Contradiction — their similarity

      Утренний холодок подполз ближе, прокрадываясь глубоко в душу и принуждая отвернуться от чего-то столько важного и родного, что не хотелось отпускать. Сильнее кутаясь в тёплое одеяло и прижимаясь к единственному источнику тепла в кромешной мгле на грани сладких грёз и горкой правды одиночества, Кадзуха дышал медленно и спокойно, словно не было всех тех будоражащих кошмаров, основанных на реальных событиях. Проскальзывающий в помещение ветерок слегка ворошил светлые волосы, пахнущие ванилью вперемешку с кленовым сиропом. Через шторку пробивалось рассветное солнце.       — Уже утро?.. — заспанным голосом пробормотал Кадзуха, как всегда разговаривая с самим собой и не ожидая какого-либо ответа.       Зевая и сонно хлопая глазами, жмурясь и вдыхая сладкий запах то ли ягод, то ли миндаля и постепенно начиная просыпаться, он неожиданно для себя осознал, что кто-то обнимал его, бережно прижимая к себе, в то время как вместо привычных белоснежных стен взгляд упёрся в чью-то ключицу.       «Всё ещё сон?» — обречённо подумал Каэдэхара, собирая мысли в кучу во всё ещё непроснувшейся голове, в то время как туманные воспоминания далёкого прошлого постепенно всплывали на задворках сознания, вызывая неприятную душевную боль, что заставила поморщиться и зажмурить глаза, ластясь ближе к обжигающему теплу.       В мыслях мелькнули чужие слова, заставившие дать сбой в чёткой работе механизма и выдать ошибку в виде проявления собственных эмоций. Всплыл и ошарашенный вид расплывчатого, как и все вокруг, но такого знакомого человека, что то ли пытался оттолкнуть, то ли уберечь — на этом моменте образовалась чёрная дыра, что затягивала в себя не только отравляющие психику воспоминания, но и сны, что он никогда не запоминал. Мирное молчание, которое не прерывалось еле различимым звоном в ушах, сопровождало единственную мысль, перекрывшую все остальные и заставившую получить пронзительный укол вины.       Неосознанно прошептал тихое «прости» и, заметив движение, уткнулся в чужую шею, не в силах посмотреть в глаза очередной галлюцинации в первом за прошедшие полгода спокойном, не переполненном болью и тревогой сне. Хотелось отвернуться, уйти, как и просили, отпустить, как и умоляли, но эти объятия… Тёплые и родные, долгожданные и неутолимые, искренние и безопасные — он просто не мог заставить себя уйти. Всё говорило ему: если он не уйдёт — будет только хуже, только больнее. Но он вновь позволял себе привязаться к фантому прошлого, не в силах отпустить и очень боясь потерять.       — Всё хорошо, пожалуйста, спи, — послышался ласковый, немного хриплый полусонный голос у самого уха, отчего создалось впечатление, будто он звучал в самой голове.       Слишком реалистичный сон, но расплывчатые образы выдавали его иллюзорность, пока обладатель сладостных речей осторожно прижимал Кадзуху ближе, запуская кисть в мягкие спутанные волосы и опаляя чувствительные уши тёплым дыханием, из-за чего по телу пробегали приятные мурашки, что тут же растворились в чужих ласках.       Пришлось даже неосознанно затаить дыхание, в ожидании чего-то особенного. Но, казалось, неизвестный даже не просыпался, аккуратно и ненавязчиво сжимая в своих объятиях, словно боясь причинить неудобства. Приятно и до невозможности больно, что хотелось реветь навзрыд, хотя бы в грёзах дав волю чувствам, но нарушать мирную идиллию всё не решался.       Поёжился и вдохнул глубже чужой аромат, расслабив мышцы и вновь дав мозгу доступ к кислороду. Он не знал, являлись эти слова полусонным бредом, сладкой иллюзией и желанием его подсознания спокойной размеренной жизни, или же затишьем перед бурей; но сейчас это не так важно, ведь происходящее успокаивало и согревало, заполняя холодную, разросшуюся до размеров бесконечной пропасти пустоту. Эти слова и действия — что-то совсем не свойственное людям вокруг; что-то, в чём он так нуждался и чего ему так не хватало. И даже если это лишь беспамятство, то он всё равно не хотел возвращаться в реальность.             

***

      Просыпаться не хотелось, словно по окончанию счастливых грёз его вновь встретит пустая кровать, распахнутая от сквозняка дверь и беспорядок в квартире, говорящий о надежде очередного чужака найти что-то ценное. Но всё то не многочисленные ценное — заначка в третьем томе «Войны и мир» и дошик в рассрочку — Кадзуха хранил либо в сумке с кодовым замком, с которой он спал чуть ли не в обнимку и не выпускал, как и школьник одеяло под натиском матери в семь утра, либо в квартире своего лучшего друга, где в последнее время он проводил больше времени, чем у себя.       Первая попытка открыть глаза в шесть утра не увенчались успехом даже под напором матушки-совести, что обычно поднимала его к первой паре. В обычно тёплой квартире было неожиданно холодно, а большая кровать казалась слишком узкой. Не пахло кофеином и цветами, а воняло потом и сыростью, что не перебивал даже запах ароматных блинчиков, которые не раз сжигали ему кухню в отчаянных попытках начать питаться не только лапшой быстрого приготовления и бутербродами. Но какие блинчики в квартире, в которой кроме него не было ни души уже года два?       В последний раз Каэдэхара так отсыпался после защиты диплома, где, предварительно накрутив себе самое дно рейтинга, молил всё святое заснуть беспробудным сном, как принцесса из сказок для совсем ещё маленьких деток. Только вот будильник, как и в тот раз, разрушил все надежды на спокойную смерть, разрывая стены своим протяжным звоном каждые пятнадцать минут, пока хозяин не подаст признаки жизни и не отключит остальные тридцать.       С усилием открыл глаза и поморщился от утреннего света, что намеревался лишить его зрения. Проспал он явно немало, раз голова раскалывалась похлеще, чем во время похмелья после двухнедельного запоя перед сессией. Но былая безмятежность исчезла вместе с желанием послать весь мир на три счастливых буквы, когда вместо единственного облагороженного места в его затхлой квартире — подоконника с пледиком — он увидел поцарапанный стеллаж из шестнадцати кубиков, что был когда-то давно окрашен с помощью баллончика с чёрной краской и что разваливался от одного единственного взгляда на старые деревяшки с ближайшей стройки. Сердце забилось чаще треска масла на сковородке, а ужас образовал вакуум, что заставлял задыхаться от нехватки воздуха.       Подскакивает с жёсткой постели, как ошпаренный; по телу пробегает дрожь от раскрытого настежь окна, которое, к большому счастью, было не деревянным. Мечется на чужой кровати, вертя головой во все стороны, словно неожиданно попавшаяся в паутину своего прошлого мошка, не знающая с какой стороны ожидать подкрадывающейся смерти. Это похоже на слишком страшный кошмар, что происходит наяву против его воли. Хочется вновь проснуться пусть и в холодном поту, забыть и проклинать себя за то, что позволил заснуть на столь длительный промежуток времени, раз подсознание добралось до чего-то подобного.       — Проснулись, наконец, — прозвучал где-то с кухни тихий вопрос, что больше походил на утверждение. Кадзуха чуть не вскрикнул, инстинктивно кинув взгляд в сторону, откуда донёсся чужой голос, напугавший похлеще фильмов ужасов, один из которых он случайно раздобыл у родителей будучи ещё совсем маленьким; кто бы то ни был, этот человек явно хотел оставить Каэдэхару заикой до следующего нового года. — Отрубились часов в шесть прям на пороге, провалялись больше пятнадцати, — сразу вводит в курс дела только-только пробудившуюся душу, — Вы когда спали в последний раз? День назад? Неделю? Две? — последняя цифра явно была сказана с сарказмом.       — Это упрёк или забота? — усмехается Каэдэхара, не ожидая ответа. Его голос всё ещё сонный, хотя полностью проснулся он ровно две секунды назад, но это играло ему на руку.       Пока Каэдэхара обрабатывает полученную информацию, из-за барной стойки выползает Сяо — сама смерть в фартуке, — всем своим видом показывающий, как он очень «рад» незваному гостю, который провёл на его территории точно уж больше пяти минут. Кадзуха же в ответ состроил глуповатое выражение лица и сонно потёр заспанные глаза, будто ничего противозаконного, вроде проникновения в чужую собственность, и не происходило. Сияет ярче солнышка, что совсем недавно намеревалось сжечь его заживо, волосы растрёпаны так, будто он их специально укладывал перед сном — сама невинность — именно такой образ предстаёт математику в пол одиннадцатого утра, когда все жаворонки давно проснулись.       

— — —

             — Прошу меня простить, но я стухну прямо здесь, если сейчас же не приму душ, — сползает с кровати и потягивается, пока Сяо аж про завтрак забывает от наглости чужака, но не успевает оспорить, как литератор закрывается в ванной комнате, о которой, он, между прочим, не упоминал.       Бормоча под нос пожелания скорейшей болезненной смерти от утопления, математик выключает плиту, что чудом работает после попыток предыдущего хозяина приучиться к готовке. Но не успевает он опомниться, как кто-то аккуратно щёлкает ключами и ни разу ни аккуратно открывает дверь с ноги, что та чуть с петель не слетает.       — Хей, я чувствую запах чего-то вкусненького! — гром среди ясного неба, его спасение и проклятье; единственный человек, который всегда входит без стука, да и то лишь потому что имеет при себе связку запасных ключей. Слухи говорят, что она — страх интроверта и кошмар социофоба. Другие — пофигист и социопат, презирающая общество и искренне ненавидящая живых людей. Но как только дело касается мертвецов — так она сущий ангел, что исполнит любые просьбы и пожелания в отношении посмертных ритуалов и захоронения. Слухи слухами, а вот её своеобразный характер уж точно выбьет из колеи горюющих по усопшим родственников.       — Боже, за что мне это наказание… — обречённо бормочет Сяо, ставя электрический чайник на ещё одну гостью, пока кислород стремительно падает к нулю прямо пропорционально увеличению человек в комнате.       — Да-да, спасибо за гостеприимство! — с сарказмом выкрикивает Ху Тао, явно расслышав ворчание квартиранта. Её приход ожидаем — даже слишком, — ведь она никогда не пропускала хоть малейший намёк на ещё один «деликатес», приготовленный её обожаемым соседом. — Так-так, что тут у нас? — тянет хозяйка, выглядывая из-за угла и изучая третий халявный завтрак за неделю.       — Блины, — равнодушно отвечает Сяо, пока Тао от восторга аж подпрыгивает, хватая одно из лакомств до того, как квартирант накрывает тарелку полотенцем, чтоб несчастные блинчики остывали помедленнее и прожили подольше.       Пока математик подготавливает заварку и три чашки, соседка дрожит всем телом и показательно дышит себе на ладошки, ведь Сяо, такой негодяй, решил опять её заморозить, в который раз оставив комнату "проветриваться". С громким топотом тапочек по головам соседей снизу, что в первые вспомнили о наличии кого-то сверху, она пробегает к окну, стремясь то ли поскорее избавится от могильного холода, то ли создать сквозняк, не успев притормозить.       — Не дразни своими кулинарными шедеврами пролетающих мимо голубей, — шутливо бросает гостья, закрывая форточку, о которой жилец часто забывает. Может, Сяо и не замерзает при температуре раза в два ниже комнатной, но вот ей в одних шортах и футболке с принтом приведения на пол груди такими темпами явно и до трупа в морге не далеко. — Погоди, у тебя гости? — оживилась Тао, кинув заинтересованный взгляд на «лишнюю» кружку с изображениями милых котиков.       В этот момент математик замечает, как глаза подруги восторженно заблестели не только от мысли появления ещё одной живой души в квартире нелюдимого друга, но и от возможности встретиться воочию с человеком, что удостоился чести настолько приблизиться к Сяо, чей дом чуть ли не интимное место.       — Не думаю, — растеряно бормочет квартирант, приводя кухню в порядок, — Не могу назвать его гостем… Скорее идиот, вторгающийся в личное пространство.       — О~о, так даже интересней, — протягивает соседка, широко улыбаясь, ведь знает математика лучше, чем всевозможные ритуалы по отправлению умерших в последний путь в рамках религии.       Как бы то ни было, Сяо всё ещё сложно поверить в происходящее, ведь поведение литератора порой мешает отличить нелогичный сон от реальности. Он действует вопреки всем его ожиданиям как вчера, так и сегодня, когда тот сделал вид, что ничего не произошло и самого его присутствие в чужой квартире — в порядке вещей, уже не говоря о поступках, что вообще выходят за рамки его понимания и противоречат даже самому Каэдэхаре. Но Сяо слишком вымотался в попытках оправдать чужие действия, надеясь просто спросить напрямую при первой же возможности.       — Если что, я взял одежду, что лежала на тумбочке, — словно по зову мыслей доносится чужой голос, — премного благодарен и ещё раз извиняюсь за доставленные неудобства, — зевает причина его головной боли в одной из чужих футболок размера XXL, что были оставлены здесь прошлым хозяином, и домашних штанах, которые держатся на одних только бёдрах и добром слове. — Кто-то зашёл или мне показа-       — Какие люди в Голливуде! — возникает из ниоткуда Ху Тао и кидается Кадзухе на шею, пока Сяо не только контроль над ситуацией теряет, но и дар речи, отчего масленый нож — единственный, чьё место среди остальных столовых приборов — благополучно вываливается из рук, а правый глаз непроизвольно начинает дёргаться. — Какими судьбами? Кого-кого, а тебя увидеть я точно не ожидала!       — Тао… Я тоже безумно рад тебя видеть… — мычит Каэдэхара, пока душа покидает тела от чересчур крепких объятий. Хлопает знакомую по спине, всеми силами показывая, что если его сейчас же не отпустят, то ответы на все интересующие вопросы не дождётся ни Сяо, ни сама Ху Тао, — конечно, сто лет не виделись, но отправлять меня на тот свет преждевременно не надо, хорошо?       — Эх, а раньше ты говорил по-другому… — обиженно бубнит та, не получив свою порцию объятий, но, тут же воспрянув духом, продолжает. — Так ты откуда здесь?       Пока эти двое ведут незатейливый диалог старых друзей, хохочут и невзначай стебут друг друга, Сяо уже вообще связь с реальностью теряет, ведь это похоже не просто на сон, а на самый настоящий кошмар, когда два слишком громких и слишком активных человека сливаются в один большой источник шума, желая уничтожить его последние нервные клетки. От этих двоих по отдельности проблем достаточно, а теперь они оказались в одном пространстве, отчего квартирант уверен, что в скором времени, помимо головной боли, появится ещё и желание выйти в окно.       — Сяо, эй, очнитесь! — щёлкает пальцами Кадзуха прямо перед глазами у математика, что то ли залип, то ли сигнал внеземной цивилизации поймал, если не то и другое. — Кажется, Вы побледнели, — прикладывает руку к чужому лбу, используя вежливое обращение скорее в качестве издёвки, а не исполнении чужой просьбы, — всё в порядке?       — Да-да… Только, пожалуйста, держите дистанцию, — отшатывается названный, садясь на стул, пока голова идёт кругом, — и объясните, что, чёрт возьми, здесь происходит, — Сяо готов завыть от отчаяния с минуту на минуту, но пока только сложил руки домиком на переносице. В ответ на чужой вопрос «гости» растеряно хлопают глазами, отчего квартирант чувствует себя ещё более неловко, но продолжает выжидающе смотреть на двух детей, что прикидываются взрослыми.       Повисает тишина. Тем временем Ху Тао и Кадзуха переглядываются, толкая друг друга в бок, мол «давай, вы же с ним в хороших отношениях, разруливай ситуацию», а Сяо лишь наблюдает за всем этим цирком на выезде.       — Раньше мы вместе учились на филфаке, там и сдружились, — начинает Тао, смотря куда-то в потолок, будто ища суфлёра или хотя бы неожиданную шпаргалку с ответами. — Только вот после выпуска у Кадзухи появилось неожиданно много «дел», — с пренебрежением косится на названного, пока тот смущённо чешет затылок. А Сяо пытается понять ослышался он или уже слуховые галлюцинации ловит.       

« . . . К а д з у х а . . . »

      — Да-да, наш уважаемый Каэдэхара Кадзуха свалил всё на меня под предлогом дружеского одолжения, и уже год от него ни слуху, ни духу, ни ответа по голубиной почте! — продолжает упрекать давнего знакомого, что спешит оправдаться, но впервые не может выудить из своего богатого словарного запаса подходящих слов. — И вообще, с чего это вы до сих пор так вежливо обращаетесь к друг другу на «Вы»? Аж противно, — продолжает возмущаться Ху Тао, ведь к ней никто такого глубокого уважения не проявляет, но так и не получает должного ответа.             

« . . . К а э д э х а р а К а д з у х а . . . »

      Пока хозяйка собиралась отсудить у Кадзухи компенсацию за моральный и материальный ущерб, Сяо застревает в своих мыслях, что ушли слишком глубоко от реальности и подняли вопросы, которые он предпочёл бы похоронить вместе с интересом к чужой персоне. Кадзуха? Просто ошибка или он дважды ослышался? Но если ошибка, то почему Казуха её не исправляет?       — Пожалуйста, спасите меня! — вырывает того из мыслей чужой голос, обладателя которого зажали в углу, как какого-нибудь несчастного с задолженностью в кругленькую сумму.       — Ху Тао, отпусти и садись есть, пока не остыло, — шипит квартирант на хозяйку, что в мгновение ока любезно оставляет гостя в покое и спустя секунду занимает своё место поближе к тарелке с блинчиками. — Вы, Каэдэхара, тоже можете присоединиться.       — Не отказывайся от такой возможности, пока он добрый и проявляет хоть чуточку гостеприимства, — хихикает Тао, пока Сяо шикает на неё то ли из-за колкого замечания, то ли потому что та говорит с набитым ртом.       — С радостью, — улыбается Кадзуха, присаживаясь рядом с хозяйкой напротив математика, который радуется, что заткнёт этих двоих хотя бы на первые десять минут, если не меньше, учитывая, что тарелка уже опустошена на треть от приготовленного. А навязчивые мысли всё не покидают его.       В конце концов, чашка умело заваренного чая смогла утихомирить двух разгорячённых неожиданной встречей «гостей» в доме их общего «друга». Тао и Кадзуха продолжили тихо — о Боже, наконец-то! — беседовать ни о чём явно по инициативе последнего, отчего Сяо не спешил ни участвовать, ни даже вникать в их диалог, лишь продумывая, как будет выпроваживать этих двоих сразу после трапезы. Но в мысли вновь лезли вопросы о нём, о его странном поведении и нелогичных действиях, что шли параллельно со спором между ним и внутренним «Я». Этот конфликт не давал покоя, заставлял совершать противоречивые действия, такие как продолжать шарахаться от него по подворотням, но при этом оставлять у себя на ночь и даже любезно кормить завтраком. Но об этом он подумает после того, как Каэдэхара перестанет сверлить его взглядом, не решаясь то ли окликнуть, то ли вопрос задать.       — Кстати, а сколько Вы всё же за проживание платите в этой тесной комнатушке? — как бы невзначай спрашивает Кадзуха, искоса поглядывая на Ху Тао, что сначала только глаза закатила, а потом неожиданно переменилась в лице и даже жевать перестала.       — Около двадцати тысяч, — безучастно выдыхает Сяо, устало прикрыв глаза и потирая вески. Несмотря на дружеские отношения, за квартиру Тао сдирает немало, но, по её словам, это она ещё скидку делает за «корм несчастных голодающих». Является небольшое обкрадывание людей привычкой, как владелицы ритуального бюро, или просто частью её характера — для Сяо остаётся загадкой.       — За месяц? — с подозрением допрашивается Кадзуха, продолжающий расхаживать по хате, как кот, что спустя неделю прижился в доме и с обычного зашуганного котёнка сменился на важного царя хором, всем своим видом показывая своё осуждение двуногих, что забыли покормить его высочество в назначенный час.       — Нет, за полмесяца... — немного растеряно выпаливает Сяо, не понимая к чему вообще такие запросы, ведь, насколько ему известно, у Кадзухи и квартира своя, и ипотеки на неё нет, так что снимать ещё одну ни к чему.       Ответа или какого либо разъяснения не следует. Пара счастливых мгновений спокойствия и приятной тишины очищает разум, но квартиранту кажется, что он скорее отключится и отойдёт в мир иной, чем эти двое правда замолчат. Как и ожидалось, секундное умиротворение нарушается, когда Сяо замечает недобрую улыбку на лице Каэдэхары, следящего глазами за хозяйкой квартиры, что аккуратно спрыгнула со стула в попытках тихо удалиться с места преступления.       — А куда это мы собрались? — гневно тянет Кадзуха, схватив Тао за шкирку, как нашкодившее животное, что лишь невинно хлопает глазками и прижимает ушки к голове, всем свои видом показывая, мол «моя хата с краю, ничего не знаю».       — Постой… Умоляю, я всё сейчас объясню, — с нескрываемой дрожью в голосе тараторит вечно уверенная в себе Ху Тао, чуть ли не со слезами на глазах смотря на недовольное лицо идеального — как все считают — человека, который всего полчаса назад со своими синяками под заплаканными глазами выглядел не лучше пьяницы с третьего подъезда соседнего дома. — Нет… Кадзуха, стой! — заорала она, в попытках вырваться из лап чудовища, что планировало осуществить то ли месть, то ли наказание; только вот за что — остаётся секретом. Да и у Сяо это как-то совсем вылетело из головы, после очередного обращения хозяйки к своему давнему другу.       Мысли на пару мгновений сбивают с толку, отрывают от реальности и полностью вытесняют всё остальное, отчего распри старых знакомых остаются где-то за гранью его восприятия. Сяо чувствовал, что что-то не так, будто обычное произношение действительно играет огромную роль, поэтому вопрос, не дающий ему покоя вот уже полчаса вновь выползает из-под корки сознания, где только-только был заперт на сорок два замка и щеколду:       — Почему Кадзуха? — вымотано бормочет Сяо, что прибывал в замешательстве так же, как и обернувшиеся на него двое взрослых детей без тормозов, один из которых совершил фактическое покушение, а вторая испустила последний вздох от невыносимой тряски из стороны в сторону — морская болезнь и до сюда добралась.       — А как иначе? — выбравшись из во всех смыслах холодных лап смерти спрашивает Тао, введя и без того запутавшегося Сяо в абсолютный ступор. — Неужто этот профан назвался другим именем? — предположила та, но эта теория так же глупа, как и образ, созданный ею для представления обычным смертным и последующего избегания непричастных к её жизни зевак. Хозяйка выдала подобное, естественно пропустив стадию тщательной обработки информации, за что получила подзатыльник нисколько за ложное обвинение, сколько за оскорбление чужих личных чувств.       — Разве правильно не К а з у х а ?       — Казуха? Впервые слышу, — замялась Тао, — всегда был Кадзухой, с чего бы ему вдруг букву из имени убирать? — продолжает рассуждать, начиная больше говорить сама с собой, что вошло в привычку после долговременного общения с Сяо, который первое время не то что диалог поддержать не умел, а в принципе нормально разговаривать. — Эй, Казуха! — закинула голову назад, чтобы встретится с ним глазами, при этом исковеркав чужое имя ударением на второй слог, — когда это ты имя поменять успел?       — Оу, Вы правда обратили на это внимание? — неловко выпаливает Каэдэхара, давая хозяйке ещё один подзатыльник, — Не надо так много думать обо мне, — подмигивает и отмахивается, словно читая чужие мысли, — можете называть меня как Вашей душе угодно. Конечно, более правильный вариант произношения — «Казуха», но кроме Вас и Чжун Ли меня так больше никто не называет, так что мне без разницы, — закончил объяснятся, неловко улыбнувшись и вновь огрев уповающую на пачку мармеладок Ху Тао.       — А сейчас-то за что?!       — Для профилактики, — выдыхает литератор и легонько трёт место собственного удара.       — Пф… «Казуха»… Да это ведь даже не звучит! — обиженно бурчит та, отгородившись от чужой руки и растирая место ушиба.       — Вы только простите её. Она обязательно сократит плату до двадцати тысяч за месяц, — специально делает акцент на последнем слове, чтобы хозяйка услышала его волю сквозь звуки кипятящегося чайника и собственный обиженный бубнёж.       — Я на что по-твоему жить должна? Не так уж и много платят в ритуальном бюро, знаешь ли, — ворчит Ху Тао, уже самостоятельно заваривая вторую кружку чая, дабы окончательно избавиться от тошнотворного привкуса во рту после отчитывания за обдиралово бедного во всех смыслах квартиранта на двойную сумму.       — Обкрадывать людей тоже не вариант, — выдыхает Кадзуха и садится на диван, с которого поднялись клубы пыли, отчего тот пару раз чихает слишком невинно для человека, который только что чуть не довёл подругу до рвотных позывов. Услышав в ответ что-то вроде «Хорошо-хорошо, я поняла, только перестань уже», обращается к Сяо, чуть переменившись в лице, словно став серьёзней и выйдя из образа беззаботного ребёнка. — Кстати, раз уж конец месяца, то можете передать деньги непосредственно мне.       Тишина наступает так же неожиданно, как меняется чужой голос. И это напрягает. Но чужой наглости можно позавидовать.       — Я тебе теперь ещё и деньги давать должен? — огрызается Сяо, будучи не то что раздражён чужим поведением, а чуть ли не в бешенстве. Он припёрся в его дом то ли пьяным, то ли обкуренным, выдвигал свои правила прямиком хозяйке, так теперь ещё и деньги вымогает? Сейчас за свои кровные пять рублей Сяо готов рвать и метать, особенно после осознания, что его за полгода развела на невообразимую сумму единственная подруга детства.       — Эй, не злитесь так, — устало вздыхает Кадзуха, прощупав, что раз математик перешёл на неформальное обращение, то теряет контроль над эмоциями и своими действиями.       После резкого отказа литератор заметно мрачнеет, а в комнате становится неожиданно темно, словно кто-то или что-то поглощает весь имеющийся свет в радиусе пятнадцати метров. По спине пробегает холодок от осознания, что Каэдэхара давит своим ледяным взглядом, который ему совсем несвойственен. Он словно в мгновение ока стал совершенно другим человеком, незнакомым, но пугающим одним только своим присутствием. Сяо хотел было позвать на помощь, но не замечает даже Тао, что скорее всего притаилась в углу, бросив его на произвол судьбы.       — Я признаю, что поступил отвратительно, и приношу свои искренние извинения, — медленно начинает прокрадываться сквозь защитные стены слаженно работающего механизмами — здравого смысла — прямиком в мозг, овладевая и заставляя беспричинно дрожать изнутри. — Могу пообещать, что подобного больше не повториться, и я более не доставлю Вам неудобств, — произносит слишком безэмоционально, для человека, который ранее никогда не сдерживал эмоций.       Сяо не знает, что ответить, будучи охваченным неясным страхом, что положил холодные ладони на его собственные. Немного помолчав, Кадзуха продолжает:       — Хорошо, за весь тот цирк, что был развёрнут на Ваших глазах, сброшу пять тысяч с суммы, но заплатить Вы всё равно должны. Иначе, по истечению февраля, я просто выселю Вас и найду более подходящего жильца, — сказал как отрезал.       — Издеваешься? С чего я вообще должен платить тебе? — рявкает Сяо, но вовсе не из-за злости или ярости, а пытаясь защититься, будучи загнанным в угол собственными страхами. Руки дрожат, кончики пальцев неприятно покалывает, предвещая о беде, приближающейся смертельным бураном. Нужно бежать, прятаться, звать на помощь или умолять о пощаде, но им охватывает что-то незримое, что-то, что сильнее страха или инстинкта выживания. Дыхание учащается, а сердце бьётся в висках слишком громко, не давая правильно расслышать чужой голос. Но спокойный ответ вводит в ступор, ведь Сяо не показалось и отправляет сердце куда-то в пятки, ведь это не «просто послышалось», заставив задрожать под натиском необычно холодных алых глаз, что требовали либо подчинения, либо твоей собственной смерти:       — Потому что это моя квартира.