Petrichor

      Чимин сидел в импровизированной кухне за таким же импровизированным столом, состоящим из пары высоких деревянных ящиков и кривой доски из опилок, которые ненароком постоянно цеплялись за рукава замызганной футболки. В ладонях ютилась облезлая, давно потерявшая свой прежний нарядный вид, кружка с Микки Маусом, на глубине которой, помимо закрепленных годами разводов от чая, плавали остатки заварки. С потолка свисала еле заметная лампочка, играющая с юношей в «жмурки» своими сбивающимися с темпа перемигиваниями, от неожиданности которых сердце то и дело предательски трусливо замирало.       В полутьме такой же бетонной комнаты, как и все остальные, и находясь в объятиях одиночества, Чимину наконец удавалось наладить беспорядок в мыслях и, абстрагировавшись от вечной спешки и несмолкаемых голосов солдат, выдохнуть. Исключая те моменты, когда лампочка гасла, сбивая с толку и напоминая о реальности.       Небо, которое Чимин не видел две недели с тех самых пор, как попал на распределение, в течение пары часов должна была укрыть в своей беспроглядной пасти темнота. А это значило, что куда менее метафоричные пасти скоро снова приступят к голодным завываниям.       В бомбоубежище дни текли извечно одинаково. Утром на кухне гремели банки с консервами, подсчитываемые ровно по количеству претендующих на них ртов (в особо хорошие дни к приевшейся кильке добавлялся отваренный картофель или гречка). Днем, пока твари еще не были слишком опасными и бродили наверху полуслепыми пятнами, Намджун выводил их в когда-то наспех пристроенное к бомбоубежищу ограждение, со всех сторон обнесенное шестиметровым забором. Сверху солдат от непрошенных гостей укрывал железный настил. Впрочем, бояться тварей днем считалось моветоном. А еще большим позором казалось трястись от каждого шороха, когда рядом всегда находился полковник, обладающий не только изумительным слухом, но и автоматом.       Поставленный в три ряда, каждый из которых разделял метр, забор был весь испещрен дырами. Какие-то принадлежали оружию, какие-то любопытные твари прогрызали ночами. Самые сильные особи врезались в забор с разбега, сминая его с такой же легкостью, с какой Чимин мог смять фантик от конфеты. Впрочем, длилось это недолго. Попеременно сменяемые на посту солдаты всаживали в них, не скупясь, патроны до тех пор, пока буйное поведение не прекращалось, а чудовище по ту сторону, издав последний хрип, не замолкало. Чаще всего удар приходился на внешнюю стену, до критически опасных точек твари не успевали добраться. Солдаты были достаточно подготовлены, чтобы открыть огонь при первом же недобром толчке или шевелении.       Однажды Чимину даже было разрешено принять пост на целый час, что для новобранца здесь считалось большой честью и доверием. Юноша гордился этим сколько мог, пока, спускаясь с крыши, не заметил Намджуна, как оказалось, контролирующего весь час снизу. Все-таки доверие в нынешних реалиях было вещью сложной. Но Чимин не жаловался. Безопасность, которую солдаты обретали за стенами убежища, стоила того, чтобы в тебе иногда сомневались.       Уроки по стрельбе (и иногда холодному оружию) днем плавно перетекали в вечерние занятия по теории. Намджун старался, как мог, привлекая внимание подопечных, и под конец второго часа его язык начинал ощутимо заплетаться. Именно из его речей Чимин впервые узнал, что чудовища не всесильны, и облегченно выдохнул.       — Запомните, как имя матери, бороться с тварью днем — совершенно не то же самое, что ночью. Днем они ослаблены и плохо видят. Это нам на руку! Почти как драться со слепой кошкой, которая, разумеется, исцарапает вам лицо, но лишь интуитивно. Не зная, куда целиться. Ночью же, поверьте, тварь сможет продумать каждый шаг. И то, что она придумает, — вам явно не понравится.       Всполохами воспоминаний в такие моменты у Чимина в голове оживали картинки двухгодовалой давности. Кровавые и пугающие, застывали в мыслях и не давали проходу другим, более рациональным, более полезным. И только тогда, находясь среди таких же взволнованных лиц, он вспоминал себя прежнего. Наивного студента, зацикленного на учебе и дурном отношении своего бывшего, не знающего и не предполагающего даже, что в этом мире могут существовать вещи дурнее чьих-то измен, страшнее выматывающей учебы и брани Хосока.       Как же так случилось? Что мир, казавшийся ранее таким сложным и непредсказуемым, на деле именно тогда был самым понятным и простым. Сейчас же, когда существование тварей не подвергалось никакому сомнению, Чимин скучал по тем, на первый взгляд нерешаемым, проблемам, утонувшим в его студенчестве. И все, что теперь оставалось, — принять и жить в соответствии с реалиями. Навсегда стереть из памяти прошлое, забыть, как сладкий сон, такую далекую и беспечную до безобразия жизнь.       Ноги, привыкшие к тренировкам, больше не ныли, мыслительные процессы уже давно не вертелись вокруг любовных интриг, сердце, как бы сильно ни хотелось этого признавать, за два года крысиной жизни в подвалах, уже не понимало, каково это — бояться смерти. Но все еще продолжало страшиться будущего.       Чимин не слышал, как скрипнула дверь, и потому не дернулся, продолжая все так же тупо смотреть в стену, разбирая по косточкам реалии следующих лет. Чонгук, однако, не посчитал чужую задумчивость достаточной причиной, чтобы оставлять юношу в покое.       — А я-то думаю, где наш орел, — усмехнувшись, пробубнил генерал и, не заметив никакого внимания в свою сторону, прокашлялся. — Солдаты ужинают не здесь, знаешь же?       Чимин перевел на него недобрый взгляд, полный нежелания поддерживать диалог, но Чонгук прочитал его по-своему.       — Достают тебя, да?       — Разве есть повод? — брови юноши удивленно поползли вверх.       — Ну как же! А-то ты не знаешь? — Чимин сдержанно промолчал, вопросительно уставившись на мужчину. — Вот же как интересно... Получается, все гадкие россказни здесь доходят лишь до меня?       Чимину не было интересно, по большей части было даже наплевать. Дурацкая мигающая лампочка вызывала в нем большую обеспокоенность, нежели чьи-то злые языки. Однако Чонгук не намеревался уходить. Усевшись на табурет напротив, генерал выжидающе смотрел, выискивая в пустых глазах заветную толику интереса. Но не находил.       — Не думал, что вас могут интересовать сплетни, — буркнул себе под нос Чимин и направил твердый взгляд мужчине прямо в душу.       — Меня и не интересуют, — генерала задело, было видно, но по понятным ему одному причинам, Чонгук об этом не сказал. — Интересует лишь то, как ты на них реагируешь. И, судя по тому, что ты сидишь здесь один, сбежав от остальных... никакие слухи не нужны, чтобы вас разобщить.       — Генерал, — Чимин утомленно вздохнул, наблюдая за прилипшими к стенкам кружки чаинками. На показательную вежливость совсем не было сил. — Я жил в окружении сотен людей последние два года. И, пускай теперь вновь связан по рукам и ногам обязанностью проводить с десятками солдат большую часть времени, я хочу оставить один час. Всего один, не больше... для того, чтобы побыть одному. Вы, правда, собираетесь искать в этом двойные смыслы?       Чонгук не ответил. Задумался. Кадык его недовольно шелохнулся, то ли из-за тона, которым были произнесены слова юноши, то ли из-за сомнения в правильности собственной попытки лезть в чужие дела. Мужчина прокашлялся, думая выиграть время на раздумья, но в голову упорно ничего не лезло. Наглость, изначально принятая генералом за добрый знак, уже не казалась такой привлекательной, а располагающая к себе гордость перетекла в раздражающее самодовольство.       — Я благодарен за то, что вы отметили мой потенциал, — продолжил Чимин, когда растерянность на лице Чонгука стала слишком очевидной. — Но я прошу вас. Не ищите во мне друга и того, кто бы мог разбавить вашу скуку. Я не для этого здесь. Совсем не для этого, генерал.       Чонгук с трудом сдержал желание оправдаться. Разве был он так надоедлив, чтобы мальчишка, еще недавно казавшийся продолжением его личности, разглядел в его внимании назойливость? Или панибратство? Присутствуй в этой нелепой комнатушке Намджун, уже осек бы Чимина, упрекнув в грубости к вышестоящему лицу, и тогда генерал бы, подтверждая чужие слова, усмехнулся. Но Намджуна здесь не было, и все, что Чонгук бы высказал любому из солдат, отчего-то застряло в глотке, не решаясь быть озвученным, когда дело касалось Чимина.       Чонгук отличался своим неравнодушием к поспешным выводам, но признать, что самый желанный вывод из всех оказался неверным, не больше чем тончайшей оболочкой его собственных надежд, не было сил. Разочарование неприятно укололо разум.       — Я думал, что мы похожи, — проговорил мужчина, собираясь встать. Этот идиотский диалог вычерпал из него все дружелюбие.       — Мы похожи, — не думая ни секунды отозвался Чимин. — В том, что вы, как и я, предпочитаете не открывать свою душу перед первыми встречными. Только неясно... отчего презираете это во мне?       — Презираю? — Чонгук задумчиво прожевал свежее в стенах этой комнаты, но вместе с тем такое гнилое слово. Чужое отношение начинало не на шутку злить. — Да что ты знаешь о презрении?       — Достаточно, сэр, чтобы увидеть, как вас оскорбило мое желание не связываться с вами. Вы думаете, раз мы похожи, то непременно должны стать друзьями? Вы сами принесли мне слухи. Сами выразили обеспокоенность, что они на меня повлияют не лучшим образом. Но отчего-то, что мне совершенно не понятно, пришли поговорить о жизни и о моих тревогах? Как непредусмотрительно с вашей стороны, генерал. Хотите, чтобы я был близок с отрядом, но при этом ищете сближения со мной. И не замечаете противоречий. Я прав? Не замечаете?       Чонгук напрягся, наблюдая за взглядом чужих глаз, эмоция, плескавшаяся в которых, была для него так же непонятна, как китайские иероглифы. Чимин говорил с ним на корейском языке, но почему-то звучал этот язык совсем иначе. Неприятно, грубо и вместе с тем опасливо.       Подбородок юноши подрагивал, выдавая еле уловимый страх перед чужой реакцией, но он ее ждал с таким нетерпением, будто, опрокинь Чонгук свою злобу, в жизни Чимина бы что-то кардинально и навсегда поменялось. И от этого становилось еще больше не по себе. Что должно быть в голове у щенка, чтобы кусать руку, которая его кормит?       Наэлектризованные ожиданием тела не сразу заметили шаги, раздающиеся из коридора, и как лязгнула железная дверь, запуская в крошечную комнатушку еще одного свидетеля их перепалки. Чимин не нашел необходимости взглянуть вошедшему в глаза и передал все свое внимание, раздражающим своей безмятежностью, остаткам чая. Кто бы ни пришел, он — за Чонгуком.       — Сэр, Намджун ожидает в вашем кабинете уже полчаса. Вы подойдете? — голос показался юноше отдаленно знакомым.       — Скажи, что я буду через двадцать минут, — Чонгук не сводил глаз с чужой макушки, опущенной так низко к кружке, будто Чимин надеялся сжаться до ее размеров и слиться в одно целое.       — Прошу прощения, но...       — Я сейчас занят, Тэхен. Но я подойду. Скажи Намджуну, что необязательно ждать меня. Пусть покурит, набьет брюхо, что угодно. Просто дайте мне время.       Чимин ощутил то, как недовольный взгляд вошедшего юркнул в сторону, оценивая обстановку. Юноша даже не сомневался в том, что так называемому Тэхену обработать происходящее между ними с генералом покажется задачей весьма затруднительной. А Чонгук тем временем молчал, и его взгляд, тяжелый и придавливающий к полу, неимоверно раздражал. Двадцать минут? Что он, черт побери, собирался обсуждать с Чимином еще двадцать минут?       — Сэр... — вновь несмело начал Тэхен. И Чимин не выдержал. В этой комнате, спрятавшись от чужих разговоров и внимания, он надеялся побыть один. К чему же это привело? К тому, что теперь два мужчины занимают его время и тратят нервы.       — Мы уже закончили, — солдат поднял голову и твердо уставился на Чонгука, во взгляде которого дрожало очевидное раздражение, сначала приоткрытое неприступностью Чимина, а теперь распаленное надоедливостью Тэхена. Беглый взгляд юноши, не удержавшись, заинтересованно скользнул на вошедшего, и уже готов был упасть обратно, вниз, когда чужие глаза шокировано округлились.       Тэхен посмотрел на него так, будто увидел призрака. И что-то в этом взгляде пугало, нещадно рвало швы глубоких ран. Тэхен посмотрел так, что Чимин на секунду и правда задумался, может ли быть мертв. Но то был не страх. То была радость, смешанная с отчаянием и болью утраты, которым юноша никак не мог найти объяснения, пока чужие губы не исказила искренняя, непередаваемо чистая тень улыбки. Ужасно знакомая. Ужасно пьяная.       — Ты жив, — полушепотом сорвалось с губ Тэхена прежде, чем он успел себя остановить. Невероятное облегчение отразилось на лице мужчины, а голос, еще минуту назад лишенный всяких чувств, наполнился нежностью до краев.       Что-то в памяти звонко разбилось, обнажая чудовищное событие майской ночи. Чимин, к своему ужасу, нашел в глазах напротив осколки розовых очков, поранивших в тот день с особой жестокостью, разглядел потерявшуюся в хрусталиках глаз жажду, но, к сожалению, не мог ответить на нежность чем-то кроме печали.       Тэхен. Так вот, как звали мужчину, окружившего Чимина лаской и обожанием за пару часов до момента, когда их прежние жизни навечно застыли в капсуле времени, а жуткая реальность накрыла с головой.       Тэхен, не стыдясь, пожирал чужие черты взглядом. Юноша выглядел иначе. Сильно осунувшееся лицо, уставший вид, ярко выраженные мешки под глазами из-за чуткого сна. Черные волосы, когда-то очаровавшие своим огненно-рыжим блеском и отпущенные до плеч, теперь были заметно короче подстрижены. Но глаза. Тэхен, несмотря на все изменения в чужом теле, не мог не узнать. Изумрудные, они ни раз снились ему ночами.       Страшный секрет мужчины, единственный секрет, отдающий болью в самое сердце, оказался жив. Спустя два года никак не прекращающихся всполохов воспоминаний сидел прямо перед ним. И смотрел так, будто увидел смерть.       Чонгук недоумевающе переводил взгляд от Тэхена к Чимину. Прежнее раздражение генерала отошло на второй план, сменившись встревоженным непониманием.       — Вы знакомы? — задал он вопрос беззлобно, но как-то слишком недоверчиво.       — Были. Недолго, — прошелестел Чимин.       Чонгук впервые видел его таким слабым. По-детски слабым и открытым, как книга, жаждущая, чтобы ее прочитали, но вместе с тем колкость зеленых глаз намекала — не все так просто, дышала в лицо разъяренным зверем. Генерал не понимал ни как реагировать, ни как расценивать разряд тока, разрастающийся между ними неподатливым ураганом.       — Недолго, — повторил Тэхен зачарованно. — Но я тебя искал.       Было заметно, как Чимину не нравится такая откровенность. Он весь напрягся, зло уставившись на Чонгука, наблюдающего за ним и будто уличающего в слабости. Последнее, чего юноша хотел — быть слабым перед генералом после напряженного разговора. Если солдаты в отряде говорили правду, Чонгук презирал слабых не меньше чудовищ.       — Ничего сверхсекретного. Просто один раз выпили в клубе перед тем, как все началось, — невозмутимо выдавил юноша, обращаясь к генералу.       «Бесконечно целовались и ластились друг к другу, жадные до чужой нежности. Раздевали друг друга глазами и дрожали от нетерпения и предвкушения ночи, полной недвусмысленных криков».       — Он был со мной, когда появилась одна из первых тварей.       «Он вместе со мной видел, как чудовище надругалось над головой и разорвало мужчину на части. Он обнимал и утешал после случившегося, в черноте ночи держал дрожащие руки и целовал пальцы, уверяя, что все наладится».       — И больше мы не виделись.       Тэхен смерил Чимина понимающим взглядом. Быть может, испуганный тем, как Чонгук мог бы отреагировать на их легкомысленную связь, быть может, точно знающий, как он отреагирует. В любом случае, Тэхен счел правильным не исправлять сказанных слов. И Чимин был за это сильно благодарен.       Генерал молчал. Ни одна эмоция не искажала его лицо, и только Богу было известно о чем в тот момент мужчина думал. Так или иначе, странное чувство все же охватило сердце, заподозрившее ложь, но до конца Чонгук не мог разобраться, в чем именно ложь заключалась. Ранее медливший, теперь он желал поскорее избавить себя от чужих недоговоренностей и скелетов в шкафу.       — Намджун ждет, — строго и совершенно неуместно напомнил он. — Тэхен, нам пора.       Чужой взгляд ожил не сразу. Тэхен посмотрел на генерала вопросительно. Смешанное с шоком, огорчение в чужих глазах выглядело таким знакомым и таким искренним, что, к своему ужасу, Чонгук узнал в этих чувствах свои.       Генерал медленно развернулся на пятках, делая шаг в сторону двери. Тэхен, проследив за ним взглядом, нехотя подчинился чужой безмолвности. Чимин, сгорая от беспокойства, следил за каждым движением обоих мужчин. И, когда они покинули комнату, наконец смог позволить себе облегченно вздохнуть.       Похоже, прошлое не было намерено его отпускать. По крайней мере до конца. По крайней мере сегодня.

***

      Чимин впервые за две недели, прошедшие с его прибытия в бомбоубежище, не мог сомкнуть глаз. Обычно утомленный донельзя тренировками и обучением, мозг отключал сознание, стоило голове опуститься на матрас. В этот день все было иначе. И как бы Чимин ни хотел отрицать, причиной тому был один единственный мужчина, которого юноша не намеревался и не надеялся даже увидеть когда-нибудь снова.       Но он объявился и, более того, был тут всегда, с Чимином под одной крышей. Это сводило с ума. Каков был шанс, что он останется жив? Или шанс того, что сам юноша уцелеет? Два года... Помимо подвалов, улиц и смерти, целая вечность разделяла их. И вот так просто жизнь, веселясь, соединила снова.       Тэхен оставил после себя нежность в пропорции со страхом, навсегда связавшим их души. Разве что Чимин спустя два года помнил лишь страх, забыв об остальном. Глаза же Тэхена не показали его. Глаза Тэхена смотрели с такой любовью и благодарностью, которые не могли не пугать.       Если Тэхен рассчитывал, что Чимин упадет в его объятия после стольких горестей, свалившихся сверху и придавивших плитой, то юноше нечем его было порадовать. Мужчина остался призраком в его прошлом, и Чимин не хотел и не мог ничего менять. Какой толк развивать в груди эту замершую во времени симпатию в мире, способном в любой момент отнять все? Это казалось чем-то диким. Привязываться, чтобы потерять. Ни за что.       И все-таки внутри что-то сжималось. Тэхен, как единственное светлое, что осталось из прошлой жизни, претендовал своим взглядом на движения литосферных плит. Чимин чувствовал трепет, который находил неуместным в нынешних обстоятельствах. Чудовища наполняли планету, множась чернотой ужасающе быстро, и стоило думать... правильнее было думать о том, как истребить их, как навсегда решить проблему и вернуть людям свободу. И Чимин думал. Но где-то на периферии чужие глаза разбивали сердце.       Неожиданный стук в дверь отвлек юношу от насущных мыслей. Солдат вопросительно оглядел матрасы девяти новобранцев, ночующих с ним в комнате. Ни один из них не дернулся. Ни один из них не ждал гостей.       Чимин на цыпочках подошел к двери, слегка приоткрыв ее, чтобы не создавать сильного шума. Отвратительно смазанные петли вечно подводили в самый неподходящий момент. Лицо опалило, пробравшись через небольшую щель, дыхание, такое теплое, нетерпеливое и, к ужасу, знакомое. Чимин торопливо вынырнул за дверь, утопая ногами в темноте ночного коридора.       — Тэхен! Что ты здесь делаешь? — раздраженно выпалил юноша, как только дверь за ним закрылась.       — Пришел увидеть тебя, — чужой грубый тон нисколько не охладил нежность мужского голоса. — Не рад?       — Тэхен, нам не стоит... понимаешь? Все сильно изменилось. Чонгук, если узнает...       — Что же он сделает? Отчитает? Удалит тебя из отряда? Брось, мы же...       — Тэхен, — Чимин повысил голос, — никаких «нас» не существует. И не существовало. Сейчас не время для любовных интриг. Где мы по-твоему находимся?       — Под землей, — спокойно ответил Тэхен, — как и вся Корея. Как все остальные люди в Японии, Китае, Индии. Что с того, Чимин?       — Ты не понимаешь... нам нельзя, — отказ сорвался так неохотно, что мужчина понадеялся — изменить мнение в его силах.       Чимин не успел понять, как пальцы Тэхена переплелись с его собственными, но, когда тепло чужой ладони соприкоснулось с кожей юноши, давно забывшей, что такое чувствовать нежность, казалось невозможным вырываться. Не потому, что мужчина схватил с силой. Напротив, потому что, окружив отчаянием, взял за руку так просяще и ласково, что оторваться казалось преступлением.       — Не прогоняй меня, — слова Тэхена прозвучали с мольбой, разбивающей сердце на куски. Чимин не ответил. В горле встал тяжелый ком из отрицания, а внутри больно кусался голод, ранящий своими клыками все жизненно важные органы сразу.       Чимин хотел оттолкнуть и меньше всего на свете желал этого одномоментно. Противоречия сводили с ума.       — Я думал, что ты погиб, — вновь прошелестел мужчина. — Я боялся, что никогда больше тебя не увижу. Первые полгода искал тебя каждый день. Обошел столько подвалов, что не смогу сосчитать. И нигде тебя не было.       — Почему? Я ведь... никогда не был для тебя...       — Был, — мужчина помотал головой, и с его губ сорвался невнятный смешок. Так смеялись взрослые, когда ребенок говорил полнейшую глупость, вызывающую умиление. — С того самого момента, когда впервые тебя увидел. Тогда, у бара, помнишь? Я не захотел смотреть ни на кого другого.       — Ты лукавишь.       — Ни капли.       Тэхен мягко обвел пальцами запястье чиминовой руки и так же аккуратно накрыл чужой ладонью грудь, под которой его сердце, чье биение слышно было и раньше, почувствовав прикосновение, принялось стучать еще быстрее. Оторопело и дико оно ластилось к теплу знакомой кожи. Юноша задержал дыхание, в очередной раз не сумев оттолкнуть, слушал монотонную мелодию сердца и сам не заметил, как глаза наполнились колючими слезами.       Тэхен не торопил, позволяя почувствовать каждый полутон, и по мере того, как чужие всхлипы становились отчетливее, опускал голову ниже, пока их лбы, взмокшие от волнения, не соприкоснулись.       — Прости меня, — слова, произнесенные так тихо, что Чимин не сразу понял их смысл, утонули в сердечном ритме, поглощающем все шорохи соединившего их убежища.       Чимин не успел спросить, за что мужчина просит прощения, губы Тэхена накрыли чужие быстрее, чем первый звук сорвался с них началом бессмысленного вопроса. Нежный поцелуй окунул в ночь, полную ужаса, но начался так чувственно, что был похож на сон. Трепет, с которым мужчина сминал губы солдата, разливался горячим океаном мурашек, электричеством отзывался на кончиках пальцев.       Тэхен целовал так же, как тогда, восхищенно и с желанием, которому в одном теле было тесно, и потому оно теперь перетекало в Чимина, заставляя грудь безостановочно вздыматься, а руки цепляться за чужую рубашку, ногтями впиваясь в кожу. Тэхен целовал, и кровь наполнялась жаром, язык чувствовал горечь чувств, а тело просило о прикосновениях. Но Чимин не мог позволить себе дать шанс, о котором его так жадно просили. Не мог отдать сердце, как бы сильно того ни хотел. Не мог поделиться и каплей надежды на лучший для них мир.       — Остановись, — прошептал Чимин, когда губы горели сильнее пламени, а чужие руки завладевали телом, скитаясь по линии позвоночника. Еще немного и Тэхен бы позволил себе больше. Но, как бы юноша ни хотел близости, изголодавшийся по ней за два мучительно долгих года, нельзя было позволить ей случиться. Нельзя было привязывать Тэхена к себе.       Чимин выставил вперед руку, обозначающую границу между ними. Ни один отказ еще не давался ему так сложно. Тело откликалось с тем нетерпением, которое не удавалось контролировать. Оттолкни Чимин хоть секундой позже, уже никогда не смог бы обрушить между ними мост взаимного притяжения.       — Не играй со мной, — произнес Тэхен так обиженно, что юноша едва не сдался.       — И не подумаю.       — Что же ты тогда делаешь?       — Спасаю твое сердце, — на губах Чимина расползлась с трудом уловимая улыбка, больше похожая на гримасу боли. Юноша, напоследок ласково очертив пальцами чужую скулу, попятился назад, на ощупь выискивая дверную ручку, и, так же тихо как пришел, исчез в проеме, поглощенный сонной чернотой.       Тэхен так и остался стоять, прижимая ладонь к груди, сердце под ребрами все еще неистово громко билось. А в темноте коридора тем временем, скрытый от посторонних глаз, замерев то ли от ужаса, то ли от собственной слепоты, затаился мужчина, дыхание которого было таким тихим, будто он и вовсе забывал дышать, а взгляд — сердитым, почти орлиным. Такой взгляд мог принадлежать только одному человеку. Человеку, не способному справиться с ночными кошмарами в одиночку.