Самое настоящее проклятие

Порыв ветра разорвал туман в клочья, на моём пути возникла нескончаемая горная цепь. Безмолвная, мрачная и подавляющая своей громадностью. Она существовала где-то впереди всё то время, когда я бродил в тумане. Но пока не сбил пальцы ног об острые камни — не видел так предельно ясно пики, прокалывающие небеса. Что-то привлекло моё внимание. Словно мелькнула тень. Я остановился и пристально посмотрел на абсолютно неподвижного каменного колдуна с бородой и раскрытым свитком в вытянутых руках. Статуя закрывала часть коридора. Рядом на стене призрачно и тревожно подрагивало пламя факела. Показалось? Снова, как тогда, у входа в замок. Или... нет. Я быстро глянул вперёд, подумал спросить Джеймса: слышал ли он сейчас что-нибудь. Что-то вроде... эха торопливых шагов? Но Джеймс опережал меня на добрые семь ступенек и, скача по лестнице бодрым шагом, кажется, ничего не заметил. Или ему просто не было дела до шорохов или теней. Мы с ним так и шли всю дорогу — молча. Не то, чтобы эта тишина угнетала меня. Мне было всё равно. Выйдя из гостиной, я даже не озадачился поинтересоваться у Сохатого, куда мы направляемся. И зачем спускаемся из башни Гриффиндора, если «поговорить» можно у первого попавшегося подоконника, вскарабкавшись на него и прислонившись спиной и затылком к холодному стеклу. Разрушить не напрягающее молчание ради одного странного вопроса? И разве этот вопрос не потянет за собой и целый ворох других, отвечать на которые у меня не было желания? Никакого желания шевелить мозгами. Я бросил взгляд на полутёмный коридор, в глубине которого поблескивали картинные рамы — Хогвартс полон людьми и приведениями, это могла быть чья-нибудь кошка, большая и черная — заложил руки за спину и снова зашагал за Сохатым. Вернулся к разглядыванию ступенек и ленивому перебиранию в голове: что же Джеймс захочет у меня узнать, если, наконец, прервёт тишину? Хотя я не был уверен, что он собирается «иметь серьёзный разговор» со мной, а не просто вытащил прошвырнуться туда-сюда по замку. Но было забавно представлять Джеймса в роли МакГонагалл. Так и этак. Пустое (опустошённое) и лёгкое, как поплавок или флюгер, сознание цеплялось за плавающие поверху и вызывающие улыбку беспечные картинки. Само себя развлекало, почти без моего осмысленного участия. И даже мрачные события выглядели как нечто легкомысленное, несерьёзное. «Как поживает твой любезный дядюшка?» О семье Джеймс, понятное дело, спрашивать не будет... Пожалуй, его очень (и куда сильнее, чем оценки за семестр) интересовало произошедшее в Зале Славы. И, может быть, ещё — почему я всё-таки «спустил» Северусу его великолепную осведомлённость по поводу наших планов в хогсмидском пабе. Думаю, со стороны это было похоже на странную «поблажку». Если, конечно, забыть о заколдованном ботинке — тогда это казалось очередным грёбанным извинением, хотя (я едва не споткнулся на сломанной ступеньке) оно им не было. Подумать только... Джеймс похож на МакГонагалл. Джеймс с тугим, как задница, пучком на голове! Конечно, я ещё не ответил Сохатому, что буду делать дальше, и — словно это было стопроцентно решённое дело, и день-другой ничего не изменят — медлил отдавать галеоны. Про первое я рассказывать Джеймсу не собирался — ради всего магического, был бы счастлив забыть то ощущение, когда кажется, что твой череп раскалывается на части, как гнилое яблоко под ботинком, а перед глазами, точно рождественские огни, вспыхивает мешанина воспоминаний. А-ха-ха, Джеймс — в профессорской мантии! Вот так умора! Это что, начало новой моды? И все в Хогвартсе вдруг начнут распространять вокруг себя атмосферу строгости и серьёзности? Что до второго вопроса... Я врал, говоря, что мне плевать. На самом деле, я, как и Джеймс, хотел знать... хотя прямолинейная мысль сейчас же вытрясти всё из Северуса заставила рассеянно хмыкнуть и неловко потереть сложенные за спиной руки. Нет, меня это не беспокоило, но — хриплое дыхание, вспышки заклятий, разбросанные вещи, синяки на бледной коже, как размазанные капли чернил — из похожих моментов, когда мы «трясли» Снейпа, выросли бесконечные горы, которые я вижу перед собой. И всё же я хотел... наглядно убедиться (или разубедиться, но это вряд ли) в существовании коварных планов... Чтоб мне объяснили на пальцах, где я снова ошибся. Тогда бы я мог заорать, что это вовсе не ошибка, что доверять — это не ошибка. И ещё пару раз пнуть грёбаную глухую стену. Сохатый — со списком и Распределяющей шляпой перед колонной первокурсников! ...и почему Северус всё-таки решил, что той ночью у нас ничего не вышло, если не видел ни меня, ни Лунатика? Догадался? Неужели только из-за того, что на следующий день я выглядел бешеным зверем, которого пытаются загнать в клетку, и настойчиво втягивал его в неприятный разговор о Дурмстранге? Какая-то смутная догадка мелькнула в голове. Не увидел ни меня, ни Лунатика... Я расцепил руки, в раздражённой задумчивости щёлкнул пальцами по перилам, подгоняя мысли. Звонкий деревянный щелчок повторило эхо. Что-то мешало. Скрип ступенек. Молчание Джеймса. Или ощущение сверлящего спину взгляда. Спустился по длинной лестнице, по которой три дня назад шагал под ручку с МакГонагалл, не выспавшийся и словно приговорённый к смерти — а внизу меня ожидала мамочка, нетерпеливо постукивая носком туфли. Провёл рукой по лицу, словно смахивая воду, и оглянулся: почудилось, что на одной из лестниц стоит человек. На мгновение что-то случилось со зрением, или какая-то магия делала тёмную фигуру расплывчатой и ускользающей. Я моргнул — возможно, это всего лишь причудливая тень? На заснеженных ступеньках, у выхода из замка толпились младшекурсники в зимних мантиях и нахлобученных шляпах. — М-м, — невольно протянул я, тут же понимая, зачем Джеймс тащился от башни вниз: среди одиннадцатилеток обнаружилась Лили Эванс в лучах низкого солнца, замотавшаяся в шарф. — Нет, Нана, я сама трансфигурирую лезвия на твоей обуви. Не беспокойся, это будет абсолютно безопасно. — терпеливо ответила она первокурснице с Когтеврана, закинула конец шарфа за спину и повернулась к мальчишкам пуффендуйцам, не прекращающим болтать между собой, — Или ты хочешь сделать это самостоятельно, Джеффри? Джеймс с лёгким подозрением глянул на меня (возгласом я, конечно, выдал своё «озарение») потом, не останавливаясь, подошёл к двери и переступил через порог. Эванс резко подняла голову — наверное, ждала увидеть припозднившегося младшекурсника. Но доброжелательная улыбка замерла на её губах и исчезла. Эванс внимательно посмотрела на Джеймса, потом за его плечом — на меня. Остановившись на мне немигающим взглядом, закусила губу. Эванс всё ещё касалась кончиками пальцев плеча девочки, но на её лице появилось странное выражение: будто она хотела податься вперёд и что-то мне сказать... Но почему-то сомневалась. Я поравнялся с Джеймсом, захрустев снегом перед большой дверью, тронул Сохатого за загривок, поднял брови, смотря на Эванс в немом вопросе. И подумал: должно быть, она вот-вот отойдёт от удивления, встряхнёт рыжей головой и сердито заявит что-нибудь про пропущенные занятия. Однако, пристально поглядев на меня ещё секунду, Эванс нахмурилась и отвернулась. — Кажется, все в сборе? — громко спросила она, не обращая больше внимания ни на меня, ни на Джеймса. Вряд ли мы с ним стали вдруг невидимками, скорее Эванс специально перестала нас замечать. — Пробудем на Озере до того момента, пока я буду в состоянии увидеть вас в сумерках! Она снова поправила шарф, приняв важный вид, повернулась спиной к замку — и ко мне с Джеймсом. По толпе младшеклассников пронёсся разочарованный вздох и ропот, но все они — человек десять — послушно спустились со ступенек и организованной ватагой заспешили вслед Эванс по тропинке, ведущей к Озеру. Уже в отдалении я расслышал её ехидный голос: —...потому что если кто-нибудь из вас расшибёт в темноте себе лоб, или подвернёт ногу — отвечать буду я! — Помнится, нам не нужны были провожатые, когда хотелось куда-то сходить. — пробормотал я себе под нос. Похлопал ладонями по предплечьям, засунул руки в подмышки. Изо рта уже выходили кудрявые облачка, словно я проглотил крохотный паровоз. Джеймс смотрел Эванс вслед. Я даже решил, что он пойдёт за ней к Озеру, но ошибся — он поплёлся в другую сторону по тропинке от главного входа, но будто не глядя под ноги, не разбирая дороги. Я хотел уже пошутить, что столько думать вредно, и что однажды утром можно обнаружить, что твой галстук стал небесно-голубым — как Джеймс остановился и на каблуках развернулся ко мне. — Насчёт Римуса, ты это серьёзно? — выпалил он. Даже, кажется, спросил без шуток, Мерлинова борода! Мгновение мы молча пялились друг на друга, как маггловские изображения на противоположных стенах. А потом одновременно заржали. Это было уморительно и в то же время неловко! — А ты слышал? — Да ты бы ещё на всю гостиную проорал! — возмутился Джеймс, ударяя себя по бокам. Я никак не мог прекратить смеяться, но все же, с всхлипом набрав в грудь воздуха, закричал: — Джейми, сука, а ты часом не ревнуешь?! — Да пошёл ты! — Ну, может, тебе обидно... — я пихнул как рак красного от хохота Сохатого в плечо, — ...что я тебе таких предложений не делал! — Фу! Мерзость какая! — немедленно отреагировал он, отступая на шаг. Всё ещё улыбаясь, я спросил: — Это ты про что? Про меня, что ли? Джеймс не успел ответить (не уверен, что за собственным ором он расслышал меня). Сверху послышался какой-то звук... словно что-то большое и тяжёлое ползло по черепичной крыше. Мы с Сохатым переглянулись, недоумённо задрали головы и какое-то время разглядывали чистое небо, цвета когтевранского галстука. А потом Джеймс, подтвердив популярное мнение о великолепной реакции ловцов, вскинул палочку вертикально вверх и выкрикнул: — Протего! На мгновение небо и солнечный свет закрыло тьмой, словно одеялом. Но гигантская снеговая шапка, соскользнувшая с высоты и летевшая прямо на нас, разбилась о невидимый барьер с глухим грохотом. Её остатки разнеслись во все стороны, словно перья из разодранной подушки, обдали холодом. — Какого... — изумлённо процедил я. Стряхнул снег с мантии, в поисках солидарности посмотрел на изменившееся лицо Джеймса — от недавних смущения и безумного смеха не осталось и следа. Сохатый непривычно хмурился и поджимал губы, словно перед ним лежала какая-то сложная задачка по трансфигурации. Я вдруг подумал о преследовавшем меня ощущении чужого взгляда и расплывчатую фигуру на лестнице — и одновременно с этим Джеймс будто бы нашёл нужный ответ. Выступив вперёд, он снова поднял палочку, громко и отчётливо сказал: — Экспеллиармус! Откуда-то из-за небольшого склона неподалёку вылетела чёрная, как сажа, волшебная палочка и со свистом, словно охотничья птица, понеслась к вытянутой руке Джеймса. Через секунду или две, что длилось оглушительное молчание, под медленными, тяжёлыми шагами заскрипел снег. Послышалось тихое ругательство, и, конечно, я узнал, чей это голос.