Contradiction — their similarity

      Дни летели так же быстро, как таял снег из-за резких перепадов температур. Время остановилось, тянулось невыносимо медленно, едва двигаясь и заставляя выпадать из реальности, в то время как часы спешили. Порой создавалось впечатление, будто над ним старались подшутить собственные ученики, перенастраивая и так на одном добром слове работающий механизм. Осознание, что по ощущению прошло всего пару минут с момента начала очередной контрольной, а по часам — намного больше, давило на психику. С каждым мгновением класс пустел, избавляясь от сдающих списанную работу учеников, что благополучно покидали школу, прогуливая физкультуру.       Со временем мир и вовсе потерял такие качества, как живой или красочный, вследствие чего счастливый обладатель суровой жизни терялся в днях недели, забывая о важных встречах, а часы утекали со скоростью минут или даже секунд. Вроде как он только недавно проснулся и провёл около часа в метро, а сейчас он уже стоял на пороге своей посеревшей квартиры и валился с ног от усталости. Он не мог утверждать, что раньше жизнь всегда была наполнена событиями, которые могли бы отпечататься в памяти хотя бы на пару дней — вовсе нет. Но в какой-то момент появилось такое ощущение. Обманчивое чувство, что мир вновь приобрёл не режущие глаз огни радости и мнимого веселья, а время вернулось к своему нормальному ходу. Это заставило расслабиться, что привело к необратимому процессу, связанному то ли с привыканием, то ли с простой иллюзией невозможного счастья.       Все так называемые краски растворились в чёрно-белом пространстве, от которого он успел отвыкнуть. Гнилая душа всегда находила покой только там, в отличие от жаждущего любви и тепла сердца, поэтому отвыкать было ошибкой. Он бы даже назвал это проступком, который карался наказанием в виде очередного невыносимого адаптивного периода. Холодный садок кроваво-красного льда, в который ему тыкали все, кого не выбивал из колеи слишком жёсткий контраст в его образе, был уничтожен огнём, появление которого Кадзуха так старательно пытался избежать.       Привыкать было плохой идеей. Зависеть — ещё более ужасной. Осознание этого впивалось в голову острыми иглами безысходности, что не могло не отразиться на повседневной жизни, ранее украшенной его неоправданными романтическими порывами. Его словно спустили с небес на землю, и понятия «ужасного» и «прекрасного» абсолютно потеряли смысл на фоне простого инстинкта выживания, изо всех сил поддерживающего мысль о его опустевшей квартире, где в последнее время он перестал чувствовать себя в безопасности.       Сон покинул организм спустя пару дней после переломного момента, будучи вытиснутым навязчивыми мыслями о кошмаре наяву, образ которого преследовал из раза в раз, выделялся на фоне общей серой массы, и поджидал в случайном прохожем из неприметного переулка, о существовании которого знать и вовсе не хотелось. Но жизнь — странная штука, раз он знал больше, чем обычные жители спального района.       После того дня существование свелось к привычному повтору однотипных действий, которые ни радовали, ни выбешивали — на них просто было плевать. Он не расставался с шумоподавляющими наушниками ни на секунду, отчего они вновь стали его неотъемлемой частью. Правый всегда был в ухе вне зависимости от ситуации и играющей на фоне музыки, хотя обычно он старался включать что-то весёлое и жизнерадостное, но максимум, что получалось из себя выдавить — это токсичный позитив. Началась паранойя, заставляющая контролировать громкость и ситуацию вокруг, заряжать их при любом удобном случае — в метро, школе, дома, да даже в кафе, если он находил в себе физические и социальные силы выйти из могильника в виде высотки, являющейся его фактическим местожительством. Обычно выходить не хотелось даже на работу, в которой всего пару недель назад он души не чаял. Только вот умереть голодной смертью всё же ужасней, чем лишний раз контактировать с людьми.       В любом случае, какие бы токсичные и депрессивные мысли не мелькали на задворках сознания, образовывая уже фактическую часть его эмоций, Кадзуха не хотел, чтобы другие волновались по этому поводу. Во-первых, это не их дело, а во-вторых, в этом не было смысла. Он не хотел, чтобы его негатив передавался незнакомым и совершенно непричастным к его жизни людям, ведь в таком случае их вполне могли настигнуть проблемы и похуже. Он должен был разобраться в ситуации, в своих чувствах и загонах сам, без стороннего вмешательства. К тому же, Каэдэхара не имел права жаловаться в стенах «священного» места — школы, где должны быть только добро, позитив и, по-видимому, запах сигарет в раздолбанных туалетах, от которого не то чтобы противно, а блевать хотелось. Особенно ему, страдающего от серьёзной аллергии на табак.       И так, выбор был всего один — до ужаса простой, но такой невыполнимый. От одних мыслей о нём дыхание перехватывало, в груди что-то щемило, а попытки снять напряжение разбивались в прах в силу обстоятельств.       Ему предстояло хотя бы прояснить ситуацию с Сяо, ведь мысли о нём составляли фактическую часть его смутных метаний, и именно он не давал ему покоя. Чем больше он думал, тем больнее становилось; тем больше казалось, что в сердце впивались тысячи — нет — миллионы осколков битого стекла, которые словно острые когти стремились разорвать его нутро в клочья. Он бы и не отказался, ведь по какой-то причине его существование вновь слилось со скучной серостью бесцельно спешащей толпы.       Но Кадзуха не мог позволить глупым мыслям затмить здравый смысл и счастливые воспоминания.       Именно поэтому он должен наведаться в место, которое ранее было спасением и его обителью. Место, где было спокойно и умиротворённо. Место, которое сейчас являлось главным прообразом в его кошмарных снах, но ему нужно привести мысли в порядок, решить, что делать дальше, подобрать слова и просто определиться в своей начальной и конечной цели, а кроме как там сделать это больше негде.       Была лишь одна проблема — Сяо его избегал. А может, они по воле случая больше не пересекались, ведь в роли начальника он и так не выступал, а после снятия с него должности учителя повод для встреч и вовсе растворился вместе с самим математиком. Каэдэхара не искал его целенаправленно после уроков, как было раньше, хотя очень хотелось лишний раз прогуляться по первому этажу в надежде вновь увидеть недовольное лицо, на котором всегда хотелось поймать мимолётную улыбку сравнимую с подарком судьбы или даже чудом.

***

      Литератор потерял ход мыслей спустя всего пятнадцать минут бесполезного втыкания в стену, увешанной напоминалками разной степени важности, которые всё равно не спасали от приевшейся забывчивости. Казалось, сегодня он останется ночевать в четырёх стенах одновременно просторного и слишком тесного кабинета литературы, ведь сил не хватало не то чтобы до дома дойти, а подняться с рабочего места. После двенадцати часов непрерывного повторения одних и тех же слов, что были написаны прошлой ночью в приступе вялой активности, хотелось расплыться лужицей под столом, ведь речевой аппарат давно исчерпал себя вместе с социальной батарейкой.       Голова шла кругом и отказала уже на пятом часу, отчего он был способен выдавить только лишь вызубренную до ночного бреда информацию. Ему самому было противно от своей монотонной речи, не говоря уже об учениках, взбунтовавшихся, когда этого хотелось меньше всего. И именно из-за них всего пару часов назад в нём тлело острое желание кого-нибудь придушить. Кадзуха старался вести себя как подобало — уважительно и идти на уступки, время от времени шутя и веселясь вместе с учащимися, но это не значило, что они могли разговаривать с ним без как такового уважения. Видимо, подобные вещи тоже нужно разъяснять время от времени.       Их задача — слушать, его — рассказывать, и он сам будет решать как подавать материал. Ещё и начальство знатно так приелось, только и делая, что критикуя каждый его шаг по поводу и без. Весь мир словно обернулся против него. Да даже в кофейне до него умудрилась докопаться молоденькая продавщица, словно ему и без неё проблем не хватало! В любом случае, у него просто не было сил злиться. Сейчас его максимум — собраться, слиться с толпой зомби в поездах метро, которые скорее сойдут на рельсы, чем повторят те же действия завтра. После доехать до так называемого дома. Точнее нет — до места, где он мог переночевать и держать некоторые ценные вещи, за сохранность которых он отвечал своей жизнью.       Хотелось на время исключить всевозможные раздражители, что было просто невозможно, ведь его раздражало всё. Абсолютно всё. Маячащие на периферическом зрении ученики, радостно уходящие домой, в то время как он безрезультатно втыкал в экран монитора старенького школьного компьютера в надежде, что тот его то ли убьёт, то ли заберёт в лучший мир нулей и единиц. Раздражал слишком яркий солнечный свет, который не грел, а только мозолил глаза. Раздражал ненормально сильный ветер, что с громким грохотом бился о крыши домов в попытках снести их, и который вчера благополучно уничтожил его любимый цветок. Раздражала паранойя, так и кричащая ему, что за стенами кабинета кто-то находился, что нормально, ведь такое огромное здание априори никогда не было пустым. Кадзухе не важно — маньяк там или обычный ученик, поджидающий несчастную жертву, чтобы сдать какие-нибудь долги или вынюхать подробности предстоящей контрольной. Он не хотел встречаться ни с кем, кроме как с мягкими подушками на кровати. Пусть она больше и не могла избавить его от стресса, зато тёплое одеяло хоть немного согревало в условиях холодного мира и серых пейзажей за окном, которые после праздника утратили свои яркие краски.       Кое-как найдя в себе силы подняться, Кадзуха с трудом оделся и вышел из кабинета, попутно намереваясь отгородиться от мира слишком громкой мелодией в незаметных под шапкой и густыми волосами наушниках. На мгновение сквозь внешнее шумоподавление показалось, словно его кто-то окликнул, когда он остановился, чтобы установить соединение и включить следующий плейлист. Каэдэхара прислушался, ожидая то ли повторного оклика, то ли чужого прикосновения. Но ничего не последовало. Поэтому он не воспринял это всерьёз, ведь в принципе не был способен соображать. Лишь списал на очевидную жизнедеятельность других учителей или тех же техничек, если это, конечно, не было обычной слуховой галлюцинаций из-за недосыпа вместе с ненормальным переутомлением.

***

      Недавно до Каэдэхары дошёл слух от чересчур расслабленных в отсутствие завуча учителей, что Сяо перестал появляться в школе. Как сказал Чжун Ли — заболел, вот и ушёл на больничный. «Ничего сверхъестественного, отдохнёт немного и вернётся». В голове сразу созрел гениальный план, что можно было бы наведаться к нему, подогнать лекарств и заодно всё обсудить. Хотя в этом плане было уйма недочётов. Один из них — повод для очередного взаимодействия, который был не то чтобы не оправдан, а целиком и полностью притянут за уши. Идти к больному, вторгаться в его личное пространство, так ещё и не с самым приятным диалогом — максимально глупая идея. К тому же не хотелось вновь идти в чужую квартиру, где за последние полгода он бывал всего пару раз во время очередной навязчивой вылазки «в гости».       В любом случае, Кадзуха сразу же после работы, когда на спешащих часах показывало 17:03, выдвинулся по знакомому маршруту, предварительно купив лекарства от всего на свете, ведь если ему не изменяла память, то у Сяо дома максимум пара пачек таблеток неизвестного происхождения, состава и срока годности.       Сегодня погода выдалась на удивление тёплой, видимо решив пощадить работяг, что без сна и отдыха работали на морозе, отчего укутываться в три кофты и задыхаться ради сохранения так не хватающего тепла было ни к чему.       Центральный район всегда освещён тысячей разноцветных огней, что не скажешь о лабиринте тёмных и мрачных многоквартирных домов, который до ужаса пугал крыс в переулках, ищущих новую дозу. Но Кадзуха неплохо в нём ориентировался, раз смог выйти к внутреннему двору одной из панелек, что пугал своей пустотой. Здесь должны быть хотя бы парочка снеговиков, криво, косо, через пот и слёзы слепленных родителями лишь для того, что ребёнок с радостной улыбкой завязал ему шарфик и вставил нос в виде ветки, потому что морковку, скорее всего, украдут. Но здесь не было ничего, словно не только двор, но и весь район был неживым. Хотя этот факт опровергали зажигающиеся время от времени окна квартир, владельцы которых не переносили ночную темень, что опускалась на город слишком рано в зимнее время. Не сходивший ещё с ноября снег скрипел под ногами, разрезая гробовую тишину, что таила от случайных прохожих самые сокровенные тайны жильцов, и нервируя литератора, что был вынужден слышать этот грубый звук сквозь ненавязчивую мелодию.       Тяжёлая металлическая дверь поддалась без особых усилий, когда он ввёл специальный код безопасности, и с громким звоном захлопнулась спустя пару секунд, погружая лестничную клетку в травящую разум тишину. Тело горело как от лихорадки, отчего хотелось поскорее снять верхнюю одежду, но в подъезде было холоднее, чем на улице. Прикусил губу от не самых приятных воспоминаний, что всплывали перед глазами, будто дополняя реальность. Расстегнул пальто, снял шарф и шапку, кинув те в сумку на плече и дав свободу растрёпанным волосам. Рваный выдох отразился паром, что спустя мгновение растворился в спёртом воздухе, а плохое предчувствие не давало сделать шаг вперёд, словно его собственное тело пыталось отговорить от максимально глупой идеи, которая крутилась в голове на протяжении всего пути сюда.       Древнейший лифт Кадзуха проигнорировал, оттягивая момент встречи.       На первом этаже из-за хлипкой двери доносился орущий телевизор глухой бабушки, с которой здороваться так же бесполезно, как после пытаться избавиться от её причитаний, слышимых даже на самых верхних этажах. На третьем этаже, по-видимому, до сих пор делался ремонт, ведь иначе не объяснить очередные звуки перфоратора, который уже двадцать раз прокляли соседи. На четвёртом одна из дверей увешана искусственной паутиной, вырезанными из бумаги привидениями, крестами, краской, что, по идее, должна напоминать кровь, и прочими странными украшениями, словно житель всё ещё не избавился от отголосков Хэллоуина, который в их местности праздновать не принято. Только немногие знали, что здесь жила чудаковатая девушка с длинными хвостиками и красными глазами, что заправляла местным ритуальным бюро.       Ему нужен пятый этаж и ничем не примечательная тёмная дверь. Взгляд упал на поцарапанную и слегка скошенную ручку двери, которую довольно часто дёргали то ли из-за заедания, то ли в попытках выбить. Сглотнул. По привычке потянулся к ней вместо неработающего дверного звонка, на автомате проговаривая вызубренные молитвой слова. Дверь сразу поддалась; даже замок не заел, что странно.       Взору литератора предстала тесная комнатка, тонущую в жутком полумраке из-за выключенных на кухне и над кроватью светильников. Эта холодная, как и хозяин квартиры, темнота не вызывала привычного спокойствия, в отличие от его собственного жилища, где полумрак никак не напрягал. В ушах зазвенело, а сердце забилось чаще при виде узкого прохода, представляющего собой коридор, который им, по сути, не являлся, так как в студии просто не хватало для него места. Справа от входа располагалась такая же мрачная кухня, безумно маленькая по сравнению с его просторной и светлой комнатой, которая всё ещё непривычно огромна для одного человека. Из открытой двери балкона сквозило холодным ветром, отчего тело пробило мелкой панической дрожью. Он медленно открыл обычно скрипучую дверь чуть шире, и, вдохнув поглубже, прошёл вглубь чужой обители.       Казалось, стены начали давить, заставляя чувствовать себя неуютно. Только вот Кадзуху никогда ранее не посещала клаустрофобия.       — Извиняюсь за вторжение! — звонко крикнул он так, что слова глухим эхом отразились от однотонных стен подъезда и настигли со спины, атаковав и без того неспокойную нервную систему. — Я исключительно с добрыми намерениями, — поспешил оправдаться, быстро вешая пальто на один из не пострадавших под действием времени крючок и кидая сумку на пол рядом с входом, попутно снимая обувь. — Слышал, что Вы заболели, поэтому пришёл проведать Вас, — выговорил, захлопывая дверь и быстро щёлкая замкóм.       Прошёл вглубь студии, нервно почёсывая голову и чуть ли не до крови впиваясь ногтями в кожу. Кадзуха всегда надеялся, что подобная нервозность обойдёт его стороной, но она настигла в самый неподходящий момент, когда выдавать свой страх сравнимо с самоубийством.       — Казуха?.. — начал было поражённый и необычно хриплый голос, который изначально не предполагал под собой никакой агрессии или криков, но сознание само дополнило собственное имя грубым басом: «Это что, мать твою, такое?!» Он оглушил и заставил адресата чуть ли не вскрикнуть от притаившегося где-то глубоко внутри ужаса, который резко схватил за горло и заставил литератора захлёбываться в безуспешных попытках нормально вдохнуть. Он мог лишь делать осторожный глотки воздуха, умоляя все высшие силы, чтобы невидимая хватка не перекрыла кислород окончательно.       Сяо тянулся к открытому верхнему шкафчику, где, по идее, должна стоять аптечка со всеми необходимыми лекарствами и от простуды, и от перелома, и от рака, и даже от смерти, которые собирались в течение всей жизни и передавались из поколения в поколение. В руках — несколько блистеров округлых таблеток неизвестного Каэдэхаре предназначения, но ассоциативное воображение само начало рисовать пугающие образы. Гранёный стакан в чужих руках пуст, само стекло — мутное, что говорило о старости и частоте его использования. От одного взгляда на него начинало воротить. Где-то в груди словно осел порох, давящий внутренности и отравляющий слабый под его воздействием организм, но больше пугал риск, что в любую секунду он мог полыхнуть и разъесть тело отравляющим ядом.       — Что… Что ты делаешь? — в пол голоса, едва заметно дрогнув пробормотал Кадзуха, но в безмолвие старого здания этот полушёпот был слишком громким, отчего захотелось забиться в угол, ведь все окружающие звуки начали восприниматься слишком ярко. Невыносимо. Руки предательски дрожали, словно в тот день, когда ему позвонили, сообщая о скорой смерти единственного близкого человека. Словно когда он услышал характерный для оповещения о смерти пациента звук, оставшийся в памяти на долгие годы самым ужасным кошмаром, от которого он вряд ли когда-либо сможет избавиться. Воспоминания, давно похороненные под грудой сырой земли, начали всплывать одно за другим, вызывая медленно подкатывающиеся слёзы, коих не было уж очень давно. Сейчас он видел вовсе не нормальную картину для болеющего человека, нет. Сейчас он видел то, что предпочёл бы забыть даже ценой своей жизни.

— — —

      — Тебя не должно это волновать, — холодно отрезал Сяо, ведь помимо откровенного шока от наглого вторжения не только в его квартиру, но и в его личное пространство, он испытывал к незваному гостю что-то отдалённо напоминающее отвращение, ведь именно из-за него он не знал, куда себя деть от навязчивых мыслей.       Кадзуха тянул, привязывал к себе и своей персоне, вызывал у математика странный и местами нездоровый интерес, оставаясь за гранью его понимания. При одном только взгляде на его образ, который он пытался всем показать, появлялись странные ассоциации, которые вызывали тёплое чувство в груди и грубые мысли в голове, так и кричащие, что Сяо нужно бежать от него как можно быстрее и как можно дальше.       Именно из-за Каэдэхары он наворачивал круги по комнате, пытаясь безуспешно разобраться в собственных чувствах. Он не хотел видеть его. Он не хотел, чтобы тот вновь что-то менял в его привычном укладе жизни.       Он хотел, чтобы всё стало как раньше, чтобы Кадзуха просто исчез из его жизни. Но при этом хотел дотронуться до него, поговорить, вернуть то тёплое общение; вновь услышать какой-то бред и его приглушённый смех. Не хотел отпускать так просто. Не хотел признавать это странное чувство, что по итогу приносило лишь боль и страдания.       Своими словами он окончательно разорвал тонкую и незначительную связь с чужим и никак не связанным с ним человеком, без которого, как ему казалось, жизнь априори была бы проще. Из-за которого он не мог нормально спать, ведь собственный разум пытал его днём и ночью, стремясь понять то, что непонятно даже самому Каэдэхаре. По крайней мере, такое сложилось впечатление. В груди всё сжалось, словно он пытался оторвать кусок плоти, лишиться жизненно важного органа и отказаться от части себя, но собственные мысли заставляли заткнуть уши, дождаться конца этого спектакля и прогнать, забыв всё с момента их самой первой встречи.        — Уходи…       Вместо привычного игнорирования его грубости, на которое он надеялся где-то глубоко в душе, или необоснованных агрессивных криков, как при их первой встрече, повисла оглушающая тишина, заставившая инстинктивно замереть и дышать как можно тише. Его ожидания пошли прахом, как только спустя всего несколько секунд, он вновь услышал чужое прерывистое дыхание, постепенно переходящее на всхлипы.       Будучи в смятении Сяо нерешительно обернулся и взглянул на позади стоящего, в попытках выяснить причину столь резко повисшей тишины и странного поведения литератора. Он ожидал, что это всего лишь трюк для привлечения внимания, коим часто безуспешно пользовался его брат, но увиденное заставило вздрогнуть и застыть на месте, а всё ещё пустой стакан с громким, режущим слух звоном разбиться о пол, рассеяв острые, словно лезвие ножа, осколки. Перед ним, оседая на пол, предстал вовсе не тот весёлый и беззаботный человек, которого Сяо хотел знать раньше и которого подозревал в лицемерие, пусть никак не мог найти подтверждение догадкам. Всё его тело мелко дрожало, хрупкие ладони были плотно прижаты к ушам так, что он и вовсе мог не услышать звон разбитого хрусталя. Колени — поджаты к себе, а из запуганных собственным разумом глаз тоненькими ручейками безостановочно текли слёзы, которые Сяо так ненавидел, когда они начинали течь из его глаз, но которые он никогда не замечал у других; на которые он не знал, как реагировать, ведь не мог успокоить, боялся, что сделает только хуже, навредит или убьёт.       — Это не то что ты подумал, пожалуйста, нет, только не снова… Не уходи, нет, нет, нет… — донёсся до загнанного в тупик прерывистый шёпот, что въелся в разум и вызвал волну колких мурашек.       Кадзуха прикусил губу, вероятно пытаясь скрыть тяжёлое дыхание, начинающее переходить на сдавленные крики. Казалось, надави он немного сильнее и прокусит кожу, начиная захлёбываться в собственной крови, только бы ни одного звука не вырвалось наружу. И это пугало. Зажмурив полные неконтролируемых чувств глаза, он, рвя на себе волосы, ещё плотнее затыкал уши, словно пытаясь скрыться от чего-то невыносимого, всплывшего в воспоминаниях.       Сяо хотел было броситься к нему, но липкий ужас сковал всё тело, словно в момент, когда он стоял посреди пустой комнаты, осознавая всю серьёзность произошедшего.        Тысячи вопросов сменяли друг друга один за другим в попытках лихорадочно найти способ разрешить ситуацию без потерь и как можно быстрее.       Сяо никогда не понимал, что чувствовали другие. В этом не было нужды, ведь он поклялся, что больше не будет никого, кто был бы настолько близко. Руки дрожали, голова отказывалась соображать, ведь смотреть на него было больно, просто невыносимо. Хотелось что-то сделать, успокоить, защитить и вытащить из того ужаса, что происходил в его голове.       Сяо сорвался с места и бросился к Каэдэхаре, надеясь помочь, пусть пока не знал как. Он хотел заглянуть в чужие стеклянные глаза, намереваясь увидеть в них объяснение происходящему или чужим эмоциям, но те не выражали ничего, кроме неподдельного ужаса, сравнимого со страхом беззаботного ребёнка, впервые увидевшего, как нетрезвый отец избивал свою жену. Сяо был готов, что тот очнётся от своих кошмаров, психанёт и уйдёт, что оттолкнёт или вовсе не будет никак реагировать. Но только он опустился рядом и едва коснулся чужого дрожащего плеча, Кадзуха вцепился в него, уткнулся в плечо и заключил в эгоистичные объятия, сжимая настолько сильно, что легко мог сломать рёбра.       Сяо тихо зашипел от резкой боли и страха, что настиг вместе с неожиданным касанием. Хотелось оттолкнуть, крикнуть что-нибудь, чтобы тот отстал, чтобы защитить как себя, так и самого Каэдэхару. Но он не смог этого сделать, будучи оглушённым шквалом эмоций. Чужих эмоций.       — Нет, нет, нет… Пожалуйста, нет… — вновь послышался несвязный, почти не слышимый шёпот, заглушённый уже мокрой от безостановочных слёз домашней футболкой.       Кадзуха явно не осознавал свои действия, будучи под влиянием ужаса и чего-то ещё, что скрыто за пеленой неизвестности. Что-то, что чуждо нормальному миру. Наверняка, он пытался интуитивно найти спасение в ближайшем потенциальном объекте, который мог бы подарить ему эту самую защиту. Сяо старался размышлять здраво, но вся эта ситуация больше напоминала что-то ненормальное, ведь он не мог объяснить ни чужие, ни даже свои последующие действия.       В абсолютно бессвязных мыслях промелькнула очень простая и очевидная настолько, что стало смешно — «если сейчас ничего не сделать, то это усугубит ситуацию; запустит необратимый процесс, который приведёт к чему-то ужасному». Кадзухе нужно помочь, и именно сейчас — потом уже будет поздно.       И Сяо ухватился за странное желание спасти, вызванное тенями его прошлого и странным чувством, что обычно игнорировалось, если мысль о нём приходила в голову. Это первый и последний раз, когда он позволяет редкому приступу эмоций взять над собой верх.       Вдохнув поглубже; стараясь успокоиться, ведь чужая паника постепенно начала загребать в свои объятия, Сяо аккуратно, боясь спугнуть и вновь причинить вред, обнимает парня, прижимает ближе к себе, пытаясь дать то, в чём он так нуждался — защиту. У него не было плана, ведь он никогда не попадал в подобные ситуации; Сяо впервые чувствовал то, что чувствует другой человек. Страх, паника, боль, неосознанность, потерянность — все эти чувства разом нахлынули на него, настолько нагружая нервную систему, что та не выдерживала, рвала организм в клочья, разъедала внутренности; заставляла сердце останавливаться от невыносимой боли, словно рёбра острыми иглами впивались в жизненно важный орган. Но ведь это были вовсе не его эмоции, так почему хотелось поддаться панике, пытаясь спастись от подобного состояния?       — Всё хорошо, я здесь, я никуда не ухожу… — словно для собственного успокоения прошептал Сяо, легонько проведя рукой по пепельным волосам и сильнее сжав хрупкую фигуру, при этом чувствуя, как его держали чуть ли не в мёртвой хватке.       Кадзуха замер, отчего математику показалось, что это помогло, успокоило, вызвало грёбанное чудо, но спустя всего пару мгновений он услышал то, что надолго отпечаталось в его памяти…       Он закричал. Срывал голос, ломался, душил себя душераздирающим криком, ведь просто не мог вдохнуть, пока эмоции и слаженно работающий механизм давали сбой. Он чувствовал, как Каэдэхару чуть ли не рвало на части. Этот истерический вопль напугал, заставив замереть, перестать дышать, двигаться, думать, да просто существовать, пока сердце остановилось, провалилось куда-то сквозь, отчего он перестал вообще что-либо чувствовать, кроме судорожно трясущегося тела в своих руках.       Сяо переклинило.       Он пытался вдохнуть, но выдохнуть не получалось из-за кома в горле. Он не мог ничего сделать, ведь тело не слушалось, абсолютно отказывалось действовать, будучи парализованным какой-то неизвестной силой, что представляла собой страх. Он ужасно боялся мысли, что тот умрёт в его объятиях; что не сможет пережить той боли, что заставляла безостановочно кричать, оглушая всё живое в пределах этой тесной комнаты. Каэдэхара до крови впивался короткими ногтями в спину через футболку, и эта боль отрезвляла, возвращала в реальность, не давала поддаться безумному страху.       Да, ему было страшно.       Не за себя, а за вцепившегося в него, как в спасательный круг, Кадзуху, что не знал, куда себя деть, где найти спасение, покой, безопасность. Который боялся, что отпустив — умрёт, потеряет что-то очень ценное и непозволительно важное. Ему знакомо это чувство. И это, чёрт возьми, больно.       Крик длился всего несколько секунд, а через пару минут и вовсе стих, пока всхлипы постепенно становились тише, а хватка немного расслаблялась. Сяо не пытался расспрашивать Каэдэхару, отодвинуться или попросить что-то сделать — это было ни к чему. Он просто наблюдал, вслушиваясь в любые изменение голоса, громкости и частоты дыхания; следил за дрожью и прикосновениями. Тело Кадзухи всё ещё мелко тряслось, словно замерзая суровой зимой в лёгкой одежде, поэтому математик, пытаясь согреть, спрятать от холодного и жестокого мира, обнял крепче, словно говоря: он рядом — всё в порядке.       Сначала литератор мелко вздрогнул и вцепился крепче, видимо подумав, что тот хотел уйти; но в итоге только прижался ближе, пока Сяо медленно и успокаивающе гладил его по голове, перебирая спутавшиеся волосы. Он видел, что это помогало, поэтому не останавливался.       Математик не знал, сколько они просидели в молчании, которое сопровождалось лишь чужим неспокойным дыханием, когда как он порой и вовсе забывал дышать.       Спустя ещё какое-то время Кадзуха расслабился, успокоился, но так и не позволил себе отпустить на мгновенье приобретённое тепло. Он продолжал очень резко реагировать на любые движение, что могли бы означать попытку оттолкнуть или принести вред, который в подобных обстоятельствах человек бы не смог вынести, ведь любая мелочь сейчас могла разрушить его, как карточный домик. Он спрятал своё лицо в изгибе чужой шеи, опаляя её тёплым и уже выровнявшимся дыханием, что успокаивало, местами даже усыпляло, ведь организм и так был измотан «болезнью», так ещё и эмоциональное потрясение свою роль сыграло. Математик не сразу понял, что прижавшийся к нему парень, чувствуя тепло и защищённость, уснул. Наверное, нервная система, пытаясь восстановиться, «отключила питание», погрузив своего хозяина в долгий и очень беспокойный сон.       Сделав несколько аккуратных движений, проверяя, проснётся ли Кадзуха, Сяо поднялся с холодного пола, взяв того на руки. К счастью, его студия была одной из немногих, включающих в себя и диван, и кровать. Сначала он хотел положить Каэдэхару на постель, а сам — уйти на диван, на котором не то чтобы спать, а сидеть неудобно, но столкнулся с проблемой — литератор просто не хотел его отпускать. Как только почувствовал отдаление спасательного тепла он, словно в страхе, вцепился в Сяо так, что по телу пробежала мелкая дрожь, заставившая зажмуриться.       Кадзуха не оставил ему выбора, кроме как лечь вместе с ним на мягкую и, по сравнению с диваном, до жути уютную кровать, заключив спящего в объятия. Он чувствовал, как тот беспокойно дышал и ворочался, как хватался за чужую одежду во сне, прося всего одно — пожалуйста, не бросай меня. Глаза начали слипаться, хотя мысли так и не давали покоя, ведь адреналин начал постепенно сходить на нет, позволяя мозгу адекватно обработать ситуацию. Но усталость — как эмоциональная, так и физическая — была сильнее, отчего Сяо просто отрубился, провалившись в чуткий и, к удивлению, спокойный сон.