На положенном месте

      Ни одного внешнего звука не долетало до подвала Тиффожа. Сухой, как пустынный склеп, он отнимал обоняние, сколько ни смачивай ноздри, когда жадно пьешь свой суп; лишенный солнечного света, подвал заставлял слепнуть, его обстановка - забыть, каково ощущать под пальцами не деревянный настил и не камень. Он оставлял лишь слух, до невероятного обострившийся в абсолютной тишине, прерываемой только потоками воздуха из боковой бойницы. Драко столько раз напряженно прислушивался, чтобы суметь сложить голос за дверью в слово, столько раз говорил сам с собой, удивляясь, как прорезается (как первым вздохом) голос. Здесь не пищали даже крысы, подружиться с которыми Драко показалось после недели тишины хорошей затеей. Его тюремщик, мужчина с полотном на голове, до отчетливой боли в шее напоминающий карикатурного палача, молчал. Молчал, прежде чем на очередной вопрос, просьбу или сдавленную плаксивую мольбу цыкнуть десной, развернуться и покинуть видимую часть подвала. Встретив его впервые, Малфой отскочил в самый угол своей зарешеченной ниши. Комплекцией страж напоминал мясника, и если бы ему, Драко, удалось чудом бы выбраться в проем, без палочки у него не оставалось и шанса против.       Он и рад был его увидеть, а также отдать смердящее ведро и пустую миску, и не рад. В темноте тюремщик мог оставаться с ним довольно долго. Цык – как щелчок по заблудившейся овце, цык – вырывающий из полубреда. Цык; тишина, снова. Ум Драко брел в этом бреду, тревожно спотыкаясь об очередной редкий звук. Каша. Ведро. Тишина.       На очередные голоса за дверью – в его голове – он не отреагировал, поправил обрывок мантии, служивший ему подушкой, и зарылся в него посильнее, планируя себе сны. Когда декан сидел вместе с ним над котлом Сна без сновидений, а Драко, хмуро пытаясь исправить недочеты, внимал, Снейп обронил, что не стоит огорчаться неудаче, поскольку сновидения это большой подарок. В четырнадцать он его не понял, особенно после того, как Северус припечатал: «Последний, поскольку появление снов после приема зелья означает провал и, с большой вероятностью, смерть». Когда все недочеты были исправлены, они с отцом заставили его отхлебнуть из небольшой колбы. Он обмяк на подушках и последний аккорд страха был страхом увидеть сон. Теперь, в почти полной темноте, Малфой отчаянно хотел, чтобы ему что-нибудь приснилось, поскольку во сне он видел то дом, то что–то из путешествий с отцом, то, что наяву успел забыть, то Хогвартс (даже убогий Уизел не портил эти сны; но чаще это была гостиная их факультета, покой и шалость, выторгованные у ушлого эльфа с кухни бутерброды и развалившийся по ночам напротив русалочьего окна в кресле декан, перебирающий под слабым светом лампы пальцами по чьему-то длинному свитку.       «Малфой, что Вы делаете здесь после отбоя?»       Спросил бы он, затылком обнаружив присутствие и как всегда указал бы для проформы на дверь, ведущую к мальчишеским спальням Слизерин. Драко почти услышал этот голос.       – Вставай, я тебе говорю. – уже без всякой иронии Снейп сгреб его за локоть и поднял со скрипучей лавки.       – Северус! – Драко вдруг заколотила такая сильная дрожь, что Снейп вынужден был ослабить хватку; Малфой согнулся и исторг вечернее угощение туда, где только что лежал, не выпуская, впрочем, из своего кулака ремень на рукаве Снейпа, предназначенный под палочку. – Темный Лорд уничтожил их?       – Куда как лучше. – Северус протянул это не для Драко: позади него мсье де Рэ прекрасно понимал в английском.       Даже сквозь пыль на лбу Малфоя проступал мелкий пот. Неясно было, что привело его в состояние столь плачевное? Пытки? Северус повернулся к Филиппу, но тот не смотрел на Малфоя, обводя взглядом свод его камеры.       – Господин Малфой не послушал меня, когда я говорил ему сдаться, пытался посулить охране деньги. А мы с мсье Сезараном достаточно часто принимали здесь других. Так что пребывание здесь было к общему благу.       – Сможешь идти? Тебе надо помыться и присоединиться ко всем, а после тебя сопроводят в Мэнор. У меня будут кое-какие новости.       Драко уверенно кивнул и все повороты бесконечной лестницы действительно прошёл сам. Только в дверях комнаты Снейпа, где Драко ждали горячая еда, чай, мыло, и только когда де Рэ отошел на достаточное расстояние, Малфой стал тереть пальцами глаза.       – Я был неправ. – севшим от подкатывающих слёз голосом. – Тогда, когда отец был в Азкабане, я…       – Был, и не раз после этого. – Северус подтолкнул его в проём.       – Как мама? – Драко смотрел впервые по-настоящему виновато. – А отец? Почему он не пришел? Что случилось?       Его снова переколотило: он пытался высмотреть в лице Снейпа страшное, но тот был спокоен.       – Люциус настоял остаться за столом. Кто-то должен был, а мне не с руки. Завтра тебя отправят домой; и Тёмному Лорду ты передашь, что Тиффож сдал позиции.              

***

      Змея вползала в сон каждый день. Скручивала, давила, дышала смрадом в лицо, невидящими глазами шарила по лицу, щупала языком, хвостом разбрасывала ноги.       Гермиона задыхалась во сне, плакала, кричала и, выдергиваемая из сна то Юки, то плачем Дариуса, еще несколько минут судорожно, рвано дышала.       Она боялась пить зелье сна без сновидений, потому что в справочниках, которые ей, один за другим, переносил из домашней библиотеки Слипу, осторожно указывалось, что в период беременности и лактации зелье может давать неблагоприятные последствия для ребенка.       А живая, реальная Нагайна шуршала по её следу почти каждый день, появляясь у стола за завтраком и преследуя её на прогулках. Гермиона стала было закрывать за собой дверь в оранжерею, чтобы гадина не смогла проникнуть внутрь, но та замирала прямо у входа и встречала их таким яростным шипением, становясь на дыбы, что на третий день Грейнджер оставила эту попытку отгородиться от Нагайны, боясь, что она накинется на Дариуса.       Гермиона, анализируя в голове эти ночные кошмары и думая, что же с этим делать, перебрала все доступные для себя варианты. Разум не помогал. Она раз за разом раскладывала составляющие своего ночного ужаса, убеждая себя в том, что его причиной была ее собственная тревога, но звук влажного шлепка о пол тяжелого тела вновь разрывал её сон.       Сегодня Грейнджер поймала себя на том, что, рационально оценивая происходящее с ней, она не учла, что все эти дни всё, предшествующее ежедневному кошмару, было одинаковым: ужин, её небольшой по времени разговор с Нарциссой у камина, когда за их спинами в своем кресле располагался Волдеморт, разворачивавший длинными пальцами какие–то манускрипты. Сухой треск сжираемых огнем поленьев. Сухой треск пергамента за спиной. Почти неслышное дуновение вопросов и ответов Нарциссы. А потом наверх, в свою комнату и там купание и кормление Дариуса. Ну конечно, она сама себя загнала в тот круг последовательных событий, в которых мозг воспроизводил то, что потрясло её так в первый раз! Это повторение надо было разорвать.       Покормив Дариуса, Гермиона передала его Юки, а сама снова ушла в ванную.       Книга, теплая ароматная вода, огоньки, пляшущие в отражении воды и на мраморе стен – все это должно было вырвать её из плена страшного сна. Погрузившись в воду и глубоко вздохнув всей грудью, Гермиона закрыла глаза, откинув голову на бортик ванной. Она лежала, мерно дыша, заставляя себя тихонько улыбаться, сосредоточившись на тактах своего дыхания. Быстрая мысль о том, что она хочет еще и ощутить какой-то аромат, ассоциирующийся со счастьем. Гермиона, протянув руку к палочке, наколдовала запах свежескошенной травы. Палочка. Теперь, как и Снейп, она брала её везде с собой, даже в ванную. И Грейнджер накатом вспомнила, как, рванув дверцу душа в поезде, поразилась, что он был с палочкой даже там. И тут же всплыла вся та картина. Сухая, расчерченная шрамами спина, поджарые ягодицы и жилы на руке, сжимающей воспаленный от напряжения член.       Она сглотнула. И плавно провела рукой по своей груди, поглаживая её, охватила снизу, чуть погруженную в воду и тихонько сдавила. Да, почти всегда так делал он.       ***       Снейп, помимо сугубо политических условий, выторгованных в первых крикливых переговорах с французской стороной, вытребовал себе условия личные: ему хотелось промыть зудящий запекшейся коркой порез на спине, и доверять это дело кому-то он бы не стал. Разве что Пэнси? Которой самой требовалась помощь куда серьезнее, чем ему: её рана выглядела глубокой, и, хотя у них было достаточно рябинового отвара, рану он будто бы не вполне брал. Нехорошая рана, больная – когда он склонялся над её животом с пропитанной корпией, она уже сжимала зубы, а когда он заканчивал, то весь лоб мисс Паркинсон был в бисеринках пота. Она иногда перехватывала руку, молча, и он сидел с ней некоторое время, разглядывая отведенные глаза и полные губы. Она не вызывала в нем ничего такого, чего Снейп не мог бы целиком осмыслить, препарировать и отложить в сторону. У неё отсутствовали задорные ямочки, когда она улыбалась, а у Грейнджер они были, она не рассуждала вслух и Северус не позволил бы ей прятать ступни, согревая их и заигрывая с ним, себе в пах.       Нет, она была ему не помощник.       Северус не без усилия захлопнул дубовую дверь и россыпью чар затворил её надежнее залитой сургучом пробки. Грейнджер шевелила пальчиками (обыкновенно в паху, а сейчас прямо внутри головы), как кошечка наминая облюбованное место. Это волновало не изысканностью ласки, наоборот, её домашней, будничной манерой.       Северус снял перед трюмо верх формы, провонявший потом, и повернулся к нему спиной. Сам затянется нескоро: дюйма три-четыре, с подсохшими краями. А Грейнджер бы ему помогла. Сначала пальчиками рук, с этим порезом. Потом – белых ножек. Возможно, и ртом тоже.       Снейп поморщился – от мыслей его отвлекал запах немытой одежды. Он снял и пропыленную обувь, и штаны, и белье, чтобы покрыть эту свалку очищающим заклинанием и швырком палочки отправить в угол, на стул.       Сосала Гермиона уже очень хорошо, тщательно готовя каждую импровизацию и вкладывая всё свое усердие. До красных губ, потому что ему не хотелось заканчивать это раньше времени из эстетических соображений, и, невидяще глядя на неё, как сейчас перед собой, он мог длить это и длить. После родов она, разумеется, страдала, поглядывая на него то и дело так, чтобы разбудить совесть, но будила похоть. А сейчас он не отказался бы взять её прямо за макушку и притянуть к паху так, чтобы её маленький носик утонул в жесткой поросли на лобке.       Чтобы она шумно обдала горячим влажным дыханием, может, немного возмущенная бесцеремонностью. Чтобы пробежала пальцами — да, так, прижимая толстую вену, бегущую к головке, будто бы этой крови есть куда еще стремиться, когда она так делает. Сухая после вручную разбитого лагеря и его перемещений наощупь кожа совсем не то, что мокрый рот Гермионы: приходится сплюнуть на ладонь и прижмуриться, чтобы воображение помогло получить удовольствие. После её ставшего привычным тела дрочка ощущалась примитивной подделкой под удовольствие. Он едва не забыл, как это делается наиболее эффективно — где нужно трогать, как потянуть и с какой интенсивностью таскать шкурку. А она прекрасно это схватила и знала теперь на «превосходно», улыбаясь, когда в несколько касаний делала его уверенно готовым и откидывалась на спину, чтобы подставить свои блестящие складочки. Хотя Дариус еще требовал её постоянного внимания, наверняка она была снова отзывчива, снова готова воспринять. После его возвращения он точно вправит ей так, что эти складочки заалеют от натуги, а потом станут густо-белыми, когда из неё станет вытекать. Снейп даже не застонал, а всхлипнул, как будто ему стало больно. Так оно и было: семя обожгло ему руку, с силой брызнув и в ладонь и на пол. Ему полегчало. Надолго?       Её тело вспоминает легко: он упирается одним коленом на кровать, как раз между ее разомкнутыми ногами, и сразу же всплывает в мозгу его взгляд, пристальный и жадный, когда он надвигается, нависая над ней на руках. А потом он охватывает её грудь так, как она сейчас сама сжимает её и наклоняется прямо к соску, ласково, ласковее Дариуса, касаясь его губами. Её бёдра приподнимаются навстречу ему. Желанию о нём. И рука Гермионы погружается в воду, повторяя его привычный жест, мягко поглаживает губки, чуть пожимает их. Она раздвигает ноги шире, упираясь в края ванны и в такт движущейся руки чуть покачивает бедрами. Томность разливается по телу, она округло гладит пальцами набухающий бугорочек, который становится все тверже и чувствительней, и ей так хочется ощутить настойчивое давление его головки, поглаживающей вход.       – Северус, – произносит Гермиона и это так приятно сейчас: звать его. – Северус.       Нега исчезает, острое, звериное наслаждение затапливает ее всю, крепнет, вдруг группируется хищником перед прыжком и взрывается жгучими искрами. Бедра судорожно дергаются ему навстречу.       – Северус!       Тяжелым плеском вода переливается за край ванны и ухает о пол. Грейнджер слабо поворачивает голову, открывает глаза и видит растекшуюся на мраморе большую лужу воды. Она смотрит на нее долго, как завороженная. А потом взмахом палочки убирает её.       Ночью Гермиона спит спокойно, без сновидений, пока голодный Дариус не будит её.       

***

       Антуан Сезаран улыбался нервной улыбкой человека, до конца не верящего, что всё получилось.       – О, Мелюзин! – тут он настолько картинно воздел руки к сводам, что сидевший рядом Яксли поморщился. Но Сезаран был в таком упоении, что гримасы Корбана не заметил.       – Это он о ком? – не расслышав, и решив, что речь идёт о ком-то из них, тихо уточнил Руквуд у Долохова.       – Да Мелюзиной клянется, – не поворачивая головы, вбок, как сплевывая, ответил раздраженный Долохов. – Вечно эти французы коверкают каждое слово.       – Полишинели, – в тон Долохову прошипел Руквуд.       Люциус, по праву аристократа чувствуя себя обязанным любезностью сдерживать выходки грубоватых товарищей, с внимательной улыбкой обратился к Сезарану:       – Так что же?       Малфой был притягательно–красив сейчас. Расслабленный счастьем обретения сына и такой легкой победы, он царил за этим столом, отодвигая всех: и французов, и своих, в тень. Величественная улыбка менялась на теплую лишь когда он коротко взглядывал на Драко.       – Это непостижимо! Мы же так вас ждали. И… так пропустить! Сколько же времени вы были около Тиффожа?       – Да всего…– и Олсоп мгновенно застыл от того, как выразительно посмотрела на него Кэрроу через стол, заставляя молчать.       – Ничего, – безмятежно продолжила Кэрроу за Тенгеля.       Забини перескочил взглядом с Олсопа на Алекто. И потом быстро оглядел остальных Пожирателей. Они словно не заметили оборванной фразы Тенгеля, а кто–то даже качнул подбородком, подтверждая слова Алекто.       – А, наверно, поэтому мы вас и не заметили. Вы, стало быть, сразу из Британии? – Блейз пытался уловить, поверил ли Сезаран Алекто и не мог этого понять.       А Сезаран, между тем, продолжал, всё чаще адресуясь с кивающему в такт почти каждому его слову, поднимающему брови и улыбающемуся ему Люциусу.       – Понимаете, в моей милой Франции последние несколько месяцев творилось столько всего, что ни один канал связи с вами нельзя было считать надежным. О, Мелюзин, все Министерство как помешалось на противодействии. И кому? Темному Лорду, величайшему волшебнику современности!       – Всех времен, – отчеканил Люциус, мгновенно став серьезным.       – Что?       – Темный Лорд – не величайший волшебник современности, он – величайший волшебник всех времен.       – А! О, да, конечно, я сам так и считаю, я лишь говорил в том смысле, что сейчас, в настоящее время, никто из живых не способен противостоять ему, быть равным. А, так, в историческом аспекте, безусловно. Так вот, вообразить сложно, но большинство моих соотечественников, сколь мне не печально это признавать, совсем не поняли идеи чистоты волшебной крови.       – А тут и воображать нечего, – опять очень резко бросил Долохов, – столько веков вейл трахать. У вас нормальных магов почти не осталось.       Долохова раздражал Сезаран каждым жестом и словом. Он тяжело смотрел на жестикулирующего, тонкого, манерного Сезарана и зверел от того, что тот, в самом начале, когда они, наконец, стали знакомиться, услышав его «Антонин Долохов», радостно ахнул: «Так мы с Вами буквально братья по имени! Я – Антуан, Вы – Антонин!». Этого еще не хватало.       Сезаран немного растерянно обернулся на реплику Долохова, но тут же вернулся взглядом к Люциусу, всем выражением показывая ему, что сочувствует его доле общаться с таким солдафоном.       – Так вот, вы не представляете, что я передумал, когда увидел, что молодого месье Малфоя похищает Филипп де Рэ!       Тут он обернулся к хозяину замка, совершенно незаметно сидевшему за пышно накрытым столом. Лишь Драко, в отличие от других, часто смотрел в сторону своего тюремщика. Де Рэ на эти слова приподнял бокал, салютуя Сезарану.       – Понимаете, ведь месье де Рэ почти все время до похищения был в Шармбатоне, я был уверен, что он примкнул к мадам Максим! И я передать не могу, что это было: мы стоим на берегу, друг против друга: люди из Министерства, люди мадам Максим и мы! И я понимаю, что Филипп нас всех переиграл! Но это поражение стало днем озарения для меня!       Сезаран сделал патетическую паузу. Снейп, оторвавшись от тарелки, поднял на него вопросительный взгляд. Не замечая этого взгляда, а следуя только собственному рисунку речи, Сезаран продолжил:       – Это значило, что Филипп не с мадам Максим! О, это было открытие! Но, надо сказать, мы все рисковали, когда пришли сюда, в Тиффож.       Тут он порывисто обернулся к Драко:       – Милый юноша, не сердитесь на де Рэ. Да, Вы пострадали, но страдания молодости – это так мимолетно. Посмотрите на свое положение шире. Ваше пленение послужило великой цели. Без Вас мы бы не соединились с де Рэ. Да, Ваше пленение послужило приманкой и мы вскоре вернем Вас домой. Но какой! Мы оба, и Филипп, и я, каждый по отдельности, понимали, что штурм Шармбатона невозможен. Там такие чары!       – Что, Пожиратели не могут справиться с французским колдовством? – Белла покачивала шампанское в бокале. Наконец–то не пойло.       – О, нет! Я про другое! Я уверяю Вас, мадам, при всем моем почтении, что потери были бы страшными. Неимоверными. А мы не хотели. И так ведь, даже между нами, не обошлось без трагедий. О, малыш д’Артуа!       Сезаран болезненно поморщился, бросив быстрый взгляд на Снейпа. Тот, не реагируя на его слова, жевал, нагнувшись грифом над огромной серебряной тарелкой.       – О! – произнес еще раз Сезаран, – О, я был уверен, что благородные чувства Тёмного Лорда не дадут отцу страдать без сына. А то означало, – тонкой, особой улыбкой он показывал Малфою, что сумел предугадать замыслы англичан, – что вы сначала станете штурмовать Тиффож. А мы с Филиппом ждали этого момента, чтобы соединиться с вами, объединить наши силы и вместе сражаться за будущее моей многострадальной страны. И сейчас, наконец, это произошло! Мой тост за новую Францию, за чистокровную Францию! За вечное правление Волдеморта!       Когда застолье стало угасать, и свои, и французы начали разбредаться по замку в отведенные комнаты: кто в индивидуальные, большинство же – в подобие казарменных общих помещений, за столом, по знаку Снейпа, остались Яксли, Малфой, Белла. Снейп посмотрел на совсем размякшего от ощущения триумфа, который, наконец, накрыл его, Сезарана.       – Господин Сезаран. – Снейп, кажется, намеренно не величал его «месье». – Полагаю, как можно быстрее нам следует известить Темного Лорда о происшедшем. Вы изволили сказать, что намерены вступить в союз. Обычно вступление в союз подразумевает определенные условия с обеих сторон. Нам необходимо знать Ваши. Кто с французской стороны будет участвовать в переговорах?       – О! Ну зачем такие церемонии, – Сезаран легко повел рукой, отметая тяжеловесность слов Снейпа. – Как союзники мы всегда сможем договориться.       – И всё же.       Сезаран слегка пожал плечом.       – Полагаю, сейчас это не своевременно. Филипп тут, а вот, – и Сезаран огляделся по сторонам, – месье Тижоль уже удалился, а без всех главных участников, согласитесь, как–то неловко обсуждать условия договоренностей. Да и время почти к утру приблизилось. Господа, спать, спать! Всё обсудим завтра.       Молчаливый де Рэ, тем не менее, не двигался, сам в разговор не вступал и лишь внимательно ждал, что будет дальше.       Не двигались и англичане. Сезаран, уже вставший и опиравшийся о спинку стула, переступил с ноги на ногу.       – Хорошо. Вероятно, я могу говорить только сам за себя. Я не скрываю, и не думаю, что это постыдно, что хотел бы получить некие преференции за свою поддержку Тёмного Лорда здесь, во Франции.       Сезаран говорил с улыбкой, как о несущественном.       – Полагаю, Тёмному Лорду нужны наместники здесь, во Франции. Тогда я бы с признательностью и удовольствием принял на себя эту задачу. Но это если наш общий господин, Волдеморт, решит оставаться в Британии и, допустим, не соединять Францию и Британию в единое государство. Я не могу знать планов величайшего волшебника, – почти игриво Сезаран улыбался сидящим англичанам, смотревших на него своими непроницаемыми лицами. А впрочем, нет. Корбан дернул ноздрями. – Ну, что ж, господа, я удовлетворил Ваше любопытство? Все же стоит расходиться по спальням. Наш хозяин позаботился о том, чтобы у нас были самые уютные опочивальни.       И он, махнув рукой, вышел. О чём разговаривать с этими солдафонами, тем более, что один из них убил наивного д’Артуа и Сезарану еще предстоит объясняться с отцом мальчишки. Все переговоры могут быть только между ним и Волдемортом. Ну, а эти пусть в самых общих чертах знают, на что Сезаран претендует. Он не собирается быть мелкой сошкой в большой игре.       Яксли показал всем своим глазами, что надо поговорить. Хозяин замка не двигался с места.       – Пойдемте, друзья, отдохнем. День был тяжелым. – Люциус поднялся и повернулся к де Рэ.       – Это был самый теплый ужин, учитывая обстоятельства нашей встречи. Благодарю Вас от себя и от всех нас. Как нам найти наши комнаты? Вы же нас разместили рядом?       – Увы. – де Рэ устало встал из–за стола вслед за Малфоем. – Замок, как вы видите, довольно древний, местами внутри обветшалый. Да и приличные помещения у меня не в таком большом объеме, как хотелось бы. Я позову слуг, они вас проводят.       Де Рэ ударил в ладоши. На звук хлопка появились мелкие существа, не больше домовых эльфов, но все в красных колпаках, с длиннющими бородами и в кожаных свободных рубахах до колен.       – Это что, ваши домовики? – Яксли разглядывал местных слуг. На кой Мерлин им колпаки? И бороды только пыль собирают. А когда готовят, куда они эти волосища прячут? Всё–таки французы с придурью.       – Да. Мы зовем их лютены. Я выделил каждому из вас по паре, для услуг, они проводят.       Англичане мялись. Очевидно было, что де Рэ рассредотачивал их по замку. Также очевидно было и то, что они хотят переговорить между собой с глазу на глаз, без присутствия де Рэ.       Звуки громкой перепалки вдруг раздались снизу. Орал Руквуд:       – Я британец! Никакая французская мелочь не посмеет мне хоть что–то лопотать. Вон пошли!       Белла высунулась в окно.       Вокруг крупной фигуры Руквуда суетилось несколько лютенов. Руквуд агрессивно отмахивался от них, но в руках у него была бутылка, а не палочка. Палочку он заткнул в держатель.       – Август, что случилось?       – Я хочу спать здесь, во дворе, а не в общей свалке! Я сейчас за палаткой, и назад.       – Август, уймись! Ты что, собираешься растянуть посреди двора палатку?       – Я имею право!       Руквуд потянулся за палочкой, неизвестно с какими целями, но Белла опередила его. Руквуд рухнул на траву, подкошенный заклинанием, а через мгновение последовала еще пара: вяжущее, чтобы Руквуд заткнулся, и заклинание пут.       – К утру проспится, – прокомментировал, выглядывая из-за плеча Беллы во двор, Яксли.       А Белла развернулась к де Рэ и её резковатый голос стал совсем жестким:       – Послушайте, Вы же понимаете, что нам надо поговорить. И мы это сделаем. Так не проще ли Вам оставить нас сейчас?       – Мадам, – де Рэ как будто не видел проблемы, которую сам же и создавал все последние минуты, – всегда к вашим услугам. Господа. – и вышел.       Они все переглянулись и быстро стали накидывать чары. Заглушающие, сторожевые, маскирующие: на все случаи, если за ними будут подсматривать, подслушивать. А потом они разом шагнули во внутренний магический круг, встали так, чтобы можно было оплести плечи друг друга руками, тесно прижали головы так, что лбы касались друг друга, и первым начал Яксли:       – Они играют в паре. Нагнетает де Рэ, а Сезаран корчит простака. Ох, темная лошадка этот Сезаран. Вы слышали, он хочет быть при Лорде.       Тут Корбан попытался посмотреть в лицо всем, поочередно.       – Вы понимаете, что это значит? Он же стал говорить про то, что Лорд может объединить нас с лягушатниками в одно государство. Ну? Понимаете?       – Не нужны будут два Министерства. – со значением произнес Малфой.       – Да! – зло подтвердил Яксли. – Он метит на наши места.       – Корбан, ты только о своей шкуре вечно думаешь. – прервала Яксли Белла. – Лучше скажите, почему у нас у каждого по два соглядатая и нас растащили по разным концам замка. Да! И где те, кого должен был прислать Крауч? У него пятнадцать человек во Франции, где они? Прибыло только десять.       – Надо направить кого-то в лагерь. Барти известны координаты нашего лагеря, оказаться они могут только там. – Снейп отлично понимал, почему все английские лазутчики так и не появились в лагере до штурма Тиффожа. Барти выгораживал Дастинуса и, чтобы это не очень бросалось в глаза, давал кому-то еще лишний шанс на жизнь. Очевидным было также, что ему придется отвечать за это хорошим круцио перед Лордом.       – Кого? – Люциус инстинктивно испугался, что Северус назовет имя Драко.       – Самого бесполезного. Пусть Гойл прогуляется. Заодно жир растрясет.       Они все покривились.       – Так. А по основному вопросу? Ясно, что ничего не ясно. Что будем делать? Расходимся или остаемся здесь ночевать, все вместе? – Яксли даже потряс плечи тех собеседников, которые стояли около него.        – Пусть Драко спит в моей комнате, я бросил там вещи. Поброжу немного, осмотрюсь. Но сначала разбужу Гойла.              

***

      Новобранцы все спали вместе, как в Хогвартсе, с той только разницей, что Пэнс тоже была с ними. Она лежала на боку, согнутая, и кривилась от резей: заклятье, саданувшее по брюшине, выкручивало разъедающей болью. Она даже тихонько стала стонать, Какого Мерлина ей держать лицо, да и перед кем, если так больно? Правда, когда она решилась на это, все парни уже крепко спали. Ей досталось больше всех, а по Калверу вообще не пришлось ни одним заклятьем, а надо бы, с её точки зрения. На Гилсоне, Бекере, Наймане, Тенгеле и Забини были какие-то пошлые по своей незначительности царапины. А Гойлу неизвестным заклятьем опалило икры ног и теперь он спал на животе, поднывая во сне.       Когда почти под утро открылась дверь и вошел Снейп, она приподняла голову и улыбнулась. Он пришел к ней!       – Мисс Паркинсон. – Северус не без удовлетворения оглядел её бледное лицо. – Как Ваш живот? Вы будто на противопехотную растяжку налетели. Не вставайте, нет. Ну–ка, покажите…       Он сам отвернул низ форменной одежды и осмотрел черную рану. – Говорил я Вам держаться подальше от разгара событий. – в голосе Северуса не было никакого зла сейчас или недовольства. Он делал ей больно физически, обминая смоченными рябиновым настоем края раны, а потом без предупреждения налил и внутрь. Не стоило добивать её нотацией. Пэнси визгнула в сухую ладонь.       – Это необходимо. У тебя все еще жар. Нельзя, чтобы это нагноилось.       Она не выворачивалась, замерев, как олененок под тяжелым вараном, который начал пир по живому.       – Вот так. Сейчас станет легче. – отведя руку, Снейп вытянул иной флакон и поднес к сухим губам Паркинсон.       – Что это? – оттягивая его уход, спросила Пэнси.       Снейп выдохнул, позволяя дыханию раздуть мякоть рта, как будто имел дело с первокурсницей, которая опрокинула себе на ноги чумазый котелок. Он не собирался отвечать ей и, сунув пузырек ближе, коротко дернул подбородком. Выбора у неё не было – он был намерен поставить её на ноги.       – Это обезболивающее или снотворное, да? – она потянулась сама губами к склянке, вспомнив наставления Беллатрисы про послушание. – Побудьте со мной ещё чуть-чуть. Так легче.       И Пэнс застонала.       Хорошо бы, чтобы кто-то проснулся: увидеть так Снейпа около неё и ничего никому не рассказать никто из парней не сможет. Даже Забини.       Снейп еще раз качнул головой, с чпоком вытащив из губ стеклянный край. Не хватало только, чтобы она хлебнула больше нужного и ушла в эйфоретическое плаванье, порта приписки которому не было.       – Я Вам не нянька. – сдержанно ответил Северус, снова собирая ремнем свою нехитрую аптечку. – Можете поблагодарить мою жену, так любезно улучшившую мой рецепт обезболивающего, добавив в него каплю милосердия. Скоро Вас потянет в сон, в отличие от других, поэтому постарайтесь не издавать громких стонов. Вы же сильная. – Снейп бросил взгляд на ладонь, но больше необходимого прикасаться к ней избегал. В конце концов, семейная жизнь сделала его невоздержанным в своих реакциях на девичью податливость, и он собирался провести вечер с мисс Грейнджер в своей голове.       Но Пэнс оказалась проворнее, и сама ухватила его за запястье.       За спиной Снейпа заворочался Тенгель, а он, вместе с Гилсоном, так и не могли успокоиться после Ночи Посвящения, время от времени приставая к Паркинсон с колкими вопросам. Если он сейчас проснется, будет хорошо. Поэтому Пэнси громко, в полный голос, быстро проговорила:       – Как мне хорошо, что ты рядом! Всегда хорошо!       С узкой кровати за спиной Снейпа больше не доносилось ни звука.       – Что за цирк Вы устраиваете. – Снейп дернул её так, что Пэнси оказалась сидя, и рукой сама же схватилась за потревоженную рану. – Прекратите это. Иначе лечить Вас будет местный домовик.       – Господин директор, – все-таки Олсоп не спал, – я могу быть чем-то полезным?       Паскудник Тенгель, подумала Пэнс, выслуживается. В его интонации было столько выражения лояльности Снейпу, что ошибиться не мог никто: Олсоп будет рассказывать направо и налево, что, даже раненная, Пэнс безуспешно вешалась на шею Снейпа. От злости и от боли Пэнс застонала сильнее.       – О, Мерлин. – ругнулся Снейп, разглядывая струйку черной крови, побежавшую от раны. – Дура. – он сжал ее за плечо и отправил обратно в горизонталь контролируемым, плавным движением. – Дайте что-нибудь. – бросил он Олсопу, протягивая левую руку не глядя. – Бинт, тряпку без ворса. Вон её сумка.       Парень соображал быстро, выдернув первое, что на ощупь показалось наиболее мягким и гладким, и сунул в руку Снейпу, который немедленно пропитал это новой порцией отвара и крепко прижал к ране. Зеленый шелк, как она и хотела, ласкал его руку, но был безнадежно выпачкан.       – Вставай.       Снейп мыском ботинка потолкал Гойла в стопу и чуть наступил на пальцы. Тот, пробормотавший какое-то ругательство и весьма похожий в этот момент на своего отца, попытался отлягнуть его ботинок, и тогда Северус пнул его сильнее.       – Поднимайся, Грегори!              

***

      Воронка портала выплюнула Дастинуса точно около потухшего костровища. Он покачнулся, удерживая равновесие, и быстро заозирался. Палочку Дастинус держал наготове, как и обещал Барти. В последнем письме тот приказывал, молил, уговаривал и увещевал, чтобы Дасти был осторожен, убеждал не пренебрегать его инструкциями, быть всегда настороже и, по возможности, быстрее добраться до Снейпа, а там уж стараться быть поближе к нему и не рисковать.       В длинных последних строчках письма, которые Барти писал уже на полях, поперек основного текста, потому что места на пергаменте не хватило, он пытался передать через буквы ту тоску, которой захлебывалось его сердце в страхе за Дастинуса и обещал, клялся, что все будет хорошо.       Он увидел двоих совсем около себя, потом, сбоку, еще одного. А последний, четвертый, был за спиной и Дастинус просто не представлял, что есть еще и он. Если бы это были вражеские силы, его бы уже точно не было в живых, но тот, что был за спиной крикнул: «Мoostrooper!».       Это был пароль, который Крауч разослал им всем. По этому слову можно было узнать своих. Портал, охранные чары самого лагеря, казалось, делали эту предосторожность излишней, но Барти не хотел рисковать.       Дасти обмяк и даже заулыбался новым знакомым. Все шло хорошо. Правда, потом они целый день просидели, ничего не понимая. Лагерь был пуст. Но оставленные палатки и вещи в них свидетельствовали, что в лагерь собирались вернутся. Парень, который нравился Дасти больше всех – с простодушным, неприметным лицом (впрочем, у других тоже была такая незапоминающаяся внешность, что в этом все четверо были похожи, как браться-близнецы), – распорядился:       – Ждем еще ночь, а после этого выходим из лагеря. И надо выставлять дозоры. Что-то странное.       Дасти тут же согласился с этим отличным молодым человеком. Остальные переглянулись между собой, но возражать не стали. Дастинус хотел было вызваться первым сторожить лагерь, потому что его это забавляло и немного щекотало нервы, как за границей огранных чар послышался громкий треск ломаемого при ходьбе валежника и ругань. Они разом рванули туда, и Дасти даже подумал, что их атакуют, как увидели черную фигуру в Пожирательской униформе и лицо Грегори Гойла.       Мрачный, раздраженный, он даже не стал пересекать границу лагеря, а, махнув рукой, крикнул:       – Идите со мной. Мы замок взяли.       Дасти шел за всеми, озираясь с улыбкой по сторонам. Мягкие очертания деревьев и пологих холмов, очерченных, словно манящие волны, таинственных в утреннем тумане; известие о прошедшем мимо штурме, когда им оставалось лишь воспользоваться плодами победы; а, главное, обещание Барти, что скоро они снова будут вместе, делало его абсолютно счастливым. И он тихонько запел, совсем тихонько. Ту песню «Змеюков», что особенно любил Барти.       На него оглянулся один из спутников, что шел впереди, на холм, прямо перед ним, но не сказал ничего. И Барти продолжал мурлыкать мелодию счастья.       А вот Грегори, за время обратного пути ставший только ещё более раздражительным, внезапно остановился и уставился вниз: туда, где текла река.              

***

      Персиваль Кэрроу понимал, что врожденный аристократизм, присущий ему по праву рождения, был вытравлен годами нищеты и бездумным поведением родителей. Сейчас обстоятельства складывались для него весьма, весьма благоприятно, но уповать только на них, плывя по течению, означало растратить то, что столь щедро даровала ему судьба. И этот подарок она могла не повторить. Поэтому Перси ввел для себя самого строжайшую дисциплину: он вставал за три часа до того, как надо было оказаться в Министерстве и час пил утренний чай, держа в руке на отлёте свежий выпуск «Пророка». Умница Алекто подарила ему почти сразу после свадьбы изящнейший халат: серый, бархатный, с серыми же шелковыми стегаными отворотами на груди и рукавах. Перси вызывал домовика и требовал подать ему рубашку, брюки, надевал сразу же и кожаные официальные ботинки, а сверху, вместо пиджака, и пока еще без галстука он облачался в этот халат. Именно «облачался»: все это Пери проделывал перед большим зеркалом в рост, придирчиво следя за каждым своим движением, за выражением лица. Ему недавно стало жгуче стыдно, когда он вспомнил, как нелеп он был, копируя в своей недорогой рубашке повадки Малфоя. Вот сейчас у него уже могли понемногу появляться заветные манеры. Перси не льстил сам себе: худой, рыжеволосый, без того обаяния, которое досталось другим братьям, он был не привлекательным. Поэтому жестко, беспощадно к самому себе Персиваль тренировал перед большим зеркалом все: как он стоял, ходил, ел. Ежеутренне, по полтора часа, он прохаживался в костюме по комнате и беспрестанно оглядывал себя в зеркало: он следил за осанкой, прививал себя привычку элегантно поддергивать брючины, садясь и подниматься со стула плавно, не опираясь ни на что. Времени и сил на эти тренировки уходило много. Да, завтракал он тоже перед тем самым большим зеркалом, в своей комнате, фиксируя, чтобы в движениях появилась уверенная и немного небрежная плавность и притягательное изящество. Он внимательно изучал руководства по хорошему тону и, Мерлин, почти в двадцать три года впервые узнал, что хлеб ни в коем случае нельзя откусывать! Его следует отламывать небольшими кусочками и деликатно отправлять в рот. Он попробовал проделать это перед зеркалом и потерял дар речи, хотя, безусловно, до подлинного изящества ему было очень и очень далеко. Мерлин, как его еще выбрала благословенная Алекто, если он так ел всю свою жизнь! Нет, это надо было выкорчевывать: не может же будущий министр быть простолюдином в привычках и манерах.       Пергамент, который принесла ему сова, Перси прочитал не сразу: сначала требовалось ознакомиться с газетой. После начала французской компании Персиваль напряженно ждал движения и перестановок в Министерстве и претендовал на позицию заместителя министра, перескочив в этом карьерном движении через голову начальника транспортного отдела. Этот отдел, несмотря на всю его возросшую важность, совершенно не прельщал Перси: за время работы в Министерстве он понял, что по большому счету, это была тупиковая должность. Начальник транспортного отдела становился управленцем в важной, но узкой части и поэтому при любых карьерных вакансиях про него говорили так: «Это хороший специалист, ну кто же его заменит?» или «Он специалист в таком узком круге вопросов, что ставить его на должность, предполагающую решение разнообразных задач из разных сфер непродуктивно, он на все будет смотреть через шоры своего транспортного отдела». Поэтому Перси на днях совершенно искренне заверил начальника, что он не претендует на его место, когда речь зашла о кадровых перестановках в другом отделе.       Развернув послание от матери, Персиваль прищурился и трижды перечитал письмо. Джинни, мать и он? Это не могло быть простой семейной встречей. Первой мыслью было, что мать для каких–то целей собирает тех членов семьи, в руках которых сосредоточены капиталы. Да, он получил от жены право распоряжаться финансами и управлять поместьем, но Непреложный обет не давал ему особого простора. Да он и сам не хотел действовать во вред Алекто. Но, с другой стороны, Джордж тоже владел какими–то деньгами, хотя доходы от его лавки не могли даже сопоставляться с доходами Молли последних двух месяцев (Персиваль знал это достоверно от приятелей из финансового отдела, следивших за правильностью выплачиваемых налогов). Такое положение дел было понятно: Джордж совсем забросил лавку, не вылезая из Хогвартса, а отец вел дела так, будто всё еще работал на своей блаженной министерской должности. Может, мать собирала всех женатых членов семьи? Но для чего? А просто так, наобум появиться неподготовленным к разговору, Персиваль не хотел. И он отправил матери послание, в котором предлагал увидеться через пару дней в поместье у Джинни. Во-первых, ему хотелось хорошенько рассмотреть дом самых богатых аристократов Британии. Во–вторых, за это время он точно сможет найти что–то, что подготовит его к разговору с матерью и сестрой.       Но, как назло, оговоренная отсрочка не принесла почти никакого результата. В министерских отделах нужной информацией Перси интересовался аккуратно, стороной и в полушутливых разговорах. Никаких особых сведений, кроме того, что он уже знал о пошедших в гору делах матери да о фактическом назначении Джорджа на место Снейпа (пусть и временно), ему не рассказали. Он обдумывал целый день, не написать ли напрямую Джорджу, но отверг эту мысль, поскольку не исключал, что мать собирает их как раз для того, чтобы посоветоваться в отношении Джорджа. Рону писать было бесполезно: этот брат удивительным образом умел не замечать никого, кроме себя. Такой бестолковый эгоцентризм, не приносивший Рону в итоге никаких дивидендов.       Оставался отец: идеальный источник нужной Персивалю информации. Отец был добр, простодушен и находился рядом с матерью, то есть что–то мог знать о её планах. Естественно, встретиться с ним надо было не на глазах у матери. Перси сделал две попытки перехватить Артура в Хогсмиде, в лавке Джорджа: сразу же в день получения письма и на следующий, но оба раза лавка оказывалась закрытой еще до того, как прекращали работу все остальные магазины деревни. И это было странно. Чутье подсказывало Перси, что отец не просто так исчезает из «Вредилок». После второй безуспешной попытки увидеть отца в магазине Персиваль отпросился у начальника заранее и аппарировал в Хогсмид сразу же после пятичасового чая. И это было в яблочко! Артур набрасывал на дверь какие–то совсем простенькие запирающие заклинания. Персиваль отступил в тень деревьев, чтобы не отвлекать отца. Тот всё делал медленно, что сейчас Перси было на руку. Так Артур Уизли и его тень, Перси Уизли, дошли до «Трёх метел», где распоряжением Министерства был установлен публичный камин связи. Начальник Персиваля, немного ревнуя его к успеху идеи общественных точек аппарации, предложил, чтобы была установлена сеть общественных каминов с летучим порошком за бросовую цену. Соль проекта состояла в том, что желающие сэкономить маги должны были громко и четко называть место своего перемещения, что давало возможность транспортному отделу получать интересную информацию от обязанных к собиранию таковой трактирщиков. Когда отец выкрикнул: «Дырявый котел», Перси чуть не застонал от досады: он мотался по другим отделам, а надо было начать со своего! А потом уже он сообразил, что отцом сделан очень странный выбор места. Неужели он пристрастился к огневиски? И Персиваль вслед за исчезнувшим в портале камина Артуром метнул себе под ноги летучий порошок. Но когда он, буквально через минуту после того, как исчез отец, сам оказался в «Дырявом котле», ни у стойки, ни за одним из столов Артура не было.       Поэтому на встречу с матерью и Джинни Персиваль пришел настороженный и ожидающий любого подвоха. Но все оказалось не так, как он себе представлял. Когда мать стала объяснять идею родства с Поттерами, он задумался.       – А сколько у него в сейфах?       – Да откуда ж мне знать!       – Понимаешь, мама, это сейчас родство с Поттером может принести результат. А вот как это отразиться на нас потом, еще не известно.       – Да что отразиться?! Мы вон в Ордене были, да.. – Молли оборвала сама себя, выразительно махнув рукой. Этот жест означал и их эмиграцию, и Чарли, и то, что Билл сейчас во Франции явно не бездействует. – И что? Никак это на нас не отразилось!       – Мама, я имею в виду в долгосрочном периоде. Мало ли, когда вдруг всплывет то или иное. Наше собственное от нас никуда не денется, но добавлять ко всем сложностям еще и родство с Поттерами – это надо серьезно обдумать.       Перси уже явственно видел заголовки написанных Ритой статей о коварстве нового министра магии, сменившего свою фамилию на фамилию жены, чтобы окончательно запутать всех и не выдать тайну своего близкого родства с Поттерами.       – Да что же, гоблинам дарить эти сокровища, что ли?! – закричала Молли.       – Я только сказал, что подумаю. Мама, не с нашей историей. Надо все взвесить.       Тон Персиваля был непреклонным. Мать дернула плечом, выражением лица пытаясь передать сыну мысль, что он глупый мальчишка, но он устоял.       – Давай я подумаю. Ну, мне пора.       – Постой!       И мать изложила все, что знала про любовницу Гойла. Джинни добавляла и иногда поправляла мать. Перси слушал, кивая им обеим в такт. Молли уже начинала боятся, что и тут сын скажет, что должен подумать, но Персиваль удивительно легко сказал:       – Я завтра же пойду к ней.       – Нет, мы пойдем вместе, – категорично заявила Молли. Она не хотела, чтобы Перси шел к такой женщине один. Мало ли что.       Но все оказалось не так просто. Джинни знала, что «ту девку», как её называла Молли, вытащили из Лютного и что её имя – Матильда. Где она сейчас, как её искать? Им обоим: Молли и Персивалю, пришлось постараться. Молли придумала три новых начинки для пирогов, а Перси со всей присущей ему непринужденностью понес эти пироги в отдел учёта магов и других лиц, временно проживающих на магических территориях. Он даже сочинил было историю о пробной дегустации, но потом отверг эту идею и с порога заявил, что ему нужна помощь, потому что Джорджа обчистила проститутка. Это был лучший вариант легенды. Правду говорить было нельзя: сестра не должна была упоминаться ни коим образом. И себя он, очевидно, не мог назвать: не дай Мерлин, эта информация хоть когда бы то ни было могла дойти до Алекто. Рон безвылазно сидел в Хогвартсе, да и вообще школьник в этой легенде смотрелся странно. Оставались Джордж и отец. Конечно, правильнее было назвать Джорджа.       Поедание пирогов всем отделом принесло необходимый результат. В конце дня сова принесла в руки Персиваля пергамент с адресом. Он тут же известил мать, назначив встречу у Гринготса. А потом еще раз перечитал адрес. Хм. Самый центр Косого.       Когда они вдвоём подошли к нужному им дому, Молли ахнула:       – А мы–то получили только домишко в Хогсмиде!       Прямо на них вызывающе выпирал фасад добротного городского особняка, в три этажа, с колоннами, поддерживающими крышу подъезда, с четырьмя высокими (очень высокими!) окнами на каждом этаже. Дом был дорогим.       Персиваль кашлянул. Собираясь в рейд, еще до того, как он получил пергамент с адресом, он представлял себе вульгарную проститутку, обогатившуюся за счет мужа сестры, но все–таки продолжающую влачить свое жалкое существование в притоне. Перси продумывал, как будет говорить с ней с высоты министерского чиновника с безупречной репутацией. Как сможет ей намекнуть на все административные неприятности, которые прямо обрушатся на её блудную голову. Адрес менял ситуацию. Он еще надеялся, читая пергамент, что они обнаружат съемные апартаменты. Но нет. Весь дом говорил, что тут нет наёмных квартир.       Перси кашлянул еще раз. Молли быстро взглянула на него и резко произнесла:       – Нечего робеть! Она гулящая девка, правда на нашей стороне. Идем.       Но шея Молли при этом пошла крупными красными пятнами: не хуже сына она понимала, что их шансы запугать девицу, живущую в таком особняке, становились ничтожными.       Матильда, прищурившись, разглядывала их почти с удовольствием: в её голове их появление в холле её собственного дома означало только то, что Грегори она держит крепко. Поэтому Матильда спокой выслушала и то, насколько она порочна, и то, что долго веревочке не виться. Все это торопясь говорила Молли, всё чаще оглядывавшейся на Персиваля. Какого Мерлина этот тюфяк молча стоял за её спиной? Вечно ей все приходится делать самой.       И она не поверила своим ушам, когда услышала сзади:       – Прошу простить мою мать, милостивая госпожа. Поверьте, в действительности всё, о чем она сейчас думает, это спокойное будущее её дочери. От этого она так несдержана.       Матильда посмотрела на Перси с не меньшим интересом, чем его мать. Правда, Молли еще разрывало возмущение. Но Перси вдруг крепко взял мать за руку. Так крепко, что у Молли заболело стиснутое сыном запястье.       – Мы пришли поговорить и договориться. Мы понимаем, что Вы очень важны для Грегори Гойла.       И Перси сделал паузу, ожидая хоть какого-то ответа от пристально смотревшей на него женщины. Потому что у его собеседницы сейчас на руках был флэш-рояль и противопоставить этому им, по большому счету, было нечего.       У той в глазах настороженность никуда не исчезла, но самолюбивая улыбка быстро скользнула по лицу.       – Я это знаю.       И снова замолчала, разглядывая их обоих.       Перси думал с такой скоростью, как никогда еще ему в жизни не приходилось, отвергая одно за другим. Пауза сама по себе становилась их проигрышем. И внезапно его озарило.       – Но распоряжение сейфами и поместьем, да вообще всем, он всё–таки оставил моей сестре.       – Так что же? – иронично уточнила Матильда, – вернется и все будет как прежде.       – Нет, – вкрадчиво, с ласковой улыбкой протянул Персиваль. – Вы не уловили главного. Есть условия, которые не могут преодолеть ничьи чувства и желания. Я уверен, что муж моей сестры очень привязан к Вам. Не сомневаюсь в этом.       Женщина, Перси это видел, слушала его уже напряженно, ожидая чего–то неизвестного и скверного для себя. Слишком уж странно себя вел, с её точки зрения, этот худосочный рыжий парень. Он не пытался игнорировать то, что было её козырями, наоборот, это он сам же их и подчеркивал. Но выворачивал наизнанку, намекая на опасность этих козырей для неё самой. По её опыту такое непонятное поведение всегда означало одно – неприятности.       – Я продолжу, – кивнул ей Перси, увидев, каким серьезным стало её лицо. – Мой родственник допустил ошибку, купив Вам дом. Это ведь теперь Ваша собственность, да?       Матильда кивнула, но продолжала молчать.       – Видите ли, согласно условиям, принятыми в нашем обществе, никто не может претендовать на чистоту крови священных двадцати восьми семей. Это уже не частное дело. Если бы Вы были лишь кратким увлечением, или, скажем, отдохновением от семьи для моего родственника, – это мало кого бы интересовало. Но Грегори, уж не знаю, из каких соображений, решил продемонстрировать свое отношение к Вам всему магическому сообществу.       Матильда резко махнула рукой.       – Я не дура и понимаю, к чему вы тут клоните. Он же со мной испачкает свою чистую кровь. Так еще не известно, что лучше. Я-то хотя бы с заговорщиками не якшалась и за границу, скрываясь, не бегала. И ни на какие официальные отношения с ним я не претендую.       Перси улыбнулся. Тонкая, покровительственная улыбка – это то, что должно было остановить Матильду. У него получилось.       – Вы забыли, что всё это случилось до, – Перси особо выделил голосом последнее слово, – свадьбы. Так что это уже не имеет значения. Поверьте мне, как волшебнику, плотно связанному с официальными кругами. Вы мешаете. И если для моей сестры Вы – только досадная неприятность, для правительственных кругов Вы означаете проблему возможной потери еще одной чистокровной семьи. Ваша скандальная связь страшна не Вашим отношением к нему, а его отношением к Вам. Предположим, от вашей связи родится ребенок. Это ведь будет не ребенок, достойный включения в книгу священных двадцати восьми семей, понимаете меня? Как думаете, с этим будут мириться? Все здравые волшебники в этом случае понимают, что ситуацию правильнее купировать ранее.       Любовница Гойла слушала Уизли и понимала, что объезженный её тюфяк, действительно, наломал дров.       –Видите ли, – Перси заговорил легко, предчувствуя, что предприятие, кажется, удаётся, – я предлагаю договориться ко взаимной выгоде. Моей сестре, действительно, будет выгодно, если сейчас Вы исчезните. И не появитесь больше. А Вам выгоднее сейчас, пока Грегори нет рядом, быстро продать особняк и сохранить за собой благосостояние и …– Перси долго держал паузу, будто бы подыскивая слово, все более ласково улыбаясь Матильде, и вдруг словно бы обрадовался подобранному, произнес:       – Полностью оградив себя от неотвратимых случайностей.       Матильда уставилась на него. Перси закивал.       – Именно так! Я думаю, мы друг друга поняли.       Как только Уизли ушли, Матильда бросилась собирать ценные вещи. Через три часа она была в Лютном, в том притоне, откуда её вытащила судьба на встречу с Грегори Гойлом. Гоблин, владелец борделя, предложил ей отличные условия: восемьдесят процентов от цены дома, которые она может положить на сохранение под четыре процента годовых. И даже намекнул про возможность со временем перебраться на тихое побережье в теплых краях.       

***

      Говно эта экспедиция. И какого Мерлина их потащили во Францию? Все прекрасно обставили бы без них, сами бы справились. Сидели в этом поганом лесу, в палатках, как домовики, жрали каку-то дрянь. Нахрена?       Идиоты старые, все на подбор прямо как покойный папаша: «Ах, в наши времена, ах, мы, ах, это так было сложно». И сейчас как будто специально делают так, чтобы всем молодым тоже досталось по самые гланды. Вообще, по уму, надо из эльфов специальные подразделения создавать, боевые. Не дело волшебников этим заниматься вот так, в грязи, без уюта. Волшебник должен командовать! А ушастые пусть скачут, куда послали.       Грегори даже остановился, прищурившись. Нет, ну каков ум! Никому, никому это в голову не пришло, а он смог! И правильно, маги должны управлять, а не шататься по грязи.       Однако эти несколько дней кое-чему его научили. Правильно отец всегда говорил, что, мол, простодушен ты Грегори, доверчив. Обводят тебя прощелыги типа Малфоев вокруг пальца. Сколько уж он всего полезного предлагал – никто не слушал! Крауч даже эльфов в поход не дал взять, и они сами потом с палатками до кровавых мозолей таскались! Это все из зависти. Понятно, что, если он сейчас прийдет и объявит про боевые отряды эльфов, они его обсмеют. А потом кто-нибудь, да то же Яксли или Снейп, выдадут за свое, говоря с глазу на глаз с Темным Лордом. И докажи потом, что это его, Грегори, идея. Нет, он сделает хитро. Сейчас, когда вернется, из своих сколотит команду, натренирует, и как представит их Волдеморту! Еще посмотрим, кто встанет во главе следующей экспедиции в какую-нибудь Испанию. Хотя Грегори предпочел бы Швейцарию. Там попрохладнее.       Он так ярко представил себе, как Тёмный Лорд даёт ему почётное место справа от себя, а еще – особую маску, даже круче, чем у отца. И как все старые и молодые ПСы смотрят на него с завистью. Ха, а что? Знай наших! Грегори так ощутимо представил эту сцену, что даже остановился, чтобы полнее пережить момент сладкого торжества. И это было знаком судьбы! Если бы он не остановился, он бы попросту не увидел, что внизу, по узкой тропе вдоль реки, страхуясь, видимо, заглушающими заклятьями, быстро шагает Филипп де Рэ. На рассвете?       Филипп де Рэ, скользнув в накрывающий реку и берега молочный туман, исчез в прибрежных камышах. Грегори быстро обернулся на своих спутников. Они шли расслабленно, разглядывая замок, выраставший перед ними. Похоже, что француза не заметил никто, кроме него. Вот и прекрасно. Этот трофей тоже будет в его единоличную копилку, не даром только он и заметил беглеца.       И Грегори махнул рукой, чтобы незнакомые волшебники потопали дальше к Тиффожу сами, тем более что до него оставалось совсем немного. Проводник он им, что ли? Нет, он сейчас выследит, куда намылился этот лягушатник на самой заре. Явно же не за круассанами.       Гойл попытался вспомнить заклинание дезиллюминационных чар, но в голове крутились только другие. А де Рэ уже, кажется, совсем исчез, поскольку верхушки камышей перестали колыхаться. Плюнув на скрытность, Грегори аппарировал прямо на то место, где увидел француза и припустил за ним, похрустывая камнями под ногами. Что делать, когда надо скрыть звук, он тоже не помнил. «Да ни хрена он не слышит», – через сотню шагов уверенно подумал Грегори, окруженный туманом и не видя перед собой ничего, кроме белесой каменистой тропы, вдруг оборвавшейся у реки. Пришлось лезть в воду. Мысленно ругаясь и с удовольствием представляя, как француз расплатится и за это его неудобство, Грегори ввалился в самые камыши: в них человеческим телом совсем недавно был пробит проход. Может, там портал? Удивительно, но Грегори совсем не боялся, страх ушел, предвкушение победы, гордости, удовольствия от своего торжества застилало всё. В конце концов, у него метка! Кто из его ровесников отмечен таким же знаком? По пальцем перечесть. А из них заслуженно – еще меньше. Ясно же всем, что Малфой получил метку по протекции родственников, да здесь обливался слезами, пока его не вытащили. Да и Паркинсон (тут Грегори осклабился), считай, тоже. А вот он заработал её сам! И Грегори уверенно зашагал между стеной из камышей, пока вдруг не увидел перед собой небольшое открытое пространство, окруженное теми же камышами. Словно это был маленький бассейн. Грегори шагнул в центр и огляделся, а потом стал медленно поворачиваться вокруг себя, выставив палочку. Тишина. Но что-то же должно было быть! В пользу его теории говорило то, что больше смятых камышей вокруг не было. Грегори похвалил себя за наблюдательность и стал прикидывать, куда они засунули портал. Ну, конечно, в воду! Он наклонился ниже и стал внимательно разглядывать камни, поблескивающие в прозрачной, чуть рябившей воде. Кажется, вот этот. Грегори подковырнул носком ноги крупный булыжник особого, бордового цвета. Ничего. Хм, странно, не может чтобы не он. И Грегори стал водить вокруг булыжника палочкой. Что за дрянь? Мимо в воде проскользнула змейка, еще одна, а за ней, с боков, десятки, нет, сотни! Они ринулись на ноги Грегори с такой скоростью, что он не успел еще ничего сообразить, только рот приоткрылся от возмущенного удивления. Какое, какое заклятье нужно? Но змеи уже обвивались по щиколоткам, ползли выше, по голеням, и вдруг его голова ощутила тяжелый удар и жесткие кошачьи когти впились ему в череп, он заорал, но не услышал своего крика – кто–то держал заглушающие так искусно, что звуки словно умерли. А-а-а-а, только сейчас сообразил Грегори, он же ничего не слышал внутри этого круга, даже плеска от своих шагов! Но мысль оборвалась еще одним когтистым ударом в спину, и еще одним, и он, покачнувшись на скользких камнях, рухнул в месиво змей и рвущих его тело кошек. Палочка отлетела далеко, он плашмя бил по воде, бесполезно пытаясь нащупать её. А змеи в упорном движении тащили его руки всё ближе и ближе к телу. И тут камыши тихонько разошлись и несколько маленьких девочек, переливисто хихикая и ничуть не опасаясь яростных тварей, рвущих его, зашлепали по воде, высоко поднимая коленки. Бред какой-то, сумрачно подумал Грегори, глядя на их красные, пупырчатые гусиные лапы вместо ног и пытаясь вывернуться от змей, сумевших-таки облепить его тело почти в кокон, у человека не может быть гусиных лап. Девочки дружно схватили Грегори за ступни и потащили на глубину. Он уже не мог ухватиться ни за камни, ни за камыши. Уворачивая глаз от особенно сильного удара когтистой лапой одной из кошек, всё еще сидевшей у него на голове, он повернулся вбок и увидел в воде древко своей палочки. Иллюзия избавления ускользала как наваждение. Грегори почувствовал противный вкус речной воды, затапливающей глотку, а потом наступила полная темнота.

***

Северус устал: и вообще, и нянчиться с щенками, и опустился вместе с воротами замка, выпустившими Грегори и закрывшими вид на безмятежную, хотя и немного пожженную от нападения траву. Спустя почти сутки тело давало знать о том, что почивший малыш Анри бил по нему со всем жаром своего французского темперамента. Ныли предплечья, принимавшие его вес, пока он балансировал на покатой крыше, и – ужасно – шея. Северус различил прохаживающегося по стене замка седого Яксли, который вышел подежурить и теперь периодически посылал поисковые чары по четырем сторонам от Тиффожа. Вспышки били коротко, но ярко, имея скорее превентивное назначение. Никому из Пожирателей не нравилась покладистость французов, но и убивать их пока было не за что: они представляли для Тёмного Лорда определенный интерес. В отличие от заметавшихся министерских, заранее конкурировавших за тёплое место на французской земле, Северус подумал, что оставить здесь наместника – прекрасная идея. Во всяком случае его договороспособность с местными выше, а знаний о том, чем они могут быть полезны, больше. И тогда он сможет вернуться домой. Что он здесь: завтра как неделя? Сезаран обещал отправить Драко завтра, инкогнито и с надежным соглядатаем, чье перемещение не вызовет у Министерства волнений. Завтра же Драко в Мэноре увидит Гермиону и Дариуса; Северус предпочел бы увидеть их сам. Он смаргивал, когда под веками различался слабый свет, и снова закрывал глаза, пока не уснул, неловко подобрав ноги. Поза его, должно быть, была весьма комична, раз первым, что он увидел, оказалась улыбка Дастинуса – нисколько не осуждающая, даже встревоженная.       – Привет! Нас увидел господин Яксли и пропустил по паролю. Ты не ранен? Грегори сказал, что вы сражались. Давно? А мы отсиделись всё это время, выходит.       Дастинус вместо руки подавал слишком много информации, и Снейп, пытаясь её переварить, отклонился от каменной стены и растирал шею, хмурясь в землю. Барти доиграется: если кто-то донесёт, что в лагерь они попали уже после, ему несдобровать.       – Что сказал Корбан?       – Ничего, просто пропустил нас, спрашивал, где Грегори, но он нам сказал идти вперед. Наверное, проветривается, как ты.       Даже очевидно колкие слова от этого парня звучали как песня. Северус усмехнулся и стал вставать, отряхивая форму.       – Отсыпается где-нибудь – не дай Мерлин совсем загоняют. Дастинус, знаешь, поменьше рассказывай о том, что вы сутки просто сидели в лесу. Что было до этого?       – Барти передал нам координаты. Немного пришлось пройтись.       – Так я и думал. – Северус, досадуя, помолчал, впрочем, прекрасно понимая мотив Барти. Он воспользовался его же тактикой касательно Грейнджер: просто подождать.       – Я решу, что сказать, позже. А который час? Довольно светло.       – Да я и не знаю. – Дастинус заразительно зевнул.       – Драко обещали переправить в Мэнор. Если есть, что передать, самое время.       Дасти сощурился и покачал головой.       – Этого он передать не сможет.       – Пойдём, надо разбудить французов и определить вас поспать. А вечером смените тех, кто дежурит днем.       Снейп предпочитал обсудить всё с де Рэ. Он ухватил за мелкое ухо первого шмыгнувшего лютена и довольно быстро среди верещания добился у него (безо всякого французского) координаты комнат хозяина замка.       Однако едва они миновали коридор, наполненный поблескивающими сигнальными чарами, перед ними вырос Сезаран: крайне одетый и слишком гладкий для человека, который едва проснулся.       – О, месье Снейп! Удалось поспать? А кто этот приятный молодой человек? – У меня нет времени на раскланивания, не обессудьте. – Снейп попытался обогнуть его, но француз выставил вперед ладони.       – Я понимаю, но месье Малфой был в тяжелых условиях, не лучше ли дать ему отоспаться? Да и Филипп, прямо скажем, переживал о том, как пройдёт встреча.       Снейп напряженно двинулся вбок: его рука уже лежала на рукоятке палочки.       – Это я сам решу.       – Может быть его отец…       – Его там нет, верно?       Сезаран отошел в сторону, но теперь Северус не пытался пройти: он держал француза на острие палочки.       – Это лишнее, месье. Вы сами можете убедиться, что Филипп там.       – Дастинус, открой дверь.       Дасти, спавший с лица сразу после появления в руках палочки, шагнул в сторону спальни хозяина.       – Нет, эту. – Снейп мотнул головой в сторону ближайшей, и Дасти взмахом палочки распахнул её.       – Маффлиато. – Северус прошептал одними губами, укрывая их пеленой тишины, и следующим движением отправил Сезарана ударом в грудь в глубину комнату. Он вскрикнул, но звук мягко спружинил о кокон заклинания.       – Свяжи его и забери палочку! – Снейп быстрыми шагами достиг спальни де Рэ, и, обнаружив ожидаемую пустоту, выругался:       – Мерлин вас дери. Сонорус! – сиплый после ночи на улице голос Снейпа рассеялся по замку, – Всем выйти во двор, немедленно.       Дасти торопился за ним: ничего не говоря, они быстро спускались вниз сами. Снейп увидел выход, ведущий к стене замка: странный ветерок, долетавший с улицы, спокойный, беспечный, обжег его лицо неприятным предчувствием.       – Сюда.       Они выскочили на боковую часть стены и быстро пошли вперед. Внизу собирался народ: кто-то, как и они, поднимались по противоположной лестнице. Ветер стал сильнее. Дастинус, увидев выступ, отстал от Снейпа и зашагнул на него, балансируя: так он сможет разглядеть источник шума. Внизу были какие-то дети. Дасти нахмурился, до того нелепо они выглядели в высокой траве, волокущие что-то черное и тяжелое за собой.       – Épouser la veuve! – позади Снейпа раздался женский крик, перекрывавший ветер.       Снейп остановился и круто развернулся, готовый отразить что бы то ни было. Дастинус вдруг отпустил стену и спрыгнул вниз. Северус ощутил, как мгновенно горьким стал его язык. Потому что изумленное лицо Дасти, застывшее на точно отсеченной заклятьем голове, пролетело мимо него в противоположную сторону.