На положенном месте

      Ноги стали тяжелыми и болезненно-каменными, а только потом в горле застучало адреналиновым стуком. Снейп присел, хотя ему, скрытому от атаковавших — нет, от убивших — Дастинуса ничего не угрожало, и посмотрел вниз. Туда, куда упала голова, чтобы убедиться, что привкус во рту, привкус близости смерти, его не обманул. Северус больше не видел лица, но видел обильный след крови сбоку, будто голова была ею полным ведром, из которого перелилось, едва его тяжесть пристроили на землю.       — Северус! — крик Беллатрисы утонул в хлопках: тягучих, медленных хлопках о воздух, а следом еще один крик, истошный, раздался прямо над ним. Снейп с силой задрал голову. Покрасневшее лицо осыпало искрами пущенных вверх щитовых чар, о которые что-то едва не разбилось, по касательной уйдя от их поблескивающей глади.       Белла, прикрывшись ладонью от яркого утреннего солнца, увидела его бесконечный, растущий вверх размытый силуэт — Северус, казалось, силился обогнать искры и оценить нечто своими глазами.       Снейп, взмывший было в воздух, ощутил резкий обратный рывок, а только затем — жжение в ноге, которую полоснула лапа в попытке за неё ухватить. Зачастивший клёкот оглушил его, птица, тяжелая, отпустившая было, обогнала его и ударила в лицо. Северус, наощупь отмахиваясь, попытался подняться выше — как будто птицу это могло остановить, — и, ткнув её острием палочки, наконец смог разглядеть обидчицу, что на пару мгновений отделилась от него, гневно призывая на помощь. В том, что это обидчица, Снейп не сомневался. Искаженное изогнутым клювом, затянутое мелким, плотным до схожести с рыбьей чешуей пером лицо было все же женским, хотя видеть вейлу в её зверином великолепии Северусу прежде не приходилось. Её тело, куда как меньше его, казалось хрупким, но вот крылья, размашисто взбивавшие воздух, достигали в размахе его роста. А загнутые когти, он мог поклясться, трёх дюймов. Вейла, пытаясь не упустить добычу, с которой не могла справиться одна, рванула за ним с остервенелой скоростью. Еще и ещё она хватала воздух крепкими лапами, намереваясь сократить расстояние и нагнать его. Закипая от злости неудачи, она швырнула во след тёмной фигуре горсть яркого пламени и громко крикнула. И ещё, когда это пламя, ударившись о Снейпа, падающей кометой угодило прямо в её крыло. Она не успела даже увидеть, как её перья начали гореть — увидела только обугленные остовы длинных, маховых. Прежде чем поняла, что падает вниз.       Удар, с которым она рухнула, заставил даже самых грязных Пожирателей, готовых ударить мешкающего врага, взглянуть на ворошащуюся, сбивающую в траве и земле пламя вейлу. Птиц в небе стало больше, и бить они стали сильнее. Огонь, который пожрал перья и кожу одной, запалил ярость всех остальных. Они теснили их: вынуждали укрываться за каменными выступами, куда пламя не могло попасть в полной мере, не давали и шагу ступить! Тех, кто пробовал, ждало что-то похуже огня. Так цепкие крючья лап отправили вниз, туда, где за пределами замка, беззаботно лепеча, играли феи, Эйвери. Его крики о помощи затмили даже непроходящий птичий гомон. Со двора Тиффожа шёл густой дым от горящих дверей, занявшегося от силы пламени влажного кустарника, и поднимался вверх, превращая замок в большой кипящий котёл.       Снейп не видел этого. Он не оборачивался, стараясь, чтобы этот шум, это хлопанье крыльев остались позади. Мысли, наперебой завладевавшие головой, не давали как следует сосредоточиться на поддержании магии, и без неприятностей сжирающей приличную долю сил. А неприятностей было хоть отбавляй. Совершенно ясно, что французам хватило и терпения и дипломатии, чтобы договориться. Перебежчики, сидевшие с ними за одним столом, а теперь умиравшие с ними в одном замке, в расчёт не брались. Более того, так, одним камнем, им удалось нанести два удара сразу. Совершенно ясно, что ему единственному удалось — или, учитывая его шустрых преследовательниц, почти удалось — выскользнуть из замка до начала настоящего удара. Сколькие из них останутся живы?       Обжегши руку, в которой Снейп до ломоты сжимал рукоять прижатой на манер кортика палочки, мимо устремился сноп пламени.       Останется ли жив он? Полёт был естественным состоянием этих существ, и они это прекрасно понимали, не бросая преследовать самозванца, для которого этот визит в небо должен стать последним. Луг возле оставленного лагеря Пожирателей, выстлавшийся под ними, теперь кишел разномастными тварями, готовившимися встретить у портала каждого, кто решит воспользоваться им. Северусу казалось, они запрокидывают головы и провожают его долгими безразличными взглядами, какими провожали похоронные процессии магглы в Коукворте.       Сердце колотилось стремительным холостым ходом; ему необходимо было спуститься. В конце концов, нет большой разницы в том, кто именно разорвет тебя на куски. Он ввалился между близких друг к другу крон, спрятав исхлестанное крыльями той, первой вейлы лицо в сгиб локтя, и соприкосновение с землей было лишь немногим мягче, чем у неё. Весь воздух от удара вышибло из груди и он долго еще лежал, осторожно вдыхая сырой травяной воздух.       Только теперь, попытавшись встать на ноги, Северус сполна ощутил остроту когтей вейл. Нога, по которой скользнула лапа, онемела до самого колена. Он сделал несколько неловких шагов, припадая на ногу, и остановился. Тишина. Они не спускались, не без причин опасаясь его на земле — их тени лишь носились над деревьями. Обозначали его для остальных. Сгорбившийся мужчина замычал от досады, задрав распоротую когтями штанину. От звездчатого шрама, оставшегося от Темного Лорда в память о маленькой шалости Чарли Уизли, спускались три багровые рытвины, и кровь, сочащаяся из их глубины, совершенно не собиралась запекаться коркой. Он наспех создал дезиллюминационные чары, которые, впрочем, не спасут от запаха, который оставляет взмыленное и горячее тело, к тому же кровящее, нечего было и стараться. Ему нужно куда-то идти. Снейп сжал и без того стиснутые зубы и как можно быстрее захромал вдоль деревьев.       Вместо него, далеко от Франции, размахивая руками и ровным счётом не обращая внимания на попытки матери успокоить его, плакал Дариус. Бледное его личико горело красными пятнами от напряжения. Он исхитрился шлепнуть Грейнджер прямо по щеке и отвернулся так сильно, что едва не выпал из её объятий.       Нарцисса молча наблюдала за происходящим. Её улыбка стала натянутой и восковой: так сильно мальчик кричал впервые.       Дариус прервался только тогда, когда услышал размашистый удар по столешнице.       — Мисс Грейнджер, Вы не в состоянии справиться с ребенком?       Она резко обернулась: Волдеморт смотрел яркими красными глазами, и его раздраженной тон был обращен к ней, а вот взгляд — нет. Он неотступно следил за младенцем, вглядываясь в напряженное лицо, в резкие движения всего его тщедушного тельца.       — Дети иногда кричат так, что из сложно сразу успокоить, мой Лорд. Я поднимусь к себе, чтобы Дариус не причинял Вам беспокойства. — Гермиона отвечала собранно, защищая сына от гнева Тёмного Лорда интонацией спокойного достоинства.       — Что с ним? — тихо спросил Том, подзывая её жестом.       Дариусу было всё равно: он бушевал.       До тех пор, пока его щеки не коснулся бледный когтистый палец. Он ошеломленно попытался сконцентрировать взгляд на пальце, а затем мотнул головой, чтобы уйти от прикосновения.       — Что с тобой, дитя? — если Томас мог быть хоть сколько-нибудь ласковым, то сейчас был предельно. — Ты был так тих всё это время. Ты был такой слабый. Как твоя мать. Он проявлял магию, мисс Грейнджер?       Какой из её ответов правильный?       — Мой Лорд, я не следила за магией, я следила за его жизнью. То, что он смог выжить, родившись так рано, уже магия. — Она произносила это и в такт произносимым словам понимала, что эти слова не понравятся Темному Лорду.       — Действительно. Вы слишком молоды и слишком маггл, мисс Грейнджер, чтобы выносить сильного волшебника. А мне нужен сильный волшебник. — вдавленный посильнее ноготь заставил малыша замолкнуть и посмотреть вверх, на стертое белесое лицо. — Северус хороший волшебник. Его опыт и знания он передаст сыну. Но тот должен быть способен принять эти знания.       Мальчик вдруг дернул головой, сбрасывая палец, чем вызвал медленную, ничего хорошего не сулящую улыбку Волан-де-Морта.       — Хотя это несомненно его сын. Вымученный. Он мог бы сделать это с чистокровной — но он привязан к Вам. Почему? — взгляд, изучающий черные, блестящие как маслины глазенки, поднялся к лицу Грейнджер. — Чем Вы взяли его?       В ней вскипает ярость. Слишком много желания унизить в этой фразе, уничтожающей всё то, что, почти неосязаемое, было между ней и Снейпом. И не дать уничтожить это невесомое ей кажется возможным только одним образом: четко произнести самое укромное, не дать его размазать пренебрежением вопроса. То, что взбесит Волан-де-Морта. То, чего он сам не способен почувствовать, но силу чего давно уловил. То, что она, поразмыслив, заменяет удобоваримым:       — Глубоким уважением к нему и преданностью. — Гермиона смотрит прямо в красные глаза, поглаживая голову кричащего сына. Что ты сможешь сделать с этим, что?       Волдеморт слегка запрокинул голову; он брезговал тем, что она произносит и, гораздо сильнее, тем, о чём молчит. Он видел её насквозь, но это объяснение Томаса не устраивало. И он предпочитал верить другому.       — Это всего-то название для благодарности, мисс Грейнджер. Где бы Вы были, если бы не он. Конечно, Вы готовы благодарить. В том числе и так. — Тёмный Лорд кивнул на макушку Дариуса.       Слезы мальчика подсохли, он осоловело смотрел на мать и на странного человека рядом.       — Я бы хотел, чтобы Вы не имели власти над ним. Но это то обстоятельство, с которым я вынужден мириться. Ведь Вы даете ему то, в чем он так нуждался раньше. Вынужден признать, что это идет ему на пользу. — Волдеморт задумчивым, плавным движением ткнул когтем в саму Грейнджер. — Вы неудобны. Но если Вы способны рожать маленьких волшебников, это не имеет значения. Он должен быть мне под стать. Становиться сильнее, поскольку растёт моя сила. Вы понимаете, мисс Грейнджер? Рано или поздно он освободится от Вашей власти.       

***

      Антуан Сезаран приник к двери, пытаясь услышать в какофонии рваных и резких шумов, раздававшихся ото всюду: из-за внешних стен, с потолка, из коридора, хоть какой-то ясный звук, чтобы понять происходившее.       — … экто, сверху!       — Сук..!       — Аааа…       И все это покрывалось треском заклятий, резкими гортанными птичьими вскриками, будто тысячи их разом обрушились на Тиффож, и тем тяжелым стуком, который бывает и у рухающих тел, и у падающих камней.       Какая-то вспышка очередного заклятья протрещала совсем рядом с дверью и Сезарану показалось, что он услышал голос Дижо, кричавшего, что он не воюет против англичан. Антуан отпрянул от двери.       Он оглянулся через плечо на комнату, в которую его затолкал Снейп: квадрат с кроватью под балдахином на витых столбцах, по моде шестнадцатого века, дрессуар и ширма, за которой был устроен умывальный уголок. Никакого выхода из нее не было. Узкое, переделанное из старинной бойницы окно, пропускало лучи света, но не давало даже толком разглядеть, что происходит снаружи, не то, что выбраться через него. Аппарация из каждой комнаты замка была блокирована уже давно: де Рэ объяснил это Сезарану необходимостью контролировать контакты всех, находившихся в замке. Сезаран скривился, вспомнив, как радостно он тогда согласился с ним, совсем не предполагая, как это обернется против него самого.       Антуан дошел до кровати, опустился на неё и, закинув голову, постарался сдержать слезы, которые текли, не останавливаясь. Это было стыдно и хорошо, что никто его сейчас не видел, всем пока было не до него. По крайней мере, он успеет подготовиться и встретит свою смерть достойно и элегантно. Или даже сумеет договориться с англичанами. Хотя не стоит себя обманывать. Он бы такому человеку ни за что не поверил. Почему же должны поверить они?       Узоры на балдахине красивые, подумал Сезаран, против всякого здравого смысла все больше в них вглядываясь. Будто бы это переплетение нитей было самым значимым сейчас и словно от того, насколько сильно он всмотрится в узор, так или иначе могла решится его судьба.       И вдруг он словно очнулся. О, Мелюзин! Сейчас, совсем скоро его прикончат. Нет, так сдаваться нельзя. Он кинулся к двери, заколотил в неё, выкрикивая одновременно, чтобы её открыли, что он все объяснит. Пусть он не сумел спасти Дижо (в его смерти он уже не сомневался), и совсем неизвестно, что с Тижолем, но его собственная жизнь должна быть сохранена!       В комнате вдруг стало сумрачно, будто настал вечер. Сезаран оглянулся на окно и инстинктивно вжался в дверь. Лик гарпии плющился о стекло, ее глаза щурились, пытаясь разглядеть глубину помещения.       Сезаран заколотил сильнее. Его сердце билось отчаянно, опережая удары кулаков о дверь. Гарпия была явно со стороны мадам Максим, что означало для него неминуемую смерть. Если с англичанами еще брезжила надежда договориться, ссылаясь на то, что он обманут де Рэ также, как они, то от соотечественников пощады ждать не приходилось.       — Откройте! — ему уже отчаянно хотелось, чтобы дверь, открытия которой он так боялся еще пару минут назад, распахнулась. Но звуки из коридора переместились куда-то вдаль.       Антуан сообразил, что надо пригнуться и он почти распластался у двери, прикрываемый от окна кроватью и балдахином. Вдалеке, за стеклом, снова стало светлее: гарпия, очевидно, не разглядела его в спасительной темноте мрачной комнаты.       Как так получилось? Он понял, что попал в ловушку сегодня утром, когда, проснувшись на заре, погрузился в приятные воспоминания вчерашнего банкета. Все было удачно: стол, вино, беседа. И ему захотелось продолжить сегодняшний день на такой же высокой ноте.       Вчера, измучив де Рэ своими непрекращающимися вопросами, о том, что и как будет подано, он удовлетворенно кивнул, когда Филипп бросил ему:       — Послушаете, Антуан, распоряжайтесь всем этим сами. У меня достаточно головной боли о том, чтобы разместить их всех в замке, сохранить охранные чары и не привлечь внимание министерских. Право, мне не до обсуждения патэ. Да и уверяю Вас, что особенно переживать не нужно: англичане съедят всё и будут довольны, изысканная кухня — не их конёк. Можете даже не переводить хорошее вино. Лучше подайте больше пива на стол, и огневиски, конечно. У меня есть какие-то запасы.       Антуан запротестовал, потребовал себе ключи от кладовых и заявил, что они должны оказать союзникам самое отменное гостеприимство. Сейчас он удивился, как было не разглядеть за этими словами не просто усталость озабоченного массой дел хозяина, а злое, глубокое презрение? Он был слеп.       Тем страшнее оказалось утро. Вскочив с постели и, не мешкая ни секунды, сосредоточенный на том, чтобы произвести нужный эффект на англичан (и немножко — на своих друзей), он отправился в кладовые, на ходу корректируя сложившийся еще вчера в голове узор праздничного завтрака. Вионье и Шато неф дю пап — непременно, да вот еще надо учесть вкусы мадам Лестрейндж и подать Билькар. Он распахнул дверь винного погреба, воскликнул «lumière» и сначала даже не осознал, что он видит. А потом пришло понимание. Все винные полки были пустыми. Он шагнул к бочке — она отозвалась гулким пустым звуком на хлопок по ней. Это было похоже на идиотскую шутку. Сезаран развернулся, и, не закрывая погреба, почти побежал к огромной замковой кладовой. Вчера именно оттуда брались основные запасы сыра, мяса, грибов, овощей. Он спешил по коридору, а сознание уже опережало его и шептало, что там тоже будет пусто. Он распахнул дверь только проформой, чтобы увериться, что догадка верна. И тут же помчался к де Рэ. Его комната, эта самая, в которой он сейчас находился, оказалась пуста. Хозяин замка мог быть где угодно, но Сезаран с ужасом понимал, что именно в замке Филиппа нет. Его нужно было как можно скорее найти, перехватить, не дать совершить непоправимого и, главное, не дать возможности англичанам заметить его отсутствие. И именно в этот момент Снейп поймал его.       Да, конечно, со стороны это выглядело, будто он сообщник де Рэ. Но разве при таком положении он бы остался в замке, один на один с этими головорезами? Это же можно им объяснить!       И он снова заколотил кулаком в дверь, стараясь не поднимать голову выше кромки кровати, прикрывавшей его от окна. Он стучал в дверь так истово, что за своими ударами даже не услышал звуков с противоположной стороны, и поэтому она распахнулась для него неожиданно. Потеряв точку опоры, Сезаран почти упал, ударившись о голень ноги вошедшего.       — Ну, думаете, своей паршивой хитростью нас взять? — рука резко потянула Антуана о воротник, он задергался, удавливаемый воротом, забил рукой о воздух, вторую руку, с палочкой, которой он даже не сообразил сделать боевой выпад, схватила жесткая ладонь и скрутила за спину.       — Антонин, — бросил тот же голос кому-то другому, не Антуану. — быстрее сюда, еще один.       — А, тезка, — ядовито прошипел выросший перед Сезараном Долохов и вдруг четким выпадом полоснул коротким ножом Антуана по горлу. Тот всхрипнул, открыл рот, опешив от того, что его убивают, и убивают маггловским способом, чувствуя густоту и соленость собственной крови, и осел на пол, отпущенный Яксли.       — Корбан, отодвинься! — Долохов прицелился и уже авадой добил француза.       Яксли, прищурившись, посмотрел на тело:       — Кажется, все.       — Пошли. Надеюсь, это не Снейп так визжит. – бросил Долохов, вытирая о полотно мантии Антуана нож.       — Твари болотные. Нельзя было полагаться ни на одного из них.       Они были уже у выхода на стену, когда дверь распахнулась и Белла, вся перемазанная грязью, втолкнула перед собой бледного, как смерть Теодора Нотта. Парня колотило как в лихорадке.       – Не советую туда выходить. – прервавшись на вздох, Беллатриса выпустила из белой от напряжения руки ворот Тео, отчего тот сполз на пол. – Лучше помогите мне. – она указала на дверь, которая была деревянной, а потому могла запросто пустить врага внутрь, и первая отправила в неё заклинание. Оно вышло смазанным и слабым: Лестрейндж следовало отдышаться, но она не позволила себе и этого. Слишком неприятно было бы снова увидеть тех, кого окружили и убили вейлы.       — Кто-нибудь! Помогите! — несколько нестройных голосов раздалось с нижнего этажа и Яксли поспешил вниз, оставив их втроем.       — Снейпу удалось уйти? — Долохов, провожая взглядом Корбана и подбирая чары, способные как следует закупорить дверь, ни к кому конкретно не обращался.       — Я не знаю. Хотелось бы. — отозвалась Беллатриса.       Постепенно от всех флигелей, где имелся выход на улицу, потекли люди. Кто-то был обожжен настолько, что отталкивал попытки перехватить и поддержать под плечо. Пенси наспех перевязывала плечо Алекто; она не успела принять участие в стычке, но завладела сумкой Снейпа и теперь пошатывалась от одного к другому, чтобы помочь.       Внизу раздался сильный грохот двери, после чего от сердитой переклички птиц заложило уши.       — Держи крепче! Вот же дрянь! – донёсся голос младшего Малфоя.       — Сам держи! — сердито отозвался Блейз.       Когда Яксли подбежал, чтобы закрыть эту, последнюю дверь, Люциус уже держал её на прицеле палочки.       Забини восседал на лопатках одной из птиц. Та была обожжена не меньше, чем Пожиратели, но барахталась, причиняя боль и себе, и Блейзу.       — Она не должна подохнуть!       — У кого рябиновый отвар? Пэнси, шевелись! — рявкнула Алекто вместо благодарности, похлопывая рукой по своей спеленутой ране: боль была такой, что отвлечься от неё не получалось. — Столько, чтобы не издохла. Береги зелье!       Пэнси, едва Забини соскочил с крыльев, дрожащими руками плеснула на птицу немного. Вейла закричала, но, как только кожа на сильных грудных мышцах стала срастаться, закрывая воняющий, поджаренный кусок мышцы, затихла и перестала шевелиться. Она силилась сохранить истинную свою форму как можно дольше, но магия слабела вместе с ней. Вместо крючьев когтей птица обрела две чистых ступни. Поврежденное крыло превратилось в истерзанную руку.       Вскоре перед Пожирателями лежала белокурая девушка. Порядком потрепанная, она сохраняла всё же нежную маску красоты, всем видом взывая к помощи. Она попыталась прикрыться. Ей не следовало этого делать – теперь даже те мужчины, кто был ранен, оставляли на ней недобрые, долгие взгляды.       ***       Перси не мог успокоится: тайна отца будоражила его, что-то иррациональное не давало ему возможности стряхнуть и забыть такую ничтожную информацию. Персиваль вновь и вновь возвращался к этой картине: вот отец долго пытается накинуть запирающие чары на дверь, вот шаркает по булыжникам Хогсмида к общественному камину, и, потом, в Косом, будто растворяется в воздухе. Нет, это смешно, нелепо, как сам его отец. Что за тайну он мог хранить? Мерлин, даже в «те» времена (Перси избегал называть события, происходившие до победы Волдеморта как-то иначе, остерегаясь невольно придать им положительную характеристику, а потому «те времена» были идеальным клише: отстраненным и даже немного пренебрежительным), да, даже в те времена отец, будучи начальником отдела, не был допущен ни к какой секретной информации. Персиваль знал это доподлинно: архивы старого Министерства оказались в полной сохранности и специальный отдел, созданный Барти, разбирал их месяца четыре, выискивая в кипе пергаментов то, что могло навредить, пригодиться или быть использованным как-то иначе. В череде этого потока информации мусора было, конечно, больше. И именно о том, что определялось как мусор, сотрудники отдела делились с другими, забавляя, а иногда и поддевая коллег. Вот так Перси узнал от ухмыляющегося Томпсона, что его отец был настолько незначителен, что не был допущен даже к информации желтого уровня секретности.       — Проще говоря, Уизли, — гоготал Томпсон, от которого на вечеринке, где подавалось только вино, уже отчетливо пахло огневиски, — с его уровнем допуска можно было только хогвартские экзаменационные работы читать.       Степень секретности, к которой отец был допущен в Ордене, Перси не знал, но, считая, что умеет оценивать информацию трезво, полагал, что и там он был скорее пешкой.       И вот какая-то тайна. Нет, это точно не была любовница, убеждал себя Перси, да и какая-то иная тайная страсть тоже не вязалась с фигурой отца. Но тогда что? И вдруг, дня через три, его пронзило. Мерлин, а не вляпался ли отец в новую авантюру, в какое-то очередное несуразное собрание неудачников, намеренных свернуть шею Темному Лорду?       Перси взмок.       В это он верил. Отец был на это способен. Нет, по-другому. Именно на это его отец и был способен, а не на поход к потной шлюхе в темный закоулок Лютного, Мерлин его дери. А это означало только одно: им всем не сносить головы. Потому что то, что так счастливо удалось выбраться сухими из воды, то, как им сказочно повезло, второй раз не повторить. Такого еще раз не простят. И не спасут их ни замужество сестры, ни его брак с Алекто. Вот что свербило, вот что не давало ему отбросить как ненужный хлам эту информацию! И Перси сосредоточенно и зло решил как можно быстрее выследить отца и, поймав его с поличным, чтобы он не сумел отвертеться, заставить его прекратить все это. На мысли о «всем этом» Перси остановился. Отец мог не согласиться: при всей его слабости он был страшно упрямым. Значит, ему надо быть готовым сделать за отца это силой. Или угрозой. Он поморщился. Что могло повлиять на отца больше всего? Угроза семье? Но отец в раже идеалистического вдохновения вполне мог заявить, что они непременно победят. Хотя Чарли, Чарли. Нет. Надо будет действовать тоньше. Следует говорить не о всей семье. Джинни! Вот любимица, мысль о безопасности которой для отца будет отрезвляющим душем. Надо будет сказать, что иначе ее точно упекут в Азкабан. И это в лучшем случае. И тут еще одна мысль заставила его вздрогнуть. А что, если в это собрание уже внедрен кто-то, подчиняющийся Краучу? Или найдется тот, кто первым, не выдержав нервного напряжения, побежит сдавать своих друзей Тайному магу. Просчитать этого Перси не мог. Означало же такое положение только одно: отца надо будет заставить самому пойти к Краучу и рассказать все. Как можно скорее. Немедленно.       Перси раздраженно поморщился. Он уже слышал возмущенный, высокий от волнения голос отца:       — Это предательство!       Его глаза уперлись в одну точку. Как можно будет заставить его сделать необходимое, нужное им всем? Он вел будущий диалог с отцом, предугадывая в воображении каждую его фразу, заранее будучи уверен в каждом его возражении. О, да, это все честнейшие, самоотверженные люди, никакого предательства ждать не надо и поэтому он сам, естественно, тоже никому ничего не скажет.       Все то, что Перси придумал только что, чтобы убедить отца, рассыпалась в этом придуманном разговоре в прах. И Перси был абсолютно уверен, что таков он будет и наяву. Нужно было найти надежное решение, не зависящее от идеалистических заблуждений отца.       Перси напряженно сжал палочку, в раздумье отстукивая по ноге метрономные удары. И вдруг расплылся в улыбке. Ну, конечно. Так просто. Империо.       ***       Вестей от пропавших в портале не было, но Барти, пару раз столкнувшийся с Гермионой то в холле, то около входа в малую столовую, лишь трепал Дариуса по щечке и отвечал на её вопрос, что вылазка сложная и еще заранее было условлено, что в первые дней десять вестей от передового отряда можно не ждать. Слишком опасно было пользоваться порталом на чужой территории часто.       — Миссис Снейп, — Барти произнес её официальное имя, но улыбался при этом настольно человечно, что за улыбкой проглядывали его общая усталость, сильная тревога и ласковое отношение к ней самой, — Вы же умеете думать рационально. Если бы все было очень плохо, они бы точно связались с Британией. Ну хотя бы потому, что все хотят жить. — Он снова улыбнулся. Ничего весёлого не было в этой улыбке.       Умные люди, они оба понимали, что этот довод вполне хорош, кроме одного случая: если никого из них уже нет в живых.       Единственное, что знал Барти доподлинно, это то, что Дастинус попал в лагерь Пожирателей. Последний раз в портал был кинут короткий пергамент с индивидуальным шифром, который знали только Крауч и Макроу — старший из его агентов, собравшихся в лагере с опозданием, и он доносил, что прибыли все. Значит, понимал Барти, Дастинус был тогда вместе с этими ребятами: незаметными надежными профессионалами.       Больше известий не было. Барти подходил к столу с картой, смотрел на портал и снова уходил. Перемещаться через портал было категорически нельзя: поток волшебства, пронизывающий в такие моменты портал, не мог не регистрироваться охранными службами другой страны. То, первое перемещение ударных сил было внезапным, в неизвестной французам точке, организованное французскими пособниками – и поэтому удалось. Сейчас они в любом случае контролировали связь между порталами и четко отслеживали любые движения магии.       Крауч предпринял было накануне попытку предложить Темному Лорду организовать еще один портал, чтобы понять, что происходит во Франции, но Волдеморт лишь раздраженно бросил, что Пожиратели должны научиться самостоятельности. Когда Крауч возразил, что на кону вся компания, Барти вдруг оказался притянутым к самому лицу Темного Лорда так, что почувствовал его дыхание. Странное дыхание, будто бы Лорд и не дышал вовсе, но Барти при этом явно чувствовал, как спазмами холодело его тело.       — Именно так, — разомкнул бледные губы Лорд, — и именно поэтому я не буду подвергать опасности всю операцию. Там сейчас лучшие маги Британии. Кажется, ты тоже так считаешь?       И тут же Барти пронзила ввинчивающаяся боль, внутри которой пылали слова Лорда о том, что он не доволен тем, чему сейчас посвящено внимание Барти.       Крауч очнулся на паркетном полу уже совсем один. Поднялся, рассеянно разглядывая в зеркале свое бледное лицо с синяками под глазами и подумал, что надо связаться со своими французскими информаторами. В конце концов, это только еще одно круцио, но он, по крайней мере, возможно, сможет узнать, как там обстоят дела. Он собирался воспользоваться тем же путём, который уже не единожды оправдал себя: встретиться на нейтральной земле.       ***       «Дорогой Джордж!» — Уизли не то, что узнал почерк Гермионы, переписку с которой он почти не вёл, а скорее догадался об адресате по сильному, уверенному напору строчек, тому естественному соединению букв, который выдает человека, привыкшего писать часто и помногу. «Дорогой», — от этого, пусть и формального приветствия, которым начинаются обычно письма даже к мало-мальски знакомым людям, все-таки веяло теплом. А ему сейчас отчаянно не хватало именно его. Джордж сидел, держа рукой пергамент перед глазами, не читая дальше. Его усталость, умноженная на одиночество, ставшее в последнее время сильным, как бездна, заскулила в надежде на человеческое участие. Мысли скакали.       … О французской экспедиции напрямую официальные источники не говорили, но Джордж в самых общих чертах понимал, куда и зачем исчезли почти все Пожиратели, в том числе — и директор школы, кресло которого он сейчас занимал. В школе была взбудораженная атмосфера, никто ничего не говорил прямо, но все всё знали и жарко шептались по углам: дети Пожирателей и дети тех, кто был вынужден вернуться, и уж тем более — дети тех, кто проиграл; они порознь и вместе обсуждали то, о чем нельзя было говорить. Или можно? Но почему тогда молчал «Пророк» и их учителя? И дети снова расходились маленькими компаниями, чтобы в укромных нишах старых коридоров будоражить свое воображение самыми воспаленными догадками. Исчезнувшие вместе с родителями некоторых детей старшеклассники лишь добавляли красок в их недетские фантазии. Обрывки фраз, летавших по коридорам, говорили Джорджу, что бравурности в настроениях почти не было, а вот тревоги и даже страха хватало. Джордж пытался было поговорить с учениками: приходил, пользуясь своим официальным статусом, в гостиные факультетов; подходил к компаниям во двориках школы; сам начинал разговор, когда дети по другим вопросам обращались к нему. Но все было бесполезно: стеклянными глазами ученики смотрели на такого молодого еще рыжего Уизли и говорили, что они погружены в учёбу и ни о чем, кроме хороших оценок на экзаменах не помышляют.       Джордж сделал несколько попыток поговорить с братом. Однако глаза Рона стекленели также, как глаза других хогвартских учеников, и его голос становился официальным. А рядом неизменно стояла милая девочка и быстро тараторя о том, что они всем очень довольны, но просто у них совсем нет времени, потому что все силы они посвящают хорошей учёбе, двигалась так, чтобы закрыть собой Рона.       — Зайди, пожалуйста, как-нибудь ко мне. Нам очень надо поговорить. — Джордж сказал это в их последний разговор, надеясь, что наедине у них получится преодолеть отчуждение.       Но брат у него так и не появился.       Еще год назад Джордж бы не смог даже предположить, что любимый Хогвартс станет для него крепостью заточения. Он часто теперь думал о Снейпе и его деканстве в двадцать один год. Двадцать один, практически как и ему сейчас. Надо же, а раньше в голову не приходило, что работа в школе станет приговором нормальной жизни: из круга ровесников исчезаешь сам, живя безвыходно в Хогвартсе, а среди обитателей замка ты или все еще мальчишка (если смотреть глазами Слизнорта), или тот, кто не должен запросто общаться с учениками. Да и они не слишком-то этого хотят. На днях Джордж поймал себя на том, что туго запахивается в мантию тем же жестом, какой наблюдал у Снейпа все школьные годы.       Что еще знал Джордж, касающееся так или иначе французской компании? Что сестра повеселела и мать проводила много времени с ней, в поместье Гойлов. Туда теперь регулярно наведывался и Перси, говоря, что должен оказывать поддержку беременной сестре, пока Грегори нет в Британии. Джорджа не то, чтобы не приглашали на эти встречи: нет, ни в коем случае, такого сказать было нельзя. Но все семейные посиделки в поместье происходили без специального приглашения, когда Перси просто «заглядывал на огонек», а Молли так вообще почти поселилась в доме дочери, оставляя Артура следить не только за лавкой Джорджа, но и за своей. Что и говорить, ей было можно собой гордиться. Она с блеском наладила производство пирогов так, что её присутствие почти не требовалось: все-таки такой отточенной десятилетиями бытовой магии не было ни у кого в Британии, кроме нее. Успех, который она сейчас обрела, был данью её титаническим усилиям, её попыткам вести дом в самых стесненных условиях и сейчас Молли с гордостью пожинала плоды не самых легких трудов. О да, справедливость торжествовала!       Те пару часов, которые он провел в поместье у Джинни, чудом вырвавшись из круговерти дел Хогвартса, разбередили его еще больше. Мать, брат и сестра были веселы, хотя Перси и не сдержал удивления, увидев Джорджа.       — Да я всё беспокоюсь о Джинни, — пояснил Джордж свое появление и одновременно почувствовал неловкость, словно оправдывался.       — Мы все беспокоимся о ней, — очень бодро ответил Перси и показал рукой Джорджу, чтобы тот располагался в одном из свободных кресел, словно был хозяином этого дома. — Отец совсем увяз в этих лавках, а Рон, кажется, скоро женится, им обоим не до нас, да, кажется, ты это лучше нас знаешь, так что мы тут узким кругом.       Был подан чай, они вмести пили его, конечно же, с пирогами Молли, и вдруг все, кроме Джорджа, засмеялись словам Перси о том, что самый лакомый из них исчез «столь же быстро, как Матильда». Джордж поднял глаза на улыбающиеся лица:       — Какая Матильда?       — А, не обращай внимания, это так, — мать весело махнула рукой, отметая его вопрос.       Он каждый день возвращался к этой сцене и пытался снова и снова убедить себя в том, что ничего особенного не происходило. У него не получалось.       Поздно вечером, как раз накануне сегодняшнего дня, он пошел по дороге в Хогсмид. Ему был нужно увидеться с отцом, и он одновременно боялся сейчас этой встречи, словно она обрубала последнюю надежду.       А ещё ему очень хотелось одному, под луной, оказаться на каменистой тропе, ведущей из замка в деревню. Именно там он впервые остро ощутил присутствие Фреда рядом, и Джордж всеми силами души надеялся, что сегодня Фред тоже пойдет вместе с ним.       Он промерз по дороге, продуваемый невыносимо-острым ветром, который трепал его, забираясь под мантию, бил в лицо и по окостеневшим рукам без перчаток, ставшими почти сразу красными. Джордж упрямо шел по тропе, все надеясь на появление души Фреда рядом. И когда он увидел дома Хогсмида, то ясно понял, что надежда не сбылась и, переполняемый досадой, аппарировал с окраины деревни прямо в комнату под крышей магазина «Вредилок».       Первое, что он увидел, была спина отца, сгорбившегося над маггловским саквояжем.       — Папа?       Руки и плечи Артура дернулись. Он обернулся и осел на кровать рядом с дорожной сумкой, из открытого нутра которой торчал клетчатый рукав рубашки.       — Как-то ты неожиданно. — Ладони Артура обреченно легли на колени.       — Я не хотел, папа. Я просто замерз и вот, аппарировал. — Джордж не мог остановить свой взгляд, скачущий с лица отца на его руки и на этот саквояж. — Я не выслеживал. — добавил он, понимая, что увидел то, что не должен был знать.       — Я… да, я понимаю, сынок. Не думай, я бы все равно оставил вам записку: тебе, маме, всем. Но раз уж так получилось. Может, это к лучшему.       Артур замолчал и по его открытому лицу было видно, что он подбирает слова, морщась от того, что не находит нужные.       — Словом, ты уже понимаешь, я хочу уйти.       — Куда, папа? У вас раздор с мамой, вы поссорились?       — Нет, что ты. Мы не ссоримся. Мы даже и не разговариваем особо. — Артур статично смотрел в угол рядом с кроватью, но его пальцы беспокойно постукивали по коленям, словно он отбивал кому-то депешу о помощи.       Джордж молчал. Он не знал, что спросить. У него было полное ощущение, что он препарирует отца.       — Послушай, — Артур выдохнул резко и тяжело, как бывает при сбитом дыхании. — Только не перебивай. Это не спонтанное решение, я думал над ним долго. Нам нельзя было возвращаться сюда. Но как же мы могли этого не сделать? А теперь все разрушено. Да. Понимаешь, нет семьи. Да нет, не то. Нет вообще ничего. Словно чужие люди. И магия у меня почти исчезла, ты разве не заметил? — он наконец, перевел взгляд на Джорджа. — Да. Так вот, еще зимой и совершенно случайно. Было промозгло, и я пошел в «Дырявый котел», но там сидели мои бывшие министерские, — Артур помялся, — коллеги, и я вышел в маггловскую часть. И шел, шел. Промок совсем. Как оказался в этом переулке, даже не знаю. Но он весь, ты понимаешь, весь, был из магазинов, в которых продавали старые маггловские транзисторы, патефоны. Я зашел в первый же, смотрю — стоит тот приемник, что и у меня был в Норе. Молодой человек, немного даже на тебя, Джордж, похожий, предложил купить, недорого. А я ответил, что денег у меня нет, а вот починить могу, я же свой почти полностью сам собрал. Он обрадовался. Я сначала один починил, потом еще. А затем Клайв предложил мне работать у него. Только не в Лондоне. Он говорит, что у него маленькая квартира с гаражом в Лютоне, я смогу там жить и буду чинить технику, а он ее в Лондоне продавать. Джордж, — в голосе Артура была и просьба, и напор все решившего человека, — не останавливай меня.       — Нет, что ты. Но мама, Джинни?       Артур покачал головой.       — Иногда смертельно тяжело признавать, что ты уже не нужен. Да, это правда. И потом, что я скоро смогу? Магия совсем исчезнет, я чувствую. Не хватало еще всем стыдиться родственника-сквиба.       — Папа!       — Нет-нет, это не обвинение. Ничего плохого я не думаю. Просто так будет, вот и все.       — Постой, но если магия исчезает, то… — Джордж смотрел на отца.       Тот покачал в согласии головой.       — Да, я не думаю, что проживу долго. Пусть будет так. Дай я тебя обниму. И уходи, пожалуйста. Мне надо собраться. А с тобой я не смогу. Еще письма написать, да. Ну, прощай.       И Артур сам поднялся и, шагнув, обнял недвижного Джорджа. Потрепал его по щеке, что-то хотел сказать, потом сам же махнул рукой.       — Нет, папа, так нельзя. — опомнился Джордж. — Делай как знаешь, но оставь хотя бы адрес. Я не хочу прощаться с тобой навсегда.       Артур долго посмотрел на него и медленно несколько раз кивнул.       — Я напишу. Ну, уходи, уходи.       Ну что ж, думал Джордж, возвращаясь по той же промозглой дороге в Хогвартс, в конце-концов, от одиночества никто не умирает. Иногда его даже выбирают сознательно. Со временем привыкну. И от того, что он сам смог наконец признать это, Джордж почти заскулил от тоски. Он остановился. Холмы обступали тропу темнотой, сверху давила туча, не пуская вниз свет звезд.       — Экспекто… патронум!       Зачем он это крикнул? Что он хотел сейчас, кроме того, чтобы не быть в оглушающем одиночестве?       Из палочки вылетел столп голубоватого света и вдруг его верхушка завибрировала, задрожала и разошлась надвое, концы еще раз вспыхнули и стали парой небольших птиц, полетевших замысловатыми кругами одна вокруг другой. Джордж стоял, задрав голову, и плакал. Он осознал с ясностью Непреложного обета, что больше никогда не ощутит душу Фреда рядом, но так же ясно понимал, что брат теперь будет жить внутри него самого, вырываясь из потока светлой магии в самые нужные мгновения сорокой патронуса.       … Джордж очнулся, провел рукой по лицу. Он сам не знал, что ожидал от письма, которое держал в руках. Нет, конечно, ничего важного. Но и повода, по которому письмо могло быть написано, ему тоже известно не было.       И поэтому он был огорошен фразой: «Я бы с удовольствием встретилась с тобой, чтобы обсудить все то, что напишу ниже, но сейчас мы с сыном живем в Малфой-меноре и по объективным причинам в ближайшие недели, а, может, и месяцы, вряд ли удастся устроить нашу встречу».       К нему подошел Слизнорт, и Джордж быстро свернул пергамент. А потом нахлестом, одно за другим, навалились дела и он смог вновь раскрыть письмо только ближе к полуночи, когда дал распоряжение домовикам на утро и, наконец, пошел к себе.       Гермиона писала о своей задумке о подготовительной школе для совсем маленьких волшебников, которую, кажется, готовы дать разрешение открыть. Ей хотелось посоветоваться с Джорджем, и она задавала тучу уточняющих вопросов, въедливых, как сама Грейнджер, а еще она спрашивала его мнение о том, не стоит ли пригласить Рона преподавать полеты на метле в этой школе.       Письмо оканчивалось литерами «Г.С.». И ничто в письме не говорило о том, что Гермиона жила под одной крышей с самым Темным магом Британии.              

***

             Нарцисса силой заставила себя оторвать взгляд от игры пламени в камине, державшего ее в трансе мыслей о муже и сыне, и посмотреть на безродную девочку, тихо сидевшую со своим младенцем на руках. Тот, по обыкновению, спал, его совсем тонкие, как у птенца, веки тихо подрагивали.       — Ты молодец, — решила она приободрить грязнокровку Северуса, — как спокойно с ним управляешься. А я так боялась, что причиню Драко вред, что первый месяц едва к нему прикасалась. Как же я трепетала! — Нарцисса улыбнулась своим лучшим воспоминаниям. В сущности, ей было все равно, внимательно ли слушает ее сейчас девчонка, ей хотелось произносить вслух слова, материализовывавшие самые дорогие мгновения явственнее Омута памяти. — Мама тогда прислала штук пятнадцать домовиков, наших и одолженных из других домов, отобрав самых опытных в уходе за младенцами. Ты представляешь, я ведь знала, что им обещана самая лютая казнь за малейшую промашку, но все равно, как же я переживала, боясь, что они причинят вред Драко! Они такие бестолковые, даже если исполнительные. Все время приходилось за ними следить. Я очень уставала тогда. А ты молодец, — теми же словами снова похвалила она грязнокровку, не зная, что еще сказать этой девочке, которая при скудном количестве собственных домовиков постоянно отказывалась от предлагаемых Нарциссой слуг и делала для младенца сама даже то, что в хороших домах всегда поручалось эльфам.       Вот зачем, скажите, ей было необходимо гулять с ребенком? Безусловно, воздух полезен, он укрепляет, и ненастная погода лишь способствует этому, закаляя не только тело, но и будущий характер, однако смысл ходить по дорожкам парка и сидеть со спящим младенцем в оранжерее был для Нарциссы непонятен. Это время вполне можно было посвятить отдыху и уходу за собой. Она кинула быстрый взгляд на Гермиону. Ну конечно, была молодость, но лоска уверенного превосходства, свойственного любой дурнушке из семьи чистокровных, так целительно преображавшего внешность, в этой девочке не обнаруживалось. Просто юная и хорошенькая. Со временем это пройдет. И она снова уплыла в свои размышления. Дурман сходил с нее будто слоями, все больше обостряя два главных чувства: обожание мужа и трепет за сына. Как по-разному она переживала за них! Еще в период сватовства она уловила, что Люциусу претили те женщины, что легко могли обойтись без мужского покровительства. Такой была Белла, такой была Алекто. И муж всегда отзывался о подобных женщинах с отстраненностью отсутствующего мужского интереса: самое страшное, что могло ее постичь в отношениях с Люциусом. В самом начале их брака, когда у Люциуса начались официальные неприятности, грозившие Азкабаном, она было кинулась к знакомым знакомых, чтобы разыскать выходы на Министра магии и попытаться остановить преследование. Она тогда гордилась собой, тем, что не сидела, сложив руки. И Нарциссу ошеломила реакция Люциуса, узнавшего о ее усилиях от нее же самой. Она-то хотела рассказать, как сильно его любит, как готова сражаться за него.       — Я так жалок? — Спросил он после длинного молчания. — Я настолько похож на никчемного Хьюго Гампа, жена которого обивает пороги при любой неприятности, случающейся с ним? Или ты хочешь, как она, потом рассказывать в гостиных, что без тебя твой сладкий муженечек совсем бы пропал? — последние слова он произнес в знакомой им обоим манере Бреа Гамп, брезгливо дернув ноздрями.       Нарцисса запаниковала.       — Нет, что ты, что ты! Совсем нет! Я лишь хотела…       — Дорогая, — прервал ее Люциус, внимательно глядя, как щеки Нарциссы покрываются красными пятнами и она цепенеет от страха хоть чем-то оттолкнуть его, — я ценю твои стремления и понимаю, что они вызваны тем, чем я дорожу более всего: твоей любовью. Но запомни раз и навсегда: мужчина, который зависит от помощи женщины — ничтожество. Его не уважают ни враги, ни друзья, ни он сам, ни, в итоге, его женщина. Ты же понимаешь, что я такого не допущу, я не потерплю таких отношений?        Он замолчал, неотрывно глядя на готовую расплакаться юную жену. Она любила его, это было несомненно. Нарцисса смотрела на него испуганно, ее губы уже дрожали и глаза были переполнены несчастными, горькими слезами. Он поднялся и не спеша подошел к ней, с удовольствием почувствовав, как виновато и одновременно облегченно обмякли под его руками ее плечи.       — Ну, не плачь же. Я вижу, что ты это делала ненамеренно. Просто больше не повторяй такого никогда.       И Нарцисса больше не повторяла. Даже когда Люциус действительно оказался в Азкабане, она делала ровно то, что могла делать образцовая жена: находила пути передавать в темницу теплые вещи, вкусную еду, даже хорошее вино; писала короткие записки, исполненные любви и нежности. Но не пыталась попасть на прием к Министру, не говорила с Волдемортом о планах освобождения мужа. Ее хрупкая беспомощность, навсегда усвоила она, удерживала мужа подле нее; пока он различал в ней эту черту, другие женщины, время от времени появляясь в жизни мужа, не угрожали ей ничем.       А вот за сына можно было сражаться!       — Ты отличная мать, — с улыбкой комментировал Люциус эти ее усилия, спокойно относясь к более чем активным хлопотам о благополучии Драко. Но и тут Нарцисса добивалась своего мягкой, уговаривающей силой. Она не бросалась в атаку, нет. Она искала того, кто поможет; кто, сам обладая силой и властью, окажет покровительство ее мальчику, уступив мольбам нежной матери. Сейчас, сидя перед камином, она пыталась понять, хватит ли совместных усилий Снейпа и Беллы, чтобы сохранить жизнь Люциусу и Драко.       Все-таки рассудочность охлаждает эмоции, побеждает страх. Даже ещё совсем девчонкой, когда попала в змеящиеся дьявольские силки, она смогла преодолеть ужас неизвестности в кромешной темноте.       И сейчас, каждый вечер садясь перед камином в малой гостиной, говоря с Нарциссой, она чувствовала спиной присутствие Волдеморта, но заставляла свое сердце не трепетать, потому что твердо помнила слова Северуса о том, что «Том не любит, когда его откровенно боятся».       А Темный Лорд, в свою очередь, время от времени отвлекался на них, как на двух канареек, и наблюдал за прямыми спинами женщин, не забывавших о его присутствии, но поглощенных гораздо более беспокойством о своих сыновьях.       Все дни его раздражение нарастало. Неизвестность того, что происходило, явно свидетельствовала о нерасторопности его слуг, не умевших точно и быстро исполнять его планы. Уже который раз, начиная с достопамятного нападения на хранилище предсказаний, его лучшие бойцы, судя по всему, снова нуждались в опеке.       А его самого бередило еще и иное. Он мысленно кружил вокруг Шармбатона уже которую неделю, твердо понимая, что этот замок точно нужно будет брать силой его магии, как Хогвартс. Да, в тот достопамятный штурм он творил великие дела. Но как же он был слаб потом! Словно он не только управлял потоками магии, но и отдавал её.       Но все-таки, атакуя Хогвартс, он ощущал, как его магия ввинчивается в стены замка, расправляет в камнях свои щупальцы и, наконец, вырывает куски стен, разрушая их, уничтожая оберегающую магию вокруг. Может быть, это было связано с тем, что он вырос в Хогвартсе, знал замок? Но ему покорились и стены Нурменгард, где он навестил Грин-де-Вальда. Он их даже не разрушал, он за них просто проник. Там требовалась не столько магическая сила, сколько хитрость.       А вот Шармбатон упорно не резонировал с ним. У Волдеморта было ощущение, словно он не может зацепиться ни за один камень. Удары, которые он методично наносил каждый день, колебали миниатюрный замок на карте, осыпали черепицу с его крохотных крыш – и она падала вниз, к воде, – ломали балки, но при этом его магия словно увязала в чужой и он переставал её чувствовать. Галльский морок надо было преодолеть. Он снова и снова возвращался к Шармбатону, чтобы найти его слабые места.       Сова с невнятным письмом, притянутым к лапке, вернулась к Барти спустя пару суток. Мелкий почерк, хорошо знакомый Краучу, витиевато сводил письмо к невозможности искать с ним встречи сейчас.       Об этом следовало донести вне зависимости от того, что он распишется в самовольном принятии решений. Барти поднимался без спешки, обкатывая в голове формулировку и оттягивая возможное наказание.       — Я вызвал Северуса. — через плечо бросил Тёмный Лорд. — Пускай они поторопятся.              

***

      Это было всё равно, что стегать дохлого осла. Северус разве что натянул рукав еще ниже, когда метка стала пульсировать вдоль лежащей по левому предплечью палочки, и прижался лбом к боковому стеклу машины. Подвозивший его француз снова покосился на него. Кажется, он побаивался человека, который голосовал прямо посреди дороги. Собственно, он и проехал бы его, как многие другие, если бы его двухлетний «Меган» не заглох ни с того, ни с сего метров через сто после, а незнакомец не воспринял бы это как приглашение. Месье Робер смотрел, потея, в зеркало заднего вида, дергая передачу, а черная фигура неровно, но быстро приближалась.       Теперь незнакомец, выглядевший как человек, который не спал уже очень давно, периодически смежал веки, и тогда его клонило вбок, пока бледный лоб не соприкасался со стеклом.       Француз как можно медленнее проехал патрульный пост, всем видом демонстрируя, как хочет, чтобы машину остановили. Но в такую погоду – туманную морось, занявшуюся с раннего утра – никто не обратил на него внимания. Лишь подъезжая к Нанту, он немного расслабился. Попутчик стал собираться с силами, едва замелькали более крупные, чем прежде, указатели, а едва они пересекли Луару, попросил остановить напротив «Тотала» и поблагодарил, как мог. Очнувшись, месье Робер долго не понимал, как очутился на другой стороне улицы, только судорожно шарил по карманам, не находя бумажника. Ему следовало обратиться в полицию, но он не помнил ничего, кроме внимательных темных глаз.       Которые провожали его сейчас, пока его «Рено» выруливал с заправочной станции. Снейп откусил его кусок разогретого до кипятка сэндвича и тяжело опустил лоб на руки. Ему не следовало пользоваться даже легиллименцией с этим магглом, чтобы не привлекать к себе внимания Бюро магического правосудия Франции, но ему совершенно точно нужна была передышка.       Он доел по дороге в туалет свой сэндвич и умылся в ближайшей раковине, чтобы походить чуть менее на мелкого и неудачливого преступника. Более всего он напоминал себе сейчас Наземникуса. Нога болела и требовала внимания.       Северус весьма смутно мог представить карту Франции, но ничего похожего на название «Нант» на побережье не помнил. По тому, как заправщик, продавший ему на этот раз кофе, округлил глаза на вопрос про Кале, Снейп понял, что дела его плохи. А уж когда паренек ткнул в автомобильный путеводитель, показывая расставленным мизинцем и указательным пальцами расстояние между Нантом и Кале, сэндвич запросился обратно. Он попросил еще раз взглянуть на путеводитель, запоминая необходимый маршрут, поблагодарил заправщика и вышел. Две вещи он понимал крепко.       Попытаться попасть в Великобританию маггловским способом? Невероятно. К тому же, этого времени им хватит, чтобы убить всех, кто остается в Тиффоже. Снейп упёрся взглядом в свой рукав. Авроры убьют его гораздо быстрее, чем Темный Лорд появится на континенте. Умирать ему совершенно было нельзя. Каждый час своего пути сюда чувствовал, как плохо вместе с ним Дариусу. Как его маленькая тревога прерывается только когда Грейнджер прижимает его к себе, уединяясь, и слышал даже, как стучит её сердце, когда Дариус касался его проекции ладошкой. Его Грейнджер и его сын были самым ценным, что у него вообще имелось. Он не успел насладиться ею, чтобы умереть.       А потому Снейп собирался позвать не Томаса. Он прохромал туда, где угол заправки и помоечный контейнер образовывали прикрытое пространство и присел.       — Экспекто патронум! – крикнул Снейп, вытягивая вверх руку. Слабое голубое свечение оторвалось от палочки и, угрожая погаснуть, так и не стало ничем большим. Не стало ничем, но и не исчезало. Северус надеялся, что этого будет достаточно, провожая стремительный шар света, пронизавший ближайшее облако, и аппарировал немедленно – подальше от Нанта.

***

      Французский аврорат на ушах стоял, обсуждая, как скоро ждать им армию Волан-де-Морта, а, возможно, и его самого, и что еще они могут предпринять, стянув силы и отрезав первых его черных стрижей в Тиффоже.       Спорили жарко, переходя на сочные ругательства тогда, когда кончались аргументы. Билл Уизли даже не сидел за краем длинного стола. Как аврору самого младшего ранга, ему приходилось только слушать, стоя вдоль стены, и исполнять, если что-то готовы были ему поручать. Поручали ему немного: доверия к нему, несмотря на гарантии мадам Максим и Флёр, которую уважали и любили в Шармбатоне многие, среди авроров не было. Его вовсе не хотели брать, учитывая историю его семьи, но служба в Ордене Феникса сыграла свою роль. Правда теперь, на волне первого успеха французских сил, об Ордене сейчас вспоминали в контексте, близком к оскорбительному. Билл впал в своего рода транс, чтобы не слышать, и разглядывал витиеватые узоры ковра между носов своих форменных ботинок. А затем, протиснувшись между недавних выпускников, ровесников Флёр, выскользнул в коридор. Сидя здесь, на континенте, и ни разу не столкнувшись ни с Пожирателями в их полной, подготовленной силе, ни с Тем-кого-нельзя-называть, им было легко рассуждать о том, как бездарно британцы проиграли войну. В коридоре разозленного Билла и нагнал бледно-синий шар, повиснув прямо перед его лицом.       «Не отрекаясь от родных садов нельзя сорвать изысканных цветов?» –вкрадчивым голосом Снейпа произнёс шар. И пропал.       Выродок и предатель, вопреки заявлениям вейл, удерживающих Тиффож, оставался живым.       И издевался.       Он всё еще издевался, отправляя пасквиль связью, использовать которую после того, что сделал, не имел никакого морального права.