Русская сирень

28 февряла 1924 года. Г. Париж, Франция.       Николаус ехал на поезде, рядом сидел Веймарская Республика. За окном, в которое смотрел Рейх, мелькали различные пейзажи.       — Николаус, сделай лицо проще. — хмуро приказал Веймарская Республика, смотрящий в окно. Клаус закатил глаза.       — Напомни, почему я должен тебя слушать, Веймар? — младший немец нахмурился. За окном пролетали дома.       — Потому что наш отец мёртв, Николаус, и я несу за тебя ответственность. — говорил серьёзно Веймарская Республика.       — Я совершеннолетний.       — А ведёшь себя как ребёнок. — Рейх нахмурился, это всё его бесило. Сильно бесило. Клаус убийственно посмотрел на брата, показывая фак. Веймар закатил глаза.       — Николаус, ты должен перестать вести эту детскую войну, когда ты поймёшь, что я вообще ни в чем перед тобой не виноват? — злился ВР. Рейх закатил глаза.       — Я перестану вести эту войну, когда ты сдохнешь, Веймар, а, и ещё ты виноват в том, что вообще родился. — вставая с места, холодно ответил Николаус.       — Куда ты?       — В туалет. — кратко ответил Клаус, уходя.       Николаус ненавидел своего старшего брата с детства. Он был самым ненавистным для немца человеком. Рейх и Веймарская Республика в принципе были от разных матерей, а связывал их только отец.       Рейх в туалет не пошёл, становясь у окна и смотря на сменяющиеся пейзажи. Как всё это бесит. Сегодня он увидится со школьными друзьями. Этого тоже не хотелось. Столько дел осталось в Германии. Провал. Полный. Громко вздохнув, он вновь задумался. Что делать? *** Суд за измену. 26 февраля 1924 года, г. Мюнхен       Однако, как покажут последующие события, карьера Рейха просто прервалась, причём ненадолго. Клаус обладал достаточной проницательностью, чтобы понять, что данный процесс отнюдь не положит конец его карьере, а предоставит ему платформу, с которой он сможет не только развенчать скомпрометированные органы власти, арестовавшие его, но и – что еще важнее – прославить свое имя далеко за пределами Баварии, а, практически, и самой Германии. Адлеру было хорошо известно, что другие страны, а также журналисты ведущих германских газет съехались в Мюнхен, чтобы освещать судебный процесс, который начался 26 февраля 1924 года. Специальное судебное разбирательство проходило в здании старого пехотного училища на Блютенбургштрассе.       Хотя Людендорф был, очевидно, самым известным из десяти подсудимых, Рейху сразу удалось привлечь к себе всеобщее внимание. До самого конца процесса он занимал в зале суда доминирующее положение. Веймар Матцельсбергер, Веймарская Республика, старший брат и покровитель нацистского главаря, позаботился о том, чтобы судебные чиновники относились к его выходкам снисходительно. Рейху разрешалось прерывать выступающих так часто, как он того хотел, вести перекрестный допрос свидетелей и выступать в любое время и как угодно долго. Его вступительная речь продолжалась четыре часа, но это было лишь началом его длительных разглагольствований.       Пруссия не был намерен, как он утверждал впоследствии, повторять ошибки тех, кто в ходе судебного процесса по делу о Капповском путче заявляли, что «ничего не знали и ничего не хотели предпринять.» Это и погубило мир буржуазии – отсутствие мужества отстоять свои действия… сказать судье: «Да, мы хотели именно этого – хотели уничтожить государство».       Теперь же, выступая перед судьями и представителями мировой политики, Рейх провозглашал:       — Я один несу за все ответственность. Но это вовсе не означает, что я – преступник. Если меня судят здесь как революционера, то я и являюсь революционером, борющимся против революции 1918 года. А по отношению к тем, кто выступает против предателей, нельзя выдвигать обвинение в государственной измене.       В противном случае тройка, возглавляющая правительство, армию и полицию Баварии и готовившая вместе с ним, Рейхом, заговор против национального правительства, виновна в не меньшей степени, чем он, и должна находиться рядом с ним на скамье подсудимых, а не выступать в качестве главных свидетелей обвинения. Довольно ловко Клаус направил обвинение против членов триумвирата, которые, чувствуя вину, держались неуверенно.       — Одно доподлинно известно: Лоссов, Кар и Сейсер преследовали те же цели, что и мы, – покончить с правительством рейха… Если наши действия классифицировать как государственную измену, сие означает, что все это время Лоссов, Кар и Сейсер вместе с нами совершали государственную измену, поскольку в течение прошедших недель мы ни о чем другом не говорили, кроме как о выполнении тех поставленных задач, в которых нас теперь обвиняют.       Тройка вряд ли могла опровергнуть это утверждение, потому что так оно и было на самом деле. Кар и Сейсер не смогли парировать язвительных нападок Адлера. Лишь генерал фон Лоссов стойко защищался.       — Я не был их подручным, — заявил он в суде. — Я занимал высокий государственный пост.       Затем генерал с презрением, на какое только был способен кадровый военный, обрушился на Николауса Адлера, этого безработного выскочку, чьи далеко идущие амбициозные планы привели к тому, что он попытался диктовать свои условия армии и государству. «До чего докатился этот беспринципный демагог, — возмущался генерал, — хотя не так давно он заявлял, что хотел бы быть «барабанщиком» патриотического движения».       Барабанщиком? Рейх знал, что на это ответить.       — Сколь низменны мысли маленьких людей! Поверьте, я не рассматриваю получение министерского портфеля как нечто желанное. Я не считаю достойным великого деятеля пытаться войти в историю, став каким-то министром… С самого начала моя цель в тысячу раз превосходила желание сделаться просто министром. Я хотел стать искоренителем марксизма. Я намерен достичь этой цели, и, если я добьюсь ее, должность министра применительно ко мне будет нелепой.              В качестве примера Рейх сослался на Вагнера:       — Когда я впервые стоял у могилы Рихарда Вагнера, мое сердце переполняла гордость за человека, который запретил делать на своем надгробии какие-либо надписи в духе: «Здесь покоится тайный советник, дирижер, его превосходительство барон Рихард фон Вагнер». Я был горд тем, что это имя, как и многие другие, вошло в историю без титулов. Я хотел стать барабанщиком в те дни не из скромности. В этом было мое высочайшее предназначение, остальное не имеет смысла.       Клауса обвиняли в том, что он из барабанщика хотел сразу сделаться диктатором. Он этого и не отрицал. Так распорядилась судьба.       — Человека, рожденного быть диктатором, не принуждают стать им. Он желает этого сам. Его не двигают вперед, он движется сам. Ничего нескромного в этом нет. Разве нескромно рабочему браться за тяжелую работу? Разве предосудительно человеку с высоким лбом мыслителя думать и мучиться по ночам, пока он не подарит миру свое открытие? Тот, кто ощущает, что призван вершить судьбу народа, не вправе говорить: «Если вы позовете меня, я буду с вами». Нет! Долг его в том, чтобы самостоятельно сделать первый шаг.       Николаусу грозило длительное заключение в Купабле за государственную измену, но его уверенность в себе, в призвании «вершить судьбу народа» оставалась непреклонной. В ожидании судебного процесса Рейх проанализировал причины поражения путча и поклялся, что в будущем не допустит подобных ошибок.       В ходе судебного процесса, полемизируя с судьями и обвинителями, Николаус воображал, как надо строить новое нацистское государство. Прежде всего необходимо, чтобы на этот раз германская армия была заодно с ними, а не против. В своей заключительной речи Клаус постарался обыграть идею примирения с вооруженными силами, ни словом не упрекнув военных.       — Я верю, что придет час, когда люди, стоящие сегодня на улице под нашим знаменем со свастикой, объединятся с теми, кто стрелял в них… Когда я узнал о том, что в нас стреляли «зеленые» полицейские, я с удовлетворением отметил, что кровью запятнали себя не вооруженные силы рейхсвера. Честь рейхсвера безупречна, как и прежде. Однако пробьет час, когда и офицеры, и рядовые рейхсвера перейдут на нашу сторону.       Предсказание было довольно верным, но в этот момент Рейха прервал Веймарская Республика:       — Николаус Адлер, вы утверждаете, что «зеленая» полиция запятнала себя. Я возражаю.       Подсудимый не обратил ни малейшего внимания на это замечание. Заключительную речь, которую собравшиеся слушали затаив дыхание, Рейх закончил такими словами:       — Созданная нами армия растет изо дня в день… Я с гордостью и надеждой вынашиваю мысли, что наступит час, когда эти еще не сформированные роты станут батальонами, батальоны – полками, полки – дивизиями, когда старые кокарды извлекут из грязи и старые знамена будут развеваться на ветру, тогда и произойдет примирение наших рядов на фоне посланного нам Всевышним последнего испытания, которое мы с готовностью встретим.       Обратив свой горячечный взор на брата, Адлер заявил:       — Господа, не вам предстоит вынести нам приговор. Этот вердикт вынесет вечный суд истории. Приговор, который вынесете вы, мне известен. Однако тот, другой суд, не будет задавать нам вопросов: совершили вы государственную измену или нет? Тот суд будет судить нас, генерал-квартирмейстера старой армии [Людендорфа], его офицеров и солдат как немцев, которые желали только блага своему народу и отечеству, хотели сражаться и умереть. Вы вправе признать нас тысячу раз виновными, однако богиня вечного суда истории лишь улыбнется и в клочья разорвет постановление государственного прокурора и решение вашего суда. Она оправдает нас.       Однако решения – их трудно назвать приговором – судей, вершивших в то время правосудие, мало чем отличались от вердикта истории. Людендорфа оправдали. Клауса и других подсудимых признали виновными. Но, несмотря на положение закона (статья 81 Уголовного кодекса Германии, в которой говорилось, что «любое лицо, пытающееся силой изменить конституцию Германского Рейха или одной из земель Германии, наказуемо и приговаривается к пожизненному заключению»), Рейха приговорили к пяти годам лишения свободы в Купабле (Французский Кубаль, хуй знает название).       Благодаря путчу, хотя он и потерпел фиаско, Клаус приобрел общенациональную известность и в глазах многих выглядел патриотом и героем. ***       Клаус хмуро смотрел в окно. Что ему делать дальше?.. Что?       — Николаус. — послышался красивый голос. «Гели?» — удивлённо подумал Рейх, видя свою двоюродную сестру. Остались ли какие-то чувства у Клауса к ней? Сложно сейчас сказать.       — Австрия… — заметил он. Раубаль подошла к кузену, заключая его в объятия.       — Я очень тебе сочувствую, я слышала, что произошло. — говорила она, утыкаясь немцу в грудь. Рейх ненавидел, когда его жалели. Австрия всхлипнуа.       — 5 лет лишения сводобы. Клаус, как такое могло произойти? — с отчаянием спросила она. Гели была одета в длинное чёрное платье с рюшками на руковах. Волосы были завязаны бардовым бантом в пучок.       — Какая разница, Австрия? — возмутился Рейх. — Что ты вообще здесь делаешь?       — Николаус, ты не рад? — отчаянно спросила Раубаль. — Я... Я хотела тебе. Признаться кое в чём… — начала она. Рейх закатил глаза.       — Австрия, мне в самом деле неинтересно. Думаешь мне сейчас до твоих признаний? — хмуро и холодно спросил он. Австрия сильнее всхлипнула, прижимаясь ближе к нему.       — Я люблю тебя, идиот! Не как кузена! — прикрикнула она. Рейх хмыкнул. Учитывая его планы на будущее связь, с Раубаль очень даже пригодится.       — Австрия, Гели. Дорогая, я тоже тебя люблю. — тихо добавил он, утыкаясь в её шею и вдыхая духи с запахом афелии. Ложь. Хоть когда-то Рейх и был влюблен в неё, но сейчас все чувства остыли. Гели – лишь инструмент, который пригодится в будущем.       По приезде во Францию, Клаус распрощался со своей «возлюбленной» и пошёл вместе с братом по какой-то из дорог.       — Ради неё хоть веди себя в будущем нормально. — говорил Веймар, идущий впереди Клауса. Рейх ещё раз показал фак в спину брата. Больно нужна была ему эта Раубаль. Пять лет. Вот же-шь.       — Она в тебя влюблена. — начал Веймарская Республика. — Что ты ей ответил?       — Взаимность. — хоть раз сказал он правду брату. Веймар встал в ступор. Взаимность?..       — Мне её жаль. — сказал Веймар, — И вы теперь.. встречаетесь, выходит? — он вновь возобновил шаг, смотря куда-то себе под ноги.       — Выходит. — кивнул Клаус не шибко радостный данному событию. Австрия станет одной из первых его целей в начале мирового господства.       — Письма ей хоть пиши. — хмыкнул Веймар. Они подошли к нужному месту. Купабль Святой Женевьевы. Хлопая брата по плечу, Веймар сказал: «Дальше ты сам.»       Николаус кивнул, входя в двери. Твою мать. Бернар.       — Ох, Николас. — Франция мило улыбнулся и подошёл к немцу.       — Николаус. — поправил Адлер. Франция кивнул.       — Как раз тебя ждал, а то в этом местечке тухнуть не очень хотелось. — начинал Франциск де Бернар, — Значит так, Николас, — Клаус закатил глаза, — Размещаешься там, — франция указал на комнату с решёткой на окне, — Еду будут приносить, туалет там есть. Душ раз в неделю, в субботу. Ну, на этом всё. Размещайся. — говорил Франциск, попутно закрывая Николауса в комнате. Клаус вздохнул. Класс. Местечко было тухлым. С потолка, когда будет дождь, будет капать вода. Пол чуть сгнил. Кровать твёрдая, одеяло тонкое. Окно продувает. Здесь Николаусу придётся провести 5 лет. Если, конечно, его не отпустят досрочно, что было бы очень хорошо. Пройдя чуть внутрь и оставляя чемодан на полу, он подошёл к окну.       — Какой же это пиздец. — произнёс он, уходя от окна и доставая из чемодана свой кожаный блокнот.       В «Майн кампф» Рейх изложил свои взгляды применительно к конкретной проблеме – возвращении побежденной и расчлененной Германии места под солнцем, какое ей не доводилось занимать во все предшествующие периоды своей истории, и создание государства нового типа. Такое государство, по мнению Клауса, должно зиждиться на расовом принципе и объединять всех немцев, в том числе проживающих за пределами рейха, устанавливать диктаторскую власть фюрера, то есть власть самого Рейха, подкрепляя ее системой руководителей меньшего ранга, получающих распоряжения сверху и передающих их низшему звену.       В блокноте, таким образом, во-первых, даются наметки будущего германского государства и методы, благодаря которым оно в один прекрасный день станет «хозяином всей земли», как пишет об этом Клаус на последней странице; во-вторых, излагаются взгляды, жизненная концепция, Weltarischanung (мировоззрение), если пользоваться любимым выражением Адлера.       Разумеется, любой нормальный человек XX века воспримет такой взгляд на мир как нелепую мешанину, состряпанную неискушенным, необразованным неврастеником. Но, важно отметить, что данное мировоззрение было фанатично подхвачено миллионами немцев и привело страну к полному краху. В нем кроется также причина гибели миллионов ни в чем не повинных, порядочных людей как в самой Германии, так и за ее пределами.       Каким же образом новому рейху предстояло восстановить свое положение мировой державы и затем покорить мир? Немец размышляет над этим вопросом в «Майн кампф».       Но а сейчас всё хорошо… Пока что. Пока что Николаус Адлер, в будущем Третий Рейх, лишь придумывает план.