Contradiction — their similarity

      — Потому что это моя квартира.       Чужие слова выбили почву из-под ног, заставив застыть в немом шоке, а лицо исказиться в недоумении, потому что всем ожиданиям есть пределы и чужие действия явно за них вышли. В голове шестерёнки хрустели и ломались, потому что механизм начал крутиться в обратную сторону, хотя для этого не предназначен. Весь пазл сложился в очень неприятную картину, дающую больше вопросов, чем ответов.       Но, кажется, извилины пришли в движение не только у Сяо, потому что, просверлив в жильце пару сквозных дырок, Кадзуха переменился так же резко, как Ху Тао в полной тишине подавилась чем-то вкусным.       — Я перегнул? — неловко рассмеялся литератор и почесал затылок с таким видом, словно и не угрожал кому-то только что если не расправой, то лишением крыши над головой.       Вся атмосфера в один момент вернулась в прежнее русло, а полудохлики-цветы на подоконнике вдохнули порцию кислорода вместе с соседкой.       — Очень даже, — ответила Тао, ещё не оправившись от кашля и резкого головокружения. Кинув быстрый взгляд на Сяо, который вместо шизанутой кошки разглядел призрака на потолке, она продолжила, расценив его состояние, как недееспособное к разговорам. — Он же не знал, что ты хозяин этой несчастной развалюхи в центре города.       — Что? — глупо похлопав глазками, переспросил Кадзуха, — Ты даже не упоминала обо мне?! — возмутился тот, подскочив с места, отчего математик вздрогнул, а обычно стоящий в нерушимом равновесии карандаш на столе всё-таки упал.       — Я не виновата, что твои квартиранты не читают договора, — оправдывалась та, раскачиваясь на стуле, но не падая, словно сама нечисть не даёт своей королеве провалиться в пучину ада. — Да и вообще, хозяин здесь не появлялся уже года два, так смысл упоминать о нём и лишний раз людей напрягать? — возмущалась она, пока Кадзуха рухнул обратно на диван и зарылся руками в волосы, бормоча что-то о сплошной головной боли. Сяо же просто молча стоял меж двух огней с таким отрешённым видом, что даже священнику на похоронах стало бы некомфортно.       Кажется, его эмоции только что закончились, отчего организм затребовал перезагрузку системы, если не полный сброс к заводским настройкам.       Математик вернулся в реальность только когда Каэдэхара начал щёлкать пальцами у самого носа. Вернув возможность соображать, он обнаружил, что голова раскалывалась то ли от огромного потока информации в его монотонной жизни, то ли уже традиционно, потому что рядом с Кадзухой по-другому не бывает. Сейчас он мало чего понимал и вряд ли хотел бы понимать больше, но Ху Тао уже полезла в трущобы огромного шкафа с кучей мусора, в котором, в принципе, и жить при желании можно, за нужными документами, чтобы убедить квартиранта в правдивости чужих слов и унять его шоковое состояние.       — Я не пойму, тебя с работы уволили, раз ты тут объявился? — продолжила пререкаться Тао, пока Сяо рассредоточено пожирал листок бумаги глазами, — Если помираешь с голода, то отдай ты мне эту несчастную однушку. Я продам её и организую тебе прекрасные похороны! — звучало как сарказм, но госпожа Ху из похоронного бюро могла говорить вполне серьёзно.       — Что-то в прошлый раз я слышал совсем другое, — устало выдохнул Кадзуха, наконец поднявшись и начав поиски где-то кинутой вчера сумки. На чужой ответ, в смысл которого математик не вникал, Тао сначала ничего не ответила. Только помрачнела тонов так на десять.       — Так мне заложные покойники не нужны, — продолжила дуться она, сказав что-то ещё, что не услышал Сяо, но услышал стоящий в другом конце комнаты литератор.       — Помню-помню, — отмахнулся тот, заглядывая в щель между софой и стеной. Ничего не обнаружив, кроме сантиметрового слоя пыли, Каэдэхара простонал пару ругательств, — что удивительно, не матерных, — и наконец спросил: — Кто-нибудь видел мой телефон?       Наблюдать за тем, как Кадзуха ищет свои вещи, когда их даже прятать толком негде, довольно забавно. Особенно когда знаешь, что мобильник лежит на прикроватной тумбочке, потому что его батарейка садится так же быстро, как у Сяо социальная.       Спустя минут пятнадцать скитаний из угла в угол, Каэдэхара пришёл на кухню и начал открывать все те немногочисленные шкафчики, которые там находились — с одной стороны глупо искать телефон среди ложек и вилок, а с другой — математик его прекрасно понимал, ведь сам однажды потерял ключи в собственном доме, где он когда-то жил со своей семьёй. Сяо молча наблюдал за отчаянными попытками найти единственный способ связаться с начальством и смягчить наказание за пропуск, но когда Кадзуха дошёл до крайнего ящичка столешницы, его передёрнуло.       — Стой, — не подумав, окликнул математик, схватив уже точно хозяина квартиры за запястье. Тот в ответ лишь кинул на него озадаченный взгляд не столько из-за отклика, сколько из-за неформального обращения, но к ручке не притронулся, ведь даже двинуться толком не мог — скорее всего, чужая хватка была чересчур сильной.       В этом ящике лежали ножи. Сяо сам не до конца понимал, почему так резко отреагировал на чужие действия, но было там что-то зловещее. Что-то, что заставляло кровь стыть в жилах, а сердце в панике метаться в путах кровеносных сосудов, пытаясь выбраться из удушливого заточения грудной клетки. Что-то, что мешало жить спокойно днём и сладко спать ночью. Что-то, что ему очень не хотелось бы вспоминать.       Ху Тао, которая уже успела сменить положение и теперь сидела в обнимку со спинкой стула, заметила поведение друга и перебила его прежде, чем тот успел заговорить.       — Сказали не лезть, значит не лезь, — съязвила та, всё ещё наигранно обижаясь на нарушителя плана честного — в кавычках — заработка. — Да и вообще, мы тебя засудим, — перескочила с темы так же мастерски и так же раздражающе, как это делал сам литератор.       — В каком смысле? — не ожидая такой подлости от подруги, переспросил Кадзуха.       — Даже если ты собственник, то не имеешь права заявляться в квартиру без согласия квартиранта, — ухмыльнулась Тао, пока у Кадзухи от несправедливости бытия аж глаза на лоб полезли. — Статья о неприкосновенности жилища.       — В таком случае, ты тоже под эту статью попадаешь, — парировал Каэдэхара, уже полностью забыв про несчастный шкафчик, который Сяо так отчаянно защищал. Последний лишь облегчённо выдохнул и позволил этим детям затеять очередную несерьёзную словесную перепалку.       — У меня есть адвокат, которая мне этими законами уже все уши прожужжала, — скептически ответила Ху Тао, вертя чайной ложечкой в воздухе и рисуя одни только ей известные узоры, — а у тебя дай боже учебник по общаге за десятый класс найдётся, который ты в библиотеку так и не вернул, — смеялась она, пока литератор в ответ лишь закатил глаза.       Сяо невольно представил, как Кадзуха роется в однотипных параграфах в поиске аргументов, которые сам математик всей душой ненавидел, потому что требовали привести пять и больше, а написано в лучшем случае два — остальное либо сам додумывай, либо молись, чтобы именно тебя не заставили импровизировать на устном опросе. Подобное зрелище просто не могло не вызвать улыбки, но, кажется, нервы начали сдавать, отчего он не сдержался и тихо засмеялся, как ему тогда показалось, очень неестественно. В обычное время он вряд ли бы даже допустил подобные мысли, но с этими двумя он просто сходит с ума — настолько, что порой испытывает слишком много непонятных чувств, что противоречат сами себе и оттого сводят с ума ещё больше. Если бы им выдалась возможность, они бы непременно затащили Сяо в пучину безумия. Такие уж они люди.       От неожиданного спокойствия стало не по себе — такое чувство появлялось, когда он ходил по пустым коридорам школы поздно вечером или когда следовал за Кадзухой в том самом парке, от воспоминаний о котором мурашки прыгают на нервных окончаниях, а в груди отчего-то тяжелеет так, словно ему нетающий лёд на сердце положили. А виной сей тишины были знакомые, которые замолчали секунд на десять, смотря на Сяо так, будто он только что выдвинул километровую речь о литературе и политике. Хотя, удивиться можно было бы даже, если бы он просто заговорил.       — Вы чего? — непонимающе покосился на двух друзей, у которых даже рты приоткрылись в каком-то неверии.       — Святые тараканы на кухне общежития… — заговорила Тао, подорвавшись со стула и неотрывно глядя прямо на Сяо, который только что сделал что-то запредельное по меркам обычных смертных. — Сяо, это ты? Правда ты? — не меняя тона, продолжила она, лапая названного за щёки, словно мать, проверяющая не подменили ли её родное дитятко. Тот в ответ лишь начал уворачиваться от цепких рук с чёрным маникюром и обречённо материть Тао, которая порой очень уж любит лишний раз нарушить личное пространство.       Говоря о литераторе, он продолжил неотрывно глядеть на математика, прожигая дыру — кажется, уже, пятую за сегодня — где-то в районе чужих губ. От этого становилось не по себе, ведь Сяо не любитель столь пристального внимания к своей персоне, так ещё и со стороны таких людей, как Каэдэхара — непонятных, словно не от мира сего. Только вот, это не играет им на руку, а наоборот, выбивает из «нормального» общества, не давая им найти места под солнцем.       Но когда у Сяо закончился матерный запас, Кадзуха, кажется, пришёл в себя и заливисто засмеялся, но отчего-то это было так натянуто, будто сработал механизм экстренной тревоги, заставив выдать первую попавшуюся защитную реакции. После пристального взгляда Тао, Каэдэхара поспешил перевести тему и, видимо, в тот момент мозг всё-таки обнаружил пропавшую без вести вещь на той самой прикроватной тумбе, что не разваливалась только за счёт силы божьей и верой в неё бабули со второго этажа.       Ещё немного поговорив о квартире и всей сложившейся ситуации, Сяо всё же убедился в правдивости чужих слов и смог добраться до заветной стадии принятия и смирения то ли с тем, что мир тесен, то ли с тем, что с Кадзухой его теперь связывают не только рабочие отношения.       На самом деле, он всё ещё не понял, почему Каэдэхара полностью отказался от квартиры и передал её в руки Тао, оставив за собой только право получать деньги. Но сейчас это было не так важно, ведь теперь он торжественно заявил, что отныне и впредь всеми денежными махинациями он будет заниматься самостоятельно, на что Ху Тао лишь фыркнула. Правда, выглядела она больше радостно, чем раздосадовано.       Ещё минут через двадцать соседка глянула на часы. Сяо машинально повторил её действия. Час дня. С ожидаемым «мне пора» Ху Тао поплелась к выходу, перед этим обняв Каэдэхару так, словно они навсегда прощаются — стояли в тишине секунд десять, а после та шепнула ему что-то на ухо, на что Кадзуха кивнул как-то слишком серьёзно.       — И научи это создание обниматься, — указав на математика, сказала она прежде, чем закрыть дверь и оставить двух знакомых наедине.       В этот момент где-то на грани неловкости и недосказанности повисла удушающая своими путами тишина.       На самом деле, на языке тогда вертелось множество вопросов, которые первый не мог произнести, а второй — объяснить. Не то место, не то время, не те мысли. Они понимали это — понимали, но отрицали, потому что хотели сбежать, но не могли. А не могли потому что иначе эти вопросы не оставят их в покое, обвив вокруг шеи тугую петлю навязчивых мыслей.       Сглотнул и сжал потные ладони — тишина давила не меньше стен в том доме из вечных кошмаров его подсознания.       — Ваши мысли слишком громкие, — наконец, отозвался Кадзуха, пытаясь казаться уверенным, — я слышу, как крутятся шестерёнки в Вашей голове, — он вновь язвил, однако сейчас от этого не было никакого толку, ведь он уже понял, что для Каэдэхары это совсем не характерно. Получив лишь холодный взгляд янтарных глаз вместо ожидаемой реакции, Кадзуха вздрогнул и закусил губу. — Просто забудьте, — низко опустив голову, словно за что-то извиняясь, произнёс он уже тише, как-то жалостливо и отстранённо, переменившись по щелчку пальцев, словно подбирая комбинацию для взлома пароля на терминале с раздражающе сложной системой защитой.       — Вы издеваетесь? — не выдержал Сяо, облокотившись на стеллаж, чтобы иметь хоть какую-то опору, потому что пол под ногами уже не казался таким устойчивым. Ответом было молчание — такое давящее, словно затишье перед бурей.       В один момент в трущобах подсознания потерялась не только уверенность, но и чувство безопасности.       Помотал головой, отгоняя необъяснимый страх, и стиснул зубы, будучи раздражённым не попыткой человека на другом конце комнаты уйти от ответа, а очередной переменчивостью чужого характера.       На самом деле, в Кадзухе его раздражало абсолютно всё. Чем больше он думал об этом, тем больше находил всё новые и новые раздражающие черты как в литераторе, так и в самом себе.       Его раздражало, что тот вечно недоговаривал, что тот смеялся невпопад и постоянно увиливал от ответов. Раздражало, что Сяо в принципе не должно волновать что-то подобное. Раздражали чужие мольбы о помощи в истерическом припадке и отчаянное желание сбежать от мыслей в собственной голове; раздражало, что эти чувства были ему отчасти знакомы.       — Каэдэхара, — обратился он не к стоящему перед ним человеку, а к тому, кого он не знал, но о существовании которого догадывался. К тому, кого он бы хотел узнать по неясным причинам, и кого Сяо хотел бы увидеть, чтобы наконец избавиться от внутренних терзаний и понять источник всех тех эмоций, что так чужды ему, — будьте добры, объясните, что…       Его раздражали чужая манера речи и поведение, которое постоянно перестраивалось под других людей; поведение, которое невозможно предсказать, сколько не гадай, ведь для каждого оно уникально, но ни одно из них не близко к Казухе.       Его раздражали неискренняя улыбка и пустые, словно мутные стёкла глаза, в которых невозможно что-либо разглядеть, ведь там лишь пустота — такая пугающая и заполняющая собой всё вокруг; такую видно в глазах людей, что застряли в круговороте дом-работа-дом; в такой можно утонуть, как в тихом омуте, не заметив отсутствие дна. А ещё такая пустота совсем не свойственна детям, которым Кадзуха так старательно подражает.       — …Что потом? — перебил его Каэдэхара так резко и так холодно, что Сяо вздрогнул, а весь чётко прописанный план диалога был перечёркнут очередной сменой настроения.       Он вновь переменился.       Вновь ненастоящий.       Его раздражало, что с Кадзухой спится спокойнее, что с ним не мучают кошмары и что его прикосновения не пугают до панических атак. Раздражало неугомонное сердце, которое разрывается от вида чужих слёз и бьётся в ненормальном темпе от мимолётных прикосновений чужих ладоней.       — Что Вы имеете в виду? — неуверенно и слишком тихо уточнил Сяо, но в тишине, где даже собственное дыхание слишком громкое, эти слова оглушили, заставив мысли потеряться, а мозг под адреналином работать слишком быстро и необдуманно.       Его раздражало необъяснимое желание помочь и защитить чужого человека от кошмаров прошлого и настоящего; раздражала уверенность, что защищать надо от себя. Раздражала путаница в мыслях, раздражали противоречивые желания и действия. Раздражало, что источником всего этого был Кадзуха, которого он не понимал. Раздражало, что от этого он не мог понять самого себя.       — Что будет, если Вы поймёте?       Его ужасно раздражало желание понять Каэдэхару.       — Я могу помочь, — выпалил так резко и так неожиданно слова, которые целиком и полностью противоречили его мыслям и намерениям, установкам и железным правилам.       В этот самый момент Сяо теряется и замирает в оцепенении от собственного ответа, ведь теперь окончательно перестаёт понимать не столько чужие чувства, сколько свои собственные — настолько, что это выбивает почву из-под ног и ломает систему, по которой он жил всю чёртову жизнь.       Эти десять секунд непонимания и страха неизвестности кажутся целой нестерпимой вечностью, что должна была погрести его заживо под собственными ошибками. Он успевает продумать все возможные логические варианты развития событий и решения наступающих снежной лавиной проблем, но, кажется, Кадзуха никогда не руководствовался логикой. Или же это Сяо уже давно потерял значение слова «рациональность».       — Правда поможете? — переспрашивает тот после секундного молчания, которое казалось вечностью, и помимо недоверия, любопытства и беззлобной усмешки Сяо улавливает в этом вопросе отблеск отчаянной надежды, который заставляет его неосознанно кивнуть и тут же ущипнуть себя в лихорадочной попытке вернуть контроль над собственным телом.       Сяо ожидает всё что угодно: что Кадзуха начнёт насмехаться, что просто назовёт его ненормальным и предпочтёт уйти восвояси и от расспросов, и от навязчивых проблем, или что он продолжит сохранять сводящее с ума молчание, которое периодически доводит до нервного припадка.       Но он лишь смеётся. Только совсем по-другому, не как обычно. Этот смех такой мягкий, словно плед в дождливую погоду холодного октября; такой тёплый, словно заботливо сваренный горячий шоколад на балконе поздно ночью; такой ласковый, словно так не хватающие объятия в период невыносимого тактильного голода, и такой тихий, словно готовый потеряться в гомоне мирской суеты лишь бы защитить себя от всех бед, что постоянно преподносит жестокий мир. А ещё он такой искренний и такой настоящий, что Сяо невольно заслушивается; замирает в приятном оцепенении и всё не может понять, отчего щёки обдало жаром, а сердце вновь бьётся слишком быстро — но не в панике, не от инстинктивного желания выжить, а так, приятно, в попытках передать это тепло всему организму.       — Буду ждать, — в конце концов отвечает он и прячет улыбку в кулаке, пока Сяо более не видит осколков прогнившего стекла в невообразимо красивых глазах.       

***

      Сяо не знает, как он позволил Кадзухе съехать с темы и как пропустил момент мистического исчезновения литератора из собственной квартиры. Мало того, Каэдэхара ещё и дверь за собой закрыл по доброте душевной, в знак великой благодарности за тёплый приём — от этого аж тошнит, но уже ничего не поделать. Как бы то ни было, на все неозвученные вопросы он получил загадочное «Я расскажу, когда придёт время» и ещё пару десятков вопросов о том, когда же это время наконец придёт.       В любом случае, оставшиеся дни больничного он провёл за монотонным питьём таблеток и агрессивным отрицанием существования больниц, в которые его не загнать даже под страхом смерти. Атмосфера в этих до тошноты стиральных помещениях крайне тяжёлая, а слоняющиеся из кабинета в кабинет существа в белых халатах вызывали не доверие, а желание забиться в угол, лишь бы перестать дрожать осиновым листом в порывах урагана. В целом, если бы надо было неприменно идти в больницу в любых её ипостасиях, то для Сяо и рак стал бы не шипко смертельным, и аппендицит не сильно-то опасным, и пулевое ранение не таким уж болезненным.       Единственным плюсом больничного стало свободное время, которое тратить куда-то надо было, чтобы не слететь с катушек в четырёх стенах. В итоге это довело до попыток вспомнить азы программирования, которым он не занимался с окончания заочного обучения в университете, где Сяо учился лишь ради того, чтобы по окончании с людьми лишний раз не контактировать. Однако Чжун Ли имел свои планы на этот счёт, организовав математику прекрасное рабочее место в школе прямо рядом с домом. «Не жизнь, а сказка» сказали бы многие, но не Сяо — его социальных навыков для подобного хватало с большой натяжкой.       Сейчас на часах 7:17, шестнадцатое марта, понедельник, и он правда хотел прийти в школу пораньше, чтобы как обычно запереться в кабинете и выходить только под ворчание технички, которой мешают работать одним своим присутствием, однако все его мечты и надежды были разрушены уже знакомой личностью.       — Учитель Сяо! — оглушил только-только просыпающуюся улицу чужой оклик, а у названного глаз начал маты на азбуке Морзе отбивать. Его всё не покидала мысль, что этот голос больше подошёл бы для озвучивания надоедливого друга-дурочка в типичном сериале жанра повседневность. Но, как бы то ни было, его театральности можно было позавидовать. — Рад видеть Вас в добром здравии! — вновь крикнул, как показалось Сяо, где-то далеко; даже оставалась надежда, что это лишь ничем не примечательная галлюцинация, вызванная постоянными мыслями о владельце этого самого голоса, но спустя всего секунду было нарушено не только его душевное спокойствие, но и личное пространство, потому что Кадзуха набросился сзади с дружескими объятиями и повис на шее, чуть не отправив их двоих прямиком в травмпункт, если не сразу на тот свет.       — Каэдэхара, пожалуйста, слезьте с меня, — бормочет Сяо настолько вежливо, насколько это в принципе возможно с данным человеком в данных обстоятельствах.       Он уже ожидал своей скорой кончины от удушья, но, вопреки его ожиданиям, Кадзуха отстранился слишком резко, чего испугался уже Сяо — мало ли, вдруг больно сделал или напугал чем-то. От этой мысли стало душно и до жути страшно, отчего математик поспешил обернуться к знакомому и всё же выяснить причину очередного «скачка». Но наткнулся он лишь на пустые стёклышки. В них всегда было сложно разглядеть что-то настоящее, но на долю секунды там проскользнул… Испуг? Он определённо видел что-то такое, ведь это уже въелось в мозг ядовитым пятном из-за воспоминаний тех дней, когда он, не в силах пошевелиться, неотрывно смотрел в зеркало, где позади стояло чудовище и размеренно считало от одного до ста.       — Всё в порядке? — неуверенно спросил Кадзуха, смотря на Сяо с некоторым беспокойством, вспомнив то, что даже самому математику вспоминать не хотелось. Сяо не понял, интересовался он насчёт его физического здоровья или психического, но всё равно нерешительно кивнул. — Точно в порядке?       — Так смерти моей хотите? — огрызнулся тот с надеждой разбавить атмосферу. Что удивительно, ему это удалось. И кажется, впервые за всё его общение с Каэдэхарой.       — Что Вы! Конечно нет, — поспешил оправдаться Кадзуха, вновь улыбаясь и прикрывая рот рукой. Раньше он так не делал. Или, может, Сяо этого просто не замечал.       В любом случае, математик лишь обречённо выдохнул, потому что литератор намерен сопровождать его до самой школы.