— Да твою… — лишь успел обречённо выкрикнуть Кадзуха прежде, чем вся конструкция из покошенного стула, томов войны и мир и белых подушек, держащаяся исключительно на одном добром слове, с грохотом полетела на скрипучий паркет вместе с владельцем часто пустующей квартиры. К счастью, приземлился он на эти самые подушки и, кажется, на этом его годовой запас удачи исчерпан окончательно. В любом случае, относительно спокойный и более-менее хороший год подходил концу, поэтому в честь этого обязательно нужно закатить зажигательную вечеринку с выпивкой, громкой безвкусной музыкой и пиццей. По крайней мере, так думали многие, с кем он был знаком ещё во время обучения в универе, которое всегда хотелось забыть как страшный сон.
Несмотря на относительно мягкое падение и удар головой о косяк удобной, но такой скрипучей кровати, Каэдэхара весь аж светился от счастья, ведь наконец-то развесил по периметру комнаты новогоднюю гирлянду, которую не доставал из отдела шкафа со «всякой всячиной, которая когда-нибудь точно пригодится» как минимум пару лет. Только вот по окончании праздника литератор сто процентов не снимет её, ведь следующее падение могло получиться не таким безболезненным, а собирать всю и без того неустойчивую конструкцию заново откровенно лень. В любом случае, это незамысловатое украшение идеально дополняло его сычевальню, где нередко царила непроглядная мгла, разбавляемая лишь тусклым светом ноутбука, поэтому хоть эти навязчивые огоньки время от времени будут радовать уставшие от темноты глаза. Или наоборот, нереально раздражать, из-за чего литератор вовсе перестанет её включать.
«Ты ведь пригласил его только чтобы скрасить своё одиночество, не так ли?»
Он соврёт, если скажет, что его не приглашали куда-нибудь выпить старые знакомые, но все подобные предложения он успешно игнорировал. О желании просто встретить с кем-нибудь новый год, погулять по за столько лет не надоевшим местам, мило побеседовать обо всём и ни о чём и посмотреть фейерверки в уютной обстановке Кадзуха, конечно же, умолчал, ведь если он не хотел праздновать со всеми, то это его трудности, и никто не должен под него подстраиваться.
Раз уж столь замечательный праздник Каэдэхара будет встречать в гордом одиночестве, то хотелось бы хоть пройтись по в кои-то веки не спящему ночью городу, накупить каких-нибудь вкусняшек за полцены, а заодно и понаблюдать за задорными детишками, придающими особую атмосферу очень значимому для них событию. Правда, если уж он хотел выйти в люди, то и одеться надо поприличней.
Прогноз погоды любезно заставил разочароваться в судьбе, людях, мире и всей этой чёртовой жизни из-за намечающегося снегопада, но, осознав всю серьёзность события, Кадзуха только больше воспрянул духом. Ведь это же снег! Великолепнейший вальс крохотных снежинок, переливающихся в свете новогодних огоньков, развешанных то на деревьях, то на красочных вывесках магазинов, то на вечно серых хрущёвках, в одной из которых литератору и приходилось
существовать. А так да, милейшие дети, отвлекающиеся от безуспешной ловли голубей, которых постоянно подкармливала старушка из соседнего подъезда, вместо этого ловили хрупкие крупинки снега на языки или свои хрупкие, но такие горячие ладошки, отчего те сразу таяли. Кто-то радовался, кто-то расстраивался, кто-то просто заворожённо замирал на месте и, подходя к взрослым, спрашивал, как так получилось, пока те не решались занудствовать невинному ребёнку о причине их незамедлительного уничтожения при контакте с их тёплыми ручками. Когда они подрастут, то обязательно узнают об этом во время так ненавистных для Каэдэхары курсов биологии, химии и физики, а сейчас пусть повеселятся и отдохнут от повседневной скуки, хотя, наверное, в их вечно неспокойной жизни нет места такому понятию.
«Я просто хотел показать ему то место, так как думал, что оно ему понравится».
Залез в свой импровизированный гардероб, полки которого уже ломились от одежды — новой и старой, растянутой, поношенной и ни разу не тронутой, с дырками, нитками и настолько опрятной, будто со стенда магазина сошли, вот серьёзно. Так как погода обещала быть морозной, было бы неплохо накинуть любимое пальто, прошедшее с ним огонь, воду и афганскую войну, и всё ещё служащее ему верой и правдой во все сезоны, кроме вечно жаркого лета. Мягкие белые варежки, чтобы руки не онемели от холода, и шарф цвета чёрного янтаря прекрасно дополняли обмундирование против жгучего мороза.
Наконец закончив недолгие сборы и проверив, вся ли техника выключена, прошёл в небольшую прихожую, где стояла выставка из обуви и трёх пар тапочек, от милоты которых литератор не смог устоять, из-за чего те сейчас собирали пыль и порой ужасно бесили, ведь Кадзуха не мог найти им применения, так как сам их никогда не надевал и вряд ли наденет. Потянулся к телефону, напевая очередную незамысловатую рождественскую мелодию, которые сейчас залпом крутили по радио, телевидению и не только, и на автомате посмотрел на время: 20:34, но важен сейчас был именно индикатор зарядки, вечно и совершенно неожиданно уходящий в ноль, но не в минус — и на том спасибо. Телефон заряжен, то есть на нём больше сорока процентов, а вот незаметные наушники-затычки, которые он бездушно эксплуатировал последние шесть часов в жалких попытках нарядить квартиру, были на последнем издыхании. И это была трагедия похлеще атомной войны или зомби апокалипсиса.
Лихорадочно перебирал в голове способы решения проблемы, ведь на улицу всё-таки хотелось, а выходить в люди без наушников — чистое самоубийство, и даже не из-за того, что он зависим от гаджетов. Если Кадзуха решит наведаться в его любимый парк, а он, скорее всего, туда по итогу и пойдёт, ведь часто ноги сами несли в это притягивающее блуждающие души место, то вряд ли сможет нормально насладиться фейерверками в
стабильном и адекватном состоянии.
«Ты ведь никому не позволяешь ходить туда с тобой».
Потёр виски и зажмурился, пытаясь выудить хоть что-то адекватное и здравое, в то время как в голове заела какая-то идиотская иностранная песня, слов которой Кадзуха никогда в жизни не видел, но почему-то не мог перестать подпевать.
Щёлкнул пальцами. Для полной картины только зажжённой лампочки над головой не хватало, сменившей индикатор бесконечной загрузки. Даже не разуваясь, пробежал в комнату, роясь в горе кое-как умещающихся в несчастном комоде вещей в поисках своего единственного спасения. В итоге из огромной кучи проводов от зарядок, наушников, у которых спустя месяц перестало работать правое ухо, и каких-то кабелей, предназначение которых он никогда не узнает, откопал те самые огромные накладные наушники, которые с ним уже лет пять и чего они только не навидались, но, даже не смотря на огромный срок использования, они вполне держали заряд аж пару дней, хотя Кадзухе всегда казалось, что не дней, а недель. Может, потому что он не так часто их использовал, ведь из-за них уши нестерпимо болели, а ещё самое страшное в них — ужасная звукоизоляция, причём с обеих сторон, поэтому он слышал, что происходило вокруг, а все вокруг слышали то же, что и он. Вроде и удобно, а вроде… Всё же, затычки для него создавали больший комфорт. Как минимум потому что то, что его музыку будет слышать кто-то ещё — страх во плоти. Ну, и заключительным фактом его нелюбви — паранойя, заставляющая думать, что случайные прохожие оборачивались на него именно из-за музыки, а не из-за его вечно позитивного внешнего вида.
«Что же, лучше чем ничего…» — с этими мыслями литератор подключил устройство к блютузу, отчего мелкая лампочка на них ритмично замигала, а после подключения начала только ярко вспыхивать раз в пять секунд, что часто заставляло правый глаз непроизвольно дёргаться, особенно когда Кадзуха сидел в темноте и что-то сосредоточенно писал. Выдохнул и, заперев квартиру, вышел во двор, всё так же увешанный какой-то гирляндой с барахолки, цена которой не выше ста рублей. Путь пролагался по бульвару, дальше — к мосту через реку, где и будут запускаться обещанные зрелищные фейерверки, после — к ярмарке, расположенной недалеко от гуляющей толпы народа. Ещё раз прокрутив план в голове, включил случайное воспроизведение.
«С ним комфортно, можно было бы сделать исключение. К чему эти вопросы?»
***
В какой-то момент Кадзуха осознал, что хотел потеряться в этой толпе.
Снег шёл вовсю, поэтому, как он и предполагал, дети визжали, как резанные, что подмечали некоторые взрослые и ворчали на них, но, конечно же, не имея в виду ничего плохого. Наблюдая за этой уютной картиной, Каэдэхара каждый раз давил смешок, маша рукой резвым ребятишкам, сначала не понимающим сути его действий, но потом улыбающимся во все тридцать два и энергично махающим в ответ. Это светящееся солнышко лучезарно улыбалось буквально каждому встречному, шагая так, словно сейчас прилетят птички из Диснея, подхватят его и понесут на небеса дарить там всем любовь, мир и счастье. Ну ангелочек, ей богу — желал абсолютно незнакомым людям счастливого нового года, на что осмеливался даже не каждый самый общительный экстраверт. Все реагировали по-разному: кто-то недоумённо пялился секунды две, словно и вовсе не человек с ними заговорил, а затем вдогонку мямлили шаблонные фраза по типу «и вам того же…», «да-да, спасибо…» и «и вас с наступающим…» Кто-то улыбался, и спокойно обменивался с незнакомцем парой пожеланий, а кто-то и вовсе никак не реагировал, то ли находясь в незаметных под шапкой наушниках, то ли в толще собственных мыслей. В любом случае, Кадзуха любил вот так разговаривать с ничем не примечательными прохожими. Создавалась атмосфера, словно все вокруг знакомы и
никому не одиноко.
Спокойные одиночки сидели на скамьях быстро печатали что-то в телефоне, наблюдая за похожими, а, может, и просто пялились в одну точку, отгородившись от остального мира. Возможно,
они ждали кого-то очень важного, кого-то,
кто бы навсегда изменил их жизнь или из-за которого уже
начались необратимые перемены; а возможно наоборот,
отпускали всех, кто не решился дальше идти с ними по жизненному пути, и уделяли время самым важным в их жизни людям —
себе. Некоторые стояли у перил, наблюдая за ночным небом, которое совсем скоро должно озариться разноцветными красками, или же просто дышали прохладным воздухом, который никто не замечал во время повседневной суеты. Многие даже не замечали, как делали вдох жизненно важного кислорода, один из которых мог оказаться последним.
«Прекрати себя обманывать. Ты прекрасно знаешь, кого в нём видишь».
Конечно же, не обошлось без подростков, которые ходили то толпами, то небольшими группками по два-три человека, ели неизвестно откуда взявшееся мороженное в минус двадцать пять, громко смеялись и шутили друг над другом, кидаясь при этом непонятными для бедного старого деда словечками. Некоторые шутки показались слегка обидными, но, как он заметил, членов компании они не задевали, ведь те смеялись вместе со всеми.
Или же они просто этого не показывали. Конечно, не все были такими безбашенными и чересчур громкими. Некоторые просто спокойно беседовали или что-то обсуждали, делились историями или вспоминали уходящий год. У кого-то литератор смог случайно подслушать сплетни, отчего становилось немного противно, ведь что-что, а сплетни он терпеть не мог, но предпочёл просто пропустить подобное мимо ушей.
«Я не обманываю себя».
Оглянулся по сторонам, с каждым разом подмечая всё больше и больше милых парочек, от одного взгляда на которых хотелось вновь верить в
завораживающую, но такую жестокую любовь. Кто-то позволял себе откровения и, не стесняясь, целовался посреди людных улиц, отчего мимо проходящие старушки тихо фыркали со словами: «Эх, вот молодёжь пошла…» Другие просто ходили за руку, ничего не говоря, словно понимали друг друга без слов. Словно ощущали мысли и чувства
родного для них человека, как свои собственные. Такие пары казались Кадзухе особенно комфортными, ведь что могло быть лучше, чем просто наслаждаться чудесным праздником, в компании
своего человека. Пусть рано или поздно жизнь могла бы развести их пути в абсолютно разных направлениях, и им бы пришлось расстаться, но это не значило, что они не могли наслаждаться каждым моментом, проведённым вместе.
Конечно, были и те, которые накупили сладостей и о чём-то оживлённо разговаривали, смеясь то ли от самого диалога, то ли от звучания слов с набитым ртом. Вероятно, это просто близкие друзья. Подобные пары сами собой заставляли невольно улыбаться.
Конечно, не обошлось и без угрюмых, недовольных всей этой жизнью персон, что ворча себе под нос всевозможные проклятия, мчались в свои берлоги, где эти несчастные наконец-то отдохнут от «всего этого вашего праздника» и побудут наедине с собой или в кругу близких. Но даже такие ворчливые особы украшали и дополняли оживлённые улицы, ведь без них праздник казался бы совсем другим и, возможно, немного неправильным.
«Тогда что ты к нему чувствуешь?»
Все, кто хотел посмотреть на фейерверки, направлялись к мосту, но Кадзуха никогда не входил в их число. Он знал место более подходящее для просмотра цветастого зрелища из тысячи огоньков, о котором знать никому не положено.
По дороге к этому месту он забежал на тысячу раз прорекламированную ярмарку, узкие улицы которой переполнены народом и маленькими магазинчиками со всем подряд. Искусственные ёлки примерно в три метра высотой являлись небольшими указателями в какую сторону идти. Правда, одну из них благополучно повалили то ли пьянчуги, то ли дети. Последним, кстати, вроде нравилось, не зря же они так резво носились вокруг неё, а случайные прохожие не особо против. Можно же просто сказать всем, что якобы дизайнерский ход и претензий не будет.
«Я люблю людей».
Поначалу Кадзуха не искал что-то целенаправленно, просто разглядывая мини-ларьки, каждый из которых выделялся по-своему: один своим привлекательным и оригинальным внешним видом, другой нестандартной продукцией, а третий просто с едой и, наверное, очень вкусно, раз возле подобных палаток настолько много народа. Из каких-то слышались приглушённые выстрелы — судя по всему, тир, в котором Кадзуха никогда не был силён, но всегда хотел выиграть того самого плюшевого медвежонка. В каких-то сидели милые бабушки, продавая вязаные перчаточки и шапочки, от покупки которых литератор часто не удерживался, ведь подобные вещи до жути милые, а ещё милее — это видеть чужие добродушные улыбки.
«Это не ответ».
Пока литератор дожидался заказанных меж делом блинчиков, украдкой разглядывал местных посетителей и единомышленников. Взгляд зацепился за небольшую группу студентов. И, к его огромнейшему удивлению, двое из них на полном серьёзе разговаривали… Стихами. Каэдэхара не мог знать подробностей, но обречённый вид рядом стоящих, по-видимому, друзей, дал понять, что эти чудики вели себя так на постоянной основе. Кадзуха бы присоединился к ним, но ему не хотелось вот так просто вклиниваться в компанию неизвестных людей — не настолько он самоуверен. Так что он просто забрал свою уже оплаченную сладость и отправился дальше гулять по городу, постепенно двигаясь в направлении своего излюбленного парка, где он сможет с чистой душой понаблюдать за восхитительны салютом, от которого в груди всё сжималось то ли от оглушающего грохота, что волной мурашек пробивал всё тело, то ли от непонятного чувства, возникающего каждый раз, как он смотрел на маленькие частички света, растворяющиеся в кромешной тьме и уступающие место новым. Это чувство сдавливало, но не могло перекрыть того детского восторга, испытываемого им уже на протяжении
десяти лет, как он начал приходить в этот парк, чтобы вновь и вновь испытывать подобное. Словно это уже стало привычкой или обычаем смотреть на фейерверки, слабо отражающиеся в пустых закатных радужках.
«Может, я люблю его. Тебе-то какое дело?»
***
Тучи затянули небо, из-за чего обыденная короткая дорога через переулки стала настоящим хоррор-квестом. Не хватало только актёров, которые могли бы выскакивать из-за угла и пугать случайных прохожих громкими криками и дешёвыми костюмами приведений или зомби. Но, к счастью, сейчас не Хэллоуин, поэтому беспокоиться не о чем. Конечно, Кадзуху нельзя назвать «случайным» прохожим, ведь он шёл в эти трущобы с определённой целью и по определённому пути, который он мог отыскать даже во всепоглощающей темноте ночного города.
Снег хрустел под ногами громче тихо играющих мелодий в наушниках. Превысить громкость выше минимума литератор не решался, ведь, мало ли — вдруг привлечёт внимание жильцов квартир старых хрущёвок с потухшими окнами.
«Ты не умеешь любить».
Люди вокруг совсем исчезли, а потрёпанные жизнью и райтерами дома с каждым шагом всё больше и больше отдалялись, оставаясь где-то позади, отчего Кадзуха принял логическое решение расслабиться, не опасаясь за конфиденциальность своих музыкальных вкусов. В любом случае, даже если он кого-то встретит, то тот человек вряд ли будет думать о странном парне с орущей будто из колонок музыкой больше пяти минут. Да и кто вообще будет ходить в подобной глуши?
Новогодний плейлист подошёл к концу спустя полчаса, а крутить по второму кругу уже давно въевшиеся в мозг композиции для его ласкового слуха — каторга. За это время Каэдэхара как раз смог дойти до «тёмной» части города, про которую он пару раз писал забавные страшилки, чтобы попрактиковать навыки. Получалось явно не очень хорошо, поэтому он просто забросил это дело, но истории удалять не стал. Мало ли кого бы они смогли напугать или хотя бы разбавить чьи-то скучные будни.
«Неправда. Всё изменилось с тех пор».
Кадзуха был тем самым странным человеком, который скачивал всю музыку вместо того, чтобы пользоваться специальными приложениями по типу Spotify. От старых и давно составленных плейлистов уже начинало тошнить, а составлять новый заняло бы больше времени, чем сама прогулка, поэтому он решил не заморачиваться и просто поставить случайное воспроизведение, бросив всё на произвол судьбы. Все песни уже выслушаны до дыр, но когда они идут в случайном порядке становилось ещё более-менее терпимо.
Вздохнул и осмотрелся, вновь поймав глазами полусломанную вывеску. Пару раз в голову приходила мысль хотя бы снять эту несчастную надпись, чтобы она под давлением ветра или того же снега не разбила кому-нибудь голову, но когда Кадзуха попытался воплотить задумку в жизнь, то чуть не похоронил себя под её обломками. Повторять этот печальный опыт не хотелось от слова совсем…
Протупил в пугающую, но в тоже время притягивающую пустоту ещё минут пять, после чего томно выдохнул и помотал головой, прогоняя ненужные мысли. Переступил порог зловещего, как многим могло показаться, места, но Кадзуха просто утопал в его атмосфере. Атмосфере вечного спокойствия, некой гармонии и стабильности. Когда он приходил сюда, то отгораживался от мира, спокойная жизнь которого часто не поспевала за Каэдэхарой, который хотел сделать всё и сразу. Здесь он мог чувствовать некую защиту от любопытных глаз в кронах древних деревьев, которые стояли здесь до него, и будут стоять после его смерти, храня каждый вдох и каждую мимолётную мысль, вылетающую из постоянно напряжённой головы. Здесь он позволял себе, наконец, расслабиться,
сбежать и на время забыть о вечном самоконтроль и трудоголизме.
«Твоя любовь причиняет только боль».
Идя по уже сформировавшемуся пути, замечал некоторые новогодние украшения, отчего в голове крутилась мысль вернуться и скупить несколько гирлянд в пару сотен метров, чтобы украсить хотя бы несколько значимых для него мест. Правда, этих шариков и снежинок было почти не видно, так как освещения здесь и в помине не было. Даже мягкий свет луны не всегда доставал до зарослей мха и елей. Он не знал, чьи это были украшения, от разных они людей или же от одного неизвестного посетителя, но сам факт их наличия разбавлял привычное одиночество, что волной накатывало на него с каждым приходом сюда. Приятно осознавать, что он не единственный, кому нравилось бродить по подобным местам.
Постепенно Кадзуха начал всё больше и больше уходить в свои мысли, суть которых
никто никогда не должен узнать, и погружаться в счастливые воспоминания, от которых он часто сбегал, пытаясь утонуть в бесчисленных книжных историях или в очередном мире аниме или сериала. Правда, порой даже там они настигали его, поэтому, когда подобное начинало происходить, он шёл сюда. Это место переполнено моментами счастья в беспроглядной мгле его прошлого; моментами, которые никогда больше не повторятся, отчего в груди становилось больно, отвратительно и ужасно мерзко. Словно быть счастливым — это ненормально.
Песни спокойно сменялись одна за другой, лишь на мгновение оставляя его в давящей тишине, возвращающей блуждающую где-то не здесь душу обратно в реальность. Реальность, в которой он бы всё хотел поменять. Кадзуха уже не совсем контролировал своё тело, будучи погружённым куда-то в свой мир и плывя по течению.
Он вслушивался в слова, в мелодии, представляя разнообразные миры, истории и сюжеты, чаще всего никак не связанные с реальной жизнью. Но бывали исключения. Воспоминания отдельными картинками пронеслись перед глазами за какие-то пару мгновений, отчего перехватило дыхание, а в груди появилось странное давящее чувство, как от смешанных эмоций. Словно вся жизнь пронеслась перед глазами, как перед смертью персонажей в фильмах. Только он не умирал. Или же...
«...»
Кадзуха наворачивал круги, неосознанно ориентируясь в непроглядной, но вовсе не пугающей темноте, словно он видел всё и даже больше; словно видел то, что не дано видеть обычным прохожим. Миновал один из нерационально натыканных по всей округе светильников, который со временем покосился и свалился на дорогу. Никто не пытался его убрать, ведь появлявшиеся вокруг обходные пути всё чаще и чаще говорили то ли о символизме, то ли о человеческой лени. Однажды Каэдэхара здесь споткнулся, разодрав колени в кровь, поэтому тоже стал обходить «ловушку» стороной.
Минул несколько разрушенных клумб, на которых когда-то давным-давно пытался что-то вырастить, но попытки были не оправданы нисколько от постоянно идущих в те дни дождей, сколько от вечно не хватающего времени. Походил кругами на одной из промежуточных площадок вокруг убитого жизнью и временем фонтана, замечая всё новые и новые изменения и некоторые едва заметные, но всё также неизведанные тропинки. В последние дни в парке появилось слишком много нового, неизвестного и до жути интересного, но времени каждый раз становилось всё меньше и меньше, словно в сутках исчезли секунды, минуты или даже часы. Может, когда-нибудь он всё-таки посмотрит, куда ведут эти извилистые дорожки, что проложили
скитальцы.
Кончено, на самом деле никаких скитальцев не существовало. Кадзуха сам придумал это странное название для посетителей парка; вернее, давно придумал его, во время одной из прогулок вместе со своим давним другом. В любом случае, у всех гостей этого места были, есть и будут негласные правила. Может, он их тоже выдумал, но нарушать, чтобы проверить, не решался. Хотя, кто бы его наказал? Каэдэхара ни разу не видел здесь тех самых неизвестных посетителей, что гуляли, бродили или просто занимались своими делами. Интересно, как они постоянно разминались… За все
десять лет он же должен был встретить хоть кого-то, разве не так?
Но в итоге он
всё ещё один среди холодной тьмы, не пропускающей ни звуков, ни дневного света, ни даже чёрствых мыслей. Среди деревьев, готовых похоронить в своих корнях ещё одну неспокойно блуждающую душу. Кадзуха
всё ещё один в клетке собственного сознания, из которой ему вряд ли когда-либо удастся выбраться. Но, в любом случае, голову сейчас занимали совершенно другие отвлечённые от всей мирской суеты мысли.
«Забыл? Тебе нельзя любить».
Обошёл развилку, одна из дорожек которой вела к небольшому озеру. В последнее время Кадзуха перестал туда захаживать. Не было какой-то определённой причины. Просто перестал сворачивать на эту тропу из-за ненадобности, ведь он там уже всё вдоль и поперёк облазил, зная каждое дерево, каждую травинку и даже дав определённым зонам свои названия. Ему больше нечего там делать. По крайней мере, Кадзуха пытался себя в этом убедить.
«Прекрати. Не говори со мной».
От своих мыслей он очнулся, пока играла одна из давным-давно скаченных им песен, о существовании которой Кадзуха успел позабыть, ведь не так часто нужно было включать что-то
настолько безрадостное. Быстро же спокойные мелодии перешли на что-то депрессивное и также быстро литератор под это перестроился. В том, что рядом нет людей, Кадзуха был уверен, до тех пор, пока сквозь однотонное бормотание певца с огромными паузами между словами он не услышал размеренные, приглушённые шаги позади себя, отдававшиеся протяжным эхом в голове и вытеснившие все прошлые мысли, отчего по телу пробежали мурашки, вгрызаясь в бледную кожу и заставляя паниковать, пока багрово-красные глаза метались из стороны в сторону. Почувствовал ужасную ауру какого-то отвратительного состояния, словно кто-то сейчас умирал, проживая последние мимолётные секунды своей жизни, и лихорадочно глотал спасительный кислород, считая вздохи просто, чтобы не сойти с ума за эти жалкие мгновения до обретения вечного покоя. Будто человек, который принёс с собой этот яд, отравляющий окружение, природу и удушливый воздух, сейчас сгниёт заживо, забрав с собой ещё несколько невинных жизней. Или, хотя бы, сброситься с утёса, чтобы избавиться от невыносимых страданий.
«А нормально ли разговаривать с самим собой?»
«Может, это один из посетителей парка, который также гулял и случайно с ним пересёкся? Может,
он и вовсе ничего странного заметить не успел?
Да и вообще, видит ли его этот человек в такой-то темени?» — вопросы сыпались один за другим, то ли наводя пожирающую всё его нутро панику, то ли ища в закоулках памяти мысли, его действия и возможные последствия. Снаружи же, Кадзуха старался не выдавать своего непонятного даже для себя страха. Словно то, что он пытался скрыть с каждой секундой всё ближе и ближе к тому, чтобы стать явью, всплыть наружу, разоблачить и уничтожить его и его жизнь,
как это уже когда-то случалось.
«Я нормальный».
Сейчас литератор шёл по одной единственной тропе среди сугробов и непроходимых зарослей, ведущей к опушке, ставшей чуть ли не причиной его постоянных прогулок, ведь каждый раз вне зависимости от маршрута он шёл именно сюда, вдыхая до боли знакомый запах, являющийся отравой для его замутнённого сознания. Хотелось свернуть, но некуда: либо вперёд, к месту, в которое он действительно не хотел приводить кого попало, либо назад, куда даже повернуться было страшно. Тело не слушалось, шаги позади ускорились вместе с поступью Кадзухи, который потихоньку поддавался панике, сходя с ума от ритмичного треска снега под ногами. «Преследователь» не отставал, продолжая идти словно зомби, следовавший за куском свежей плоти.
Страшно
. Было очень страшно. Разыгравшаяся фантазия твердила, что это вполне мог быть какой-нибудь маньяк, пытающийся загнать свою жертву в угол, откуда она не смогла бы убежать. Дыхание перехватило, словно во время бега, а руки в перчатках вспотели; сжались, отчего суставы громко хрустнули, заставляя Кадзуху чуть ли не подпрыгнуть на месте и бежать, так как дать отпор он не способен. Только не в этом состоянии. Ноги стали ватными, каждый шаг давался с трудом и из-за этого он только больше паниковал, но здравый рассудок буквально кричал, умоляя унять свою явную паранойю и мыслить адекватно. Маньяк бы сразу убил, ведь здесь нет свидетелей… Тогда кто же это?
«Ты можешь обманывать кого угодно, но не себя!»
Кадзуха подумал, что, скорее всего, этот неизвестный преследователь не заметит лёгких изменений в тональности бьющей басами мелодии, если тот вообще замечал происходящее вокруг, ведь, судя по его состоянию, которое Каэдэхара буквально спиной чувствовал вместе с тяжёлым взглядом на затылке, ему сейчас уж точно не до этого. Поэтому литератор максимально аккуратно и как можно незаметней сбавил громкость, чтобы слышать происходящее вокруг более чётко.
Прислушался. Знакомые шаги. Где же он их слышал? Кадзуха чувствовал, что это кто-то знакомый. Знакомый запах, пусть и перекрытый резким ароматом леса; знакомая поступь, хоть и сливавшаяся с ритмом его собственных шагов. Мог ли
он доверять этому неизвестно откуда взявшемуся человеку?
Он словно искал успокоения и помощи.
Помощи? Может ли
он помочь
ему?
«Я не обманываю себя».
Осознание действительности, словно тысяча острых лезвий врезалось в перегруженный мыслями мозг, отчего Каэдэхара остановился посреди поляны, начиная буквально задыхаться сухим воздухом, неприятно обжигающим лёгкие, словно непереносимый им запах сигарет. Это человек, так похожий на него, но при этом слишком отличающийся. Спокойный, сдержанный, но такой милый и такой же ничего не знающий о себе и Каэдэхаре. Откуда он здесь? Специально пошёл за ним? Может, всё-таки согласился посмотреть фейерверки? Нет… У него же нет о Кадзухе никакой информации… Тогда как? Как он дошёл досюда? Случайно? Нет, никто не приходит в такие трущобы случайно…
Помотал головой, отгоняя ненужные на данный момент вопросы, которые он легко сможет задать потом, хоть и вряд ли получит развёрнутый ответ.
Вдох-выдох. На лице расцвела улыбка, а в груди разлилось непонятное, но такое приятное тепло. Все загоны выветрились из мутного сознания так же, как порой выветривался инстинкт самосохранения. В мыслях крутилась надоедливая, но такая радостная фраза, гласящая что
он всё-таки пришёл, ведь в глубине души Кадзуха надеялся на это. Может, и вправду рождественское чудо…
Поднял глаза к прекрасному в эту ночь небосводу, любуясь на такие далёкие звёзды и падающие, словно из ниоткуда снежинки, отправляющиеся в прощальный танец перед тем, как навсегда слиться с тысячей похожих, но всё равно уникальных ледяных кристалликов. Завораживает. Человек позади как будто копировал его действия, ведь как только литератор замер на месте, то звуки чужих шагов прекратились, исчезли, оставляя лишь рваные вздохи, которые не могли слиться с ровным дыханием Кадзухи.
«Врёшь!»
Он уверен в личности позади стоящего, но настало время раскрыть все карты и вывести мнимого преследователя на чистую воду, отчего сердце забилось чаще в томительном предвкушении. Хотелось бы просто посмотреть на реакцию своего попутчика, когда тот узнает, что всё это время Каэдэхара знал о его присутствии, а в итоге ещё и выяснил, кем тот являлся. В какой-то момент появилось ощущение, словно они поменялись местами. Теперь Кадзуха не перепуганная жертва, поймавшая себя на мысли, что её преследовали. Теперь он — психопат, заманивший невинного прохожего в своё потайное логово, где он разделается с обречённым самым изощрённым способом, похлеще, чем в документальных фильмах про жестоких маньяков. Литератор усмехнулся, сдерживая то ли злорадный смех, оттого что сильно вжился в роль главного злодея какого-нибудь триллера, то ли смешок со своих собственных мыслей и осознания абсурдности всей ситуации.
Вдох-выдох. Набирал в лёгкие побольше воздуха, готовясь наблюдать искажённое в неподдельном удивлении лицо своего знакомого. Вечно серьёзный, угрюмый и непоколебимый человек вдруг выпучит глаза в непонимании, словно маленький беззащитный котёнок, которого впервые застали врасплох. Что могло быть лучше?
«Умолкни».
— И как долго ты ещё будешь меня преследовать? — невозмутимо произнёс Кадзуха, будто в этих словах не было ничего необычного, пока сам не мог прекратить лыбиться, как идиот. Даже сердце замерло, выдавая ненормальную реакцию, которая пугала и одновременно заводила; кружила голову, словно сильнодействующий наркотик. Такое ощущение, будто он хотел чувствовать превосходство, власть и… Страх?
— Чего?.. — хриплый от мороза и долгого молчания голос дрогнул, хоть Каэдэхара и заметил, что обладатель старательно пытался это скрыть. Все эти мысли были в шутку, но его резкий тон… Создалось впечатление, будто он и вправду напуган. Стало не по себе. Неужто Кадзуха переиграл?
Пытаясь не выдавать своего смятения и некого беспокойства, обернулся, ещё раз окинув взглядом округу и, наконец, задержав взгляд на своём полуночном госте. Лёгкая улыбка сползла с лица, а алые глаза начали бешено бегать по образу стоящего перед ним юноши. Он был прав — это Сяо, но его внешний вид… Тёмные, растрёпанные волосы с покрашенными кончиками, всегда отдающие цветом морской волны, сейчас пестрели ярко-багровыми оттенками, начиная резать глаза и слишком выделяться из общего однотонного образа. Пугало то, что это явно не случайно разлитая краска. На некоторых участках виднелись места выдранных чуть ли не с корнями клочков волос. Взгляд метнулся на крепкие ладони, сжатые в кулаки. Те тоже особой целостностью не отличались: костяшки сбиты в кровь, но раны уже заледенели тёмной корочкой характерного цвета и даже покрылись неким инеем. Сам же он, как на иголках — ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Одежда помята и немного грязна, ноги и руки едва заметно дрожали; под глазами виднелись синяки то ли от недосыпа, то ли от
драки с какой-то шайкой бандитов, а в самих золотистых глазах застыл немой шок, граничащий с неподдельным животным ужасом. Лицо всё красное то ли от холода, то ли от ударов по нему чем-то тяжёлым; на некоторых участках виднелись царапины и глубокие порезы, а также — кровь, вызывающая панический страх уже у литератора. Образ напрягал, пугал и вызывал уйму вопросов, но Кадзуха всё равно не смог бы выдавить их из себя, как бы не старался.
— Я… Я пожалуй пойду, — вполголоса пробормотал Сяо, пятясь назад с зашуганными видом, отчего сравнение с невинной жертвы, загнанной в угол, перестало быть шуткой, а вызвало необъяснимую тревогу за чужую жизнь, хотя спасать тогда, в теории, нужно было от самого себя.
Что?.. Что с ним успело произойти? Если он в таком состоянии, то почему просто сразу не подошёл?
Почему не попросил о помощи?
Пройдя всего два метра, математик то ли поскользнулся на заледеневшем снегу, то ли запнулся об один из корней деревьев, и с громким криком какого-то неразборчивого бреда, скорее всего, матного, свалился на холодную землю с глухим ударом, из-за чего всё тело вздрогнуло, словно после
выстрела из пистолета, когда крошечная пуля с резким свистом пролетала возле черепной коробки, задевая волосы и врезаясь в стену позади. Треск снега пугал, напрягал, заставляя принимать его за
хруст сломанных костей человека, побитого то ли жизнью, то ли
какими-то идиотами в переулке.
— Так, нет, нет, нет, стой! Ты… Боже, ты весь в крови… Как ты вообще досюда добрался? — протараторил, пытаясь держать себя в руках. Голос дрожал, сердце неприятно щемило. Руки тряслись то ли от страха, то ли от этого предательского чувства под рёбрами, вызванного нахлынувшими болезненными воспоминаниями, что мешали адекватно рассуждать. Подался вперёд, немного шатаясь и параллельно роясь в широких и, кажется, бездонных карманах пальто, где всегда могла заваляться столетняя пачка пластырей. Сяо можно
и
нужно было остановить кровь, даже при условии, что, возможно, она уже давно остановилась.
— Нет… Не подходите ко мне… — нервно выпалил математик и отшатнулся, словно от кипятка или незримой опасности, рукой останавливая любые телодвижения со стороны Каэдэхары и скривив лицо то ли от ноющей боли во всё ещё больных конечностях, то ли от пронзительного холода, так и норовящего приморозить к земле намертво. Попытался подняться, но ноги подкашивались, как и у Кадзухи, а паниковал Сяо, кажется, не меньше.
— Всё в порядке! Позволь я помогу…
— Не трогайте! — прошипел и резко дёрнулся назад, прикрываясь руками, словно защищаясь от нападения дикого зверя; смотря на литератора с выпученными глазами, полными откровенной ненависти, страха за собственную жизнь и обжигающего сердце недоверия. Дыхание сбилось. Напряжённый воздух заставлял задыхаться, а взгляд полный неприязни и, кажется, отвращения травил, убивал и сдавливал голову неприятными мыслями, объём которых с каждой секундой увеличивался в геометрической прогрессии.
Игнорируя крики и резкие движения, словно если Кадзуха подойдёт ещё хоть на шаг, то получит если не по голове, то точно в живот, опустился возле математика, зашуганного то ли кем-то неизвестным, то ли собственным подсознанием. Дрожащими руками достал мятую пачку влажных салфеток и потянулся вытереть чужую кровь с бледных щёк и висков, чтобы убедиться, что Сяо в безопасности, что тому ничего не угрожает и что тот
не истечёт кровью за считанные секунды. Он всего лишь хотел убедиться, что
кровь способна свёртываться.
— Я же сказал, блять, не трогай меня! — рявкнул, ударив тянущуюся к его лицу
чужую руку, отчего Кадзуха отшатнулся, а салфетка небрежно полетела куда-то на промёрзлую землю.
Математик дрожал, как осиновый лист, то ли от распирающего изнутри раздражения, ведь Каэдэхара старательно игнорировал все его слова и относительно вежливые просьбы, то ли от страха, возникшего по неизвестной причине, словно на уровне инстинктов, которым нормальный человек не в силах противиться. Глаза ошалевшие, словно его избить хотели, а не помочь. Орал, как будто его не тронуть пытались, а изнасиловать. В груди похолодело. Отшатнулся и замер в полуметре, не в силах выдавить ни слова, ни движения, ни вздоха; застыв, словно один из тех памятников, которые поначалу доставляли жуткий дискомфорт. Даже моргать перестал. Мысли в голове то сливались воедино, то распадались на мелкие клочки, будто порванные листки бумаги с глупыми стишками. Но всё, абсолютно всё перекрикивал один единственный вопрос, который оглушал похлеще протяжного писка в ушах, появлявшегося время от времени без особой причины: почему?
Кадзуха не понимал, в какой момент всё пошло не так, начиная рыться в самых грязных закоулках воспоминаний и волей-неволей вспоминая всё больше и больше когда-то давно пережитых ужасов, которые его и так нездоровая психика пыталась похоронить, забыть, избавиться от них и никогда больше не вспоминать. Что произошло? Что он сделал не так? Сяо бегал озлобленными глазами, сжав челюсти и смотря то на Каэдэхару, то на его руки, то оглядывая деревья вокруг, которые вдруг поплыли перед глазами от искажения реальности; а может из-за неконтролируемых слёз от непонимания происходящего, словно Кадзуха —
ребёнок, начинающий истерить при любом отклонении от устоявшейся для него нормы. Математик медленно поднялся, пятясь и готовясь в любой момент рвануть, словно от дикой псины, сожравшей с костями беспризорную кошку в его родном дворе, где часто ошивались не самые приятные личности, если их можно считать таковыми. Кадзуха закусил губу, стиснул зубы, пытаясь успокоить трясущиеся то ли от холода, то ли от ярости руки. Ярости? На кого?
Сяо ушёл — нет — сбежал от него, словно литератор и вправду был психопатом. Гадкое чувство ярости
на самого себя распирало изнутри, отдавалось нервным покалыванием в кончиках пальцев, переходя в ненависть, желание ударить что-нибудь или расчесать руки в кровь за подобные мысли; за подобные чувства и действия. Ненависть за всё своё существование ядом растекалась в крови, принося невыносимые мучения. Опустил голову, сжал руки в кулаки, пытаясь казаться меньше; скукожиться, чтобы не слышать этих навязчивых мыслей, так и кричащих, что он снова сделал что-то не так, что он вновь во всём виноват, что он
опять всё испортил. Схватился за голову, случайно нажав кнопку паузы на наушниках, отчего начала играть тихая спокойная и ненавязчивая мелодия, которая акцентировала его ничтожность и
нестабильность, ведь он не мог быть таким же спокойным. Которая акцентировала, как он постепенно сходит с ума.
Сжал устройство так, что пальцы вновь захрустели, а маленькие осколки пластика впились в мягкую, покрытую еле заметными рубцами кожу, словно осколки от битой посуды, которую постоянно разбивал отец, после чего приходилось собирать то, что от неё осталось самостоятельно, ведь мать была попросту не в состоянии. В горле встал ком. Противный тошнотворный ком, перекрывший дыхательные пути, оставаясь там мёртвым грузом и мешая говорить, кричать, выть, да даже звука издать. Вновь усилившаяся паранойя принуждала, заставляла держать себя в руках. Мало ли — вдруг тут был кто-то ещё.
За спиной с оглушающим свистом взорвался салют, раскрашивая всё пространства в миллионы оттенков разных цветов, которые уже не радовали глаз, не приносили ожидаемый восторг и не даровали надежду на счастливое будущее. Не оглянулся. Забили куранты, послышались далёкие радостные возгласы проходящего мимо народа, а нервная система треснула, пошла по швам, отчего несдерживаемый никакими загонами и границами истерический вопль вырвался из глотки, оглушая его владельца и заставляя сомневаться в своей нормальности; заставляя желать прекращения собственных мучений летальным исходом. Наушники полетели вместе с капельками крови на рыхлый и словно застывший от ледяного чувства где-то в груди снег, разлетаясь вдребезги, как и сама реальность, как и последняя частичка адекватности во всей сложившейся ситуации. Удар. Ещё один.
Больно.
Кадзуха злился. Не знал на кого. То ли на себя, то ли на весь этот бренный мир, мешающий ему нормально
существовать. Он устал. Из глубоких ранок по руке начала стекать тёплая алая жидкость, сравнимая с закатным солнцем, в которое Кадзуха буквально влюблён; сравнимая с некоторыми цветами осеннего листопада; сравнимая с его собственными завораживающими, но такими пустыми глазами.
Кадзуха опустел. Все эмоции и желания разом покинули его тело, обволакивая едким туманом апатии, которую он ненавидел больше, чем себя. Медленно, не спеша и как бы осторожно сделал шаг вперёд, будто и вовсе раньше являлся инвалидом, но благодаря чудо-лекарствам смог подняться с инвалидного кресла. Ещё один. Боялся упасть, боялся напугать, боялся даже думать о чём-то кроме очередного шага, дающегося с ужасным трудом. А куда идти? Может — домой, может — нет.
Лишь бы не сдохнуть по дороге.
