Midday vēzos [полуденное солнце]

      Минуло три месяца. Война эта была не столь кровавая, сколько долгая и нудная. Наёмники Трёх Сестёр хоть и были достаточно быстро разгромлены в своей блокаде, но острова они держали крепко и подло. Флот не мог подплыть близко, поскольку прибрежные места чуть ли не на милю были закиданы песком, мелкими камнями и острыми валунами, которые создавали мелководье, а подплывавших на шлюпках быстро расстреливали самые лучшие лучники из Лисса и Тироша. Днём они прятались в пещерах и закапывались под обломки старых кораблей, острова становились чуть ли не девственно пустыми, а ночью, не зажигая ни одного факела, в тёмных одеждах ждали появления драконов. В час волка подплывали союзные корабли из близрасположенного Тироша, не давая наёмникам сгинуть с жажды и голода. Скорпионы были цвета тёмного дуба, наконечники натирали сажей, чтобы они не блестели под светом главенствующей в небе луны. Даже погода была благосклонна к бастардам Сестёр: долгое время над ступенями были огромные тучи и грозы.       Когда все же случалось так, что войско смогло ступить на землю, битвы побеждались, синеволосые головы пачкали островные пески кровью, и, казалось, Деймон был на шаг ближе к победе. Но следующей ночью корабли привозили новых людей, иногда количеством превышая убитых.       Деймон всё время проводил в королевских каютах, обсуждая каждый раз новый план захвата с Корлисом и выслушивая недовольные вздохи Эймонда. Непонятно, зачем его отправили на ступени: Деймон повелел оставить драконов у берега возле Призрачного Холма, вероятно, надеясь победить человеческими силами. Подобная тактика была принцу не по нраву. Отправляясь на первую войну, он ожидал увидеть кровавые сражения, крики, мольбы, трупы и столпы пламени, которые поглощали бы жизни благодаря одному единственному слову. Но он уже больше трех месяцев сидит здесь: в окружении стареющих, некогда великих полководцев. Временами они отплывали к Призрачному Холму, где их встречал Дейрон и его невеста. Гостям накрывали огромные пиры, столы ломились от переизбытка пряной еды и различных сортов вин. Всё это не было похоже на войну. Скорее, на медовый месяц для новобрачных.       Так продолжалось полтора года, и могло бы ещё дольше, если бы не вольность Эймонда. Он в последние месяцы часто выбирался на Вхагар в небо, то осматривая города и деревушки у берега залива Разбитых кораблей, то острова Ступеней, где днём было смертельно тихо. Лишь несколько кораблей у других берегов показывали, что Сандро всё ещё где-то в пещерах со своим войском.       «Удивительно долго они наслаждаются мерзким присутствием друг друга. Ни один бастард не вынесет разлуки с бардельными девками», — думал Эймонд и ловил себя на мысли, что сейчас посетить Шелковую улицу было бы только за радость.       Но он ошибся. Ошибся, когда полет его затянулся до поздней ночи, когда войско тирошийцев снова облачилось в чёрные плащи и выкатило огромные дубовые баллисты.       Когда Эймонд пролетал последний круг над островами, снизу раздался громкий щелчок и свист огромного снаряда. Длинный толстый болт пробил перепонку на гигантском крыле Вхагар. Дракониха вздрогнула и издала оглушающий, гортанный рев, кажется, доходивший до земель Дорна.       «Nopāzma!» — прошипел вместе с ней Эймонд и, в миг потеряв рассудок, приказал снижаться. На кораблях веларионов поднялся шум, зажгли все огни, и Деймон выбежал на палубу. Вхагар молниеносно приближалась к острову, уже раскрыв пасть с зарождающимся пламенем.       Наёмники в плащах и латах более не выглядели муравьями на тропе, а вполне хорошо разглядывались благодаря драконьим искрам.       «Dracarys!» — крикнул Эймонд и вжался в спину Вхагар. В одно мгновение Скорпион, из которого выпустили болт, предался пламени, как и люди, которые судорожно заряжали его заново. Вхагар спустилась ещё ниже и начала расплавлять всё под собой. Остров вдруг засиял, верно под солнцем в полдень, а мелкий песок нагрелся до белого свечения, не позволяя остыть трупам наемников. Дракон оставлял позади себя лишь пепелище из дыма, остатков пламени и обугленных костей. Таргариен натягивал поводья, приказывая лететь к толпе людей. Он бил кнутом, чтобы дракон разъярился еще больше; он рычал «Jikagon ilagon!», направляя к кораблям на противоположных берегах, сжигая и их, и баллисты. Стрелы с глухим звуком бились о грубую темно-зеленую кожу, а принц прижимался ближе к дракону, когда слышал их свист. Ни одной он не позволил задеть себя. Как же Эймонд ликовал! Словно после нескольких лет в душной темнице он оказался на Гневном мысе, вдыхая полной грудью свежий прохладный воздух и подставляя лицо тёплым лучам солнца. Он наслаждался своей победой, зная, что вскоре его встретят героем в столице. Это он сделал первый шаг, это он в одиночку разгромил тирошийцев, это он посмел не внимать приказам деймона.       Его искренне счастливую улыбку прервал ещё один снаряд, который пронёсся в метре от головы Вхагар и него самого. Его конечности задрожали, будто в агонии, глаз опасно сощурился, выискивая тех, кто посмел подумать, что убить драконьего принца будет так легко. Вдали стояла дюжина наемников рядом с последним, неразличимым во мгле скорпионом. Их не хотелось сжигать. Хотелось видеть их глаза, в которых уверенность постепенно потускнеет, и животный страх окажется единственным, что будет читаться во взгляде.       Пламя охватывало всё большее пространство под драконом, но Эймонд приказал снижаться к земле. Вхагар взревела, явно не разделяя желания всадника, но всё же повиновалась. Она чувствовала настрой принца, и если бы она не опустилась, Эймонд на лету бы спрыгнул с высоты башни. Лапы Вхагар зарылись в песок под её огромным весом, из пасти всё ещё сочились клубы дыма, а горячее дыхание поднимало песчинки ввысь. Принц ловко перебросил ноги и сошёл по крылу дракона. Наёмники недалеко от него уже обнажили свои мечи, явно довольствуясь своим преимуществом перед одним юношей.       Эймонд скривил губы в безумной ухмылке, медленно направился к скорпиону. Совершенно изящно вытянул меч из ножен. Мужчины наблюдали за ним до тех пор, пока самый отважный не решил с криком броситься на приближающуюся фигуру в чёрном плаще, за что и был быстро наказан. Эймонд одним движением уклонился от удара и перерезал тому глотку.       Ужасно быстро для него закончилась эта стычка. Вскоре уже вся дюжина темноволосых бастардов лежала на теплом песке, кровь сочилась совершенно из разных мест. Эймонд признался сам себе, что расстроился тем, что они буквально сами бросались на его клинок. Он отошел подальше от скорпиона и приказал Вхагар его сжечь. Грудь все ещё вздымалась от быстро бьющегося сердца, но то было не усталостью или страхом, а искреннем трепетом. Но под повязкой на глазу, точнее, там, где он раньше был, вдруг неприятно засаднило. И боль с каждой минутой только нарастала. Эймонд стянул повязку, и из-под неё посыпались мелкие сапфировые крошки на белый песок. Среди блеклых песчинок осколки его камня ярко блестели под светом луны. Принц ощупал драгоценность в глазнице: вдоль и поперёк камня шли острые линии, раскалывающие его. И только сейчас он вспомнил, как один ублюдок посмел со всей силы пройтись кулаком от брови до скулы. И если на рассеченную бровь было плевать, как на детей Рейниры, то сапфир, признаться, было жалко. Он вынул его из глазницы, морщась от болезненного покалывания, и сложил осколки в карман.       — Довольно, мы победили. — раздался нервный голос справа. Деймон шел в доспехах, держа в одной руке за длинные чёрные волосы отрубленную голову уродливого мужчины, а в другой цепь из толстых серебряных звеньев.       «Я победил», — подумал Эймонд и кивнул родственнику.

***

      В Солнечном Копье представителей королевы встретили со всеми почестями: роскошные покои, умелые слуги и все блага южной земли были в их распоряжении. Кворен Мартелл, хоть и отличался скверным характером, позволил остаться Таргариенам в своём замке. Принц Дорна, несмотря на свою нелюдимость, очень любил своих дочерей: старшую-Алиандру, и младшую-Линну. Линна была цветком его жизни, его лучом солнца, его оазисом в пустыне, и всегда получала то, чего желала. Понимая, что ее никто не ограничивает, она не стала ненасытной и всегда знала меру во всём. И народ ее любил: нередко она выходила в город за украшениями для своих платьев, но до позднего вечера гуляла по улицам и помогала беднякам. Она любила читать: многое её интересовало на старых страницах книг, но ничто не могло сравниться с рассказами о беловолосых валирийцах с кровью древних существ. Посему ее единственным большим желанием стал муж с серебряно-золотыми волосами верхом на драконе, и Кворен был готов оставить все распри и обиды с короной Вестероса позади ради счастья своей младшей дочери.       Дейрон находился здесь уже достаточно долго, чтобы самому сделать Эймонду экскурсию. Замок из белого камня блестел под лучами южного солнца, словно настоящее копье. Чем-то он был схож с резиденцией Толандов, но сильно отличался своей помпезностью, размерами и убранством. При дворе располагалось множество открытых залов и беседок, сады были усажены деревьями и кустарниками, под которыми в изобилии лежали сладкие плоды. Сухой воздух разносил запахи ароматных трав и терпких пряностей из дворцовых кухонь, где уже готовились к вечернему пиру. Внутри замка были красивейшие гобелены, резные колонны и статуи, стены из узорных плиток. Несмотря на жаркое лето снаружи, внутри было довольно свежо и прохладно.       В одном из коридоров братьев встретила невысокая стройная брюнетка. Ее светло-желтое платье было настолько легким, что вздымалось от любого дуновения, и под ним загорелая кожа блестела под лучиками теплого солнца.       — Принц Эймонд, добро пожаловать. — Пригнулась она в реверансе и протянула свою руку.       — Принцесса Линна, благодарю за гостеприимство. — Эймонд оставил невесомый поцелуй на кисти девушки и учтиво склонил голову.       — Ваш дядя сейчас на личном приеме у моего отца. К ним недавно внесли бочку вина, потому ожидать к ужину их не стоит. Только если Вы не рассчитывали на беседу с ним.       — Я не полководец, потому ничего интересного для него не представляю. Нет смысла беспокоить человека, который и без того принял нас в своем замке. — Эймонд проследил за Линной, которая звонко поцеловала Дейрона в щеку и обвила руками его предплечье.       — Вы первые Таргариены, которых так радушно принимает Дорн. Разумеется, вы интересны даже кошкам со двора, — принцесса хохотнула и направилась в сторону левого крыла замка. — Ваш дядя поведал мне о Вашем подвиге. Вы отважно приняли на себя все внимание стрелков, из-за чего ему удалось без препятствий добраться до Сандро. Было ли страшно?       — Благодарю за похвалу, принцесса. Признаюсь, в тот момент мой разум был поглощен жаждой победы, страху не было места.       Принцесса привела принцев к резной тёмной двери в самом конце коридора. Она выглядела воодушевленной, но румянец выдавал её смущение.       — Ваша победа освободила не только Ступени, но и прибрежные деревеньки от набегов наемников. Примите это в знак моей бесконечной благодарности. — Линна осторожно потянула дверь на себя и даже не заглянула внутрь комнаты. Эймонд вопросительно посмотрел на Дейрона.       — Просто зайди и продержись столько, сколько сможешь. — Усмехнулся он и слегка подтолкнул старшего брата.       Эймонд зашёл. Сзади раздался кроткий смешок и звук захлопнувшейся двери. А перед ним была просторная комната с большой круглой кроватью посередине, множеством растений в высоких горшках и открытым балконом. На кровати три смуглолицые дорнийские красавицы, послушно сидящие на краю и уже срывающие одежды с принца одним взглядом. На Эймонда никогда не смотрели подобным образом… Одна кладёт сочную ягоду в рот и, слизывая сок с пальцев, взгляд медленно опускает вниз; вторая плавно поглаживает свое плечо и случайно задевает единственную петельку, на которой платье держалось на ее теле; третья уже встала и грациозно, качая бёдрами, подошла к Эймонду.       — Принцу не жарко в его одеждах? — девушка мягко провела по плечам Эймонда и пальцами потянулась к пуговицам на дублете. С ними она справилась достаточно быстро, уже разжигая пламя внутри дракона своими прикосновениями.       — Выпейте, мой принц. Нет ничего слаще дорнийского вина после битвы. — вторая поднесла полный кубок вина к Эймонду, сверкая глазками.       — И дорнийских дев. — третья, уже скинув с себя платье, взяла руку мужчины и мягко уложила её на свою грудь.       — Сколько вам заплатили за такое отношение? — сдерживая хладнокровность, Эймонд выглядел весьма самоуверенным. Но мысли вспышками отвечали на каждое жаркое прикосновение девушек.       — Лишь символическую сумму, ведь мы сами вызвались скрасить досуг принца. Когда нам ещё представится возможность познать дракона?       «…познать дракона».       Это выражение уже глубокими шрамами было высечено в подсознании Эймонда. Он надолго позабыл и об этих словах, и о той, которая это впервые сказала. Но сейчас образ хрупкой девочки с обрезанными локонами впервые за два года возник очень ясно и правдиво. Будто это она, подросшая за два года, стоит перед ним и говорит так сладко, словно мурча. Будто это она расстегнула ему дублет так, словно делала это тысячу раз. Будто это она же поднесла Эймонду вино и посмотрела так, словно отдаёт всю себя вместе с кубком. Он не был с девушками так долго, а когда перед ним извиваются три пышногрудые дорнийские девы, готовые внимать каждому его слову и действию, он думает лишь о племяннице с телом, ничем не отличным от мальчишечьего. Эймонд утишается тем, что в мыслях его Висенья по-прежнему в легком голубом платье, в котором была в их последнюю встречу. Он не смеет желать ребенка. Ребенка Рейниры. И вслед за ее образом появлялись новые вопросы и предположения, которые раньше никак не терзали сознание. Стала ли она лучшей всадницей дракона, чем Эймонд когда-то? Ценит ли она то, с какой удачей ей удалось его заполучить? Как девичество преобразило ее? Много ли принцев вестероса, надеясь на смерть Эймонда, приезжали к ней свататься? Даже если много, ни один из них не идет в сравнение с принцем Таргариенов, вторым сыном покойного короля, драконьим всадником и ее дядей. Но если она посмела дать кому-то толику надежды на свое расположение, Эймонд об это узнает. Если она предпочла ожидать кого-то охотнее, чем его, Эймонд узнает. Если она пожелала познать душу другого, он узнает. И тогда одним лишь Богам известно, как он захочет отыграться.       Долгое время он считал, что для Таргариена с чистой кровью, пылким нравом и исконно-точенной валирийской внешностью выберут в жены такую же идеальную валирийскую красавицу. «Кровь дракона не терпит примесей» — еще в детстве прочитал Эймонд и строил свои желания и ожидания о будущей невесте исключительно по этой пословице. Он даже думал протерпеть до свадьбы и не вкушать женского тела. Как бы было символично впервые возлечь с девушкой драконьей крови и валирийским происхождением. Его родственницей, его первой любовью и женой. Он бы любил ее, Эймонд в этом не сомневался. Лелеял, оберегал как самое ценное сокровище на земле. Завоевал Пентос, если бы она пожелала жить вдали от вестеросских правил и обычаев. Забрал трон, если бы она захотела стать королевой. Перебил бы всех всадников, чтобы она чувствовала себя хозяйкой в небе на своем драконе. И много, еще много всего, что Эймонд мог бы сделать для своей первой и единственной. Но романтичные надежды на будущее разрушила мать, которая выдала последнюю валирийскую деву за Эйгона. А Эйгон, в свою очередь, уже позаботился о том, чтобы будущая жена стала как минимум не первой в жизни брата. Детские мечты постепенно заменялись эгоистичными желаниями и ещё большей отрешенностью от привычных чувств.       От размышлений его отвлекла нагая дорнийка, которая уже умело расстегивала ремень на бедрах принца. Другие две хихикали и уже добрались до голого тела под рубашкой. Вероятно, Эймонд выглядел глупо, стоя столбом с хмурым лицом.       — Так ли дорнийцы свободны в своих предпочтениях, как о них говорят? — Эймонд взял за руку девушку, что желала снять с него брюки, и, дойдя до круглой кровати, посадил её к себе на колени.       — Многие удивляются, когда видят наяву нашу любовь. Мы же позволяем себе наслаждаться любым телом, что создали Боги. — Одна из девушек притянула к себе вторую и руками начала исследовать её изгибы под прозрачной тканью. Вскоре жёлтые волны простого платья послушно улетели к ногам, позволяя девушкам нагими телами прильнуть друг к другу.       — Желаете понаблюдать, принц? Верно, такое для Вас в новинку. — Дорнийка обжигала дыханием ухо и вспотевшую шею. Оставаться долго в кожаном костюме было настоящей пыткой.       — Как вас зовут?       — Я — Лира. Та, что пониже, — Талла, а целует её Мари. — Дорнийка ухмыльнулась и змеей сползла с колен мужчины на холодную плитку.       — Необычные имена. — Эймонд провел тёплой ладонью по щеке Лиры и сжал волосы на затылке, заставляя поднять голову выше.       — Они выдуманные. Чтобы стонать их было приятнее. — Девушка прикусила губу, замечая, как взгляд принца меняется с отрешенного на желающий. Даже самый строгий септон не смог бы остаться равнодушным при виде трёх обнажённых девиц. А что говорить о молодом драконе, кровь которого кипит страстью к порокам?       Мари поспешила уложить подругу возле Эймонда, устраиваясь на её бёдрах сверху. Она нежно повернула голову мужчины на себя, вглядываясь в единственный пылающий глаз, после чего прильнула к его губам, позволяя терзать и кусать свои. Эймонд лишился своего благоразумия, как только его голову покинули мысли о племяннице. Он второй рукой оглаживал острые плечи, полные груди и тонкую талию девушки перед ним, которая так бессовестно стонала в жаркий поцелуй. Лира воспользовалась моментом и юркнула пальчиками под край штанов, обхватывая горячую плоть. Спину принца пробило колкой дрожью, когда девушка высвободила естество, что так долго не ощущало женских трепетных касаний.       В тот вечер Эймонд позволил всем порокам в своей голове взять верх над разумом. Делал то, что он желал, но не мог даже думать о воплощении; наслаждался низменными чувствами, возникающими от прикосновений, которые доселе он запрещал сам себе. В тот вечер три девушки стали его проводницами к истинно-мужским чувствам и желаниям, позволяя всем романтическим детским грезам окончательно забыться в небытие. Девушки учили его желать, учили его наслаждаться телом своим и чужим, учили тому, что удовольствие способна вызвать абсолютно любая часть человеческого тела. Эймонд же показал себя как самого настоящего дракона: под его жаром успела растаять каждая из девушек не менее двух раз. Он внимал их действиям и научился использовать руки, губы и язык так, до чего не мог додуматься даже Эйгон. Девушки любили друг друга, любили его. Любили так, словно завтра уже не настанет, и от их жаркого союза родится пламя, которое поглотит весь мир без остатка.

***

      Деймон с флотом и войском появился в столице спустя пару недель. Звон колоколов было слышно даже за пределами стен Королевской Гавани, и весь народ выбежал на мокрые мостовые. Даже недельный дождь не смог остановить их желание наконец увидеть короля-консорта, пролетающего на своём Кровавом змее. Его встречали подданные, возносили к нему руки, восхваляли его, но никто из семьи не встретил его у врат Драконьего логова. Под дождём, лишь в лёгкой накидке, Деймону пришлось пересечь две длинные улицы на лошади. На спине висела огромная сумка с подарком для королевы, но в тот момент он задумался: так ли нужен ей этот подарок?       В замке было тихо, но не безлюдно. Всем слугам, рыцарям, пажам, придворным дамам было приказано стоять смирно и не выказывать Деймону почестей и уважения. Рейнира постаралась, не иначе. Он скинул с себя насквозь мокрый плащ и тяжёлый нагрудник, под которым тоже было влажно. Оставляя грязные следы, он прошёлся по всему замку, ещё раз убеждаясь, что первое слово ему обязана сказать королева. Так и было. В тронном зале была она и вся семья. Даже те, которых он и не назвал бы семьёй. Рейнира на троне выглядела по-прежнему величаво, но в глазах её читался гнев. Никто, кроме неё, не смел смотреть на Деймона, даже его дорогая падчерица — Висенья. За два года она заметно прибавила в росте, изменилась в лице и теле. Но все еще была хрупкой и нежной девочкой.       — Однажды я отбил Ступени во имя Вашего отца, моя королева, — Деймон снял с себя тяжёлую сумку и, присев на одно колено, вытряс её содержимое. На пол тронного зала упала отрубленная голова Сандро Адариса. — И сделал это вновь, но во имя Вас.       — Вы ослушались моего приказа, король-консорт Деймон. Разделяете ли Вы моё мнение, что даже Ваш подвиг не способен отбелить этот поступок? — Рейнира встала с трона и, спустившись на одну степень, скрестила руки за спиной.       — Разумеется, моя королева. Тем более, учитывая то, что подвиг принадлежит не одному мне.       — Где же мой брат?       — Принц Эймонд после свадьбы принца Дейрона изъявил желание остаться в Солнечном Копье, — Деймон исподлобья посмотрел на королеву, — как посланник.       — Посланников в Дорне от моего имени уже достаточно. Едва ли это истинная причина его желания?       — Намерения принца ясны лишь ему одному. Я передал Вам то, что было сказано мне, моя королева.       — Полагаю, точнее время возвращения в столицу он не назвал, — королева спустилась со ступеней и подошла к Деймону. Тот встал с колена и кратко ей кивнул, не отрывая взгляда. — Благодарю за службу, король-консорт. Разрешаю Вам распорядиться жалованьем для наших воинов.       — Благодарю, моя королева. — Деймон чуть не позволил губам скривиться в улыбке, и, чтобы это спрятать, оставил тёплый поцелуй на тыльной стороне ладони Рейниры.

***

      Висенья же за два года не успела победить в войне, не вышла замуж, едва ли не сотворила то, что будет увековечено мейстерами в летописях. Она жила спокойно, быстро свыкнувшись с жизнью драконьей всадницы. К Вермитору она ходила каждый день: любила наблюдать, как он яростно обгладывает подгоревшую плоть животного, как он противится и не даёт надеть на себя седло, но в итоге повинуется, услышав голос хозяйки. Висенье нравилось иметь власть над таким своевольным животным. Власть, которую он сам позволил ей взять. Он сам выбрал, кому ему подчиняться, и это ужасно сильно льстило Висенье. Казалось, на всю жизнь она была обречена остаться лишь четвертым ребёнком Рейниры Таргариен и Лейнора Велариона, простодушной принцессой, чьи заслуги будут неизвестны, а вот мужу её отведут целую страницу в летописи о ее жизни. Отчасти, дракон немногое поменял. Только то, что теперь Висенья останется «простодушной принцессой—всадницей Вермитора», а мужу её отведут не страницу, а целый том.       Вечер того дня, когда прилетел Деймон, Висенья провела в беседке за книгой. После Рейниры он поспешил сразу же уделить внимание своим детям. Эйгону уже сравнялось 11 лет, и имел качества достойного рыцаря, но глаза его были все время печальны. Визерис же, в свои 9, умело пользовался своей внешностью, в которой начали проглядываться черты привлекательного юноши, и получал столько внимания, сколько хотел. Висенья подросла в милую, улыбчивую девушку. До совершеннолетия оставалось четыре года, но точеные скулы матери уже украшали ее личико. Наряды более не скрывали проявляющиеся изгибы тела, а подчеркивали их, обрамляя бархатом. Но всю ту неделю Королевскую Гавань поливали дожди, размывали грязь по мостовым, топили подвалы и землянки. Небо оттого стало серым, словно свежая сажа, и солнце более не играло бликами на волосах Висеньи. Последние два года каждый день был похож на предыдущий: утром её ждали уроки с септой, с очень сварливой бабкой, днем она бегала через улицы к холму Рейнис, где ее ждал Вермитор, и до вечера она со своим верным другом рассекала воздушную гладь. Конечно, случалось, когда что-то шло не по плану: то упадёт с седла наземь, освобождаясь от цепей, то не удержит поводья, и Вермитор в силу своей вольной натуры устремится далеко за горизонт. Тогда Висенья ночевала в каком-то лесу, под крылом дракона. Когда она вернулась, её, кажется, обругала каждая дворовая собака. Именно после этого к ней приставили септу Изабеллу.       Отрадой её был Люцерис. Брат постепенно начал занимать всё больше и больше её времени, пока, в конце концов, они чуть ли не отходили ко сну вместе. Единственное время, когда они были разлучны, — уроки с септой, а после них Люк забирал свою сестру и отводил то в сады, то в библиотеку, то к драконам. Окружающим не казались их отношения запрещенными: матушка была только за поддержание крепких семейных уз; Джекейрис и Бейла были слишком заняты укреплением прав на наследие. А Рейна… Рейна всё время была в стороне. Люцерис более не сидел подле нее, его неловкие шутки больше не заставляли девушку краснеть и тихо смеяться, а тепло его рук теперь ощущала другая. Кошки вонзали свои когти в сердце каждый раз, когда Рейна видела счастливых Люцериса и Висенью. Она одна замечала, как отношения брата и сестры постепенно походят на исконно-таргариенские, и удивлялась, как остальные закрывают на это глаза. Рейна сравнивала себя с Висеньей вечерами и каждый раз сильно корила себя за это. Голова забивалась ужасными, мрачными мыслями, когда девушка не могла прийти к простому выводу. Казалось, с каждым днём эти навязчивые мысли, словно мелкие противные крысы, пожирают её разум и честность. Ночные кошмары стали ядом, отравляющим бедную девушку даже в моменты, когда она желала отдохнуть.       Висенья не замечала, что её сестра ведёт себя иначе, ведь она по-прежнему ей улыбалась, обнимала, сидела с ней в беседке жаркими днями. Но что-то в ней все-таки было не так. Огонек постепенно гас в ее глазах, и улыбка ее более не казалась искренней. И Висенья не желала замечать этих перемен, ведь тогда придется распутывать весь этот змеиный клубок из причин меняющегося отношения Рейны, сильного желания стать ближе с братом и страха перед возвращением Эймонда. В выборочном неведении она нашла для себя благо, считая это огромной удачей.

***

      — …С этими словами она привстала на цыпочки, подняв лицо к королю, и он на глазах у всех поцеловал ее в губы… — Висенья задумчиво вздохнула и провела пальчиками по шероховатым желтым страницам старой книги.       — Подобная любовь — редкость в нашей семье, — грустно улыбнулся Люцерис и погладил стройные ножки, что покоились на его коленях.       — Джейхейрис сызмальства отличался благородством и мудростью, но Деймон никогда не рассказывал, как он любил свою жену, — Висенья протерла рукавом опавший, влажный от дождя листок и воткнула его меж страниц. — Полагаю, он хотел, чтобы я изучала только ту сторону истории, которая повествует о войнах и политике. — толстая книга захлопнулась с характерным стуком и осталась покоиться на столике возле двух плетеных кресел.       — Если ты будешь знать, что подобные искренние чувства не чужды нашим родичам, то точно захочешь взбунтоваться против решения королевы.       Люцерис позволил сестре перекинуть ноги через подлокотник кресла обратно к себе. Колени обувало ветерком, который преступно быстро забирал с собой тепло, которое осталось после щиколоток Висеньи. Девушка заправила выбившиеся от того же ветра пряди за уши и осмотрела сад. Дождь то прекращался, то начинался с новой силой. Шум бьющихся капель о каменную плитку и зелёные листочки деревьев стал мантрой, которая оберегала их с братом покой. Читать в такую погоду одно удовольствие, и даже озябшие руки не заставили принцессу после стольких часов на улице захотеть вернуться в замок. В беседке было тепло. Было тепло рядом с Люцерисом. Она ему читала, он ее внимательно слушал. Она вздрагивала от холодных потоков ветра, он гладил её ноги и согревал. Она была перед ним в одном легком платье, которое то и дело поднималось выше колен, он его поправлял и никогда не позволял себе коснуться этих открытых мест. Висенья желала запомнить каждый миг возникшей идиллии, ведь приближающееся девичество неразрывно шло вместе с Эймондом, который, как она думала, ни за что не заменит ей брата.       — Деймон сказал, что Эймонд пожелал остаться в Дорне послом. Ты ведь тоже понял, что это не настоящая причина? Как думаешь, что его там задержало? — Висенья встала с кресла и облокотилась о каменный парапет беседки.       — Возможно, тепло юга его сильно завлекло, — Люк подошёл к сестре и приобнял её за холодные плечи. Капли дождя с покатой черепицы падали на них и серебро волос, отчего тело девушки подрагивало и покрывалось мурашками. — Или долгожданная возможность побыть с братом вдали от ненавистной ему семьи.       — От нас?       — Эйгон тоже не радует его своим присутствием.       — Матушка говорит, что Эймонд уважает Алисенту. Я, к слову, тоже. Она сильная женщина, но немногие это замечают. — Висенья склонила голову к плечу Люка и прикрыла глаза.       — Каждому человеку в нашей семье приходится быть сильным. Железный трон отравляет не только того, кто на нем сидит, а всех вокруг него, — Люцерис крепче прижал к себе сестру и прильнул щекой к ее макушке. — Поэтому стать лордом приливов — это меньшее из зол, что могло бы меня постигнуть. Возможно, вдали от королевского двора я буду счастливее.       Висенья знала, что будет. До этого разговоров об их судьбах никогда не заводилось. Но каждый знал, что момент разлуки неизбежно настанет, и они должны будут покорно ему повиноваться. Они жили, совсем не желая вспоминать о том, что долг вынудит Люцериса отправиться навсегда в Дрифтмарк, создать семью с Рейной и вскоре воспитать своих наследников, пока Висенья останется здесь, будучи принцессой и невестой Эймонда. А что будет после свадьбы — неизвестно. Едва ли Эймонд отличался любовью к детям, не восхищался созданием новой семьи, потому Висенья не нужна ему даже для продолжения его наследия. И вскоре она станет лишь очередным его трофеем, завоеванным в старой битве. Их чувства с Люцерисом были совсем не результатом плотского влечения. Они понимали неизбежность своей участи, которая совсем скоро разорвет их блаженную гармонию, так, как новорожденное дитя отбирают от матери, и не имели права противиться ей, даже если подобная предопределенность заставляла сердца сжиматься до боли.

***

      Следующее важное событие произошло год спустя, после возвращения Деймона. Точнее, неизбежное и пугающее.       Висенья проснулась рано. Камин в комнате уже остыл, и прохладный весенний ветерок, проникший через приоткрытую дверь балкона, обдувал девушку. Из сна её выдернуло колкое, тянущее чувство в животе, из-за чего руки сами потянулись к очагу боли. Ещё в полудреме она подумала, что кто-то вонзил ей клинок в живот, и тёплая кровь не просто так капает на белоснежные простыни. Но раны она не нашла, а боль росла по мере того, как принцесса приходила в сознание. Она скинула с себя одеяло и в смятении осмотрела тело: на ночном хлопковом платье чуть ниже живота были алые кляксы крови, и они же на простыне под ней расплывались по тонким нитям ткани. Осознание пришло не сразу. Висенья лихорадочно ощупала кровавые пятна и осторожно скользнула рукой между бёдер, всё ещё не понимая причины такого состояния своего тела. Живот снова стянуло так, словно внутренности вырывают живьём, и распирающая боль в груди заставила согнуться над периной. Девочка на дрожащих ногах подошла к резному комоду из тёмного дерева, чувствуя, как тёплые капли скользят вниз по её бедрам. Она достала из верхнего шкафчика светлый клочок ткани, которым когда-то протирали пот с её лица во время болезней. Сейчас он был чист, и, смочив его в железном тазу с водой для умывания, она протерла руки, красные дорожки на икрах и бедрах. С каждой минутой голову кружило всё больше, она понимала, что стоит позвать кого-то на помощь, но боль и страх затмили голос разума.       — Принцесса! Боги, что с Вами? — Мариэлла открыла дверь тихо, но в следующую же секунду бросила приготовленное платье и подбежала к Висенье.       — Живот болит… Помоги, пожалуйста, — прошептала Висенья, ища рукой опору в виде спинки кресла.       — Ляжьте пока на диван и подложите тряпочку под себя. Я позову мейстера, — служанка помогла дойти девушке до тахты возле камина, и когда та села на неё, по-матерински погладила влажную от пота щеку. — Вы стали взрослой девушкой, принцесса.       — Об этом мне говорила септа? Что я когда-то расцвету…       — Так Вы знаете? Да, принцесса, Ваше тело готово к зачатию дитя. — очень ласково пролепетала Мариэлла. Она метнулась к балкону, плотно закрыв дверцы, и поспешила выбежать из спальни.       Вскоре вместе с Мариэллой и мейстером Освиком пришли ещё две служанки. Они принесли новое постельное белье и шустро начали менять старое. Из-за двери возникла фигура женщины в красном халате.       — Моя королева, принцессе Висенье сейчас нужен отдых. Не стоит донимать её рассказами, она может узнать об этом позже. — Мейстер подошёл к столику и принялся смешивать в пустом кубке несколько снадобий.       Рейнира ответом на слова старика лишь свела брови к переносице и присела перед дочерью.       — Дорогая, как ты себя чувствуешь? — Мать нежно провела ладонью по волосам девушки и оставила её на щеке.       — Я знаю, что это, матушка. Септа Изабелла рассказывала. Но она не поведала, что это так больно. — Жмурясь от очередного тянущего чувства, Висенья шумно вздохнула.       — Подобное — неизбежность для каждой девушки. Совсем скоро боль пройдёт. Это не так страшно, как кажется в первый раз. — Рейнира мягко улыбнулась, смотря в полуоткрытые глаза дочери.       — Страшно, что будет после. — еле слышно прошептала она и заставила свою матушку остолбенеть в тихом ужасе осознания. Осознания, что дочь так покорно принимает то, что уготовила ей судьба.       Из водоворота нескончаемых мыслей королеву вывел старый мейстер, поднося кубок с травяным раствором к губам Висеньи. Девушка послушно осушила его, морщась от горького вкуса. Служанки к тому моменту уже поменяли постель и поспешили удалиться, но Мариэлла осталась ждать возле двери. Изнемогающую принцессу довели до кровати, подложили под неё несколько слоев плотной ткани и оставили отдыхать. Висенья совсем скоро отошла ко сну, не желая сейчас думать о том, что теперь она волею Богов готова стать матерью для детей… Эймонда.

***

      Следующие два года пролетели быстро, не потрясая жизнь Висеньи новыми неожиданными событиями. Она уже давно свыклась с предстоящей свадьбой, с взрослением своего тела и проживала оставшиеся дни перед совершеннолетием так, как и подобает юной принцессе: любила читать, нехотя смирилась с характером сварливой септы, которая за каждое опоздание грозилась ее высечь. Более Висенья не отличалась безрассудными выходками, предпочитая плыть по течению судьбы спокойно. Возможно, это оттого, что ее более не сокрушали новостями, подобно пять лет назад. Или это все же из-за отсутствия Эймонда, характеру которому она когда-то желала подражать. Тогда Висенье казалось, что он примет ее как родную, если она станет такой же безрассудной. Сейчас же подобное выглядит лишь детской шалостью, не иначе. Она была глупа и беспечна, раз рассчитывала так просто получить одобрение дяди. Ради этого ей придется как минимум вырезать свой глаз, ведь глаз Люцериса она ни за что не отдаст. Но и этого Эймонду будет мало — в памяти Висеньи он остался ненасытным, мстительным и по-плохому пылким мужчиной, который ради своей цели будет готов сжечь все на своем пути. Он не обходительный и учтивый принц, который был в ее детской сказке. Он нечестный разбойник, который украдет принцессу из замка и заставит до конца ее дней прислуживать и потакать прихотям.       Но вот до ее шестнадцатых именин осталось три месяца. Матушка неожиданно для всего двора решила отправить Люцериса с Рейной в Дрифтмарк, где они сыграют свадьбу, и Корлис официально назначит его своим наследником. По правде, все ожидали, что королева это сделает сразу после окончания войны, когда Морской змей вернется в родной замок. Но она почему-то тянула. И почему-то именно сейчас решила разлучить Висенью с ее братом.       Всё стало еще страннее, когда только принцессе не разрешили проводить Люцериса. Рейнира выглядела очень встревоженной, но на уговоры дочери отвечала четким «нет» и с толикой испуга смотрела на то, как брат с сестрой проводят последние дни вместе, совсем неразлучно. Они вместе просыпались, вместе завтракали, вместе гуляли и совсем не обращали внимания на окружающих: Люк на Рейну, а Висенья на взгляды матушки. Только тогда Джейс начал что-то подозревать и вторить опасениям Рейниры. Ведь это он видел, как за день до приказа королевы Рейна выходила из ее покоев.       Последние три ночи они тоже были вместе. Висенья плакала, причитала, била подушки, а Люк лишь тоскливо смотрел на метания сестры и всегда был готов принять ее в свои объятия. И она падала в его руки совсем изнеможенной, разбитой, снова ощущая нож в сердце от десницы коварной судьбы. Только в тот момент, чувствуя в последний раз тепло Люцериса, она поняла, что сколько бы ни готовила себя к его отъезду, итогом были бы ее безутешные страдания в его спальне.       Ночь была теплой, на небе не было ни одного облачка, что закрывало бы серебряный свет луны. Ее слезы застыли переливающимися алмазами в уголках глаз, и только они выдавали недавнюю печаль на ее сонном лице. В руках Люцериса Висенья была загнанной птичкой, которую совсем скоро посадят в клетку. Безысходность сковывала тело, сковывала разум. Более к нему не приходили возможные варианты спасения, лишь картины недалекого мрачного будущего, где Висенья будет не его.       Но Люк проснулся один. Его предусмотрительно освободили от обуви и накрыли одеялом. Утро, как всегда, было солнечным, оставшиеся бревна изредка потрескивали в затухающем камине. Птицы за окном, как назло, напевали звонкую песнь, напоминая о своей бедной пташке, которая уже успела улететь. Служанка, как всегда, принесла ему одежды, как всегда помогла уложить непослушные темные кудри. И, как всегда, он направился в обеденный зал, где не обнаружил свою сестру. Джейс выглядел воодушевленным, шутил и смеялся со своих же шуток. Матушка не отличалась особым аппетитом, изредка поглядывая на Люка. А Рейну он даже не замечал. Почему-то сейчас он вообще не хотел ее видеть. Ближе к полудню на корабли были загружены все вещи. Рейна с Бейлой были в королевских каютах, Рейнира — на берегу, провожая своих неродных дочерей. Она не могла позволить себе отлучиться из Королевской Гавани. А Джейс отправился с братом к Драконьему логову.       — Ты не видел Висенью? — впервые за весь день он произнес ее имя.       — Нет… Матушка тоже не знает, где она. — встревоженно ответил Джейс и махнул драконьим стражникам, чтобы те привели Вермакса и Арракса.       — Надеюсь, ее не заперли в покоях.       — Не могли. Она ведь ночевала не в своих, — Джейс перевел взгляд к брату и сдвинул брови к переносице. — У тебя скоро свадьба, тебе в пору думать о своей невесте.       — Не начинай, Джейс. Ты ведь знаешь, что я никогда не откажусь от своего долга и наследия. — Люцерис шумно вздохнул и заметил приближающихся больших драконов.       — Тебе не стоило пудрить ей голову, тем более зная, чем все может закончиться. Девушки в ее возрасте охотнее воспринимают… внимание мужчин. Если кто-то при дворе подумает, что Висенья более не благочестива, Эймонд изведет в первую очередь ее, а потом и всех нас.       — Ты говоришь о нашей сестре, Джекейрис. Как ты вообще мог подумать, что я посягну на ее честь? — В секунду Люк запылал драконьим пламенем. Он смотрел на брата так, словно он предал их давнюю дружбу, отдавая предпочтение тревожным выдумкам в своей голове.       Но Джейс ничего не ответил. Вскоре братья забрались на своих драконов и направились на северо-восток, вслед за кораблями.

***

      Висенья прибежала к холму Рейнис с восходом солнца. Ее никто не останавливал, стражники лишь провожали изучающими взглядами. Вермитор отдыхал на пустыре перед пещерой, будто уже знал, что понадобится своей хозяйке. Девушка тихо подошла к нему и провела ладонью по огромной морде, от чего дракон резко открыл глаза и встрепенулся. За годы он уже привык к людям, более не обнажая клыки при приближении кого-то. Висенья что-то шепнула ему и прильнула лбом к теплой грубой коже, прикрывая глаза. Вермитор лишь слегка потоптался на месте, разгоняя остатки сна и готовясь к полету. Принцесса забралась в седло по огромному бронзовому крылу так резво, как никогда до этого. И вскоре она приказала лететь дракону на восток — к Черноводному заливу, где и покружила следующие несколько часов. Дракон то возвышался, проникая в одеяло белоснежных облаков, снова вознося свою принцессу к солнцу, то снижался, позволяя разглядывать свое брюхо и огромные крылья рыбакам возле берегов залива. Время длилось мучительно долго, но впервые за несколько лет и этого Висенье было мало. Хотелось остановить корабли, слёзно умолять матушку передумать, но этим бы она только подтвердила догадки окружающих об их взаимоотношениях с Люцерисом. Она прекрасно понимала, что слухи по двору разносятся быстрее любой болезни, и остановить их так же сложно, как и проказу. Более уповать на волю Богов, оставить все в тайне нельзя — молодых принцесс никто не щадит. Даже Деймон пожелал остаться в стороне и совсем ничего не делал.       Когда солнце было в зените, корабли с флагами Веларионов начали свое движение в сторону Дрифтмарка, и Висенья заметила это совсем скоро, в очередной раз выплывая на Вермиторе из моря облаков. Несколько минут спустя с запада показались фигуры двух драконов. Принцесса невольно вспомнила, как в свой первый полет тоже была с братьями, но их драконы за пять лет заметно прибавили в размере, хотя до Вермитора все же не дотягивали. Бронзовый гнев, чувствуя настрой своей хозяйки, взревел так сильно, чтобы сородичи отчётливо его услышали издалека. И в следующий миг Вермакс и Арракс подхватили зов старшего предка.       «Sōvegon naejot zirȳ, Vermitor!»       Арракс приближался заметно быстрее, и вот два дракона сравнялись.       — Где ты была всё утро? — прокричал Люк, прикрывая ладонью глаза от ярких солнечных лучей.       — Тут, ждала. Я не могу не проводить тебя. — Висенья улыбнулась, и, кажется, ее улыбка была даже ярче солнца.       Братья снова устроили гонку, но на этот раз до Острого мыса. Висенья плелась сзади, с огромным удовольствием наблюдая за резвыми молодыми драконами и их всадниками. Всю грусть в миг смело, и вот принцесса снова оказалась в детстве: не обремененная долгом, не знавшая тёплых рук Люцериса, с надеждами на светлое беспечное будущее.       Родственники летели до Дрифтмарка дольше, чем рассчитывали. Но корабли были лишь на полпути, потому ругать никто не будет. Вермакс быстро приземлился, однако Вермитор с Арраксом кружили над Халлом ещё добрые полчаса.       — Мне пора, Висенья. — Люцерис проговорил тише обычного, нутром совсем не желая, чтобы его услышали.       Но принцесса прекрасно поняла его слова. Дракон брата парил в воздухе над головой Вермитора. Но сейчас они находились на максимально близком расстоянии друг от друга, какое только могли позволить. Висенья опустила взгляд и грустно улыбнулась, поглаживая огромные шипы на спине могучего существа. Ком в горле не позволял даже пискнуть в ответ.       — Поздравляю со скорой свадьбой, lēkia. — Казалось, на эти простые слова она потратила все свои силы.       — А я тебя с днем рождения. Вряд ли мне дадут возможность поздравить тебя лично, mandia. — Люк попытался вторить грустной улыбке Висеньи, но его уголки губ дернулись, лишь на секунду обнажая искренние чувства.       «Sōvegon ilagon, Arrax!» — прокричал он, и потянул поводья с огромной силой, заставляя дракона зарычать.       Принцесса с внимательностью матери проследила за удачной посадкой Люцериса и, сощурив глаза, повелела Вермитору разворачиваться.       Весь полет назад ее сопровождал лишь редкий звук хлопающих крыльев. Она не слышала ни шума ветра в ушах, ни звука бьющихся о скалы волн, ни криков чаек на утёсах. Над кораблями с синими парусами они пролетели опрометчиво низко, заставляя моряков удивлённо ахнуть ей вслед. Рейна лишь изучающе прищурилась, оборачиваясь на хвост огромного существа, но Висенья, конечно, этого не заметила. Солнце более не грело так, как раньше, морской ветер теперь не гладил своими потоками, а беспощадно хлестал по щекам. Но вокруг всё как прежде: рыбаки на своих лодках мирно ловят рыбу в водах залива, у берегов ребятня плескается в тёплых волнах, пока их родители наполняют корзинки крабами и моллюсками, чтобы позже выставить на продажу. Всё было мирно и спокойно.       Но краем глаза девушка заметила, как с юга приближаются две огромные туши драконов. Ей хватило лишь секунды на осознание.       «Daor… Jaes, daor!»       Вермитор тряхнул шеей и резко поменял свой курс в сторону юга.       «Нет, нет! Daor, Vermitor! Jikagon arlī!»       Дракон не слушал. Он нутром чувствовал испуг своей хозяйки и понял, чем он был вызван.       «Dohaeras, ȳdra daor sōvegon konīr!»       Висенья тянула на себя поводья изо всех сил, чуть ли не падая на спину. Короткие ногти впились в ладони, оставляя красные болезненные отметины. Бронзовый гнев зарычал так, как никогда прежде. Его гортанный рёв разнёсся по всему морскому простору, оставляя шумный звон в ушах.       «Kostilus ȳdra daor!»       Слёзы скапливались в уголках глаз. Снова она почувствовала безысходность своего положения, заставляя проклинать свою слабость и бессилие. Её испуганный взгляд метался от головы своего дракона до тех, что были впереди. Вермитор с молниеносной скоростью сближался с ними, и первой на пути была Вхагар. Дракониха ответила сородичу грубым, хриплым ревом, шире расправляя крылья. Бронзовый гнев проскрипел клыками и уже открывал пасть, зарождая внутри неё искры.       «Nopāzma! Daor, Vermitor! Dohaeras!»       Висенья безуспешно била его по бокам, хлестала кнутом, стягивала поводья, искренне желая остановить приближающуюся схватку. До Вхагар оставалось всего пол мили. Дракониха в ответ раскрыла пасть и изогнулась, желая подцепить огромными лапами дракона перед ней.       «Daor, Vagar!»       Огромная темно-зеленая туша резко развернула морду вправо, звонко стуча клыками. Столп пламени Вермитора пронзил воздух слева от её тела. Висенья в последний раз хлопнула дракона, приказывая лететь вверх. Но перед этим она столкнулась со взглядом Эймонда. Он уже отдалялся, но одинокий глаз сиял будто звездой в кромешной тьме. За те пару секунд их зрительного контакта Висенья успела считать единственную эмоцию дяди: он совсем не был напуган. Он был удивлён. Удивлён настолько, что подобное выражение лица совсем не вписывалось в его образ. От его привычной хладнокровности не осталось и следа: брови вскинуты высоко ко лбу, уродуя шрам ещё больше, единственный глаз расширился настолько, что зрачок остался мелкой точкой, и губы приоткрылись в молчаливом потрясении.       Висенья резко повернула голову назад, стараясь восстановить сбившееся дыхание. Она губами жадно хватала холодный воздух, чувствуя, как горло до боли пересохло. Совсем скоро Вермитор снова вознесся за облака, оставляя Висенью наедине с бескрайним небом, жарким солнцем и потоком мыслей. Но каждая из них заканчивалась одним: Эймонд вернулся.