Contradiction — their similarity

      — Что Вы… — приходит в себя Сяо настолько резко, будто его с двадцатиметровой вышки в озеро с ледяной водой сбросили. Отстраняется и, не рассчитав силу, отталкивает Кадзуху ударом по руке, что тянулась к его взъерошенным волосам, намереваясь то ли схватиться за них, то ли вовсе вырвать. — Что Вы себя позволяете! — рявкает, но тут же затыкает себе рот, неотрывно смотря на встревоженного Каэдэхару, который лишь что-то тихо шипел себе под нос, прикусив губу и отряхивая покрасневшую от удара руку.       Математик не выдерживает направленного на него взгляда, словно вокруг склонилось сотни — нет — тысячи людей, смотрящих прямо в душу, проклиная и ненавидя, обвиняя и желая смерти. Он срывается, совершает много необдуманных действий, и одно из них — это осторожно подняться на дрожащих ногах и бежать, отчаянно пытаясь добраться до кабинета в конце коридора — единственного места, в котором он в безопасности; в котором в безопасности все остальные.       Захлопывает дверь и щёлкает ключами до упора, стараясь покрутить пятый, шестой, до хоть седьмой раз, пока замок и вовсе не сломается. Он слышал, он точно слышал чужие шаги позади себя, и сейчас он точно слышит холодное дыхание Смерти прямо за дверью; различает её сладостный голос в протяжном звоне окружающего мира. Но все потусторонние звуки затихают, когда он вновь слышит его:       — Сяо, ты в порядке? — голос слишком ласковый, слишком тёплый и слишком обеспокоенный, чтобы принадлежать Смерти. — Пожалуйста, открой дверь, — конечно же, он не откроет, не посмеет, ведь он не может знать, что находится по другую её сторону; боится узнать и увидеть воочию.       Тишина повисает в петле страха за чужую жизнь. Тишина, в которой он различает лишь своё и чужое дыхание, что никак не может выровняется от незапланированного бега. Ноги ватные, подкашиваются, и больше не держат; не способны держать. Голос дрожит, отчего он не может ответить; не может выдавить ни слова, ведь иначе выдаст своё присутствие, покажет собственный трепетный ужас, что загнал его в темноту к подкроватным монстрам.       «Что? Что это было? У Казухи разве не должен быть выходной? Как его впустили во время пробного экзамена? Почему преследовал? Почему сейчас стоит за дверью? И почему… Его прикосновения…» — Сяо не позволил себе продолжить. Он совсем потерялся в пространстве, что смешалось с его воображением и приобрело слишком яркие краски тёмно-серых тонов.       — Сяо, пожалуйста, позволь хотя бы отдать тебе примирительный подарок в качестве извинения за вчерашнее и… сегодняшнее, — умолял Каэдэхара, лаская слух, прогоняя ненужные мысли, позволяя разобраться в ситуации и здраво размышлять. Но несмотря на странное воздействие чужих речей, Сяо продолжал упорно молчать, пусть тошнотворный ком в горле он уже давно проглотил.       — Надеюсь, ты в порядке, — сбивчиво протараторил Кадзуха, поняв, что дожидаться ответа бессмысленно. — Оставлю презент на подоконнике. Пожалуйста, возьми, хорошо? — не ставил никаких условий, никаких обязательств, не говорил ничего, что могло бы вывести из себя; лишь предлагал, успокаивал и вежливо просил; утешал, приняв всё происходящее, как что-то нормальное, обыденное.       Сяо больше не слышал чужого голоса, но слышал шуршание за дверью, а после — тяжёлые, медленно удаляющиеся шаги прямо по коридору. Наступила тишина, словно на кладбище за городом, где едва различим гул ветра, шорох листвы и нервное дыхание нового смотрителя, который больше боялся не сказок о привидениях или восставших мертвецах, а резвую девчонку, разгуливающую в этом жутком месте, как у себя дома. Мысли о ней позволяли протрезвить сознание и чуть отвлечься, но окончательно он пришёл в себя лишь спустя пятнадцать минут прожигания дыры в обваливающейся стене.       Лучиком света среди необъятного потока мыслей стал так называемый «подарок», о котором упомянул Каэдэхара перед уходом. Видимо это и являлось целью его визита. Может, хотел извиниться, может, подлизаться — сейчас это не играло огромной роли. Сяо почувствовал, что не может проигнорировать его и должен хотя бы взглянуть, ведь всё-таки, возможно, спасением от собственных кошмаров он обязан именно ему.       Приоткрыв дверь, огляделся. Как и ожидалось, в коридоре ни души. Кажется, даже когда-то давно прописавшиеся здесь уборщицы ушли либо по домам, либо в свою обустроенную подсобку, не решаясь мешать своим ворчанием нервным ученикам.       Вышел из своего укрытия слегка опасливо, ведь мало ли кто мог притаиться за углом или прямо за его спиной, но лишь убедился, что ни ему, ни людям вокруг ничего не угрожало. Выдохнул, двадцать раз прокляв себя за паранойю и легкомыслие, и подошёл к окну, где яркое солнце во всю шпарило на гулявших огромными толпами второклашек. Он не сразу заметил пластиковый и не внушающий должного доверия мини-контейнер, который, к счастью, не походил на те скрипучие коробки, при открытии которых все в радиусе ста метров узнавали, что кто-то решил съесть что-то сладкое. Рядом была оставлено записка, если так можно было назвать вырванный из блокнота клочок бумаги. Бегло прочитав, узнал себя в роли адресата и после тонны слов извинений и беспокойств, что в теории просто не могли поместиться на подобном обрывке, была небольшая приписка:       

— С любовью, Кадзуха

      Первую часть подписи он успешно проигнорировал. И либо Каэдэхара не мог нормально написать собственное имя, либо Сяо на больную голову не мог понять его кривой почерк с миллионом закорючек. В любом случае, подарком стал его любимый миндальный тофу — одно из редких блюд, которые Сяо ел с большим аппетитом и которые так и не научился готовить, чтобы вкус не приедался.       Выдохнув и забрав контейнер с обшарпанного и прогнувшегося под тяжестью учеников подоконника, собрал вещи и пошёл домой вместе с обречённо плетущимися с пробников детьми, что были готовы лечь и умереть прям перед аудиторией. Пугающие воспоминания всё равно помешали бы заполнять бумаги, заставляя путаться даже в давным-давно отточенных до автомата действиях, поэтому Сяо даже не стал пытаться, отложив всё «на потом».       

***

       «Как же холодно…» — вполголоса пробормотал Кадзуха, кутаясь в мягкий клетчатый шерстяной шарф и прибавляя шаг. Под конец декабря зима бережно укрыла всевозможные дороги толстым слоем рыхлого снега, сопровождающего резкие утренние холода, которые и без сугробов по колено убивали желание находиться на улице лишние пару минут. Кому-то могла быть приятна утренняя прохлада, но ему точно не хотелось бы на следующий день лежать с температурой и жалеть о принятом решении, заходясь в приступе удушающего кашля. Успокаивала лишь новость о долгожданном спаде температуры на предстоящей недели, в связи с небольшими, но частыми снегопадами, что раньше не являлось чем-то особенным для родных краёв. Невыносимый холод отступит, оставив жителей несчастного города в покое, а Каэдэхара, наконец, сможет спокойно прогуляться по любимым заснеженным местам в преддверии Нового года, не опасаясь подхватить простуду или чего похуже.       Четыре дня назад он выловил день, когда температура не морозила до костей за десятиминутное ожидание маршрутки, чтобы съездить на другой край города. Он хотел увидеть находящуюся в больнице маму, так и не пришедшую в себя после аварии. С работы его нехотя отпустили — объяснение, что часы посещения довольно строгие, а по выходным, как назло, не принимают гостей, всё же смогло убедить начальство выдать отгул уставшему от бесконечной работы литератору. Система с посещением всегда казалась ему полным бредом, но, увы, других вариантов не было. Кадзуха работал день и ночь, чтобы обеспечить матери комфортное существование в «бесплатном» госпитале. С каждым днём времени на отдых в виде сна оставалось ничтожно мало, что могло привести к исходу похуже, чем к обычному переутомлению. Только вот Кадзуха предпочитал утонуть в захватывающих и трогающих до глубины души сюжетах книг или историях, которые стали плодом собственного воображения, чем поспать «лишние» пару часов.       Когда его привели в палату, сердце вновь облилось кровью, сжалось и будто отказалось перекачивать жизненно важную жидкость по организму, что вызвало головокружение и резкую ноющую боль, словно его огрели если не кувалдой, то точно чем-то тяжёлым. Худая истощённая женщина сидела в инвалидной коляске, никак не реагируя на происходящее вокруг. Такой же ничего не выражающий, потухший взгляд, как и у сына, когда он оставался в молчаливом одиночестве, сгорбившаяся фигура, смирно сидящая в передвижном кресле, и нулевая реакция на отчаянные оклики и щелчки пальцев перед глазами. Лишь осторожное прикосновение к плечу заставило её вздрогнуть и пугливо поднять алые глаза, увидев перед собой бледное лицо сына, который улыбался, извиняясь за долгое отсутствие, и говорил, что очень по ней соскучился.       Откуда у преподавателя повод держаться на позитиве и улыбаться? Он не хотел, чтобы убитая и морально уничтоженная больничными условиями мама видела его расстроенным и суровым, коим он казался, когда светлая улыбка сходила с его лица. Не хотел, чтобы она вновь вспоминала ещё более ужасные моменты, которые, скорее всего, вызвали бы очередной нервный срыв не только у неё, но и у наблюдающего за ней парня, который всё ещё оставался для неё сыном. Сыном, которого она так любила, будучи ещё способной нормально размышлять. Она отчаянно пыталась что-то сказать, выдавить в ответ кривую улыбку, но сразу одёргивала себя, вспоминая, что когда-то любое её действие заканчивалось унижением и истерикой, бьющей по разрушенной нервной системе с новой силой. Низко опустила голову, как бы извиняясь за свою немощность. Смотря на неё, Кадзуха чувствовал боль, которую ей пришлось испытать и которую она безуспешно скрывала от проницательных глаз маленького мальчика, подходившего и обнимающего её, пытаясь забрать хотя бы частичку испытываемого ей отчаяния. Вспоминая своё детство, литератор винил себя, что не смог защитить её; винил, что в какой-то момент он начал привыкать к этому, считать происходящее в их доме нормальным и поправимым. Это никогда не было и не будет «нормальным», но, к сожалению, осознание этого пришло слишком поздно…       

***

      Беседа с классом прошла успешно. Те признали, что были не правы, оклеветав их временного математика и подставив тем самым классного руководителя, чему Каэдэхара был несказанно рад, ведь обычно подростки конфликтовали с учителями. По крайней мере, так часто случалось в других классах. Они пообещали исправиться, сказав «больше такого не повторится», на что с трудом пришлось поверить, сурово предупредив, что это «первый и последний раз» и не дай боже они нарушат данной обещание, ведь иначе не видать им ни доверия, ни единичных отгулов с технологии по четвергам, стоявшей последним уроком. Попросив обязательно извиниться перед преподавателем точных наук, Кадзуха спокойно продолжил оставшуюся половину урока в приподнятом настроении, которому поспособствовало спокойное решение проблемы и понимание со стороны учеников. Попросили они прощения или нет — он так и не узнал, но за последнюю пару дней жалоб на технаря не поступало.       

***

      Литератор всегда готов помочь своим ученикам, которые осведомлены о хороших отношениях между их классным руководителем и другими преподавателями, вследствие чего просили поговорить с ними насчёт дополнительных заданий и «подтянуть» в конце семестра. В связи с последними событиями, никто не осмеливался попросить поговорить с завучем. Наверное, чувство стыда давало о себе знать, но просьбы о других учителях никуда не делись, ведь мало кто хотел запороть аттестат.       Оказалось, что у многих плохи дела с историей. Видимо, большинство забили на этот предмет и мало кто готовился под окончание семестра сдавать зачёты, из-за чего все хорошие оценки полетели крахом вместе с надеждами на здоровый сон следующие пару недель. Поэтому сегодня он зайдёт к своему знакомому во время обеденного перерыва, чтобы обсудить внезапную проблему и дать список просящих дополнительные задания, надеясь, что историк примет просьбу выдать и послушать рефераты. Кадзуха знал, что его ученики иногда до жути ленивые, из-за чего ему приходилось их постоянно гонять, чтобы они окончательно не забили на учёбу. Хотя, сейчас об этом не стоило волноваться, ведь до полудня ещё далеко, на часах всего 7:24, а литератор только-только подходил к школьному зданию, где сможет отогреть онемевшие от холода конечности.       

***

             Прозвенел звонок, оповещая учащихся об окончании первой смены и отправляя учителей на заслуженный отдых от непрерывного повторения одних и тех же слов на протяжении семи часов, в то время как двое преподавателей сидели в кабинете истории на первом этаже и вели неторопливую беседу.       — Сегодня впервые все ученики потрудились выполнить выданные задания, — глухо произнёс Сяо, заваривая ароматный чай, которого у историка если не ящик, то хотя бы отдельная объёмная коробка в виде коллекционного набора. Тем временем Чжун Ли терзал запечатанную пачку печенья, любезно подаренную математиком в знак благодарности за своё спасение от ужасной участи наблюдателя на пробных экзаменах.       — Я говорил, что Казуха сможет их настроить, — заметил историк, сразу поняв о каком из классов шла речь. Оставив бесполезные попытки изуродовать пакет с цветастыми рисунками, начал орудовать холодным оружием в виде ножниц, что по закону подлости лежали на самом видном месте, когда он пытался их найти.       Математик никогда не горел желанием что-либо рассказывать без должной необходимости, да и не чужих это дело, поэтому становился отличным слушателем для Чжун Ли, лекции которого уже порядком наскучили не только старшеклассникам. Он никогда не перебивал, лишь изредка вставляя комментарии; всегда слушал с интересом, ведь своя работа рано или поздно надоедала, из-за чего хотелось ненадолго отвлечься, утопая в огромном множестве исторических фактов и событий, которые он запомнить не то чтобы не мог, а просто не хотел. В юности он не любил историю, ведь отвратительный лектор из видео уроков, что-то бубнящий себе под нос, и ужасно скучные учебники вскоре отбили желание вникать в предмет глубже, чем заучивание дат и их краткого содержания с первой ссылки в гугле. С памятью, к сожалению или к счастью, у Сяо проблем не было.       Неожиданно послышался стук и просьба войти, видимо сказанная для приличия, ведь хлипкая дверь моментально распахнулась, не успев получить какого-либо ответа. А Сяо испытал противное чувство дежавю. «Вспомнил дерьмо, вот и оно. Боже… Он меня преследует?» — обречённо взвыл математик, переведя взгляд, на данный момент, более привлекательный пейзаж за окном, представляющий собой серые, заснеженные многоэтажки и голые деревья, стелющиеся кривой линией вдоль зданий и тротуаров.       — Добрый день, Чжун Ли! Прости, что без приглашения, — прозвучал нежный, певчий голос, принадлежащий нежелательному гостю, которого не то что видеть, а просто вспоминать не хотелось. Ведь вместе с ним возвращались воспоминания из запретного отдела, события которых ни при каких условиях не должны всплыть выброшенным в реку трупом.       — Добрый, Казуха, заходи, — приветливо откликнулся историк, после чего донеслись лёгкие, едва различимые шаги, которые можно легко спутать со слабым колыханием воздуха. Они были совсем не похожие на ту тяжёлую, медленную поступь, что запомнилась с их последней встречи. — Кофе нет. Чай будешь?       — Какая жалость, — с тошнотворно наигранной грустью произнёс литератор, едва театрально не падая на пол. Сяо аж перекосило, когда перед глазами яркими картинками встали моменты их недавней словесной перепалки. — В любом случае, я ненадолго.       Далее математик сделал вид, что отключился от разговора, зная, что ничего в него привнести бы не смог, да и никто особо этого не ждал. Но он всё равно краем уха вслушивался в бессмысленные речи литератора, который сейчас являлся угрозой номер один для его репутации, места под солнцем и жизни, построенной тяжким трудом. Кадзуха мог в любой момент проболтаться или намеренно пустить слух по школе, среди слишком обширного круга знакомых или вообще по всему городу, заставив людей вокруг оборачиваться на него, словно на маньяка, готового наброситься в любой момент на невинных прохожих. Меньше всего он хотел привлекать к себе лишнее внимание.       Но Кадзуха молчал. И это играло ему на руку, пусть и приходилось ошиваться неподалёку, контролируя ситуацию и чужой незатыкающийся рот.       В попытках занять себя чем-то, чтобы не выглядеть очень уж подозрительно, рука потянулась к недавно приобретённой книге, открывая её, как только новый владелец вновь посмотрел на цветастую обложку. Математику сложно читать, ведь сейчас под ухом раздавался звонкий, раздражающий голос пепельноволосого юноши, активно жестикулирующего и, видимо, отошедшего от темы своего визита. Он просто разглядывал слова, пытаясь вникнуть в суть читаемого, но каждый раз концентрация вновь пропадала, вследствие очередного всплеска рук, пойманного боковым зрением.       Сначала Сяо скучающе поглядывал на оживлённого преподавателя из-за книги, иногда перекидывая взгляд на внимательно слушающего историка, пытаясь понять: действительно тому интересно или он здесь ради приличия. Но в какой-то момент литератор резко замолк и кинул на него вопросительный и немного заигрывающий взгляд, что кричал слишком отчётливо для обычного предположения: «Я правда тебе так нравлюсь или ты надеешься прожечь во мне дыру?» Математик опомнился не сразу, но, поймав себя на странных мыслях, тут же отвёл взгляд, на что Кадзуха лишь тихонько рассмеялся.       Сяо обдумывал то, что произошло не так давно и что не давало покоя уже пару дней, пытаясь построить логическую цепочку в собственных мыслях. Он старался понять, какой из образов Каэдэхары был настоящим: тот, что он демонстрировал при их так называемой «игре», тот, который успокаивал и приводил в чувства во время панической атаки, даруя защиту и спокойствие, или тот, что он наблюдал прямо сейчас.       А ещё его особо привлекали чужие карие глаза с алым отливом — оживлённые, но в то же время казавшиеся необъятно пустыми и холодными, напоминая свежую кровь, текущую в горло из-за носового кровотечения и заставляющую давиться сгустками жизненно важной жидкости. Сяо привлекала его улыбка, время от времени появляющаяся на лице и прикрывающаяся неловким движением руки, ведь она вызывала доверие. Но вот смех, что шёл с ней в сопровождении, казался нервозным, словно собеседник вовсе не хотел смеяться, отчего уверенность в словах исчезала, оставляя только море вопросов с липким чувством недосказанности.       Его образ, поведения, слова — все это противоречило друг другу. Такое чувство, что его фразы, жесты и эмоции — всё это отрепетировано заранее, идеально спланированные образы, в которых кукловод терялся и путался, совмещая несовместимое. Даже изъяны, обычно вызывающие уверенность в человеке и подтверждающие его реалистичность, — подстроены. Несмотря на безостановочный и непринуждённый поток мыслей, Кадзуха чётко фильтровал свою речь и контролировал движения, хоть со стороны он и выглядел, как очень эмоциональный и импульсивный человек. Он словно пытался что-то скрыть от чужих глаз так же, как и Сяо. Но ради чего?       — Ась? Ты что-то сказал? — обратился Каэдэхара к потерявшемуся на миг математику, давая понять, что тот либо начал бредить, либо неосознанно озвучивать свои мысли. Не получив ответа, продолжил: — Ах, да, наверное, я слишком увлёкся, — неловко почесал затылок и лучезарно улыбнулся — солнышко, скрывающее одни из самых страшнейших скелетов в шкафу. — Думаю, я здесь засиделся, да и перерыв через пятнадцать минут закончится. Мне пора.       Математик кинул тихое «ага» на прощание и посмотрел на кивнувшего вслед историка. Вроде как, незваный гость ушёл и больше не потревожит — можно спокойно продолжить чаепитие и комфортные светские беседы, если их можно считать таковыми, но его не отпускало чувство, что он что-то забыл.       «О чёрт, контейнер…»       Не успевая всё обдумать должным образом, Сяо хватает рюкзак и срывается с места. Ему нужно отдать вещь, вовсе не принадлежащую ему, и сейчас самое подходящее время, чтобы не мучить себя планированием ненужной встречи в будущем — именно такое оправдание собственным импульсивным действиям он держит в голове       — Подождите! — кричит математик вслед неторопливо подходящей к лестничной клетке фигуре. В следующее пару секунд он оказывается рядом, оставляя ненавистные уборщицам чёрточки и сдерживая тяжёлую одышку. Ловит на себе озадаченный взгляд уже от гуманитария, но, смотря на него снизу вверх, всё никак не может выровнять дыхание.       — Что-то случилось? — осторожно спрашивает Кадзуха, хлопая себя по карман брюк, будто пытаясь вспомнить не украл ли он ненароком чего-нибудь.       — Заберите, — коротко бросает Сяо, доставая из рюкзака ту самую коробочку, которую пару дней назад забрал из школьного коридора. Каэдэхара разглядывает её секунд пять, тупо смотря то на математика, то на сам контейнер, словно и вовсе не догоняя что это и почему ему пытаются это всучить.       — А, точно… — бормочет Кадзуха как-то слишком устало и трёт глаза в попытках проснуться, но не успевает Сяо что-либо понять, как тот сразу оживляется, — Тебе понравилось?       

«Что?»

      — Мне не нужны подарки, — перемены в чужом настроение совсем выбивают из колеи, как будто у Каэдэхары где-то расположена кнопка, что в корне меняет всё его поведение по простому нажатию. — И обращайтесь на «Вы».       — Ох, простите, — усмехается Каэдэхара, радостно сверкая глазами. — Контейнер могли оставить себе, он всё равно не мой, — хлопает Сяо по плечу, но тот только брезгливо скидывает его руку, лишь на мгновение задерживая свою ладонь на чужой, проверяя собственные домыслы. — Что же, хорошего дня.       Кадзуха уже было развернулся, а Сяо — облегчённо выдохнул, но тут литератор сделал поворот на сто восемьдесят и вновь обратился к математику:        — Кстати, у меня есть остальные части той чудесной трилогии, которую Вы сейчас читаете. Если заинтересует, то с радостью могу одолжить, — улыбнулся он и, не дав тому возразить продолжил, — книги в наше время довольно дорогое удовольствие.       Также ничего не сказав, Сяо направился обратно к историку, анализируя странное чувство, появляющееся в компании литератора. Он не знал: было приятно или он хотел свернуть ему шею за его вопросы и действия, поведение и двусмысленные взгляды. Он не понимал, что происходило у него в голове, да и не особо хотел вникать. Не его это дело.       Но всё не покидало чувство, что, отдав контейнер, он подписал себе смертный приговор.

***

      «…       Коридор кажется невообразимо длинным, а собственные шаги — слишком маленькими, чтобы успеть сбежать до того, как костлявые лапы чудовища доберутся и будут медленно подводить твою жизнь к неизбежному концу. Но как только ты будешь молить о смерти, он сохранит тебе жизнь; будет издевательски мучить, пока хочется кричать и исчезнуть одновременно.       Он бьётся о мебель в непроглядной темноте; взвизгивает от боли и страха, когда осколок только что пролетевшей мимо тарелки вгрызается в ногу и прорубает мясо до костей. В панике дёргает ручки дверей, но каждая из них заперта на замок, ключ от которого звенит на шее у самой Смерти прямо за спиной, что истерически смеётся, преследует и пугает до чёртиков, оставляя этот слащавый голос в подкорке на многие годы вперёд.       Он задыхается от безостановочного бега, паники и ужаса, что скребёт когтями по паркету, когда он поскальзывается и с грохотом валится на пол, понимая, что допустил непоправимую ошибку ценой в жизнь.       В тусклом свете луны сверкает тесак, который оставляет рубцы на единственной открытой двери его комнаты. Вздрагивая от каждого мощного удара, один из которых запросто вынесет дверь, мальчик держит её всем своим телом, стараясь забаррикадироваться. Лучше уж умереть голодной смертью, чем от такого монстра, как он.       Но вдруг становится тихо. Зловеще тихо. По телу пробегает дрожь. Все звуки мирной ночи заглушаются его тихими всхлипами, пока нервная система трещит по швам, ломит конечности и заставляет теряться в пространстве. Но стоит чуть расслабиться и отойти от потрескавшейся стены, как сзади раздаётся такой тихий-тихий скрежет лезвия о пол, пока в самой голове звучит чужой грубый голос:       — Хочешь поиграть в прятки?

…»

             Сяо подскакивает с кровати и сразу же забивается в угол, чтобы всё вокруг было в его поле зрения. Дыхание сбивается. Ощущение что кто-то или что-то сдавливает шею обезоруживает, выбивает из реальности и вновь возвращает обратно из-за невыносимого ужаса, что холодом гуляет по квартире и ерошит мятые страницы заметок на столе. В горле пересыхает настолько, что легче содрать с себя кожу, лишь бы не чувствовать обжигающего кома, являющегося страхом за собственную жизнь. Из носа течёт кровь, пока сердце колотится слишком быстро, готовясь вот-вот остановиться вместе с разрывом кровеносных сосудов. Руки дрожат так же, как и колени, что он прижал к себе в попытках сжаться до размеров уличной шавки у подъезда в чересчур холодную ночь. Хочется просто исчезнуть из реальности как таковой, априори больше не существовать. Стены слишком маленькой студии давят на черепную коробку, как и в той маленькой комнатушке, где кроме него, кровати и подкроватных монстров больше ничего не могло быть.       Глаза в панике бегают вокруг и слезятся: он долго не моргает. Но слёзы не идут. Организм пересох целиком и полностью. Он цепляется за образы в кромешной тьме, выпытывая источник опасности, что притаился во мгле тусклого света луны и подбирается ближе с каждой грёбанной секундой, при этом оставаясь незамеченным из-за громкости дыхания невинной жертвы. Сяо чувствует, что он где-то рядом, притаился в слишком огромном шкафу или за стеллажом, или вовсе под его собственной кроватью, распугав и задушив всех монстров, что покушались на его добычу.       На ватных ногах, боясь собственных шагов и принимая их за чужую тяжёлую поступь, он ринулся включать весь возможный свет в объятой мраком и ужасом квартире, который всё это время так старательно экономил. Ветер завывает за окнами, раскачивает тяжёлые занавески, выдавая простую ткань за Смерть, приходящую по его душу каждую нестерпимую ночь.       Он чуть не роняет стакан с водой, когда вливает её в себя снова и снова. Кашляет и задыхается от нехватки кислорода, но продолжает обжигать горло ледяной жидкостью в попытках избавится от тошнотворного ужаса поперёк глотки. Сам не замечает, как вдруг слёзы скатываются по щекам одна за другой, но он не в силах это остановить, ведь губы дрожат, а зрачки сужаются в паническом ужасе, когда на столешнице он замечает то самое лезвие, что должно быть не здесь, а в дальнем ящике кухонной гарнитуры под тремя замка́ми с кодовым паролем. Оборачиваться страшно, а когда с карниза слетает сонный голубь и окно резко захлопывается от невозможного в комнате сквозняка, становится уже невозможно.       …Мыши скрипят по половицам, прогрызая себе норки в чужих домах — по крайней мере так убеждает себя Сяо, забившись под барную стойку и беззвучно рыдая, ведь здесь ему спрятаться негде. Теперь даже тусклый свет лампы более не спасёт от ужасающего образа, что стоял перед глазами краше любого кульминационного момента в фильмах про маньяков и психов.       Он просидит здесь до самого утра или даже следующей ночи, пока хозяйка крошечной студии не найдёт его дрожащим в паническом бреду перед отголосками его собственного прошлого среди размеренной жизни.