Contradiction — their similarity

      Парень пулей влетел в школьное здание со стаканчиком всё ещё тёплого кофе, задыхаясь от ледяного воздуха и так называемой старости. Декабрьские морозы в этом году неожиданно жестоки по отношению к городским жителям, словно мстя за столь прекрасно выдавшуюся осень. Сегодня, в связи с отсутствием снега, холод в минус двадцать шесть просто невыносимым, поэтому мерзлявый преподаватель мог легко словить температуру под тридцать девять вместе с нехваткой сил на обыденные действия в ближайшие пару дней. Поёжившись, литератор направился в свой кабинет, где вскоре, укутавшись в тёплый шарф-плед, выпьет заслуженный кофеёк, согревающий и тело, и душу, словно объятия дорогого и близкого человека.       Вот уже через три недели конец семестра, что означало скорый наплыв нервных учеников, выпрашивающих у учителей дополнительные задания, а значит и удвоенная работа, денег за которую никто не получал. Правда, Каэдэхара и подумать не мог, что весь его класс разом завалит временный математик, который по совместительству ещё и завуч.       Их, на данный момент, прошлая учительница заболела, что не удивительно в такую-то погоду. Она — довольно добрая и миловидная женщина, редко ставящая плохие отметки. Бывало, что иногда помогала детям на контрольных и самостоятельных и, как могла, подтягивала по учёбе. На смену же пришёл, по жалобам учеников, молодой, всего года на два старше самого литератора, но суровый и «жестокий» математик, что по некоторым сплетням даже очное обучение закончил с большим трудом. Так этот «психованный» ещё и шарахался от каждого прохожего. По собранным за полдня слухам, завуч предпочитал чуть ли не круглосуточное одиночество и чересчур враждебно настроен к новым знакомствам, а учащихся всегда просит обращаться к нему просто «учитель»; безжалостный и бесчувственный, а вывести его на эмоции так же невозможно, как сдать все четыре экзамена на сто баллов.       Но даже у таких недотрог бывают исключения, и им стал историк — Чжун Ли — мужчина сорока семи лет и, видимо, единственный, с кем завуч хотел находиться в одной комнате. И это не удивительно — его дружелюбность и способность найти подход к любому человеку из его окружения, чувство юмора и огромный багаж знаний благодаря чудесной памяти являлись весьма значимым плюсом в его копилочке. Правда, мало кто знал о его занудности в некоторые моменты и сдержанности в проявлении собственных чувств. Кадзуха заметил это совсем недавно, ведь и в правду — Чжун никогда не обращал внимания на любовные записки от чересчур смелых старшеклассниц с играющими гормонами или на сухие комплименты от древних учительниц, уже давным-давно приросших к этому месту с корнями. И реагировал он так не только на проявление симпатии.       Сегодня пятница, а завтрашние занятия отменили из-за пробников старшеклассников. Гуманитарию повезло, что пробник был как раз по литературе и его не поставили наблюдать за учениками, поэтому сегодня он не планировал оставаться после первой смены, не имея никаких уроков во второй. Но данное ученикам обещание, что он разберётся с создавшим столь огромное множество проблем учителем нужно сдерживать. Обычно всё решалось быстро и безболезненно благодаря хорошей репутации Каэдэхары среди педагогического состава, но видимо с завучем, о котором он ранее лишь слышал, так просто договориться не выйдет.       Уроки текли медленно, и это ещё мягко сказано. Мысли о предстоящей встрече занимали всю голову, лишая всякой концентрации, из-за чего Каэдэхара иногда путался в словах и терялся в тексте. Некоторые ученики подходили с вопросами о его самочувствии, но он лишь натянуто улыбался и отмахивался мол «всё хорошо, просто не выспался». С мешками под глазами он выглядел явно не лучшим образом.       Наконец, в 13:46 прозвенел звонок с последнего урока. Кое-как собравшись с мыслями, литератор поплёлся на первый этаж в самый дальний, словно изолированный, кабинет по правую сторону от главной лестницы — кабинет математики, за пару дней проклятый всеми подпольными гадалками женского туалета на третьем этаже. Счастливые ученики спешили по домам, так как в такой холод гулять готов далеко не каждый. Не очень счастливые, преимущественно старшеклассники у которых осталась ещё одна пара уроков, плелись по своим классным комнатам, вымаливая прощение за всевозможные грехи и скорейшее окончание девяти кругов школьного ада. Кадзуху можно легко спутать с одним из таких старшеклассников, ведь по лестнице он спускался с не менее обречённым видом мученика, готового случайно оступиться на лестнице и избавиться от неизбежной участи.       Предварительно постучавшись и не дождавшись приглашения, преподаватель распахнул дверь и зашёл в класс, где было слишком пусто для переполненной шумом и людьми школы. Поёжился от холода из-за открытого настежь окна, на которое поставили решётки вовсе не для защиты от воров. Доска была исписана непонятными то ли из-за почерка, то ли из-за сложности формулами, а за столом сидел невысокий, темноволосый и одетый по всей строгости учитель, проверяющий стопку зелёных тетрадок. Кадзуха неспешно прошагал вглубь класса, где обладатель ярко янтарных глаз с безразличием рассматривал бесконечные математические примеры и чертежи, в суть которых гуманитарий даже вникать не хотел. В глаза сразу бросились редкие тёмно-зелёные прядки на концах, что противоречили строгому официальному образу.       — Что-то хотели? — не отрываясь от записей, холодно спросил математик, имени которого Кадзуха не потрудился узнать. Уставший хрипловатый голос неприятно резанул по чуткому слуху, отчего Каэдэхару передёрнуло. — Пересдать нельзя.       — Вообще-то я Ваш коллега… — на выдохе произнёс преподаватель, наигранно обидевшись и отведя взгляд в сторону. — Классный руководитель девятого класса, Каэдэхара Казуха. Приятно познакомиться.       Литератор облокотился на парту и кинул выжидающий взгляд на технаря, который, по-видимому, спал на ходу, иначе найти объяснение его вялости довольно затруднительно. В ответ временный хозяин кабинета оторвался от скучной работы и поднял на гостя нечитаемый взгляд, направленный куда-то сквозь время и пространство. Поёжившись уже нисколько от холода в тесной классной комнатке, Кадзуха продолжил:       — Мои ученики жалуются на огромную нагрузку с вашей стороны в плане домашнего задания, на внеплановые проверочные, превышающие нормы сложности, а также вашу неконтактность.       — Во-первых, нагрузка вполне соответствует установленной норме. Домашнего задания даю по упражнению на каждый пункт пройденного материала, а факт, что Ваши ученики не могут выполнить несколько неполных номеров или пару задач — не мои проблемы. Во-вторых, я считаю логичным после каждой пройденной темы давать небольшой тест, чтобы посмотреть усвоили ли ученики материал. В-третьих, я не обязан принимать у учеников домашнюю работу после её плановой проверки, ведь когда я спрашиваю о причине её отсутствия, многие не могут сказать ничего внятного, — монотонно ответил завуч, отчего Каэдэхара сделал вывод, что он — не первый учитель, пришедший с жалобами.       Кадзуха продолжал разглядывать бледное лицо технаря, которое не выражало ни единой эмоции, словно это вовсе всего лишь безжизненный фарфор. Это одновременно пугало и интриговало, вызывало нездоровый интерес к чужой персоне и желание узнать, что же находится за этим необъятным искусственным холодом. Но слишком однотипная и скучная речь вызывала желание зевнуть и заткнуть очередным «да-да, я понял», лишь бы вновь не слушать эти занудства. Как обычно — ничего интересного.       — Но если Вы считаете логичным давать тесты, то почему не сообщаете об этом ученикам? Почему на дом задаёте одно, а спрашиваете совсем другое? Почему забираете тесты раньше назначенного Вами же времени, не давая ученикам просто физически решить выданные задания? — шаблонно продолжил свою тираду негодующий преподаватель, для которого подобные споры — скука смертная. — К сожалению, наша школа не для гениев, способных решить алгебраический пример за долю секунды.       — Даже не знаю, откуда Вы взяли этот бред, — не менее скучающе ответил математик, тем самым привлекая к себе внимание, — Я всегда предупреждаю учеников о проверочных работах и дублирую домашнее задание в электронный дневник, предварительно записав его на доске и дважды проговорив вслух. Тесты раньше времени я никогда не забираю, камеры тому подтверждение, — явно насмехался, выставив Каэдэхару если не полным идиотом, то, как минимум, весьма недалёким, — и большая часть класса спокойно успевает решить выданные задания, — наконец закончил отточенный до автомата текст, спокойно реагируя на ложные обвинения и за раз полностью аннулируя все честные карты на руках противника.       

Весьма занятно.

      — Хорошо-хорошо, так уж и быть, убедили, — решил немного разбавить скучные будни Кадзуха, сменив сдержанный тон на заигрывающий и подняв руки, мол «хорошо-хорошо, сдаюсь», смотря на математика сверху вниз и наблюдая за резкими изменениями на чужом лице. — Но всё же вернёмся к Вашему нежеланию идти ученикам навстречу, — повторяет припрятанный на крайний случай сомнительный факт, решив подобраться с тыла, раз на фронтовой выстроена настолько сильная оборона. К тому же, это не так-то сложно, пока противник оглушён и не успевает реагировать должным образом. — Как же Вас приняли в школу, раз Вы даже с детьми общей язык найти не можете? Я всегда думал, что коммуникабельность — один из важнейших навыков в подобной работе.       — Я и не учителем устраивался, — чуть замявшись, но не сводя глаз с надменного выражения лица напротив, усмехнулся преподаватель, на удивление быстро перестроившись под новый ход событий, — Хотя я буду точно уж получше только-только выпустившихся новичков, что принимают необдуманные решения и постоянно действую на нервы, — схватывает на лету.       — Ох, прошу прощения, — театрально выдыхает, смотря исподлобья. — Я-то думал у нас берут лишь первоклассных работников с полным высшим образованием, — выделяет себя, пусть хвастаться чем-то подобным не в его духе, — а не недоучек, что с Божьей помощь закончили заочное обучение, — улыбается совсем не по-доброму, ища слабое место в напоминании о ходящих вокруг слухах. Ловит заинтересованный взгляд золотистых глаз, что так и кричит о противоречивых мыслях хозяина, пытающегося понять зачем он поддался на провокацию и почему же ему это нравится.       — Каэдэхара, будьте так добры, выбирайте слова и следите за языком. Мне кажется Вы больно много говорите не по делу, — осекается завуч, вернув на миг потерянный контроль, а Каэдэхара злорадствует, ведь видит, как тот про себя с особым усердием считает до десяти, повторяя «я спокоен, я само спокойствие».       — Примите мои глубочайшие извинения, — кланяется и начинает расхаживать по классной комнате, словно писатель, с гордостью цитирующий собственное произведение, — но не позволите ли поинтересоваться Вашим именем, Учитель? — специально делает акцент на обращении, что математик просил всех использовать, заметив, как чужая рука дрогнула, выпустив ручку катать по столу из стороны в сторону. — Или Вы не только от учеников держите это в секрете?       — Не думаете ли Вы, что не поинтерисоваться личностью своего начальства за полгода не очень-то уважительно? — парирует математик, внимательно следя за чужими действиями, что умудряются совмещать в себе плавные развороты и резкие всплески рук. Он нервно отбивает по столу что-то на морзянке, мечась глазами из стороны в сторону по слишком идеальному образу литератора, что слишком рьяно стремится к победе в этой словесной битве       — Ох, прошу прощения, у меня плохая память на имена, — вновь извиняется Кадзуха, видя, как математика это уже подбешивает вместе с его наигранной доброжелательностью. — Но всё же хочу Вас уведомить, что сейчас Вы — учитель, и я в любом случае имею такое же право на знание Вашего имени, как и Вы на знание моего, — говорить подобный бред с уверенным лицом — его талант, но именно сейчас он чувствует, что ему не верят; чувствует, что ему впервые не поддаются.       — Я лишь временно исполняю обязанности учителя, но никак им не становился и от своих обязанностей завуча я тоже не освобождён, — продолжает играть в чужую игру слишком расслабленно для человека, который должен проигрывать, — поэтому не тратьте ни моё, ни своё драгоценное время за бездельничеством, если не хотите лишиться зарплаты, — находит лазейку в непрочных стенах непроходимого лабиринта и мило улыбается, сводя диалог на нет и явно намекая, что если Кадзуха продолжит действовать ему на нервы, то ему срежут не только премию.       

Мимо.

      — Я всего лишь хотел бы прояснить ситуацию, — отвечает на угрозы слишком невинно, перехватывая инициативу в свои руки напоминаем о цели сегодняшнего визита, — поэтому не могли бы Вы просто признать свои ошибки и не портить ни рейтинг школы, ни аттестат ученикам? — идёт против системы, применяя один из неприятнейших рычагов давления, с которым обычно начальство наседает на учителей. Пусть это и выглядит, как попытка найти компромисс, но никогда ею не являлась.       — Конечно, я бы сделал это, если бы мне было безразлично их будущее, но мне не хотелось бы, чтобы подобные невежественные учителя в будущем работали в школах нашего государства, — не только продолжает никак не реагировать на провокации, но ещё и язвит, и это начинает выводить Каэдэхару, который сдаёт позиции, ведь ему недостаточно власти и репутации, чтобы свободно перечить начальству.       — Что же, если следовать Вашим словам, то наши ученики — лгуны и обманщики, что клевещут на невинного ангела? — продолжает, чувствуя, как ходит по тонкому льду.       — Ещё раз повторяюсь, следите за словами, — рычит математик, сжимая руку в кулак — терпение уже иссякло, а литератор всё ещё перед ним, опирается на стол и непозволительно сокращает дистанцию.       — Тогда будьте добры, — нависает над ним, сверлит взглядом и смотрит прямо в душу, — не выходите за установленные рамки и не сейте хаос там, где давно установлен порядок, — издевательски улыбается, уже чувствуя вкус победы; чувствуя, как математик загнан в угол, пусть внешне спокойно поддерживает зрительный контакт, почти не моргая.       Но он играет не по правилам.       — Вы же понимаете насколько серьёзны ваши слова?       — Более чем.       — Тогда, — делает небольшую паузу и вдруг меняется в лице, давя победную ухмылку, — попрошу Вас ещё раз хорошенько всё обдумать и завтра же принести мне объяснительную на стол, — делает хлопок, у Кадзухи прямо пред глазами, отчего тот вздрагивает и инстинктивно отстраняется.       

Ранил.

      — Вы издеваетесь? — срывается Кадзуха, ловя осознание, что он не только проиграл, будучи слишком близок к победе, но и не заметил, как они начали играть в другую игру; игру, в которой у него совсем не было козырей.       — Довольно! — рявкает математик и его голос отрезвляет, оглушая вместе со звонком на следующий урок и возвращая Каэдэхару обратно в реальность. — Попрошу покинуть кабинет, закрыть дверь и впредь быть более учтивым, — осекает любые попытки оправдаться и как-либо продолжить диалог.       

Убил.

      Кадзуха не сразу понял развязку ситуации и лишь нелепо вытаращил глаза на непоколебимого преподавателя, смотревшего на него если не с ненавистью, то с нескрываемым раздражением. Отчего-то его трясло, а ноги подкашивались, пока мозг поглотило на мгновение появившееся опустошение. Он совсем не заметил, как заигрался, выйдя за рамки дозволенного. Зря он это начал — не с тем связался, но понял это слишком поздно. И что-то ему подсказывало, что если он не покинет классную комнату прямо сейчас, то не только не получит шанс исправиться, но и живым отсюда не выйдет.       

***

      В эту субботу литератор мог без угрызения совести не выходить на работу, потому что его бы даже в само здание без веской причины не запустили, не говоря уже о проведении уроков. Поэтому сейчас Каэдэхара в растянутой белой футболке, штанах и тёплых носочках лежал с ноутбуком в уютной постели, дописывая очередную лекцию и отпивая горячий кофеёк, который уже навряд ли действовал на истощённый организм должным образом.       Последней ночью его терзали мысли о встрече, прошедшей не самым благоприятным образом, но волновался он вовсе не из-за угрозы увольнения или чего-то подобного — прогонять с работы из-за небольших распрей не в интересах директора. Вместо этого он думал о человеке, чьего имени он не знал, но который в первую же встречу заинтересовал и чей образ всё никак не вылетал из головы. То ли совесть душила, шепча на ухо о его виновности, пока он заваривал третью чашку кофе на слишком просторной кухне, то ли любопытство подначивало разузнать побольше о человеке, что так искусно обвёл его вокруг пальца, что ранее удавалась сделать немногим.       Пусть в комнате и царила уютная атмосфера, вызванная мягким светом светильника над кроватью и контрастом белых стен с тёмной деревянной мебелью, Кадзуха всё никак не мог расслабиться и оставить мысли бродить по пустым страничкам ворда. Он смотрел на белый лист пиксельной бумаги уже порядка пятнадцати минут, но в голове лишь продолжал гулять ветер, не уносивший его в далёкую страну грёз, путешествие по которой он и выплёскивал в заветном формате короткого рассказа. Правая бровь непроизвольно дёргается, когда очередное начало было благополучно стёрто.       Не выдержав собственной беспомощности, отложил старенький ноутбук на тумбочку, которая раньше стояла в другом месте, но была перемещена для случаев, когда в два часа ночи вставать и относить компьютер на стол откровенно лень. Сполз с пригретой постели на пол, что неприятно морозил босые ноги, но тапочки — о нет, только не они — Кадзуха из принципа не наденет. Забравшись на облагороженный подушками и одеялом подоконник, откуда он любил по вечерам наблюдать за спешащими в неизвестность людьми, глянул на улицу, уже в который раз играя в «угадай сколько градусов по одежде случайных прохожих».       Его интуиция подсказывала, что теплее там точно не стало, поэтому пуховик с водолазкой и парой кофт — беспроигрышный вариант. Не решаясь лишний раз будоражить свой огромный гардероб, хватает первый попавшийся комплект вещей со стула-вешалки и, одевшись, выходит в коридор, которому явно чего-то не хватало, ведь он всегда выглядел слишком скучно. Но сейчас это не так важно, поэтому, укутавшись как можно теплее, Кадзуха покинул квартиру, предварительно черканув в общий чат класса, что во вторник первые пятнадцать минут литературы займёт важный разговор.       Теперь ему предстояло заскочить в кафе и купить два стаканчика кофе в качестве извинения за вчерашнее происшествие и очищения своей души и совести от невообразимой тяжести греха. Но для начала не плохо было бы узнать у историка информацию о человеке, чей день он «ненамеренно» испортил.       

***

      Выходя из метро, парень направился в свою любимую кофейню. Заказав кофе и получив хитрое замечание от знавшей его в лицо бариста о некой новой подружке, для которой и предназначался второй стакан, Кадзуха позвонил своему знакомому.       — Да? — послышался голос из трубки спустя несколько томительных гудков.       — Чжун Ли! Рад слышать, что ты не начал разговаривать шифрами из исторических дат.       — Рад, что ты не начал изъясняться строчками стихотворений своих обожаемых авторов, — облегчённо выдохнув, парировал историк, пребывая в хорошем расположении духа. — Какова причина твоего столь неожиданного звонка?       — Мой милый друг! Грущу по вам, томлюсь, скучаю смертной скукой. В разлуке предаюсь стихам, себя терзая сладкой мукой! — с наигранной грустью отозвался Каэдэхара, приложив тыльную сторону ладони к лицу и задрав подбородок, при этом тщетно стараясь сохранять серьёзность. — Хотел узнать имя кое-кого… Математик и завуч по совместительству. Вроде как, ты единственный с ним в более-менее хороших отношениях. Мы вчера с ним немного повздорили, но я был не прав и хотел бы извиниться, — смущённо разъяснил ситуации, пока в голове отдельными картинками мелькали события минувшей встречи, — И при всём этом я даже имени его не знаю! — обречённо выдавил литератор, собираясь чуть ли не слёзно умолять выдать тайну вселенского масштаба.       — Завуч-математик… Ты про Сяо? Да, ты прав, в принципе, именно я пригласил его работать в нашей школе. Только он весьма необщителен, поэтому ссора с ним оборвала все пути к адекватным взаимоотношениям, — сочувственно заключил историк и запнулся, видимо обдумывая последующие слова. Тем временем Кадзуха, получив свой заказ в небольшой подставке, покинул кофейню. — Конечно, можешь попробовать принести свои извинения. Возможно, что-то из этого выйдет, и тебе всё-таки удастся стать редким исключением, — ободрительно добавил Чжун Ли, пока Каэдэхара уже представлял, как будет бросаться в ноги. — И ещё, ты же в курсе, что у него аллергия на кофе, верно? Зная тебя, не исключено, что ты решишь угостить его чем-то подобным.       «Сяо, значит… И почему он только так рьяно пытался скрыть обычное имя?» — вновь уйдя в себя, рассуждал литератор, — «Надо будет спросить его об этом как раз за стаканчиком… Погодите-ка, в смысле нельзя кофе?» — видимо последнюю фразу он сказал вслух.       — Ему противопоказан кофеин. К тому же, сам кофе не полюбился ему в тот день, когда его ещё в юном возрасте увезли на скорой, оставив в не менее ненавистной ему больнице на пару-тройку дней, — Кадзуха не решился уточнять, откуда историк знает такие подробности, лишь продолжив выслушивать в какой-то степени полезную информацию.       — Окей… Есть предложения, что принести в знак примирения? — растеряно пробормотал Кадзуха, пиля разочарованным взглядом то ли стаканчики, на одном из которых должно быть написано его имя, то ли саму пустоту, образовывающуюся в месте, где залип немигающий взгляд.       — К слову, он очень любит миндальный тофу — десерт из молотого миндаля, обладающий мягкой шелковистой текстурой и… — начал было Чжун Ли, показывая свой огромный багаж знаний, но Каэдэхара предпочёл лишний раз не загружать свой мозг. Названия ему вполне достаточно. — Здесь, недалеко от школы как раз есть кафе, где его делают, — а вот это примет к сведению.       — Господи, спасибо! Ты даже не представляешь, как меня выручил! — с этими словами литератор попрощался и повесил трубки.       Примерно прикинув, где находится упомянутая кофейня по неадекватно работающим интернет-картам, Кадзуха направился за порцией тофу, попутно вливая в себя лишний стаканчик моккачино.       

***

      На часах — 13:12, и вот уже полчаса математик сидел на одном месте, наблюдая за пишущими пробный экзамен старшеклассниками. Это его вымораживало. Изначально предполагалось, что здесь будет сидеть другая преподавательница — заболевшая, обязанности которой завучу и приходилось исполнять. Конечно, он сам согласился на просьбу побыть временной заменой, поэтому жаловаться права не имел, но с каждой секундой собственное раздражения возрастало до уровня полномасштабной ядерной войны, в которой пострадают не только присутствующее жертвы обстоятельств. Сяо, конечно, пообещали, что поставят кого-нибудь другого, но видимо исполнять свои обещания никто не спешил, что его не удивило от слова совсем; только заставило обречённо выдохнуть и со скукой разглядывать учащихся, которые вряд ли бы при таком обыске, словно их подозревали в ужаснейшем покушении на как минимум высокопоставленного чиновника, пронесли бы шпоры или что-то подобное.       Пусть сейчас он и исполнял обязанности учителя, но объёмную кучу дел завуча никто не отменял, а делать работу требовали всё так же в срок. К сожалению, понимали это немногие. Сидя в классе, переполненном учениками, он мог бы, например, заниматься бумажками, которым ни конца, ни края не было, а теперь их стало в два раза больше. Но нет — только строгое наблюдение за детьми, которые и так скоро потеряют последние нервные клетки с подготовкой к экзаменам. Сяо, безусловно, понимал всю важность и ответственность за данное мероприятие — кому как не ему это знать, — но сейчас заниматься он хотел точно не этим. На него и так взвалили работы, кажется, больше чем её было в принципе.       Напряжённая атмосфера способствовала появлению острого желания как можно скорее покинуть кабинет не только у учащихся. В полной тишине, разбавляемой лишь шелестом бумажек и чей-то щёлкающей ручкой, лезли навязчивые мысли, словно Сяо не мог оставаться с ними наедине в свободное от работы время, глядя во всепоглощающую пустоту, или же, на нормальном языке, — в потолок. И, конечно же, его просто не могли не посетить вчерашние воспоминания о наглом поведении классного руководителя одного из гуманитарных направлений, большинство учеников которых не разбирались в точных науках. Когда он впервые пришёл на ознакомительный урок, его, мягко говоря, шокировало, что учащиеся, будучи в старших классах, не могут решить элементарного уравнения или хотя бы включить мозг, чтобы внять разжёванному объяснению. Но, несмотря на это, Сяо никогда не срывался, сохраняя бесящее — и теперь не только учеников — спокойствие.       Спустя ещё более томительное ожидание, варьирующееся около двадцати минут, дверь класса тихо открылась, предъявляя взору обречённого долгожданное спасение в виде его знакомого — Чжун Ли. Это заставило бедных школьников подпрыгнуть на месте, в панике оглядываясь то на братьев по несчастью, то на скрипучую дверь из фильма ужасов, то на самих преподавателей. Тихо перекинувшись парой фраз, они разминулись: историк занял прежнее место математика, а сам страдалец направился к себе.       Покинув место всеобщего заключения, дышать стало проще, а раздражение спало само по себе. Облегчение слегка притупило бдительность, позволив не держать осанку благородного аристократа со стаканом яда на голове и чуть расслабить плечи, которые от постоянно сидячего образа жизни скрипят не хуже сустав историка, когда тот нагибается в поисках священной чайной коллекции. Сяо хотел лишь неспешно дойти до своего кабинета, утонув там в работе и собственных мыслях, но его чётко продуманный план вновь был нарушен всё никак не успокаивающимся окружением:       — Эй, Вы, — и почему только всем от него что-то надо? — молодой человек, остановитесь немедленно! — завопила молоденькая учительница то ли изо, то ли технологии, противным голосом, да так громко, что он болезненным звоном отразился эхом по коридору и заставил вздрогнуть явно не только Сяо, который скоро воспользуется топором в качестве лекарства от головной боли.       — Не шумите, — шикнул достаточно громко, чтобы та утихомирилась, но она либо глухая, отчего так орёт, либо тупая, ведь иначе её топот стада слонов и маленького барашка, сопровождающийся всё теми же возмущёнными криками, будет объясняться лишь справкой о неадекватности.       — Какой противный мальчишка, — пробурчала неугомонная женщина, настигнув так и не обернувшегося на неё Сяо, который мысленно попросил боженьку помилования за все те совершённые грехи, за которые он сейчас расплачивается. — А ну стоять! — воскликнула чересчур уж громко, но выбило из колеи не это, а тот факт, что она позволила себе грубо схватить чужую руку.       Математик остановился, но вовсе не потому что решил последовать воле какой-то женщины, а потому что забыл, как идти, двигаться и в принципе дышать. От холода чужих грубых пальцев мурашки пустились в пляс по нервным окончаниям, а охвативший ужас прошлого заставлял дрожать всем телом, не давая пошевелиться. Мозг отказался соображать, звуки и образы терялись в гомоне собственных мыслей и страхов; видений и воспоминаний, что не дают покоя по ночам и настигают днём в толпе непричастных зевак, заставляя задыхаться в тщетных попытках сохранять спокойствие. Ужас подкрадывается незаметно, вырастает чёрной фигурой позади, кладя онемевшие от холода руки Смерти на его собственный; он пробирается под кожу, вгрызается в кости и играет с неугомонным сердцем, что вот-вот пробьёт грудную клетку в попытках пресечь необдуманные действия, что навязывает сладостный голос маньяка, склонившегося у самого уха.       Сяо не находил в себе сил пошевелиться ещё около десяти секунд, бившись в отчаянных попытках утихомирить нарастающий ужас. Именно в такие моменты, когда чужие ледяные ладони касаются его грубой кожи в попытках навредить или завладеть; когда тёплые руки, обладатели которых просто хотели смеяться и плакать, любить и бояться, просто хотели прожить счастливую жизнь, не понимая, почему кто-то вдруг воткнул им нож в спину; в моменты, когда Сяо теряет контроль над собой и ситуацией, начинает работать экстренная система, берущая во внимание лишь принцип «либо ты, либо тебя».       Не выдержав нагрузки на черепную коробку, Сяо выдёргивает онемевшую от панического страха конечность, смотря на притихшую женщину исподлобья с ненавистью, что прикрывала несдерживаемый страх, которым все вокруг старались воспользоваться при первой же возможности. Страх быть использованным, страх навредить кому-то; страх, что навредят тебе. В горле стал ком, не дающий выдавить ни слова, но, наверное, его взгляда было достаточно, чтобы резко разнервничавшаяся учительница спешно отошла от математика на безопасную дистанцию, покинув его поле зрения на ближайший месяц уж точно, пока звук её шагов стихал вместе с собственным сердцебиением.       Оказавшись в одиночестве, Сяо сполз на пол по стенке, зажмурившись и тщетно пытаясь восстановить тяжёлое дыхание. Поджал колени к себе, сжал их в мёртвой хватке в попытках воссоздать успокаивающие объятия; в попытках утолить тактильный голод, что тянул к чужим прикосновениям, после которых вновь и вновь, раз за разом происходило одно и то же. Ему плевать, что вокруг камеры видеонаблюдения, ему плевать, что пол грязный и холодный, ему плевать на обжигающие прикосновения к собственным плечам и волосам, что были лишь галлюцинацией, плодом его воображения и слишком реальными мыслями, ведь они всё равно успокаивали, смягчали последствие панической атаки и понемногу приводили в чувства.       Наконец, звон в ушах стих, головная боль от пульсирующего сердца отступила, а ужас, заставляющий дрожать от отчаяния и беспомощности уступил место спокойствию, апатии и приятному опустошению. Ком в горле позволил сделать парочку вдохов кислорода, что отрезвлял и позволял избавиться от головокружения; позволял прийти в чувства, лишив себя всяких надежд на спокойную смерть.       — Да… Правильно, дыши, — доносится откуда-то слишком далёкий голос; его почти не слышно, но он успокаивает, шепчет что-то неразборчивое где-то в самой голове, лучиком света выводя из кромешной тьмы одинокой комнаты, где нет ничего кроме сверкающего в свете луны лезвия ножа и бездыханного тела на роскошной кровати; ничего кроме безысходности и кромешного мрака. — Что бы не случилось, всё будет хорошо. Главное, продолжай дышать.       Вдох-выдох. Сяо постепенно открывает глаза, лишь понемногу привыкая к яркому свету с улицы; к свету, который чужд его прогнившей душе. Но когда мир вновь собрался в единую картину, позволив чётко воспринимать образы предметов вокруг, среди привычных объектов он различил человека. И это был никто иной, как Каэдэхара Казуха.