Contradiction — their similarity

      Опираясь одной рукой на стену, обильно разрисованную граффити разной степени адекватности, а второй хватаясь за черепную коробку, трещащую по швам, математик двинулся в неизвестном направлении, прихрамывая на левую ногу и постепенно анализируя, кто он, где он, и что с ним происходило пару минут назад. Хотя, сейчас не время с этим разбираться, ведь если он вновь не хотел попасть под влияние собственных мыслей, то нужно как можно скорее уйти в спокойное и знакомое место.       Грязный из-за следов от ботинок снег характерно хрустел под ногами, в то время как математик хрустел замёрзшими и слегка покрасневшими пальцами, шипя от небольшого жжения в костяшках. Снежинки неспеша покрывали тёмные, чуть красноватые волосы, но тусклые пятна бордового были не особо заметны. По крайней мере, Сяо хотел так думать. Решил застегнуть пуховик, но лицо от жгучего мороза спасти было практически невозможно — стало неожиданно холодно. Слишком холодно. В какие-либо здания заходить не хотелось, да и некуда было. Кажется, он ушёл довольно далеко от центра, что уж точно не являлось хорошим решением, но если бы он развернулся сейчас, то пошёл бы обратно к тому месту. От одной мысли об этом становилось жутко. Ноги подкашивались при попытке развернуться, а мозг заставлял идти дальше.       Большинство забегаловок здесь закрыты, а круглосуточные магазины, которые работали бы, наверное, даже если случится апокалипсис, не внушали должного доверия. Сейчас он уж точно не хотел видеть разочарованные жизнью лица продавцов, которые, вместо того, чтобы идти и отмечать праздник сидят за кассой, прекрасно зная, что никому не сдался этот магазинчик, выживающий разве что за счёт постоянников, которым в более далёкий супермаркет тащиться тупо лень.       Понемногу боль начинала отходить на второй план, заменяясь туманом в измученном сознании и жгучим чувством непонимания себя и происходящего. Походка уже не казалась такой шаткой, как пару минут назад, хотя Сяо всё ещё не уверен в том, сколько времени успело пройти с момента разговора с той женщиной, которую он когда-то осмеливался называть любимой матерью.       Пустой взгляд в пол, который он часто замечал у Кадзухи и который постоянно вызывал к нему недоверие, теперь стал его временным атрибутом. Со стороны могло показаться, что у Сяо только что кто-то умер прямо во время пьянки, поэтому теперь он разочарован в празднике, людях и всей жизни в целом. Кажется, так и думали время от времени оборачивающиеся на него прохожие, которые по какой-то причине не рвались в центр для просмотра завораживающих фейерверков, а, как он до всего случившегося, направлялись домой или туда, где они могли бы переночевать. Возможно, они устали от внешнего шума и удалились с праздника гораздо раньше, чем предполагали, или…       Нет. Его это не волновало. Просто нужно отвлечься от всего этого дерьма, что волной накатилось и чуть не утопило, перекрыв кислород телу и здравому рассудку. Иначе он проведёт эти несколько дней отдыха в честь новогодних праздников у психиатра.       Мысль, что он опять пытается игнорировать это состояние, заставила помрачнеть. Как бы то ни было, её Сяо тоже проигнорировал.       Телефон, как назло, тупил и не мог выдать нормального местоположения на карте, отчего информация о дислокации ограничивалась затёртыми табличками с названием улицы на однотипных зданиях. Сейчас его больше волновало, чтоб он не пришёл в логово к какому-нибудь маньяку, чем то, что сегодня он мог в принципе не добраться до дома.       Не важно, куда идти. Главное, что подальше от того места, где его накрыло впервые за последние пять лет. Такое случалось редко. Крайне редко. Но это случилось именно сегодня. Опять. Сяо молился всем известным богам, чтобы этого больше не происходило. Только вот он атеист, и, видимо, эти молитвы не были услышаны, даже если бы так называемый Бог существовал.       Пребывая в некой апатии, если можно так выразиться о его желании выйти на середину дороги, пытаясь угадать в какой момент тебя собьют, Сяо забрёл в странный пустырь, где ступала нога, разве что, ходячего трупа. Оглянувшись вокруг, он не увидел ни автобусных остановок, ни хоть одной нормальной постройки в радиусе ста метров, кроме убитых бараков, отдалённо напоминающих человеческие дома, и высокого ограждения из железных прутьев с причудливыми узорами по другую сторону еле различимой улицы. Скрывало ли оно за собой федеральный объект высшей секретности или колонию строго режима — неизвестно. Ни один уличный фонарь не работал, коих можно было разглядеть около двух от силы, и то — перекошённых и готовых свалиться на кого-нибудь от случайного дуновения ветра.       Пройдя вдоль ограды, Сяо наткнулся на вход в, как оказалось, заброшенный парк. Один раз он даже видел интернет-легенду про это место в таких же трущобах интернета, но даже не мог предполагать, что оно существовало в реальности, а проверять не было ни сил, ни времени. Разрушенный вход встретил его покосившейся, немного зловещей и на половину стёртой надписью «П——к Своб—д—», что он смог толковать, как «Парк свободы». Усмехнулся — довольно ироничным, что парк «свободы» находился за решёткой, хоть он и не уверен, что ограждение распространялось по всему периметру.       «Кто вообще делает такие жуткие парки в наше время?»       Он уже хотел было развернуться и пойти подальше от этого не самого приятного места, наконец выйдя в толпу народа, где он мог бы чувствовать себя в большей безопасности, как вдруг услышал шорох где-то позади, прямо за этим чёртовым забором, проклятым уже дважды.       «Серьёзно? Кто-то шарахается по таким местам?»       «Три часа ночи, а я ещё в подвал не спускался…» — нервно усмехнулся Сяо, вспоминая все действия героев из когда-либо просмотренных фильмов ужасов.       Лучше бы он бежал как можно дальше, не оглядываясь, а то не хотелось бы окончить свою жизнь судьбой тех бедняг из дешёвых хороров, даже если предположить, что он — главный герой и переживёт столкновение с мистикой или серийным убийцей. Только вот, любопытство взяло вверх над здравым рассудком, заставив оглянуться в надежде убедить взбудораженное воображение, что это — всего лишь какой-нибудь заблудившийся прохожий или немного поехавший охотник за приведениями, решивший попытать удачу.       Обернувшись, Сяо кое-как сдержал раздражённое «да вы издеваетесь?», увидев знакомый и явно не заблудившийся силуэт в огромных, ужасно раздражающих своим миганием белых накладных наушниках. Немного помаячил на горизонте, сверкнул алыми глазами, что сейчас намного больше напоминали цвет кровавых пятен на стене дряхлого здания, но математика не заметил. Что такой, как он, вообще забыл в подобном месте, где обычно тусовались только отбитые на голову подростки да не очень приятные глазу люди?       Пепельные волосы выделялись на однотонном тёмном фоне, а светло-красная прядка бросалась в глаза ещё резче. Спустя мгновение, силуэт скрылся за разросшимися деревьями и растворился во мгле ночи, словно и не было его здесь пару минут назад. Недолго думая Сяо последовал за ним, ведь если он уйдёт сейчас, то вопросы не будут давать ему покоя ещё как пару месяцев, а спросить ведь не сможет — не царское это дело.       Их шаги исчезали в давящей тишине. Руки немного подрагивали и сжимались в кулаки не столько от холода, сколько от жуткости самого места. Не слышно ни шума ветра, ни пения полуночных птиц, ни даже шуршания снега под ногами, которое то ли раздражало, то ли успокаивало Сяо по дороге сюда. Казалось, будто это место поглощало всё сюда попадающее, отрезая решивших побывать здесь путников от остального мира.       Деревья, готовые тут же свалиться без причин, казались мрачными, как и сама сегодняшняя ночь. Математик только и мог, что аккуратно идти за Кадзухой по протоптанной тропинке, ведь торчащие отовсюду ветки так и наровились выколоть ему глаза и оставить ещё пару жгучих царапин на лице.       Развалины когда-то стоявших здесь памятников не давали отвести взгляд, словно подчиняя сознание и приказывая смотреть, не отрываясь. У некоторых отсутствовали части рук, у каких-то даже голова, которую можно обнаружить чуть поодаль на скамейке или у их собственных ног. У каких-то вместо глаз — чёрные скважины, а у других насквозь пробита грудь. Через одни уже проросли деревья, став с потрескавшимся камнем одним целым, а в других неизвестные птицы сплели огромные, возможно, брошенные гнёзда. Были и неплохо сохранившиеся, которые обходились только трещинами и проростами мха; на которые повлияло только время, не щадившие никого. Что примечательно, ни один из них не разрисован вандалами или не снесён правительством. Лишь отходя на приличное расстояние, у Сяо получалось отводить взгляд, но казалось, что эти памятники каким-то образом уже крали частичку тебя, оставив с непонятным чувством опустошения.       Осмотрелся, осознав, что окончательно перестал понимать, где находится ещё пару минут назад.       Выходя на небольшие площадки с потрескавшейся плиткой за Кадзухой, который словно проводил экскурсию по этому загадочному месту, технарь заметил уже порядком сгнившие лавки готовые обрушиться от одного простого касания, но они не бросались в глаза, ведь не вызывали необъяснимую тревогу; что действительно напрягало, так это давно не работающие фонтаны, не способствующие появлению умиротворённой атмосферы в месте, где природа стала править над человеком.       Всё покрыто снегом, отчего сквер выглядел особенно жутко, хотя если добавить сюда немного света или включить, например, фонари, которые тоже уже обросли лианами, то возможно это место приобрело бы особенную атмосферу. Говоря о фонарях, Сяо не заметил бы эти сливавшиеся со стволами деревьев светильники, если бы один из них не свалился на пути, и не пришлось бы его обходить.       Около десяти минут скитания по этому месту прошло прежде, чем глаза Сяо успели окончательно привыкнуть к темноте, и получилось подробно разглядеть впереди идущего.       Первое, что бросилось в глаза, так это то, что Кадзуха одет не очень-то тепло, что нехарактерно для такого мёрзлявого создания, как он. «Может, действительно не так уж и холодно?» — пробормотал Сяо, сжимая онемевшие пальцы в карманах любимой и единственной куртки.       Сам же Каэдэхара вёл себя довольно странно. Математик часто обращал внимание на странности у любителя поболтать по поводу и без, но обычно он мог найти логическое объяснение его поступкам, чувствам или, хотя бы, словам. Но сейчас окончательно стёрлась тонкая грань между адекватностью происходящего и полным хаосом. Взгляд приковался к его действиям, которые математик не мог ни объяснить, ни хотя бы оправдать.       Наконец привыкнув к давящей атмосфере, тишине и мрачным видам вокруг, Сяо смог расслышать еле заметные мелодии, играющие у его временного проводника. Прислушавшись к тишине и затаив дыхание, Сяо смог распознать не только мотив играющих у литератора песен, но и некоторые слова, порой даже целые фразы, преимущественно на иностранных языках.       Сяо очень надеялся, что во время секундной тишины меж треками Кадзуха не заметит его. Он бы начал задавать вопросы, на которые преподаватель не смог бы внятно ответить, не говоря уже о поиске оправданий перед закатными стёклышками, полных недоверия и пустоты.       Поначалу играли спокойные мелодии. Они больше подходили для сна или фона во время отдыха, поэтому математик не обратил на них внимания, продолжая разглядывать Кадзуху, мирно идущего в неизвестном направлении размеренными и практически неслышными шагами, время от времени сворачивая то на основные пути, то на протоптанные тропинки, совсем не внушающие доверия. Он шёл, чуть опустив голову и спрятав ладони в карманы пальто, при этом с каждым шагом всё сильнее кутаясь в белый шарф. Литератор был расслаблен и спокоен, будто все мучащие вопросы бытия разрешились, и он может, наконец, спокойно отойти в мир иной. Математик сам не заметил, как неосознанно расслабился и выровнил сбивчивое дыхание, словно одного того факта, что он смотрел на безмятежного Каэдэхару, было достаточно, чтобы поддаться ветру в голове; словно этого было достаточно, чтобы обрести душевный покой.       Когда заиграла завораживающая мелодия, в которой, скорее всего, пелось о трепетной любви и которая как бы захлёстывала с головой без ведома попавшего под её очарование человека, Сяо прикрыл глаза, поёжился, немного уйдя в себя и доверившись то ли инстинктам, то ли веря, что Кадзуха доведёт его до выхода, хотя о том, как это выход выглядел, он не имел ни малейшего понятия. Редкие слова были настолько тихими и не нарушали мирную идиллию, что Сяо не пытался их услышать, а спокойный мотив, словно у колыбельной, усыплял, позволяя провалиться в мир собственной утопии. Математик попал то ли под влияние композиции, то ли под обаяние Кадзухи — такого безмятежного и невозмутимого, совсем не похожего на того активного, надоедающего и не умолкающего ни на секунду человека.       Несколько мгновений тишины выдернули из этого распущенного состояния. Сознание моментально напомнило о событиях сегодняшнего вечера, вернув обратно на землю и заставив нервничать, напрячься и прошипеть под нос пару озлобленных ругательств на самого себя. Резко вздрогнул от звука сломанной ветки под ногами Кадзухи, вспомнив, что он здесь не один и нужно идти аккуратнее, если Сяо не хотел быть пойманным на слежке и преследовании.       Глянул на своего экскурсовода, и лицо исказилось в недоумении, пока сам он пытался сдержать звонкое «что за…» Литератор вдруг сошёл с середины дороги, раскинув руки в стороны и вскочив на невысокий бордюр, пытаясь балансировать. Это было довольно сложно как минимум, потому что то, что осталось от него, нельзя было назвать бордюром, на котором можно балансировать. Математик также отошёл вбок, но все мысли сейчас были сконцентрированы на резкой смене настроения Каэдэхары, чем на попытках оставаться незамеченным.       Из наушников уже, как из колонок, вопила какая-то чересчур жизнерадостная песня на английском, в котором математик и так не был силён, а воспринимать на слух для него вообще что-то сверхъестественное. Пусть он и не знал точного перевода, но темп, слова, мотив — всё казалось таким светлым и оптимистичным, словно сейчас запоют животные из Диснея и средь ночи засветиться яркое солнышко. Сяо всё ещё не мог отойти от спокойной обстановки, не понимая, в какой момент равнодушная атмосфера сменилась на что-то задорное и энергичное. Он иногда за мыслями литератора не поспевал, а теперь этот ещё и перестраивался под первую попавшуюся мелодию? Что за бред? Сложно найти логическое объяснение, не говоря уже о принятии происходящего. «Наверное, Кадзуха думает, что рядом никого нет, вот и позволяет себе подобные вольности…» — пытался убедить собственные мысли во вменяемости знакомого; ради чего — не знал.       «Ведёт себя как ребёнок…»       Небольшие скачки в виде походки, руки то за спиной, то активно жестикулировали, как бы обыгрывая слова в незримом диалоге с публикой; то разводились в стороны, то сцеплялись в замок над головой. Покачивания головой в такт музыки и неумелое напевание каких-то слов, явно отличающихся от оригинала… Боже, Сяо молился, чтобы Кадзуха не начал кружиться, как грёбанная балерина, ведь при таком раскладе уйти незамеченным он бы уж точно не смог. Но, к счастью, этого не произошло. Математик не понимал его действия, не понимал его поведение; не понимал его.       Но не успел Сяо вернуться в реальность, как у него перехватило дыхание, в груди всё сжалось, а по телу пробежали мурашки, залезая под кожу и пробираясь в душу, разъедая изнутри то, что от неё осталось — наступила тишина, гласящая о внезапном конце очередной композиции. Всё вмиг замерло. Зловещая атмосфера поглотила с ног до головы, путая мысли, заставляя сомневаться в реальности происходящего; заставляя сомневаться в своей адекватности. Словно затишье перед бурей. Математик боялся сделать лишнее движение, будто от этого ситуация только усугубится или вовсе выйдет из-под контроля.       Заиграл следующий трек. Хмурое, грубое и до дрожи холодное начало уже не знаменовало ничего хорошего. Шок незримой волной захлестнул с головой нисколько от ещё одной резкой смены обстановки, сколько от очередной смены поведения литератора, всего пару секунд назад задорно скачущего по выступающим из асфальта камешкам.       Кадзуха опроверг все ожидания, перешёл все рамки, убил всевозможное доверие к себе и своим чувствам. Нет, он не поддержал позитивный настрой ещё хотя бы пару секунд, не остановился, чтобы с грустным вздохом переключить на следующую песню, не остался просто равнодушным и не вернулся к прежнему спокойному состоянию. Он не проявил ни грусти из-за окончания весёлой мелодии, ни радости, что смог повеселиться и погрузиться в мир светлых фантазий, ни даже умиротворения, что смог выпустить своего внутреннего ребёнка.       Ничего.       Только лишь склонил голову, сунул руки в карманы и вновь сошёл на середину дороги, меря полуразрушенный асфальт идеально ровными, отточенными до идеала шагами. Он будто шёл на верную смерть, но пугало вовсе не это, а то, что ему на это было всё равно. Абсолютно плевать. Никаких отличительных черт, будто он пустой — не живой; будто кукла без эмоций, ожидающая дальнейших бессмысленных действий кукловода; марионетка, не имеющая права на собственные чувства.       Создавалось впечатление, что Кадзуха впитал в себя всю вселенскую усталость; как будто его переключили одним простым нажатием невидимой кнопки; как будто у этого адекватного с виду человека биполярное расстройство и на глазах Сяо только что произошло обострение. Словами не передать его ступор от этих скачков между позитивным настроем свернуть горы и жутким желанием тихо умереть в этом богом забытом месте.       Математик не мог распознать слова бубнящего что-то себе под нос певца, но он слышал, как жестокие, безжизненные фразы слетали с мягких, вечно искусанных губ литератора, растворяясь в оглушающей тишине непонятным шёпотом. Сяо всем своим нутром ощущал, как эти слова въедались в его мозг, как они отравляли его разум, как они поглощали его сущность. Он чувствовал, как Кадзуха сходил с ума. Стало жутко. Настолько же жутко, как от воспоминаний о тех днях.       Сяо неосознанно шёл за Каэдэхарой, повторяя его походку, сливаясь с его темпом шагов, но постоянно выбиваясь из ритма, что казалось непоправимой, смертельной ошибкой. Хотелось кричать от непонимания, но невозможно было выдавить ни слова, ни звука, ни даже простого выдоха.       Ничего.       Ком в горле лишил возможности внятно говорить. Хотелось подойти, остановить, снять эти проклятые наушники и задать тысячу вопросов, которые ужасно волновали его и не давали покоя ни на секунду; хотелось развернуться и уйти, сбежать и больше не возвращаться, но он не мог сделать лишнего движения. Ему отчаянно хотелось, чтобы это поскорее закончилось.       Словно под давлением, словно под гипнозом Сяо просто продолжал идти за ним, закусив губу до жгучей боли и слабого металлического привкуса во рту, пытаясь противиться давящей атмосфере, что окутывала тугой петлёй вокруг шеи и намеревалась перекрыть доступ к живящему кислороду, которым Кадзуха, кажется, не дышал. В голове гудело миллион вопросов, но главный заставлял ёжиться, а осознание реальности происходящего просто выбивало из колеи.       «Как вообще возможно так быстро перескочить с жизнерадостного ребёнка до психически больного с глубокой депрессией и посттравматическим расстройством?»       Это походило на грёбанный спектакль, где Кадзуха — очень хороший актёр, а Сяо — слишком впечатлительный зритель, но даже такой расклад событий был бы намного лучше нынешнего. Хотелось, чтобы это оказалось всего лишь неудачным розыгрышем, но литератор не мог знать, что математик следовал за ним.       Он чувствовал его мысли, он чувствовал, как они въедались в его голову чёрным пятном, образуя пустоту, которая жадно поглощала всё вокруг. Каэдэхара будто задыхался от воздуха, умирал от жгучей боли в груди, пытался умолять о помощи, но был не в силах сказать ни слова. Сяо ненавидел, когда это чувство обволакивало и зажимало, сдавливало и заставляло лихорадочно бегать глазами в поисках неизвестного выхода; паниковать, словно ты человек с клаустрофобией, застрявший в узком проходе меж скалами. Это не наигранные эмоции. Нет. Сяо знал, что такое наигранность. Он слишком хорошо отличал ложь от правды. Сейчас это точно не лицемерие. И это пугало. Но ещё больше пугало внешнее равнодушие впереди идущего, словно для него происходящее — норма, обыденность, повседневная рутина.       Подняв глаза в попытках вновь оглядеться, математик с тревогой осознал, что не знал, где он и куда бежать, чтобы вырваться из клетки, куда его пыталось поместить собственное сознание. Вокруг голые деревья, ни одной протоптанной тропинки, повсюду огромные и безумно глубокие сугробы, в которых потонуть казалось легче, чем сойти с ума. Куда этот идиот его завёл? Но переведя взгляд вперёд Сяо окончательно потерял голову.       Перед глазами возвышалось невообразимой красоты древо, напоминающее смесь старого дуба и молодого клёна, расположенное в центре небольшой опушки, как бы главенствуя над всеми однотипными деревьями вокруг, что скрывали эту обитель от любопытных глаз. Вся поляна усыпана кроваво-красными цветами, окраска которых до жути сильно напоминал алые глаза Каэдэхары, в которых Сяо так часто замечал закатное солнце. Лунный свет придавал этому месту таинственности и загадочности, отталкивая своей неизвестностью, и притягивая своей очаровательностью. Посмотрев наверх, машинально повторив движения Кадзухи, математик увидел чистый небосвод, усеянный тысячами, если не миллионами ярких огоньков. Душный воздух, преследующий его на протяжении всего пути сюда, сменился на более свежий и приятный, давая вдохнуть полной грудью и отдышаться. Холод ощущался особенно грубо, а поднимающийся время от времени ветер заставлял ёжиться в попытках согреться. Но сейчас всё это не было так важно.       Сяо не мог отойти от эмоциональных качелей, а вопросы никуда не делись. Ужасное чувство непонимания, жгучего недоверия к преподавателю литературы нарастало с каждой секундной и являлось ещё одной причиной уйти отсюда как можно скорее.       После окончания трека Кадзуха остановился, а Сяо встал в полутора метрах от него, не сводя глаз с чужих действий и готовясь к любому исходу. Литератор не спеша выключил наушники путём нажатия каких-то кнопок, и спустил их на плечи, после чего сунул руки обратно в карманы и замер, не двигаясь, всё так же подняв голову к ночному небосводу. Математик затаил дыхание от вновь наступившей тишины. На мгновение показалось, что весь мир вновь замер, оставив их двоих наедине со своими мыслями.       Этот человек жутко странный. Слишком много отличий от въевшегося в голову весёлого и вечно оживлённого образа. Он… Кто он? Нет, Сяо знает оптимистичного учителя литературы, любящего всеобщее внимание и следствие беседы, но… Именно он не знаком ему. Пусть во внешности ничего не поменялось, но поведение, движения, эмоции, да даже голос. Всё это другое — такое непонятное, неизвестное и до жути пугающее. Обычно все обходят стороной людей, действия которых не понятны. Людей, чьё поведение чересчур отличается от остальных. Людей, пугающих своей непредсказуемостью и неизвестностью. Неизвестность пугает, но одновременно притягивает, манит к себе, создавая иллюзию, что ответы есть; что их возможно найти, если правда искать.       

«Кто этот человек?»

             Тишина не напрягала так сильно, как обладатель глаз цвета алого заката, который часто открывался с вида вечно оживлённой набережной. Мутная вода всегда представляла опасность, ведь неизвестно, в какой момент дно может уйти из-под ног. Но сейчас настоящей опасностью казался именно он. Нет, у Кадзухи не было с собой холодного или огнестрельного оружия, и он не пытался в бешенстве наброситься, чтобы перегрызть математику глотку. Но его странные действия просто не вписывались в сложившуюся картину. Сяо хотел развернуться и уйти, сбежать, а позже избегать, пока тот его не забудет; пока он его не забудет. Но даже пошевелиться не мог. Его держал вопрос, на который ему нужно получить ответ.       

«Казуха, кто ты, чёрт возьми?»

      — И как долго ты ещё будешь меня преследовать?