из общего состава своим цветом кожи, особо привлёк его внимание. Широко распахнутые глаза в ужасе таращились на него, лицо было вытянуто, а на лбу проступили мелкие капли холодного пота. Будто переняв от него настрой, как чахотку по воздуху, существо в напряге перевело свой взор на другой край ряда.       Двое молодых людей в ливрее неодобрительно рассматривали его, начиная с головы и заканчивая обувью. Один из них, крайний в ряду, с тёмными уложенными волосами и чрезмерно выраженными скулами, не побоялся шёпотом, стараясь особо не шевелить губами, обратиться к другому, щекастому с кривым носом, выразив своё недовольство.       — Чёрт, а ведь я хотел получить эту должность. Батрачил тут сутки напролёт, чтобы меня повысили, а он взял левого выродка и сделал его своей правой рукой. Ну, охренеть.       — Молчи, Винс. А то и этой работы лишишься, — грозно пробормотал собеседник и натянуто улыбнулся, заметив на себе проницательный взгляд дворецкого.       Существо досадливо глянуло в пол. Слова Моррисона вновь вышли на передний план его размышлений. Но и господин был прав. Нельзя было угодить всем, а если и можно было, то уже под личиной лжеца. А может я и есть лжец? Может я давно стал таким же, как и они? Улыбающиеся в лицо, наговаривающие за спиной... Может, поэтому господин и решился на этот шаг? Может, поэтому и мистер Моррисон перестал навещать меня… Наверное, я…       Его размышления были прерваны коснувшимся слуха женским писклявым шёпотом:       — Странный он. Немного горбат и под маской лицо скрывает.       Фишер посмотрел в сторону воркующих девушек, облачённых в чёрные скромные платья по щиколотку с белыми фартуками и чепчиками. Одна была рыжей, худой, с пухлыми губами и серьёзным взглядом, а вторая выглядела привлекательнее, светлее, но в глазах виднелось лишь одно дурачество.       — Думаешь, страшный? — спросила худая, бросая на Фишера настороженные взгляды.       — Не думаю, — ответила привлекательная горничная. — Мистер Джонсон хоть и не любит конкурентов, но уродов рядом с собой держать не будет. Так что я уверена, что это обычная игра на публику.       — Ну и зачем ты так сказала… Мне ж теперь интересно, что он под маской скрывает.       — Боже, ну ты и извращенка… Я только предположила, а ты уже раздеть хочешь.       — Сильвия! — сквозь зубы порицательно процедила тощая, на что её подруга тихо хихикнула, легонько хрюкнув.       Джонсон, перечислявший обязанности и привилегии мистера Ф., отвлёкся от своей речи и посмотрел на покрасневшую девушку, успевшую стыдливо прикрыть рот.       — Я сказал что-то смешное? — обратился он к ней, сложив руки на груди.       — Н… Нет, сэр, — не убирая ладони с губ, волнительно ответила она.       — Молчи, дура… — свирепо проговорила миссис Гибсон, зло косясь на служанку.       Джонсон попросил экономку быть скромнее в выражениях, на что та, отвесив лёгкий поклон, нехотя извинилась.       — Так что же вызвало у тебя такую реакцию? — вновь обратился он к девушке, оторопело глядящей по сторонам.       Все глаза были прикованы к ней одной. Кто-то смотрел с интересом, кто-то со злобой, а кто-то злорадствовал, желая насладиться продолжением неожиданного спектакля. Фишер не понимал происходящего, а оттого смиренно наблюдал со стороны. Со всеми.       Молчание затянулось, что некоторым было не по душе, но Джонсон всё так же остался непреклонен. Один уголок рта плавно поднялся вверх, отчего миссис Гибсон тяжко и прерывисто вздохнула, с тревогой поглядывая на подчинённую, чьи губы изредка размыкались, готовясь к ответу, и смыкались в нерешительности.       Господин настоял на ответе, а старуха велела молчать. Они не в ладах, а служанка в смятении стоит под перекрёстным огнём. Смеялась с подруги, но боится признаться. Может мне следует вмешаться? Но что я в силах сделать? Сказать, что я услышал шепотную речь с расстояния пяти ярдов? Возникнут вопросы… А если я предположу, что она смеялась с меня? Тогда это разозлит господина… Думай, Фишер, думай.       — Слуги особняка рады видеть Вас вновь, сэр! — уверенно ответила Сильвия, гордо смотря мистеру Джонсону в глаза. — Для нас это настоящий праздник.       На лице её растянулась очаровательная улыбка, но, невзирая на минутную смелость, она всё ещё испытывала страх, нервно поджимая губы.       Раздался непроизвольный «ик», но никому до него не было дела. Все удивлённо смотрели на девушку, единственную, кто отважился на подобное. Все, кроме мужчины со странным цветом кожи, мистера Эддисона и Лоуренса. И если первый неотрывно таращился на Фишера, а второй всегда был невозмутим, то третьего это лишь позабавило.       — Ну всё, нам жопа… — одними губами прошептала Присцилла, обречённо уставившись в пол.       — Убью… — процедила экономка, вперив яростный взгляд в служанку.       — Что ж... — начал мистер Джонсон и на выдохе издал смешок. — Я тоже рад видеть вас всех в сборе. Ведь не каждый день ты можешь лично пообщаться с людьми, которые поддерживают этот особняк в таком прекрасном виде и продлевают ему жизнь. Я лично благодарен каждому из вас. И, Миссис Гибсон, я вижу, у Вас есть ко мне вопросы, — он обратился к экономке, с вызовом глядя в её глаза.       Женщина приняла его, отплатив ответной любезностью, которую, вероятно, понимали только они вдвоём.       — Ох, что Вы, сэр. Как пожилая женщина и бывшая Ваша наставница, я не могу не поинтересоваться Вашими успехами в учении.       — Благодарю Вас за опеку. Моя хорошая успеваемость — это исключительно Ваша заслуга.       — Сэр, благодарю, — она слегка склонила голову в поклоне, наградив молодого господина скорее оскалом, нежели благодарной улыбкой.       Мистер Джонсон лукаво сузил глаза и шире заулыбался. Взаимный публичный обмен колкостями был исчерпан, настроение подпорчено, а посему требовалось как можно скорее закончить собрание.       — Так что ж… Быть может, у кого-то возникли ещё вопросы или есть что сказать? Не стесняйтесь! — обратился Лоуренс к слугам приличия ради, зная, что никто более не отважится вступить с ним в диалог.       И несколько оторопел, когда на втором этаже, со стороны западного крыла, тихонько отворилась дверь, а за ней послышалась пара осторожных шагов, прервавшихся у верхней ступени.       — У меня есть вопрос, — безучастно издал Тодд, стоя в тени гардины, прикрывавшей угол балкона с внешней стороны, чем привлёк к себе нежеланное внимание слуг. — Отойдём?       Живой и здоровый, с ноткой меланхолии в лице, в белой рубашке с небрежно закатанными по локоть рукавами, без галстука, с расстёгнутыми двумя верхними пуговицами и распахнутой жилеткой он походил на солидного пьяницу, спустившего последние деньги на бурбон. Лоуренс смотрел на него, силясь с брезгливостью, а после, обратившись к слугам, попросил всех разойтись.       Как только холл опустел и осталось только трое — мужчины и существо, — Джонсон, не скрывая своих мыслей, сделал выговор другу.       — Так спешил меня увидеть, что даже в зеркало не посмотрел?       — За мертвецом так следи. Он твой слуга, не я.       — Да, пожалуй, — сдержанно согласился Джонсон. — Лучше присмотрю я, чем кто-либо из вас.       Внимание? Или контроль? Фишер задумчиво отвёл взгляд в сторону.       Моррисон угрюмо поджал губы, но на провокацию ответил спокойно.       — Раз ты обо всём в курсе, давай не будем задерживаться и поговорим у меня в комнате. Без посторонних, — он сурово глянул на мертвеца, сделав акцент на последних словах.       Лоуренс принял предложение и попросил существо подождать его в покоях. Несколько огорчившись словами о собственной непотребности, мертвец выполнил просьбу господина.       На пути ему встретилась спешащая куда-то горничная, сжимающая в руках подол платья. Тревожный взгляд её при виде Фишера опустился, а голова склонилась в попытке скрыть лицо в тени.       Мертвец узнал служанку и из любопытства окликнул её:       — Прошу прощения!       Девушка резко остановилась у поворота, сжалась в плечах и молча обернулась. Паника в глазах, с которой она старательно пыталась совладать, и явное отсутствие желания вести беседу, по крайней мере сейчас, смутили Фишера, отчего он ненароком задался вопросом, а стоило ли в принципе вступать с ней в контакт. Особенно после ситуации с её, как он заключил, подругой. Однако он уже обратился и просить повторно прощения за тревогу было бы глупо, оставалось лишь проявить дружелюбие и… подойти немного ближе, дабы не горланить с одного конца коридора в другой.       — Вижу, Вы спешите. Не хотел Вас отвлекать… — неловко начал он, видя, как девушка с лёгкой жалостью смотрела на его прихрамывающую ногу.       — Ничего, мистер Ф. У Вас возникли вопросы? — осторожно спросила она, скромно отведя взгляд в сторону.       — Да, но для начала хотел бы узнать, как мне к Вам стоит обращаться? Я ведь абсолютно не знаю Вашего имени.       — Ну, мы так-то Вашего тоже не знаем… — недоверчиво промямлила девушка, крепче сжав подол.       — Знаю, это приносит Вам и остальным дискомфорт, но, к сожалению, это вынужденная мера, — ответил он, стараясь войти в доверие, но, столкнувшись вновь с настороженностью, сокрытым в игнорировании, отважился на хоть и неуверенную, но всё-таки прямолинейность: — Вы же подруга Сильвии, да?       Глаза горничной округлились от удивления. Она второй раз позволила себе посмотреть на мистера Ф., только теперь не из вежливости, а из чувства собственного достоинства.       Фишер же расценил эту реакцию как страх и попытался оправдаться, сославшись на известность Сильвии, отчего был грубо прерван задетой во второй раз девушкой.       — Присцилла. Меня зовут Присцилла. Фамилию не назову — вынужденная мера, — выпалила она, залившись краской не то от обиды и злости, не то от волнения за проявленную храбрость.       — Прошу прощения, если задел Ваши чувства. Право, у меня не было намерения оскорбить Вас, Присцилла.       Выражение её лица несколько смягчилось, но в глазах всё так же таилась обида.       — Насчёт вопроса… — продолжил Фишер, думая над правильностью формулировки. — Слышал, что миссис Гибсон очень строга к вам. Быть может, вам нужна помощь?       — Предлагаете услугу? В первый же день работы… — горничная досадно покачала головой. — Пожалуй, я вернусь к исполнению своих обязанностей. Простите.       Она развернулась и спешно покинула переход, скрывшись за поворотом.       — Да… Не самое лучшее знакомство. Хотя… Плохой опыт — тоже опыт, — утешительно прошептал Фишер и направился в покои господина.

***

      — Выглядишь как свинья, требуешь срочного разговора и гонишь моего камердинера прочь, дабы тот чего лишнего не услышал. К тебе вновь вернулась паранойя? — недовольно спросил Джонсон, сев в кресло, и, облокотившись правой рукой о подлокотник, стал выжидательно наблюдать за задумчивым Моррисоном.       Не спеша составить ему компанию, учёный встал посреди комнаты и, проведя ладонью по лицу, будто в попытке убрать с него сонливость после пробуждения, резко заключил:       — Ларри, он психопат.       Глаза его тревожно метнулись в сторону замершего Джонсона, который лишь вопросительно изогнул бровь:       — Кто? Терренс?       — Ларри, твоя ирония меня доканывает, — раздражённо ответил Моррисон, скривив пальцы рук так, будто представлял, как сжимает в руках его шею. — Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.       — Спокойно, — мерно проговорил Лоуренс. — Малой просто вырос. Нет в нём ничего ужасающего, кроме отличительной внешности. Так что прекращай придумывать и лучше приведи себя в надлежащий вид.       — Хватит его защищать! Ты что, не видишь эти его жесты?! — Тодд громко стукнул ладонями по столешнице, злобно смотря другу в глаза.       — Держи себя в руках… — одарив собеседника презрительным взглядом, процедил Джонсон сквозь стиснутые зубы.       Моррисон, понизив тон, продолжил:       — Его поведение нельзя предугадать. Это всё равно что играть в шахматы с гроссмейстером — один хер, проиграешь. Пойми, Ларри, пока мы изучаем и обучаем его, он изучает нас. Исследует, повторяет за нами, учится понимать, чтобы найти слабые места и как можно сильнее на них надавить. Конечно, покамест он делает это неосознанно и больше из любопытства, но со временем он изменится, станет хитрее, и тогда ваши роли поменяются местами.       Верхняя губа Лоуренса заметно дрогнула, скривившись. Движение нервное, неконтролируемое.       — Скажи мне на милость. Раз уж ты такой проницательный, тогда какого же чёрта ты его выпустил?       Моррисон сжал губы в белую полоску и, решив не затягивать с ответом, признался:       — Я хотел от него избавиться.       Он грузно упал в кресло и, тяжело вздохнув, меланхолично уставился в пол.       Джонсон, будучи заинтригованным, выпрямился, озадаченно посмотрев на учёного.       В воздухе повисло напряжение. Немой вопрос был задан, но с ответом Тодд не спешил. Размышлял над тем, стоило ли рассказывать остальное или оставить другу возможность самостоятельно догадаться. И если склонялся к ответу, то не знал от чего оттолкнуться, на что сделать упор, чтобы звучало не так резко и… обидно.       — Не надо молчать, Тодд. Лучше скажи. Хотя бы оправдайся, пока я чего хуже не представил, — будто прочитав его мысли, настоял Лоуренс.       Смотреть аристократу в глаза было стыдно. Он чувствовал себя предателем, хотя знал, что поступил правильно. Говорил себе день за днём, настраивался, уверял. А когда дело дошло до разговора — поник, дав пробоину на дне судна своих долгих размышлений.       Он никогда не умел врать, но всегда был труслив для того, чтобы признаться честно. В своей вине, в своих ошибках, в своём участии. Хотя… кто тут ещё был виновен?       — Я хотел натравить на него Терренса, — начал Тодд, вспоминая тот день. — Сказал ему то, что он хотел услышать, и дал возможность покинуть лабораторию. Он ею воспользовался. Эддисон в тот же день навестил меня, попытался нажиться, но я отказал. Предполагал, что так или иначе ему придётся прибегнуть к радикальным мерам. Но ваш домашний пёс оказался вернее, чем я думал. Мне даже стало интересно, сколько ты ему отвалил… — ироничный смешок с болью сорвался с губ. — Знаю, что ты сейчас скажешь… То, что я назвал, было следствием, а вот причина… вижу, ты и сам осознаёшь, — он поднял на Джонсона затравленные глаза и, найдя в себе былую смелость, озвучил основную мысль: — Ему здесь не место, Ларри. Его место в гробу.       Лоуренс степенно вдохнул. Глубоко. Веки его прикрылись в огорчении. Ни на кого нельзя было положиться, никому нельзя было доверять, никому нельзя было верить. Даже друзьям. Всё, как говорила в детстве мать, когда собирала его волосы в ленту, а затем заботливо целовала в макушку.       Выдохнул. Насупился, раздумывая над тем, как бы поступил отец на его месте. Отвернулся или дал бы ещё один шанс? Или предложил бы компромисс, не желая терять соратника? Чего бы предпочла его человеческая натура, оставив капиталиста за пределами домашних стен?       С людьми было так тяжело разрешать конфликт. Особенно, если они были твоими друзьями. И Джонсон неоднократно прибегал к этому заключению, знакомясь с новыми лицами. Лучше присматривался к ним, вслушивался в их речь, наблюдал... и оставлял в числе знакомых.       — Я подумаю над твоими словами, Тодд, — задумчиво ответил он, поднявшись с кресла. — Но не думай, что твоя самодеятельность сойдёт тебе с рук. Я не такой, как моя мать, но память у меня хорошая.       Лоуренс направился к выходу, всем своим видом показывая, что продолжать дискуссию более не намерен.       — Твои упрямство и гордость тебя погубят, — бросил ему вслед Моррисон. — В конце концов, ты сломаешь его, а он сломает тебе жизнь. И рядом уже никого не будет.       Может оно и к лучшему, подумал Джонсон, прикрыв за собой дверь. Разговор необходимо было оставить за ней же, а суть положить в шкатулку, закрыть на замок и упрятать в закромах его ума. Скрыть эти болезненные откровения тронутого разума, предубеждения, страх и ненависть. Как же Моррисон пал в его глазах…       Задерживаться было нельзя, как и нельзя было оставлять подолгу мертвеца без присмотра. Существо взрослело, вместе с ним росли и потребности, утолить которые теперь он способен был и сам, что очень напрягало Лоуренса, особенно после слов учёного. Оттого, вновь натянув очаровательную улыбку и подняв выше голову, он уверенно зашагал в сторону восточного крыла, продолжая надеяться на верность и податливость Фишера.       Ибо в ином случае это означало поражение.

***

      Ожидания были оправданы.       Новоиспечённый камердинер верно ожидал его в передней комнате покоев, заняв себя изучением корешков книг, к которым он ни разу не прикоснулся, сумев устоять перед искушением. Такой внимательный, любознательный и всё ещё правильный. Конечно, не идеальный, но точно тот, на кого бы следовало равняться остальным.       А может он просто привязался к своему творению? Творцам ведь свойственно было выделять милые сердцу работы и проекты, которые следовало упрятать от посторонних глаз, дабы сберечь. Вот и у него был любимый проект. Со своей тайной, изюминкой, недостатками и преимуществами. Его возрастающая гордость. Его успех.       Его маленькая победа, которую он ознаменует. Рано или поздно.       — Сэр, эти книги… — заговорило существо, повернувшись к нему лицом. — …особенны для Вас?       Мужчина широко улыбнулся, чем смутил Фишера, резко скрывшего взгляд в тени прорезей маски.       — Отчасти да, отчасти — нет, — ответил Джонсон и, подойдя к дивану, удобно на нём расположился. — Всё зависит от самой книги, от моих предпочтений, от моей необходимости в конкретной литературе и от того, откуда эта книга у меня появилась. Ведь, знаешь, принятие столь ценного подарка, вручённого тебе лично, с последующим переводом его в семейную библиотеку — звучит как моветон. Складывается впечатление, что получатель открыто пренебрегает этим человеком, а это впоследствии может испортить отношения между людьми, — он досадно цокнул языком, отчего у Фишера возникли странные ощущения относительно их беседы с Моррисоном.       — И сколько у Вас было таких дарований?       — Порядком тридцати.       — А сколько было среди них угодных?       — Самая малость, — он посмотрел на существо через плечо с желанием увидеть реакцию на данное откровение, но столкнулся с безликой маской. — Эх, везёт же тебе, юнец, — он меланхолично вздохнул, завидно рассматривая «лицо» собеседника. — Не нужно сдерживать себя в эмоциях и натянуто всем улыбаться, пока они корчат из себя довольных в ответ. Уж кто, а ты можешь себе это позволить. Хотя, знаешь, твой левый глаз тебя всё же подводит — к примеру, сейчас во взгляде я читаю заинтересованность и, божечки, смущение. Интересно, а под маской ты покраснел или всё так же бледен?       Фишер от неловкости глянул в окно, испытывая на себе хитрый, внимательный взгляд господина, растянувшегося в очаровательной полуулыбке. Любопытно, во время личных бесед он был таким со всеми или только с ним? Существо хотело задать этот вопрос, но, чуть погодя, передумало, посчитав подобное поведение со своей стороны весьма бестактным и нарушающим установленную субординацию.       — Формально Вы вгоняете меня в краску, — робко и несколько оскорблённо ответил он, на что Джонсон громко рассмеялся.       — Какая прелесть! — довольно протянул мужчина, приводя дыхание в порядок. — Я ведь просто пошутил. Конечно, ты не станешь краснее или бледнее. В этом плане ты неизменен. Но не суть. Лучше поведай мне, как прошли твои дни в моё отсутствие. Многое усвоил?       Его взгляд постепенно переменился, став серьёзнее, как и голос, но улыбка всё так же не покидала лица, больше напрягая, нежели привлекая. Вновь Фишер смутился, но не от неловкости, а от задумчивости и лёгкого укора совести. Господин явно не о книжках толковал, но открыто спрашивать не стал, решив понаблюдать с одной ему известной целью. Проверкой, вероятно. Как и всегда. И что же было делать в этой непростой ситуации? Глупым притвориться, сказав, что он хорошо проникся главными героями? Иль всё-таки в деталях описать то, что уже и так успел рассказать мистеру Джонсону дворецкий?       Рассуждений было много, необходимость в выборе досаждала, нагнетая, но самым ужасным было то, что господин никогда не подгонял, а спокойно ожидал, никуда не спеша. Словно у него в запасе было всё время мира.       — Вряд ли Вас интересует литература… — стыдливо пробормотал Фишер, с опаской глядя мужчине в глаза.       — Вряд ли, — Джонсон плавно кивнув головой.       Не разрывая их зрительного контакта, существо притихло. Взгляд господина, полный превосходства, и его — пристыженный, который следовало упрятать, прибив к полу. И всё же, вины его в этом не было. Незачем было прятаться. Надо было лишь смотреть, внимать и повторять.       А сейчас ситуация ещё и требовала не молчать.       — Мне следовало бы признаться в том, что я действительно покинул лабораторию. Но думаю, Вы и так об этом наслышаны от мистера Эддисона. Поэтому, наверное, мне следует перейти к основной части — непосредственно к моим похождениям по особняку…       В дверь тихо постучали, прервав оправдательный монолог, что стало спасением хотя бы на пару минут, которых, возможно, хватило бы на подбор правильных слов. После столь убедительной дневной речи господина меньше всего хотелось огорчить его деталями своей выходки. Импульсивной, необдуманной, но в то же время такой значимой для него самого.       Терренс принёс им приятную весть. Личная комната мистера Ф. была готова и ожидала визитёров для проверки. Событие удивило Фишера, вызвав вопросы, которые он в итоге так и не задал, решив дать ситуации возможность сдвинуть его с переднего плана.       А затем он пришёл в лёгкий восторг. Этот простор, эта скромность в оформлении, это расположение комнаты в самом верху, под крышей восточного крыла. Пусть это и был чердак, но со всем необходимым для обычной жизни: компактным шкафом, небольшой кроватью, столом с приличной стопкой книг и стулом, приставленным к нему. Одно лишь настенное зеркало его не устраивало — его он хотел бы убрать. Или разбить, когда все уйдут. А также затхлый запах сырости, который ещё не успел до конца выветриться, но это уже были придирки, с которыми можно было ужиться.       Конечно, это были не покои мистера Джонсона, но слуга иначе жить не мог. Вернее, такой слуга, как он, иначе жить не мог.       — Ваше расписание, мистер Ф., лежит на столе. Как изучите его, приступайте к исполнению своих непосредственных обязанностей. И ещё, в течение всего дня я буду находиться преимущественно на первом этаже. На случай, если возникнут вопросы, — обратился к нему дворецкий, а затем повернулся лицом к Лоуренсу, отвесив скромный поклон.       Господин одобрительно кивнул и небрежно махнул рукой, разрешив уйти.       — Думаю, ты прекрасно знаешь, что слова Терренса — обычная формальность, и сегодня ему будет абсолютно не до тебя, — заговорил Джонсон, наблюдая за изучающим комнату существом.       — Ему так-то всегда нет до меня дела, только если Вы не отдадите приказ, — удручающе ответил Фишер и провёл рукой по гладкой деревянной столешнице.       — Не говори так, Терренс очень ответственный человек и за своей командой следит от и до. Проверяет качество выполненной работы, поддерживает порядок и в случае чего даже не пренебрегает услугами нравоучений от миссис Гибсон. Так что не переживай — на работе вниманием обделён не будешь.       — Не понимаю, сэр, Вы меня так успокоить решили или, напротив, напрячь? — с опаской спросил Фишер, повернувшись к господину.       Мужчина не сдержал улыбки.       — Всё никак не привыкнешь к моему юмору.       — Он у Вас… странный, — согласилось существо, неуверенно покосившись на Лоуренса. — Прошу прощения.       — Не переживай, юнец. Ещё не раз его услышишь, а там и приноровишься. Моррисон тоже не сразу привык к нему. Поначалу и вовсе не мог понять, шучу я или всерьёз говорю… — он издал грустный смешок, задумчиво глянув в сторону.       — Сэр, простите, что так прямо, но… Ваша идея со мной тоже была шуткой?       Пара внимательных глаз опрометью вцепилась в него, как коршун в падаль, отчего он на миг пожалел, что позволил себе подобную раскованность в выражениях.       — Ух ты, прозвучало обидно, — с лёгкой досадой ответил мужчина, а затем вновь улыбнулся, но по-прежнему грустно: — Нет, с тобой как раз-таки всё было серьёзно.       Фишер принял этот ответ за откровение: личное, известное только одному господину. От этого внутри всё сжалось, замерло, а сам он снова ощутил это чувство важности… и необходимости.       Его глаз… Как же мистер Джонсон был прав насчёт него. Его глаз был предательски искренен и всегда давал понять, о чём он думает, насколько он озадачен или зол, счастлив или печален. Даже сейчас он чувствовал себя глупо, бросаясь от одной крайности в другую в борьбе со смущением и гордостью. И всё же ему была приятна компания господина, с его проверками или без. С ним он чувствовал себя спокойно, невзирая на эту субординацию.

***

      Изящность в движении рук его. Красота в глазах его. Искусство, воплощённое в человеке. Ожившая картина маслом с чередованием холодных, как ночная прохлада, и тёплых, как дневное солнце в зените, тонов.       Он не был равнодушен. Мог стать мрачнее, впасть в оцепенение, а затем отмахнуться и, улыбаясь, продолжить говорить. Говорить, говорить, говорить…       Прошлый вечер они провели за приятной беседой. Мистер Джонсон рассказал о своих успехах в академии, об анатомическом театре, о самом медицинском поприще. Фишер же не без скованности описал свои дни и приключения по особняку, на что Джонсон обещал ему, что поведает ему о каждой картине, висящей в галерее.       Он горел делом. Сгорал внутри, оставляя фасад нетронутым, красивым для всех. Не будь огонь так велик — и не было бы существа. И не было бы этих дней. И не было бы этих разговоров. Насыщенных, живых и лёгких. Такими видел их Фишер. Таким же видел он и его, стоящего в спальне у зеркала и поправляющего красный галстук, так хорошо сочетавшийся с его тёмно-серым костюмом.       Чопорный, серьёзный, он оценивающим взглядом скользил по своему отражению, выискивая некий изъян.       — Сэр, волнуетесь перед приездом родителей? — подал голос Фишер.       — А ты как думаешь, юнец? Я их не видел порядком двух месяцев.       Он нервно провёл ладонью по волосам, укладывая их.       — В таком случае Вам не стоит чрезмерно переживать насчёт внешнего вида. После стольких месяцев разлуки, думаю, им достаточно будет увидеть Вас в здравии.       — Достаточно — показатель удовлетворительности, а не довольства. Не стоит намеренно занижать свои возможности, если ты способен на бόльшее. Будь при параде, произведи должное впечатление, оставь приятные воспоминания о тёплом приёме. Покажи людям, что ты рад их видеть, и они будут рады тебе. Это простая истина.       — Странно… Но разве в отношении родителей не должно быть всё проще?       — С родителями изначально всё проще, но это не значит, что они не заслуживают достойного отношения к себе, — мужчина взглянул на своего камердинера с лёгким укором и попросил подать пиджак.       Фишер выполнил просьбу и помог одеться, попутно сглаживая ткань.       — Выглядите безупречно, сэр! Выше всяких похвал, — высказался Фишер, отойдя в сторону.       — Именно! — с энтузиазмом согласился Джонсон и, оторвавшись от зеркала, из любопытства глянул в окно. — Пора нам спускаться. Они явятся с минуты на минуту.       Не дожидаясь ответа от Фишера, мужчина подорвался с места и быстрым шагом направился в сторону выхода. Существо же, невзирая на собственную нерасторопность, поспешило следом, удивляясь тому, насколько же быстрым мог быть господин в моменты волнения.       — Сэр, я не поспеваю за Вами, — предупредил он, хромая, и оттого для видимости схватился одной рукой за бедро, скрывая нелепость за болью.       Мужчина остановился у поворота и, обернувшись, стал дожидаться существа. Не хочет терять из виду, невзирая на спешку. Заботится или всё ещё контролирует? А может и то, и другое. Впрочем, это лучше, чем оставить одного, обнадёживающе подумал Фишер.       — Я уже и забыл о твоей хромоте — настолько ты хорошо выглядишь… — Джонсон грустно вздохнул, по-доброму смотря на существо, кое-как дошагавшее до него.       — Сэр, Вы снова шутите? — борясь со смущением, спросил Фишер, стараясь быть как можно тише.       Лоуренс предпочёл отмолчаться, ответив камердинеру многозначительной улыбкой, и уже в замедленном темпе продолжил путь, изредка оборачиваясь.       В холле уже стояли двое — мистер Эддисон, равнодушно поглядывающий на карманные часы, и миссис Гибсон, придирчиво рассматривающая каждый уголок. Оба они учтиво поклонились при виде молодого наследника и сопровождающего его камердинера.       — Терренс, как обстоят дела? — проигнорировав присутствие экономки и даже не удосужившись взглянуть на неё, Джонсон обратился к дворецкому.       — Сэр, Уильям видел на горизонте экипаж четы Джонсонов. Примерно через две минуты они должны явиться.       — Отлично! Что насчёт слуг?       — К одиннадцати часам управились.       — Обед уже готов?       — Кухарка сказала, что ей необходимо ещё двадцать минут до полной готовности блюда, но это было около десяти минут назад, так что она успеет.       — Чудно, — заключил Джонсон, благодарно улыбнувшись мужчине.       Фишер заметил, как экономка по мере нарастания служебного интереса господина всё сильнее сжимала губы в раздражении, пока от её морщинистого рта не осталось одной тоненькой бледной полоски.       Сам мистер Джонсон встал напротив существа и, видя нарастающее возмущение «злобной старухи», намеренно решился поправить галстук-бабочку камердинера. От данной выходки у женщины округлились глаза, а лицо заметно стало багроветь от злобы, которую она попыталась унять, заставив себя посмотреть в сторону двери, по всей видимости, в душе молясь Богу на скорейший приезд родителей этого неугомонного мальца с целью пойти прочь и не видеть подобного.       Дверь отворилась, а за ней в холл забежал радостный лакей, вероятно, Уильям, который объявил о прибытии господ.       Терренс отправился вслед за ним во двор, а экономка, сделав глубокий вдох, осталась в уже ставшей для неё невыносимой компании двух мужчин, один из которых явно злорадствовал над ней, а второй — стоял как истукан, во всём слушаясь своего излюбленного господина.       Фишер, замерев, смотрел на дверь в ожидании. Он видел лица, помнил внешность с картины, висящей на стене в холле, но увидеть вживую, взглянуть в глаза, отметить для себя особенности в поведении — появилась возможность в данный момент.       Первым вошёл мужчина в тёмно-синем сюртуке, белых брюках, с бросающейся в глаза увесистой тростью, которую он с лёгкостью держал в руке. Высокий, светлый, с цилиндром на лысой голове, густыми и аккуратно остриженными рыжеватыми усами, огибавшими рот и идущими до самого подбородка, и добрыми, светящимися от счастья, зеленоватыми глазами, смотрящими на Лоуренса, который не постеснялся его обнять.       Леди Джонсон, вошедшая следом, была полной его противоположностью. Статная, сдержанная, но искренне улыбающаяся своему сыну, она, одетая в винного цвета платье, подчёркивающее её стройную талию и ровную осанку, с длинной и широкой юбкой, протянула свои тонкие руки к Джонсону-младшему. При взгляде на неё у Фишера не осталось сомнений в словах Терренса: господин был точной копией своей матери.       — Mijo, — довольно протянула женщина, обнимая его. — Как же мы соскучились по тебе…       — Я тоже, матушка.       Она перевела свой взгляд на слуг и вопросительно изогнула бровь.       — Вижу, у нас новые лица.       Как только они выпустили друг друга из объятий, Лоуренс, на миг глянув на Фишера и увидев, как тот отвесил им скромный поклон, обратился к матери:       — Решил завести личного камердинера. Я обязательно представлю Вас ему и… — он запнулся, краем глаза зацепившись за яркий образ, показавшийся в дверном проёме, и, то ли обратившись к матери, то ли к самому объекту, вызвавшему у него оцепенение, то ли и вовсе озвучив мысли вслух, озадаченно пробормотал: — Мисс Кэмпбелл?       — Добрый день, мистер Джонсон.       Громкое приветствие, сопровождаемое язвительной улыбкой, бойким взглядом и лёгким реверансом без должного опущения головы. Сами слова и акцент на обращении… Все действия, которые так или иначе были выполнены ею, дали ему понять, что этот день его добрым уже не ознаменуется.