Name's Fisher

      — Может Вы объясните мне, что забыла тут эта барышня?       «Простая истина» с тёплым приёмом, про который Лоуренс, как бы выразился Моррисон, «заливал» Фишеру, развалилась как Лондонский мост в известной детской песенке, стоило ему недовольно обратиться к матери, зайдя следом за ней в отцовский кабинет.       — Для начала смени тон — всё-таки ты с матерью разговариваешь.       Женщина собственнически села за дубовый стол и удобно, но с характерной благородной скромностью, расположилась во внушительных размеров кресле. Облокотившись о подлокотник, она стала выжидательно смотреть на своего сына, на чьём лице растянулась фальшивая улыбка.       — Простите мне мою бестактность, матушка, но в своём письме Вы не упомянули, что едете в компании столь экстравагантной личности. Не буду юлить, я прекрасно осведомлён о Вашем совместном промысле, но неужели Вы не могли обсудить его на нейтральной территории? К примеру, в пяти милях от нашего дома.       Слушая речь сына, Леди Джонсон на миг отвлеклась, краем глаза заметив некие перемены в обстановке. И дело было даже не в убранстве кабинета или неузнавании его интерьера по причине их долгого отсутствия, а в том, что в нём присутствовал кое-кто ещё, вникая в их деликатный разговор.       Она вытянула шею и склонила голову набок, вопросительно смотря на невысокого камердинера, притаившегося за спиной Джонсона.       — Любопытно… — густые чёрные брови надменно поползли наверх, выражая её недовольство. — Ларри, разъясни своему sirviente, что ему необязательно всюду тебя сопровождать.       Джонсон, не поверивший тому, как Фишер ловко мог проскочить за ними в кабинет, обернулся. Невозмутимым взглядом вцепился в беспристрастную маску и, едва не назвав существо по излюбленному прозвищу, велел ему подождать в коридоре.       Склонив голову в прощальном поклоне, камердинер оставил хозяйку поместья с сыном наедине.       — Как ты к нему обратился? Мистер? У него что, имени нет? — удивлённо возмутилась женщина, эмоционально вскинув руку.       — Есть, но я принял решение оставить его инкогнито. Это был исключительно мой выбор без сторонних предложений, — спокойно ответил Лоуренс и расположился в кресле напротив матери. — Однако опустим это и вернёмся к нашей беседе. Этой легкомысленной клептоманке необходимо уехать.       — Будь она легкомысленна, давно бы перекочевала в Брикстон. В лучшем случае, — женщина выразительно улыбнулась, отчего у Джонсона невольно свело челюсти.       Матушка любила придираться к словам. Впрочем, Лоуренс тоже не отставал, хоть и считал себя куда более лояльным.       — Прошу прощения, матушка, я неправильно изъяснился. Не легкомысленная, а необразованная. Наглая грубиянка, сующая свой нос и скользкие пальцы куда не следует.       — Мijo, ты тоже порой можешь быть наглым и весьма заносчивым, но тебя же как-то терпят. Тодд, Гибсон, преподаватель по анатомии, — она сделала лёгкий акцент на названии дисциплины, чем несколько насторожила сына. — Всем не угодишь — я говорила тебе об этом. Но к тяжёлому характеру можно привыкнуть. Плохо, когда его вовсе нет.       — И всё же я настаиваю.       — Как и я.       Напряжённое молчание повисло в воздухе, щекоча нервные окончания. Пойти на уступок обоим было в равной мере тяжело — не позволяла гордость, передававшаяся, судя по всему, по наследству в роду Гарсия, признаки которого Лоуренс так отчаянно старался в себе подавить. Однако вечно проигрывал, всякий раз чувствуя прилив дикой силы от нависшей над собой опасности. Даже сейчас он прекрасно знал, что поступал неправильно, вступая в спор с матерью, но иначе не мог. Нельзя было так просто сдаться и позволить гадюке подползти близко, пригрев её на груди и дав шанс обвить шею.       — Леди Джонсон, — обратился он, крепче сжав края подлокотников, — как Ваш сын и единственный наследник, я настоятельно рекомендую Вам воздержаться от реализации задуманных Вами планов на наш с мисс Кэмпбелл счёт. Можете счесть эти слова предупреждением, а можете воспринять как открытую угрозу — суть всегда кроется в восприятии, а не в трактовании. Но я лишь хочу донести до Вас мысль, что человек, воспитанный Вами, никогда не позволит кому-либо подавить свою волю. Даже Вам.       Спокойный и твёрдо убеждённый в своей правоте, он смотрел неотрывно во вдумчивые глаза матери. Она ни разу не шелохнулась. Не то внимала, не то впечатлилась, а может и вовсе гордилась. Сознание даже допускало мысль отрицания всех этих реакций, ставя приоритетным обычную злость, упрятанную за расчётливостью. Потому что, будь он на месте матери и услышь подобное от Фишера, сам бы непременно разгневался.       Такова была слабость Гарсия. Это было в крови.       Хлопок. Второй. Третий. В мерном такте Леди Джонсон стала хлопать в ладони.       — Да уж, достойно, — с долей иронии произнесла она и сцепила руки в замок.       — Вы думаете, я несерьёзен? — едва ли не обескураженно прошептал Лоуренс, чувствуя себя крайне уничижительно.       Леди Джонсон прикрыла веки и, снисходительно улыбнувшись, отрицательно качнула головой.       — Напротив, ты чрезмерно серьёзен. Настолько, что даже напуган, — её глаза, тёмные и глубокие, как дно колодца, всматривались в его — застывшие от лёгкого недоумения. — Уймись, мой мальчик. Эта барышня — всего лишь простая девочка, которая прекрасно выполняет твою работу, пока ты осваиваешь технику аккуратного разрезания мяса. И я не стану лишать себя ценного ayudante только из-за того, что она когда-то обвела тебя вокруг пальца. Вынеси из той ситуации урок, постарайся не допустить этого снова и не смей обижать дам — это моветон. Ты же мужчина, в конце концов, да и отец всегда был для тебя примером. Последуй ему и сейчас.       Последовать примеру человека, который всю жизнь пытался Вам угодить с целью сохранения брака? Прогнулся под установленный Вами матриархат, потому что следовал идиотскому зову сердца? Не подумайте ничего плохого, матушка, но Вы меня явно недооценили. Я — Ваше отражение. Ваше лицо. Ваше достоинство и Ваши недостатки. Я Ваш, но Вам не принадлежу.       Прозвучало бы эффектно, однако он этого не сказал. Посчитал грубым переходом на личности, что уже походило на выказывание неуважения и служило поводом для сомнений в его вменяемости. Он и так ясно дал понять, что не позволит им взять под контроль самого себя. Дважды повторять не следовало.       — Sí! — сорвалось с его губ вместе со вздохом, а на лице растянулась мнимая добродушная улыбка.       Леди Джонсон как мать не смогла устоять перед своим сыном и ответила ему тем же:       — Gracias.       Была ли это в действительности благодарность за его вразумительность? Или попытка сгладить их маленький конфликт с возвращением закреплённого порядка? Лоуренс не спешил делать выводы относительно отношения матери к себе. Однако он точно был убеждён, что на её поддержку в сложившейся ситуации с юной воровкой можно было больше не рассчитывать, и начал полагать, что от отца тоже вряд ли мог дождаться заступничества. На ум приходила самодеятельность и, как ни странно, Фишер. Но если в первом случае он полностью брал ответственность на себя, то во втором и вовсе относил себя к разряду глупцов, решившись доверить всё кроткому юнцу, едва ли способному осмелиться на пакость.       Оставался Моррисон. Если только оставался…       В задумчивости бредя по коридорам в сопровождении притихшего существа, молодой господин остановился напротив двери, за которой прошлым днём успел выслушать немалое количество пусть и аргументированного, но всё же бреда. Заходить не хотелось, но был ли иной выбор, который не добавил бы ему головной боли?       С каждым днём становилось лишь тяжелее. Он не знал за что браться, кого винить, на ком отыграться. Хотелось как в детстве забежать в спальню и разнести постель, выбить весь пух из подушки, разорвать простыни и завершить всё весёлым прыганием в обуви на матрасе. Да, хлопот он всегда доставлял немало как слугам, так и родителям. Даже повзрослев всё равно усложнил жизнь, и если не близким, так себе точно. И как же выходило? Получалось, что виноват был он? Нет, такой расклад его не устраивал. Да, бывали случаи мятежа, но то всегда была лишь детская бравада, переросшая в юношеский максимализм. Ныне же он был спокоен и рассудителен. Он пересилил эту неконтролируемую эмоциональность, перешагнул тот рубеж и прочно закрепился на своём месте. Он родился Гарсия, но вырос-то Джонсоном!       Отдав Фишеру приказ остаться за дверью, Лоуренс вошёл в гостевые покои.       Тодд Моррисон, друг и предатель, соратник и трус, собирал некие бумаги в свой бурый кожаный портфель для папок и даже не удосужился взглянуть на вошедшего мистера Джонсона.       Молодой господин засунул руки в карманы своих брюк и стал наблюдать за процессом, думая над словами, которыми заведёт разговор.       — У нас будет ужин в столовой. Составишь компанию перед отъездом? — ничего лучше не придумав, деликатно начал он.       Моррисон, ничего не сказав, застегнул заклёпку.       — Будет как-то некрасиво, если ты вот так уедешь, толком не попрощавшись.       Папка скрылась в чёрном саквояже.       — Опять идёшь на поводу у собственных эмоций… — равнодушно заключил Джонсон, чем вызвал ответную реакцию.       — Что тебе от меня нужно? — вымученно вздохнул Тодд. — Опять мертвец? Слуги не угодили? Веду себя как-то неподобающе? Что на этот раз?       — Кэмпбелл.       Глаза Моррисона округлились, а брови угрожающе поползли к переносице.       — Не смей… — гневно процедил он, направив указательный палец на друга.       — И не собираюсь, — успокаивающе произнёс Джонсон и при виде несколько расслабившегося друга добавил: — Пока она первая не нанесёт упреждающий удар. Дальше я за себя не ручаюсь.       — Подожди… Она что, здесь?       Удивление учёного несколько озадачило Джонсона, но, вспомнив, что того не было на приёме, он лишь ухмыльнулся.       — Я был удивлён не меньше твоего.       — Мне надо её увидеть! — Тодд опрометью сорвался с места, оставив друга одного с багажом и местным порядком.       — Прекрасно! Увидьтесь, поговорите и езжайте вместе. Ты окажешь мне невероятную услугу, а я, так уж и быть, прощу тебе твой проступок, — усмехнулся Лоуренс и вышел в коридор.       Фишер по-прежнему был тих и необычайно равнодушен к происходящему. Не то был в обиде после дневного упрёка Леди Джонсон, не то понимал, что вопросы были крайне излишни, не то действительно вжился в роль слуги и старался более не привлекать к себе стороннего внимания. И это, как ни странно, лишь раздражало Джонсона, привыкшего к его детской любознательности.       Желая хоть как-то оживить своего и без того мёртвого камердинера и утолить собственный интерес, он без промедлений велел ему проследить за Моррисоном и узнать суть его намечающегося разговора с юной особой. Не обошлось без ответных сомнений и вопросов относительно правильности этого поручения. Но убедительность слов, резонная цель в защите семьи от юрких ручонок и искренние опасения сделали своё дело, убедив юнца в доброжелательности и настороженности господина.       Слыша шлейф, терпкий аромат, существо шло по его следу, ориентируясь в пространстве не хуже своих опытных коллег. Второй этаж сменился первым, западное крыло осталось позади. Путь был знаком и почти безлюден. Прогулка эта, как и все остальные, без страха оказаться замеченным, свободное перемещение из одного помещения в другое, ещё и должность, о которой мечтали другие… Он позволил себе минутную слабость непередаваемого чувства собственной вседозволенности. И быстро опомнился, дойдя до необходимой двери.       Убедившись, что никого поблизости не было, он прижался к ней ухом. Неловко, стыдно и просто немыслимо. Что он себе в самом деле позволял, вторгаясь таким образом в личный диалог мистера Моррисона и мисс Кэмпбелл? И чем она так не угодила господину, что он велел ему совершить такой низкий поступок…       Оставив вопросы для дальнейших размышлений, существо принялось сосредоточенно вслушиваться в диалог. Судя по тихому баритону, говорил Моррисон:       — …не изволил? Решил доверить всё юной барышне?       — Ты что, успел соскучиться по нему? А говоришь, что презираешь… — нежный, звенящий девичий голос раздался следом.       — Я презираю их совместную деятельность с Леди Джонсон. Они отравляют людям жизнь, а ты им активно в этом содействуешь.       — Тодд, ну сколько можно? Они не отравляют, а лишь помогают им скрасить серость и мрачность жизненной суеты. В них нет вины — лишь жалость. Люди сами портят себе жизнь, отдавая предпочтение удовольствию.       — Твою мать... Неужели в этой жизни тебя волнуют только деньги?       — Деньги меня не волнуют, мой милый ворчун, — они меня успокаивают.       Тодд тяжко вздохнул. Девушка досадно продолжила:       — В отличие от этого мизогина. Знал бы ты, как я не желала сюда ехать...       — Но решила поступиться своими интересами ради моего блага, естественно, — мистер Моррисон не обошёлся без сарказма, а затем, в очередной раз тяжело вздохнув, добавил: — Тебе нужно уехать отсюда, Эшли.       — Знаю. Вот только у Леди Джонсон на меня другие планы, — перейдя на шёпот, недовольно произнесла она, боясь, что её слова мог кто-то услышать.       Впрочем, её опасения были оправданы.       — Что эта женщина уже успела надумать?       — Один дьявол знает, что у неё на уме, но... она хочет подружить меня со своим сынком.       — Да уж, из огня да в полымя.       — Лучше и не скажешь. И уехать сразу я не могу, только если не стану докучать этому чёрту.       — Поверь мне, твое присутствие уже его напрягает.       — Да, но одной его кислой рожи будет маловато для её переубеждения. Нужна более веская причина. Такая, после которой она и вовсе не захочет думать о нашем товариществе.       — Эй-эй-эй, Эшли, будь осторожна в желаниях! Разозлишь эту женщину — Рэй не поможет.       — А что ты предлагаешь? Сидеть тут, как ты, два месяца и во всём им потакать?       Повисло тяжёлое молчание, сопровождаемое размеренными, приглушёнными шагами. Фишер замер, несколько напрягся, как это бывало в моменты нарастающей паники, и резко, насколько позволяло его тело, отстранился от двери.       Вдали отчётливо были слышны приближающиеся резвое шуршание юбок и шаркающие шаги. Миссис Гибсон, заключило существо и, решив, что на сегодня хватит с него подслушиваний, поспешило удалиться.

***

      Смесь восхитительных ароматов витала в пространстве. Взору предстали разные яства на широком застеленном белой скатертью столе. За ним сидело пятеро. Во главе сидел Джим Джонсон, по обе его стороны расположились его жена и сын, а рядом с ними, немного опоздав, устроились Эшли Кэмпбелл и Тодд Моррисон. Никто из них, кроме Сэра Джима, трапезничать не спешил.       Леди Джонсон мило улыбалась довольному мужу и сыну, Лоуренс то и дело бросал косые взгляды на Кэмпбелл. Барышня участливо поглядывала на Тодда, а он в свою очередь задумчиво таращился на стоящего рядом с лакеем Фишера, крепко сжав в руке столовый нож. Заметив эту странность в поведении учёного, жена баронета завела диалог:       — Тодд, ты ни к чему не прикасаешься. Не понравилась еда?       Отвлёкшись на слова женщины, Моррисон ослабил хватку и виновато улыбнулся.       — Нет, Леди Джонсон, что Вы… Еда изумительна. Я просто задумался.       — Полагаю, наука? К слову, как твои успехи в этой непростой сфере? Рэю есть чем гордиться?       — Да, отец, несомненно, мной доволен, — он через силу выговорил это трудно дающееся ему по объективным причинам слово и потянулся за овощной нарезкой.       — М, прелестно, — скучающе подытожила Леди Джонсон и, наблюдая за тем, как Тодд навис над блюдом, не сдержалась: — Господи, почему Моррисон должен сам тянуться за едой? Уильям и Ты, вам что, всё озвучивать нужно? Обслужите гостя!       Стоявший подле двери лакей поспешил выполнять приказ. Камердинер же, несколько удивившись резкой перемене настроя госпожи, решился последовать примеру Уильяма, чем вызвал лёгкое недоумение со стороны Лоуренса.       — Мистер Ф., — спокойно обратился тот к своему слуге, отчего у Леди Джонсон нервно дёрнулся глаз, — стой на месте. Ты обслуживаешь только меня.       Приказ молодого господина, ослушаться которого было нельзя. Немыслимая оплошность… Но что можно было сделать в отношении его матери? Игнорирование её указаний сулило ему исключительных неприятностей с непредсказуемым — хотя для кого как, — исходом. Однако тут же возникла другая мысль: он не поддерживал госпожу Эвелин, а лишь подтверждал свою верность господину Лоуренсу, своему непосредственному хозяину. И этого уже было вполне достаточно для аргументации собственного неповиновения госпоже Элизе, отчего он безмолвно вернулся к двери, удивив женщину.       — Простите, матушка, но всё же это мой слуга, — укоризненно произнёс Джонсон-младший и положил в рот кусочек грудки.       — Несомненно, mijo, несомненно, — мрачно проговорила она.       Быстро сообразив что к чему, Эшли Кэмпбелл, не устояв перед попыткой напакостничать дражайшему Лоуренсу Джонсону, вступила в их конфронтацию.       — А я бы хотела, чтобы мистер Ф. подал мне вон тот соус, — она игриво указала тонким пальцем на белесоватую смесь в белом соуснике с серебряной каймой и выразительно покосилась на молодого господина.       Впервые у Джонсона возникло острое желание выколоть её зелёные глаза и отрубить злосчастный палец вместе со всей кистью. Впрочем, если она продолжит поступать с ним так…       — Мисс Кэмпбелл, я неясно выразился?       — Уступи даме! — чеканно произнесла Леди Джонсон и недобро улыбнулась краешком рта.       От этой улыбки у молча жевавшего кусок мяса Тодда по спине пробежал холодок.       — Мой ответ: нет, — ровным голосом ответил Лоуренс.       И хоть внешне он был спокоен, в глазах его Кэмпбелл отчётливо видела вспыхивающие искры гнева. Довольная своей выходкой, она резво обернулась и, выглянув из-за спинки стула, беззастенчиво обратилась к Фишеру:       — Леди Джонсон дала согласие — исполняйте.       Моррисон, услышав злорадство в её голосе, счёл верным попытку её вразумить:       — Эшли, не надо. Лучше пусть это будет Уильям.       Распознав шепотную речь, старательно произнесённую через стиснутые челюсти, Леди Джонсон поражённо посмотрела на Тодда — он сиюминутно опустил взгляд на тарелку.       — Живее! — грозно приказала она, не отрывая взгляда от напряжённого учёного.       — Он не станет, — продолжил гнуть свою линию Джонсон.       — Ещё как станет!       — Пусть лучше подаст этот соус мне.       — Сперва обслужит даму.       Взглядом перебегая от одной говорящей головы к другой, существо и вовсе растерялось. Наглые заключения, кроткие опасения, пробивная настойчивость и непрошибаемое упрямство вкупе с беспристрастным интересом — дивная смесь, настоящая неразбериха или, проще говоря, чёрт его знает что. Он с трудом понимал происходящее, но тем не менее пытался хоть как-то уловить суть их спора. Кэмпбелл явно была в протекции госпожи Элизы. Но неужели дело было только в рабочих моментах? А может, Эшли была для неё тем же существом, что и он для господина? И если правда была действительно таковой, то господин Лоуренс был в заведомо проигрышном положении. Только если не отважится укусить руку, что его кормит…       Его размышления, равно как и весь этот демагогический диспут, прервал крайне спокойный Сэр Джим Джонсон, впервые за весь совместный ужин вступивший в диалог.       — Мистер Ф., а будь добр, налей мне эля и найди Гибсон. Передай ей, чтобы она собрала все — повторюсь, — все финансовые бумаги и принесла в мой кабинет вместе с бухгалтерским отчётом за прошедшие два месяца. А ещё пусть принесёт мне расчётные документы с приложенным к ним списком предстоящих затрат и… сопроводи её. Думаю, ей пригодится твоя помощь, юноша.       Сидящие за столом метнули на него удивлённые взгляды. Настолько расслабленный, несколько скучающий, с лёгкой улыбкой на лице и этой интересной формой усов он больше походил на довольного рыжего кота, чем на сурового главу семейства. Приказ его, прозвучавший скорее как скромная просьба, для Фишера стал настоящим спасением от застольной полемики. И, не боясь быть осуждённым, он решил выполнить его без промедлений, оставив Уильяма одного в компании трапезничающих людей.

***

      Конец долгого и мучительного дня для всех стал единственным утешением. Устало свалившись на диван и растянувшись во весь рост, Джонсон манерно накрыл лицо ладонью, стараясь спрятать его от мира, проблем и злосчастного света настенных ламп. Галстук, удавкой стягивавший его шею, уныло, как осенний лист в безветренную погоду, приземлился на ковёр.       — Какой кошмар... — мучительно застонал мужчина, отчего существу показалось, что его хозяин вот-вот зальётся волчьим воем.       Фишер встал подле него, тревожно глядя сверху вниз, и заключил: господину было плохо. Будь ему неизвестна причина сего состояния, он непременно списал бы всё на еду или обычное переутомление. Но не при нынешних обстоятельствах. Не с такой темпераментной гостьей, от издевательского тона которой буквально уши вяли. И не с такой женой баронета, от властности которой терялось самообладание. Тут-то Фишер и осознал, в каком же он оказался непростом положении, почувствовав себя самым что ни на есть куском сырого мяса, который никак не могли поделить между собой изголодавшиеся гончие. Благо, сэр Джим был сыт.       — Юнец, она точно приехала сюда по мою душу. Я прямо вижу, как у неё на лбу самим дьяволом выжжено «я твой жнец».       Существо хотело поддержать диалог, утешить, но решило не спешить и дать мистеру Джонсону возможность выговориться. Странное чувство, которое пробудилось в нём ещё при первой их встрече, отчаянно твердило ему, что господин нуждался именно в слушателе, а не в собеседнике.       — Ещё и мать её поддерживает, да так, что самому завидно становится. Словно с дочерью беседует, — Лоуренс на миг осёкся, подумал, что Фишер может не так понять и прояснил этот момент: — К слову, Эшли — дитя богом забытых улиц, где кишат грязь, вонь и дикость. Жизнь для неё давно сменилась выживанием под открытым небом или в недрах земли. Обученная глотки грызть, карманы выворачивать, с ножом справляться — и всё ради крошки хлеба. Хотя чего я тебе Твиста пересказываю? Сам знаешь ведь...       От обхватившей обручем головной боли он принялся потирать виски, сильнее вжимая пальцы в кожу до побеления.       — Всё это так не вовремя... — простонал он. — Не обижайся, но ты не готов для столкновений с такими, как она, юнец. Ты как дитя наивен, медлителен, дать должный отпор и поставить на место — ты не в силах. Хоть твоё резюме слуги лучше прочих, но оно меркнет на фоне твоих индивидуальных особенностей. И это беспокоит. Вдобавок Тодд слишком много знает, а его этот дневной разговор с Кэмпбелл меня... — он не договорил, крепко зажмурился, ощутив новую вспышку боли, стрелой пронёсшейся от виска до затылка.       — Господин... — тревожно пролепетал Фишер, руками потянулся к Джонсону, желая помочь, но опомнился и вернул их в прежнее положение.       — Всё хорошо. С отцом пить эль не стоит...       Конечно, все болезни от эля! И никаких переживаний, долгих размышлений, непреднамеренных конфликтов... — с сарказмом подумал Фишер, всматриваясь в усталое лицо господина.       — Я могу Вам помочь, господин? — проговорил он, пытаясь вложить в вопрос как можно больше заботы.       Джонсон квёло улыбнулся.       — Да, продолжай развиваться, юнец. Не останавливайся на достигнутом.       И всё же господин был уязвим. Невзирая на внешнюю непоколебимость, лёгкую улыбку и чувство такта, он был таким же ранимым в его глазах, как и сама взвинченная миссис Гибсон. Как и та же робкая Присцилла. Как и этот мужчина со странным цветом кожи. Как и мистер Моррисон, когда впервые с ним столкнулся. Их, остальных — всех можно было ранить. Всё лишь зависело от глубины самой раны и от человека, что её нанёс. Но последствия так или иначе были неминуемы и непредсказуемы. Кто-то становился сильнее, в глазах других представ зловещим, кто-то доходил до крайностей и срывался на остальных или с крыши, а кто-то хоронил себя заживо, прибегая к сторонним средствам имитации лучшего мира.       Все были одинаково слабы. Все были одинаково больны. Всех можно было изучить. Понять. Но для чего? Да чтобы ранить в самый ответственный момент... Всех. Можно. Было. Ранить.       Он глянул на свои руки — дивные белые перчатки скрывали часть его натуры, о которой так взволнованно говорил мистер Моррисон. Да будь он ещё и психологом, непременно бы в своём блокноте отметил нарастание энтропии в мертвеце. А может и уже успел?       Он сжал ладони в кулаки, задумчиво взглянул на Джонсона. Глаза закрыты, от боли более не корчился. Уснул? В одежде? Да ещё и не в постели? Ох, как же камердинер не позаботился и о таком... И что же стоило предпринять? Оставить всё как есть или прибегнуть к пробуждению? Ответ, как и всегда, был прост. И, к счастью, ответчиком его на этот раз был ребёнок.       «Фишер, разбудишь господина — и ему опять будет больно. Дай ему отдохнуть. У него был тяжёлый день. Лучше пойдём к себе, нам надо вернуться к учёбе».       — Но господин... — почти бесслышно проговорил Фишер, тревожно глядя на спящего Лоуренса.       «Утром разбудишь. Ты всё равно не спишь. А мистер Эддисон будет занят сэром Джимом и его женой. Ему сейчас не до господина Лоуренса. Так что никто раньше тебя в доме не зайдёт к нему в покои».       Согласившись с этим заключением, чем успокоил свои внутренние терзания, он тихо покинул переднюю.       «А ещё, Фишер, — вновь заговорил детский голос, — нам надо поговорить о приёме пищи. Те юноши и миссис Гибсон на тебя странно смотрели, когда ты так ничего и не съел. Поэтому предлагаю тебе начать есть и разработать тактику скорой эвакуации пищи, иначе твой желудок не выдержит».       — Тактику скорой эвакуации пищи? Предлагаешь вызывать рвоту? Но это ужасно...       «От скопления пищи у тебя изо рта разить будет, да так, что никакая маска не спасёт».       — Тогда уж лучше рвота...

***

      Миновала нелёгкая неделя. Оливер, так нарёк своего внутреннего ребёнка Фишер, стал чаще к нему наведываться, давал подсказки и сопровождал в моменты одинокого блуждания по особняку. Контакт со слугами всё ещё был не налажен. И если горничные старались его избегать, то мужчины не скрывали собственного презрения и, как заключил Фишер, зависти. Миссис Гибсон проявляла чрезмерный интерес, но при взгляде на галстук морщилась в отвращении и спешила закончить диалог. Садовник Дэвид всякий раз крестился, конюха Чарли он видел редко. Кухарка с помощницей относились к нему как к Терренсу, и лишь прачка удивлялась тому, как быстро он пачкал перчатки и рубашку.       С момента отъезда мистера Моррисона отношения господина с мисс Кэмпбелл стали более натянутыми. Всё чаще Фишер стал получать знаки внимания от юной барышни: сперва было приветствие, затем оценивающий взгляд, а после всё дошло вплоть до попыток управления, которые Лоуренс тактично, а порой и жёстко, пресекал. Леди Джонсон это не радовало, но, благо, Сэр Джим был к сыну лоялен и всякий раз находил повод для совместного с ним времяпрепровождения в обязательном сопровождении Фишера.       Коротая час за партией в бильярд с обсуждением различных сфер деятельности, Джонсон-старший не забыл упомянуть собственное предприятие и предложил своему сыну заместительское кресло. За предложением последовал аргументированный отказ (сие занятие Лоуренс интересным не находил, но пост директора мог занять только после смерти Сэра Джима или если вынудят обстоятельства), погрузивший их обоих в неловкое молчание, прерываемое игрой. На этот раз победу одержал Джонсон-младший.       Прося прощения за резкое вторжение, их занятие прервала экономка. Бытовой вопрос, требовавший присутствия хозяев, вынудил баронета оставить сына в компании молчаливого камердинера.       В комнате отдыха вновь стало тихо.       — Ваш отец, господин, изумительный человек. Так ловко разрешать конфликты, при этом сохранив авторитет в глазах соперничающих сторон, — ещё надо уметь! На политической арене он был бы достойным дипломатом, — лестно отозвался Фишер, решив разбавить скуку.       — Да, был бы, — иронично протянул Лоуренс, — но нет. В сложившейся семейной ситуации он не решает проблемы, а тактично их избегает. А это совершенно другое, юнец, — небрежно отмахнулся он и принялся собирать шары в единый пласт в форме треугольника.       — А, — понятливо протянуло существо и отвело взгляд в сторону. — Так вот почему мистер Моррисон уехал. Решил тактично избежать проблемы.       — Намёк на что-то или простая ирония? — Джонсон вопросительно повёл бровью, выравнивая пласт по центру.       — Обида, господин.       — Значит, и вовсе сарказм, — заключил мужчина, покончив с выравниванием. — Юнец, на трусов не обижаются. Подумаешь, не угодил ополоумевшему зазнайке. Зато с моим отцом поладил.       — Ну, если Вы считаете, что молчание и согласие во всём улучшают моё положение, то, да, это хорошая тактика для формирования положительной обратной связи.       — А вот это уже точно сарказм, — серьёзно подметил Джонсон, стукнув широким концом кия по полу. — Пагубное влияние Моррисона?       Фишер виновато склонил голову:       — Прошу прощения, господин.       — Не прощу. А ну признавайся, что тебя привело к таким умозаключениям. Или кто? — Лоуренс надменно запрокинул голову, выжидательно смотря на своего слугу сверху вниз.       Шутливый тон всё ещё проскальзывал в его нарочито серьёзной интонации, однако Фишер не спешил острить в ответ. За этой лёгкостью и свойственной господину непринуждённостью с недавних пор скрывались недоверчивость и чуткая настороженность, делавшие их беседы несколько скованными. Что очень задевало преданное своему хозяину существо.       — Всё дело в миссис Гибсон, господин. И в садовнике, — взволнованно начал он, встретившись с вопросительным взглядом господина. — Экономка очень много задаёт мне личных вопросов касательно моего происхождения, имени и резюме, а её наблюдательность, простите, провоцирует конфуз. Я стараюсь соответствовать всем нормам, быть для всех неприметным, но она меня даже сквозь стены видит и незамедлительно бежит на звук, отпугивая горничных. А садовник меня и вовсе напрягает. Мало того что он как не от мира сего, так ещё и таращится на меня и вечно совершает жест рукой в направлении лоб — грудь — левое плечо — правое плечо, бурча себе что-то под нос. Господин, право, я не понимаю, что я делаю не так, но первое впечатление обо мне испорчено, а значит, частью команды мне не быть. Я в растерянности. Признаться честно, я не так представлял себе общение с этими людьми. Да, с мистером Моррисоном у меня были трудности, но я не испытывал с ним этих переживаний. Да что уж говорить, даже с мистером Эддисоном у меня такого не случалось, хотя я нахожу его очень подозрительным стариком. А теперь, когда дворецкий занят четой Джонсонов, Ваш друг-учёный вдруг уехал, а Вы погрязли с головой в конфликт с этой бесцеремонной мисс Кэмпбелл, я чувствую себя… обузой.       Лоуренс в задумчивости застыл, слушая откровения своего слуги. Ни тень сомнения, ни тяжесть грусти не тронули его лица. Да даже спокойствием это было трудно назвать. Как восковая фигура, он стоял за бильярдным столом, лишь изредка моргая. Всё думал. Размышлял. В то время, как Фишер понемногу начал жалеть, что всё-таки решился поделиться переживаниями, — участившаяся вечерняя мигрень стала вопросом времени.       Неторопливо господин сделал первый шаг. Отложил кий, прислонив его к бортику стола. Снова шагнул. Мрачным взглядом окинул существо с ног до головы. Осторожно сократил дистанцию между ними и стал неотрывно вглядываться в тени прорезей маски, будто ища в них что-то, чего Фишеру было не понять. Древесный аромат парфюма ударил в нос, и это было неудивительно, — глаза существа находились на уровне шеи Джонсона. Стройной, рельефной, украшенной этим красным галстуком. И о чём он только думал?       Стыдливо опустив голову, Фишер закрыл глаза. Ну и чего было ожидать теперь? Зачем господин подошёл так непозволительно близко? Какие цели он преследовал? Чего хотел он от него? Правды? Так Фишер ему обо всём поведал, быть может, даже чересчур. Поддержки? Так Фишер был готов в любой момент её ему дать. Доверия? Так Фишер и так ему безропотно доверял. Фишер служил ему. Фишер следовал за ним. Так почему же от этого Фишер чувствовал себя неловко?       Мужская рука заботливо легла на макушку, пальцами легонько растрепав пряди парика. Он ощутил медленное поглаживающее движение ладони. Тёплой, сухой.       — Ты не обуза, юнец. Не для меня, — глубокий, бархатистый баритон обволакивал, заставляя утратить бдительность. — Да, ты растерян и тебе нелегко. Но всё это временные тяготы, которые мы запросто осилим. Ты не ослышался, я действительно сказал «мы». Помнишь мои слова перед инициацией? Я сказал, что помогу тебе, но взамен попросил доверия. Помнишь?       Фишер кивнул.       — Ну вот. Подними голову, юнец, — продолжил Джонсон, но, столкнувшись с неповиновением, требовательно произнёс: — Фишер.       Голубая макушка плавно поплыла назад. Взору господина открылся вид на бледную фарфоровую маску и грязно-голубой с сероватым оттенком, как зимнее небо в момент редкого снегопада, глаз. Всего один, пока вместо второго была пустота, прикрытая тёмной повязкой. В груди предательски защемило, а в голове возникла рабочая мысль о создании протеза, к чему он приступит безотлагательно. Нужно было лишь запомнить цвет, запомнить эту мертвецкую тусклость и вместе с тем гротескную красоту.       — Раз помнишь, тогда чего же ты позволил сомнениям закрасться в свою голову? — спросил он, не отрывая взгляда от глаза. — Ты испугался их? Подумал, что они заберут тебя у меня? Да не посмеют. Ты моё творение. Мой маленький шедевр. Грандиозное открытие. Ты — Фишер и ты уникален. Юнец.       От этих слов Фишер испытал невероятное облегчение. Словно и не было никаких тревог, не было косых взглядов, осуждения и злобы. Словно внутри него открылось второе дыхание и никакой внутренний голос более не имел права вторгаться в эту идиллию, навязываясь. Теперь он был такой один. Он был уникален. Не лучше остальных, но явно лучше их в глазах Лоуренса. Таких глубоких и… задумчивых.       Не ведая, что делает, он развёл руки в сторону и крепко обнял мужчину.       — Простите меня, господин! Простите за немощь. Простите за глупость. Простите за мнительность. Простите, простите, простите… — затараторил он, вжимаясь лицом в лацкан жакета.       Джонсон, не ожидавший подобного, издал нервный смешок и дружелюбно похлопал существо по спине.       — Ну всё, всё, юнец. Это была минутная слабость. Поговорили на щепетильную тему и хватит. Представь, что будет, если сюда ворвётся злобная старуха?       — Её удар хватит, господин, клянусь Вам! — хохотнул Фишер, отлипнув от господина.       — Вот именно что! Лучше давай в библиотеку сходим. Посмотрим, что можно будет почитать на досуге. Кстати, что ты сейчас читаешь? — Джонсон направился к выходу.       — Из последнего, что я прочитал, была трагедия Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта».       — Ах, вот оно что! Неудивительно, что ты такой сентиментальный стал, — иронично поддел господин существо, на что тот, выйдя в коридор, приподнял руки, показывая свою непричастность.       — Это Сильвия посоветовала. Ну, не то чтобы она посоветовала это прямо мне… Просто Присцилле она сказала, что это самое лучшее произведение, которое она прочитала, пребывая здесь. Но, признаться честно, я был не впечатлён. Герои такие идиоты. Зачем было бросаться в такую крайность во имя любви?       — Кто знает, юнец, кто знает. Пока не познаешь это чувство — не поймёшь.       — Ну, может Вы и правы. Наверное, я просто далёк от этого… — задумчиво произнёс он и уверенно поднял голову, шагая вперёд.

***

      В библиотеке царил покой. Запах книжных страниц, нещадно тронутых временем, держался стойко, насыщая атмосферу умиротворением и окутывая её едва уловимым флёром одиночества. Широкие шкафы, верхушками упиравшиеся в светлый потолок, параллельно располагались друг за другом. Арочные окна, занавешенные тюлем кремового цвета, пропускали косые лучи дневного солнца.       Книги штабелями располагались на полках в соответствии с годом издания, автором или жанра произведения. Последовательность рядов была четка: от правой стены брали начало детские повести, сказки, а по мере нарастания возрастного ценза — сдвигались к левой стене. Оттуда Фишер и услышал женское хихиканье, заинтересовавшее и его, и Джонсона, вопросительно глянувшего в том направлении.       — Кажется, мы тут не первые, юнец, — заговорщически прошептал Лоуренс у самого уха существа.       Фишер утвердительно кивнул.       — Прикажете разведать обстановку? — чуть приподняв маску для лучшего звукопроведения, он перешёл на шёпот.       — Не я предложил эту идею, — ехидно ухмыльнулся мужчина, тем самым поддержав затею.       Долго не думая, Фишер вышел в общий проход, навострив ухо. Седьмой ряд в убывающем порядке оказался позади. Следом за ним шестой. На пятом вдруг раздался шелест и тихий смешок с похрюкиванием. Существо закрыло глаза, прислушалось. Не пятый и не четвёртый. Чуть дальше — за третьим или за вторым. Чутьё настаивало на первом варианте.       Он осторожно обернулся и, обратившись к жестам, на пальцах стал объяснять господину. Выставил два пальца, затем три, указал на последовательность рядов, далее навёл указательный палец на Джонсона, выставил четыре пальца, затем пять, вновь указал на ряды и криво изобразил шагающего человечка.       Лоуренс, растянувшись в улыбке, закатил глаза, одними губами добавил:       — Ну ты и затейник…       Однако Фишер этого не распознал. Повёл рукой к себе, демонстративно поправил галстук, пригладил пряди парика и завёл руки за спину, максимально, насколько мог, выпрямившись. Тут Джонсон поднатужился, едва не издав смешок при виде такой искусной пародии на Терренса. И по сигналу существа затаился между четвёртым и пятым рядами.       Камердинер как ни в чём не бывало заглянул в проход между вторым и третьим рядами именно в тот момент, когда вновь раздался хохот.       — Не помешал? — мрачно начал он, вспомнив о своём должностном положении, позволявшем ему обращаться к горничным ничуть не хуже миссис Гибсон.       Две девушки, сидевшие на краю подоконника, резко встрепенулись, явно не готовые к визиту кого-либо. Сильвия, в руках которой покоилась раскрытая книга, обронила чтиво. Жёстко ударившись верхним краем корешка, оно грузно свалилось на пол обложкой кверху. От такого непозволительного отношения к ценному источнику знаний у Фишера внутри всё сжалось, и он сокрушённо взглянул на стыдливо опустивших глаза девушек.       — Ничуть, мистер Ф. Мы немедленно покинем библиотеку и вернёмся к работе, — глупо улыбнулась Сильвия, стараясь задобрить камердинера своим простодушием.       Однако Фишер, следуя примеру дворецкого, на девичье очарование не повёлся и всё так же сдержанно велел:       — Книгу для начала немедленно поднимите.       Осыпая личного слугу Джонсона извинениями, Сильвия принялась исполнять приказ. Присцилла же бросила на него недовольный взгляд из-под густых ресниц, а когда Фишер попросил дать эту рукопись ему на изучение, тут же зарделась и пристыженно отвела взгляд в сторону.       — Мистер Ф., не тревожьтесь, мы вернём книгу на место. Вот, смотрите, уже возвращаем, — взволнованно затараторила Сильвия, неуклюже вкладывая объект конфликта в футляр, изнутри обшитый бордовой тафтой.       — Сильвия, я настаиваю.       — Ну, мистер Ф., — взмолилась девушка и, как только камердинер протянул ей руку, сдалась.       Багровая книга с задержкой опустилась ему на ладонь задней стороной обложки кверху. Решив кое-как отвлечь камердинера от дела, девушка отчаянно спросила:       — Господин, а почему Вы в маске? Вас, как и миссис Гибсон, сыпь сразила?       Присцилла обескураженно подняла брови и прикрыла веки. Фишер недоумевающе взглянул на смелую, но глупую барышню и, сухо ответив отрицанием, продолжил листать.       — Помолчи, прошу, — почти беззвучно пролепетала тихоня при виде вновь открывшегося рта подруги.       — Да, будьте добры, последуйте совету Присциллы, — согласился с ней Фишер, чем вызвал у обеих неподдельное удивление больше не своей реакцией, а чутким слухом.       Остановившись на одной из глав, он принялся её изучать. Сначала бегло, читая между строк, а затем, вчитываясь чуть ли не в каждое слово, он осознал, что сам того не ведая поставил себя в неловкое положение. И дело было даже не в том, что он, будучи для них мужчиной, забрал такое чтиво и в их присутствии стал его исследовать, а в том, что его любопытство вновь сыграло против него, на этот раз накликав чувство стыда. Сюжет главы поистине впечатлял, но по мере нарастания деталей описания у него усиливалось стойкое желание бросить этот сборник уму непостижимых учений в окно! А затем взять его, пока никто не видит, и вновь приступить к изучению, но в более интимной обстановке…       Фишер звучно захлопнул пособие, да так, что от неожиданности Сильвия на месте подпрыгнула, а Присцилла вновь присела на край подоконника. Мысленно благодаря, что на нём была маска, он возмущённым взглядом стал перебегать от одной барышни к другой. И ему даже показалось, что он понемногу стал понимать сварливую экономку, гонящуюся за неугомонными девицами. Да за такое вполне можно было организовать хорошую порку!       — Вам очень повезло, что за этой книгой вас застал я, а не миссис Гибсон, — найдя в себе силы на разговор, сипло сделал замечание камердинер. — Немедленно покиньте библиотеку. Живо…       Последнее слово он произнёс с особой интонацией: не приказ — животный рык хищника перед нападением на свою добычу; что прозвучало весьма убедительно и пугающе. До вставших дыбом волосков на коже и оплетающего, подобно лианам, тело холодка, дуновение которого исходило из приоткрытого окошка. Хотя на улице было тепло...       Решив не испытывать судьбу, горничные боязно переглянулись и поспешили удалиться, перекрестившись на ходу.       — Браво! — раздался довольный голос Лоуренса за четвёртым рядом. — Жаль, конечно, что я ничего не увидел, но мне хотя бы довелось это услышать.       Фишер вымученно застонал. Борясь с неловкостью, он вовсе позабыл о Джонсоне, всё это время сидевшем в импровизированной засаде. Теперь было точно не до смеха…       — Твоя пародия на Терренса была прелестна, — добавил господин, выйдя из укрытия. — Были, конечно, нюансы, такие, как резкое начало диалога, ответ на вопрос личного характера и громкий хлопок книгой, но, в целом, я считаю, что с его ролью ты справился. Ну, ещё за исключением яркого завершения твоего замечания. Тут ты даже Гибсон переиграл. Буду честен, на этом моменте меня словно в прошлое отправило.       — Господин, всё потешаетесь? А мне вот что-то не смешно. Чувствую себя невероятно глупо.       Он повернулся к мужчине и, стыдливо отведя взгляд, вручил ему злополучную книгу.       — Надо же! От «Ромео и Джульетты» к древнеиндийскому наставлению в любви. А барышня растёт, — Джонсон обхватил подбородок указательным и большим пальцами, задумчиво смотря на обложку.       Впервые Фишеру этот жест пришёлся не по душе.       — Примерно в её возрасте я тоже изучал это «пособие», — продолжил мужчина и мимолётно ухмыльнулся, будто его посетило некое воспоминание.       — И как? Вам тоже было стыдно? — осторожно спросил Фишер, брезгливо глядя на рукопись.       — Напротив, юнец, мне было очень интересно. А вот миссис Гибсон это не оценила. Такой возмущённой я её никогда не видел. К слову, с тех пор она на меня и взъелась.       И злоба, конечно, была невзаимной, колко подумал Фишер, но вслух лишь сострадательно охнул.       — Ну, тебе этот трактат всё равно незачем, поэтому забудь о нём! — легко сказал Джонсон и, подойдя к окну, вложил книгу в футляр, одиноко лежавший на подоконнике.       — Господин, прошу меня простить, но… с чего Вы так решили? — неуверенно спросило существо и, встретившись с озадаченным взглядом Лоуренса, опрометью уставилось в пол.       — Ах ты, паршивец любознательный… — лёгкий смешок слетел с уст мужчины. — Ладно, так уж и быть, вверяю этот трактат тебе на изучение. Держи.       Он протянул ему распахнутый футляр. Увесистая коробочка с велюровой обивкой чёрного цвета, а внутри — таинственный трактат. Такое сразу бросилось бы в глаза любопытным, вызвав много вопросов…       В борьбе с сомнением Фишер всё же решил последовать зову пытливости. И когда левая рука его накрыла твёрдую обложку, крышка футляра резво опустилась, придавив ему кисть. Неприятное чувство давления и лёгкое непонимание охватили его, отчего он поднял свой вопрошающий взгляд на раздосадованного мужчину, ожидавшего явно не такой эффект.       — М-да, совсем забыл, что ты лишён рефлексов… — заключил Джонсон и, подняв крышку, убрал коробочку с рукописью в сторону. — Прости, юнец, но эту книгу я тебе не дам. Такие вещи имеют свойство сбивать с панталыку. А нам это сейчас очень некстати. К слову, в пятом ряду я нашёл прелестное издание, думаю, тебе оно точно понравится…       Фишер мучительно застонал, особо не вслушиваясь в речь господина, и окинул потолок досадным взглядом:       — Как чувствовал, что это очередная Ваша проверка, и всё равно повёлся…       — Это чтоб ты не расслаблялся. Знаешь, сколько тут желающих оторвать головы нам обоим? — спросил Джонсон, кладя коробочку на место.       — Ну, двое? Мисс Кэмпбелл и Леди Джонсон…       Лоуренс осуждающе глянул на Фишера и, отойдя от шкафа, направился к рядам у правой стены.       — Их гораздо больше, юнец. Просто не у всех на лицах такие маски, как у тебя.       — Если речь зашла о лицемерии, то, насколько мне известно, вежливость является одной из её форм. И если отталкиваться от этой мысли, выходит, что мы все здесь друг другу враги, — подытожил Фишер, выйдя в общий проход.       — Опять пагубное влияние Моррисона? — несколько мрачно подметил Джонсон, выхватив из полки небольшую книгу в мягком переплёте.       — Нет, обычное логическое заключение. Вы же не станете говорить мисс Кэмпбелл, что у неё ужасные манеры. Или миссис Гибсон, что у неё противный визгливый голос. Или мистеру Эддисону, что он безэмоциональный старик, напрягающий всех своей дежурной улыбкой на все случаи жизни.       Подойдя к собеседнику, Лоуренс вручил существу рукопись, и тот, вовлечённый в их диалог, принял её без особого энтузиазма.       — Я тебя услышал, юнец. И надеюсь, что только я. Молодец, что прибегаешь к аналитическому мышлению. Похвально.       — То есть Вы со мной согласны?       Упрямства ради Фишер продолжил спор, и, видя в нём пробудившийся юношеский максимализм, Джонсон, не желая поддерживать исчерпавшийся диалог, завершил его настоятельным:       — Этого я не говорил. Пойдём, — и вывел существо следом за собой в коридор.       На втором этаже им встретился один из горячо любимых существу лакеев. Из-за своих попыток всякий раз подольститься к молодому господину Винс, вдобавок отличившийся особым презрительным отношением к юному камердинеру, вызывал у Фишера исключительную неприязнь. Тот, конечно, держал её при себе, стараясь не поддерживать конфликт из собственных соображений, однако в личном списке неприятелей этому юноше выделил второе место после садовника со странностями.       Встревоженный лакей передал Лоуренсу приказ Леди Джонсон незамедлительно явиться к ней в покои для деликатного разговора, отчего аристократ быстро прикинул ситуацию и вероятную тему разговора. На ум первой пришла ненаглядная мисс Кэмпбелл, а следом за ней — попытка вовлечь сына в подпольное производство опиума, с чем он и Тодд так рьяно боролись, едва переступив порог юности. И если Моррисон всё ещё подавал признаки своего протеста, то Джонсон, смирившись с бесполезностью всего этого занятия, и вовсе рта не открывал, за исключением случаев предложения стать «правой рукой» матери. В такие моменты он спокойно отвечал одним лишь словом «нет» и тактично удалялся.       Желая утереть нос юному камердинеру, юноша не постеснялся и вызвался сопроводить господина, на что Джонсон с укоризной дал ясно понять, что в постороннем эскорте не нуждается. Фишер, довольный таким ответом, проходя мимо сокрушённого Винса, озорно высунул язык, радуясь, что за маской подобные шалости могли остаться безнаказанными.       Дверь перед камердинером захлопнулась, на неопределённое время разорвав нить привязанности к Джонсону. Оставалось только ждать, когда господин выйдет с рассеянным от раздумий взглядом или с хорошо сдерживаемым гневом за широкой улыбкой и злыми глазами. Другим его после диалогов с Леди Джонсон существо ещё ни разу не видело.       Пряди парика едва заметно колыхнулись, как при лёгком сквозняке, блуждающем по тесным коридорам, носа коснулся терпкий аромат шоколада, смешавшегося с сухоцветами, а слух уловил тихое, задорное хихиканье, не предвещавшее ничего хорошего. Что-то резко кольнуло в спину — не острое, но тонкое, точечно нанесённое, — вызвав неприятное чувство тревоги. Он осторожно глянул через плечо и встретился с выразительным взглядом мисс ожидай-от-меня-чего-хочешь. Большие зелёные глаза неотрывно смотрели в его, гипнотизируя, подавляя внутри всякое желание бежать, спасаться; на розоватых губах её, украшенных шоколадной крошкой, заиграла плотоядная улыбка, которая напрягла Фишера вдвойне, стоило девушке поднести кусочек лакомства ко рту и звучно его раскусить. Отчего-то на месте него он представил себя, и при мысли о том, как Кэмпбелл обгладывает его кости, потешаясь над останками, в глубине его души возникло мерзкое желание сорваться с места и вжать что есть силы её голову в стену, оставив на ней расползающееся кровяное пятно.       Она пронеслась перед ним за считанные секунды, а он, скованный внутренним беспокойством, не сводя с неё взгляда, только сейчас заметил, что книга, которая мерно покоилась в его левой руке, чудным образом оказалась у барышни. Мисс Кэмпбелл, отпетая воровка и просто личность с неизмеримой наглостью, скрылась за поворотом, оставив за собой след из шоколадных крошек и аромата.       И что же можно было предпринять в этой ситуации? Дождаться и без того озадаченного господина и передать ему о поступке девушки? Да после разговоров с матерью его вообще следовало не трогать по поводу мисс Кэмпбелл пару часов так уж точно! Но и пропажу книги он не мог не заметить, даже пребывая в задумчивости. К таким заключениям пришёл Фишер из собственных наблюдений. В голову пришла опасная идея — вступить в прямой контакт с этой девушкой и потребовать возврата. Хотя бы попытаться.       Было ли ему боязно? Да. Считал ли он, что поступит глупо, пойдя у неё на поводу? Да… Но был ли у него иной выбор, не тревожащий господина?       Всё это так не вовремя… — раздался в его голове усталый голос Лоуренса, и перед глазами вновь промелькнул его образ — развалившегося на диване и накрывшего рукой распираемую болью голову.       — Да, господин, не вовремя… — согласился Фишер и отправился по следу воровки.       К своему несчастью, нюх его привёл к покоям Джонсона-младшего. Явная ловушка, заключил он, прожигая белую приоткрытую дверь мрачным взглядом. Беспокойство лишь усилилось, чувства обострились, а сомнения стали понемногу настаивать на отступлении, пока один из внутренних голосов продолжал упорствовать, твердя лишь одно: Давай, мертвяк, не робей. Избавься от неё, раз за Ларри тревожишься! Да уж, действительно, пагубное влияние Моррисона. Другого Моррисона…       Собравшись с мыслями и решив, что от встречи Лоуренса с мисс Кэмпбелл в его же покоях мирного исхода распри можно было не ждать, он всё же открыл дверь. Вошёл внутрь, убеждённый в том, что так или иначе обязан был выпроводить её за порог. И не как существо Джонсона, а на правах камердинера.       — Какое же ты послушное чудо! — иронично вздохнула Эшли, удобно расположившись на диване. — Такой исполнительный, верный, тихий…       Одним словом «глупый», подумал Фишер, недовольно глядя на растянувшуюся в хитрой улыбке мисс, но вслух лишь сухо сказал:       — Мисс Кэмпбелл, прошу Вас, покиньте комнату мистера Джонсона.       — Ух ты, слуга самого Джонсона и просит? — издевательский смешок слетел с её уст. Она подняла руку вверх, стала медленно размахивать книгой из стороны в сторону, акцентируя на ней внимание, и, запрокинув голову назад, спесиво добавила: — Проси ещё!       Голос её, звучащий нарочито ниже того, что он слышал обычно, с лёгким придыханием, дал ясно ему понять, что это лишь часть спектакля, в который она пыталась его вовлечь.       — Выйдите, — мрачно ответил он.       Мисс Кэмпбелл, которую такой ответ несколько расстроил, досадно цокнула языком и тяжело вздохнула.       — Ну, ладно-ладно… — сдаваясь, проговорила она своим голосом и небрежно бросила книгу на журнальный столик, бурча себе под нос: — Не понимаю, как она это делает…       Вероятно, дело в опыте и происхождении, поняв, о ком идёт речь, мысленно ответил на её вопрос Фишер, наблюдая за тем, как девушка поднялась с излюбленного места Лоуренса.       — Книгу хоть возьми, чудо. А то твой хозяин на исчезновение такой вещички ещё разозлится — мало не покажется. Злоба-то у него что надо — так прям и пышет ядом, чёрт надменный.       На провокационную речь Фишер ответил бездействием и в ожидании завёл руки за спину.       — Ясно, — понятливо протянула Кэмпбелл и широко улыбнулась.       Взяла книгу со столика.       — А мне казалось, что с людьми ты дружелюбен, но, видимо, ты их так же ненавидишь, как и я. Хотя в твоём-то случае оно и не странно, — двояко ответила она, несколько озадачив камердинера, и подошла к нему.       Оценивающим взглядом заскользила по его фигуре, задумчиво прикусив губу. Что у Вас на уме? — подумал Фишер, всматриваясь в её смышлёные глаза. И, будто прочитав его мысли, она без лишних слов протянула книгу.       Брать или не брать? Где был тот самый подводный камень? Какой номер она заготовила, раз так легко сдалась? А может никакой подставы и в помине не было? А может и в самой Эшли не было ничего ужасного, кроме скверного характера и повадок, и все его предрассудки — результат гневных отзывов господина о ней?       Фишер снова на неё взглянул. Молодая, красивая барышня с большими зелёными глазами, милыми щёчками, острым носиком, выразительными, но не такими пухлыми, как у Присциллы, губами, тонкими тёмными бровями. На неё любо было смотреть. А эти каштановые волосы? Так скромно собраны в низкий пучок, что и не скажешь, что она дурна. И это коричневое платье с квадратным вырезом в зоне декольте…       Он стыдливо отвёл глаза в сторону. Да уж, смотреть было на что, в отличие от горничных в белых чепчиках и со стоящими воротничками. По сравнению с Кэмпбелл они были что монахини из книг.       Решив довериться, он принял книгу из её рук.       — Чудо, ты когда сомневаешься, такой милый, что аж хочется обнять! — воскликнула она и, воспользовавшись его минутной растерянностью, принялась одаривать его объятиями.       Миг, и он осознал, какую ужасную вещь позволил ей сотворить, но лишь тогда, когда оказался прижатым к двери, а позади раздался предательский щелчок в замочной скважине и над ухом прозвучал тихий шёпот:       — Ты такой наивный рохля…       Она отошла от него к дивану, с усмешкой пряча ключ в декольте.       — Не знаю, чего Тодд тебя так боится. Вполне себе предсказуемый, немного упрямый, но, как и всякий мальчик, ты млеешь при красивой девочке и малейших признаках проявления доброты. Одним словом…       Глупый, глупый, глупый…       — …юный.       Если бы его сердце было способно отбивать такт, то оно бы непременно пропустило удар. Юнец, юнец, юнец… как далёкое эхо, звучало где-то в глубинах сознания, отчего ему невольно показалось, что такого слова попросту не существует и господин его выдумал, как кличку для питомца.       Мисс Кэмпбелл сцепила руки в замок и поднесла их к подбородку в некоем предвкушении.       — Раздевайся, Фишер, — не приказ, не просьба, спокойное обращение и взгляд, цепкий, как у хищника при наблюдении за очередной жертвой.       Страх охватил его, сковал, отчего он окоченел, как настоящий труп, коим и являлся. Кэмпбелл так легко произнесла его имя, которое знали только господин, мистер Моррисон и дворецкий, словно она знала его с рождения. Знала о нём всё. Кем он являлся, сколько ему отроду дней, где располагалась его комната и чем он увлекался. Его рассудок немного помутился. Вся эта конспирация с комнатным слугой развалилась, а в голове зазвучал мотив песенки про Лондонский мост…       — Кто… — мёртвым голосом спросил он. Голова его вяло, несколько угрожающе, склонилась набок от собственной тяжести. — …тебе это сказал?       Глаза Эшли заблестели опасным огоньком, а усмешка стала шире.       — Я расскажу тебе, но для начала разденься по пояс. Не бойся, ничего плохого я не сделаю — только напишу портрет. На память.       Голосок её, звенящее злорадство, — ему так слышалось, — раздражал. Как и она сама, когда подошла к рабочему столу Джонсона и без зазрения совести стала копошиться в ящиках в поисках необходимых ей принадлежностей.       Рука… рука хотела подняться и как в том мираже обхватить её тонкую шею да сжать до хруста костей. Но он вовремя себя остановил. Он был ещё вменяем, чтобы сдержаться, а оттого обратился к анализу. Она знала человека, который ей мог дать эту информацию. Господин безошибочно отпадал, Моррисон разглашать такое вряд ли бы осмелился — слишком трусливый, оставался подозрительный старик, но и он не совсем его устраивал. Однако это ещё следовало уточнить. Приняв её условия и согласившись на… портрет.       Он сдёрнул парик, бросил его на пол, потянулся к пряжкам ремней маски — расстегнул и, сняв второе лицо, осторожно положил поверх ряда книг на одной из книжных полок.       Кэмпбелл, подготовив лист бумаги, карандаш и холст в качестве подставки, принялась завороженно наблюдать за действиями существа, усевшись на диван. Вот слетел галстук, следом за ним пиджак. Кривые пальцы заскользили по пуговицам жилетки и отправили её к кучке одежды. С рубашкой всё несколько затянулось.       Он не смотрел на мисс — не хотел лишний раз злиться при виде её самодовольного выражения лица. Да и в целом желал скорейшего завершения этого позора, дабы забыть этот инцидент, оставив его только между собой и барышней. Ох, лишь бы только господин об этом не узнал…       — Перчатки тоже снять? — ядовито процедил он, оставшись в брюках и самодельной портупее Джонсона-Моррисона. Не считая повязки на глазу и ремнях, окружавших его голову. Их он предпочёл вовсе не трогать.       — М, только левую, — довольно протянула она и, задумчиво стукнув кончиком карандаша по верхней губе, добавила: — Приложи руку к шее так, будто на тебе ожерелье и ты его игриво поглаживаешь.       Игриво? Может тебе ещё страстный взгляд показать? — подумал Фишер, но подкидывать ей идей не стал и, сняв перчатку, просто накрыл шею ладонью.       — Эй, нет, положи ниже — шов закрываешь! Вот так, молодец. А ещё было бы здорово, если бы ты снял эту повязку. Она пол-лица закрывает.       — Я против.       — А я требую, чтобы ты её снял. Такую красоту скрываешь.       Фишер усилием воли подавил горестный смешок. Красоту, конечно… было бы на что смотреть. Одно разочарование да боль в этом искорёженном смертью лице.       — Не проси — всё равно не стану. Лучше берись за работу, пока господин Лоуренс не принялся меня искать.       — Не бойся, управлюсь быстро. Возможно, даже за второй портрет возьмусь.       Существо ничего не ответило. Лишь вышло в центр комнаты, на свет, по её просьбе и застыло, как истукан.       Грифель карандаша заскользил по полотну, шурша под нажимом лёгкой руки Кэмпбелл.       — Ты, наверное, думаешь, что я самая настоящая извращенка. Раздела тебя, да ещё и рисую, — мисс перешла на шёпот, изредка поглядывая на дверь. — В действительности мне нет до тебя дела как до человека и уж тем более как мужчины. Верь, не верь — дело твоё. Просто хотела бы разъяснить этот момент, чтобы ты не чувствовал себя жертвой насилия.       Фишер молчал, безучастно смотря в сторону окна.       Кэмпбелл продолжила:       — Мы с Ларри познакомились в анатомическом театре. Я часто туда хожу. Знаешь, мёртвых рисовать здорово — они спокойные, жалоб не предъявляют, и их можно потрогать, поставить в ту позу, которая тебе нужна. А к живым ещё подход нужен: улыбнись так, посмотри сюда, встань тут, хорошо, я нарисую Вас с этого ракурса и чхать, что на Вас неудачно падает тень… Вот ты — что-то промежуточное между вознёй и чудом, даже сейчас стоишь и только глаз радуешь, если б только не тво… — девушка резко притихла и посмотрела на дверь.       Глаза её прицельно сощурились, а сама она, уловив некое движение, резко приложила указательный палец ко рту, бросив на Фишера предупреждающий взгляд.       Тот продолжил равнодушно стоять. Ни моргнув, ни шелохнувшись. Бесцельно глядя лишь вперёд.       До чего же отвратительно он себя чувствовал...       — Вот теперь он тебя ищет, чудо моё, — усмехнулась Кэмпбелл и продолжила выводить линии. — У нас в запасе примерно десять минут, может даже чуть больше. Спорим, он побежал за стариком. Кстати, мне вдруг стало интересно, ты тоже находишь его крайне подозрительным? А, в принципе, можешь не отвечать. Знаю, что ты от него не в восторге. Но тебя, конечно же, интересует не это…       Она высунула кончик языка, старательно подчёркивая изгибы его осунувшегося лица:       — Да, ты был симпатичным при жизни. Вернее, не ты, а тот, чью голову ты носишь. Очень выразительные черты, форма глаза, нос с такой привлекательной горбинкой, тонкие губы... — она загадочно ухмыльнулась, чем немного смутила его, и опустила взгляд на лист. — А хочешь я расскажу тебе, почему твоя левая рука женская? Ты ведь точно хочешь знать ответ на этот вопрос — я по глазу вижу. Так вот, если быть краткой, то вместо этой не пойми чьей дамской руки — слава Богу, что это она, — должна была красоваться моя ручка. Да-да, именно моя. Этот чёртов мизогин мне её едва не отрубил прилюдно, потому что я якобы стащила у него карманные часы. Нет, было, конечно, дело, не исключаю. Но зачем так громко об этом заявлять? Да ещё и в театре! Сукин сын!       Да как же ты любишь тянуть время, барышня… Фишер мучительно прикрыл веки и, не выдержав, прервал её душераздирающую тираду:       — Мисс Кэмпбелл, исходя из Ваших рассказов, я понял, что Вы очень болтливы, критичны к людям и считаете господина Лоуренса кровожадным. С последним, увы, не соглашусь. Да, он может быть строг и холоден, но прибегнуть к физической силе публично — это явно не про него. И да, пока Вы не продолжили свою крайне познавательную историю, может мы вернёмся к истокам нашего разговора? Откуда Вам известна информация обо мне?       — Ух ты, а без официоза ты мне нравился больше, — едко подметила девушка, с лёгкой досадой взглянув на существо, и вернулась к портрету. — Знаешь, эта фарфоровая маска делает тебя таким блёклым на общем фоне. Ты и без неё выглядишь достаточно сносно. Да, взглядом на этого старика смахиваешь, но если нанести сверху пудру, подкрасить губы и подвести глаз — вполне сойдёшь за лестного слугу. Ничуть не хуже того подлизы с точёными скулами.       — Винс. Этого подлизу зовут Винс. И Вы опять отошли от темы.       — Эх, любишь же ты людей перебивать… Ну что за манеры, мистер Ф.?       Да она точно выводила его из себя! Он бы скорее поверил в то, что она следила за ним, чем в то, что ей кто-то доложил. Попытки настроить его против остальных, вытянуть необходимые ей сведения, забить голову ненужной ему информацией. Да что угодно — эта девушка говорила то, что считала нужным, и получала то, что ей было нужно. И делала это так изощрённо, так нагло! Отчего он начал даже допускать мысль, что Джонсон, действительно, мог показаться кровожадным, но лишь по одной причине. Он просто не выдержал этого трёпа, отдающегося звоном в ушах, и взбесился на людях.       — Кто Вам сказал? — он рыкнул, не желая более слышать её болтовню.       — Ну пораскинь мозгами, Фишер.       — Повторюсь: кто? — стал напирать он, позабыв о позировании.       За дверью раздался шум, послышался сдержанный голос Лоуренса: «Терренс, он здесь!». Но ни Кэмпбелл, ни Фишер не придали этому должного значения, оставшись вовлечёнными в свой конфликт.       — Хорошо, дам подсказку, это очень опасный человек, — шёпотом затараторила она и стала водить руками в воздухе, подгоняя Фишера.       Это сильнее разозлило его, пробудив ранее возникшее желание сломать ей шею… лишь бы она заткнулась.       — Кто?! — он схватил её за плечи и хорошенько тряхнул.       Она предусмотрительно напрягла шею, дабы с той голова, не дай Бог, не отлетела от приложенной им силы — её он не контролировал, — и крепко зажмурилась. Открыла глаза и встретилась со сверкающим — может у неё от тряски просто искры из глаз посыпались? — от безумия взглядом. Испугалась — он нависал над ней, мёртвой хваткой вцепившись в плечи до невыносимой боли. Надавил бы сильнее — а она по глазу его видела, что он мог, — точно сломал бы ей кости.       — Ладно, ладно! Знает она уже всё. Знает! — отчаянно затараторила она, смотря в глаза монстра.       — Кто… — вновь повторил он. Так неразборчиво, так дико, отчего у неё сложилось впечатление, что ему эта информация была уже ни к чему. Он попросту не отдавал себе отчёта в том, что творит, повторяя одно и то же, как одержимый.       Эшли умолкла. В широко распахнутых глазах застыла немая просьба. Отпустить. Как маленькая девочка, она сжалась, стала белее обычного, будто фарфоровая куколка, которую можно было легко разбить. Можно было ранить. Лондонский мост падает… моя прекрасная леди…       Дверь распахнулась. Пара рук резко обхватила его со спины и что есть силы оттолкнула от Кэмпбелл.       — Спокойно! — грозно приказал Джонсон-младший, грубо впечатав Фишера спиной в стену.       Его руки крепко сжали несоразмерные плечи и прижали к плоскости.       — Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза, Фишер! Слушай только меня! — твёрдым голосом он обращался к нему, установив зрительный контакт с пытавшимся оказать сопротивление существом.       Кэмпбелл непроизвольно обхватила истерзанные плечи руками, неотрывно глядя на процесс усмирения нечеловеческого гнева. Стоило Терренсу вкрадчиво обратиться к ней с просьбой покинуть покои, как она опрометью, наступая на подол платья и спотыкаясь, безоговорочно выбежала из комнаты.       — Фишер! Это Лоуренс! Я здесь! Кэмпбелл тут нет. Она ушла. Смотри на меня. Смотри на меня. Всё хорошо… — продолжал он убеждать существо, понижая тон с каждой новой фразой. — Здесь никого, кроме меня, нет…       Терренс, стоявший позади подстраховки ради, видя, как взгляд существа постепенно обретает осознанность, для пущей убедительности слов молодого господина, незаметно скрылся за дверью.       — Слышишь меня, Фишер? — шёпотом спросил Джонсон и, почувствовав, как плечи существа немного обмякли, слегка ослабил хватку. — Кивни, если слышишь.       Последовал вялый кивок.       — Молодец. Молодец.       Вкрадчивый голос господина успокаивал, рассеивая красную пелену ярости. Луч ясности помалу рассекал мрак затянувших его сознание туч безумия, гоня прочь, подпуская к нему тепло солнца. Соизмеримое с человеческой лаской. Опекой. Заботой о нужном, о важном, о любимом.       Образ Джонсона, доселе такой размытый, чётко предстал перед ним. Бледное от злобы лицо, колючие карие глаза, пристально смотрящие на него. Насупленные густые брови с проступившими морщинками над переносицей. Коричневая родинка на левой скуле, почти под глазом, — она так нравилась Фишеру, напоминая маленькую чёрную божью коровку. Орлиный нос и этот чувственный рот, из которого слетали гипнотизирующие слова.       Камердинер стыдливо опустил голову.       — Господин… что я наделал… — хрипло прошептал он с ноткой раскаяния, искреннее не понимая того, что с ним случилось.       — Ничего непоправимого, юнец. Я вовремя пришёл, — сухо озвучил Лоуренс и, дважды поддерживающе хлопнув существо по плечу, отошёл к журнальному столику.       Взгляд его зацепился за портрет, нарисованный Кэмпбелл, и он нехотя поднял его.       — Недурно… действительно, похож, — равнодушно заключил мужчина, оценивающим взглядом перебегая от работы к Фишеру и наоборот. — Но мне не нравится.       Обхватив лист двумя руками, он бесцеремонно его разорвал. Сперва на две половины, потом ещё раз, и ещё, пока от работы ничего, кроме мелких клочков, не осталось.       — Я… — хотел вмешаться Фишер, но, видя хорошо сдерживаемую злобу на лице господина, запнулся.       Мало того, что он стоял голый по пояс, так ещё и интерес к рисунку хотел проявить в такой-то неподходящий момент. Экая наглость и стыдоба…       Кинув на существо бесстрастный взгляд, Лоуренс велел ему немедленно одеться. Тихо, кратко и без лишних дополнений. Как в день их знакомства…       Фишер, не поднимая головы, беспрекословно стал исполнять приказ. Взгляд его поднялся лишь единожды, когда на журнальном столике в серебряной чаше вспыхнуло пламя. Клочки листа бумаги с его нарисованным портретом стремительно сгорали, оставляя за собой пепел и дым.