Midday vēzos [полуденное солнце]

      Всё хорошее рано или поздно заканчивается, но всегда в самый неподходящий момент. Подобная смена чёрного и белого — древний жестокий закон, который зачастую является причиной всех людских ошибок и несчастий. Вопрос о несправедливости Богов беспокоил ещё Первых людей, которым пришлось объединиться с детьми леса ради победы над общим врагом. Кто позволил иным попасть в этот мир? Неужели Боги? Тогда возникает ещё один вопрос: старые или новые? Кому были выгодны смерти честных верующих? Кому вообще выгодны смерти, кроме самого Неведомого? Все эти вопросы вынуждены оставаться без ответа, пока какой-нибудь самоуверенный септон не скажет, что Боги просветили его; будет твердить, что у каждого своя судьба и свое предназначение. И предопределение всей своей жизни, как ни странно, никого не успокаивает — только нагоняет тоску и страх перед завтрашним днем, который сулит очередную неизвестность.       Возможно, по этой причине те, у кого чуть больше власти на этой земле, так стараются ухватиться за неё как можно сильнее и самому определять судьбы тех, кто им наиболее дорог — своим детям. Одни готовы идти по головам ради спокойного будущего наследников, пусть даже оно будет омрачено кровью и множественными потерями. Другие своей целью ставят сохранение мира не только в своей семье, а для всех, кому они могут помочь. Но в конце концов, и тираны, и альтруисты хотят одного: оставить что-то после себя на этой земле, не имея сил признать, что, возможно, память о них уйдет так же быстро, как придет за их душами Неведомый. И поэтому Рейнира так держится за свое наследие; поэтому она каждому своему ребёнку уготовила то, что не даст им покинуть этот мир раньше времени. Поэтому она на самом деле намного слабее, чем может думать. Мать, чья любовь к детям безгранична, никогда не будет спокойна и неуязвима, а вместе с ней и все Королевство.       Неведомый впервые за долгое мирное время напомнил о себе.       В течение двух недель Драконьим камнем повелевал беспристрастный шторм. Рыбацкую деревеньку затопило, и бесконечные потоки дождя унесли самые ветхие домики в море; многие лодки ушли на дно, оставив их владельцев без заработка; люди, чьи дома оказались разрушены, попросили приюта в замке. К счастью, их оказалось немного, и всех смогли разместить в комнатах для прислуг. Детей, приказом Висеньи, уложили в бывших покоях её братьев, а их родителям дали по мешочку серебряников. Когда бушующий дождь прекратился, небо постепенно расчищалось от огромных чёрных туч, позволяя долгожданному весеннему солнцу осветить серый остров. Обошлось без жертв, как сказал принцессе сир Гаррольд, который с несколькими стражниками был отправлен в деревню для уточнения количества пострадавших. Тем не менее, всем больным была оказана помощь мейстера Герардиса, и всё, казалось, закончилось лучше, чем могло быть. Но ранним утром прилетели вороны.       Висенья наслаждалась завтраком в компании своего дяди. Все две недели они виделись только за ужинами, где обменивались новостями о последствиях шторма. Они не имели возможности обсудить произошедшее в библиотеке — у принцессы хватало времени только на рассказы, как она днями занимала крестьянских детей чтением сказок и забавлялась вместе с ними со старыми игрушками своих братьев; Эймонд же в это время со стражей патрулировал улочки деревни и берега острова, помогая тем, кто по своей глупости решил выйти из дома. Справедливости ради, если бы он этого не делал, количество жертв точно было бы около десяти. Старики, женщины, хмельные мужи не могли сопротивляться ужасным порывам ветра и падали в грязные лужи, подворачивая лодыжки, а кто-то чуть не разбил голову о каменные ступени таверны.       — Никогда не была так рада лучам солнца. — улыбнулась Висенья, смотря в широкое окно обеденного чертога и подцепляя пальчиками ягодку.       Эймонд согласно промычал и вторил взору племянницы. Утро было ярким и свежим, солнце наполняло своими лучами всю комнату. Отвыкшие от света глаза немного слепило, но принц не мог не разделять наслаждения Висеньи.       — Милорд, миледи, письма из Королевской Гавани и Дрифтмарка. — Сир Гаррольд, звеня доспехами и мечом в ножнах, спокойно вошёл в чертог и передал Таргариенам по письму.       — Благодарю. — Висенья улыбнулась, но, переведя взгляд на сверток в руках Эймонда, сразу напряглась, показывая складку между бровями. На нем была печать Веларионов.       Девушка глубоко вдохнула и развернула свое. Оно было меньше, чем у дяди, и написано было всего два предложения.

«Лорд Корлис Веларион скончался. Как можно скорее прилетайте на Дрифтмарк».

      Написала матушка, Висенья узнает это даже без печати и подписи.       Вдруг что-то до ужаса тяжёлое упало на плечи Висеньи. Она рвано выдохнула и сжала небольшой пергамент в руке, поднимая голову вверх. Всё тело вмиг отяжелело, размякло, губы предательски задрожали, заставляя сжать их ещё сильнее. На пушистых ресницах появились мелкие капли, которые смахивались всё быстрее и быстрее. Сердце пропустило пару больных ударов, сжимая лёгкие и выбивая из них оставшийся воздух. Не хотелось кричать, навзрыд реветь или просить поддержки — хотелось упасть на холодный чёрный камень и спрятаться от всего этого нахлынувшего на тело и разум груза. Но безмолвный крик зародился где-то внутри, который разрывал сердце на части. Чувство, подобное глухой тьме, которое медленно и неотвратимо поглощало свет, оставляло за собой лишь холодную пустоту. Висенья знала, что этот момент скоро наступит, все знали, но, как и с Люком, она предпочитала не задумываться. Разумеется, Висенья любила своего дедушку. То недолгое время, когда она в детстве гостила у Корлиса и Рейнис, она всегда вспоминала с теплотой. Но теперь эти мгновения стали словно тенью, присутствующей на границе сознания. Образ, когда-то суровый и живой, теперь окрашен горечью утраты, как полустёртые старые записи, которые невозможно восстановить. Но то, что вызвало нескончаемый отвратительный гул в душе, это воспоминание о последней встрече, которая была более шести лет назад, ещё до коронации Рейниры. Висенья на секунду прикрыла глаза и опустила голову, смахивая упавшие на лицо пряди.       — Что случилось? — с опаской вдруг спросил Эймонд, все еще не разворачивая своего письма.       — Дедушка скончался, — тихо произнесла Висенья и сглотнула подступивший к горлу ком. — Матушка просит как можно скорее прилететь на Дрифтмарк. Полагаю, похороны будут уже завтра. — Девушка встала со стула и устало протерла переносицу, чувствуя, как нос защипало от скорых слез. Произносить такое самой намного сложнее, чем читать. — А что в Вашем письме? Оно от Веларионов. — Она кивнула на сверток в руках дяди.       — Полагаю, то же, что написала тебе Рейнира. — Эймонд подошел к племяннице и, сжимая губы, посмотрел ей в глаза. Сам он не выглядел опечаленным, но состояние девушки неожиданно для него самого заставило мысленно сожалеть.       — Нам следует поторопиться. — Она отвела блестящие от слез глаза и быстрой поступью помчалась вдоль коридора к своим покоям.       Эймонд еще с минуту задумчиво оглядывал бумагу в руках. В это время он прокручивал в голове то, о чем задумывался бесчисленное количество раз. После смерти Корлиса Люк станет Лордом Приливов, при этом не зная ничего о корабельном деле, о море и самом простом — управлении замком и людьми. И руководить за его спиной будет, разумеется, Рейнис, пока милая Рейна будет рожать наследников один за другим. Он вновь окажется под опекой женщины сильнее него самого, меняя одну юбку на другую. В понимании Эймонда, из такого никчёмного принца не может вырасти достойный приемник великого Морского змея. Но Рейнира захотела — значит, все будут кланяться в ноги Люцерису и услужливо называть «Лордом», хотя каждый будет понимать, что он был, есть и будет всего лишь глупым мальчиком, чью самоуверенность подпитывают признанием его фамилии и наследия.       Но Эймонд… Эймонд умен, отважен, уже побывал на войне, победа в которой была его заслугой. Рейнира, может, и глупа, когда настойчиво не замечает убогости своих старших сыновей, но мудра и прозорлива, если дело касается всего остального. Она долго думала о передаче Драконьего камня — несомненно, и выбор она сделала правильный. Но не сильно Эймонд нуждался в этом замке: холодном, мрачном, заливаемом бесконечными дождями штормов. Солнечное Копье по всем этим параметрам выигрывало, и он мог и хотел остаться там навсегда с братом; стать телохранителем принцессы Линны, которая с первой встречи была добра к нему; возможно, найти красивую дорнийку и разбавить свою кровь дракона с кровью ройнаров. Но каждый из этих плюсов он может парировать сам, даже сильно не задумываясь: ни Солнечное Копье, ни хорошая должность, ни, тем более, красивая дорнийка не исполнят его детскую мечту о валирийской деве и жизни, достойной мастерского воина. А с валирийской девой идёт семейный замок, словно приданное, что совсем неудивительно — полностью соответствует принцессе, которую выдают замуж. Она изящная, красивая, с виду кроткая, но с душой самого настоящего дракона; в идеальном равновесии сочетает в себе кровь повелителей неба и моря. Но какой же тогда должен быть выкуп? Рейнира может потребовать второй глаз за то, что отдаёт драконий замок и драконью принцессу Эймонду, и будет справедлива.       Принц отвлекся от самого важного. Полагать, что в письме, он мог сколько угодно, но удостовериться необходимо. Мужчина развернул пергамент, который был больше того, что предназначался племяннице. И это, и печать Веларионов совершенно не выглядели как что-то обыденное для Эймонда. Чем таким он обязан Рейнис, что она подписала свое письмо «лично для принца Эймонда»?

«Надеюсь, принц Эймонд, это попадёт лично Вам в руки и никто его не прочтёт. Я располагаю новостью о том, что Вы с моей сестрой отправились на Драконий камень, и, пользуясь возможностью скрыть свое письмо от посторонних родичей, могу рассказать то, что давно хотела. Мой будущий муж — Люцерис Веларион был близок с Вашей невестой. Настолько, что ночь перед его отправкой на Дрифтмарк он провел с ней. Не смею утверждать о том, что происходило за закрытой дверью, но, как и Вы, могу предполагать разные варианты. Сейчас же он отвергает и избегает меня, возможно, потому что эта разлука далась ему нелегко. Всё это не может меня не волновать, и я считаю, что имею право поделиться своими переживаниями с Вами. Королева в тот день не позволила Висенье проводить Люцериса, а я, в свою очередь, не жалую ее на своей скорой свадьбе. Но я, несомненно, не смогу помешать её присутствию на похоронах нашего общего дедушки. Ответа от Вас я не жду, лишь понимания, как матери будущих детей Люцериса, который имел что-то большее, чем просто родственные чувства с Висеньей.».

      Эймонд замер с письмом в руках. Он не сразу понял, что прочитал. Первое мгновение было похоже на странную, почти нереальную паузу, как будто мир застыл, замер на грани чего-то необъяснимого. Он слышал свое дыхание, видел прежние стены Драконьего камня, но смысл ускользал, не желая вписываться в удобную ему картину жизни. А потом всё рухнуло — внезапно, оглушительно. Боль от предательства пронзила его, как острое лезвие, и оставила внутри пустоту, которой невозможно было дать имя. Вдруг каждое из немногих воспоминаний с Висеньей обжигало душу противной горечью, усиливая холод внутри. Когда реальность постепенно начала проникать в сознание, злость окутала его, словно горячий пар. Он не видел Люка, не слышал ничего о нем уже более пяти лет. Забыть не смог, но оставить в прошлом вместе с детской обидой все же получилось, как вдруг вся горячность, ненависть начинают, словно кровь, просачиваться из вновь открытой раны. Письмо стало ржавым тупым лезвием, которое мучительно медленно прошлось по тонкой коже, где зажил мерзкий шрам. Словно он вновь одиннадцатилетний мальчик, который то и дело проверяет наличие только стянувшегося увечья на лице. Но оно с ним навсегда, как, оказывается, и Люцерис, который в ту ночь впечатал в Эймонда частичку себя так, что он никогда его не забудет. Он лишил его глаза, спокойного сна и надежд на то, что его тоже кто-то признает привлекательным и достойным. А сейчас он вновь хочет отобрать то, что по праву принадлежит Эймонду; то, что заставляет его гореть изнутри и все чаще желать ее внимания. Но Висенья позволила Люку, что совсем не делает ее лучше вора-бастарда. Что бы он ни думал, как бы ни пытался остатками былой проникновенности к племяннице вновь ей поверить, всё возвращалось к одному — к чувству его собственной уязвимости. Его обманули, предали, и вот вся скопившаяся озлобленность, подавленный гнев, ненависть ко всем и вся прорвалась через плотину самообладания, оставляя единственное желание — увидеть глаза девушки, что так сладко врала ему, врала своей семье.       Принц приказал запереть все выходы из замка и никого не выпускать. На вопрос «Что произошло?» он промолчал и сразу отправился в покои племянницы. Дверь в комнату он чуть не вырвал с петель, когда толкнул ногой, дерево дало трещину, и она же расползлась выше, когда её с оглушающим ударом закрыли. Девушка до этого стояла возле зеркала, застёгивая серебряные заклёпки на коже драконьего костюма. Висенья вздрогнула и обернулась, когда услышала два громких удара, и увидела Эймонда. Старого Эймонда. Разъярённого, беспощадного, в глазах которого читался гнев и жажда отомстить.       — Дядя?       — Ты никуда не полетишь. — прорычал он, за два шага оказавшись рядом с племянницей. Его рука стремительно схватила её запястье, пальцы болезненно сжались на нежной коже. Принцесса лишь нахмурилась, стиснув губы, но, несмотря на резкую боль, даже не дрогнула.       — Нет, полечу. И Вы полетите со мной. — Висенья была настойчива и лишь немного испугана. Она попыталась вырвать руку, но его хватка только усилилась. Ещё одно движение — и второе запястье оказалось в его власти, словно она была куклой, пленённой его силой.       — Ты не выйдешь из этой комнаты, пока я не узнаю, как Люцерис Стронг тебя поимел перед своим отбытием, — прошипел он сквозь зубы, грубо поворачивая её и заламывая руки за спину. — Развлекалась с бастардом, а потом строила из себя невинную?       Дыхание Висеньи участилось. На лице отразилось что-то между яростью и ужасом.       — Кто распространяет эту чушь? Отпустите меня! — воскликнула она, начиная отчаянно вырываться, тело билось о его железные объятия, но было бесполезно. Мышцы его рук сводили предплечья до боли, накрест, словно сковывая её волю.       — Твоя сестра, которая видела всё своими глазами, — усмехнулся Эймонд, протаскивая её через комнату. Одним рывком бросил на кровать, теперь его фигура возвышалась над Висеньей тенью. Мужчина дышал тяжело, грудь вздымалась, взгляд горел безумным огнём. Она вскочила, подтянув колени к груди, и попятилась к холодной стене, пытаясь спрятаться, вжаться в камень, словно он мог дать ей защиту. Слёзы, тихие и незаметные, покатились по щекам девушки. Руки, на которых уже проступали следы его грубости, судорожно сжимали подол плаща, ногти царапали ткань, будто пытаясь найти выход из этой безысходности.       — Она соврала! Прошу, поверьте. Между мной и Люком ничего не было! — голос был слабым, но в нём звенела мольба.       — Рассказывай, как всё было. Или мне самому проверить? — Эймонд словно выносил зловещий приговор. Он схватил племянницу за щиколотку и дёрнул, заставляя тело рухнуть на кровать. Она вновь начала дёргаться; его пальцы дрожали от гнева, расстёгивая плащ, медленно спускаясь к поясу её брюк.       — Прошу… Поверьте… — прерываясь на жалкие всхлипы, пропищала Висенья, сводя колени вместе. — Я чиста, меня никто не касался. Люк — мой брат!       — С каких пор кровные узы стали препятствием в нашей семье? — прошипел Эймонд, рывком распахнув её плащ. Его одинокий глаз пылал неукротимой жаждой контроля и власти. Он медленно выпрямился, глядя на неё сверху вниз, как на свою жертву, беспомощную и сломанную.       — Я должна в последний раз увидеть дедушку! Вы не имеете права запрещать мне! — её голос дрожал, но в нём всё ещё была искорка сопротивления.       — На правах твоего будущего мужа — имею. Там будет Люцерис, — холодно отрезал он, хищником наклоняясь к ней. Рукой обхватил горло, поднимая её лицо ближе к своему. — Ты его больше никогда не увидишь.       — Нет, прошу! Спросите у него сами, да у кого угодно! Все подтвердят, что это ложь. — Висенья задыхалась от его хватки, глаза блестели искорками испуга.       Слёзы текли непрерывным потоком, впитываясь в серебристые волосы. Мужская рука сжималась всё сильнее, её дыхание прерывалось отчаянными всхлипами, как жалкий зов о помощи. Эймонд смотрел на её страдания с жуткой смесью ярости и жажды покарать за ложь и предательство. Этот момент стал кульминацией мести, воплощением неистового, безумного желания сломить её.       — Спросить у твоей матери, которая запретила тебе его провожать? В тот день ты возвращалась на Вермиторе с Дрифтмарка, надо было позволить Вхагар сжечь тебя и твою ящерицу. — его слова капали ядом, одинокое лицо было искажено презрением и жестокостью. Эймонд смотрел на племянницу, как на добычу, которая уже не способна бороться.       — Прошу… — голос Висеньи почти исчез, дыхание хрипело, вырываясь из пересохшего горла.       Эймонд холодно выдохнул, отстраняясь от неё, словно она была грязным предметом, к которому больше не хотелось прикасаться.       — Септа проверит достоверность твоих слов при моём присутствии, — прорычал он, голос был полон безразличного гнева. — Чтобы ты не смогла обвести её вокруг пальца, как делала это со мной и своей семьёй. Если слова Рейны подтвердятся, я не желаю более касаться и видеть твоего тела. А вечером найду служанку покрасивее и возьму её в жены, и тогда из-за твоей лжи один из пунктов договора станет недействительным. Кто знает, что за этим последует? — Голос Эймонда наполнился жестоким оттенком, и он, сделав шаг назад, смерил Висенью презрительным взглядом. — Что скажет твоя дорогая матушка, когда узнает, как ты сорвала ей все планы на мирное будущее? — Он резко отбросил податливое тело на кровать, словно уже перестал считать девушку чем-то значимым. Рывком развернувшись, он направился к выходу, шаги были быстрыми: он торопился покинуть спальню, насыщенную атмосферой подавляющей ярости.       — Я не желаю, чтобы меня касалась старая женщина, — тихо прошептала Висенья, пытаясь восстановить дыхание. Её пальцы осторожно скользили по горлу, где кожа болела от его недавней хватки. Она говорила едва слышно, но каждый звук был полон отчаяния.       Эймонд остановился на пороге, задержавшись на мгновение. Его глаза сузились, и на лице появилось что-то близкое к насмешке.       — Я тоже когда-то не желал, — отозвался он с холодной горечью. — Удивительно, но наши родственники совсем не милостивы к нашим чувствам.       Эймонд обернулся в последний раз, словно желая запечатлеть в своей памяти образ племянницы, которая сейчас казалась особенно несчастной. Она свернулась клубком на кровати, вся её фигура дрожала от беззвучных всхлипов. Единственный глаз наблюдал за ней с мрачной сосредоточенностью, будто в нём боролись остатки жалости и холодного превосходства. Затем он развернулся и вышел, оставив Висенью в тишине, наполненной её приглушенными рыданиями.

***

      Эймонд отсутствовал долго. Настолько, что Висенья, постепенно приходя в себя после его жестокости, начала думать, что он, возможно, уже улетел на Вхагар, смягчившись к её страданиям. Она решила попытаться выбраться из комнаты, но путь ей преградил крупный незнакомый стражник. Его хмурый взгляд и решительное покачивание головой не оставили места для сомнений, и без слов и объяснений он резким движением захлопнул дверь перед её лицом. Глухой стук эхом отозвался в душе, и слёзы, словно поток дождя, начали безжалостно литься на тёмный камень родного замка. Боль, причинённая когда-то учтивым дядей, поглотила её тело и душу, сжимая сердце так, что дышать с каждой секундой становилось всё труднее. Синяки на кистях и шее от мужских пальцев ныли и саднили, не позволяя забыть тот ужас и страх, который вызывал в ней Эймонд. Выстроенная картина доблестного принца рушилась мириадой осколков, они же впивались в потрясенное сознание и разрезали надежды на счастливое будущее на мелкие кусочки.       Собравшись с силами, Висенья, прижимая руки к груди, внутри которой разгорался всё более невыносимый жар и боль, устало направилась к кровати. Колени вдруг неприятно свело, и от них мелкие судороги распространились по всему телу. Сидя на кровати, она не могла прекратить дрожать; ноги и пальцы тряслись от страха и отчаяния. Мысли в голове заполнили её сознание, превращаясь в неукротимый поток тревог и сожалений. Висенья думала о предательстве сестры, которая всегда была одной из самых нежных и добрых девушек, которых она знала, и о жуткой запальчивости Эймонда, которая, как оказалось, никуда не исчезла, а только тщательно скрывалась за маской благородности. Мысли о Люцерисе, который, вероятно, сейчас всматривается в небо, надеясь различить в облаках бронзовое тело Вермитора, мучили её, добавляя ещё больше боли к и без того израненной душе.       Мрачную тишину комнаты, которая вдруг превратилась в клетку для бедной пташки, нарушил скрип двери. Внутрь вошла старая горбатая старуха в длинных серых одеяниях, за ней последовал Эймонд, спокойный и невозмутимый. Его лицо не выражало ни малейшего признака смягчения или сомнения.       — Молчи, пока меня не уверят в твоей невинности. Или наоборот. — В его глазах больше не читался тот первобытный гнев, с которым он смотрел на племянницу. Внешне он был спокоен, но хладнокровен сильнее обычного. За это время злость сменилась чем-то гораздо более страшным. Пустота. Она заполнила каждую клетку его сознания, будто тёмная вода медленно поднималась, заглушая любые звуки, любые эмоции.       — Ложись, дитя, — глухо произнесла старуха, подходя ближе к кровати.       Висенья вновь с абсолютным страхом взглянула на Эймонда.       «Он не посмеет…» — пыталась убедить себя принцесса.       Дядя считал в блестящих красных глазах девушки то, чем была вызвана её новая волна испуга. Она не боялась септы и того, что она с ней сделает, она боялась его. И в этот миг сомнение легким дымом почувствовалось на задворках сознания. Он глубоко вздохнул и повернулся к двери, скрещивая руки за спиной.       Следом он услышал шорох кожаной ткани, вероятно, её брюк. Тихий всхлип, скрип кровати, звук тяжелой поступи септы. Старуха что-то шептала принцессе, но та молчала, как и было велено. Принцесса рвано глубоко вздохнула и тихо болезненно промычала. Задержала дыхание. Снова скрип кровати, ещё один сдавленный писк и следом шумный выдох, наполненный мучительной болью.       — Принцесса чиста и нетронута, Ваше величество, — вновь прохрипела старуха, но уходить не собиралась.       Эймонд сглотнул ком в горле и прикусил щеку, сжимая за спиной руки в кулаках. Сзади вновь зашуршала ткань кожаных брюк, вновь скрип кровати и частые тихие всхлипы. Он не обернулся и молча вышел, оставив Висенью с её страхом и горем.       Когда он ушёл, септа села на край кровати, осматривая девушку, которая свернулась клубком, подрагивая от слёз и судорог.       — Почему принц Эймонд подумал, что Вы потеряли свою невинность, принцесса? — спросила старуха, её голос был мягким, но в нём проскальзывал скрытый интерес.       — Сестра меня оклеветала, — шёпотом ответила Висенья, вытирая слёзы рукавом.       — Это сделал принц? — она морщинистым пальцем указала на шею девушки, где виднелись три ещё бледно-алые полосы.       Принцесса кротко кивнула, притянув ноги к себе и обхватывая живот руками.       — Я принесу мазь, Ваше величество, — сказала септа, кряхтя и опираясь на деревянный бортик кровати. Она медленно встала и направилась к выходу.       — Не утруждайтесь, я спрошу у своей служанки, — ответила принцесса, её голос был полон усталости и печали.       — У служанок такой нет, — на удивление дружелюбно произнесла септа и исчезла за дверью, оставляя Висенью в тишине и её собственных мучительных мыслях.

***

      Эймонд оказался жертвой собственной игры. Битва, из которой он думал выйти победителем, развернулась против него, оставив глубочайшую боль от удара по его самолюбию. Он сорвался, позволил гнили в своей душе выйти наружу, чтобы в итоге так позорно остаться ни с чем. Многолетние тренировки и самодисциплина, которые он культивировал на тренировочном поле и в библиотеке, не помогли ему удержать себя в момент, когда это было наиболее важно. Проиграл. Но что, если наоборот? Что, если то чувство облегчения, которое скрывается за горечью и гневом, подсказывает ему, что всё это на самом деле его несчастная победа? Прочитав письмо, он всеми силами надеялся, что его обманули, но понял только сейчас, что Рейна обвела его вокруг пальца, манипулируя честолюбивым принцем. Для чего? Чтобы он, поддавшись своей тревоге, извел бедную Висенью? Но ей удалось вызвать именно те чувства, которые затмят сознание своим мраком и бушующим огнём. Настоящий волк, совсем не дракон, в шкуре овцы был так близко, скрытый в тенях своих родственников так тщательно, что ни прозорливая Рейнира, ни сам Эймонд не смогли его обнаружить. Она переняла от Порочного принца самое разрушительное — зависть, способную уничтожить будущее целого дома.       Но Эймонд не собирался так быстро отрекаться от своих слов. Битва проиграна, но война не закончена. В конце концов, соитие — не единственное, чем можно заниматься за закрытой дверью. Он должен услышать ответ Люцериса, и если тот соврет, то его искренняя натура точно подаст знак.       Принц вылетел из замка и запрыгнул на лошадь, позвав с собой какого-то стражника. Как всегда, самое необходимое было при нем — меч в ножнах. Вряд ли он понадобится на похоронах, но жизнь научила его думать наперёд. Галопом лошади помчались к холму возле берегов, где сейчас отдыхала Вхагар, наслаждаясь лучами солнца. Оно по-прежнему не грело, но теплолюбивым драконам милее яркий тёплый свет, нежели промозглая тьма. Стражник рядом шумно гремел своими доспехами, которые издавали противный лязг. Они обогнули пару холмов поменьше и спешились: стражник подальше, а Эймонд около огромной зеленой туши. Он осторожно, как привык, сократил расстояние и похлопал дракониху по шее, не пугаясь глухого рокота, когда два огромных желтых глаза резко раскрылись. Она всё поняла и встряхнула головой, поднимаясь на гигантских лапах. Эймонд ещё раз провел рукой по шее и направился обратно, чтобы подвести лошадь к стражнику в белом плаще.       — Я покину остров на пару дней. Проследите, чтобы принцесса не сбежала из замка. Даже если будет слёзно умолять, — наказал принц, передавая поводья в руки мужчины.       — Если королева прознает — не сносить мне головы, — недоверчиво ответил стражник, привязывая кожаный кнут к своему седлу.       — Вы будете под моей защитой, но если Висенья ускользнет, то я лично исполню приказ королевы. — Принц похлопал лошадь по боку и ушёл к своему дракону, пока за спиной мерно постукивали копыта о голую землю.       Осторожно он забрался по крылу на гигантскую спину и пристегнул удерживающие ремни к седлу. Вынул перчатки из-за пояса, крепко схватился за широкие поводья и валирийским приказом заставил Вхагар медленно подняться в небо.       Путь до Дрифтмарка был недолгим, но даже за это время в голове успели пронестись тысячи мыслей — от удручающих до обнадеживающих. Выше облаков лететь он не хотел, тем более их было не так много. Шторм унёсся куда-то на юго-восток, оставив за собой долгожданное чистое небо. Солнце на высоте слепило ещё сильнее, заставляя щурить глаз, которым он рассматривал отдаляющийся остров, гладь спокойного моря и редкие судна. Ближе к Дрифтмарку кораблей с синими парусами становилось всё больше: какие-то уходили, какие-то приходили в прибрежный порт близрасположенного города. Спустившись ниже, он различал поднятые головы и руки, указывающие на настолько огромное тело дракона, что его тень покрывала целые улицы. Замок был подальше, и с громким ударом лап Вхагар приземлилась на невысокий травяной холм. За другим — повыше — послышался рокот и рёв не менее двух сородичей, и старушка им вторила, но совсем невозмутимо. С её крыла Эймонд спрыгнул наземь.       — Aōle lykemās. Ao gīmigon bisa dīnagon. — мужчина заткнул перчатки за пояс и провел рукой по огромной чешуйчатой щеке. После этого сошёл на протоптанную тропинку и направился к каменной арке замка.       Всюду было полно стражи, вероятно, кто-то прибыл с Рейнирой. Все ему поклонились, но от предложения одного «известить королеву» он отказался. Никто его здесь действительно не ждёт, так что пусть лучше он увидит на их лицах гримасу удивления, чем разочарования. Коридоры замка были чем-то похожи на коридоры Драконьего камня — такие же тёмные, освещаемые только огоньками свечей. С детства он помнит их, как и то, где, возможно, сейчас все его родственники. Пройдя пару церемониальных залов, Эймонд вышел к широкому холлу, который вёл к просторной каменной террасе. Голосов и звуков частой ходьбы оттуда не было слышно, значит, ещё не похоронили. Подойдя к раскрытым дверям, он обнаружил лишь две фигуры, склонившиеся над парапетом террасы. Племянники. Старший услышал тихое приближение и обернулся, совершенно ошарашенно оглядывая стан дяди, которого не видел почти шесть лет.       — Эймонд, — Джейс первым нарушил тишину, вежливо кивнув. Люк, немного отставая, последовал за братом, напряжённо всматриваясь в дядю.       — Где Висенья? — спросил он, немного склонив голову.       — Она болеет и очень сожалеет, что не смогла прилететь, — проговорил Эймонд, приближаясь к ним и вставая у парапета слева, оставив между собой и Люком разумное расстояние.       — А на корабле? — Джейс выглянул из-за макушки брата, который заметно подрос за это время.       — Вряд ли в ее состоянии она выдержала бы плаванье без последствий.       — С ней что-то серьёзное? — очень взволновано спросил Люк, нахмурив густые тёмные брови. Пальцами он сжал холодный камень, неприятно проходясь ногтями по нему.       — Нет. Она просто не привыкла к переменчивой погоде на море, — спокойно ответил Эймонд. Ложь во благо. Во благо Эймонда. — Горячка её не сломит.       — Надо её навестить, — вздохнул Джейс, взгляд его устремился в сторону, вдоль пустынного берега.       — Кто прибыл с королевой?       — Деймон, Джоффри, Визерис, дядя Эйгон, Алисента с внуками и Дейрон, — Люк заметил немой вопрос в глазу Эймонда и очень проницательно его считал. — Хелейна недавно отправилась в Старомест, чтобы проводить Джейхейриса и нашего брата.       Эймонд молча отвернулся к морю и тоже склонился, укладывая предплечья на парапет. Он знал, что долго её не увидит, но душа каждого человека привыкла надеяться на лучшее, потакая своим желаниям. Племянник рядом снова повторил за братом и шумно вздохнул, лениво наклоняя голову от Эймонда. И сейчас, в тишине, но совсем не приятной, Таргариен мог снова вернуться к своим мыслям. Он не видел племянников шесть лет, и хотел бы ещё дольше, но судьба, как всегда, совершенно не расположена к его желаниям. Люк вырос, даже обогнал брата на несколько дюймов. Копна темно-коричневых волос по-прежнему вьется в беспорядке. На нем был темно-синий подпоясанный камзол с бархатной отделкой. В прошлую их встречу он мог подумать, что Стронг выглядел бы совсем нелепо в таком наряде, но сейчас, превозмогая свое отношение к нему, Эймонд может назвать его статным. Но семнадцатилетний мальчишка не сможет стать достойным предыдущего Лорда, пусть даже он облачится в доспехи Веларионов, нацепит золотую брошь в виде морского конька и будет ходить в море под синими парусами. И тем более не будет достойным Висеньи, чью красоту Эймонд когда-то сравнил с божественной.       Джейс остался прежним — высокомерным, но верным своим принципам. В его глазах Эймонд видел что-то неизменное, но это не успокаивало. Племянник как всегда в черно-красном костюме, с мечом в старых ножнах. Лишь на толику стал крупнее в плечах и спине, до которой доходили волнистые тёмные волосы.       Благодаря вновь вернувшейся к Эймонду выдержке, он смог скрыть свой оставшийся гнев и решил сразу не налетать на Люцериса с расспросами и холодным лезвием у его горла. Но чем дольше он ждал, тем сильнее это желание впивалось в сознание.       — Мне поведали, что две недели назад королева запретила Висенье провожать тебя на Дрифтмарк. Почему? — совершенно обыденно спросил Эймонд, будто интересовался погодой, однако Люк уловил скрытую враждебность в голосе дяди.       — Кто поведал? — Люк слегка занервничал, конечно, беспокоясь о своей сестре, которая всё это время была рядом с ним. Краем глаза он заметил, как Джейс резко повернул голову в их сторону и опустил руку.       — Правду за правду, — спокойно сказал Эймонд.       — Матушка боялась, что Висенья будет слишком расстроена, — коротко ответил Люк, надеясь, что этого объяснения будет достаточно.       — Тем не менее, она ослушалась. Что могло заставить её нарушить запрет? — Эймонд усиливал давление, пристально глядя на племянника.       — Она всегда поступала по-своему, с детства была упряма. — Джейс пожал плечами, пытаясь разбавить нависшее напряжение, все еще держа руку на поясе.       — Не стоит прикрывать истинную причину её поступка юной дерзостью. В каких вы отношениях, Люцерис? — Эймонд всем телом развернулся к племяннику, замечая краем глаза опущенную руку Джекейриса. Вторить ему он не стал: в данном случае бой уместен только тогда, когда племянник продолжит самоуверенно увиливать от ответа.       Люцерис глубоко вздохнул и сжал губы, поворачиваясь к брату. Кротким кивком в сторону он дал понять, что ничего плохого не случится, если тот оставит их наедине. С опаской осмотрев родственников, Джейс кивнул и ушёл с террасы.       — В Красном замке до меня никому не было дела, а Висенья, наоборот, страдала от излишних поучений и уроков с септой. Так и сблизились. В нашем общении не было ничего порочащего честь — ее и мою. — Веларион говорил спокойно, по крайней мере, очень старался, но тревога уже сквозила в его голосе. Мысли о том, что, возможно, Висенья не прилетела из-за других обстоятельств, начали все больше заполнять разум.       — Почему я должен верить твоим словам, а не тому, что узнал первее?       — Потому что это истина. Не представляю, чего добивался человек, который рассказал об обратном, но он всего лишь воспользовался Вашим отсутствием. Были бы Вы в столице, увидели бы своими глазами, что наши отношения лишь по-родственному крепкие. — В голосе Люка были слышны нотки скорби.       — Был бы я в столице, ваши кровные отношения не стали бы причиной подобных слухов. — Эймонд выпрямился и сложил руки за спиной, оглядывая темную макушку, которая теперь была на уровне его груди.       — Она моя сестра. И люблю я её как свою полнокровную сестру, — Люк напрягся и серьёзно свел брови. Он развернулся к дяде и тоже выпрямился, держа одну руку на ограде. Теперь они были практически одного роста. — Как Вы принцессу Хелейну. Разве что… Я её не целовал, — Эймонда передернуло. Стронг совсем непредусмотрительно решил перейти в наступление, когда мужчина изо всех сил сдерживался, чтобы не омрачить и без того скорбный день. — Висенья рассказала. Но кроме меня больше никто не знает.       — И ты подумал, что можешь претендовать на ее расположение? Едва ли ночами, что вы проводили вместе, ты, робкий мальчишка, смел думать о её губах. Но она беспечна и своенравна, так что я спрошу прямо: как много распутного внимания она позволяла тебе и себе? — Эймонд говорил достаточно быстро, но чётко. Опасная озлобленность начала проглядываться в его глазу, и лишь какая-то нить сдержанности не позволяла вынуть меч и указать на порочность их матери, отрезав локон тёмных волос.       — Моя сестра всегда невинна в своих мыслях и побуждениях. Ночами мы читали книги и просто разговаривали. Единожды она, после долгих слез, уснула у меня на руках. В тот момент ей нужна была поддержка, — совершенно искренне ответил Люк, замечая нарастающий гнев в глазу дяди и то, как он потянулся к эфесу меча в ножнах.       — Она могла получить поддержку от своей матери.       — Но причиной её слёз было решение королевы. Я не только её брат, но и близкий друг.       — Тогда запомни на всю жизнь то время, проведённое с ней, — Эймонд сделал шаг к Люцерису и схватил его за грудки, дёргая на себя. Веларион сурово посмотрел на дядю и сжал обеими руками его запястья. — Ты ведь мог просто выплатить свой долг, но вместо этого теперь вряд ли увидишь свою сестру.       — Что Вы сделали с ней? — озабоченно спросил Люк, напористее сжимая запястья.       — Она в порядке. Но я будущий муж Висеньи и не желаю участия в её жизни человека, который своими чувствами к ней предаёт свою невесту, — Эймонд приподнял уголки губ в устрашающем оскале. — Рейна тебя любит. Настолько, что готова уличить свою сестру в бесчестии. — Мужчина резко отпустил ворот синего камзола и вырвал руки из хватки племянника.       — Рейна? — сокрушенно спросил Люк, теряя весь свой напор в удивлении. — Она Вам написала?       — Вероятно, она обижена отрешённостью своего жениха и решила, что Висенья тому причина. Однако так и есть, — Эймонд вынул из кармана сложенный пергамент и передал парню. — Решай сам, как поступить. Но советую свои чувства обратить к невесте, иначе она может раскрыть подноготную, что уничтожит и Веларионов, и Таргариенов. — Он хладнокровно наблюдал за тем, как Люк с опаской разворачивает письмо. Эмоции на его лице быстро сменились на страх и ужасное разочарование.       — Вы не позволили Висенье прилететь! — сделав ударение на первое слово, Люк вскинул голову и разгневанно посмотрел на дядю. Тот ни капли не сожалел, кажется, даже выглядел более-менее довольным. — Ваша ревность не может препятствовать её присутствию на похоронах Корлиса!       — Верно. Причина в ревности Рейны. Если бы я позволил, её обида на вас обоих точно бы превратила похороны в что-то более ужасное, — Эймонд шумно выдохнул и вновь скрестил руки за спиной. — Рейна позволила себе так оклеветать сестру перед будущим мужем, опал которого известен всей семье, на что ещё она способна? — сам того не замечая, он признал неукротимую вспыльчивость своего характера перед главным соперником. Но отрекаться уже было поздно. Пусть это будет тщательно скрытым искуплением за то, что он сделал с Висеньей, не поверив ей.       — Ты сорвался на ней? Наказал ни за что? Ты говорил, что она в порядке! — Люк в гневе забыл все формальности. Резко приблизился к Эймонду и занёс руку, сжимая пальцы в кулаке, но дядя быстро её перехватил, уворачиваясь от удара.       — Я не желаю драться с тобой сейчас, хотя возможность обагрить свой меч очень прельстит. — Мужчина откинул руку племянника, отталкивая от себя.       — Что ты с ней сделал? — Пылающий огонь заполонил темно-ореховые глаза, вместе с этим напрягая всё тело так, что жилки на шее и висках оттенялись под светом солнца в зените.       — Удостоверился в её верности, — Люк до боли распахнул веки, пытаясь понять весь ужас сказанных дядей слов. — Не сам. Септы этому обучены. — Но Эймонда даже слегка веселила мысль о том, как кровь Стронга сейчас кипит от исступления и желания ввязаться в заведомо проигранный бой.       — Я бы никогда с ней так не поступил!       — Охотно верю, племянник. — На удивление, это было сказано без колкого сарказма. Эймонд развернулся и бесшумно покинул террасу, услышав за спиной звонкий шлепок ладонью по светлому твёрдому камню парапета.