А ты не ангел

Как он может ходить так бесшумно? Тошнота в животе булькает и поднимается к горлу, деревянные молоточки в мозгах выстукивают безумный мотив, а проклятые лёгкие отказываются впускать воздух. Дыши, Гарри! Это всего лишь Малфой. Грязные пальцы сжимаются в кулаки, так хочется выдавить жизнь из нагло прищуренных глаз и брезгливо изогнутых губ. По капельке. И кайфовать от неистового желания искажённого рта сделать хоть маленький вдох. Хочется содрать дорогие фирменные тряпки и оставить без них корчиться на холодной скамье. Голого, ранимого, беззащитного, словно младенца. Хочется… Годрик, да что же такое? Бедная измученная голова помахала ручкой? Бросила одного разбираться с чистокровным выродком, неожиданно и под Оборотным шагнувшим в камеру? Грёбаный-сука-Малфой! Вот он, вальяжно стоит прямо в центре. Весь идеально мерзкий. От выглаженных до остроты ребра брюк, с которых гадливо смахивает соринку обманчиво хрупкая рука. До взлохмаченных белых прядей, которые взлетают и послушно ложатся на место, когда он откидывает со лба чёлку. Не призрак, не видение, не плод голодного воображения. Глаза и уши Люциуса в широких министерских коридорах. Пожиратель смерти, в Последней битве бросивший ему палочку. Его Высочество принц Слизерина, собственной персоной. Здесь, в Азкабане. Кажется, ему пофиг на всё. На затхлый воздух тюремного склепа. На густую вонь от Мерлин знает сколько немытого тела. На ярость и стыд Гарри. За это самое тело. За то, что он в тюрьме. За то, что сдался, но до сих пор жив и умирать не собирается. Ни сейчас. Ни сегодня. Ни в этом месяце. Ни даже в этом году. Хер дождёшься, Пожирательская задница! На моём месте должен быть ты! Одним плавным поворотом головы Малфой охватывает покрытую плесенью каменную кладку. Низкую деревянную скамью с дырявой протёртой подстилкой. Ограничительные браслеты на руках. И грубую холщовую рубаху, натянутую до пят, чтобы скрыть чёрные ободки вокруг ногтей. — Неудивительно, Поттер, что ты выглядишь и смердишь, как горный тролль. И тебе — здравствуй! Протяжный язвительный голос воронкой затягивает Гарри в детство. В развалины замка, на которых дрался с Риддлом. На квиддичное поле, где дрожащие от напряжения руки тянулись за снитчем. В длинные извилистые коридоры, где они не раз сталкивались лбами, готовые перегрызть друг другу глотки. Вот только здесь не Хогвартс. И они давно не дети. — Ты пришёл понюхать, как я пахну? — Фу, Салазар, нет! — отвращение рисует гримасу на бледном лице, а ресницы скрывают глаза за узким прищуром. — Только не гриффиндорская ирония. Это хуже, чем запах и грязные ногти, Потти. Твои мозги и раньше не успевали за конечностями, а сейчас вообще атрофировались. — Тогда зачем? Вряд ли причиной визита было желание увидеть меня живым. Мерлин, это и правда Малфой! От которого першит в горле, как от застрявшей кости. Который бесит до рвотных позывов у сортира. Чистый, сытый ублюдок с приторной улыбкой, которую хочется подойти и стереть обветренными, обкусанными до мяса пальцами. — А папаша в курсе, что ты шляешься по камерам Азкабана? Слащавость мгновенно сменяется готовностью к атаке. Истерзанное голодом и холодом тело сносит в сторону от дымчато-сладкой ванили и мощного потока ненависти, боксёрской перчаткой влетевшей под дых. Это Малфой сделал стремительный шаг навстречу. — Закрой свой поганый рот, — бьёт в уши почти парселтангом, а палочка больно упирается в торчащие кости. — И не смей никогда упоминать… Отца. Если у тебя осталась хоть одна здравая извилина и желание дожить до выхода из этого гадюшника. Да, щас… Стоп! Что?! Следы от бешеного галопа сердца обжигают щеки. Гарри знает, чувствует, как расцветают на натянутой коже пятна, оставленные разогнавшейся кровью. Что несёт этот слизеринский придурок? Двадцать пять лет — он никогда отсюда не выйдет. — Сядь, включи жалкие остатки разума и слушай внимательно, — шипит Малфой, подходя ещё ближе. Его запах кружит голову. Его плечи загораживают единственный тусклый светильник, и густые тени вдруг вырисовывают тёмные круги под длинными ресницами и впадины, очертившие острые скулы. — У меня нет желания, Поттер, препираться с тобой в этой могиле. И смотреть на твою полумёртвую рожу. Так что, если ты меня хоть раз перебьёшь — сделки не будет. Сделка? Он хочет меня вытащить? Сердце делает кульбит и замирает, покрывая лицо белой краской. Что эта гремучая тварь попросит взамен? Гарри настороженно садится на тюремную лавку. Или это проверка? Насколько опасен Мальчик-который-выжил даже в глухом Азкабане? Он до рвущих кожу косточек сжимает пальцы и смотрит в лицо. Лёгкие забиваются слизью от зловонного коктейля сырости, нечистот и немытого тела. Мысли поспешно прячутся по закоулкам, оставляя одну тошнотворную вонь. Мерлин! Да он даже злиться не может в этой промозглой пещере. Для злости, для яростной атаки, для настоящей ненависти нужен воздух. Вдохнуть полной грудью, почувствовать, как врывается свежесть, наполняет кислородом, проникает в сосуды, разносит живые молекулы. О чём это он? Ах, да. Похоже, не только одежда, но и он сам насквозь пропах тюрьмой и Поттером. Скорее бы в душ — до красноты отмыться, до скрипа оттереть этот запах. А вещи выкинуть. Вот таким ты мне нравишься больше, Потти. Аккуратно сидящим на краю лежанки, со сжатыми руками и смирением во взгляде. Смиренный герой, которым ты так и не стал. Злорадная ухмылка растягивает губы, он не успевает схватить её за уголки. И Поттер сразу превращается в затравленного волка, прижатого гончими в угол, но готового дорого продать свою жизнь. И вызов в тускло-зелёных глазах будоражит кровь. — В конце недели будет объявлена амнистия в честь пятилетия победы над Волдемортом, — имя вылетает легко, но неуловимый зуд в костях напоминает о боли. И примиряет с мыслью, зачем он здесь. — Она коснётся мелких воришек, незначительных преступников и прочей шушеры, что живёт с тобой по соседству. Твоя задача, Поттер, заключается только в одном: не задавая никаких вопросов, выйти из этого захоронения. Всё остальное узнаешь после. Салазар! Что не так с этим парнем? Ты хоть моргни, урод гриффиндорский. Или так дало по башке, что разучился даже моргать? — А если после меня не устроит «остальное»? Что?! Кажется, он переоценил умственные способности красно-золотого. Серьёзно? Начнём торговаться сейчас? Он неожиданно резко заходится язвительным смехом. Зато слегка расслабляется. Совсем чуть-чуть. Всё же не каждый день устраиваешь себе прогулки по кладбищу живых мертвецов. Но немое изумление узника забивает в смех кляп и пропитывает слова ядом. — Салазар, я забыл, что передо мной самый тупой и упрямый баран Гриффиндора! Неудачный момент для несговорчивости, Поттер. Но так и быть, скажу. Если «не устроит», — он цедит это сквозь зубы так едко, как только может, и самодовольно отмечает, что Поттер ёжится, — я с радостью верну тебя обратно. Вот только не обещаю, что жить после этого станет легче. Что-то совсем туго крутятся шестерёнки в мозгах! Заржавели. Что, Поттер, перебираешь варианты подставы? Их море. Но то, что выдают потрескавшиеся губы, звучит как Авада в затылок во время оргазма. — Вытащи Гермиону. О-ху-еть! Вот это приплыли! Гениально, Потти! Он с трудом не разевает от удивления рот. И даже не злится — так вышибает, что придурок вообще это сказал! Сам одной ногой на том свете, а думает… Нет, свихнутый гриффиндорец — это по части целителей. Но Поттер, кажется, наделил его всемогуществом. Вон как смотрит. Будто ждёт, что он щёлкнет пальцами, и со всех несправедливо обиженных спадут путы и широко откроются двери на выход. Fuck! Это он сейчас про кого? Выжги из себя эти мысли, Драко! Ещё только не хватает стать защитником маглов и магловыродков. — Поттер, ты идиотом родился или стал здесь? С какого хера я должен ради грязнокровки рисковать своей шкурой? — Без неё я не пойду. Ебучая гриффиндорская преданность! Дышать становится трудно, как если из камеры разом высосали воздух. Сотни иголок с размаху вонзаются в кожу и расползаются, распаляя каждый миллиметр. Да что о себе возомнил этот жалкий недогерой, который каждый «подвиг» совершил под ручку с магловской сучкой и рыжим кретином! Этот безмозглый полукровка, всю жизнь выезжающий за счёт съехавшего с катушек мага, который поставил ему на лоб клеймо! И это дерьмо лезет в мои планы, навязывая грязнокровку? Под корку головы из глубины памяти просачивается режущее презрение. Вспарывает, иссушает, превращает выдержку в густой кисель. Липкими дорожками растекается желание съёжиться. Разве ты похож на моего сына? Я попусту трачу на тебя время. Лучше заняться благотворительностью, чем пытаться сделать из неудачника настоящего Малфоя! Пальцы сжимаются и разжимаются в рваном ритме дыхания, подстёгивая сердце. Заткнись! Заткнись, ублюдок! Я — Малфой. И я — настоящий. А твоё тело будут жрать дождевые черви. Глубокий вдох выжимает из пространства последние капли свежести. — Ну так сдохни вместе со своей магловородкой! — выплёвывает он в лицо и разворачивается на каблуках. Что-нибудь придумает. Найдёт другой способ. Без недогероя. В полсекунды пролетает от скамьи до двери, на ходу вытаскивая Оборотное. Щелчок. Пробка пулей выстреливает из флакона, и гадкий вкус прокатывает по языку. — Драко… Пальцы прилипают к металлической ручке. Нет! Не надо смотреть на того, кто это сказал! Он медленно поворачивается всем телом. Этот шёпот. Эти кровяные трещины на губах. И взгляд. Словно «Драко» равно «Надежда». Равно «Воздух». Равно «Единственный Шанс на Жизнь». И этот взгляд — вот сука! — вытаскивает другой. Родной. Густо голубой. Сворачивает внутренности и щиплет глаза. — Ты можешь, Драко… Лязг металла пронизывает упавшую тишину. Уже не Малфой отряхивает с рукава невидимые пылинки. Тяжёлая дверь с противным звуком закрывается за спиной. Почему он медлит? Ты можешь… Серьёзно, Драко? Какого хера! Твою грёбаную мать!

_________________________

Если бы Гермиону спросили, какую эмоцию из густого винегрета эмоций она будет чувствовать ярче всего десятого мая утром, то она бы никогда не додумалась назвать эту — злость. Вообще, с момента взвизга замка́ и до момента, когда портал сдёрнул их с площадки перемещений, сплющил и выплюнул в пустом тупике рядом с Кортеней-авеню, оглушив шумом транспорта и звуком человеческой речи, всё в памяти покрыто сплошным туманом. Будто она славно приложилась головой во время полёта. Да и из всего времени после ареста Гермиона чётко помнит только острые, камнем падающие в душу слова… Двадцать пять лет Азкабана, без права на амнистию. И грохот железной две́ри, жирной чертой перечеркнувший всё, чем она была «до». Быстрый взгляд из-под ресниц скользит по высокому аврору: чёрно-золотая форма, взъёрошенный на затылке ёжик и детское, глуповатое лицо. Гермиона придвигается поближе к Гарри и робко касается горячих пальцев. Зачем они здесь? Куда их ведут под чарами хамелеона? И кто за этим стоит? Рука утопает во влажной ладони, и мерзкий озноб, бьющий тело с момента выхода, отступает, даёт расслабиться. Она ловит ртом свежий воздух. От зелени деревьев, пронизанной солнечным светом, захватывает дух. От упоения свободой — пусть даже на краткие несколько минут — хочется кричать. Уютный тени́стый сквер за забором выпускает из глубины белоснежный особняк. Скрип чугунной калитки царапает страхом сердце, а изголодавшийся по новым фактам мозг попутно выхватывает чисто выметенные дорожки, аккуратными шариками подстриженные ивы и серебряное дверное кольцо, под сильной рукой издающее громкий, отрывистый звук. Мерлин! Зачем им туда? Слабое, едва уловимое чувство тревоги смывает радость освобождения, проникает под кожу и начинает жечь. Гермиона стискивает тёплые пальцы Гарри, ловит лёгкое ответное пожатие. Хмурый домашний эльф склоняется почти до ковра, а тревожное жжение под кожей добирается до лица, покрывает скулы яркими разводами. Она морщится и ведёт плечами, словно это поможет убрать неуместный румянец. Высокие потолки и мраморные стены скрадывают гулкость шагов. В бронзовой люстре горят сотни свечей, соперничая с солнцем. Взмах руки аврора сбрасывает маскировочные чары. — Сними с них браслеты. О, Мордред! Этот голос… Нет! Ради Мерлина, нет! Она едва успевает поймать губами стон безнадёжности, а высокая, закутанная в чёрное фигура сочится злостью. — Дай мне их палочки. Протяжные властные нотки хлещут больнее хлыста. Отчаяние и вяжущий стыд пронзают, втягивают голову, скручивают плечи, превращая тело в маленький плотный комок. Помоги мне Моргана! Он не спешит. Медленно спускается по лестнице, держа руки в карманах идеально отглаженных брюк. Небрежно распахнутый пиджак, презрительный прищур, задранный подбородок. И этот взгляд свысока! Гермиона растерянно жмётся к Гарри. «Всё хорошо, — успокаивает быстрый кивок. — Мы там, где надо». — Грязнокровку — на квартиру в Челси. От брезгливого — сквозь зубы — тона зудят пальцы, а Малфой смотрит навылет, на Гарри. Как будто она прозрачная. Или спрятана под мантией-невидимкой. Или её просто нет. И тянет подойти и помахать ладонью перед надменным лицом. Гермиона сжимает губы, запахивает края рубашки, которая велика, и с вызовом выпрямляется, подставляя аврору руки. — А впрочем… Не надо, — лёд в голосе вбивает кол в горло. — Пусть остаётся здесь. Подойди. Obliviate! Теперь свободен. В нём, как всегда, бесит всё! Но в пелене нахлынувшей беспомощности мозг отмечает, что Малфой вырос. Отлично! Стал вровень с собственным высокомерием. Густые волосы лезут на лоб, и он пропускает их сквозь пальцы, откидывая назад. Лучше, чем зализанные пряди. С ними он был похож на хорька. Тонкая паутина вен на бледной коже, длинные пальцы, мягкий блеск шёлка и обнажённая впадинка над ключицей. И, конечно, он криви́тся. Она облизывает сухие губы. Так хочется закрыться от этого отвержения! — Мы твои пленники, Малфой? — вопрос Гарри резко приводит в чувство. — А если сбежим? — Никто не держит, Поттер, — насмешка в голосе не отражается в глазах. — Выход через дверь — аппарация здесь не работает. Палочки оставлю у себя. Твой дом арестован, на нём ограничение магии. И в таком виде… — изящная рука ведёт сверху вниз. — Далеко не уйдёте. Или ты уже соскучился по прелестям Азкабана? Медленный выдох через плотно сжатые губы. Малфой сдерживает желание садануть кулаком по колонне. Чёртов Поттер с его грёбаной грязнокровкой! Вязкая муть превращает предметы и лица в размытые пятна. Он опять почти не спал. Ещё одна невыносимая ночь. Влажные от страха ладони, борьба с мыслями, что выматывали до вибрации в подкорке головы, до скрипа зубов от невозможности закрыть глаза и отключиться, передохнуть. И вот, на тебе… Пусть остаётся здесь… Какого дементора, Драко? Малфой сжимает и разжимает кулаки. Дурацкая привычка. Накопившаяся усталость заполняет каждую клетку, переливается через край и дрожит, как студень. Как давно он устал? Уже и не вспомнить. Не хочется вспоминать. Заснувшая было злость поднимает голову, новым порывом добавив немного сил. Грязнокровка. Здесь. Салазар! Все его предки перевернулись в гробах, когда она перешагнула порог. Один быстрый взгляд. Вскользь. И тут же знакомый холод по телу и противная, заунывная песня на дальнем фоне выкручивает и расплющивает мозг под слоем брезгливости. Как ты мог позволить такое? Пустить в дом грязь. Стоять рядом… Проклятие! Заткнись! Замолкни уже, наконец! Твой пьедестал — давно пыль. Поэтому. Просто. Заткнись. Длинные грязные пряди, торчащие под тканью ключицы и вытаращенные от шока глаза. Он презрительно криви́тся. Что, магловская сучка, я тебе не нравлюсь? Очень взаимно. Как льнёт к своему спасителю! Словно прижаться к герою — мечта всех тюремных лет. Мерзкая. Липкая. Грязь. Драко незаметно передёргивается и отворачивается. Не видеть! — Так как? Прихватишь грязнокровку и вперёд, к приключениям? — он с первого курса знал, что гриффиндорский идиотизм неизлечим. — Или передумал? Тяжёлый вздох и медленный кивок. Мы оба не рады, Поттер. Мы оба, поверь. — Первый этаж, правое крыло. Там ваши комнаты, — отрывисто вылетают слова. Он с удовольствием размазал бы их обоих по стенам. — Даппер проводит и покажет. Третий этаж для вас закрыт. Поттер, в гостиной через тридцать минут. И, Салазар, начни сразу с душа. Его голос выбивает из лёгких воздух. О, Мордред! Да всё по-прежнему в этом трекля́том мире! И живое тому доказательство — мерзкая слизеринская тварь, неизбежная константа их грёбаной жизни. Чёртов Малфой со своим чёртовым невзглядом, от которого возникает нестерпимое желание засунуть два пальца в рот. Резкий порыв — шагнуть! впиться ногтями в чуть впалые щёки! выдернуть хоть секунду принятия! — застаёт врасплох. Я — есть, Малфой! Я просто есть! С чего вообще вдруг? Ну нет! Из-за этого разряженного павлина выкинуть на помойку терпение, отточенное тюрьмой? Не в этот раз, гадёныш! Гермиона собирает в хвост запутанные волосы, закручивает в тугой узел и отпускает, позволяя им рассыпаться по плечам и спине. Поворачивается и… Замирает. Пока мелкие, колкие мурашки покрывают кожу, поднимая дыбом каждый волосок. Взгляд. Жидкий, подвижный свинец. Серебристо-серый с синеватым отливом. Стирает время, плавит, раскладывает на миллиарды молекул. Не поверх. Не сквозь, как в стекло. А нагло проливается вглубь. И что-то неуловимое дрожит на кончиках длинных ресниц, срывается, током бежит по телу и застревает в подушечках пальцев. Он. На неё. Смотрит. И, Годрик! Он. Её. Видит. Срочно нужна разрядка. Любая. Чтобы натянутые струной нервы не лопнули, отбросив в прошлое. Чтобы не поддаться страху, не сдаться. Не послушаться тихого шёпота, выпустив на свободу всех многоликих демонов, взращенных отцом. Драко разворачивается и… Fuck! Не дыша, следит, как знакомым с детства, любимым до боли движением взлетают женские руки, собирая в ладони волосы. Как лёгкими разворотами кисти скручивается на затылке тугой жгут. И худые пальцы разжимаются, отпуская на волю каскад каштановых кудрей. А в тёмной-коричневой радужке мелькают золотистые точки. Нет, чёрт! Нет! Карие глаза становятся бездонно-голубыми, и густая волна белых волос стекает по женским плечам и послушно падает на спину. Спазмами карабкается от живота к груди неудержимый страх. Болью отдаётся в голове пульсация крови. Не остановил. Не смог. Струсил. Прости меня, мама! Fuck! Fuck! Fuck! Он сильно прикусывает губу. Солёный вкус на языке вытаскивает из картинок прошлого. Грязнокровка. Она не может, не смеет иметь ничего общего с нежной, чистой Нарциссой! Малфой делает два шага назад и разрывает взгляд. Нервная дрожь прошивает тело насквозь. Он с трудом выдерживает темп, медленно переносит ноги со ступеньки на ступеньку, скрываясь за лестничным маршем. И, со стуком распахнув дверь, врывается в ванную, отпуская приступ рвоты. Руки стискивают холодные края раковины. В отражении — расширенные зрачки, судорожно дёргающиеся от прерывистого дыхания ноздри и красные капли от прокушенной губы. Сплёвывает. Тыльной стороной ладони стирает кровь с лица. Чёрный мрамор в зеркале. А мертвенная бледность на фоне — он? Мерлина ради, Драко, что это было?

_________________________

— Комната мисс — налево. Мистера — направо. Неприветливый эльф хмурым пятном создаёт контраст с маленькой белой гостиной. Гарри удивлённо сдвигает брови. У Малфоя фети́ш на белое? — Ванная есть в каждой спальне. В шкафах одежда. Если не подойдёт, — домовик с сомнением осматривает их, — поправлю до нужного размера. Большая гостиная на втором этаже, рядом со столовой. Завтрак в восемь. Ланч в два. Ужин в семь тридцать. Хозяин отправил Даппера прислуживать гостям. Если что-то нужно, достаточно позвать Даппера по имени. — Мы гости? — не успевает поймать себя за язык Гарри. Домовик ещё больше хмурится. — Хозяин сказал: «Ты в распоряжении гостей». Значит, вы гости. Если что-то нужно… — Да-да, мы помним, — перебивает Гермиона. — Спасибо, Даппер. Эльф презрительно морщит нос и бесшумно исчезает за дверью. О, нет, Гермиона! Не сейчас! — Хозяин сказал, что Даппер в распоряжении гостей, — медленно повторяет Гарри, демонстративно отворачиваясь от взгляда в упор, и осматривается. — Это успокаивает. Это он врёт. Потому как мерзкий, отвратный страх упрямо ползёт по венам. Хреновое предчувствие втыкает и вкручивает в нервы иголки. После темноты камеры яркий белый режет глаза. Больно сосёт под лопаткой от продуманной до пылинок роскоши. А свободная магия колет кончики пальцев и просится выйти. Ухмылка сама наползает на губы. А что? К чёртовой матери разнести неконтролируемым выбросом пол-особняка! Он мысленно даёт себе подзатыльник. Как ни тяжело признавать, но из тюрьмы Малфой их вытащил. С последнего, беспомощного лязга замка за спиной слизеринца, когда Гарри скручивало и корёжило на койке от мысли, что свобода была так близка. И до момента, когда портал подцепил между ребёр и дёрнул, затягивая в узкую воронку, Гарри не верил, что такое возможно. Но они у Малфоя в доме. И, кажется, теперь в должниках. — Все вопросы потом, Герм, — он поднимает ладони, останавливая не нача́вшийся поток слов. Потом! Сейчас ему бы разобраться с собой. И нервно проводит рукой по лбу, смахивая упавшую прядь. — Прости за грубость, но я просто в ахуе, а через двадцать минут змеиное высочество будет ждать меня в гостиной. Так что, я — в душ. — Гарри… — тяжёлый всхлип. — Ох, Гарри… Пусть только это всё не за… — Не за продажу души? Прекрати, Герм! Годрик! Знать бы ещё самому, под чем негласно подписался. Один. За двоих. — Иди, отдыхай, — легонько подталкивает её налево. Давно ли он терпим к сделкам с совестью? — Как-нибудь разберёмся с душой. Потом. Надеюсь, разберёмся. А не отправимся сразу в ад. Ароматные пузырьки уносят с собой все горькие мысли и остатки Азкабана. Уперевшись руками в плитку, Гарри широко расставляет ноги и смотрит, как закручивается пенная вода, убегая в серебристую воронку для слива. Горячие струи с размаху хлещут по затылку и спине, оставляя красные следы на когда-то загорелой коже. Махровое полотенце ласково обнимает, собирая остатки влаги. Гарри голышом прошлёпывает в комнату и с тревогой открывает комод и шкаф. Слава Мерлину, не рубашки с костюмами. Хотя странно видеть магловские вещи в чистокровном малфоевском шкафу. Гарри довольно хмыкает, одеваясь. Джинсы с трудом цепляются за выступающие кости бёдер, грозя соскользнуть на ходу. Он дёргает все ящики комода и с облегчением находит в последнем ворох ремней. Прячет выпирающие под футболкой кости в свободной толстовке. Непослушными пальцами завязывает шнурки на новых кроссовках. Вот только волосы… Надо попросить Гермиону его подстричь. А пока… Гарри выдёргивает из другой пары кроссовок шнурок и убирает отросшие ниже плеч пряди в хвост. Так лучше. Грохот кро́ви в висках заглушает вокруг все звуки. Он боится Малфоя? С каких это пор? Гарри зажмуривается, сжимает кулаки и медленно считает до пятидесяти. Нет, он боится не Малфоя, а того, что услышит в гостиной. Помоги нам Моргана! Тишина широких коридоров. Быстрые шаги по белым ступеням. В высокой арке — серебристые пятна обивки. А где любимая слизеринская расцветка? Серые глаза оценивающе скользят сверху вниз, и привычно-презрительно дёргаются уголки сжатых губ. Малфой откладывает книгу, медленно, по очереди снимает ноги с низкого прозрачного стола, и раздражённый упрёк скручивает тугой комок под рёбрами. — Поттер! Ты опоздал! — Вспоминал, как пользоваться душем, — Гарри без приглашения садится на стул, потому что от голода и напряжения тело ведёт в сторону. Не хватает ещё упасть в обморок перед самодовольным люциусовским сынком. Две мимолётные складки мелькают между тёмно-светлых бровей. — Почему ты всё же вытащил нас обоих? Я думал… — Не напрягайся, Поттер! — знакомая наглость разряжает обстановку. — Твой случай безнадёжен, мы знаем это давно. И уж прости, — Малфой драматично разводит руками, — но я свои поступки объяснять не собираюсь. Гарри устало потирает лицо. Надо сразу прекратить эти пятнашки, на них нет сил. — Слушай, Малфой, — от слабости голос слегка дрожит. Мерлин, ну почему она навалилась сейчас! — Ты пришёл ко мне в камеру сам. Значит, что-то очень нужно. Спасибо, вытащил из тюрьмы, но в твоё благородство я в жизни не поверю. И в желание создать нам уют тоже. Так зачем тебе забытый в Азкабане узник? Что не под силу любимой ‭«шестёрке» Люциуса? — Придержи язык, Поттер! Ярость в цель не попадает, отскакивает от до предела закрученных нервов. — Или вернёшься обратно, так же легко, как вышел. — Плевать, Малфой, — сдаётся Гарри. — Я сейчас рухну прямо в твоей гостиной. Поэтому говори быстрее или дай поесть и отдохнуть. Потом я посоревнуюсь с тобой в оскорблениях. Длинные ресницы снова скрывают глаза. Малфой наклоняет голову и закусывает уголок губы. Пытливый взгляд просверливает дырки в хрупкой выдержке. Потом он легко поднимается. — В столовой через пять минут накроют стол. Я вернусь в шесть. Сделай одолжение, — издёвка покрывает Гарри толстым слоем, — будь готов соображать. Хоть немного. И стук каблуков до блеска начищенных туфель пропадает в глубине коридоров.

_________________________

Что за дерьмовое начало дня! Или оно дерьмовое, потому что до одури страшно? И ведь продумано всё: каждая мелочь, жест, слово и выражение лица. Но его гипнотический взгляд вскрывает живую ткань и выворачивает наизнанку, лишая воли. А если всплывёт побег… Паника волной прокатывает по телу, на мгновение мешая дышать. Смерть покажется избавлением. То, что Драко — единственный сын и наследник, его не остановит. Крупные мурашки противно обсыпают кожу, страх каплями стекает в низ живота, и руки судорожно сжимают папку с досье. Лифт вздрагивает и тяжело трогается с места, грохочет и скрипит, вызывая зудящее чувство в висках. Такое же, как и мысль, что сейчас он его увидит. Рутинная встреча, но спина выпрямляется, словно ожидание натягивает в теле каждую мышцу, закручивает, как струны на гитаре, делая Драко ещё выше. Малфои высоко держат голову, сын. Не показывают слабости и не смешиваются с теми, кто нас не достоин. Заткнись! Моя мать достойна тебя. Но сейчас она — живой труп. И не тебе твердить про достоинство. На пятом уровне лифт дёргается, прерывая прыжок в прошлое. Худой, абсолютно седой сотрудник протискивается в приоткрытую дверь, утыкается в стену и замирает в углу. Безразличие привычной маской стирает лицо. Малфой неспешно оглядывает эмблему на форме, опущенные глаза, крепко сжатые губы и дрожащие пальцы. Сдерживает смешок: привычная реакция на его присутствие. Их страх приятно щекочет нервы. От протяжного: «Как поживает миссис Кеннет, Ральф?» — бедняга вздрагивает, бледнеет и сутулится. Неудивительно. В папке «На подпись» лежит досье на его магловыродку-жену. Таких сотрудников в Министерстве не держат. Но у Кеннета пять малолетних погодков-детей. Fuck, Драко! Это похоже на жалость. Вид поттеровской грязнокровки повлиял на работу твоего мозга? И снова fuck! К чему ты про неё вспомнил? Брезгливость рождает под рёбрами новый виток тошноты, пока взгляд Кеннета мечется от одной стены лифта к другой, не касаясь фигуры в чёрном. Драко открыто ухмыляется. Прямо смотреть на начальника Департамента контроля над магическим сообществом чревато последствиями. — Пожалуйста! Пожалуйста, мистер Малфой! — трясущиеся губы судорожно хватают воздух и едва выговаривают слова. Трясущиеся пальцы тянутся к рукаву пиджака, пытаются погладить. Драко отшатывается, морщится и отряхивает мягкую ткань. — Мне нельзя терять работу, у меня… Лязг лифта заглушает конец фразы. От толчка откидывает к стене. Ручка натужно скрипит от нажима. Пора навестить Хозяйственный департамент. Совсем потеряли совесть. Малфой медлит на выходе. Спиной ловит нескрываемый ужас. — На твоём месте, Ральф, я бы давно купил жене нормальные документы. Что ты сказал, Драко? А дверь захлопывает удивлённые глаза и открытый рот Ральфа Джеймса Кеннета. На дубовой двери́ золотая табличка с рельефами букв «Первый заместитель министра магии Люциус Малфой». Каждый раз, как в сердце стилетом. Здесь не место этому имени! Знакомые ощущения щупальцами выползают из глубины. Холодные и суровые. Оттесняют страх, заполняют голову, сосуды, клетки. Расслабляют мышцы, придают сил, остужают и приводят в порядок мысли. Ненависть. Ему нравится! Бурный поток крови сменяется плавным течением. Малфой щурится, отступает на шаг и ставит ментальные блоки. Молчаливое Ревелио пронизывает пустое пространство коридора. Пальцы безошибочно выхватывают из папки нужное досье. — Dissolvo! И файл с крупными чёрными буквами «Кеннеты, Ральф Джеймс и Мари Джоан» тихонько растворяется в воздухе. Он одёргивает пиджак, сжимает и разжимает кулаки. Мелкая, противная месть. Никто не заметит, но от неё становится легче. Это только начало, ублюдок! Только начало! Узкая ладонь решительно ложится на круглую ручку.

_________________________

Строгие линии мебели, сливочный белый и монохром на стенах. На чёрных стульях белые подушки, и свет потолочных ламп мягко обтекает благородное дерево. Рука нехотя ползёт по бархатной коже дивана, пальцы бодро бегут по тёплой глади стола. Как угодно представляла себе змеиное логово, но… Минимализм в каждом штрихе́? В желудке оседает приятная тяжесть, а она бездумно проглатывает кусок за куском. Мысли рыбками расплываются в море контраста. Чёрное и белое. Тьма и свет. Двойственность жизни в чистом её проявлении. Гермиона цепляет с подноса чашку и залпом выпивает кофе, даже не заметив вкус. Собирает в хвост густые волосы, а взгляд проскальзывает сквозь чёрное стекло высоких ваз и прозрачный, белый циферблат огромных часов. Чёрт! Даже в минимализме Малфой роскошен до вызова. И пикси её раздери, если это не нравится. Хмыкает и тянется за следующим то́стом. — Притормози, Герм! От неожиданной суровости тона дёргается рука. Она отталкивает тарелку и сдерживает накатившие слёзы. — После долгой голодовки тебе будет плохо. Мерлин, и правда! Гермиона бессильно садится на ворох шелковистых подушек. Лицом утыкается в опавшие руки, а внутри проклёвывается желание превратить в руины геометрию шикарной столовой. — Ненавижу, Гарри! Как я его ненавижу за всё, что с нами случилось! — тихо шепчет она, а Гарри гладит дрожащие плечи под тонкой рубашкой. — И ведь знаю, причина не в нём. И Малфой того не стоит. Ну кто он есть? Гермиона вскидывает голову. Кривая усмешка изгибает обветренные губы. — Бледная копия папочки. Высокомерный выскочка, которому с детства всё подносят на блюдечке. И всё равно ненавижу. Каштановые кудри заслоняют мокрое лицо. Так дико видеть, как она плачет. Та, что молчала под пытками и смотрела в глаза василиску! Гарри сжимает худое запястье и ладонью проводит по впалой щеке. — Он вытащил нас из тюрьмы, — совсем не упрёк, просто утверждение факта. Но плечи под рукой задрожали сильнее. — Ты устала. Пойдём, пора отдохнуть. Зелень парка в окне разбавляет оттенки невозможного белого. Утренний воздух в гостиной пропитан запахом листьев и уже́ отцветающей сакуры, а от избытка стекла весь пол усыпан трепетом солнечных зайчиков. Гарри прижимает Гермиону к груди, кожей чувствует каждую косточку хрупкого тела. Представить страшно, сколько может вынести эта хрупкость! Касается поцелуями лба, носа и плавного изгиба плеча. — Я скучал, — губы находят висок, закусывают прядку волос. — Так невыносимо было знать, что ты рядом, и ничем не помочь. — Не надо, — Гермиона отстраняется и быстро вытирает слёзы руками, а длинная прядка выскальзывает на волю. — Не вспоминай. Не знаю, о чём ты договорился с этим… — запинается, — но больше я туда не вернусь. Живой. — Всё! Будет! Хорошо! — тихо отчеканивает Гарри и отчаянно старается верить в свои слова. — Надо поспать, — усмехается и кивает. — Мне направо. И прежде чем выпустить руку, крепко жмётся к губам, вспоминая их вкус. Мерлин, пять потерянных лет! Это не усталость, это — разбитость. Словно её разобрали на части и забыли собрать обратно. Словно каждый уголок души переполнен нежизнью, несветом, небудущим. Словно из сердца вынули яркую, тёплую весну и вложили холодную, безликую зиму. Гермиона никак не может улечься, до ушей натягивает шерстяной плед. Матрас мягко пружинит от каждого движения. Накрахмаленная простыня хрустит под нервной рукой. Она зажмуривается и пытается считать баранов. Так в детстве учила мама. Мысль о родителях прокатывает комком по горлу, но она упорно проговаривает цифры. Не думая, тупо вглядываясь внутрь, пока сытость и слабость лениво растекаются под кожей, окружая дремотой мозг. Посчитанное стадо мутнеет, превращаясь в пёстрое пятно. Из ниоткуда льётся знакомая песня… Hey little train! We are all jumping on The train that goes to the Kingdom We're happy, Ma, we're having fun And the train ain't even left the station… — Посмотри на меня, Герм! Резкие порывы воздуха треплют брезент палатки. Тёплые ладони касаются щёк и просят взглянуть. Очки не скрывают зелени глаз. Губы. Колючий мохнатый свитер, в который впиваются пальцы. И нежное касание. Так близко. Так далеко. Ласковый мазок языка. Она открывается сразу. Один вздох на двоих и молчание. Долгое, пока хватает дыхания. Странное послевкусие на нёбе и деснах. Гарри пахнет осенним ветром и морем. Их голые тела горят под тонким одеялом. Переплетаются, перемешиваются ноги, руки, боль и жар поцелуев до крови. Тягучее, запретное наслаждение, бессильная злость и пылающая щека, прижатая к мужскому плечу. — Всё будет хорошо, — протяжные нотки в чужом невнятном шёпоте. Она поднимает голову. Серебристый свинец снова вливается внутрь. Белые пряди упрямо сползают на лоб. Длинные пальцы рисуют на ключице несложный узор. Тело послушно подчиняется прикосновениям. Глубокий изгиб и золото длинных ресниц дрожит на свету. — Теперь всё будет хорошо… Звенящий хлопок створки окна выбивает из зыбкого марева. Мерлин, что это было! Первая мысль — весь сегодняшний день ей просто приснился — окатывает паникой, сжимает мышцы в твёрдый комок и адски колет в груди. Но восприятия кричат об обратном, и боль отпускает. Свобода. Странная, непонятная, спорная, но без вони заплесневелых стен, холода железного топчана и голодной слюны в уголке запёкшихся губ. Из памяти ускользают расплывчатые образы. Что-то такое снилось… Ветер. Загрубевшие пальцы Гарри. Сладко тянет низ живота. Не открывая глаза, Гермиона опускает руки между ног и сжимает бёдра. Несколько ночей в палатке после ухода Рона — всё, что у них было. Долгие, пустые вечера, прижавшись плечами. Её тело, стиснутое в объятиях. Несмелые руки, спускающиеся по спине. Гарри тихо шептал «люблю», стаскивая мешковатые джинсы. Она медленно расстёгивала пуговицы на рубашке. И таким правильным, логичным и неизбежным виделся этот финал. А потом закрутился, завертелся военный калейдоскоп, не давая вздохнуть, на минуту отпустить гонку, задуматься, почувствовать себя целой, живой, настоящей. И застыл от звука судейского гонга, рассыпавшись стекляшками прошлого и мёртвой картинкой тюремных стен. Она садится на кровати. Солнце за полдня переползло на другую сторону комнаты. Осматривает стены — тот же белый с вкрапинами ярких цветов. И всё очень малфоевское: светлые, обманчивые краски, элитная простота, скрывающая явный снобизм. Гермиона потягивается до боли в мышцах, до хруста в заржавевших суставах, и раздражённо, зябко ведёт плечами, касаясь ногами холодного пола. Отбрасывает на спину отросшие ниже талии волосы и ладонью трёт место над ключицей. А ещё снился шёпот, изящные, тонкие пальцы, ласкающие кожу… Она возмущённо фыркает и заворачивается в плед. С чего это в её снах ядовитый змей? Тёмный шершавый камень прячет контур босых ног. Каштановая грива ярко мелькает в монотонной гостиной. Придерживая тяжёлую дверь, Гермиона вслушивается в неровное дыхание Гарри. Несколько быстрых шагов, и она под одеялом. Поттер ворочается, что-то невнятно бормочет, разворачивается и обвивает руками и ногами, притягивая к себе. Гермиона прячет нос в мягкой, помятой футболке, закрывает глаза и тут же проваливается в глубокий, спасительный сон. Без сновидений.

_________________________

— О, Мерлин и Моргана! Кто к нам пожаловал! Гроза всей магической, собственной персоной, — Забини толкает в бок Нотта, откупоривающего огневиски, и шутливо кланяется. — Как поживает главный контролёр страны? Жгучее желание заткнуть болтливый рот зудит на кончиках пальцев. — Недержание языка, Блейз? — Малфой закидывает на стол портфель и разваливается на диване. — Но за поклон — зачёт. И молча кивает Нотту. — Хочешь выпить? — брови Тео поднимаются домиком после небрежного движения малфоевской головы. Внимательный взгляд мимолётно скользит по лицу и… — Блейз, твой виски со льдом. Эти две крайности — совершенно спокойный Тео и вечный балагур Блейз — были неразлучны до конца четвёртого курса. Их даже дразнили парочкой. В начале пятого к ним примкнула безнадёжно влюблённая Паркинсон, а Нотт неожиданно отстранился, хотя везде и всюду они появлялись вместе. Есть у Тео такая особенность: в любой компании он умеет быть один. Зато никогда не говорит лишнего и всегда тонко чувствует Драко. Малфой вступил в их закрытый клуб последним, не в лучшие свои времена: в поместье хозяйничал Волдеморт. Но как-то сложилось само, что все молча приняли его лидерство, и если и было что-то между Забини и Пэнс, то сразу закончилось. Упускать свой шанс Паркинсон не собиралась. — Мне джин с тоником, — лёгкая хрипотца её голоса обычно заводит с пол-оборота. Но сегодня не тот день. Он прикрывает тяжёлые веки, позволив мыслям свободно накручивать расстояние по эллипсу головного мозга. Рисовать, как обхватывают стакан тёмные пальцы, и Забини быстрым кивком в его сторону отправляет Тео молчаливый вопрос. А Нотт сдержанно пожимает плечами. Сладкий запах кокоса, приправленный разбавленным джином, сигналит о её приближение раньше, чем холодный нос утыкается в щёку. — Ммм, малыш, ты пахнешь злостью, — и влажный язык пробегает по нижней губе. — И тебе привет, Пэнс, — он не отодвигается, но и не открывает глаза. Я не пахну злостью. Я пропитан ею насквозь. — Ты пропустил две «наших» пятницы, — нотка заботы втыкает сотни иголок в задетое самолюбие, а плечо Забини прижимается к его плечу. И порыв отодвинуться холодом сводит виски́. Похоже, зря он сегодня пришёл. — Неспокойно нынче в маленьком королевстве? Выглядишь так себе, дружище! — Мало спал, — Драко медленно вытягивает на низкий столик сначала одну ногу, потом другую, слушая, как льётся в хрустальный бокал новая порция виски. — Кошмары? Один. Старый, как застрявшая на последней ноте шарманка. Который взрывает голову, препарируя прошлое на такие детали, что Малфой сам удивляется, как умудрился заметить столько в тот чёртов-последний-день, когда у него ещё были отец и мать. Тонкие, светящиеся жилки под белой кожей, словно магия от боли прорывалась наружу. Уродливые тени в гостиной, пляшущие в ритме мучительных криков. Мерцающие зрачки, как отражения видений у неё в голове. И горький привкус на языке, будто её агония передавалась ему через воздух. Он быстро задвигает это подальше. — Планируешь стать жилеткой? — чуть приподнимает ресницы, когда Блейз выразительно хмыкает. — Нет? Тогда отвали. И морщится от томного лица Пэнс. Сегодня хотелось бы ограничиться Ноттом, но пятницы всегда проходят в полном составе. На то они и «их». Тёплая ладонь ложится на внутреннюю сторону бедра. Поглаживая мягкую ткань, медленно ползёт вверх и пролезает под рубашку. Терпкий можжевельник с примесью алкоголя вбивается в нос вместе с её дыханием. — Хочешь, побуду твоим снотворным? Руки Пэнс зажигают всегда, но сегодня всё слишком: слишком настойчивые, слишком уверенные, слишком умелые… Волна раздражения подкатывает под рёбра, и Малфой выпрямляется, снимает со стола ноги. — Не сегодня, Пэнс! — тон не оставляет сомнений. — Пойду, посижу на террасе. Ладонь исчезает. Осоловелые глаза смотрят с обидой, полные губы недовольно поджимаются, и зудящий поток от рёбер катится вверх. Пьяная она бесит. — Зато можешь напиться со спокойной душой. Есть повод, — резко слетает с языка. Какого дьявола? Ему наплевать. Недоумение Нотта цепляет что-то внутри. Видимо, он перегнул. Драко ободряюще обнимает Пэнси за плечи. Губы расслабляются. Она примиряюще кивает. «Не злись. Я знаю. У тебя проблемы». И прячет разочарование за молчанием. Редкий случай. Хотя их словесные перепалки Паркинсон всегда проигрывает. Вздёрнутый подбородок натягивает на лицо фирменную невозмутимость, привычную, как собственная кожа. Как броня. Круговорот надоевших мыслей мгновенно замирает. Как мало нужно, чтобы почувствовать себя собой! Драко подхватывает на ходу бокал с апельсиновым соком, и через пару секунд тихо звякает ручка стеклянной две́ри. В двух шагах, за оградой, во всю плещется безмятежный и жаркий май. Отрывисто, возбуждённо звучит в гостиной хмельной голос Пэнс и насмешливый — Забини. Малфой прислушивается, приваливалившись к холодному камню колонны. Жёсткой проверкой на прочность стал для всех четверых седьмой курс. Они бесились друг на друга до скрипа зубов, ругались до мерзких спазм в желудке. Но если один тонул, остальные вцеплялись и тянули, сплёвывая кровь из прокушенных от усилия губ, пока опасность не отступала. Сначала его прятали от Азкабана за попытку убийства Дамблдора. Потом вытаскивали попавшую по доносу под арест Паркинсон. Затем был Блейз, пустившийся во все тяжкие после самоубийства матери. И под конец вместе ночевали у Тео после гибели его отца. Несколько лет, и новый круг безжалостной, роковой рулетки. И снова он открывает счёт. Ледяные пальцы упираются в мраморные перила. За спиной щёлкает замком ажурная дверь. — Сигарету? Синее пламя в закрытой ладони красит кончик в ядовито-оранжевый. Пахнущий ментолом дым струйкой отправляется в небо. Малфой от удовольствия закрывает глаза, вытягивая из фильтра очередную порцию отравленного релакса. Fuck! Он всё же не курит! Тео затягивается сильно, с чувством, повернув к послеполуденному солнцу красивое лицо. И облачко его выдоха змейкой скользит в прозрачном воздухе и расплывается небрежным пятном. — Всё хреново? Драко коротко кивает, делая очередной вдох. Он может точно назвать момент, когда возникло между ними некое подобие дружбы. После Малфой ни разу не спрашивал, что Нотт делал в ту ночь в Мунго. Это его вторая особенность — всегда появляться там, где не ждут. Но как только закрылась дверь палаты для душевнобольных, Драко молча, глядя ему в глаза, сполз спиной по стене, до белизны косточек сжав руки и стиснув зубы, а слёзы потоком текли по щекам, попадая в нос, рот и заливаясь за ворот рубашки. Он раньше никогда не думал, что у безысходности есть предел. Тонкая, невидимая грань, ступить за которую можно лишь однажды. А потом тебя камнем уносит на дно без малейшего желания зацепиться. Тео выдернул его в тот миг, когда шаг был уже сделан, и макушка скрывалась под плотным слоем отчаяния. Сел рядом и положил свою руку на его онемевший кулак. И так они сидели, пока острая боль, штопором вошедшая в сердце, не превратилась в глубокое, тупое оцепенение. И лишь горячие пальцы на запястье не дали Драко шагнуть ещё раз. Они об этом не говорили, и постепенно всё вернулось в привычное русло. Но с той ночи Нотт начал выделять Малфоя среди остальных, а тот постепенно перестал прятать с ним лицо под бесконечными масками. И в голове Драко часто всплывает мысль, что не окажись тогда Тео в Мунго… Дальше он не думает. Никогда. — Что? — ровный голос Нотта, и колечки от его сигареты играют в догонялки на фоне зелёной листвы. Начало их разговоров всегда выносит Малфою мозг, потому что он не успевает перестроиться. И потому сейчас из вороха паршивых новостей выбирает самую безопасную. — Я видел Люциуса. Каждая встреча, как прыжок со скалы в воду, а ты не знаешь, какое внизу дно. Хочется сжаться, спрятав голову, или запустить Авадой в бездушное ледяное лицо. Ненависть внезапно сметает злость и скручивает нервы в тугие жгуты. Сука! Я вырву тебя из себя руками. Даже если изойду при этом кровью. Тео знает. Поэтому молча затягивается вновь. Взмахом палочки подтаскивает два плетёных кресла. Но Малфой так и стоит, плечом прилипнув к колонне, а глаза упираются в ветви толстенных вязов у кромки затихшего парка. И тонкие пальцы покручивают за ножку бокал с апельсиновым соком, а звенящая тишина снова ломит виски́. — Почему ты остался с ним в Министерстве? Вопрос забрасывает в самую суть. Докуренная сигарета точным щелчком падает в пустую пепельницу, и Драко садится, оставив сок на перилах. Я вырежу. Клянусь, мама. — Надо вернуть долг, — голос звучит неожиданно глухо, и он откашливается, словно всплывшая мысль вызвала першение в горле. Не першение. Желание выблевать свою застарелую злость на серый в царапинах пол. Пальцами разодрать грудь, чтобы вскрыть гнойник, прячущий то, что за два года после грёбаной памятной ночи он не чувствовал больше ни разу. Словно его болевой порог взлетел до небес. А если тебе не больно… Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. То никаких грёбаных ориентиров в этой грёбаной жизни! — Я готов. Время пришло. Но вам лучше ничего не знать. И вообще держаться подальше. Это правда. И благородство тут не при чём, это удел убогих героев. Обычная предосторожность во имя собственной безопасности. Нотт поднимается, и его размашистые шаги меряют ширину террасы. Шесть в одну сторону, шесть в другую. И снова. И снова. — Ты задумал сыграть с Люциусом в двойную игру? — он встаёт прямо перед ним, засовывает руки в карманы и перекатывается с пятки на носок. Верный признак того, что Тео взволнован. Хреновый признак. — Можешь ни черта не рассказывать, но ведь тащить тебя из дерьма придётся нам. Не в двойную — в тройную. Одна ошибка, и тащить будет некого. Живым. С Ноттом он позволяет себе быть слабым. Поэтому мысль отражается на лице, и Тео кривит уголок рта. — Вот ты… — не договаривает он. — Уверен, что Забини с Паркинсон не согласились бы. Но, по-крайней мере, я знаю. Малфой усмехается. Главное отличие зелёных от красных, что никто не подменяет мнимой заботой твоё право сунуть голову в пе́тлю. — Дай последнюю, — он щёлкает, вызывая Темпус. — Почти шесть, я пойду. Важная встреча. Тео кивает и отступает к перилам. Каштановая чёлка падает на глаза. И снова синие отблески в открытой ладони. И животный страх снова тянет в ад, который так хочется разделить на двоих. Драко затягивается и выдыхает. Маленький мятный дракон машет крыльями, пытаясь спрятаться в вышине. — Играя с огнём, избегай его пламени, — бормочет Тео под лёгкую рябь бесшумной аппарации, глядя вслед ускользающему дракону.

_________________________

Как он докатился до сделки с дьяволом? Комнату заливает напряжённое молчание. В лучах розоватого солнца серебряные нити в обивке сверкают медью, а спокойный серый смягчает раздражение. В камине домик из свежих дров наполняет гостиную ароматом берёзы. Гарри невольно следит за движением тонкой руки, пока грёбаный Малфой небрежно убирает со лба чёлку. Не злится, не язвит, не торопит. Ждёт, спокойно откинувшись в кресле. И по бесстрастному лицу не понять, что у него на уме. Мысли хаотично скачут, сталкиваются, мешают друг другу, создавая плотный затор. — И что ты хочешь взамен? — пальцы под столом нервно закручивают край помятой футболки. — Ты же не отпустишь меня в Сопротивление просто так. Малфой легко поднимается и подходит к зеркальному бару. Стеклянный звон сухостью сводит рот. — Вино, шампанское или ви́ски? — за прямой спиной что-то плавно льётся в ребристый бокал. Набат в голове отдаётся болью в груди: такой Малфой разносит вдребезги мозг. — Воды, — Гарри облизывает совсем пересохшие губы. Высокий стакан с водой, плавно проплывая в воздухе, опускается на стол. Малфой ставит рядом прозрачный фужер. Золотистые пузырьки, танцуя, выстраиваются в извилистые цепочки, стремительно поднимаются вверх и лопаются с лёгким шипением. — Расслабься, Поттер, я же сказал, что пойдём вместе, — протяжный голос врывается во внутренний хаос. — Всё, что мне нужно от тебя, это защита и поддержка. Он ослышался? Гарри нервно хватает фужер. Пузырьки мгновенно заполняют рот и нос, мелкие иголочки пробегают по слизистой, ослепляя щекоткой глаза. Малфой смотрит и неспеша, маленькими глотками пьёт ви́ски со льдом. — Защита? — Гарри жмурится, пытаясь разобраться. Переговоры и сделки — это не его. Тем более, после пяти лет взаперти. Шампанское неумолимо растворяется в венах, приятно кружа голову. — От чего, Малфой? — От твоих друзей, герой, — язвительно-мерзкий тон возвращает присутствие духа. Наконец-то знакомый, понятный слизеринец. — Или ты думаешь, меня встретят с подарками и цветами? — Не думаю, — Гарри подталкивает обратно пустой фужер. Драко с усмешкой наполняет его опять. — Зачем тебе Сопротивление? Хочешь всех разом сдать своему папаше? Сейчас должен быть взрыв. Но то, что звучит в ответ, вышибает ещё сильнее. — Хочу занять его место. О-ху-еть! Гарри едва не произносит это вслух. Второй раз за день. Чтобы Малфой пошёл против отца? Мир должен был встать с ног на голову. Желание уколоть побеждает любопытство. — Хочешь убедить Люциуса уступить тебе? Вспышка злости в глазах, и Малфой тут же берёт себя в руки. Лёгкое чувство зависти червячком скручивается в животе. Ему бы так! — Нет, Поттер, — прищуривается Драко, — этим займёшься ты. Ты поможешь мне. — С чего вдруг? — разочарованно фыркает Гарри, прикрываясь хрустальным бокалом. — Назови хоть одну причину. После второго фужера разговор даётся легче. Малфой допивает ви́ски и запирает бутылки в бар. Усаживается напротив, и серый лёд остриём пронзает насквозь. А взгляд у него папочкин! — Причина в том, — Драко чуть наклоняется вперёд, и у Гарри возникает желание оказаться как можно дальше. В Новой Зеландии, например. Чёртов-блядь-Малфой! — Что волшебный мир устал от давления чистокровных, и если ничего не менять, он взорвётся. Но Лю… Отец на компромисс не пойдёт, и прольётся море крови. Поэтому нужно поменять враждебную фигуру на лояльную и сохранить мир. — Давно ты стал пацифистом? — изумляется Гарри. Он слышал это слово от Герм ещё в самом начале войны. Брови Малфоя взлетают высоко вверх. — Ты неизлечимый придурок, Поттер, — хохочет он. От этого смеха челюсть сводит, словно зубной болью. — При чём тут борьба за мир? Мне нужно удержать власть. Время твердолобых диктаторов, как мой отец, прошло. Нужна гибкость и умение манипулировать людьми. О, это ты точно умеешь! Гарри делает последний глоток и отправляет фужер на поднос. Кто бы подумал, что Малфой совсем не дурак! Впрочем, зря он так. Как раз Малфой никогда дураком и не был. И каждая его роль удаётся на бис. Просто роли всегда — отстой. — Неубедительно, Малфой. Искрящуюся насмешку стирает новая маска. Драко снова откидывается в кресле и укладывает на столик ноги. Серьёзность тона холодком отдаёт в позвоночник. — Есть вторая причина. Но тебе не понравится. Может, обойдёмся одной? Гарри упрямо мотает головой. Малфой пожимает плечами. — Ты спрашивал, почему я вытащил из Азкабана вас обоих, — спина покрывается противным, липким по́том. — Самая лучшая гарантия твоей поддержки, какую только можно было придумать. И ты сам отдал мне её в руки, Поттер. Грязнокровка. Она останется здесь. Я присмотрю за ней, пока мы не сделаем дело. — Мразь! — не выдерживает Гарри, подрываясь вперёд. Он и представить не мог, что Хорёк на такое способен. Мощная волна пришпиливает его обратно к спинке стула. — Хер тебе, а не защита и поддержка! — Не сомневался, — Драко встаёт. Невидимые пу́ты спадают. От бессилия хочется разнести всё к чертям. Плохо, нет палочки, без неё он не может. Пока. — Подумай. Ведь совесть замучает, если она сдохнет в Азкабане. Или у тебя с Грейнджер всё гораздо глубже? — Сукин сын! — Гарри ищет радость победы на бледном лице. — Какой же ты подонок! И хватает наглости просить помощи… — Просить? — едкий смех разъедает внутренности. Хочется выплюнуть ошмётки прямо ему в лицо. — Я никогда не прошу, герой-недоумок. Мы оба уже в игре, Поттер. Жаль, что она тебе не по вкусу, — Малфой издевательски разводит руками, — но назад хода нет. Мне нужна власть и влияние, тебе — свобода и подружка. Мой проигрыш — ваша смерть. Мы в одной связке, гриффиндурок. Перестань быть идиотом, используй свой шанс. Гарри опускает голову на руки. Невидимые слёзы обжигают ноющее сердце. Больше я туда не вернусь. Живой. Шах ему и мат. Блядский Малфой! Но в одном он прав — нужно использовать шанс. Лучше бороться за жизнь и свободу, чем гнить в Азкабане. В конце концов, раз можно избежать войны… От взбесившейся магии потрескивает воздух. А ведь в эту игру, змеюка, можно играть вдвоём. Пристальный взгляд, глаза в глаза, и кровь распаляет щёки до невозможного красного. — Хорошо, Малфой. Я согласен. С чего начнём?..

_________________________

Тёплый ветер хлещет в лицо с такой силой, будто рвёт кожу, когда Драко направляет метлу к нижним трибунам. Совсем выдохся. Зато остыл после долгих прений с этим… Псевдогероем. Раздражение вновь жужжит, как надоевшая муха. Только его не смахнёшь просто рукой. Злоба и страх делают тебя слабым! Сука! Что ты знаешь о страхе? Как прогнив им насквозь и не успев открыть глаза, немеющее тело напрочь отказывается делать новый вдох. Как каждая минута окрашивается в безликий серый, стирая надежду на следующий грёбаный день. Драко спрыгивает с метлы и упирается руками в ограду. Опускает голову, и волосы лезут в глаза, щекочут виски. Что ты знаешь о злости, Поттер? Как напалмом выжигает внутри всё, о чем ты мечтал в детстве. Как яростная волна захлестывает разум желанием замучить, растоптать, уничтожить и развеять по ветру, как пыль. От удара кулак заливает кровью. Малфой стряхивает красные капли, и новый удар оставляет следы на шершавой стене. Не больно. Fuck! Ему! Абсолютно! Не больно! Он со злостью пинает ограду, а горячие струйки щекочут кожу, стекая вниз. Заходящее солнце поспешно прячет диск за спины затихших деревьев. Вечерние тени змеиными лентами ползут на пустой стадион. Драко выпрямляется, подхватывает сумку и поднимает с земли метлу. К дьяволу! Пора домой. За что ты меня ненавидишь, Малфой? Ненавижу? Тебя? Он презрительно морщится. Надменные голубые глаза взрезают взбудораженный мозг, словно Диффиндо. Fuck! Что ты знаешь о ненависти? Как холодная сила вливается в каждую клетку, в каждую мысль, в каждый глоток воздуха. И ты, не дрогнув, можешь вырезать живое сердце и радоваться, подталкивая мёртвое тело носком блестящей ту́фли. Ты, Поттер, такого не сто́ишь. Усталость гнетущей тяжестью накрывает плечи, спину и заползает в черепную коробку, коверкая мысли. Драко встряхивается и вытирает влажный лоб. После долгой погони за снитчем мелко трясутся ноги. Метла подрагивает в напряжённой руке. В душ! Расслабиться. Смыть бесконечно долгое сегодня: мерзость люциусовской улыбки, удушливую заботу Блейза, невыносимое гриффиндорство Поттера и пот от бешеной гонки. Нетерпеливые шаги через ступеньку, и дверь впускает в затихший холл, ослепший без света свечей. Каменные стены зловеще и холодно выступают навстречу. Какого дементора здесь так темно! И что за?.. Негромкий, мягкий голос, нараспев читающий книгу, магнитом тянет направо. Рассеянный тёплый свет льётся в открытую дверь маленькой белой гостиной, разрезает гнетущий мрак. Драко не замечает, как ускоряет шаг. Рукавом стирает проклятие, готовое сорваться с губ. Fuck! Он забыл, что в доме теперь не один. — …и в тот миг, когда лунный свет окутал озеро, русалки запели древнюю песнь, что пробудила магию глубин. Волшебство звучало в каждой капле воды и каждом дуновении ветра, даруя силу тем, кто мог услышать её истинный зов… Парочка что надо! Недогерой и грязнокровка. Длинные, растрёпанные лохмы. Как он мог сравнить их с прекрасными волосами Нарциссы? Худая рука аккуратно переворачивает страницу. Грейнджер поднимает глаза, прижимается ногами к Поттеру, и улыбка озаряет осунувшееся лицо. Как смотрит! Словно он принц на белом коне. — И в те времена, когда война раздирала магический мир, те, кто верил в любовь, смогли выстоять и победить… Взгляд прилипает к губам, легко выпевающим звуки. Смуглые мужские пальцы по спинке дивана добираются до женских и сплетаются в замо́к. Малфой вздрагивает, как от удара. Ярость мгновенно сметает хрупкое равновесие. Грёбаная гриффиндорская всезнайка и шрамоголовый придурок. Ну и детки будут у этих двоих! Что? Драко, что? Fuck! Какого хера он вообще стоит тут целых пять минут! Малфой резко разворачивается на пятках и широкими шагами взлетает на третий этаж. В ванной скидывает одежду на пол и на всю включает душ. Горячий поток воды расслабляет уставшие мышцы. Он до красноты натирает себя мочалкой, словно белая ароматная пена способна стереть не только с кожи грязь, но и из памяти последние двадцать четыре часа. Полотенце на бёдрах в два оборота. На подносе молочный коктейль с бананом. Драко залпом проглатывает нехитрый ужин и с облегчением падает на кровать. Измученное бессоницей и изнурённое тренировкой тело отключается почти мгновенно. И последнее, что на секунду всплывает перед провалом — тёплый, золотистый свет на длинных кудря́х.