Petrichor

      Нагроможденные полки оружейного склада тянулись вдоль стен. Завораживающая мощь автоматов, винтовок и пистолетов, удивительно скромно и почти беззащитно выглядящих в присутствии более габаритных собратьев, казалось, даже перешептывалась между собой — от мала до велика. Мощь, что еще недавно рассекала воздух и глотки чудовищ, теперь мирно и тихо вздыхала в темноте комнаты, засыпая на полках.       Из коридора, все еще лениво освещенного лампами, время от времени раздавались удары грубых ботинок об пол. Солдаты возвращались с очередной вылазки, громко переругиваясь между собой и хохоча. Так могли смеяться лишь люди, по воле судьбы сумевшие уберечь свою жизнь. Они думали, что смеялись друг другу в лицо, на деле — смеялись в лицо смерти, которая, как и прежде, пристально наблюдала за ними с растянутой на губах язвительной улыбкой. Быть может, уже точно знала, чья следующая вылазка закончится не облегченным ликованием, а щедро разливающейся по асфальту горячей кровью.       В отзвуках обуви мужчина, прятавшийся за одной из полок склада, искал тот самый знакомый шаг. Тяжелый, торопливый. И сердце бессовестно замирало, стоило хоть одному ботинку стукнуть знакомо, напомнить о солдате, которого Юнги ждал. Которого боялся однажды не узнать среди десятков шагов.       Еще год назад мужчина посмеялся бы, прознав о чувствах, теплящихся в груди полковника, что всегда казался далеким от сердечных метаний. Казался не обремененным и не способным испытывать интерес к чему-то кроме войны, опустившейся на его массивные плечи и занявшей рассудок уравнением. Намджун — это и есть война. Намджун — это пальба из винтовки, расчетливый взгляд, грубые руки, твердый шаг и строгость, сталью обрамляющая сердце.       Но все это глупым образом потеряло должное значение, стоило карим глазам, угловатым чертам худого тела и тонким губам, искажающимся то и дело в заносчивой насмешке, однажды пустить корни в чужое сердце. С этих самых пор и, Юнги чувствовал, до последнего вздоха, уравнение, казавшееся непоколебимым, стерлось из подсознания. Добровольно сменило облик.       Теперь Намджун — это Юнги. Намджун — его длинные и худые пальцы, его губы, самодовольная улыбка, неумение держать язык за зубами и тихие имена, произнесенные между столкновениями скучающих друг по другу губ.       Топот шагов в коридоре медленно рассеивался, затихал, оставляя мужчину наедине с биением бешено нуждающегося в чужих ласках сердца. Вскоре тонкая полоска тянущегося снаружи света померкла вместе с бормотаниями.       Юнги нетерпеливо считал секунды. Переживая, что они так и зациклятся, не найдя конца, так и не оборвутся скрежетом ключа в двери и знакомым до трепета «Ты здесь?», мужчина нервно дергал пуговицу на потрепанной временем рубашке.       Ожидание терзало нутро, царапаясь изнутри, обгладывая ребра и низ живота с такой скрупулезностью, что Юнги его ненавидел всем сердцем. Всем неугомонным, скучающим до слез сердцем. Мужчина бы выгрыз его зубами, если бы только мог. Обнажающие животный страх четыре камеры издевательски посылали в мозг сигналы о том, что Намджун не придет. О том, что Намджуна не слышно, потому что он не вернулся. Потому что погиб. Или забыл об их уговоре.       И непонятно, что оказалось бы больнее.       Наконец, на триста шестьдесят шестой секунде, послышалось шевеление. Юнги замер, сильнее вжавшись в угол самой дальней от двери полки, и, с силой жмурясь, отвернулся. Сердце сходило с ума, как и всегда, не зная, чья фигура застынет в проходе в следующий момент. Это мог быть Намджун. А мог быть Чонгук, также имеющий доступ на склад. И если с первым Юнги желал встретиться, то присутствие второго могло вновь поменять его жизнь. Куда хуже, чем в прошлый раз. Потому что Юнги не имел никакого права находиться здесь, как и не имел права давать Чонгуку зацепку о своей связи с единственным человеком, профессионализму которого генерал все еще изрядно доверял.       Ситуации нельзя было повториться. Юнги не мог позволить себе ранить любимого человека. Снова.       Дверь с еле слышимым скрипом отворилась. Послышались осторожные шаги. Вошедший молчал. Вероятно, оглядывался. Может, искал оружие. Может, искал Юнги. Шанс провала столько же велик, сколько и шанс вымученного ожиданием воссоединения.       — Юнги? — хрипотца знакомого голоса в момент усмирила глубинный страх. — Ты здесь? — продолжил голос с толикой расстройства, забеспокоившись. Сердце Юнги забилось громче и быстрее, руки сами потянулись к груди, умоляюще уговаривая бушующий орган не громыхать по ребрам с такой силой.       Мужчина незаметно вынырнул из своего укрытия, разглядывая силуэт Намджуна с такой дотошностью, будто в следующий момент обязывался сдавать экзамен по его едва различимым в темноте очертаниям. Будь это так, Юнги, несомненно, получил бы высший балл.       — Здесь, — прошептал он, словно все еще мог представить, как желанное до ломоты лицо видоизменяется, превращаясь в лицо генерала. И вся история, любовно выстроившаяся между мужчинами, в тот же момент заканчивается.       Юнги не видел, но услышал, как с губ Намджуна сорвался облегченный выдох, не претендующий на то, чтобы казаться менее трепетным, чем являлся на деле. Значит, никакого обмана зрения. Значит, в комнате действительно стоял тот, кого Юнги до судорожных покалываний в пальцах ждал.       Тяжелые шаги направились в его сторону. Мужчина, будто слышал их впервые, затрясся от волнения, нетерпеливо наблюдая, как расстояние между их телами стремительно сокращается, насыщая воздух электричеством.       Губы Намджуна замерли в нескольких сантиметрах от чужих, горячо выдыхая в ложбинку над приоткрытыми устами. Юнги так сильно хотел его поцеловать, смять губы в животном желании, требующем нежности и страсти. Но вместо этого раскинул руки по обе стороны, впиваясь ногтями в невесомую ткань хлопковой рубашки, заключил в объятия со всей силой, томящейся в его далеко не самом крепком теле. Ладони Намджуна тут же накрыли чужую спину следом, однако не вгрызлись с жадностью, окружили так нежно, что у мужчины по позвоночнику побежали мурашки.       — Так долго ждал? — хмыкнул умиленно голос полковника. — Я торопился. Правда. Только и успел, что снять бронежилет и проводить солдат до комнат. Больше ничего. Я торопился, — снова повторил Намджун, и надрыв нежности, такой знакомый и болезненно родной, окружил мужчину бесконечностью тоски.       — Как все прошло? — тихо спросил Юнги, вдыхая аромат кожи, и невесомо коснулся губами массивной шеи, по которой тут же пронесся взрывом табун мурашек.       — Без потерь, — сухо отметил Намджун. — Чонгук в хорошем настроении. Никто не накосячил.       Юнги хмыкнул в ответ, отмечая скуку проскользнувшую в чужом голосе, и поцеловал шею еще раз, задержавшись губами на ароматной коже подольше. Мужчине не нужно было спрашивать, чтобы понять, чем вызвана скука. Намджун терял интерес к войне, как только худые руки касались его тела. Как только затрагивали струны когда-то одинокой и сдержанной души.       — Чонгук в хорошем настроении? Это что-то новенькое, — игриво усмехнулся Юнги, и его бесстыдный, не слишком уважительный тон отпечатался на подкорке сознания, раз за разом разжигая в мужчине недопустимое озорство. И страх.       — Я не позволю ему навредить тебе, — не к месту заметил Намджун, но сердце Юнги все равно ухнуло куда-то в пятки, а ноги предательски затряслись от нежности, заключенной в эти слова.       — Я не позволю тебе вмешиваться, — серьезно ответил он. — Ты же знаешь. Мне падать некуда, тебе — все еще есть.       — Моя вина, — виновато пробормотал Намджун. — Если бы не я, ничего этого бы...       — Прекрати. Оно того стоило. Пусть лучше он будет ненавидеть меня, чем тебя, — заведенная за спину, рука Юнги крепко перехватила чужую, обрывая объятие. Мужчина поднес увесистую ладонь к губам и нежно, как мог только он, поцеловал каждую фалангу. Его взгляд, полный любви и жертвенности, обратился к Намджуну серьезнее обычного: — Ты нужен ему. Всегда был нужен. Не стоит что-то менять. Мы ведь уже обсуждали это сотни раз.       Взгляды, полные раздумий, отягощенные тайнами и сожалениями о событиях прошлого года, столкнулись в одинаковой, ничем не уступающей мольбе.       Намджун раз за разом возвращался в котлован того злосчастного дня, когда совершил ошибку. Когда, сосредоточившись на оберегании Юнги (в тот день впервые допущенного на вылазку), позволил себе отвлечься. Единственный раз. Но, как обычно и бывает, стоит лишь на секунду ослабить контроль, как этот же контроль больно ударит плетью по спине.       Так и произошло. Два таких же зеленых, как и Юнги, солдата за те жалкие пять минут, в которые Намджун не следил, успели отделиться. Их внимание привлекли очертания чудовищ, виднеющихся из разворованной витрины продуктового магазина. И, как самые наивные на свете люди, новички сочли, что их навыков достаточно, чтобы справиться с дюжиной особей, каждая из которых превосходила их и силой, и размерами минимум в два раза.       Разве Намджун мог предположить, что мужчины, еще не бывавшие на поле боя, могут позволить себе такую глупость? Разве же мог подумать, что им хватит наглости и безрассудства, чтобы без предупреждения покинуть группу?       Тем не менее и глупости, и наглости, и безрассудства им все же хватило. И, если бы не Чонгук, вовремя поспевший с другого конца улицы со своей частью отряда, на двух полудурках можно было поставить крест. Как и на всех остальных участниках вылазки, потому что двенадцать чудовищ, отужинав внутренностями пары солдат и лишь раздразнив аппетит, явно заинтересовались бы еще двадцатью, стоящими поодаль.       Чонгук, поймав обоих, долго распалялся гневом, упрекая и отчитывая, как они того, по правде, и заслуживали. Где это видано, чтобы зелень лезла на рожон вместо того, чтобы покорно плестись за спинами опытных солдат? Но злость Чонгука, разумеется, не могла утихнуть быстро, как и не могла не уличить в безответственности главного виновника произошедшего.       Генерал впервые кричал на Намджуна. Не журил, не язвил, а кричал так, что у того от стыда под ногами разверзалась земля. Крыл матом, не скромничая в выражениях, до пятого колена словесно награждая всех его предков умственными отклонениями. Намджун молча выслушивал, ожидая, когда напалм праведного гнева иссякнет, а ругательства, знакомые Чонгуку, закончатся хотя бы на одном языке. Но дождаться не успел. Юнги, чью гордость такая брань оскорбляла еще сильнее, вмешался.       Злые слова солдата обиженно ударили генерала. Сначала один раз, потом второй, желая защитить дорогого сердцу человека. Но Юнги, как и Чонгук, никогда не отличался умением вовремя останавливаться.       — Как ваша жена, наверное, радуется, что больше не приходится выносить эти вопли! — последнее, что сорвалось с губ Юнги и образовало смердящую неизмеримым гневом тишину. Чонгук замолк. Долгую минуту он смотрел на солдата с ненавистью, затем, в два шага преодолев расстояние между ними, с размаху ударил кулаком в челюсть.       Юнги, поздно соображая, что именно ляпнул, рухнул на землю. От силы удара, по ощущениям, трескался череп. Солдат озирался в поисках хоть одного участливого взгляда, но все как один ошарашенно смотрели не на Чонгука. А на него.       Генерал брезгливо размял руку, костяшки кровили, но не беспокоили его и на процент от того, как больно проехались чужие слова по гниющей ране его сердца. Такое бы Чонгук простить не смог. Никому.       — С этого дня, чтобы я тебя не видел. Ни на вылазках, ни на обучении, ни даже на обедах. Позволяешь себе грязь, так и будь ей, — генерал перевел строгий взгляд на Намджуна. Медовые глаза больше не беспокоил его проступок, вся ненависть сконцентрировалась на одном, излишне болтливом Юнги. Чонгук повторил: — Чтобы я его не видел. Придумай любую работу, даже самую грязную. Но чтоб этот сучий рот больше не открывался в мою сторону. Ты меня понял?       Намджун кивнул, все еще не решаясь посмотреть на Юнги, всхлипывающего за спиной. Жестокость его слов поразила мужчину не меньше, чем генерала, и в то же время казалась призрачной. Нереальной. Разве солдат, питающий к нему столь нежные чувства, мог так искренне и злобно проехаться танком по чужим? Ни тогда, отслеживая удаляющуюся спину Чонгука, все еще пышущего яростью, ни спустя полгода, замечая, как генерал, завидев худую спину в коридоре, напрягает кулаки, Намджун не мог дать себе ответ на злосчастный вопрос. Кем же был Юнги? Мужчиной, ласковым с ним каждую секунду проведенного вместе времени, или безжалостным чудовищем, гнев которого однажды может так же больно задеть и его самого, его любящее сердце?       Юнги, сколько бы Намджун ни заводил с ним диалога, клялся, что не хотел говорить того, что по итогу сорвалось с губ. Хотел лишь переключить чужой гнев, заострить внимание на себе вместо того, чтобы видеть как болючие слова укалывают Намджуна. Но, как бы то ни было, полковник не мог с этим смириться. Хотел убедить Юнги пойти на примирение. Хотел образумить, пускай даже это стоило ему гордости обоих. Но все убеждения разбивались об очевидное: «Неужели ты вправду думаешь, что он когда-то сможет мне простить такую жестокость?»       И Намджун замолкал. Потому что Чонгук не смог бы. Как не смог бы простить подобное ни один человек в здравом уме, любящий свою семью, скорбящий по ней и днями, и ночами. И постепенно вопросы перестали задаваться, спрятавшись за ничуть не облегчающим ситуацию оправданием: «Так было нужно, чтобы уберечь тебя». Полковник хотел в него верить. А Юнги с тех пор почти не думал о произошедшем. Ему было плевать, что попытка спасти чужую задницу привела к потере места в отряде. Пускай. Об этом он жалел в последнюю очередь. Главное, что Намджун в порядке, главное, что не пострадал. Главное, что по-прежнему находился рядом, позволял задыхаться под весом своего тела и наслаждаться поцелуями, терзающими мякоть губ. Самое важное осталось при нем — все остальное не имело значения. И сейчас требовалось лишь сохранить это. Не позволить Чонгуку узнать о силе связи, разбудившей такую жестокость, и догадаться об истинной причине того, почему Намджун время от времени пропадает ночами.       За одну только возможность видеть мужчину Юнги пожертвовал бы всем. Большего он просить не мог. Не хотел. И Намджун силился сдерживать пыл, как и желание справедливого наказания для себя, лишь для того, чтобы его не расстраивать. Чтобы не заставлять думать о возможной разлуке и переживать ее, если Чонгук сочтет нужным разделить их по разным убежищам.       Был Юнги плохим человеком, или был человеком несдержанным — Намджун все-таки его любил. И, к своему ужасу, с течением времени понял, что ни один исход и ни одно душевное ранение не способно будет прервать эту связь, позволить кропотливо заштопанным дырам вновь растянуться и расползтись до костей... Нет, невозможно. Никогда.       — Золото, — обеспокоенный голос Юнги вырвал из болота растекающихся по нутру противоречий, ломая стальную преграду воспоминаний. Это беззащитное «золото» лишало мужчину разума. — Тебе, правда, не нужно об этом думать, — прозвучал голос серьезнее. Полковник виновато улыбнулся, желая оспорить, но, боясь потратить одну из их и без того нечастых встреч на пререкания, сдержанно промолчал.       Целовать Юнги хотелось больше, чем с ним ссориться. И, кажется, Юнги думал так же, потому что, как только взгляд Намджуна окончательно прояснился, кончиками пальцев подцепил его напряженный подбородок, легко и ласково умоляя наклонить голову ниже. Но мужчина отчего-то не послушался, и тогда, слегка недовольно фыркнув, Юнги привстал на носочки, оставляя на чужих губах короткое, липкое и такое сладкое прикосновение, прежде чем его пятки снова коснулись пола.       Полковник невольно залюбовался блеском любимых влажных глаз, в которых насчитал без малого сотню терзающих душу чувств. Среди них были и ломающая густоту ресниц нежность, и несмелая горечь страсти, оседающей на языке, и такой искренний, почти первобытный страх. Юнги смотрел на него так всегда. С каждой новой встречей, с каждым новым единением душ и тел все больше боясь потерять.       — Что же ты, — ласково пробормотал Намджун и, изнывая от трепета клубящегося в сердце, заправил черную прядку Юнги за ухо. Почти как кот, мужчина подался вперед от прикосновения, умоляя об еще одном, и его послушались. Намджун вновь провел по тонкой кожице за ухом, запуская по ней ураган мурашек.       Юнги судорожно вздохнул. Где-то внутри, между грудной клеткой и низом живота, даже от самого невинного прикосновения плавились органы. Пальцы невесомо одолевала дрожь.       — Я скучал, — пролепетал он слабым из-за охватывающих чувств голосом. — Я так сильно по тебе скучал.       — Знаю, — Намджун болезненно улыбнулся. — Потому что скучал не меньше.       Властные губы накрыли чужие, тонкие и подрагивающие, с неизмеримой нежностью. Юнги казалось, что никто, кроме Намджуна, не способен так целовать.       Одинаково требовательно, одинаково бережно, будто боясь сломать, мужчина коснулся острого подбородка, притягивая Юнги ближе. Тот снова поднялся на носочки, выискивая ладонями опору в крепостях сильных рук, и позволил горячему языку наполнить рот, тут же почувствовав, как сердце от радости оживилось, будто музыкальная шкатулка, должная теперь проиграть животрепещущую мелодию.       С губ Юнги сорвался и утонул на чужих устах первый несмелый стон, мужчина притянул его ближе, сталкивая напряженные животы, и собственнически положил руку на округлые бедра, прячущиеся под плотной тканью брюк. Стоило огромных усилий, чтобы не сорвать их с треском, не украсть с жаждущего прикосновений тела первый нетерпеливый толчок в свою сторону.       — Ты такой красивый, — раздалось в темноте. От приятных слов Юнги задрожал, упрямо вцепившись в сильные руки мужчины, будто боялся, что они ускользнут от него призрачным видением.       Намджун нетерпеливо облизнул губы, прерывая поцелуй, который своей невинностью держался на одном честном слове. Его взгляд, голодный и обжигающий, скользнул по чужим встопорщившимся брюкам, и Юнги, по обыкновению, смущенно пробубнил что-то нескладное.       — Повтори, — потребовал полковник, вновь приподнимая чужой подбородок. Карие глаза посмотрели на него с нескрываемым желанием, но все еще невыносимой, терзающей низ живота скромностью.       Такого Юнги мужчина любил. Пылающего от переполняющих чувств, наэлектризованного стыдливой страстью, дрожащего от нетерпения, но все еще такого крошечного и беззащитного, что внутри все органы затягивались в тугой канатный узел.       — Поцелуй, — Юнги снова стушевался, опуская подбородок, больше не удерживаемый сильной рукой. Его тонкие пальцы скользнули по рубашке, отодвигая ворот в сторону и обнажая ладью острой ключицы. — Пожалуйста. Здесь.       Полковник хищно улыбнулся. Уединение с Юнги всегда было таким, похожим на погоню льва за безумной антилопой, то и дело дразняще мелькающей аппетитными боками перед глазами. Антилопой, что сама хочет быть опробованной на вкус, но, боясь осуждения сородичей, стесняется напрямую сообщать о своих нелепых желаниях.       Намджун послушно коснулся губами обнаженной ключицы, не сумел удержаться и так же нежно поцеловал подрагивающие пальцы, все еще придерживающие ткань рубашки. Юнги тут же прошибло мурашками. Стройное тело вздрогнуло, изнывая от желания, потянулось навстречу, умоляя об еще одном поцелуе. Мужчина исполнил и эту просьбу, на этот раз обнажая язык навстречу выпирающей косточке.       Лев любил свою антилопу. С той нежностью, за которую другие особи в прайде его давно бы засмеяли. Но хищнику было проще пребывать в изгнании, чем добровольно лишиться карих, смущенных и голодных в то же время глаз. Не по-травоядному голодных.       — Золото, — прожурчал томно голос, повторяя ласкательное, каким прежде называл мужчину только Юнги. В его обличающих чувства нотах бурлила изнывающая желанием хрипотца. — Как ты можешь быть таким? Я не могу этого выносить, — Намджун прильнул ближе, теперь их безумные сердца бились почти вплотную друг к другу.       Юнги не ответил, несмело подался бедрами вперед, ткани плотных брюк соприкоснулись, и даже через них Намджун почувствовал, как сильно горит его тело. Одарив мокрую от губ и языка ключицу еще одним мажущим поцелуем, мужчина нетерпеливо накрыл рукой чужой пах, проводя рукой так аккуратно не потому, что напряженный от ожидания Юнги мог слишком громко вскрикнуть, а потому что побоялся, как бы его тело, столь разморенное от ласк, обессиленно ни рухнуло под ноги.       Колени Юнги предательски задрожали от нежных прикосновений ладоней, чья сила и настойчивость ощущалась сквозь ткань особенно зачаровывающе. Ладони по обе стороны стремительно вцепились в полку, на которой, потревоженные столь резким движением, тут же столкнулись винтовки.       Намджун продолжал свою медленную пытку, пока мозг Юнги не перестал сопротивляться, пока стыд, окрашивающий его щеки алым, не был похоронен под звонким стоном и судорожным выдохом.       — Сними, — попросил Юнги умоляюще, и в его прерывистом дыхании Намджун обнаружил смысл жизни. Больше стеснению между ними не было места. Мужчина послушался, подцепил верхнюю пуговицу, от чего у Юнги перед глазами поплыли звезды, и, тихо расстегнув молнию, стянул чужие брюки до колен. Налившийся кровью член маняще выскользнул наружу, дразня воображение.       — Подними ноги, золото, — не привыкший слышать такое обращение, Юнги вновь зарделся. Полковник, согнувшись, придерживал его голени, пока мужчина послушно переступал через брюки. — Другое дело, — восхищение при виде кожи, даже в темноте поражающей своей белизной, не могло удержаться в мыслях. — Такой красивый.       Колени Юнги покрывали еще не успевшие рассосаться синяки. Они выделялись своей желтизной, но Намджун, зная о причинах их появления, находил эти болезненные пятна невероятно красивыми. Меньшая жертва, какую они могли принести за прошлую оглушающую ночь любви.       На коленях полковника сияли такие же обличающие отметины, все еще скрытые тканью брюк.       — Повернись, — пробормотал мужчина, с жадностью разглядывая дрожащий от предвкушения низ живота и крепко стоящий член, выглядывающий из-под рубашки напитанным кровью бутоном. О том, как хотелось накрыть этот бутон губами, бесстыдно слизав капельку предэякулята, Намджун предусмотрительно промолчал.       Юнги развернулся. Ружья и пистолеты уставились на его румяное лицо с почти человеческим интересом. За спиной послышалось шевеление, и вскоре тяжелое дыхание коснулось покрывшихся гусиной кожи ягодиц. Вслед за ним, такие же обжигающие губы поцеловали родинки на обеих половинках, зная точно, где каждая находится. Намджун любил эти родинки не меньше, чем любил Юнги.       — Осторожнее, — кратко предупредил мужчина, напомнив о том, как в прошлый раз чужие руки едва не обрушили половину пистолетов на пол. — Нам нельзя шуметь, — Юнги услышал, но промолчал, виновато поджав губы. Последнее, что его волновало сейчас, — скучающее на полках оружие.       Ладони полковника ласково изучали гладь пухлых бедер. Несмотря на худобу рук и живота, ноги и ягодицы мужчины были притягательно мягкими и округлыми. Их не хотелось отпускать, не хотелось быть грубым, сжимать руками до боли, оставляя синяки. Эта кожа заслуживала бережности, заслуживала, чтобы ее лелеяли и ограняли любовью, как самый дорогостоящий бриллиант.       Намджун опустился на колени, раздвинул пухлые ягодицы и погрузил язык внутрь. Юнги сумел сдержать рвущийся наружу стон, но скрип крепко стиснутых зубов все-таки взрезал тишину комнаты. Мужчина довольно улыбнулся, утопая языком в сжимающемся от стимуляции входе, с жадностью придерживая аппетитные половинки. Вылизывание Юнги, однажды ставшее традицией, рисковало закрепиться одним из самых приятных ощущений в жизни.       То, каким беззащитным и вместе с тем требовательным мужчина становился, когда чужой язык утопал в нем до основания и дразняще ударялся о стенки, сводило Намджуна с ума, заставляя желать большего каждый раз, когда голос Юнги срывался хныканьем, а бедра умоляюще насаживались сильнее. Мучительное для обоих, томное удовольствие расползалось по оружейной комнате самым понятным из существующих запахом любви, несдержанными стонами, отражалось движениями нетерпеливых бедер, просящих большего.       — Хочу тебя внутри, — прошептал Юнги, и мужчина не смог больше сопротивляться. Собственный член уже больно упирался в ширинку брюк, изнывая от желания окунуться в тепло чужих бедер, и с каждой секундой все больше угрожающе наливался кровью, выделяя капельки предэякулята.       Намджун поднялся с колен, каблуки ботинок глухо ударились об пол, следом несдержанно взвизгнула молния. Юнги обернулся через плечо, с удовольствием подмечая крепкое достоинство, и не смог отвести взгляда, пока головка члена не скользнула внутрь, приятно наполнив нутро вяжущей жидкостью и диаметром обжигающе горячего от желания члена.       Полковник нетерпеливо толкнулся внутрь, утопая в податливом входе лишь на половину длины. Его крепкие руки нежно придерживали чужие ягодицы, оттягивая кожу в стороны для лучшего вида.       Заниматься любовью с Юнги было почти как летать в космос, зная точно, что после него мир никогда не станет прежним. Никогда больше не будет выглядеть очаровывающе. Все, что было до Юнги, все, что было без него, навечно теряло краски, превращаясь в серое, невзрачное пятно в глубинах памяти.       Ничего не казалось больше красивым. Ни одна женщина и ни один мужчина, какими бы искусителями они ни были, не могли дать полковнику того, что он получал с Юнги. Никакое тело не могло быть желаннее его, никакие губы не могли быть слаще. И сколько бы стонов мужчина не срывал с чужих губ, каждый из них казался красивее предыдущего.       Намджун вошел на полную длину. Пылающие стенки послушно приняли его, подчиняясь, узнавая хозяина. Мужчина довольно улыбнулся, наблюдая за тем, как Юнги жадно подается ему навстречу, как, сжимая до боли полки, прогибается в пояснице, как рваное дыхание, покидающее его рот, превращается в обрывистые стоны.       Юнги все еще старался сдерживаться изо всех сил, боясь быть слишком громким, но теперь Намджуну этих скромных мычаний становилось мало. С кареглазым мужчиной он жадничал. Всегда.       Под разочарованный стон полковник вытащил член и с почти животным, утробным рычанием развернул Юнги к себе лицом. Его хотелось целовать, хотелось видеть его лицо и дрожащие ресницы, алые щеки. Без этого вида их связь становилась незаконченной, обрывистой, неумелой.       Намджун подсадил мужчину на одну из полок. На секунду его мокрые от предэякулята и пота ягодицы соприкоснулись с холодным металлом оружия. Юнги завозился, заныл, требуя продолжения, верхняя полка впивалась ему в плечи, заставляя выгибаться до боли в спине.       — Обхвати шею, — Намджун подошел ближе, чтобы мужчине было удобнее облокотиться на него руками. И когда худые локти коснулись напряженных мышц плеч, такие же крепкие пальцы полковника, подхватив чужие бедра, выверенным движением сблизили их животы. Юнги догадливо обвил ногами чужую спину.       Награждая нежными поцелуями, языки в которых ежесекундно схлестывались с жадностью, Намджун аккуратно насадил Юнги на член. То и дело приподнимая чужие бедра, на этот раз он вбивался в горячее нутро с остервенением голодного зверя. Мышцы его пресса и ягодиц ходили ходуном, член погружался в растянутый вход, все сильнее ударяясь головкой о простату. Юнги взвизгивал в губы и впивался ногтями в чужую спину, оставляя на коже следы прерывистых от силы толчков царапин.       Это сводило с ума, заставляло желать только сильнее, обновляло растраченные силы и вновь запускало механизм похоти, шипящей лавой на коже, обжигающей лобковые кости.       Намджун задыхался в любимые губы. Воздух циркулировал между ними, связанными поцелуями, горячим облаком, то и дело срываясь стонами, передающимися из уст в уста самой искренней и праведной молитвой. Тела, готовые вот-вот спустить с поводов оргазмы, затряслись.       Юнги, елозя на члене, почти плакал, пытаясь уйти от ломающей изнутри стимуляции. Полковник не пустил, насадил сильнее, последние пять раз особенно глубоко наполняя нутро мужчины, чьи ноги сводило судорогами. Юнги громко вскрикнул. Оргазм настиг его, пока Намджун утешающе целовал уголки губ и шептал в них бесконечно повторяющееся: «Ты такой красивый».       Юнги обмяк, его дрожащие ноги с трудом удерживались на чужой спине, и Намджун, глядя за ним, таким изморенным и изнеженным, излился следом, жадно задерживаясь внутри и наполняя нутро запахом собственного удовольствия. Юнги вновь заерзал на члене, будто надеясь впитать стенками входа как можно больше вязкой жидкости. Его губы горели, веки с трудом устало приоткрывались. Мужчина все силился что-то сказать, но никак не получалось. И потому он просто прижался к чужой груди, со всей силой, что в нем оставалась, заключив Намджуна в объятия.       — Я тоже тебя люблю, — улыбнулся полковник, нежно целуя чужой взмокший висок. — Больше всего на свете.       В темноте комнаты, напитавшейся запахом любви, автоматы, винтовки и даже крошечные пистолеты стыдливо зарделись от такой искренности. А Юнги улыбался, впитывая запах шеи любимого человека и, сам того не ведая, засыпал, зная, что Намджун, что бы ни случилось, вернет его в комнату под лестницей, укроет обессиленное тело одеялом и нежно поцелует перед тем, как уйти, запустив между ними новый таймер ожидания. Которое, каким бы мучительным ни было, всегда стоило того, чтобы его преодолевать.