Баккара

      Перестук каблуков его ботинок разносится так, словно здесь нет такого количества людей. Юнги держит голову гордо, высоко подняв подбородок, и с честью несёт свой старый шрам через глаз и бровь, словно трофей, добытый трудом, потом и кровью. Но это совсем не значит, что ему не волнительно. Говорить перед людьми всегда тяжело, однако Юнги держится молодцом. Он собрал здесь их — на территории плаца вертолётной базы — не просто так. Он не из праздного желания заставил людей подняться на поверхность, а из-за нужды, из-за опасности, так сильно давящей им на голову стальным куполом, грозящим вот-вот рухнуть и размазать их всех, словно мелких букашек.        Мин выдыхает, останавливается и только потом разворачивается к собравшимся лицом. Здесь, конечно же, не все. Многие люди, соответственно их плану, покинули базу и остальные города, прошло ещё какое-то время, прежде чем Гвардия смогла собрать остатки своих сил в кучу. Они бросили города, осаждаемые регентом, но так, чтобы тот не заметил — оставив малую часть солдат на постах и передовой, иначе ублюдок сразу же пронюхает их планы. Юнги оглядывает собравшихся: уставших Гвардейцев, кого-то в бинтах, в ссадинах, ещё восстанавливающихся людей, солдат с розой на груди, криво пришитой из верности Чимину, омег и альф, взрослых и совсем молодых. Когда Терра затеивал революцию, он смотрел им в лицо и не надеялся отчасти на успех. Но вот он — стоит перед почти отчаявшимися гражданами, чтобы попросить их сразиться в последний раз. Кончики пальцев покалывает от волнения, но Мин слишком хорошо умеет контролировать своё лицо — он не позволяет проскользнуть ни единой лишней эмоции, ведь если спокоен предводитель, люди так же будут спокойны.        — Меня зовут Мин Юнги, — громогласно разносится голос его над застывшей, разношёрстной толпой. — Вы знаете меня как Терракоту — предводителя повстанческого движения Серой Гвардии. Кто-то пошёл за мной, когда та ещё лишь расцветала закатом для Рейвена, кто-то присоединился к нам, когда пришёл Баккара, последовав за ним. Но что тогда, что сейчас цель у нас остаётся одна: избавить нашу страну от диктатора и узурпатора, травящего жизнь низшим слоям населения. И теперь его алчность и безрассудность переходят всякие границы. Регент не чурается убивать невинных, взрывать больницы, лишать нас наших детей и нашего будущего. — Люди ропочут, не рискуя прерывать речь Главы Гвардии.        Юнги смолкает, переводя дух, но головы не опускает. Случайно натыкается взглядом на стоящего поодаль Тэхёна, который упрямо и восхищённо глядит на омегу. Щёки едва не вспыхивают румянцем, но Мину удаётся сдержаться, не поддаться всколыхнувшимся эмоциям.        — Сейчас мы находимся в опасном, в плачевном положении. Гвардия подбита стараниями предателя, наш принц — Баккара — находится во дворце. Я знаю, трудно поверить, будто тот не предавал нас. Трудно сдержать эмоции, когда мы находимся на войне, где каждый может предать друга, идеалы, правителя. Мы все люди, мы все — порочны. — Юнги снова переводит дух, оглядывая всех и каждого, почти не зацикливается на эмоциях, бушующих в толпе. — Я хочу, чтобы вы взглянули на это, — омега взмахивает рукой в сторону Салиты, стоящего позади него. Бомбардир кивает и активирует большой галлографический экран за его спиной.        Они запускают последний вышедший ролик с Чимином, чтобы видели все, чтобы каждый слышал его слова. Его мольбу о помощи. Люди смотрят не отрываясь. Кто-то с недоверием, кто-то с проступающим блеском слёз в глазах, кто-то с болью. Но они видят. Юнги больно от звука измученного голоса Пака, но он продолжает держать лицо.        — Принц, за которым мы пошли, на которого возложила надежды Серая Гвардия, тот, кто обещал нам постараться построить лучший мир, где каждому будет место, находится в плену. Я не могу заставить вас поверить, но все те, кто хоть на мгновение сталкивались с Пак Чимином вживую, не смогут уверовать в то, что он делает это по собственной воле. Нашего настоящего, законного короля держат в клетке, используют против нас, заставляя засомневаться в собственных шагах. — Ропот толпы, выбравшейся из бункера, становится громче, но и голос Юнги тоже. — Они издевались над ним до этого, обманывая, заставляя верить в выдумки и сказки о стране, пока скрывали настоящую ужасающую картинку. Они издевались над ним, пока Баккара воевал в наших рядах, не боясь раниться или погибнуть. Он был бок о бок с вами, когда на Сапхар напали, — оборачивается направо омега, голос становится яростнее, и бойцы, выжившие в тот раз, опускают глаза. — Он был с нами, когда мы отбивали базу, — солдаты в бордовой форме выпрямляются, лица их ожесточаются. — Он был рядом и помогал отбить Тирелл дважды. Он всегда был рядом со своим народом — на поле боя или планируя атаки, делал всё, чтобы достигнуть результата.        Люди ненадолго смолкают, переглядываются, гул их голосов снова возрастает.        — Кто угодно может предать кого угодно, но не он, — раскатами грома прорезается всё сильнее голос Терры, сложившего руки за спиной, чтобы скрыть дрожь в ладонях от перенапряжения и волнения. — Он и сейчас на нашей стороне. Баккара ведёт свои собственные сражения, находясь в плену у врага. И там над ним снова издеваются.        Минуты молчания повисают над собравшимися.        — Я не могу заставить вас пойти за мной, каждый, кто присоединился к Гвардии, сделал это по собственной воле и желанию освободить родную страну от ублюдка, губящего её, — чуть склоняет вперёд голову Терракота, чтобы снова вздёрнуть повыше. — Но Чимин всегда сражался за вас. Народ без своего короля погибнет. Король без своего народа — ничто. Мы связаны крепкими канатами, и теперь, когда эти твари отняли нашего наследника, того, кто был с нами, чтобы защитить, чтобы освободить, мы…        Юнги переводит дух, распрямляет плечи, стараясь сделать свою фигуру ещё внушительнее.        — И мы должны за него сражаться. Многие погибнут. Многие будут ранены. Но если мы не сумеем сделать этот последний шаг к освобождению, вернёмся к тому же аду, в котором обитаем все эти десять лет. Я не в силах принудить вас, но в моей власти спросить: пойдёте ли вы за своим будущим королём? Поможете ли мне и Гвардии освободить его? — Юнги только сейчас за бешеным биением сердца слышит жужжание камеры в руках Вивьена — они запустят речь Мина на все завоёванные города и не только, оттого ещё волнительнее, прежде Терра никогда не снимался для агит-роликов.        Толпа замолкает, и омега ощущает, как алеют от эмоций его щёки, он ждёт. Он не собирается верить, что его люди сдались после поражения в Тирелле. Они — восстающие из пепла, возрождающиеся раз за разом. Им не привыкать падать, они в состоянии подниматься на ноги снова и снова, потому надежда вспыхивает в Терракоте с такой силой, что сердце не находит в груди места.        — Восставшие из пепла, мы сожжём вас тоже, — выкрикивает кто-то из толпы, и люди снова молчат, вынуждая Терру граничить с сердечным приступом. Он вложил в эту речь всё, что было у него внутри. Всю боль, всё отчаянье, всю надежду на то, что им удастся хотя бы попробовать.        Крик подхватывают другие, Юнги оглушён тем, что Гвардия всё же и правда восстала. Сломленное — не сломить снова. Чтобы победить, регенту нужно стереть их в порошок. И то, не факт, что они не вспыхнут пламенем даже из него. Юнги округляет глаза, когда видит, как Тэхён и Джин что-то вскидывают, он неверяще смотрит на то, как развевает потоками ветра чёрный флаг с ярко-красной розой на нём. Новое знамя.        Он выдыхает, едва ли позволяя облегчённой улыбке коснуться губ. Терракота тоже изменился. Он тоже верит в своих людей, что те не позволят всему так просто рухнуть, что не сдадутся, даже если сломают, испепелят, уничтожат. От них так просто не избавиться. Он смеживает веки и дрожаще выдыхает, чтобы взять эмоции под уздцы. У них всё получится. Пан или пропал.

🥀🥀🥀

       Они теперь приходят вдвоём. Она стоит у стены, развёрнутая лицом к Чимину, из слепо-белых глаз всё скатываются и скатываются кровавые слёзы. Они оставляют подсохшие алые дорожки на фарфоровом лице, капают с подбородка, пачкая белоснежное одеяние, скапливаются лужицами на полу. Чимин смотрит на кровоточащее лицо богини почти безразлично. Его сознание слишком затуманено, слишком притуплены все эмоции, а ещё Пак жутко, просто неимоверно устал. От себя, от видений, от молчания и тишины. От проклятых роликов, которые на повтор включают ему. Даже уже не больно смотреть. Чимин просто ничего не чувствует. Он застыл, закостенел в своей боли так сильно, что почти на неё не реагирует.        Периодически в его разуме вспышками появляются мысли о Чонгуке. О вине перед альфой за то, что не прислушался и попал в ловкушку. О тоске по любимому мужчине, по его рукам, глазам и кошачьей ухмылке. Он бы хотел в последний раз увидеть его хотя бы на единое мгновение. Не так, как сейчас — в облике галлюцинации, бесплотной, ужасающей своим холодом, а живого и тёплого.        Образ Чонгука тоже здесь. Беспрестанно терзает нутро Баккары знакомыми чертами, бархатистым низким голосом, привычными движениями. Чимин настолько хорошо его изучил, что рассудок этим играет против него — невольно омега начинает забывать о том, что этот Чонгук — лишь иллюзия, игра измученного сознания, объятого пожаром почти безумия из-за напичканной в принца ядовитой дряни. Альфа молчаливо смотрит на него, сидя на стуле за столом, пока Чимин бездумно сидит на краю кровати, покачивая ногой. Раз. Два. Три. Трижды касается пола, прежде чем подогнуть замёрзшие пальцы на ступне. Четыре. Пять. Шесть. Методичные действия помогают не свихнуться в полном одиночестве, не считая двух призраков, пытающих Баккару ежесекундно. Чимин уже смирился, но просто так сдаваться не станет — будет молчать и бороться до самой смерти, Рафаэлю его не сломить.        Ему уже не больно из-за чужих смертей. С тех пор, как омега попал в заварушку после Отбора, старая костлявая стала его постоянной спутницей. Умирают друзья, умирают родные, погибают союзники и враги. Невинные люди. Смерть, оказывается, не такая жестокая, как люди. Она просто забирает их — живых, а вот останавливает сердце убийца, посланный за самым дорогим и ценным. Раз. Два. Три. Помогает отвлечься, потому что бордовые глаза вызывают в груди всполохи боли, но Чимин только абстрагировался от неё, заменяя дыхание счётом, а мысли — движениями. Бессмысленными, повторяющимися. Четыре. Пять. Шесть. Это позволяет дышать, проталкивать кислород в лёгкие и оставаться отчасти хотя бы собой. И сколько бы раз регент ни силился снова поговорить с омегой, выведать информацию о соратниках, тот не открывает рта. И тогда его снова заставляют смотреть ролики, быть свидетелем чужих убийств. Но Чимин продолжает молиться и считать, считать и молиться, и это сохраняет ему здравость или хотя бы то, что от неё осталось после всего, что с ним случилось.        — Тебе больно, — слышит Чимин низкий голос альфы. — Она отражает твоё внутреннее состояние, — кивает он на образ Саванн.        Чимин не отвечает. Раз. Два. Три. Поджать пальцы. Он не смотрит ни на Саванн, ни на Чонгука. Он должен повторять.        — Ты обманешь их, но не нас, — поднимается Чонгук со стула и гул его шагов кажется почти настоящим, но Пак знает — так играет с омегой собственный рассудок, проецируя хромающую тяжёлую поступь. Интересно, Чон всё ещё хромает, если жив? Четыре. Пять. Шесть. Поджать пальцы.        — Ты на грани, звёздочка, — обращение буквально насильно привлекает взгляд омеги, его голубые глаза сталкиваются с глубокими очами, где разлита сама ночь в зрачках и терпкое вино в радужках. — Сдайся.        — Никогда, — голос после долгого молчания кажется скрипучим металлом, трущимся о другое железо.        — Тебе больно.        — Я не сдамся.        — Отпусти себя.        — Нет, — продолжает упрямствовать Чимин, глядя прямо в бордовые глаза собственноручно созданной галлюцинации. — Я не сдамся. Никогда. Настоящий ты бы меня ни за что об этом не попросил. Настоящий ты заставлял меня подниматься с колен раз за разом и бороться до последней капли крови. Ты — не мой альфа. Ты — изращённая дрянь в крови, сводящая меня с ума.        И омега отворачивается. Раз. Два. Три.        — А где твой альфа? Он разве идёт за тобой?        — У него другие цели, другой путь, — глухо проговаривает омега.        — Тогда разве он может зваться твоим, если не стремится тебя спасти?        Лазурные радужки снова обращаются к образу, Чонгук смотрит с яростной ухмылкой на то, как безнадёжность едва проскальзывает в черноте зрачков омеги.        — Разве ты можешь ему доверять так? Он не идёт за тобой, Чимин. Он может быть мёртв, а может просто оставить тебя здесь, потому что его изначальной целью всегда была революция. Но не ты.        Пак отчаянно сдерживает дрожь в губах. Больно. Больно до одури и желания кричать без остановки. А вдруг Чонгук поверил, что Чимин их предал?.. Белое перо с беззвучным всхлипом богини у стены, опускается на плечо Баккары. Тот подцепляет его кончик пальцами, прекрасно зная, что и это — галлюцинация. Но на ощупь оно, словно настоящее…        Он не знает, как ответить отвратительной фантазии, умертвляющей с каждым часом его ещё больше.        — Ты не заставишь меня сдаться, — дует на перо омега и то летит в сторону образа Чонгука, которым Баккару пытаются сломить. — И он… придёт за мной. Он обещал, что будет со мной до конца.        Крохотное лохматое пёрышко из крыла Саванн вдруг рассеивает облик альфы, тот распадается бликами света, вынуждая Баккару зажмуриться. А когда он открывает глаза, просыпаясь, понимает, что очнулся посреди ночи всё в тех же покоях, всё в том же одиночестве и проклятой тишине. Он не сломается, не сдастся. Не из-за опьянения рассудка.

🥀🥀🥀

       Прежде чем наведаться к Пеплу, у Юнги есть ещё одна задача. Такая же немаловажная, как и то, зачем он двинется к Чонгуку. Омега вышагивает по всегда тёмному пространству коридора, старается как можно скорее достигнуть зала, выделенного под лазарет. Тут почти никого не осталось: как могли, Химик, Катберт и Рован подняли на ноги раненых. Больше отлёживаться и восстанавливаться сил у них нет, как и времени. Омега останавливается посреди большого пространства, сейчас пустующего, и выискивает глазами светлую макушку. Рован складывает коробки с лекарствами, уже опустевшие и нуждающиеся в утилизации.        С той ночи, когда взорвали Тирелл и дом его отца, когда Натаниэля не стало, как и почти всей его семьи, за исключением Рована, находившегося в штабе Гвардии, от омеги не слышно даже звука. Рован превратился в собственную тень, осунулся, поник. Даже из-под кофты заметно острые лопатки, светлые волосы висят грязными прядями, спутавшимися между собой. Он встаёт и оборачивается, тут же застывая, когда видит Юнги, остановившегося в паре метров от него.        Под глазами Урсу залегли почти чернильные синяки, пухлые губы потрескались, а карие глаза утратили всякий блеск от горя. Юнги всё ещё внутренне терзаем ревностью из-за его влюблённости в Тэхёна, однако сейчас старается её заглушить — Рован потерял всю семью, всё, что у него было. Он одинок, устал и запуган.        — Я знаю, что наши взаимоотношения сложились не особо хорошо, — начинает Глава Гвардии, пока омега прижимает к себе коробки, словно желая защититься от Терракоты. — Но мы всё же на одной стороне. Мы оба на стороне Серой Гвардии, и сейчас неважны личные мотивы.        Рован ничего не отвечает, лишь слушает Терру, подбирающего слова, да стискивает пальцами коробки.        — Мы все хотим вытащить Чимина.        — Ближе к делу, Глава, — хрипло выговаривает он, уже сдавив одну коробку до хруста. Терра глядит исподлобья на омегу.        — Ты — единственный наследник вашей семьи. Люди твоего отца подчинятся тебе, Рован. А нам ценен сейчас каждый человек, стоящий по одну сторону баррикад с нами, — выдаёт Юнги, сведя брови к переносице. — Я знаю, что ты ещё оплакиваешь погибших родных, но нужно вставать и брать себя в руки. Чимина необходимо вытащить из Хрустального дворца. И ты должен помочь нам это сделать.        Рован поджимает губы.        — Я люблю принца всей душой и готов пойти куда угодно, чтобы спасти его, — тихо выдыхает Рован, постепенно отпуская коробки.        — И это похвально.        — Да, — усмехается омега. — Он — пример сильного человека для меня. Я подниму людей отца, которые выжили.        Терра замирает, он всем нутром ощущает то, что Рован сказал ещё не всё.        — Знаешь, я сперва даже не замечал в тебе соперника, — хмыкает омега, опустив глаза. — Я думал, что Тэхён влюблён в Баккару, они ведь с самого детства вместе, так близки и откровенны друг к другу. Я никогда не рассматривал тебя, как того, в кого мог бы влюбиться такой добрый и спокойный альфа.        Юнги нахмуривается, ощущая, словно это граничит с оскорблениями. Но здравой частью рассудка понимает, о чём говорит Рован — он явно не мягкий и добрый человек, и явно не тот, кто будет подчиняться альфе. Его не считают за равного таким, как Рован. И верно. Юнги выше него на целую голову, Терру не заденут чужие слова.        — А после сегодняшней твоей речи я видел, как горели его глаза, когда Тэхён на тебя смотрел. Таким взглядом смотрят на любовь всей жизни, а я глупец, который этого не заметил. Ты победил.        — Нет, — вдруг тихо выговаривает омега, стискивая кулаки. — Я не побеждал. Потому что никогда не считал тебя соперником. Он всегда был моим. Просто мне нужно было время.        Юнги, гордо вздёрнув подбородок, разворачивается на каблуках и покидает усмехающегося Рована, пока в его глазах блестят слёзы, но так и не проливаются. Он сказал чистую правду. Он видел дневник Тэхёна, знает, что альфа влюбился в него с того самого дня, когда они впервые повстречались. Никакой борьбы за сердце Тэ и быть не могло, потому что то принадлежит Юнги уже давно. Просто омеге понадобилось время, чтобы осознать всё и отдать собственное.

🥀🥀🥀

       Когда дверь раскрывается и Юнги проходит в крохотную каморку, где они заперли от греха подальше Чонгука, тот морщится. Зло, агрессивно разглядывает омегу, но не шевелится — ради его безопасности и безопасности остальных, Салита забрал всё оружие у альфы. Юнги поджимает губы, ненависть и злость Пепла к нему сейчас оправдана, но Терра не мог допустить, чтобы альфа окончательно сорвался и опрометчиво бросился в столицу спасать Пака в одиночку. А он видел, что это желание горело всё ярче с самого момента его возвращения после поисков Эмана. Чонгук был на грани срыва, они все слишком сильно подверглись отчаянью и горю из-за навалившихся событий, и альфа, прежде контролирующий каждую свою эмоцию, оказался оглушён. Представляя, что бы сделал он сам, если бы на месте Пака оказался Тэхён, Юнги может понять, что сейчас творится внутри Чонгука. Отчаянье. Страх. Боль. Злость. Эти чувства затапливают Чона, не позволяя размышлять здраво. Он бы тоже с ума сходил, понимает, правда, как может и умеет то, что чувствует Пепел. Но это не умалит его злости по отношению к Терракоте.        Юнги присаживается на корточки перед Чоном без опаски: он, конечно, тот ещё скот и может навредить омеге, однако и сам Мин не лыком шитый — если понадобится, он обезвредит даже Чонгука, не раз уже подобное подтверждал. Его хладный рассудок играет в данном случае Главе на руку, Юнги старается не поддаваться панике и бушующим эмоциям.        — Пришёл-таки.        Чонгук откидывает голову, бьётся затылком о грязную стену.        — Долго будешь здесь меня держать?        — Нет, — спокойно отвечает омега, глядя в бордовые глаза, в таком освещении кажущиеся почти красными. — Мне лишь нужно было, чтобы ты немного отрезвел.        — Однако вместо трезвости рассудка у меня возросло желание придушить тебя, — хмыкает Чонгук, отворачиваясь. Он треплет короткий ёжик волос, становится видна татуировка за ухом в виде четырёхконечной звезды. Точно такую же носит Баккара на своём теле.        — Ты не убьёшь меня, — хмыкает Юнги, всё ещё буравит взглядом настороженного, раздраконенного наёмника.        — А ты не сомневайся. Вырубил меня, оттащил в какую-то клетку, словно дикого зверя, забрал оружие и запер тут, хер знает на сколько. Желание убивать во мне сейчас гораздо сильнее милосердия.        — У тебя его нет, милосердия, — хрипло усмехается Терракота, выпрямляясь, отчего Чонгук, сидящий на полу, глядит снизу. — Зато в тебе есть сила и возможность убивать.        — Ещё скажи, что ты боялся, будто я могу погибнуть.        — Представь себе, — Юнги злится, когда Чонгук включает эту свою ипостась сволочи, но ничего не поделать — маска приклеена крепко. — Представь себе, что я запер тебя здесь, чтобы ты не натворил глупостей и не сдох.        — Юнги, мне плевать на революцию. Теперь плевать. Отпусти меня, я пойду в Элиус и перебью этих тварей сам. Кого успею, — выдыхает Чонгук, сводя брови к переносице и щурясь. Он едва сдерживает ярость. — Я знаю, что ты делаешь всё, что только можешь, ради исполнения целей. Но я больше не стану разделять их, я не пожертвую им ради восстания. Не теперь.        Терра буравит его молчаливо и скрещивает руки на груди.        — Я не выпущу тебя, чтобы ты ускакал в одиночку к столице и там сдох на первом же посту, Чонгук, — альфа уже агрессивно приподнимает верхнюю губу, намереваясь спорить, но Терра продолжает: — Ты не пойдёшь туда один. Наберись хоть грамма терпения и дай нам доразработать план последнего броска. Гвардейцам нужно время, чтобы собраться в кучу и всё сделать правильно.        Рот Пепла остаётся приоткрытым, глаза широко распахиваются, пока Юнги отходит к двери.        — Или ты думал, что я совсем бездушен? Что я не понимаю всего, что ты чувствуешь? Не вижу твоего желания вернуть своего омегу? — Юнги тянет криво уголок губ вверх, а Чонгук судорожно сглатывает. — Я тебе не какой-то упрямый пятилетка, Чон Чонгук. Я Глава самого масштабного повстанческого движения за многие сотни лет в Рейвене, и стал им не просто за красивые глаза. Мы готовимся к последнему удару по столице. И если ты хоть немного успокоил свои тупые влюблённые мозги, то можешь присоединиться и помочь доработать план по освобождению кронпринца Рейвенского.        Чонгук неловко поднимается на ноги, пока Мин продолжает криво улыбаться. Ему не удаётся показать всех эмоций, что пылают внутри, но самое главное — он донёс с абсолютной ясностью: они идут на Элиус. И либо погибнут там все, либо всё же завершат гражданскую войну и вернут власть настоящему правителю.        — Юнги, — почти шёпотом выдыхает Чонгук, но они оба не обладают достаточным эмоциональным диапазоном, чтобы выразить благодарность и тому сопутствующее. Потому Чон лишь подходит к омеге и стискивает рукав его куртки пальцами, на что Терра похлопывает его по пальцам и кивает на выход из комнаты, бывшей для него темницей на время, пока Терракота здраво оценивал ситуацию и искал решения. Да, он действительно не зря является главным в Гвардии.        — Давай, Пепел, тащи свою задницу в сторону войны.

🥀🥀🥀

       Чимин входит в ванную и флегматично рассматривает обстановку, которую уже успел позабыть за время отсутствия в Хрустальном дворце. Он медленно моргает — его сознание заторможенно, а движения вялые. Его ни на секунду не оставляют одного: стражники за дверью стоят и сторожат, прислушиваясь к каждому вдоху и выдоху за пределами их досягаемости. Даже здесь установлены камеры, чтобы регент и Хеллион следили за любым его движением, за мыслью, пусть тех там — в голове омеги — почти не осталось. Он движется на чистом автомате, он дышит, потому что лёгкие сами всасывают через глотку кислород и выталкивают его обратно. Ест потому что заставляют, спит, потому что мозг самостоятельно отключается от усталости.        Ему уже плевать. Его сознание настолько воспалено, что омега едва способен отличать дурман от реальности, Баккара уже не понимает — не выпалил ли чего важного в горячке Рафаэлю, избивал ли стража до полусмерти или то был кошмар, рядом с ним Чонгук или это по-прежнему мираж. Омега скидывает одежду и бросает прямо на полу. В ванной — чистая голубая вода, она плещется о края, позволяя Чимину влезть в неё, исходящую паром, не ощущая обжигающей температуры. Не стискивает зубы от горячего прикосновения влаги, не замечает стремительно краснеющую кожу. Быть может, так он сумеет вернуться в прежнее состояние.        Он усаживается в ванной и обхватывает угловатые колени руками. Зуб не попадает на зуб, хотя, судя по пару, исходящему от воды, та должна быть нестерпимо горячей. Чимин не знает, сколько ещё выдержит. Какой промежуток времени проходит, пока сидит в воде, мерно позволяя ей остывать, не осознаёт, лишь замирает взглядом на одной точке и теряет концентрацию. А после мышцы сами по себе расслабляются, Чимина клонит в сон. Он опрокидывается на край ванной и смеживает веки. Думает, надеется. Ему не позволяют узнать реальные новости, то, что происходит за пределами дворца, только кровавые ролики, засмотренные до дыр, коими пытают Пака денно и нощно. Теперь незнание ощущается до болезненного остро, словно его кожу и синие вены пронзают колким прикосновением лезвий.        Омега расслабляется окончательно и позволяет себе опуститься в воду до предела — тёмная макушка скрывается под гладью с едва слышимым плеском. Здесь… тихо. Чимин давно не ощущал вот такой тишины — не давящей и одинокой, сопровождаемой пыточным молчанием обитателей дворца, а умировторённой и спокойной. Он бы остался здесь навечно, если бы его глупому телу не нужен был кислород. Лёгкие постепенно начинают гореть, а Чимин — трезветь. Его рассудок постепенно избавляется от дурмана грязи, вливаемой в кронпринца день ото дня. Ему нужно выбраться. Покончить с собой омеге не позволят. Дать подсказку Гвардии — тоже. Значит, Чимин должен сбежать? Но как? Попробовать открутить болты на решётке и пробраться на соседний карниз, в другую комнату, откуда он сумеет выбраться? Нашпигованная видеонаблюдением комната не сокроет попыток, камеры быстро дадут Рафаэлю сигнал о нём, а покои находятся на четвёртом уровне, если омега сорвётся — превратится в лепёшку у дворцовых стен.        Лёгкие начинают гореть от нехватки кислорода всё сильнее, но Баккара терпит, не позволяет телу манипулировать им и выбираться на поверхность, чтобы хватануть ртом воздуха. Он терпит и терпит, а грудь жжёт всё нестерпимее, вот-вот рефлексы возьмут над ним верх. Но стража успевает раньше: Чимина хватают подмышки и грубо вытягивают из воды. Струи стекают по волосам и стремятся скатиться по впавшим щекам, чтобы сорваться с кончика носа и подбородка. Густые ресницы, обрамляющие лазурные глаза, слиплись, а веки тяжелы. Чимина вытягивают из ванной и ставят на ноги. Вся кожа красная от температуры воды, в которой сидел омега, его крепко удерживают — абсолютно нагого, — а холодный воздух обжигает кусачими касаниями.        Хеллион окидывает старшего брата безразличным взглядом, сложив руки за спиной. Их радужки сталкиваются — почти чёрные и голубые, они словно ведут ментальный бой, а Чимин ощущает новую волну упёртости и агрессии. Его младший брат — его же мучитель. Истязает, издевается, хотя Пак по-прежнему не понимает, чем заслужил такое обращение.        — Ты думал, тебе так легко позволят лишиться жизни? — изгибает Хелл бровь, а стражники стараются отвести взгляд от обнажённого тела Чимина.        — Может, я хотел, чтобы ты меня навестил, — полубезумно растягивает губы Пак, и замечает, как верхняя губа едва заметно вздрагивает на лице Хелла. — Соскучился по младшему брату. Помнишь, как мы были дружны в детстве?        — Да, ты был привязан ко мне до двадцати лет, — хмыкает альфа, стоя по-прежнему неподвижно. Чимин же начинает трястись, замерзая без одежды и полностью мокрый.        Один из стражников, Баккара даже не помнит, как его зовут, вдруг судорожно выдыхает и стягивает белый плащ с плеч. Он осторожно укутывает наследника престола в него, чем провоцирует гневное выражение на лице Хеллиона.        — Посмотри, Чимин, даже в плену к тебе обращаются с добротой, — скалит он зубы. — Как любят тебя подданые, хотя ты для них ничего не сделал.        — Да, любят, поверь мне, — хрипит Баккара, стискивая пальцами края плаща. — Потому что я не бездушное чудовище.        Они молчат, едва ли не сжигая друг друга взглядами.        — Что я тебе сделал, Хелл? Чем заслужил твою ненависть? Ты остался для меня единственной семьёй, моей кровью и плотью после смерти папы. Что я такого мог натворить, из-за чего ты меня так люто ненавидишь? — голос срывается, Пак никак не может уложить в голове прежнего Хеллиона и то чудовище, что предстаёт перед ним теперь.        — Конечно, — посмеивается тот, — такому возвышенному и доброму созданию никогда не понять такого ублюдка как я. Я ведь ублюдок в твоих глазах, верно?        Пак стискивает покрепче губы и ощущает, как ступням возвращается чувствительность. Его пальцы вдруг натыкаются на булавку в плаще — ту самую, которой она крепится к мягкой части доспеха дворцовой стражи. Омега старается, не привлекая внимания, сильнее ощупать её.        — Я — ничтожество по сравнению с тобой. Я с детства был поставлен на принадлежащее мне место. Твоя тень. Остаток твоего величия. Папа всегда повторял, что ты — будущий король, что ты его наследник, достойный человек, который навсегда изменит эту страну своим правлением, что сама Саванн благословит твоё восхождение на трон. А я был просто мальчиком, никому не нужным отродьем от второго брака. Недостойный престола, благословения, внимания короля и своего папы по совместительству.        Хелл начинает чаще дышать.        — Пока ты обучался этикету и гулял со своим стражем, я был вымуштрован и избит тренерами, потому что моя единственная задача — быть твоей тенью, твоим генералом, принадлежать королю. Дурак, младший братец, который в подмётки не годится кронпринцу. Я такой же раб, был им, как и твой Страж-Хранитель, — почти кричит Хелл. — Отличие лишь в том, что я не принимал целибат и мог завести семью и то, где-то в отдалении от тебя, лишь бы не мозолил глаза. Я обучался военному делу. Каждый мне норовил напомнить о моём месте в иерархии. Только отец замечал меня.        Хеллион замолкает и переводит дух.        — Только он. Обучал меня, думал обо мне, любил меня. Пока папа не погиб. И тогда всё внимание отца переключилось ох, как иронично! На тебя! Снова я стал тенью, никому не нужной, изгнанной, позабытой. Отец почти свихнулся на твоём затворничестве. Он аппелировал тем, что написано в писания богини, лишь бы удержать тебя под замком. Я всё надеялся, что ты вырастешь капризным, что разбалуешься, но даже так… — Хелл горько смеётся. — Даже так ты стал таким, за которого народ будет развязывать войну. Тем, кем мне никогда не стать, Чимин. Ты должен был стать королём.        Чимин пошатывается, но стража удерживает его за локти.        — И когда я узнал о том, что отец хочет с тобой сделать, я возликовал. Я понадеялся, что ты исчезнешь, и моя жизнь перестанет быть бессмысленной. Я перестану быть пустым местом. Он хотел посадить меня на трон после Отбора. Ты начал срывать наши планы, влюбившись в этого нищего идиота. Ты всё всегда портишь.        — Я любил тебя. Всем сердцем, — хрипит омега, а глаза его наполняются слезами.        — Ты сбежал и даже там умудрился стать центром всего! Из-за тебя подняли восстание, а моя будущая власть держалась лишь на соплях!        — Я любил тебя. Ты был моей семьёй, но попытался меня убить, Хелл, — ещё громче говорит Пак. Он уже нащупал механизм булавки и повышает тон, чтобы заглушить щелчок. Делает шаг к младшему брату, слишком объятому эмоциями. Глаза Хелла широко распахнуты, оскал сверкает на губах.        — Да, я хотел, чтобы ты умер. Я жду этого момент до сих пор. Я ненавижу себя за то, каким чудовищем меня вырастили из-за тебя, каким я стал. И я хочу лишь покоя и хотя бы капли значимости, — с рыком выдаёт младший принц. — Я не желаю быть тенью твоего света, брат. И свет должен погаснуть, чтобы я освободился.        Чимин подходит близко, но Хелл слишком зол, чтобы обратить на это внимание. Омега сощуривается.        — Ты — мой родственник. Я дорожил тобой, а на деле ты оказался продажной псиной, готовой из-за собственных комплексов издеваться надо мной. Ты родной мне лишь потому, что у нас один родитель общий, а настоящий мой брат за пределами этого клятого места.        Хелл усмехается — горько, безумно, поднимает руку, чтобы убрать с лица тёмную прядь, а Чимин уличает момент, чтобы броситься на него. Из последних сил. Пусть его убьют, накачают ещё сильнее, но Пак хотя бы попытается ударить Хелла, убить его. Булавка, с силой зажатая в его слабой от дурмана руке, вонзается возле ключицы — Паку не хватает сил, чтобы попасть как следует, он метил в шею, лишь бы воткнуть в артерию и окончить жизнь Хеллиона. Но только царапает.        Хелл вскрикивает и больно бьёт Чимина по лицу. Тонкая кожица губ трескается, рвётся, выпуская алые капли на свободу — они оба пустили друг другу кровь. И Чимин клянётся себе, что следующий раз для одного из них станет последним. Хелл же зажимает рану рукой, пока стражники забирают у Чимина булавку. Младший принц же с шипением покидает комнату.        — Слизняк трусливый! Ты трусишь даже сразиться со мной один на один, а не бить в спину! — судорожно кричит сжатый в руках стражника омега, брыкается и старается выпутаться из хватки, пока его удерживают. — Я достану тебя из-под земли, Хеллион, и ты будешь умолять меня, чтобы я тебя прикончил. Я тебя даже в Небытие достану!..        И правда достанет. Душа Пака не успокоится, пока он не услышит последний удар сердца своего кровного брата.

🥀🥀🥀

       Тэхён пересекает плац торопливым шагом и ощущает, как усталость сокрушительно давит ему на плечи. Он не помнит уже, когда нормально спал или ел, все последние дни были заняты подготовкой к грядущему, и Тэхён прикладывал столько усилий, сколько вообще мог. Гвардия почти готова сделать последний рывок, в полдень на Чимина наденут корону и венчают новым правителем Рейвена, а пока ещё звёзды не дремлют над его головой. С момента пропажи принца, Страж не может найти себе места. Он не в состоянии прекратить себя винить. Всё это время находясь рядом с ним, Кардинал упустил переломный момент, оказался одурачен и потерял Чимина. Того, кого поклялся на алтаре защищать, того, из-за кого его шею украшает уродливый шрам-тату в виде ошейника, сотканного из колючей проволоки. Пак Чимин — его будущий король, его семья, и Тэхён не смог исполнить свой долг, но сделает всё возможное, чтобы вернуть его обратно. Он готов… даже умереть, если потребуется, потому что дело тут даже не в верности короне, а в справедливости, ради которой полегло уже столько людей. Чимин бы не хотел, чтобы Тэ умирал, ради этого, вероятнее всего, он и оставил альфу здесь, не позволив последовать за ним во дворец.        Единственное, что заставляет его хоть как-то беречь свою жизнь — это мысль о Юнги и Эйдене. Тэхён не может их просто взять и оставить, отправившись к богине, не сейчас, когда они с Террой наконец приблизились друг к другу, не в моменты, когда их души уже почти ближе некуда, когда любовь охватила обоих с такой силой, что способна, кажется, отодвинуть смерть в сторонку. Тэхён не хочет умирать. Он, словно наивный глупец, взмаливается к богине, которая не должна его слышать, чтобы та ниспослала ему благословения выжить. Ему, Чимину, Юнги и остальным. Всё не может окончиться вот так, чтобы все их старания испарились и стали незначимыми.        Перестук шагов Тэхёна чётко различим в тишине возле спуска к бункеру, а сам альфа замечает невысокую фигуру издалека. Терракота всё ещё кутается в куртку — конец марта беспощаден пронизывающим ветром и ночной прохладой, граничащей с морозом. Омега тоже замечает его и оборачивается, пряча небольшие ладони в карманах. Кардинал же прибавляет шаг, чтобы поскорее оказаться рядом с ним.        — Юнги, тебе нужно отдохнуть, нас ждёт тяжёлый день, — выдыхает тёплый воздух Тэхён, а Терра вскидывает глаза.        — Вот именно из-за того, что должно скоро случиться, мне и не спится, — почти шёпотом выговаривает Глава, голос его кажется непривычным для Тэ, каким-то взволнованным. Обычно из-за всего, что касается войны, тот не нервничает, оказывается самым собранным и сообразительным. Именно поэтому Мин Юнги — предводитель Гвардии.        Они молча несколько минут смотрят друг на друга, не уходят в бункер. Юнги медленно моргает, пока Тэхён зябко поправляет платок на своей шее, а Мин за этим следит.        — Прогуляемся? Раз всё равно не спим, — тихо-тихо интересуется омега, вытаскивая ладони из карманов и нервно начиная мять края рукавов.        Тэхён согласно кивает, и оба медленно движутся обратно в сторону казармы, откуда и выдвинулся к бункеру альфа. Юнги молчит, он выглядит задумчиво и напряжённо, а Тэхён давно уже в пограничном состоянии. Его душа не находит себе места из-за престоящего нападения на столицу, его сердце болит и обливается кровью из-за того, что Чимин находится в плену, из-за того, что над ним измываются там. Его рассудок объят страхом по причине их возможного проигрыша, смерти или казни. И следующий день отзнаменуется тем, что они с Юнги больше никогда не смогут увидеться или поговорить.        — Я… никогда не хотел бы тебя ставить перед выбором, — тихо начинает Мин, не глядя на Стража. — И пусть я сгораю от того, насколько ты привязан к Баккаре, я понимаю, что связь ваша давняя и глубокая. Я не хотел бы, чтобы ты выбирал кого-то из нас, Тэхён. Поэтому, прошу тебя, ты должен сделать всё, чтобы мы победили.        Омега шагает, а Тэ понуро стискивает челюсти. Терракота хочет, чтобы восстание закончилось победой, и просит в необходимом случае выбрать именно победу, даже если придётся отказаться от него.        — Я не смогу выбрать не тебя, — хрипло выговаривает он.        — Это не просьба, Кардинал, — устало и замученно выговаривает омега. — Это приказ. Гвардия должна победить. Неважно, сколько это будет стоить. Из уважения и любви ко мне, пообещай, что пожертвуешь мной, если это потребуется.        Тэхён замирает и уставляется на омегу.        — Ты просишь меня отказаться от своей единственной любви в пользу революции?        — Я не прошу, я приказываю, — не поднимая головы, произносит он.        — А что я должен буду сказать твоему сыну? Что променял жизнь его папы на победу? — хрипит он, делая шаг к Юнги, а тот всё ещё смотрит себе под ноги, что Терракоте не свойственно. — Я никогда не сделаю такой выбор.        Терра вскидывает голову.        — Это цель моей жизни, Тэхён. Равенство, мирное небо над головой, хорошая жизнь для моих детей, имеющихся и, возможно, будущих, если я выживу. Я положил свою судьбу на это, на то, чтобы ад в нашей стране закончился, — голос Юнги нежданно вздрагивает.        — А как же мы? — сипит Тэ. — Как же я и Эйден? Нам нужен этот лучший мир без тебя, Юнги?        Губы Терракоты вздрагивают, выдавая его истинные эмоции. Мин не хочет умирать, он самоотвержен, он храбр, но всё равно, проклятье, не хочет умирать. Он желает жить в красивом доме с Эйденом, любить Тэхёна, стать к нему ближе и признаться в чувствах. Жить, как нормальный человек. Нижняя губа Юнги дрожит против его воли, но омега не собирается плакать даже перед Тэ.        — Прошу тебя, Тэхён, — уже шёпотом. — Ради меня. Я должен быть уверен перед тем, как броситься в огонь, что ты сделаешь это ради меня.        Альфа отрицательно мотает головой. Он не знает, какой бы выбор сделал в таком случае, как бы взвешивал результаты, но не в ту сторону. Он бы постарался сделать всё возможное, чтобы спасти и Юнги, и Чимина, и закончить революцию, но отнюдь не настолько наивен. Отступает от Юнги не в состоянии принять и дать обещание, роняет голову так, что тёмные кудри прикрывают его глаза.        — Я не могу.        — Тэхён, пожалуйста. Я не собираюсь умирать, но ты должен пообещать мне.        Альфа гневно вскидывает глаза на него, часто дышит через нос.        — Не проси меня о таком. Я не дам тебе погибнуть. Я всегда выберу тебя.        — Даже если выбор будет между мной и Чимином? — давит Терра, и Тэ вздрагивает. Но кивает. Он любит Чимина всем сердцем, он знает его от и до, но возлагает опрометчиво его судьбу в руки Пеплу, нарушая клятву. Тэхён не может потерять Юнги. Он как проклятый лебедь — ощущает, что потеряв своего омегу, попросту уйдёт следом за ним. И пусть его казнят, но Тэхён готов выбрать Юнги и выбирать его раз за разом.        Терракота поджимает губы, которые только сильнее дрожат. Никто не выбирал прежде его. Никто не был готов, подобно Пеплу, послать всё, что угодно, нахрен ради него. Тэхён готов нарушить единственную священную клятву. Юнги протягивает ему руку, цепляется за замёрзшие пальцы и тянет за собой. Тэ, ведомый им, даже не сопротивляется. Они идут в кромешной темноте базы, зная, что в любой момент их может настигнуть опасность, что нужно отдохнуть, но не останавливаются. Терракота уже без ужаса держит альфу за пальцы, страх, что завтра они умрут и не смогут больше встретиться — сильнее. Юнги судорожно дышит, когда толкает дверь и буквально втаскивает Кардинала в помещение.        Казарма пуста, лишь темнота, тусклый серебряный свет луны и куча стальных кроватей без тех, кто здесь спал — все укрылись в бункере. Юнги закрывает за их спинами дверь, а Тэхён напряжённо ждёт, чтобы узнать, для чего омега сюда его привёл. Тот обходит альфу и становится прямо перед ним — очень близко, их грудные клетки почти соприкасаются при выдохе.        Юнги очень страшно, до трясущихся поджилок, но ещё страшнее то, что ждёт их с рассветом, потому омега задавливает в себе застарелый ужас. Эта ночь принадлежит только им. Их первое и, быть может, один дьявол знает, последнее. Потому омега подходит ближе, чтобы чётче ощутить вишнёвый запах феромона. Втягивает носом, зажмуриваясь, тянет дрожащие пальцы к альфе, чтобы прикоснуться к нему хотя бы пока через куртку. Тэхён отвечает тут же — если Терра дал немое согласие, он не станет медлить. Прижимается губами ко лбу, пока Юнги не приподнимается на носочках. Он резко, торопливо находит губы Кардинала, и в этот раз целует его не целомудрено — со всем отчаянным чувством, пожирающим день ото дня. Прикусывает губы, ощущая полную отдачу, руки на поясе и биение сердца за чужими рёбрами. Позволяет Тэхёну прикоснуться к своему рту языком, провести по нему и скользнуть внутрь. Омега этого хочет сейчас, так отчаянно желает ощутить с Тэхёном контакт, что страх от его решимости пятится и прячется в углу.        Тэ чуть крепче прижимает Юнги к себе, углубляет поцелуй, пока тот сам не отстраняется, собирая кончиком языка вишнёвый вкус альфы. Смотрит исподлобья, чтобы после потянуться к замку его куртки, дёрнуть собачку вниз. Он боится всё ещё, но теперь уже не того, за чем сюда привёл Кардинала, а что это может стать и правда их первым и последним. Юнги стягивает куртку с широких могучих плеч и снова кажется себе в руках альфы маленьким. На Тэхёне тёплая рубашка и извечный платок — уже потрёпанный из-за времени. К нему-то и направляется омега, развязывает узелки и снимает с шеи. В темноте, разбавляемой слабым лунным светом, не разглядеть толком узора колючей проволоки метки Хранителя, но Юнги уже видел её. Он, схватившись за плечи Тэ, тянется, так смело, что не узнаёт сам себя. Ему в нос бьёт запах мужского тела, вишня — спелая, свежая, такой ещё Юнги от Тэхёна не ощущал. Губы омеги дотрагиваются до переплетения чёрного шрама, и Тэхён вздрагивает всем телом. Кожа его покрывается крупными мурашками, карие глаза распахнуты до предела.        — Юнги, что ты…        — Замолчи, пока я тебе твой платок в рот не затолкал, — взволнованно и даже как-то высоко проговаривает омега, а после толкает Кардинала в грудь — поближе к стоящей за его спиной пустующей койке.        Тэхён послушно пятится, пока пальцы Терры расправляются с его пуговицами на рубашке. Юнги обводит крепкую обнажившуюся грудь взглядом, рассматривает подтянутый, усеянный шрамами живот. Голые ладони опускаются на бронзовую кожу альфы, Мин трусливо поджимает губы, но всё равно продолжает вести руками ближе к бокам, чтобы подняться выше следом и очертить грудные мышцы. Его. Этот альфа его. Потому Мин вдруг прикасается к самому длинному и глубокому шраму на груди. Они — история Тэхёна, его прошлое. И Мин исследует эту историю, как читал бы книгу, только с закрытыми глазами и пересохшими от волнения губами.        Альфа зарывается в его тёмные отросшие волосы пальцами и вздыхает — испуганно, с терпким желанием, с нежностью. Второй ладонью стискивает талию омеги, сжимает его куртку в ладони так, что ткань трещит. Юнги впервые ощущает эти горячие импульсы, от сердца спускающиеся ниже, пробуждающие мелкую, пока незаметную и несильную дрожь под кожей. Он всё ещё держит в руке платок Кардинала, знает, что должен делать. А потому толкает Тэхёна на кровать, и альфа покорно делает всё, что от него хотят.        — Ближе к изголовью, Тэ, — шепчет омега, скрывая за длинной чёлкой пылающие щёки.        Тэхён подчиняется, и Юнги обходит кровать. Вертит платок в руках, прежде чем присесть на корточки и под взглядом удивлённо смотрящего через плечо Кардинала привязать чужие смуглые запястья к прутьям койки. Юнги просто так спокойнее начать. Он уже решился, для того и ждал Тэ у входа в бункер, для того и побеждал свои страхи. Для одного или обоих эта ночь может стать последней, и Юнги не умрёт, не познав близости — желанной, не насильственной — любимого мужчины.        Снова обойдя Тэ, омега, сокрыв лицо за прядками, расстёгивает его ремень, а Тэхён взволнованно ёрзает. Глядит на Терракоту безумным, влюблённым взглядом, полным тихого, ненастойчивого желания, пока Мин справляется с ремнём его брюк и тугой пуговицей. А после — отходит на несколько шагов, позволяя ему смотреть. За тем, как вжикает замок куртки и она отправляется к верхней одежде альфы, как трясущимися руками Юнги стаскивает свитер и швыряет его на пол у кровати. Не поднимая головы и ссутуливая узкие плечи, омега расстёгивает собственные брюки, но в отличие от вещей Тэ, не оставляет на себе, а позволяет соскользнуть с ног, падая к щиколоткам. Давя в себе испуг и панику, Мин перешагивает остатки одежды, остаётся только в тонкой рубашке, едва прикрывающей ягодицы. Он кажется себе слишком обнажённым, но разве не в этом смысл соития? Силится успокоиться и выровнять дыхание, пока Тэ зачарованно его оглядывает.        Обводит теплотой карих глаз очертания тонкой талии под рубашкой, узких бёдер и худых стройных ног. Юнги без одежды слишком маленький, слишком хрупкий, не скажешь никогда, что этот омега может убить голыми руками, но в этом прелесть Мин Юнги — он удивительный сам по себе. Лучший. Прекрасный, самый желанный, только это крутится в голове Тэхёна, пока Терра скованно стоит у кровати в одной проклятой рубашке, показывая не нагое тело — обнажённую до костей душу. Потому что Тэхён, зная о нём правду, понимает, Чего это ему стоит — стоять и готовиться к тому, к чему всё идёт.        Юнги торопливо и дёргано склоняется к брюкам и что-то оттуда выуживает, сжимая в кулаке. Он мнётся лишь секунду, но решительно забирается на постель к связанному Тэ, перекидывает одну ногу через его бёдра, однако пока не садится. Сталкиваются взглядами, Ким смотрит с обожанием, с восхищением смелостью и глубиной чувств, которые переполняют Юнги. Тот же позволяет длинноватым прядкам падать на лицо и очерчивать изящную шею.        — Юнги…        — Что? — нервно спрашивает шёпотом омега, а бёдра его дрожат от напряжения из-за положения.        — Убери волосы с лица. Я хочу видеть тебя.        Мин, насупившись, бросает взгляд на альфу, но всё же убирает пряди от лица за уши, открывает пунцовые щёки и уже порядком от волнения искусанные губы. Красивый. Не как лунный свет, не как звёзды. Как самое настоящее пламя — яростно красивый, незабываемый, незаменимый. Единственный. Тэхёну достаточно смотреть на Мина, чтобы желать его всем естеством, всей душой и всеми фибрами без остатка, он уже едва дышит от желания охватить омегу целиком, во благо его спокойствия же оказывается связан и совсем тому не против.        Терракота приближается и осторожно садится на колени альфы. Не тошнит, не тянет сбежать. Волнительно, но это пока всё. Возможно, шок и мысли о вероятной гибели оказывают такой эффект, но омега всё же здесь — сидит на часто дышащем, возбуждённом альфе и совсем не хочет от него сбежать или отстраниться. Он обвивает шею Тэхёна руками, чтобы припасть к губам. Полынь естественного запаха тела Юнги переплетается с феромонами Тэхёна, дрожащими и буйными, когда их снова связывает поцелуй. Юнги хочет целовать его снова и снова, он ощущает себя дома, когда они так сталкиваются языками, зубами, когда Мин может неторопливо прижаться к обнажённой, украшенной побледневшими от времени шрамами груди.        Сам ведёт бёдрами, стараясь не паниковать из-за приподнимающейся рубашки, благодаря которой его голые ноги так хорошо видно — страх и смущение слишком трудно перебороть до конца, Терра и без того переступил все мыслимые барьеры внутри себя. Он хочет провести ночь, даже если страшно, даже если окажется их единственной. Пока она принадлежит только Юнги и Тэхёну. Импульсы от сердца отдают в живот каждый раз, когда омега прижимается ближе, позволяя языку Тэхёна проскользнуть в его рот. Омега сам отрывается, дотрагивется влажной лаской губ к колючим щекам альфы, к его векам и бровям, крепко сжимая плечи пальцами.        — Люблю, — шепчет Тэхён, тянется всем, что его составляет, к омеге.        — Знаю, — так же тихим шёпотом отвечает Мин, а скулы снова кусает красным румянцем.        — Юнги, — хрипло зовёт Кардинал. — Ты любишь меня?        Мин вздыхает. Его поступки ясно твердят за себя, но для Тэ важно услышать это. Потому, глядя непривычно сверкающим взглядом прямо в центр зрачков альфы, произносит:        — Тэхён, я люблю тебя больше, чем ты можешь себе представить.        Альфа весь изнутри начинает дрожать, он наивно, счастливо улыбается. Словно они не в казарме на военной базе, а в часовне — вот-вот обвенчаются, будто за окнами не грохочет война, и Юнги теряется в этой улыбке, погибая окончательно. Прижимается лбом ко лбу, а после тянется к тому, что достал из брюк. Ким взволнованно наблюдает за тем, как омега выдавливает себе на пальцы что-то — украденную у Сокджина заживляющую мазь, — а после приподнимается на коленях. Упирается ладонью в изголовье, оказывается совсем близко к Тэ — щекой к щеке — пока заводит вторую руку за спину. Страшно. Смущающе, но Мин смазывает себя и проталкивает первый палец, часто дыша. Тэхён наблюдает круглыми глазами, пока Юнги утыкается подобородком в его плечо и старается дышать ровнее. Не больно, не противно, только немного неловко, потому что его плоть, сокрытая рубашкой, постепенно твердеет. Даже в темноте Мин может разглядеть, как топорщит возбуждение Тэхёна его нижнее бельё, виднеющееся из-под расстёгнутых брюк, как натягивается на его запястьях платок от желания прикоснуться к омеге. И улыбается — неловко, скромно, чтобы Тэ не заметил. Он и не думал, что когда-то испытает возбуждение и познает близость любимого человека. Потому, прижавшись снова щекой к щеке альфы, продолжает растяжку. Пока втолкнутый в анус третий палец не выбивает их омеги тихий, задавленный звук. Следом за ним раздаётся треск, и Юнги раскрывает сомкнутые до того веки. Сразу же замечает, как платок — безнадёжно порванный, — соскальзывает с запястий Тэ, как тот хватается за прутья изголовья и сорванно дышит. Даже так старается ради него.        — Обними меня, Тэхён, — уже молит омега. Он хочет этого всей душой, потому что с тем, кого желает и любит.        И Кардинал срывается. Обхватывает Мина руками, припадает губами к кусочку обнажённой шеи, а Юнги уже совсем не страшится. Зажмуривается, размякает, вытаскивая из себя пальцы, и отдаётся ему целиком. Пусть владеет Терракотой, он уже давно имеет на то право. Тэ мягко целует пересохшими губами кадык омеги, обхватывает ими подбородок и мычит от того, как сильно хочет слиться с ним в почти единое целое. Юнги хватает его за руки, чтобы сдавил ими сильнее тонкий стан, чтобы проник под последний барьер в виде рубашки. Тэ торопливо расстёгивает верхние пуговки, обнажая плоскую грудь с твердеющими от холода и возбуждения сосками, судорожно выдыхает, прежде чем осыпать их поцелуями, пока Юнги, панически хлопая глазами, уставляется в потолок. Его собственный член топорщит подол рубашки, он хочет Тэхёна, сильно. Потому, пока альфа одаривает его долгожданной, сумасшедшей лаской, ныряет ладонью за резинку его нижнего белья. Слышит сорванный вздох, когда плоть ложится в кольцо пальцев, как Юнги, мелко дрожа, ощупывает выступающие венки, ведёт к самой головке, чтобы ту чуть сжать. Стискивает зубы, смело глядя на достоинство альфы, на то, что собирается с ним сделать, огладив ещё несколько раз.        Омега ещё сильнее приподнимается на коленях, от неожиданности охает, когда, оглаживая узкую талию под рубашкой мозолистыми ладонями, Тэхён обхватывает сосок губами и тянет в рот сильнее. Но не теряется, притискивается поближе перед тем, как приставить головку чужого члена к своему растянутому нутру. Та с натугой проскальзывает, и Юнги пугается саднящей боли, а Тэ вдруг тянет его в сумасбродный поцелуй, отвлекая. Гладит бока и бёдра, опасливо ныряет под край рубашки, чтобы сильными пальцами обхватить член и простимулировать его, вызывая мычание у Мина.        Оба сорванно и часто дышат, как только Юнги продолжает опускаться на член, пока не садится на бёдра Тэхёна полностью. Привыкает, берёт себя в руки. Не больно, лишь непривычно от заполненности, внутри — подло влажно, чтобы выдать реальные желания тела. Юнги цепляется за плечи Тэ, чтобы, привыкнув, приподняться и опуститься на плоть. Он зажмуривается, волосы снова ниспадают на лицо, и на этот раз альфа убирает их за уши сам, чтобы вновь поцеловать. Чтобы собирать мычание и зарождающиеся постанывания от каждого раза, когда Терра приподнимается и опускается на член. Юнги теряется. Комок возбуждения распирает и обжигает, вынуждает дышать неравномерно, часто моргать и сдерживать рвущиеся наружу стоны.        Первым не выдерживает Тэхён. Когда Юнги от неожиданно прострелившего импульса и влажного звука проникновения, сжимает его плоть стенками, альфа протяжно, низко стонет, заставляя Мина склонить голову набок. Красивый. Его мужчина умопомрачительно красивый со своими острыми и резкими чертами, горящим сейчас взглядом и сведёнными от возбуждения бровями к переносице. Юнги сам утягивает Тэ в поцелуй, сам стискивает руками, чтобы слышать стоны альфы почти в собственном горле. А когда тот нежданно толкается сам, тонко вскрикивает от неожиданности. Кончики ушей горят, но Юнги хочет, чтобы Тэ сделал так снова, о чём просит в поцелуй тихим шёпотом, и Тэхён исполняет. Толкается навстречу, вскидывая бёдра, бьёт в желанную точку, и Юнги простреливает в каждом позвонке — токовые разряды собираются в животе и вынуждают омежий член пульсировать. Они ускоряются, выскользнувшая из-за ворота давным давно подвеска Юнги в виде крыльев, то и дело касается подбородка Тэ, рубашка, едва держащаяся на последней пуговице посредине, сползла с плеча омеги, куда теперь его чувственно целует Ким.        Юнги старается насадиться глубже, ощущая, как его ягодицы становятся всё более мокрыми, как член входит легко, раздвигая тугие стенки и сжимающийся вокруг него сфинктер. Мин откидывает голову, позволяя альфе уже покусывать кожу вместе с цепочкой, свёрнутой в жгут, и Юнги стонет — высоко, сам даже не привык слышать свой голос таким. Кардинал же подкидывает бёдра, снова попадая по простате, отчего омега едва слышно хныкает и прижимается поближе, чтобы потереться о него, сжать волосы на затылке жестоко и перехватить инициативу. Он двигает бёдрами рвано и поспешно, заставляя головку члена альфы проезжаться по чувствительной точке снова и снова, ощущает себя оголённым проводом от каждого касания Тэ, сдерживает всё больше вырывающихся высоких стонов.        По вискам струится испарина, их губы и зубы сталкиваются, руки переплетаются, кожа соприкасается. Тэхён улучает момент, когда Юнги откидывает голову и слегка закатывает глаза, небольшой омежий член дрожит и твердеет в предверии оргазма, плоский живот напряжён, и альфа обхватывает изнывающую плоть ладонью, не прекращая целовать ключицы и плечи. Несколько движений, и Юнги тихо-тихо, коротко простонав, выгибается в пояснице и пачкает пальцы Тэхёна спермой. А после шепчет, помня об особенности альфы:        — Кончи для меня, Тэ…        Альфа, сорвавшись, стискивает его руками за пояс и несколько раз глубоко вбивается, изливаясь в Юнги, который только сильнее от этого дрожит. Оба замирают, слыша писк в ушах, как отголоски оргазма, Мин сильно стискивает плечи Кардинала руками, а тот крепко окольцовывает его за талию, не позволяя отстраниться. Не в этот миг.        — Тэхён, давай вернёмся живыми, — сорванно и сипло просит омега, скрывая своё лицо в кудрявых волосах альфы. — Пожалуйста, давай вернёмся живыми. Я хочу дожить свою жалкую жизнь до самого конца с тобой и Эйденом.        — Вернёмся, обещаю, — хрипит Тэ, не желая двигаться и отклеиваться от Терры. — Ты выйдешь за меня, если выживем?        Юнги тихо хмыкает, расслабляется в руках альфы и даже осторожно, с нежностью поглаживает кончик его уха — но это длится лишь мгновение, пока не шепчет: «Я подумаю», и не остраняется. Всё ещё сидя сверху, Мин вдруг заводит руки за шею и расстёгивает цепочку. Несколько минут Тэхён бездумно пялится на его обнажённую шею, пока Терра распутывает тонкую цепь, а после щёлкает крыльями Саванн, всё время до этого покоящимися под рубашкой. Одну половину возвращает себе на одинокой цепочке, а вторую — прижимает к губам, прежде чем надеть на Тэхёна. Тот с надеждой и любовью продолжает смотреть за Террой, пока он не тянет альфу под тонкое армейское одеяло спрятаться от мартовского холода в возможно последнюю, но принадлежающую пока лишь им ночь.        Юнги сворачивается в клубок в объятиях Тэхёна, поджимает руки, чтобы притронуться к его бокам, а сам вжимается ухом в место, где бьётся сердце альфы. Тэхён снова молится, пусть и не должен, сомкнув веки. Со скоро приближающимся рассветом их будет ждать ад.