В паутине чувств

Июнь 2020

«хотелось бы, чтобы была кнопка «повторить» для хороших воспоминаний»

      Полагаю, что моя квартира кардинально отличается от твоей съемной берлоги, и ещё могу предположить, что в сущности-то, ты там и не бываешь.       Я же привыкла окружать себя только приятными глазу вещами, так что в обстановку моей квартиры было вложено много сил. С порога открывается вид на светлую кухню, совмещенную с гостиной. Сквозь большие окна, днём пропускающие много света в помещение, можно увидеть огни города, завораживающе мелькающие где-то внизу.       У спинки серого дивана, расположенного посреди помещения, установлена невысокая перегородка, отделяющая гостиную от спальни. Большая двуспальная кровать выполнена из белого дерева и застелена коричневым покрывалом.       Пока ты осматриваешься, я проскальзываю на кухню. Когда твое внимание снова возвращается ко мне, на барной стойке, разделяющей зону кухни и гостиной, уже стоит закупоренная бутылка с вином, два бокала и тарелки с закусками. Спустя десяток минут к ним присоединяется наспех приготовленный ужин.       — Ты играешь на клавишных? — Мысли слегка помутнели после третьего бокала вина, но взгляд своего фокуса пока что не потерял.       Ты киваешь на синтезатор, стоящий у стены под зеркалом и служащий полкой для всякой мелочевки. Я оборачиваюсь, потому что сейчас, будучи под действием алкоголя, я вообще не уверена, есть ли у меня дома синтезатор. Возвращаюсь в исходное положение, натыкая кусок курицы на вилку и мотая головой.       — Нет, — отвечаю категорично, но потом уточняю, — у нас с ним сложные отношения.       — Что, в музыкалке отбили всё желание играть? — Шутишь, но попадаешь в точку.       Я практически не сопротивляюсь, когда ты просишь меня рассказать эту историю с подробностями, однако залпом осушаю треть своего бокала.       — Мне было семь, когда я уговорила родителей отдать меня на занятия в музыкальную школу, — я позволяю тебе наполнить свой бокал и ставлю стопу на сиденье стула, подтягивая колено к груди, — я была очень музыкальным ребенком, любила выступать на публике и крутиться в центре внимания. Я очень хотела заниматься музыкой, и помню, что на каждое занятие летела быстрее ветра.       Усмехаюсь, водя пальчиком по краю своего бокала. Ты слушаешь молча, не перебивая. Мысль о том, что эта история — настоящая трагедия, явно проскакивает в твоей пьяной голове, потому что я вижу на твоем лице отражение всевозможных эмоций.       — Первый год обучения был прекрасен, потому что не было ни экзаменов, ни дополнительных дисциплин, — я погружаюсь в собственные мысли, иногда хмурясь, — было только фортепиано и милые песенки про котиков. Помню, что у меня была такая красивая папка для нот и голубой нотный сборник, на котором было нарисовано улыбающееся солнце.       Я вижу, как ты улыбаешься, и перед глазами встает образ меня в самые ранние годы, перепрыгивающую через лужи, стремящуюся как можно быстрее добраться до кабинета музыки. В груди невольно разливается приятное чувство, которое, впрочем, быстро исчезает.       — Я очень быстро схватывала материал, что на втором году обучения оказалось на руку моей преподавательнице. Она решила вырастить из меня музыкального гения, стала таскать по бесконечным конкурсам, что в конце концов привело к тому, что я перегорела всем этим.       — Ты ушла из музыкалки?       Горько хмыкаю.       — Кто бы меня отпустил? — Закатываю глаза. — Мне давали сложные произведения, оставляли на дополнительные занятия. Преподавательница очень любила закрывать меня в кабинете одну, чтобы я играла какие-нибудь три такта. Если я переставала это делать — она принималась барабанить в стенку, сидя на занятии в соседней аудитории.       Твои глаза округляются до размеров пятирублевых монет.       — Тогда я считала, что это в порядке вещей, что все ученики ходят на занятия и потом ещё занимаются дополнительно. Оказалось, что это не так. Я сказала родителям, они уточнили у преподавательницы, нормально ли это, что восьмилетний ребенок столько часов ежедневно занимается музыкой. Она ответила, что я преувеличиваю.       Ловлю твой ошеломленный взгляд — ты вряд ли жил в мире розовых пони, однако даже твой мир, полный взлетов и падений, трудностей жизни, почему-то кажется раем на земле по сравнению с этой ситуацией.       — Ну а дальше начался ад: она прилюдно стыдила меня за то, что я жаловалась родителям, в течение следующих шести лет била меня по спине, чтобы «скорректировать осанку», дергала за волосы, чтобы я сильно не наклонялась к фортепиано, канцелярскими ножницами обстригала мне ногти под корень, чтобы я не цокала по клавишам, ну и кричала, конечно.       — Не могу поверить, что твои родители не знали об этом.       — Они знали, но не всё. Несмотря на всё это, я очень любила музыку и очень хотела учиться, поэтому когда они порывались забрать меня, я умоляла их этого не делать. Концом стало то, что однажды ее не устроила моя игра, и она захлопнула крышку пианино в тот момент, когда мои руки были на клавишах. Пальцы были сломаны, и я больше не могла играть. Родители со скандалом забрали меня оттуда. Вроде, даже пытались сделать так, чтобы эту женщину больше не подпускали к детям. Не знаю, чем дело закончилось.       Ты откидываешься на спинку барного стула и прожигаешь взглядом синтезатор, будто он — причина всех проблем во Вселенной. Допиваю вино и ставлю бокал на столешницу.       — С тех пор я не сажусь за клавишные, — голубые глаза встречаются с карими, — а если сажусь — к горлу подкатывает паника, и на глазах выступают слезы. Наверное, мозг пытается отгородить меня от возможных нарушений психики, не знаю. Я очень люблю музыку, и мне жаль, что все вот так вот вышло.       История оказывается впечатляющей, и мы оба ещё какое-то время сидим в тишине, прежде, чем ты нарушаешь ее.       — Хочешь, я сыграю тебе что-нибудь?       На моем лице расплывается улыбка.       — Сыграй. Я с радостью послушаю.       Крутанувшись на стуле, я поворачиваюсь к барной стойке, служащей обеденным столом, спиной и наблюдаю за тем, как ты усаживаешься на табурет, убираешь с инструмента безделушки и кладешь длинные пальцы на клавиши.       Ты играешь какую-то грустную мелодию, пальцы бегают по клавишам, не путаясь ни в одной ноте. Все эмоции, которые до этого таились где-то внутри, вдруг вырвались на свободу, и я с удивлением осознаю, что могу понять твой эмоциональный настрой.       А потом ты начинаешь петь. Я уже слышала твое пение, это было буквально несколько часов назад. Но жизнерадостные композиции, которые ты исполнял во время концерта, не могут сравниться с тем, что я слышу сейчас. Дыхание вдруг становится неравномерным, и я могу думать только о музыке. Твой голос, слегка хриплый, тихо раздаётся в тишине комнаты, отлетая от стен и закрадываясь в самую душу. Ты поешь что-то о несчастной любви, и хотя слов я, конечно, не запомнила, я не могу не отметить ту чувственность, с которой эта композиция была представлена мне.       — У тебя и правда талант, — замечаю я, когда всё вокруг стихает.       Ты все ещё сидишь спиной ко мне, оставив руки на инструменте, кажется, думая. Потом, хмыкнув, оборачиваешься.       — Спасибо.       Ты уходишь, когда солнце уже показывает свои первые лучи, просыпаясь. К этому моменту мы оба выжаты как лимоны — ты признаешься мне, что почему-то поделиться собственноручно написанной музыкой оказалось сложнее, чем ты думал, хотя я и оценила все твои музыкальные произведения по достоинству. А мне кажется, что моя жизнь как будто свернула в другое русло, и теперь уже никогда не станет прежней.

Август 2020

«правильный человек в неправильное время — это реально грустная вещь»

      Знакомый запах сигарет пробирается в легкие, и даже распахнутое настежь окно — достаточно прохладный летний воздух заполняет помещение — не мешает тебе задержаться на лестничной площадке чуть дольше обычного.       Я сижу на ступеньках, облокотившись спиной на стену и вытянув ноги, делаю сигаретную затяжку, после чего стряхиваю пепел в импровизированную пепельницу, которой служит банка из-под кофе. Балкон в моей квартире хотя и имеется, но по назначению не используется — от пола до потолка он завален коробками, которые остались ещё со времен переезда.       Двери лифта с шумом открываются, и мрачную лестничную площадку восьмого этажа освещает дорожка света. Повернув голову, я замечаю тебя — ты останавливаешься, держа в руках ключи от квартиры. Кажется, ты совсем не удивлен, увидев меня здесь, однако все равно хмуришься, подходя ко мне.       — Ну-ка вставай, — требовательно произносишь, наклоняясь ко мне, — заболеть решила?       — Отстань, — шмыгаю носом, и ты выпрямляешься, смотря на меня сверху вниз.       Мне совсем безразличен ветер, который залетает сквозь открытое окно, или холодные ступеньки, застудиться на которых можно за пару минут.       Я плачу, хотя и стараюсь не показывать этого, вытирая глаза и нос длинным рукавом домашней водолазки. Серые спортивные штаны заляпаны пеплом в нескольких местах, так что остаётся только гадать, сколько сигарет я выкурила. Ноги утопают в меховых тапочках, возвышающихся до щиколотки.       Вздохнув, ты оставляешь меня в одиночестве, направляясь в квартиру. И когда мне кажется, что ты уже не вернешься, ты приходишь с пледом и двумя подушками, которые обычно лежат на стульях. Все-таки заставляешь меня подняться, а потом усаживаешь на одну из подушек и садишься рядом сам. Я кутаюсь в плед, признавая, что замерзла, но отказываясь идти домой.       — Оказывается, это так больно, когда тебя отвергают, — глухо произношу я, и все слова тонут в мохнатом пледе, так что мне приходится повторить еще раз, подтянув колени к груди и опустив подбородок сверху.       Снова шмыгаю носом и вытираю глаза, чувствуя, как крепкая рука опускается на плечи. Ты прижимаешь меня к себе, заставляя прислониться щекой к груди.       — Он сказал мне, что я не его типаж. Не его формат. Что мы друг другу не подходим.       Я бормочу это тихо, так что тебе приходится наклониться, чтобы разобрать слова.       — Мы были вместе почти год, и сегодня он сказал мне, что я никогда ему не нравилась, представляешь?       — Это тот твой байкер, что ли?       Я киваю, хотя это выходит слишком неуклюже — моя щека все ещё на твоей груди.       — Я поменялась ради него, сменила работу, нашла себе новые увлечения, а он просто бросил меня.       Ты немного отстраняешься, садясь поудобнее, так что моя голова оказывается на твоем плече.       — Я думал вы расстались после того скандала.       — Мы… я оказалась слишком привязана к нему, так что не смогла уйти вот так сразу, — шмыгаю носом, — подумала, что надо действовать постепенно — сначала вернулась к своему естественному образу и гардеробу, и мне становилось легче, но сегодня он зашел в кофейню, и я поняла, что начну сходить с ума, если буду пересекаться с ним. А я буду. В кофейне. Так что я уволилась.       Ты отстраняешься, удивлённо смотря на меня. Правая рука все ещё лежит на моем плече, но я уже не чувствую тепла твоего тела.       — Что? Зачем? Тебе же так нравилось работать в кофейне!       — Да, но это не та работа, о которой я мечтала, — опускаю взгляд, вытаскивая руки из-под пледа, — мне пора что-то менять в жизни, ничего не клеится. Видимо, я что-то делаю не так, наверное, проблема во мне.       — Прекрати, — ты произносишь это резко, практически оборвав на полуслове, и я дергаюсь от неожиданности. — Ты красивая и прекрасная. Ты заслуживаешь рядом с собой правильного человека. Значит, пока что не время. Но он обязательно появится. И ты точно не пропустишь его.       Я закуриваю сигарету. Молчу десяток секунд, а потом усмехаюсь.       — А, может, это ты?       — Что я?       — Может, мой правильный человек — это ты?       Ты смеешься, забирая у меня из пальцев сигарету и делая затяжку. Потом смотришь на меня, слегка склонив голову.       — Может, и я.       Я принимаюсь заливисто смеяться, откинув голову назад. А когда успокаиваюсь, серьезно произношу:       — Вот уж я точно не твой типаж.       Ты приподнимаешь бровь, отдавая сигарету.       — Ты не знаешь, какой типаж мне нравится.       — Поверь, ты не захочешь, чтобы я была твоей девушкой. Со мной сложно. Я не из тех девушек, с которыми все хотят встречаться. Я занимаю многовато места, смеюсь слишком долго и громко, кричу, когда все молчат, пишу капсом, когда пьяная. Я всегда хотела быть загадочной и недоступной, красивой, как остальные, но если ты меня о чем-нибудь попросишь, я тебе все сразу и выдам, а потом буду презирать себя за это.       Мы молчим ещё пару минут, докуривая сигарету. Она тлеет также медленно, как солнце за окном опускалось за горизонт на протяжении всего времени, что я здесь просидела. Во дворе зажглись фонари.       — Все будет хорошо.       Твои слова вселяют в меня неописуемое чувство надежды, и я смотрю тебе в глаза сквозь слегка опущенные ресницы.       — Ты обязательно со всем справишься.       — Правда?       — Конечно. Но уволилась ты зря.       Я шутливо пихаю тебя в бок, улыбаясь, а потом поднимаюсь на ноги.       — Нет, я серьезно, — ты поднимаешься следом. — Ты готовила мне вкусный кофе. Как я теперь буду без кофе?       Я снова смеюсь, хватаясь за ручку двери своей квартиры.       — Так и быть, я согласна готовить тебе кофе два раза в неделю.       — За какие такие заслуги?       — Потому что ты хороший друг, — ты улыбаешься, прислонившись к поручню, — а я привыкла ценить своих друзей.