Petrichor

      С самого утра в убежище царила тишина, прерываемая разве что в столовой — скрежетом вилок о края консервных банок да поскрипываниями стульев. Между этими звуками время от времени гремели, нервно отстукивая ритм по бетонному полу, подошвы солдатских ботинок.       За прошедшие двадцать минут, пока Намджун пристально наблюдал за немой сценой, никто так и не осмелился прервать затянувшееся молчание. Обычно кишащая голосами кухня вдруг стала напоминать морг. Вчера веселящиеся лица уже сегодня были грустны и задумчивы, галдящие без умолку рты — закрыты, челюсти плотно стиснуты. Полковник оказался окружен позеленевшими физиономиями, пустыми глазами и лишен удовольствия слышать чей-то смех или даже обрывки скабрезных шуток. Столовая погрузилась от пола до потолка в тишину отборного качества, от раза к разу приходящуюся на один и тот же день. На роковой для многих судеб четверг.       Семерым из присутствующих, не считая Тэхена, сегодня предстояло впервые покинуть убежище, оберегающее вот уже месяц их тела и души. Впервые зайти на земли, далекие от дружелюбия, и столкнуться лбом с реальностью, очертания которой наверняка стерлись из разума в окружении надежных бетонных стен. Больше тех семерых были напуганы разве что новобранцы, присоединившиеся к солдатам всего-то в понедельник. Намджун еще не успел запомнить новых имен, но отлично различал мужчин по еще более взволнованным лицам. Серые, напряженные до последнего мускула, они сильно выделялись на общем фоне.       Намджун не мог их судить. Полковник прекрасно знал, что это такое — едва познакомившись с солдатами, не понимать, увидишь ли их снова. Бояться не досчитать по головам вернувшихся. Бояться, что следующим недостающим будешь именно ты. Знал, каково это — быть на их месте, испытывать те же чувства, тот же страх. Может, и его душу все еще наполнял бы ужас. Если бы не Юнги, однажды ставший для полковника личным оберегом и единственной по-настоящему весомой причиной быть осторожным в бою. Вот уже целый год Намджуну казалось, что на его сердце выжжены печатью магические руны. Руны, обязывающие сохранять рассудок на вылазках и возвращаться. Всегда возвращаться. Домой. К единственной искренне любимой душе.       Час назад, согревая сердце одним своим присутствием, пока остальные досматривали сны, Юнги был здесь. С ним. За обе щеки уплетал свою законную банку тунца, растирал до красноты не желающие открываться глаза, смущался из-за пристального внимания чужого взгляда и оставлял небрежные поцелуи на костяшках огрубевших пальцев. А щеки Намджуна почти как у школьника заливались румянцем от нежности чужих речей, от каждого «люблю», хрипло срывавшегося с уст. Полковник все еще слышал эхо чужого голоса, все еще мягкими покалываниями на коже ощущал бережные прикосновения губ. И не было важно, совсем не было важно, что их камерная сцена, их последняя встреча на этой неделе подошла к концу, а любимых карих глаз больше не существовало в поле зрения.       Иногда Намджун не без угрызения совести задумывался, что будет, если генерал однажды узнает, что мужчина изредка, но все же приводит Юнги в общую столовую. Как сильно разозлится? Как быстро догадается о возникшей между ними связи? И если догадается, что ждет дальше? Наказание какой строгости последует? Эти вопросы, всполохами тревоги оживая в голове, не давали покоя.       Чонгук бы посчитал это предательством. С этим невозможно было спорить. Потому что любовь к Юнги и есть предательство, смиренное прощение жестокости его слов. Намджуну не нужно было напоминать о том, как много он потеряет, если попадется, и как долго придется заново завоевывать доверие, если гнев Чонгука ограничится лишь прилюдным унижением. В любом другом случае… Полковник не хотел думать о другом случае.       Намджун ощущал — генерал видит в нем опору, эдакую непробиваемую для эмоций и волнений стену. Но лишь потому, что знал, какую часть себя стоит показывать. В противном случае он бы никогда не заслужил называться полковником. Даже в нынешних условиях, располагая какой-никакой властью, следовало приложить немало усилий для того, чтобы дать понять — Намджун способен с этой властью совладать.       Был мужчина преданным заводу работягой или же правой рукой генерала — места для самодовольства не оставалось ни там, ни тут. С дисциплиной приходилось быть на «ты», усталость и апатию прятать на задворках и никогда не жаловаться. Пока получалось. Вот только с каждым днем все сложнее оказывалось справляться с внутренним, присущим каждому человеку «хочу». И это «хочу» рвалось наружу, обивая пороги души, просило тепла, любви и заботы. Хоть какой-то передышки между воинскими учениями, ставшими рутиной.       Это бесстыдное «хочу» не требовало многого, но было опасным. Проявлялось в том, чтобы видеть, как Юнги улыбается; в том, чтобы кормить его в обустроенной комнате, а не в вонючей каморке с отсыревшими тряпками и таким же смердящим матрасом; в том, чтобы иногда проскальзывать в оружейную, предвкушая теплые объятия, долгие поцелуи и рваные выдохи с любимых губ. В эти моменты Намджуну становилось плевать, как долго предстоит бороться с чудовищами, плевать на риски, плевать на дышащую на ухо смерть. Даже на самого генерала. Если бы в следующую секунду полковник узнал, что завтра его сердце остановится, даже тогда… он бы ничего не менял.       Спал ли Юнги сейчас? Или принимал душ? Думал ли о нем? И если думал, то как сильно хотел оказаться рядом? От этих мыслей поцелованные костяшки принимались гореть, будто отвечая на все вопросы сразу: «Не беспокойся обо мне, я в порядке», и снова хотелось оказаться ближе, снова хотелось забыть о суровой реальности, утонуть в чужом голосе, услышать свое имя с юнгиевых губ. Намджун определенно любил. И любил так, что вонзенный в спину нож не мог оказаться больнее печали чужого взгляда.       Изнутри к самому горлу поднялось и встало комом волнение. Мужчина нехотя встряхнул головой, отгоняя чувства, и отвел взгляд от рук, потребовав от самого себя собраться и переключить внимание на что-то менее важное, менее дорогое. Как делал это множество раз, чтобы сохранить рассудок. В конце концов, в первую очередь на его плечах лежали долг и ответственность за чужие жизни. А Юнги… Юнги оставался тайной за семью замками. Слабостью, которую никогда нельзя будет показывать, чтобы не засмеяли, чтобы не прослыть размазней среди солдат.       Глаза Намджуна принялись испытующе вычленять одну грузную физиономию за другой, пока не заприметили низко склонившуюся над столом знакомую макушку. Отросшая челка юноши облепила лоб, скрывая брови, а лицо выражало такие растерянность и бессилие, что Чимина, обычно сосредоточенного и бойкого, сложно было узнать. Так и не притронувшись к еде, солдат нервно грыз нижнюю губу. Изумрудные глаза казались почти мертвыми — стеклянными и испуганными. Под столом было видно, как нервно Чимин колотит ботинком по полу.       Намджун впервые видел солдата таким. Не помнил, чтобы за весь месяц подготовки хоть раз наблюдал в его взгляде столько переживаний. Напротив, Чимин казался самым уравновешенным и стабильным в своих эмоциях среди остальных. Иначе бы не привлек столько внимания и тем более не зацепил бы генерала. Отчего же дрожал теперь? После того, как стойко вынес все тренировки, после того, как научился обращаться с оружием и дал понять, что его ум чего-то да стоит.       Подобные перемены не происходят просто так. Намджун задумался, изо всех сил пытаясь найти рациональную причину чужому поведению, а не свести все доводы к обыкновенной трусливости. Не мог же Чонгук так сильно в нем ошибиться? Или мог? Дело плохо. Полковнику и проблем с Тэхеном хватило бы с головой.       Кстати о нем. Взгляд заскользил, выискивая виновника ночного недосыпа. Свою главную головную боль на сегодня мужчина нашел в противоположном от Чимина углу стола. Точно такой же замученный ночной тренировкой, как и Намджун, Тэхен зачарованно рисовал вилкой в оставшемся после съеденного тунца масле, но выглядел почему-то вполне себе спокойным. Даже слишком умиротворенным для человека, чья воинская подготовка была едва лучше, чем у пятилетнего ребенка. Намджун не мог принять это за очередное чудо света и потому забеспокоился.       Чимин, значит, от которого на первой вылазке ожидают больше всего, сидит с посеревшей мордой, будто вот-вот двинет кони, а Тэхен… спокоен, как удав? Ничего хорошего из этого не выйдет. Мужчина не первый день работает с солдатами, чтобы игнорировать очевидное несоответствие.       Намджун тут же пожалел, что вообще задумался о смерти. С таким призовым набором они далеко не уедут. Схлопнулись вселенные? В небе зажглось второе солнце? Если Чимина он еще как-то мог и хотел оправдать, то поведение Тэхена вызывало опасения. Стоит ли подойти и напомнить, что сегодня его шансы словить джекпот и унести вслед за своей жизнью еще парочку бонусом крайне велики?       Намджун сдержанно хмыкнул, переводя взгляд на часы. Теперь он не на шутку беспокоился. Оставалось только ждать Чонгука и надеяться, что тот приоткроет завесу тайны до того, как навязчивые мысли и вопросы сведут с ума окончательно. Время неумолимо двигалось, и, пускай до отправления оставалось двадцать минут, Намджуну казалось, что генерал опаздывает. Беспокойство и ожидание, наслаиваясь друг на друга, начинали доканывать. Еще чуть-чуть, и показательное спокойствие окончательно сгинет, освободив нагретое место тревоге.       В коридоре у выхода еще с вечера аккуратно — насколько Чонгуку позволили нервы, а Намджуну силы — было сложено оружие. Десять экземпляров заряженных автоматов М4, двадцать сменных магазинов к ним на сорок патронов, три ножа (на случай, если генералу опять приспичит пободаться с тварями на равных) и четыре зажигательные гранаты. Для первого раза, учитывая приемлемую подготовку большинства солдат и раннее время отправления, казалось, даже многовато. В девять утра шанс наткнуться на сильных особей близился к нулю. Но Чонгук счел нужным, и Намджун смиренно согласился, что лучше перестраховаться и во всеоружии атаковать двух чудовищ, чем с голой жопой поздороваться с десятью.       Теперь же, когда глаза своей безмятежностью мозолил Тэхен, полковнику хотелось удвоить приготовленное оружие и нервно закурить напоследок. На случай, если эта спокойная рожа все-таки загонит их всех в могилу.       За спиной послышался скрип двери. Мужчина, облегченно вздохнув, обернулся и встретился взглядом с чужим медовым. Чонгук выглядел утомленным, как если бы тоже принимал участие в ночной подготовке Тэхена. Лопнувшие в глазах капилляры выдавали с потрохами, опухшие веки напоминали синяки. Генерал выглядел болезненно, и на секунду, до того, как Намджун вспомнил, по чьей вине не спал, мужчину стало жалко. Наверняка Чонгуку снова снились кошмары. Или, быть может, он все-таки беспокоился о принятом впопыхах решении.       — Нездоровится? — участливо поинтересовался Намджун, когда плечи генерала сравнялись с его собственными.       — Не совсем, — себе под нос пробубнил мужчина и поморщился. — Всю ночь думал, как не допустить, чтобы он, — Чонгук кивнул на Тэхена и продолжил еще тише, — не сдох в первые полчаса.       Значит, все-таки беспокоился.       — Еще не поздно отказать. Ты же явно принял решение на эмоциях, так что…       — Нет, — Чонгук тяжело вздохнул. Головная боль никак не давала ему покоя. — Он преследует свои цели. А я не могу разбрасываться словами направо и налево. Какой из меня тогда начальник?       — Думаешь, разумно? — Намджун не понимал, что двигало генералом. Чонгук привык рисковать своей жизнью, но едва ли хоть раз позволял себе подставлять под удар остальные. — Если он погибнет, — хотелось выразиться корректно, но в груди постепенно разрастались сомнения, — сможешь себя простить? — Чонгук недовольно фыркнул, поглядывая на Тэхена. Вопрос полковника прозвучал громче нужного. К счастью, от вождения хороводов вилкой по маслу Тэхена ничего не отвлекло.       — Не погибнет, — буркнул генерал. — Не говори так, будто я не знаю, что за ним нужен присмотр. Он может доставить нам хлопот, но…       — Но? — поймав в чужих глазах отблеск понимания, Намджун напрягся еще сильнее. Значит, он не одинок в своих опасениях. Только почему-то Чонгук все равно выбирал риск.       Генерал не ответил. В его голове этих «но» были тысячи, но ни одна из существующих причин не стоила того, чтобы быть озвученной. Одна за другой, как на подбор, казалась нелепой. Как и вся затея, глупо трогающая сердце, не подавала надежд. Но Чонгук упрямо соглашался идти на поводу у чужих амбиций.       Тэхен не был другом. Действительно не был. Но вместе с тем оставался единственным живым человеком, который соглашался делить с Чонгуком боль утраты, единственным, кто мирился с сидящими внутри мужчины демонами. И разве Чонгук мог отказать ему в вылазке, на которую он всегда имел право? Пускай и приходилось опустить момент с тем, что ранее Тэхен сам не желал покидать убежища.       Генерал мог его понять. Если бы супруга была жива, если бы Чонгук знал, что по какой-то неведомой причине любимая может оказаться в опасности, он бы сделал все для того, чтобы помочь ей выжить. Тэхен не был особенным в желании оберегать прошлое. Разница только в том, что жена генерала никогда об этой помощи уже не попросит, а у Тэхена есть шанс. И доверять дорогого человека кому-то еще он явно не намерен.       Чонгук пришел к этому выводу не сразу. Понадобилось раскопать ни одно захороненное в глубинах памяти воспоминание, чтобы признать — желание защитить не то же самое, что желание покрасоваться. И теперь генералу было не по себе от того, что он вообще допустил эту мысль, что озвучил ее вслух. «Мертвым или живым», да ну, как же. Услышь супруга такие слова о Чонгуке от кого-то из военных, наверняка закатила бы скандал.       Впрочем какой-то частью своего мозга генерал все еще сопротивлялся. Надеялся, что Тэхену хватит одной вылазки, чтобы оставить надежды насчет Чимина. В таком случае Чонгук радостно примет его обратно и сделает все, чтобы больше никогда не позволять чувствам солдата преобладать над разумом. Чимин, в конце концов, не то же самое, что жена Чонгука. Чимин дал ясно понять, что жертвовать для него не стоит. Но разве же это объяснишь? Пока Тэхен своими глазами не увидит, что храбрился и лез на рожон напрасно, — не успокоится. Генерал обязательно приложит усилия, чтобы защитить и поддержать, когда розовые очки разобьются стеклами внутрь. Отплатит оком за око. А потом все вернется на свои места. Обязательно вернется. Как иначе?       Чонгук негромко цокнул, и взгляд его уставших глаз скользнул в сторону Чимина. Не нужно становиться ясновидящим, чтобы понять — про то, что Тэхен идет тоже, ему уже известно. Как и не нужно гадать на таро, чтобы разглядеть, как сильно новость выбила юношу из колеи. Но генерал все равно спросил:       — Ты уже озвучил обновленный список?       — Да, перед завтраком.       — Он с того момента так загрузился? — короткий кивок в сторону Чимина, и Намджун окончательно перестал что-либо понимать.       — Честно признаюсь, что уже совсем не соображаю, о чем мы разговариваем, — почти раздраженно признал полковник. — У этих двоих какие-то проблемы? Поэтому на Чимине лица нет?       — Ну... почти, — генерал невесело усмехнулся. — Сложно объяснить. Не думаю, что ты поймешь.       Намджун наградил его недоумевающим взглядом, но так и не смог выдавить из себя ни слова. Не смог сформулировать или не захотел залазить в дебри чужого покоцанного разума — вопрос. Но одно оставалось понятным: генералу известно что-то кардинально меняющее положение вещей. И это что-то почему-то преподносится Намджуну, как несущественное и не слишком важное, когда на самом деле имеет огромный вес. Между этими двумя разросся конфликт? Если так, то разве полковник не первый, кто должен был об этом узнать? Брать двух соперничающих петухов на одно задание еще более глупая затея, чем брать на него едва подготовленного солдата. Почему тогда, черт побери, генерал увиливает? Чтобы Намджун всю вылазку нервничал, как бы они не поубивали друг друга?       Чонгук вышел вперед, оставив позади полковника, который теперь раздраженно сверлил его спину взглядом, и громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Солдаты оживились и машинально подняли головы. Вместе с другими поднял голову и Чимин. И когда Намджун увидел, каким взглядом юноша косится на генерала, опасения, возникшие в его голове, пустили корни. Солдат смотрел так, будто готовился ударить. С обидой, которую невозможно было не почувствовать. И все в этой дурацкой столовой начало напоминать полковнику дешевую мелодраму, в которой он, без малейших сомнений, был тем самым неудачливым зрителем, случайно включившим слезливый сериал со второго сезона.       — Через десять минут все должны быть готовы, — Чонгук старался смотреть куда угодно, но не на Чимина, взглядом прожигающего в нем дыру. — Поэтому жуйте быстрее. Каждый, — генерал выделил слово чуть грубее, — перед тем, как покинет убежище, будет проверен. Не пытайтесь протащить с собой всякий хлам. Любой лишний груз может стоить вам в лучшем случае ловкости, в худшем — жизни. То же самое касается магазинов. По два на человека. Не больше. Меня все услышали? — солдаты кивнули. Чонгук обернулся к Намджуну. — Жилеты подготовил?       — Подготовил. Там же, где и оружие. Все исправны.       — Отлично, — генерал снова повернулся к солдатам. Взгляд скользнул по знакомым лицам, оценивая внимательность, и ненароком столкнулся с тем, что охотливо избегал. Чимин смотрел на него, как на врага народа. Пристально и колюче. Под этим взглядом, уставшим и почти отчаявшимся, Чонгук внутренне съежился, почти физически отшатнулся и с трудом продолжил, зная, что зеленые глаза все еще смотрят на него: — Жуем быстрее. Не опаздываем. Через десять минут, все как штык должны быть у выхода. Опоздавших буду гонять, как собак. Не шучу.       По столовой тут же проползли утомленные стоны. Убедившись, что все услышали, Чонгук обернулся. Полковник, вновь завладев чужим вниманием, сканировал очевидно встревоженное лицо. Но так и не смог понять, в чем дело, потому задал самый глупый вопрос из возникших в голове:       — Еще какая-то помощь нужна?       — Только если желаешь вместе со мной посчитать по головам тех, кто все-таки опоздает, — генерал улыбнулся, но как-то болезненно, совсем не искренне. Намджун сделал вид, что не заметил, чтобы не забивать чужую голову еще больше, и подыграл:       — Поспорим на пачку сигарет, что будет не больше двух?       — Ты с кем-то из них в сговоре? Не больше двух? — брови Чонгука удивленно поползли вверх. Грузный взгляд хоть немного, но оживился. — Четверо, дай бог, пришли бы вовремя!       Намджун рассмеялся. Тоже неискренне, но, в отличие от генерала, свою маленькую ложь ему удалось скрыть. Полковник легонько похлопал мужчину по плечу, усыпляя бдительность и не давая тому даже мельком снова взглянуть на Чимина. Уставшим Чонгуком, к счастью, управлять было многократно проще.       Генерал даже не заметил, как чужая рука легла на спину и, задавая вектор движения, подтолкнула к выходу. В звуке шаркающих шагов утонула брошенная Намджуном от балды фраза.       — Да ну не начинай. На виски будешь спорить, когда повод образуется! — последнее, что отскочило звонким эхом от стен, прежде чем две фигуры шагнули за порог. Чимин проводил их обоих пристальным взглядом.       Тяжелая дверь со скрипом захлопнулась. Солдаты не обратили на это никакого внимания, торопливо доедая оставшиеся консервы. Стоило начальству покинуть столовую, как галдеж, куда более привычный для ушей, начал нарастать. Послышались и знакомые Чимину препирательства, и язвительные замечания, которые всегда неимоверно раздражали. Тэхен впервые за утро поднял на юношу взгляд. И по мере того, как на его губах все шире растягивалась смущенная и слегка виноватая улыбка, лицо Чимина становилось все более хмурым, а сердце сдавалось.       Чимин поднялся из-за стола. Тэхен истолковал его жест неверно, понадеявшись на то, что юноша собирается подойти к нему, и подвинул стул, освобождая место. Чимин же смерил его разочарованным взглядом и, обогнув стол, направился к двери, где еще минуту назад двое мужчин разговаривали и шутили так, будто ничего странного не происходило.       У Чимина был план. Надежный, блять, как швейцарские часы. И никакая гордость не позволила бы от него отклониться. Но Тэхен все испортил, и юноша ужасно на него злился, с трудом держась, чтобы не высказать все то, что думает. От выплеска праведного гнева Тэхена спасало только то, что он сделал гадость не со зла. Согласился рискнуть жизнью не от скуки, а ради него. И сердце сжималось. То ли от благодарности, то ли от ненависти к этому поступку. Чимин несомненно боялся потерять ту единственную крупицу беззаботной жизни, что у него осталась. Но мужчина был не целью, а неожиданно возникшим препятствием на пути к действительно важному.       Тэхен огорченно разглядывал удаляющуюся спину и не стал отводить глаз даже тогда, когда дверь, пропустив солдата и закрывшись, громко хлопнула. Вилка в мужских пальцах, прекращая бесконечное движение в банке, наконец замерла. Тэхен пытался убедить себя в том, что чужое недовольство не имеет к нему никакого отношения. Но, увы, обмануть беспокойный мозг никак не получалось.       Мужчина так и замер, не зная, стоит ли бежать за юношей следом, и ненароком позавидовал часам, последовательно и предсказуемо тикающим над головой. Хотел бы Тэхен хоть раз наблюдать ту же предсказуемость за Чимином. Только навряд ли солдат умел быть чем-то, кроме бомбы замедленного действия.

***

      Впереди показался второй и последний поворот перед выходом, когда Намджун, прерываясь на смешки и поддевки в сторону Тэхена, распинался о нелепости предстоящей вылазки. Чонгук искренне старался его слушать и даже отвечать первые две минуты, но быстро потерял интерес, когда диалог начал напоминать язвительный стендап больше, чем деловой разговор. Голова была заполнена другим, и генералу с трудом удавалось не потонуть в болоте навязчивых мыслей.       Чужая болтовня, окружая эхом, заглушала все остальные звуки, и Чонгук далеко не сразу услышал за разглагольствованиями мужчины топот чужих ботинок. Однако громкие и сердитые шаги вскоре догнали слух. Генерал резко обернулся и едва не столкнулся с Чимином лбами. Намджун развернулся на громкое «ой», вылетевшее изо рта солдата, и довольно улыбнулся, поблагодарив судьбу за возможность наконец разобраться во всех перипетиях между ним и Тэхеном.       — Пачка сигарет разыгрывалась только между нами. Куда ты так торопился? — усмехнулся полковник совершенно беззлобно, но тут же поймал на себе укоризненный взгляд Чонгука. Генерал незамедлительно выставил указательный палец вперед, приказывая замолчать.       — Что стряслось? — уточнил Чонгук, совершенно невинно округлив глаза. Будто не знал наверняка, зачем мог Чимину понадобиться.       — Мне нужно с Вами поговорить, — беспокойно начал юноша и смерил Намджуна не слишком дружелюбным взглядом. — Наедине.       — О, тайны местного разлива. Жажду разболтать каждому, о чем же Пак Чимин поведает нам сегодня!       Чонгук уже во второй раз недовольно взглянул полковнику в глаза.       — Прекрати, — предупреждающе отозвался генерал. — А ты, — продолжил он, обращаясь уже к Чимину, — говори.       — По поводу Тэхена, — начал юноша не слишком уверенно. — Может быть, Вы передумаете? Ему не следует идти с нами... Правда. Не следует.       — Я говорил о том же, но...       — Ты можешь не лезть в чужой разговор? — неожиданно злобно огрызнулся Чонгук так, что Намджун замер. — Магазины посчитай, гранаты. Мне по барабану. Не лезь. Больно развеселился, я смотрю.       Мужчина, тихо выругавшись себе под нос, отошел к коробкам с оружием, не слишком охотливо изображая бурную деятельность. Чимин же, не ожидавший такой реакции на безобидные слова, растерялся и, часто моргая, уставился на очевидно недовольного полковника. Намджун пересчитывал автоматы с таким лицом, будто каждый по меньшей мере раз выпотрошил его семью. А на расстоянии полуметра так же не отличающийся дружелюбием Чонгук сверлил юношу недовольным взглядом.       — Ты-то чего хвост поджал? Настолько важный разговор, что предпочитаешь вместо него в гляделки поиграть? Ну давай поиграем, — парировал Чонгук, раздражаясь все сильнее. — Только время на исходе, минут через семь вся твоя братия по несчастью будет здесь. Достаточно личный разговор получится, как думаешь?       Зеленые глаза посмотрели с неуверенностью и опаской. Чонгук сделал глубокий вдох, стараясь умерить пыл.       — Я не планирую поручать Тэхена никому из вас. Если вдруг переживаешь, что он утащит тебя с собой. Этого не случится, — генерал постарался говорить мягче, но получалось плохо. — Я способен нести ответственность за свое решение. На оценку твоих способностей его проебы никак не повлияют.       Чимин удивленно округлил глаза и почти возразил, но, вовремя опомнившись, успел закрыть рот до того, как проболтается. Ну конечно. Чонгуку об их связи неизвестно. Разумеется, он подумал, будто солдат переживает о своей шкуре. Какими еще могли быть выводы? Господи, на что он вообще рассчитывал? Что попросит об исключении Тэхена из списка и Чонгук беспрекословно согласится? Еще и после того, как Чимин так недальновидно и глупо испортил с ним отношения. Какой же идиот.       Генерал, изучая нахмуренные брови солдата, изо всех сил держался, чтобы не сдаться. И интуитивно пытался подбирать слова, способные прозвучать убедительно. Любые, кроме «знаю я, о чем ты думаешь».       — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — Чонгук тяжело вздохнул. — Правда, не понимаю. Ты просил не искать в тебе друга, но приходишь с написанной на лице просьбой, как будто можешь себе позволить. Я согласился выслушать, однако ты молчишь. И отчего-то намеренно ищешь во мне врага. Кто из нас теперь просит внимания?       Чимин проигнорировал проскользнувшую в голосе язвительность.       — Тэхен не готов. Нет никакой необходимости в том, чтобы его брать. Если только вы не делаете это назло мне.       Бред. Полный бред. Поздно осознав, что ляпнул, и проклиная свой паршивый язык, Чимин поморщился.       — Назло тебе? По-твоему, я подставляю десять человек ради того, чтобы ты чуть больше нужного понервничал? — Чонгук опешил от такого заявления. Медовые глаза вдруг стали стеклянными и больше не источали понимания. Терпение генерала резко закончилось. — Мне нет дела до того, что ты думаешь.       «Я знаю правду».       — Мой мир вокруг тебя не вертится.       «Не смей навязывать мне вину».       — Я не глухой и не тупой. Расслышал, и понял твой отказ с первого раза, и вредить за него никогда не был намерен, — Чонгук выплевывал слова одно за другим. — Мне глубоко насрать, что вас связывает. И я не намерен выслушивать обвинения. Я сказал Тэхену, скажу и тебе — мы не в детском саду, чтобы я трясся над вами, как над детьми малыми. Мне тоже, знаешь ли, многое не нравится. Но я почему-то не размазываю слюни, обивая пороги вышестоящих, почему-то не огрызаюсь на солдат безо всякого повода, — глаза мужчины запылали презрением. — Почему же, Чимин, ты решил, что можешь так поступать? Потому что я отнесся по-доброму? Потому что отметил тебя среди остальных? Поэтому эго начало пробивать потолок? — Чонгук перешел на крик, не сдерживаясь в эмоциях. Каждое слово пропитывали желчь и обида.       Заслышав вопли, Намджун обернулся и удивленно уставился на генерала, не зная — вмешиваться или оставаться в стороне. В конце концов мужчина решил не лезть и облегченно выдохнул, радуясь, что шквал гнева достался не ему. А Чонгук тем временем распалялся все больше, пока на глаза солдата не навернулись слезы. И только тогда генерал вдруг резко притих, видимо решив, что оскорблений достаточно для того, чтобы урок был усвоен на всю оставшуюся жизнь.       Чимину не было себя жаль. Юноша чувствовал, что заслужил. Знал, что поступил неправильно. Знал, что ошибся на каждом этапе с момента, как прибыл в убежище. Черт побери, если бы он мог, то отмотал время назад. Тогда, быть может, снискал пощады. Тогда бы, может, смог сохранить отношения с Чонгуком на ноте взаимного уважения, Тэхену бы не потребовалось рисковать жизнью, чтобы что-то доказать, а план бы не пошел по пизде. Но Чимин проебался по всем фронтам. Чимин разочаровал генерала и был разочарован сам в себе, особенно хорошо прочувствовав это лишь сейчас, когда уже поздно оправдываться, поздно лгать и хранить секреты. Солдату нужно было точно знать, что вылазка не станет для них всех последней. Что, оберегая Тэхена, Чимин не лишится возможности вызволить из подвала ребенка, вот уже месяц ожидающего его возвращения.       Чимин разрыдался. Унизительно и отвратительно позорно для солдата. Так, что взгляд Чонгука от неожиданности за секунду прояснился, а злоба, бурлящая внутри вулканом, рухнула куда-то в пятки, оставляя после себя лишь непрекращающийся звон в ушах.       — Он идет из-за меня, — солдат задыхался и уже не мог остановить ни слезы, ни признание, рвущееся из груди. — Выдумал себе, что сделает лучше. А я не могу так рисковать. Не могу... Понимаете? Мне нельзя отвлекаться. Иначе Минги... — ноги Чимина подкосились, и солдат едва не упал, но Чонгук вовремя опомнился и, крепко вцепившись в кожу, успел удержать того за плечи.       — Кто такой Минги? — говорить генералу удавалось с трудом. Злость окончательно покинула тело, а слабость, которую он совсем не привык видеть в Чимине, резала без ножа. Вызывала чувства на грани отвращения и безусловной жалости. Чувства, которые мужчина привык испытывать к себе.       — Наверху, — Чимин сделал глубокий вдох, стараясь совладать с эмоциями, и через усилие посмотрел Чонгуку в глаза. — Наверху меня ждет ребенок. Я пообещал, что заберу его, как только появится возможность. Я пообещал, — солдат вцепился в чужую ладонь, беззвучно умоляя о снисхождении и прося прощения за все сразу. — И не могу подвести. Он сидит в подвале уже месяц, и если меня убьют сегодня, то Минги... погибнет тоже.       Ну вот и все. Карты упали на стол, с позором обрушив вслед за собой и тщательно укрываемый от чужих глаз страх. Теперь Чимину казалось, что все окончательно доломалось. Увидев его истинное лицо и поняв, что за уверенным взглядом и наглым поведением скрывалось столько слабости, Чонгук наверняка уже никогда не сможет доверять. Притворство, над которым солдат так старался, чтобы заслужить уважение, подготовка, над которой трясся, чтобы быстрее оказаться допущенным в город — больше ничего не стоили. Все было зря. Чимин все испортил.       — Мне жаль, — прошептал юноша через силу. Слезы застилали глаза, и солдат не мог набраться смелости, чтобы посмотреть на Чонгука. Чимин чувствовал себя таким униженным, что хотелось провалиться сквозь землю. Таким отвратительно жалким, что хотелось самому себе зарядить по лицу, но сил не было. Все, что он мог, это трястись, чувствуя, как от слез тело окончательно перестает подчиняться.       Чимин ждал удара, ждал презрительно брошенного слова. Всего, что справедливо заслуживал. Но почему-то на лопатки опустилась ладонь, а за ней последовала вторая, и вскоре Чонгук сжимал чужое дрожащее тело в крепких объятиях, не позволяя даже шелохнуться. По спине толпой побежали мурашки.       «Не возненавидел, — осознанием пронеслось в голове. — Пожалел».       Чонгук не отстранился, пока тело, запертое в клетке его рук, не перестало содрогаться от рыданий. Пока последние слезы, обреченно выкатившиеся из глаз, не намочили ткань рубашки. Чимин, выпутываясь из хватки, отстранился и впервые посмотрел мягко и виновато, без присущей ему уверенности.       — Я не могу отказать Тэхену. Надеюсь, ты понимаешь, — Чонгук приободряюще улыбнулся. — Но и тебя отдавать на съедение я вообще-то не планировал. Поверь, ты далеко не самый противный из тех, кого я знаю. Да, Намджун? — генерал обернулся и встретился глазами с полковником, уже как несколько минут не наблюдающим ни за чем, кроме мыльной оперы, развернувшейся между двумя невыносимыми по своей натуре военными. Вопрос был, разумеется, исключительно риторическим, но про себя мужчина все равно на него ответил. Мин Юнги. Чонгук не мог иметь в виду никого, кроме него.       Через считанные секунды коридор заполнила очередность тяжелых шагов и громких разговоров. Солдаты, наконец закончившие завтрак, судя по эху, с минуты на минуту должны были оказаться рядом. Чонгук перевел взгляд на циферблат наручных часов, и его губы тут же исказила хитрая улыбка.       — Нет, — догадавшись в чем дело, Намджун разочарованно закатил глаза.       — Ты должен мне пачку сигарет, умник, — хохотнул Чонгук, с удовольствием распробывая чужое поражение. — Опоздали все до единого. И не ной даже! Стоило бы радоваться, что не уговорил меня повысить ставку до вискаря. Правда, Чимин?       Генерал обернулся. В груди впервые за долгое время непередаваемо приятно растекалась легкость. Мужчина даже подумал над тем, стоит ли наказывать опоздавших штрафной тренировкой. По итогу, конечно, пришел к тому, что стоит, чтобы не распоясывались. Но даже это решение было принято без раздражения. В голове все начинало вставать на свои места, и Чонгук радовался почти как мальчишка, пока смотрел в заплаканные глаза юноши, отстраненность и строгость которого наконец стали хоть чуть-чуть понятны. А Чимин смотрел на него в ответ с тем же облегчением и впервые благодарно улыбался.       — Мы все решим, — тихо, но уверенно пробормотал Чонгук, следом увесисто похлопав солдата по плечу. Через секунду в поле зрения показались все остальные участники предстоящей вылазки. — Только в следующий раз давай обойдемся без драм, интриг и расследований. Хорошо? — дождавшись чужого кивка, генерал отправился отчитывать опоздавших.       Широкая спина Чонгука больше не закрывала обзор на выход, и юноша наконец смог поймать пристальный взгляд полковника, в руках которого теперь лежала стопка жилетов. Чимин быстро сообразил, что от него хотят, и, прикрывая раскрасневшееся от слез лицо ладонью, торопливо направился к Намджуну.