Contradiction — their similarity

      Мерцающие огоньки, озарявшие шумный город разноцветными красками, неприятно слепили глаза, а нескончаемые толпы народа создавали оглушающий гул, состоящий из громких пьяных разговоров и воплей детей, радующихся каждой проклятой мелочи. Это, в совокупности с усталостью и светобоязнью, заставляло идти быстрее, что давалось ужасно сложно, ведь порядком надоевшие люди, перестающие быть таковыми в канун проклятого всем благим матом праздника, создавали огромную давку, не давая пройти и приговаривая к ужасной участи оказаться затоптанным, сделав одно неверное движение. Куда они вообще так торопятся?       Из-за «замечательного» праздника короткие пути перекрыли торжественным шествием, и сколько бы Сяо не пытался протиснуться к своему дому по другую сторону улицы, его всё равно не пропускали. Пришлось идти в обход. Отчаянное рвение домой способствовало желанию свернуть в какой-нибудь засранный переулок, где можно будет облегчённо выдохнуть и спрятаться от назойливого народа. Сейчас грязная подворотня казалась намного лучше душного столпотворения. Он еле как чувствовал свои запястья, ведь перчаток у него никогда не было. Головные уборы тоже не для него, поэтому чуть заострённые уши немного покраснели от холода. К вечеру воздух обжигал лицо лёгким морозом, холодный румянец покрывал бледные щёки. Пуховик расстёгнут, оголяя шею и ещё больше повышая риск свалиться с температурой на время новогодних праздников. Правда, холод всё ещё не волновал его. Вокруг звонко смеялись и неугомонно носились дети, утопая в глубоких сугробах и врезаясь в случайных, таких же невнимательных прохожих, но у всех сейчас слишком хорошее настроение, чтобы портить его беззаботно играющим деткам.       Этот волшебный, как все его называли, праздник часто путали с после идущим праздником Морских Фонарей — единственным, который он отмечал как особый день в календаре и, кажется, Сяо единственный, кто серьёзно относится к разнице между этими двумя событиями, ведь для всех этот фестиваль обычно не больше, чем забавная ярмарка. В прошлом его очень любила младшая сестра, год за годом ожидавшая запуск «расцветающих» фонариков, словно редких объятий матери, как всегда поздно возвращающейся с работы. Праздничное настроение выражалось в желание всех вокруг обмотаться гирляндой с какого-нибудь дерева, которое так старательно украшали неизвестные трудяги, и безостановочно поедать тонны мандаринов вместе с новогодними салатами.              Только у Сяо в этот день никогда не было праздничного настроения.              Который год подряд математик шёл с работы тридцать первого декабря и пытался спрятаться от назойливых прохожих в своей уютной квартирке, вновь пропустив это, казалось бы, довольно значимое событие за книгой и сняв стресс, что получил от чрезмерно активной в эту ночь толпы. Его никогда не звали на вечеринки (и слава Богу), прекрасно зная, что если бы их не проигнорировали, то положительного ответа организаторы тусовки вряд ли бы добились. Сяо ненавидел шумные компании, а специально пропускать душные вечеринки ради него, конечно же, никто никогда и ни при каких обстоятельствах не намеревался. Тем более ему это только на руку. Он всегда сам по себе и уже отвык от чувства нуждаемости в ком-то. Казалось, одиночество давным-давно стало частью его сущности, если не самим его воплощением…       Слабый, еле ощущаемый ветерок заставлял кружиться в зимнем танце недавно начавшийся снег, что медленно опадал, заставляя и без того радостных детей просто визжать от восторга так, что уши закладывало, а взрослых неподалёку посмеиваться с них, уже явно не на трезвую голову. Снега что ли никогда не видели? Одинокие прохожие спешили на семейные застолья или дружеские посиделки, совершенно не замечая суету вокруг и воспринимая её как неотъемлемую часть наступающего праздника. Гуляли и парочки, которые романтично держались за руки, о чём-то неторопливо беседовали или просто наслаждались обществом друг друга, ожидая запуска красочных и жутко громких фейерверков. Им комфортно и для них это самое главное.       Сяо всегда нравилось наблюдать за прохожими. По утрам он часто наводил себе чай или какао и выходил на балкон, встречая холодный рассвет, ведь если он засыпал, то просыпался почти всегда раньше восхода солнца. У него нет и никогда не было желания подглядывать за людьми, поэтому он не видел смысла пялиться в чужие, всё ещё потухшие окна, которые по утрам одно за другим зажигались тёплым светом в кромешной тьме, ведь зимой светало слишком поздно. Также и во время скудных прогулок до супермаркета и обратно: если он не втыкал в прекрасный и живописный бетон, который, по его мнению, намного красивее всего возможного окружения, то мельком разглядывал жителей вечно оживлённого города.       «Может ли тот высокий рыжеволосый парень, который стоит рядом с миленькой, опрятной девушкой в белоснежном платье, быть участником какой-нибудь преступной организации? Знает ли его любимая об этом? Или, может, они вообще не больше, чем коллеги, что скрыто ненавидят друг друга, но из-за неизвестного контракта им приходится терпеть столь ненавистное для обоих общество?»       

Неважно.

      Нет, он не хотел ни с кем знакомиться, просто порой ему казалось интересным размышлять об их пути, настроении, жизненном положении, проблемах или мыслях. Так он пытался хоть как-то понять чувства других.       Засмотревшись на ту самую парочку, Сяо резко столкнулся с ребёнком, что со всех ног нёсся ему навстречу и, видимо, тоже не заметил его. Пошатнувшись и упав пятой точкой на полузамёрзший тротуар, чуть ли не воплотив страх стать кровавым месивом под стадом спешащего в никуда народа, математик кинул полный нескрываемого раздражения взгляд на девочку, что, глупо помотав головой из стороны в сторону, опустила на него невинные глазки.       Темноволосый еле сдерживался от порывов выместить бесконечное раздражение на ни в чём не повинном ребёнке, но мысли, мол, если у тебя плохое настроение, то не порть его другим, сразу же осекли его, как и те, что ребёнок в излишней агрессии Сяо ко всему живому и не только уж точно не виноват. Быстро поднявшись с земли, шипя при этом слова, совсем непредназначенные для ласковых ушек маленькой девочки, спрятанных под белыми тёплыми наушничками, что немного были похожи на те, что недавно носил сам учитель, математик глянул на зачинщика ненарочного покушения средь белой ночи. Пронзительные голубые глазки, чуть скрытые за волосами цвета перистых облаков, вновь поднялись на него, поэтому Сяо смог увидеть поистине чудесное явление: те самые слепящие огоньки вместе со светом луны, что не так сильно выражался на фоне всего происходящего, отражались в небесно-голубой радужке, переливаясь всеми возможными оттенками. Снежинки практически сливались с волнистыми кудрями, поэтому когда она трясла головой, они, словно появляясь из ниоткуда, опадали на тротуар, за исключением тех, что подхватывали слабые потоки ветра и уносили в неизвестном направлении. Столько жизни, что так и била ключом из её хрупкого тела, заливистый смех, совсем не раздражающий слух, и улыбка во все тридцать два, что просто не давала отвести взгляд, казалось, могли бы растопить сердце преподавателя, которое давно покрылось толстой и непробиваемой коркой плотного льда.              — Ой, простите, пожалуйста. С наступающим новым годом! — звонко выкрикнула она, не упуская жизнерадостную улыбку со своего лица, — Ну же, улыбнитесь! Праздник всё-таки!              Всё раздражение вмиг исчезло. На пару секунд показалось, будто Сяо вовсе перенёсся в параллельную реальность, где время, наконец, остановилось, а внешняя суета перестала доставлять дикий дискомфорт. На самом же деле математик просто запер проклятую агрессию под завалом своих мыслей, которые никогда не давали ему покоя. Сяо, нелепо вытаращив глаза, врос в тротуар, будто всерьёз увидел что-то поистине удивительное, что всего за пару мгновений могло въесться в мозг и поменять всю суть его мировоззрения. Девочка не стала дожидаться ответа и, услышав возгласы своих сверстников, с заливистым смехом помчалась продолжать активную игру.       Сяо не сразу понял, что простоял, вдупляя в пустоту, ещё, кажется, минуты две. Перед глазами замер её образ, так отчётливо, будто видел её он вовсе не впервые и вовсе не мельком. Это странное чувство холодком пробежало по телу, заставляя поёжиться. Зажмурившись до белых пятен и помотав головой так, что она чуть ли кругом не пошла, Сяо сунул руки в карман, нащупав привычные вещи и убедившись, что он действительно всё ещё в этой так бесящей его реальности, но, кажется, что-то изменилось. Только вот что? Неожиданно для себя на лице застыла еле заметная улыбка, а золотые очи умиротворённо закрылись, перенося их обладателя в мир счастливых воспоминаний и позволяя ненадолго забыться.       «С новым годом…» — тихо прошептал математик и неторопливым шагом, всё так же опустив голову, продолжил путь к дому, свернув за угол, где, предположительно, можно срезать дорогу. Все раздражители мира словно вмиг прекратили своё существование, а вместо нагруженных мыслей в голове образовался ветер, позволяя, кажется, впервые за год расслабиться. Что с ним происходит? Нет. Он не хотел сейчас об этом думать.       Странное чувство давило изнутри, но притуплённое сознание не реагировало на него. Это можно сравнить со жгучим недоверием к, вроде бы, обычному и доброжелательному человеку, но, несмотря на его позитивный образ, ты всё равно постоянно ждёшь от него подставы или ножа в спину. Хотя, это ощущение преследовало его всегда, поэтому было бы странно, если бы именно сейчас оно вдруг исчезло. Но тут нет никого, кого бы он знал. Так почему же сейчас оно перекрывалось только мимолётной эйфорией?       В ненавистную реальность его вернула вибрация в правом кармане тёмно-синего пуховика, оповещая обладателя о звонке. Первая мысль была об очередном спаме, но телефон показал неопознанный номер, хотя комбинация цифр была чересчур знакомой. К сожалению, заторможенный мозг не успел предотвратить главную и точно не последнюю ошибку сегодняшнего вечера — принятие вызова. В обычное время он бы просто проигнорировал мол, захотят — перезвонят, но сегодня, почему-то, он этого не сделал.       — Алло? — первым заговорил Сяо даже немного мягким голосом, думая, что какая бы мразь его сейчас не потревожила, она бы всё равно не испортила его появившееся впервые за все двадцать семь лет хорошее настроение. Может, по работе звонили или же какие-то пьяные недоумки решили подшутить, решив, что издеваться над незнакомым человеком на другом конце провода — отличная идея.       «Может это Казуха?» — предположил математик, но одна простая фраза, произнесённая, к сожалению, знакомым голосом вмиг вернула его в жестокую реальность без всей той розовой милоты, которая пробыла с ним не более десяти минут.       — С новым годом, — монотонная речь, вызвавшая чувство дежавю, заставила снова врасти в ледяной бетон, только в этот раз в животе не порхали полудохлые бабочки, рассказывая о прекрасности сея прогнившего до костей мира.       Появилось необъяснимое желание, чтобы телефон больше никогда не звонил и не издавал звуков, разлетевшись вдребезги о любую возможную поверхность от злости, обиды, боли и воспоминаний обладателя; воспоминаний, которые он так ненавидел и хотел забыть больше, чем собственное имя.       — Как ты? — самая обычная фраза, но кажущаяся такой чужой из уст человека по ту сторону экрана, которого он когда-то осмеливался считать единственным источником тепла, радости, внимания и, возможно, заботы. Даже спокойный, мелодичного голос не успокаивал, заставляя внутри всё встать с ног на голову и обратно, отчего Сяо не мог произнести ни слова. — Ты меня слышишь? — безэмоциональный вопрос, заданный, по факту, лишь чтобы развеять тишину, появившуюся вследствие глухого молчания со стороны принявшего вызов.       Она знала, что он её слышит.       По телу пробежала мелкая дрожь, вызванная то ли холодом на улице, то ли невыносимо разъедающей изнутри ненавистью, которая копилась, кажется, долгие годы, но которой он всё никак не давал выйти наружу — не было необходимости.       — Мы с твоим отцом отправили тебе денег на карту. Можешь потратить их на подарок от нас или…              Он не дал ей договорить.              — Откуда у вас мой номер? — привычка не материться при матери даёт о себе знать даже сейчас, хотя маты хочется вставлять буквально через каждое слово. — Да плевать, с какого перепуга вы мне звоните?!       — Мы твои родители, и поэтому подумали, что должны…       — Вы никогда. Ничего. Не были. Мне. Должны, — проговаривает по слогам, не скрывая раздражения, — разве не это вы постоянно говорили? — холодно отрезает Сяо, окончательно дав понять, что своим звонком она уж точно его не обрадовала. — Мне вот поперёк горла встали ваши деньги. И своих вполне хватает, а вас я ни видеть, ни слышать не хочу. Давным-давно поменял номер просто, чтобы больше никогда не вспоминать… Просто, забыть! — кричит, не стесняясь ни людей вокруг, ни собственного голоса, что эхом отражается от каменных стен многоэтажек. — Вы, несмотря на мои старания, каким-то чудесным образом из-под земли меня достали, поэтому возникает крайне занимательный вопрос: зачем?! — Сяо ожидал косых взглядов толпы, плача детей, что не привыкли к подобным яростным криками, и осуждения тех, кто просто хотел насладиться праздником, а не наблюдать сцену ненависти человека к электронным гаджетам, но лишь замечает, что находится один. Совсем один.       Где все? Сколько сейчас времени? — неважно. Наверное, хорошо, что рядом никого нет — хотя бы не сядет за решётку за чье-нибудь случайное убийство в приступе бешенства. Плохо, что в случае чего никто не сможет его остановить.       — Алатус, как ты разговариваешь с матерью? — холодный тон, который она переняла от отца; тон, который у любого вызовет ужас, возникший так же неожиданно, как и желание извиниться за все когда-либо совершённые грехи человечества.       Он ненавидит, когда она так разговаривает, ведь это заставляет усомниться в людях вокруг, в увиденном, в своих мыслях, убеждениях и самой чёртовой реальности. Он ненавидит ложь и манипуляции, которые она умело скрывала, потому что они были удобны. Он ненавидит эти тёплые объятия и эту фальшивую улыбку, что нагло врала, смотря прямо в глаза. Ненавидит сладкую ложь обёрнутую красивыми словами, что заставляла поверить в картонное счастье, которого никогда не существовало.       Ненавидит запах спирта и крови; ненавидит иглы, которыми его кололи, ведь считали ненормальным. Ненавидит чувство одиночества, когда никто не пришёл, потому что всем было плевать. Ненавидит, ведь не может понять её; не может оправдать, как бы не старался.       Он ненавидит, когда она напоминает его настоящее имя.

Он ненавидит их больше всего на свете.

      — Да плевать мне как я разговариваю! Я уже не тот маленький ребёнок, которого вы бездушно бросили на произвол судьбы, оправдывая это ничего не значимым: «у нас работа!», «нам нужно работать!», «ты же знаешь, что мы с отцом сейчас очень заняты!» — практически идеальное подражание голосам людей, которых родителями назвать даже язык не поворачивается, он уже молчит о таких понятиях как «мама» или «папа».       Сяо научился воспроизводить их голоса ещё в детстве, ведь нужно же было как-то успокаивать младшую, пока их «любимые» опекуны круглосуточно пропадали чёрт знает где. Хотя нет, они знали — на работе. На чёртовой работе, которую он с братом и сестрой дружно проклинали, просто умоляя отпустить их родных мамочку и папочку хотя бы на денёчек, хотя бы на часик. Наверное, им бы хватило и пары минут…       — Сын…       — Чёрт… Никогда, никогда, никогда не называйте меня так! Я никогда не был и не буду Вашим сыном. Как я могу быть сыном такой, как Вы? — переходя чуть ли не на истерический крик, срывается Сяо; срывает агрессию, которую грамотно прятал все эти годы, срывает боль, что забралась под кожу и начала там гнить, потому что слишком прижилась; потому что кто-то очень долго терпел. — Где Вы были, когда всё это происходило? Где Вы, блять, были, когда я один стоял возле чёртовой могилы? Где?! Опять на Вашей проклятой работе?! Вам что, ваша работа важнее собственных детей? Издеваетесь?!       — Что ты орёшь, как резанный? Не позорь нас, — ещё одна фраза, являющаяся жёстким рычагом давления; фраза, которую он ранее не слышал от неё, ведь она принадлежала не ей; фраза, которая разрушила счастливую сказку, опустила занавес, перевернула реальность с ног на голову; фраза, заставившая усомниться в собственном восприятие вещей и в людях вокруг, ведь… неужели они такие же фальшивки?       Эти слова являлись манипуляцией, ведь сейчас он ей не удобен. Ведь сейчас он не хочет быть тихими и послушным. Ведь он всё ещё боится монстров под кроватью.       — Что это Вы… На десять лет забыли про возможность моего существования, а тут вдруг спохватились? Правду люди говорят — чудеса случаются в этот праздник… — нескрываемый сарказм, до мозга костей пропитанный ненавистью и яростью на человека, чьё лицо он забыл, потому что не хотел вспоминать — больно. Очень больно. — Почему… Почему вы бросили… Почему Вам было просто плевать?.. — дрожащим голосом бормочет Сяо в ответ на глухое молчание, прекрасно зная, что не дождётся ни ответа, ни объяснений, ни оправданий, ни даже извинений. Ничего.       — Ты же понимаешь, что мы не могли быть там… — нет, он не понимает. Не понимает до такой степени, что хочется кричать, срывая голос, потому что он, чёрт возьми, не может этого понять; не может оправдать, как бы не старался, не может простить, потому что не верит ни единому слову, не может доверять, потому что она не оправдала его доверие. — Нам нужно было работать, обеспечивать и заботиться о вас…       — Видимо Вы забыли, что забота проявляется не только в деньгах.       — Алатус!.. — последнее, что раздаётся из динамика телефона прежде, чем ненавистный голос сменяется гробовой тишиной; прежде, чем становится неслышно птичьего щебета, шелеста листьев или въевшихся в черепную коробку новогодних песенок. Ничего — абсолютная пустота. И это убивает.       Холод, ярость и ненависть пробирают всё тело мурашками, залезают под кожу, затуманивают разум. Сжимает кулаки до хруста, до побеления костяшек; стискивает зубы до боли, до треска, до отвратительного привкуса железа во рту; волосы, кажется, встают дыбом, а сердце то пропускает удары, то пускается в безумную гонку с мыслями. Хочется набить кому-нибудь пару десятков синяков; может, себе — без разницы — он просто хочет избавиться от этого предательского чувства в груди; чувства, что разъедает органы изнутри, прожигает кожу, ведь он сдерживает эмоции — сдерживает страх и обиду; ярость и ненависть.       Сяо ненавидит, когда из-за агрессии встаёт ком в горле, когда не удаётся сказать ни слова; когда даже банальный крик кажется чем-то запредельным — таким далёким и невозможным. Но самое страшное, когда он сдерживает «это» слишком долго, отчего вся злость на мир, вещи вокруг и бездушных людей переходит в слёзы. Слёзы. Грёбанные слёзы. Ему нельзя плакать.       Нельзя…       Теряется в пространстве, потому что голова кружится, вместе со снежинками на ветру. По инерции двигается куда-то вправо, теряет равновесие и врезается в стену однотипной хрущёвки, уже набив себе пару синяков; падает и больно ударяется лбом о кафель, но всё равно не может переключиться и отвлечься от ощущения, будто его рвёт пополам. Дыхание перехватывает, ноги немеют и не могут нормально двигаться, ведь он и вовсе перестаёт чувствовать не только конечности, но и всё тело. Сияющие разноцветными огнями дома давят, убивают последние отклики здравого смысла, заставляя задыхаться от обжигающих слёз и чувства беспомощности, что липкими путами сковывает движение перед иллюзиями и собственными страхами.

Ненавижу. Ненавижу… Ненавижу!

      Сяо не отдаёт отчёт своим действием — всё как в тумане, таком тяжёлом и удушливом; где ты умираешь, потому что не можешь более глотать воздух. Он чувствует что-то неясное в груди: боль вперемешку с ненавистью. Он не знает к кому; не понимает к себе или к ситуации, к родителям или к монстру под кроватью, к полиции или к врачам, что кололи успокоительные, пока не заснёшь глубоким беспробудным сном, потому что так сказали — потому что заплатили.       Больно.       Очень больно.       Нет. Синяки один за другим появляются на холодной коже, но не болят. Разбитые в кровь костяшки оставляют след от ударов кулаков о стену в попытках перестать что-либо чувствовать, но не болят. Голова пульсирует, ведь кровь стекает по лбу от чересчур сильных ударов о холодный шершавый камень, но не болит. Даже места выдранных клочков побагровевших от крови волос не болят.       Больно.       Почему так больно?       Больно. Больно. Больно.       

Прекрати, прекратите… Нет. Нет. Нет… Нет!

      «Нужно остановиться» — единственное, что гулом отдаётся в голове, но Сяо перестал контролировать своё тело. Как управлять спутанными мыслями? Мыслями, что так рьяно пытаются разорвать черепную коробку и выбраться наружу; мыслями, что заставляют скатываться по бетону, оставлять свежие следы крови, и падать на холодный асфальт. Мыслями, что заставляют зарываться в волосы, будто голова сейчас треснет и её придётся собирать по кусочкам.       Сейчас это был не он.       Точно не он.       

Стой, перестань, пожалуйста, хватит…

      Стук сердца гулом отдаётся в ушах, ломает — нет — дробит ребра быстрыми и четкими ударами, намереваясь выбраться из заточения бренной оболочки, которая призвана страдать. Непонятно откуда взявшаяся паника наступает так тихо, незаметно — стоит прямо за спиной, у самого уха, и шёпотом давит на измученную психику, расшатывает её болтик за болтиком, пока вся конструкция не рухнет; пока вновь не вколют успокоительное.       Плевать.       Плевать, что с ним будет. Абсолютно плевать. Лишь бы успокоиться и прийти в себя, что банально невозможно, запредельно, недосягаемо. Лишь бы не чувствовать это сейчас, лишь бы голова не горела от ненавистных воспоминаний, лишь бы никогда снова не видеть эти ужасные картинки тех событий, той комнаты. Лишь бы забыть весь сегодняшний день, лишь бы никогда… никогда более не вспоминать тот день.       Пожалуйста, хватит!       

«Сяо!»

      До боли — нет — до одури знакомый голос, раздавшийся там, где-то на задворках сознания, возвращает обратно в привычную реальность, которая сейчас точно намного лучше происходящего с ним только что всплеска эмоций. Сяо готов проклинать себя за всё: за то, что так долго убегал от прошлого, от воспоминаний и своих чувств; за то, что игнорировал всё это; за то, что позволил этому вырваться наружу именно сейчас; за то, что дал слабину, потерял контроль над собой и происходящим в собственной голове.       В ушах звенит, одышка давит на лёгкие пуще прежнего, словно он только что пробежал километровый марафон; перед глазами всё плывёт, темнеет и рябит, будто он под какой-то дешёвой наркотой из грязной подворотни, где собирались алкаши, наркоманы и проститутки, готовые продать свои услуги кому угодно за кругленькую сумму.       Сейчас легче повеситься на новогодней гирлянде, чем стерпеть невыносимую мигрень, что стала последствием его психов на пустом месте, ведь ничего серьёзного в действительности не произошло. А что вообще произошло? В какой-то момент он выпал из реальности, повинуясь инстинктам, пытаясь выжить, как какая-то дворовая псина, в прошлом выкинутая из дома любимыми хозяевами.       Всё это время он был не здесь.       Он вновь и вновь переживал тот момент, делал это; вновь и вновь корил себя за это, потому что считает себя виноватым он виноват. Сяо вновь и вновь запирался там; чувствовал, что не может нормально дышать, не может мыслить, говорить, существовать. Сколько успело пройти времени? Он не знал. Не хотел знать. Нужно уходить — нет — бежать отсюда, не оглядываясь, не думая о последствиях, не думая обо всём этом снова. Бежать — неважно куда — главное подальше, пока он не сошёл с ума, не потерял себя окончательно, если, кончено, этого до сих пор не произошло.       Срывается с места, но ноги подкашиваются, голова идёт кругом, из-за чего Сяо валится обратно на гранит, покрытый землёй, песком и сотней окурков. В кровь раздирает и без того настрадавшиеся запястья, на которых мерещатся чужие руки маньяка в чёрных перчатках. Нужно бежать, но организм не в состоянии ни то что к резким движениям, а в целом складно работать, не угробив при этом своего обладателя.       Опять.       Пусть он ничего себе не повредил, но ноги всё ещё не слушаются, отчего он не может пойти хоть куда-то — пусть даже на автотрассу, чтоб его сбили к чертям и этот ад наконец-то закончился. Это лучше всего происходящего.       В какой-то момент Сяо начал всерьёз рассматривать перспективу ползком добираться до дома или до так бесящих всего пару часов назад людей. Он ни при каких обстоятельствах не хотел оставаться здесь и надеяться, что его не затопчут пьяные идиоты, или не примут за одного из них, хотя он бы сам сейчас посчитал себя рандомным бомжом, выпросившего милостыню в честь святого праздника и спустившего всё на дешёвую водку из круглосуточного магазина, а потом ещё и подравшегося с крысой за кусок хлеба. Для сохранения образа не хватало только бутылки, с которой он мог бы заснуть в обнимку на добрые пару дней.       Мотает головой, отгоняя отвлечённые мысли.       Нужно уходить.       Сейчас же.