Баккара

      Они все время играют на фоне, проклятые новостные сводки с ужасными кадрами, сопровождающиеся речами обманщика-диктора. Чимин ощущает себя загнанным в угол, уничтоженным, но даже так ему порой удаётся абстрагироваться из-за писка в ушах. Если концентрировать на нём внимание, то писк становится всё громче, и тогда шум экрана, транслирующего на повторе запись новостных выпусков, становится приглушённее. Но от этого, если честно, не легче. Омега сидит на полу и буравит тарелки, стоящие на столе, взглядом. Его голова мутная, словно он только проснулся в горячке болезни. Пак отсчитывает — размеренно, с тактом — время, которое отведено ему на то, чтобы поесть. Если не ест — Хиттс приходит в покои и под требовательным взглядом младшего принца запихивает еду ему в горло. Он пробовал исторгать всё обратно, но это не работает — в таком случае ему вводят какую-то субстанцию внутривенно, и сопротивляйся не сопротивляйся, эффект, необходимый Хеллу, оказывается достигнутым.        Из-за вещества, которым эти твари отравляют его организм, сил в теле совсем нет. Даже сейчас, когда по сути Баккара ничего не делает, его конечности налиты слабостью, его разум — в тумане и противном, потерянном мороке. Он почти не может ходить, не говоря уже о том, чтобы защищать себя. И уроки Пепла по самообороне не помогают.        Пепел. Чимин в панике от того, что у него нет возможности узнать, что происходит с альфой, что с его союзниками, внезапно ставшими чем-то большим, чем просто людьми, преследующими те же цели, что и принц. Боль в груди нарастает каждый чёртов раз, когда Чимин задумывается об их судьбе. Неизвестно, выжил ли кто-то из верхушки Гвардии, что с ними вообще происходит. Чимину дозволено только смотреть кровавые кадры, снятые в находящихся сейчас в раздрае городах. И более — ничего.        Омега слышит, как доносится до его слуха слегка заторможенно щелчок. Дверь спальни отворяется, внутрь проходит служка в сопровождении стражника. Всё в полном молчании, ни единого слова. Чимин прежде не думал, что отсутствие человеческого голоса способно стать пыткой, но день ото дня, когда разум его подкашивается, понимает, что хочет услышать хоть что-то, кроме слов диктора, всё время фоном обитающего в этой комнате, когда принц остаётся тут один.        Служка забирает посуду спустя четыреста двадцать четыре единицы счёта омеги, в абсолютном молчании вместе со стражником покидает покои. Как и в прошлые разы, у него нет возможности даже навредить себе: вся посуда из гибкого пластичного материала, не получится ни порезаться, ни сломать что-то. Чимин словно в мягкой комнате для больных рассудком, и с каждым разом, с каждым рассветом понимает, что недалеко от тех самых душевнобольных уходит. Если бы он был таким, как Химик, то наверняка сумел бы понять, какой дрянью его травят, однако нет, у Пака не хватает познаний. Оно быстро всасывается в кровь и замутняет сознание, хватает четырёхсот единиц, чтобы рассудок заволокло дурманом.        Баккара сидит прямо на полу, отказываясь подниматься на кровать, потому что тогда не остаётся никакого выбора, кроме как смотреть в проклятущий экран, а взгляд подло примагничивается к новостной сводке, не отцепляет внимание, стараясь свести омегу с ума.        — По нашим данным в Фирхте погибло около двух тысяч двухста человек во время атаки террористов, — доносится из динамиков, Чимин уже буквально может процитировать его слова, но не станет.        — Крылатая, волей твоей я оказался на перепутье, — шепчет Чимин, заглушая в ушах дикторскую речь, — дланью твоей я должен был сделать выбор. Так помоги мне найти дорогу во мраке Небытия, освети душою своей мой короткий путь.        — По меньшей мере четыреса человек ранены. Корона оказывает посильную помощь пострадавшим…        — Дай моей душе силы, чтобы превозмочь каждое испытание, выпавшее на мою долю, дай разуму моему не упасть в агонии, чтобы безгрешное, чистое и первозданное отправилось к тебе, когда настанет мой срок, — продолжает, бездумно глядя перед собой и обхватив согнутые колени руками, шептать молитву Чимин.        — Террористы продолжают оказывать сопротивление, они отказываются выходить на переговоры, отказываются сотрудничать с армией и короной. Регент отменил амнистию для любого члена, которого уличат в соучастии масштабного преступления против Рейвена…        — Крылатая, волей твой я оказался на перепутье, — глотку сводит от обезвоживания, но Чимину не дают воды по велению, а только по часам — и срок ещё не настал. Но так даже лучше, в воду они тоже, кажется, подмешивают дрянь. Чимин запинается, но, откашлявшись, продолжает: — Дланью твоей я должен был сделать выбор. Так помоги мне найти дорогу во мраке Небытия, освети душою своей мой короткий путь.        Губы дрожат, сознание покачивается и мир вокруг омеги начинает накреняться, но Баккара не останавливает молитву. Вера — всё, что у него осталось для сохранения рассудка. Если он перестанет обращаться к богине, то застрянет в кромешной темноте.        Внезапно его внимание привлекает яркий свет, которого тут быть не должно. Она стоит у стены, в самом углу, и маховые перья её белоснежных крыльев прикасаются кончиками к прохладному полу. Длинное платье стелется, едва показывая обнажённые пальцы ног, когда она покачивается, собираясь сделать шаг, но так неуклюже, словно не привыкла ступать по земле, имея за спиной громаду слепящих перьев. В храме Чимин никогда не мог разглядеть её лица, во сне оно было искажённым, а теперь рассудок проецирует лик Саванн так чётко и ярко.        — Крылатая, — хрипит Баккара и застывает с приоткрытым ртом, глядя широко распахнутыми глазами на божество, явившееся к нему.        Саванн приближается, её шаги кажутся спасительной тишиной для исказившегося слуха, пока образ всё ближе к омеге. Белое платье с золотой каймой шуршит по полу просто оглушительно, пока босые ступни с лёгкостью переступают по полу. Чимин подбирается, хватается за штанины, когда она останавливается и присаживается на корточки перед ним. Ярко-красные прядки обрамляют лицо, падают локонами с плеч на грудь, а обруч, венчающий голову, сверкает в тусклом свете, едва достигающем Чимина со стороны окна. Омега замирает, глядит только на тонкие женские черты богини, в её полностью белые глаза без радужек и зрачков, но от них исходит настолько ослепительное сияние, что тем не нужно иметь цвет, чтобы быть красивыми. Нежные пухлые губы болезненно изгибаются на её лице, его касается страдальческое выражение. Красивые крылья подрагивают, словно бы от переживаний, за спиной Саванн, пока алые прядки падают чуть ли не к Чимину на колени — так близко она подобралась.        — Дай мне сил, — шепчет одними губами Пак, не имея возможности даже плакать от замутнённости сознания. — Я знаю, что не в твоих возможностях меня спасти, просто дай мне сил не сойти с ума окончательно, Саванн. Дай их, чтобы я смог выдержать это испытание.        Слёзы срываются из глаз божества, словно она плачет вместо Чимина, словно оплакивает его судьбу. Венец сверкает до болезненности ярко, слепит Чимина, и он сощуривает лазурные глаза с почти полностью красными белками. Саванн же протягивает руку к его лицу, и её чувственные губы вздрагивают, сжимаются от горести, с которой богиня на него смотрит.        Перья начинают порхать вокруг них, и губы Саванн приходят в движение. Чимин хочет уловить фразу, но не сразу понимает, что не знает языка. Он кажется древним, неисследованным, незнакомым Паку. Он кажется чужим, но то, как движутся губы божества, складываясь в непонятные для Баккары слова, заставляет дышать чуть глубже. Чимин запоминает, чтобы разобрать на звуки, впитывает её речь, а Саванн всё повторяет раз за разом, пока у омеги не получается разобрать.        — Igni et ferro, — беззвучно произносит богиня, не останавливается. — Igni et ferro. Igni et ferro. Igni et ferro.        Чимин уже хочет сбежать, так сильно изводит его несуществующий, почти не слышимый шёпот. Он нарастает, наливается, пусть и не имеет голоса и звука, слова писком в ушах отражаются, рождаются судорожно-заполошным пульсом, оглушают Чимина насовсем. Сердце бьётся так катастрофически сильно и быстро, что становится нечем дышать. «Igni et ferro», — продолжает выжигать несуществующий голос Саванн на подкорке. «Igni et ferro», — начинает твердить Пак, закрывая уши руками. Он крепко зажмуривается, настолько крепко, что перед глазами начинают плясать разноцветные световые мушки. «Igni et ferro», — всё продолжает твердить внутри всё, что его составляет, и Чимин задыхается. Он не ощущает ни собственных пальцев, ни языка, ни тела в общем. Чимин не знает этого языка, не понимает, но так чётко может проговорить, будто сейчас Саванн зачаровала его, лишь бы омега мог повторять только одно:        Igni et ferro.

🥀🥀🥀

       Юнги поднимается по ступенькам, чтобы впервые за несколько дней оказаться на поверхности — за пределами спасительных стен бункера. Города осаждены, выхода как такового у Гвардии почти нет, и Терракота судорожно пытается найти лазейки, лишь бы обезопасить людей. Как только омега оказывается на поверхности, то оглядывает, как от уничтоженного Тирелла исходит по-прежнему сизый дымок, всё ещё виднеющийся даже на таком расстоянии, на вертолётной базе. Омега нахмуривается, но быстро отмирает, когда к нему подходит командир.        — Терра, я связался с Примроуз, — выдыхает он. — У них более или менее спокойно, мы можем использовать его.        — Не можем, — отрицательно вертит головой Глава. — Пепел доложил, что во время допроса Эмана выяснил: Пьемонт готовится к сотрудничеству с регентом. Примроуз — мишень. Если они заметят хоть какие-то передвижения — нам крышка. Это ловушка. Примроуз специально не трогают, а остальные города осаждают, чтобы мы сбежали, как крысы, туда и попались. Стоит только нам оказаться поблизости к городу, нас разбомбят.        Командир поджимает губы и коротко кивает. Юнги же продолжает анализировать. Примроуз — ловушка. Иршель снова в осаде, только теперь стороны поменялись. Отправившиеся туда недавно Немо и его отряд прикончили лорда и вынудили присоединиться его сторонников, но город слишком шаток в своём положении. Брестель — слишком близко к столице, слишком опасное соседство. Терра начинает смекать план регента, то, как он хочет сломить остаток их сил. И для того, чтобы увидеть их, нужно сперва выманить.        Он стискивает челюсти.        — Мы останемся на базе ещё на какое-то время, — выдыхает устало Глава, не глядя на командира.        — Опасно, удар может застать нас в любое мгновение, — тихо, но горячно выговаривает тот, и Юнги резко оборачивается к нему.        — Опасно, я и без тебя знаю, — холодно выдыхает омега с нечитаемым выражением лица. — Но у нас на плечах слишком много раненых, у нас слишком много подбитого транспорта и мало боеприпасов. Что ты предлагаешь мне делать?        — Усилить боевую мощь и собрать всех в кучу. Отовсюду.        — Большое скопление сил привлечёт внимание, и нам крышка, — чеканит Глава. — Мои люди в раздрае, Эггс, принц в плену. У нас нет якоря, который бы удерживал всех в строю, и сейчас половина Гвардии при неосторожном движении сбежит, пытаясь спастись и плюя в предателя. Мы остаёмся здесь на какое-то время, пока я и мои главы отрядов не примут какое-либо здравомыслящее решение по поводу раскадровки людей. И раненые смогут залечить свои травмы.        Эггс кивает и покидает Юнги, а тот снова жёстко смотрит в сторону павшего города. Его мозг постоянно соображает. И если раньше очень хорошо помогал со стратегией Чимин, давал основу для размышлений, постоянно генерируя идеи, то теперь Терре снова придётся делать это самому. Не привыкать, конечно, но общая атмосфера апатии и безнадёжности давит даже на плечи Терракоты. Он хмыкает, пытаясь словить решение за хвост. Пока его основной приказ — залечь на дно. Снова в темноту и неизвестность, снова попрятать герб в виде розы, снова затихнуть. Ему вдруг кажется, что у них в этой игре остался только один ход, и тот бесспорно станет решающим.        Юнги вдруг достаёт из нагрудного кармана книжицу, данную ему Тэхёном, и открывает на совершенно случайной странице. Взгляд сам скользит по строчкам, Терра даже вздрагивает.        «Он — один из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал. У него всегда есть запасной план. И это восхищает. Сколько бы собраний Терра ни провёл, у него есть пути капитуляции, пути наступления, пути обмана. Я бы хотел узнать о его мыслях, о том, с каким всполохом внутри этого огонька появляются новые смелые решения проблем.»        Юнги поджимает губы и захлопывает дневник Тэхёна. Смущённо трёт нос и даже немного кажется, будто душа встаёт с колен. Тэхён написал, что Терра — смелый человек, умный и сильный. И омега не должен считать по-другому, он сделает, что сможет.

🥀🥀🥀

       Чонгук сидит в углу, едва ли вернувшись сверху. У них маленькие запасы еды, и неизвестно, сколько ещё придётся прятаться в бункере, а охота расслабляет рассудок. За последние двое суток альфа не произнёс ни слова. Он охотился в лесу близ Тирелла, которого не коснулся огонь, и сумел притащить здоровую кабанью тушу, которую лишил жизни несколько часов назад. Мышцы горят огнём, руки болят, а ноги замёрзли, но это — единственное, что позволяет чувствовать себя живым. Он поднимает голову к серому влажному от подземелья потолку и глядит в него, пока зрение не становится мутным. Здесь много людей, но Пепел ощущает себя в вакууме. Он должен двигаться дальше, но Гвардия слишком слаба для броска. Огненная ярость пламенем полыхает в груди. Он должен, обязан просто двигаться дальше. Чтобы отыскать Чимина, чтобы вытащить его. Альфа не верит в то, что с тем во дворце всё в порядке.        Тишина, разрушаемая только перестуком влажных, срывающихся с углов капель, раздражает слух. Он стал в последнее время таким чувствительным, что больно даже от самого тихого звука. Как им прорваться во дворец? Как разгромить регента и принца с такой побитой армией, которую и армией-то стыдно назвать? Чонгук смеживает веки, и это становится его ошибкой: он настолько вымотался, что даже моргание обращает его в состояние краткосрочного сна.        Ему холодно в этом видении, здесь — вокруг Чонгука — полная пустота. Отовсюду летят хлопья пепла, они липнут к коже, обжигают её холодом, и Чон старается их стряхнуть. Едва дышит, потому что кажется, будто кто-то выжег весь воздух из помещения, из пространства, из мира целиком, альфе попросту нечем дышать, и лёгкие бунтуют.        Он идёт в полнейшей темноте, и та поглощает звуки его шагов. Тьма. Она всегда была рядом, внутри него, на его коже и волосах. Хлопья противно оседают на коротком ёжике чёлки, но Чонгук от усталости даже не смахивает их, не стряхивает прочь. Пусть поглотят его и скроют тонну боли, поселившуюся внутри.        Даже во сне он думает только о том, как проникнуть в проклятый дворец. Даже здесь, в его собственном Небытие, в которое попадают по словам праведников все грешники после смерти, существует только Чимин. Точнее, остро ощущающееся его отсутствие. Вокруг альфы словно бы витает бесплотный, но до боли знакомый шёпот, он что-то повторяет, но не получается разобрать, отчего Чонгук морщится.        Шёпот круговертью носится вокруг него, оглушает, терзает всё внутреннее и внешнее, но Чонгук оскаливается, не позволяет ему взять над собой верх. Он идёт и идёт, а куда — известно только одной богине. Стоит ли к ней обращаться? Поможет ли хоть чем-то Саванн им сейчас? От неё не было помощи прежде, так что сейчас изменится?        В темноте рождаются первые всполохи воспоминаний. Яркие краски дворца, где Чонгук оказался впервые, вычурность позолоты, где единственным по-настоящему ценным сокровищем оказался человек, по душу которого явился наёмный убийца. Чон непроизвольно начинает видеть их первые дни, когда они только встретились, когда альфой управляла справедливая и праведная ненависть к каждому, кто жил в том месте. Под веками — голубые глаза, они буквально выжжены поверх бордовых, вытесаны из гранита и созданы из лазурного драгоценного камня. Они запомнились с первых же секунд и будут, кажется, преследовать Пепла даже после смерти. Он не помнит своего имени, не помнит цвет собственных радужек, но навсегда запечатлел голубые глаза Чимина с первых секунд.        Рисунок углём, объятый огнём и светом, чтобы подарить ненавистному омеге. Его мягкое, юное лицо, удивление и воодушевление от этого подарка. Чимин больше никогда не будет таким, не после всего, что с ними случилось. Таким омега останется только в его собственных воспоминаниях. Немного наивным и пылким, любящим любовь и укравшим за четыре месяца сердце грубого, готового в тот момент его убить мужчины. Чимин — свет в кромешной тьме, он не зря избрал в качестве своего символа четырёхконечную звезду. Он тот, кто сумел вывести из сумрака Пепла, вернуть ему данное родителями имя и ощущение того, что в этом мире есть нечто важное, куда может возвращаться Чонгук, за что может бороться, чему поклоняться.        Болью сводит каждую клетку тела, Чонгук задыхается. Здесь нет смысла притворяться, здесь некому его осудить, только если трухе и саже, оседающих в волосах. Чимин исчез и забрал изнутри всё, что составляет альфу.        Чонгук же продолжает брести, словно сквозь собственный рассудок, через воспоминаний и образы, готовые разодрать его болью, как адские гончие, но стоически выдерживает всё, надеясь вскоре проснуться. Шёпот искажается, затягивает его в водоворот, но всё ещё не разобрать. Что ему сделать? Бросить всё, отказаться от всех и уйти? Уйти ради того, чтобы достать проклятого регента и его сынка из-под земли, уничтожить, не оставляя и пыли? А по силам ли?        Даже если Чонгук мог проникать в любой дом прежде, отбирать любую жизни, то сейчас — он самый разыскиваемый человек во всём Рейвене. Так просто не подобраться. Но как ему сломить ощущение, что время не просто утекает струйками песка между пальцев, что минутки сносит ураганом, и Чонгук теряет слишком много. Каждая секунда неизбежно уносит что-то за собой.        Он никогда не был лидером, не вёл за собой людей, Чонгук может только исполнять. И сейчас ему впервые хочется пойти напролом, свергнуть всё, что только имеется. Они забрали его, хотя альфа обещал быть с ним до самого конца. Не станет же их конец таким? Не станет ведь?        Он резко выныривает из мучительного сна, всё ещё сидит, привалившись к стене. Моргает, чтобы вернуть зрению чёткость, а после хватается за рюкзак, лежащий в ногах. В бункере не поймёшь, какое сейчас время суток, здесь затхлый воздух и стоны раненых, здесь царство перешёптываний и страха. Пепел же лезет в брюхо рюкзака и не чувствует себя даже капельку отдохнувшим.        Пальцы натыкаются на тонкий корешок украденной книги, которая его волнует только из-за того, что хранится внутри, между страницами. Проводит подушечками пальцев по срезу, хмурит густые тёмные брови. Слегка выступающие от времени и ноши страницы хрустят, когда альфа открывает том на необходимой ему странице. Между листов, упокоенная, лежит чёрная роза, ставшая ещё чернее, засохнув. Та самая, которую подарил Чимин при первой встрече, говоря, что та подходит к его глазам. К тёмным, цвета бордовой крови тех, у кого альфа забрал жизнь, к глазам человека, который сходит с ума от бездействия. Чонгук поджимает губы, стараясь ухватиться за иссохший стебель. Пощупать то, что всегда обозначало другого человека.        Он подарил ему розу, называемую баккарой, он стал ею, присоединившись к Гвардии. Он стал частью их мира так просто, словно ему было то уготовано чем-то свыше — встретить их и приблизиться, прикипеть без возможности разлучиться.        Но цветок слишком сухой: стоит Пеплу прикоснуться к его лепесткам без должной осторожности, как те ломаются с тихим хрустом, рассыпаются между пальцев. Роза высохла, она не может оставаться вечно красивой и живой, даже если засушить её между книжных страниц. Так и у них иссякло время, данное, кажется, чтобы быть рядом. Но Пепел всегда бросал вызов целому миру, ставил на кон свою жизнь без сожалений, так отчего всё должно меняться сейчас? Он не сумел ничем помочь родителям, не смог предотвратить гибель семьи. Сейчас же ни единую возможность упускать не собирается.        Уже намереваясь подняться с ледяного каменного пола, альфа застывает и останавливается. Тэхён замер над ним громадой мрачности и вины, виднеющейся в морщинках у рта, он буравит наёмника взглядом, а после переводит внимание на раскрошившиеся тёмные лепестки.        — Мы должны идти за ним.        Тэхён озвучивает то, что крутится без остановки в голове Пепла вот уже многие многие часы. Альфа скрещивает руки на мощной груди, глядя на Чонгука, а тот лишь стискивает челюсть.        — Должны.        — Я не справлюсь без тебя, — выдыхает Тэхён, а Чон разглядывает ножны и кобуру, которыми увешан Страж. — Мы должны выдвинуться во дворец.        — Мы не одержим успех одни, — хрипло проговаривает Пепел, поглядывая за названным братом Чимина. — Я не супергерой, как и ты.        Оба альфы долго молчат, глядя друг на друга. Оба понимают, куда и к кому им нужно двинуться, потому что без его приказа никто ничего делать не будет. Тэхён вдруг приближается к Чонгуку. Он шире в плечах, тяжелее, неповоротливее, и в случае, если альфа Пеплу захочет навредить, тот с лёгкостью отобьётся. Но вопреки опасениям, Тэ протягивает ему руку, предлагая не просто подняться с пола, а мировую. Да, они повздорили, да не любят особо друг друга ещё с этапа Отбора, но как и тогда, оба готовы смириться с существованием друг друга, объединиться ради одного омеги, который для каждого по-своему дорог.        Чонгук обхватывает широкую смуглую ладонь и с помощью Тэ поднимается. Они до треска стискивают руки, а после, почти не дыша, выдвигаются в сторону каморки, служащей им комнатой совещаний теперь.

🥀🥀🥀

       Чимин смотрит на облик богини, молчаливо стоящей к нему спиной. Лицо её направлено в стену, кроваво-красные волосы пологом струятся по спине в белоснежном наряде. Чимин отчасти способен ещё понять — это галлюцинации, вызванные дрянью, которой его во дворце пичкают, но восприятию проще не становится. Сейчас момент краткого затишья — нет роликов, нет никого, кто бы нарушал полную, почти звенящую в ушах тишину. Омега смеживает веки, надеясь, что когда их раскроет, то Саванн в этой комнате не будет. Он и без того уже понял, что божество не в состоянии ему помочь. Однако, когда слабо приоткрывает глаза, Саванн всё ещё стоит в том же положении. Почему-то сейчас у неё нет крыльев, а перья равномерно устилают пол его покоев.        Чимин не встаёт с кровати, боясь ощутить мягкость перьевого ковра ступнями, убедиться в том, что его рассудок измождён настолько, что уже нет Чимина. Что он — не существует. И Саванн его забрала из этого мира, а покои становятся его личным Небытием, час от часу продолжая мучения.        Дверь раскрывается, привлекая заторможенное внимание омеги, перья взлетают в воздух, а красноволосая богиня не двигается, продолжая стоять, бескрылая, к нему спиной. Чимин безразлично переводит взгляд на Хиттса, который стоит, а в его волосах путаются белые пёрышки.        Он молчит, позволяя следом вторгнуться в тишину и белоснежность нескольким служкам. Съёмки. Если такое количество прислуги, значит, его будут подготавливать к съёмкам. Голоса почти нет, Чимин постоянно молчит, и только хрипы беспомощно поселились в глотке, сомкнув её. Служки ждут, пока Пак поднимется с кровати и позволит сделать из себя беспомощную куклу, безвольную, безголосую. И Чимин подчиняется. Знает, что если ослушается — наказание ждёт не его. И вполне можно было бы забить на это, не обращать внимания, позволить Хеллу лишиться рычага давления, но в каждом омеге Чимин видит Катберта и Терракоту, Вивьена и Рована, а в каждом альфе-стражнике Тэхёна и Салиту, Немо. Это сводит с ума.        Омега вздыхает, позволяя прислуге себя раздевать, чтобы следом натянуть красивую, дорогую одежду. Чимину плевать — хоть голым, разницы никакой. Он глубоко погружен в себя, ему почти нет дела до окружающего мира, потому как-то пропускает момент, когда его уже жестами просят покинуть покои. В тяжёлом, удушающем молчании преодолевают путь до зала, где установлены камеры, слушает лишь писк в ушах, да постукивание собственных каблуков по каменному полу замка.        Его вводят в зал, где уже стоит Рафаэль. Странно, что его персонального истязателя — Хелла — нет рядом с ним.        — Красьте его лучше, — сморщивает лицо регент, пока Чимин почти без эмоций смотрит на него. Одна из побочек вводимой в его организм отравы — полное атрофирование эмоций, заторможенность в реакциях. Чимин ощущает ужасающую злость, но та словно находится запертой под металлическим куполом, не вырвется, к сожалению, не порвёт здесь всех на шмотки мяса. — Он выглядит как мертвец.        Служки опускают головы, пока регент приближается и подцепляет подбородок Чимина пальцами.        — Ты совсем осунулся, Чимин. Нужно больше спать и больше есть.        — Какой ты заботливый, — абсолютно безэмоционально проговаривает омега. — И вместе с тем потребляй какую-то неизвестную тебе дрянную хрень, чтобы твоё сознание играло с тобой злые шутки.        Рафаэль усмехается, оглядывая заострившиеся скулы.        — Ты так смиреннее и спокойнее. Разве не хорошо, когда эмоции не преобладают над рассудком?        Чимину хочется рявкнуть, что от его рассудка заботами проклятого отчима не останется ничего, ни йоты. Но молчит. У него не хватает сил говорить, голос сиплый, а состояние сравнимо тому, словно омегу долго и методично били по всему телу.        — Скоро твоя коронация, — приподнимает уголок губ альфа, отчего дёргаются пышные усы. — Жаль только, что твой будущий муж так и не вернулся.        Пак почти не реагирует, но напрягается всем нутром, оглядывая безразличное лицо отчима.        — Ты знаешь, мы не смогли найти даже тела Эммануила. И, кажется, догадываемся, чьих это рук может быть дело. Не того ли альфы, который выкрал тебя из дворца?        Сердце вздрагивает, грудную клетку пересекает искрами ярости, которая прорывает барьер и разносит его в щепки. Чонгук… Чонгук жив? Он убил Эмана? Он…        — Отродье из нищеты, который решил, будто сможет изменить устоявшуюся систему мира. Лжец и убийца, под которого ты лёг. Ничтожество, заслуживающее только смерти, — ровный тон и нечитаемое выражение лица делают фразы Рафаэля ещё омерзительнее и жёстче. — Как думаешь, мне стоит, когда я его поймаю, показать тебе на повторе видеозапись, как ему отрезают голову, словно в старину предателю и клятвопреступнику, или же привести тебя на публичную казнь, чтобы эта картина навсегда отпечаталась в твоём сознании?        Чимин оскаливается, голубые глаза вспыхивают яростью и ненавистью к этому человеку.        — Да ты скорее сам будешь скулить, когда мой альфа придёт за твоей головой, — вырывается шипение изо рта омеги. — Ты будешь умолять тебя убить, слышишь? Он тебя на куски порвёт.        Чимин ощущает, как плотину эмоций прорывает, как она вырывается из него волной необузданной, сжигающей континенты яростью. И жарко, словно собираясь выдохнуть огонь, выпускает кислород из лёгких, прежде чем плюнуть прямо альфе в лицо.        — Отребье — это ты и твои прихвостни. И вы сгорите до тла.        Рафаэль зажмуриватся, ощущая, как вязкая влага стекает по лицу, а Чимин смотрит на него. И регент взмахивает рукой, отдавая стражникам приказ. Тотчас прислужники дворца хватают молодого омегу из числа прислужников, выудив пистолет из кобуры, альфа опустошает его, направляя прямо в грудь юноши. Чимин вздрагивает, округляет глаза. Его снова начинает трясти, из-за него убили человека. Двое стражников подхватывают его под локти и волокут к привычному месту записи.        — Тело не убирайте. Пусть смотрит, чем чреваты его выпады, — холодно проговаривает Рафаэль, вытирая лицо платком от слюны омеги.        Чимин же с ужасом смотрит за тем, как кровь копится на полу, как остальные омеги с ужасом — почти животным и неконтролируемым — глядят на убиенного, который безжизненно глядит в потолок. Баккара почти не дышит. И кажется, будто его сердце каждым своим ударом ведёт обратный отсчёт, пока он бессмысленно, слепо смотри на чужое тело, которое уже оставила жизнь. А Саванн стоит в углу, всё ещё обернувшись к ним спиной и позволяя огненным прядям ниспадать по своей спине.

🥀🥀🥀

       — Нет, — громом звучит ответ Терракоты. — Мы не можем выдвинуться на столицу прямо сейчас.        Голос его глухой, убитый, усталый, глаза Тэхёна из-за отказа Главы Гвардии сильно округляются, а вот Чонгук едва ли не багровеет от злости.        — Что? — шипит наёмник на омегу, который стоит, опершись ладонями о край криво сбитого стола.        — Что слышал. У нас нет возможности взять столицу. Я не могу отправить своих людей на бойню, из которой они гарантировано не выберутся. Слишком много раненых, Чонгук, почти всё, что мы строили, уничтожено, Гвардия в раздрае. Если я сейчас начну сбор на Элиус, там погибнут все.        Альфа выпрямляется и буквально пышет гневом, оглядывая Юнги. Тот выглядит невозмутимым.        — Я знаю, что ты сейчас хочешь скзазать. Что я бесчувственная скотина, которой плевать, каким образом достичь целей, что мне важна только революция, а Чимин гниёт в проклятом дворце. Но ты ошибаешься.        Альфа злопыхает, пока Тэхён шокированно глядит по сторонам, словно пытается отыскать выход.        — Ты ошибаешься, потому что я тоже сделал бы всё возможное, чтобы вытащить его оттуда. Он — надежда для людей, Гвардия начала впадать в отчаянье, когда лишилась своего факела, когда Чимин пожертвовал собой. И я рад бы броситься на столицу хоть прямо сейчас, попробовать отбить город и закончить эту проклятую войну, но не ценой бессмысленной гибели кучи обычных людей.        — Ты…        — Чонгук, — хватает Тэ его за плечо, не позволяя поддаться ярости. — Остановись.        — Я не могу остановиться! Люди устали, я знаю, потому что я тоже устал, ты устал, Юнги заебался, но мы не можем оставить так, как всё обстоит сейчас! Он — в этом адском месте. Каждый блядский ролик, который они выпускают, и я замечаю, как в его глазах гаснет свет, Юнги! Каждый. Блядский. Ролик. Он там один, его пытают, скоро Чимин сойдёт с ума и в нём не останется ничего, что было прежде.        Терракота поджимает губы, пока Кардинал, будучи бледнее бумаги, силится сдержать гнев альфы.        — Чонгук, мы не можем просто взять и послать людей на смерть! Неподготовленные, уставшие, раненые!        — Я не хочу, чтобы он оставался там даже лишнюю минуту, не то что недели, которые уйдут у нас на подготовку!        Тэхён уже двумя руками держит взбешённого альфу.        — А как же наши цели? Мы боремся за людей, но ты готов ими пожертвовать? — выкрикивает Терра, его щёки вспыхивают от ярости, впервые на памяти альф, находящихся в комнате.        Чонгук взрывается, распахивает донельзя широко бордовые глаза, обжигая яростным взором лицо омеги.        — Ты готов спустить им всё? Готов отказаться от войны, которую мы затеяли, чтобы освободиться от этих ублюдков?        — Мы не освободимся, пока король находится в их власти. Мы ничего, вообще, блять, не делаем, чтобы освободиться сейчас. Что ты делаешь, чтобы двинуться дальше?        — Ты обвиняешь меня в бездействии? — вспыхивает пуще прежнего Терра, хватая Чонгука за грудки, но между ними стол, так ещё и Тэхён оттаскивает Пепла подальше от своего омеги, чтобы они не навредили друг другу. — Я лечу людей, я стараюсь починить наши машины, отыскать ещё боеприпасов, чтобы у нас в руках было хоть что-то, Чонгук! Я собираю разбитое по крупицам и стараюсь, чтобы люди не сдались. Я из кожи вон, мать твою, лезу, а ты, ты — обвиняешь меня в бездействии? Тебя не было целую неделю, потому что ты мстил за своего омегу, когда я пытался из пыли восстановить хоть малость того, что мы имели!        Юнги явно прорывает. Он не плачет, хотя голос дрожит, он тоже до бесконечности устал. И его слова остужают на самую малость пыл альфы. Тэхён продолжает удерживать Чонгука, с болью глядя на Юнги. Сейчас Кардинал рвётся на части между тем, чтобы поддержать своего любимого человека, и тем, чтобы попробовать вернуть единственного члена его семьи. Чонгук же расслабляется, роняет голову, так что глаз, обычно нескрытых короткой чёлкой, не видно.        — Ты будто сошёл с ума и забыл, что мы затеяли революцию, — на грани шёпота выдаёт Терракота.        — Да срать я хотел на эту революцию! — выкрикивает Пепел, а стены оглушительным эхом отражают его гневный вскрик. — Срать хотел! Плевать мне на неё теперь. Он для меня — всё. Какая к херам революция, какой, блять, лучший мир, если там не будет его?        Альфа поднимает горящий алым взгляд на Юнги, пронзает застывшего Главу им, и Терру прошибает испуганной дрожью. Тэхён крепко держит Чонгука, но тот, обессилев, не пытается вырваться.        — И только попробуй сказать мне, что если бы оказался на моём месте, не попытался бы перерыть носом всю чёртову землю, не поджёг бы всё вокруг, чтобы достать оттуда единственного нужного тебе человека.        Глаза Юнги панически перескакивают на застывшего Кардинала, и Чонгук может считать его реакцию. Стал бы рыть носом землю, сжёг бы всё подчистую, если бы его любимый человек оказался в плену. Чонгук едва дышит от ярости и бессилия, а Терра поджимает губы и падает на стул. Впервые Чонгук видит на его лице настолько густое и неприкрытое отчаянье.        — Мы в кольце, Чонгук, — шепчет омега, и Кардинал выпускает альфу из захвата. — Мы окружены, понимаешь? Все города, которые мы умудрились удержать, осаждены с внешнего круга армией Рейвена, а с другой стороны на нас давит влияние столицы. Мы не сможем отбиваться и нападать одновременно.        Пепел сильно сжимает челюсти, стискивает пальцы в кулаки, пока Тэхён торопливо отходит к своему омеге и присаживается на корточки перед ним.        — Мы можем даже сегодня все погибнуть, слышишь? — омега даже тон не повышает с полушёпота, словно боится, что его отчаянье может проскользнуть в щели за пределы этой комнаты. — И я уже даже не в состоянии придумать, как нам выбраться.        Они все смолкают, Тэхён сидит перед Террой на корточках и касается его дрожащих от ужаса ладоней. Это давит на них, обессиливает, сжирает всё, что есть внутри. Их давит враг со всех сторон, их давит численный перевес этого врага, и Чонгук тоже проникается отчаяньем Юнги. Они в заднице. И это слабо сказано.        — Раз мы так или иначе подохнем, — хрипит Пепел, взяв себя немного в руки. — Значит, нужно сделать последний рывок. Последний удар. Пан или пропал, Юнги, а загнанный в угол зверь может быть опаснее хищника, который на него напал, помни.        Терракота возвращает лицу невозмутимость, чуть сжимая пальцы Тэхёна, а после выравнивает дыхание. Они молчат, не зная, что делать и как поступить им всем, чтобы не просто вытащить Чимина, а банально выжить.

🥀🥀🥀

       Он лежит на полу, а его вместе с коврами усыпает бесчисленное количество перьев. Они опускаются на щёки, на волосы и грудную клетку, на ноги и руки. Чимин не двигается. Он понимает, что это галлюцинация, но слишком неотчётливо, словно его ощущения снова притупляются. Веки припухли от слёз, но Чимин не помнит, как плакал. Уши горят, словно омега долго их тёр, настойчиво, будто бы пытался содрать кожу ладонями.        — Ты задохнёшься, — доносится до боли в грудной клетке и судорожных вздохов родной голос, и тогда Чимин выпускает воздух из лёгких, позволяя перьям взмыть ввысь, оставив в покое его тело.        Он. Он стоит над Чимином, и омега не может поверить своим глазам. Вот только не подняться, не пошевелиться, тело совершенно не слушается, оно налито слабостью и вселенской усталостью. Чонгук, кряхтя, опускается рядом с ним на пол, такой, каким Пак видел его в последний раз — в тяжёлой кожаной куртке, с множеством ножен, кобурой на ремнях, увивающих тело. Короткий ёжик волос выглядит влажным, чёлка торчит. Бровь альфы пересекает шрам, оставшийся у него после побега из дворца, а взгляд бордовых глаз направлен прямо на Чимина. Тот может припомнить его лицо в малейших деталях: густые чёрные брови, красивый разрез глаз, родинка под нижней губой. Видит каждю пору, каждую алую крапинку в его багряных радужках, каждую черту так отчётливо, словно настоящий, живой Чон Чонгук лежит рядом с ним на полу, усеянном белыми перьями, в проклятом Хрустальном дворце.        — Холодно на полу, звёздочка, — вздрагивает от обращения, которое, казалось, не слышал уже целую вечность. Горло смыкается от недостатка воздуха. Чимин уже не в состоянии, кажется, прочертить грань между видениями и реальностью. Или же попросту хочет, чтобы душе стало легче хотя бы на краткие мгновения.        — И пусть, — голос слышится чужеродным, но альфа растягивает свои губы в кошачьей ухмылке, к которой так прикипел принц. Приподнимает уголки губ, сощуривает выразительные глаза, позволяя морщинкам-лучикам вокруг них испещрить внешние уголки.        Он молча смотрит на образ Чонгука, совершенно точное видение и извращение его рассудка, потому что настоящий Чон никак не может быть рядом с ним. Душа болит и рвётся на лоскуты, потому что ему плохо без своего альфы. Плохо до одури и желания драть себе грудную клетку ногтями. Он виноват перед Чонгуком, он не послушал его и попал сюда по собственной глупости.        Сколько проходит времени — неясно, но они продолжают лежать на полу в окружении падающих, словно снег с неба, перьев. Чимин сглатывает мизерное количество слюны и зажмуривается. Думает, что образ пропадёт, но нет — лицо Чонгука всё ещё перед ним.        — Гук, — зовёт его Пак, и иллюзия альфы обращает на него внимание, точно так же, как сделал бы это сам он — чуть шире приоткрыв глаза, сосредоточенно сжав губы и бегая зрачками от голубых глаз к губам омеги.        — Да, звёздочка?        Чимин решается долго. Он так и не сказал Чонгуку этого в реальности, они будто бы принесли клятву не произносить данных слов, без договора оставляли их в тайне, на потом, заменяли другими, будто стоит признаться — и что-то рухнет. Пак с трудом собирает волю в кулак, потому что видение может испариться в любой момет.        — Я боюсь, что никогда не увижу тебя больше, — шепчет он, пока Чонгук протягивает руку, чтобы убрать с лица Баккары мелкое пушистое пёрышко. — Я боюсь, что не успею сказать это. И даже если ты — только в моей голове, я хочу это произнести. Хотя бы сейчас.        — Конечно я в твоей голове, Ваше Сияние. Если бы я был здесь в реальности, я бы не оставил камня на камне от этого места, — ухмыляется ненастоящий Чонгук, словно бы старается отойти подальше от темы, которую завёл Чимин. А тот закрывает глаза.        — Я люблю тебя, Чонгук, — тихо-тихо, словно сил не хватает, произносит Баккара, его горло срывается будто от крика. — Я люблю тебя почти с первой минуты, почти с первого взгляда, наверное. Больше, чем вообще думал, что можно любить. Ни одно описание в книгах, прочитанных мною, не сравнится с тем, что живёт во мне из-за тебя и ради тебя. Я люблю тебя не просто до смерти, а больше жизни.        Слеза — обжигающая, солёная, скатывается из-под плотно сомкнутого века, струится по переносице, чтобы капнуть на холодный даже с коврами пол. Чимин сжимает губы так сильно, что кажется, кожа на них вот-вот лопнет. Он бы хотел узнать, как бы отреагировал альфа, скажи он ему такое в лицо настолько же смело, как произнёс это иллюзии. Но не получится даже предположить, потому что стоит Баккаре раскрыть глаза — и никого нет рядом. Ни перьев, ни Саванн, ни Чонгука, только тишина абсолютно тёмной комнаты, холод пола. И отчасти Пак сожалеет, что галлюцинации так быстро исчезли из этого гиблого места.

🥀🥀🥀

       Намджун, уже выглядящий малость окрепше, чем прежде, приносит торопливо экран в комнату для совещаний. Его лицо бледное, и Тэхён сразу же вскакивает с места, оглядывая бомбардира, чей шрам на лице по-преженму красный и болезненный. Альфа ставит мини-экран на стол, верхушка Гвардии застывает, готовясь к, возможно, очередной пытке для всех них. Чонгук нахмуривает брови, когда включается запись новостного выпуска. Сперва показывается лебедь, служащий гербом Рафаэля, а после диктор снова объявляет награду за их головы, однако каждый из здесь находящихся плевать хотел на эту вставку. С замиранием сердца они ждут того, что последует дальше.        Сокджин нервно кусает кожу на пальцах, Намджун, опустив голову, упирается руками в стол. Тэхён полубоком стоит, словно не находит в себе сил повернуться. Юнги и Чонгук — по разные стороны стола, будто им опасно приближаться друг к другу — пыл ссоры всё ещё не сошёл на нет.        На экране появляется Чимин. В красивой одежде, снова с короной на голове. Тёмные волосы кажутся донельзя тусклыми, камни — тяжелее вселенной на его голове. В ушах покачиваются серебристые серьги, но никакие украшения, никакая косметика не в состоянии сокрыть того, что творится с Баккарой.        Его лицо почти серого оттенка, не получилось замаскировать впадины и синяки под глазами, тусклость радужек и огромные, почти заполоняющие голубизну зрачки. Полные губы иссохли и дрожат, любой идиот заметит, что с Чимином творится неладное. Чонгук стискивает рукоять ножа, лишь бы не сорваться и не начать кричать благим голосом.        — Коронация и без того была отложена на слишком неопределённый срок из-за влияния террористов на страну, но более так продолжаться не может, — даже голос будто бы не принадлежит омеге, которого Чонгук знал.        Альфа зло воззряется на Юнги, словно это он виноват в плене Чимина и в таком паршивом состоянии кронпринца.        — Она должна была состояться ещё две недели назад, однако приходилось переносить из-за надвигающейся на столицу опасности. Но Рейвену как никогда необходим сейчас король. Опора, защита, поддержка государства.        — Это чёртов прямой эфир, Юнги, — хрипит Салита, стискивая руками край стола, и Терракота испуганно на него оборачивается. — Посмотрите на отражение в стекле.        Все, кроме Чонгука, переводят взгляд на окно, находящееся за спиной омеги на экране. В нём отражается, нечётко, но есть возможность разглядеть, то, как кого-то держат прямо перед Чимином, приставив нож к глотке. Терракота поджимает губы.        — Ты записываешь? — шёпотом спрашивает он, не поворачиваясь к бомбардиру. Тот медленно кивает.        — После коронации будут приняты радикальные меры по устранению Серой Гвардии. Они более не имеют права третировать население тем, что развязали гражданскую войну и опорочили корону. Рейвен запросил помощи, и её окажут.        Чонгук смотрит не отрываясь, и с каждой прошедшей минутой лицо альфы становится всё бледнее. Он смотрит на омегу, которого любит, и не узнаёт. Не видит света внутри него, не видит его. Сжимает сильно челюсти и уже хочет отвернуться, как вдруг Чимин на экране вздрагивает. В отражении стекла видно, как из чужой раны льётся кровь, того, с помощью кого манипулировали Паком, больше нет в живых. В голубых глазах омеги отражается чистый ужас. Он панически вскакивает с места, по щекам текут слёзы, и Баккара хватает ближайшую камеру, чтобы, стиснув её руками, почти крикнуть.        — Остановите это! Прошу вас, прекратите это! Пепел!..        Запись обрывается, новости переключаются на будущую коронацию, куда прибудут гости из Пьемонта, и Намджун выключает транслирующий экран. В комнатке повисает молчание. Юнги с паникой глядит на Пепла, на котором нет лица от слова совсем.        — Чонгук… — но тот не слышит.        Пусть и старается, чтобы его эмоции не вылезли наружу, но всё равно какая-то часть пробивается через трескающуюся маску. Он почти не дышит, смыкает руки на кобуре и на ножнах, будто собирается перебить всех присутствующих.        Намджун осторожно заводит Сокджина за спину, они дорожат Чонгуком, отнюдь не знают, как выльется горе альфы на всех окружающих. Но Чонгук недвижим. Он вдруг с хрипом вдыхает, словно силой заставляет себя дышать, моргает, сгоняя бешеную ярость со взгляда. Юнги ошарашено, почти с виной смотрит на наёмника, с осознанием, что никто не в силах ему помочь.        — Мне нужно на воздух, — низким, гортанным голосом проговаривает Чон и на деревянных ногах движется прочь из комнаты.        Пространство бункера подкашивается, пока он ужасающе медленно проходит по серым коридорам с грязными стенами. Нет вокруг никого и ничего для Чонгука, кроме выжженого буквально на глазных яблоках истощённого лица Чимина. Альфа едва добирается до поверхности, не помнит, как преодолел лестницы и тяжёлую металлическую дверь, а после ноги не согласны больше его держать.        Пепел старался держать себя под контролем, правда старался до последнего, но не выходит. Всё это время, с момента пропажи Чимина, он то и дело срывался, пробовал прийти в себя снова. Он на войне, нет права терять здравый рассудок. Но как, как, скажи, Саванн, его сохранить, если до такого состояния… больно? Альфа, стоя на коленях, бездумно направляет взгляд в свинцовое небо.        — Я тебя ненавижу, — шепчет Чонгук. — Я тебя до смерти ненавижу, проклятое божество. Хватит с нас твоих игр.        Дышать нечем. Чонгук никогда не ощущал себя настолько бесполезным и беспомощным, как минуту назад в клятой комнате, глядя на молящего уже о помощи Чимина, слыша его зов к себе. Пепел. Он зовёт наёмника. Чонгук, стараясь через силу вталкивать в себя кислород, хрипит. Опирается о влажную после дождя землю руками и зарывается пальцами, скребёт грунт, чтобы хоть куда-то впиться и заземлиться. Он яростно распахивает глаза пошире.        Он пойдёт в столицу сам. Плевать на Гвардию. Срать на Юнги с его словами, класть абсолютно на всё, что его окружает. Пепел сдохнет, но пойдёт туда. Получается выровнять дыхание, Чонгук ненадолго смеживает кажущиеся невыносимо тяжёлыми веки, дышит через нос, лёгкие от паники и злости свистят. Он уже с решимостью готовится подняться, но тут ему неожиданно прилетает чем-то тяжёлым по затылку. И сознание меркнет.        Юнги сжимает зубы покрепче, держа в руках пистолет за дуло — это он ударил Пепла магазином по затылку. Сзади подбегает Салита, глядя на Юнги, стоящего над потерявшим сознание альфой.        — Прости… — одними губами произносит Терракота и болезненно зажмуривается. — Я бы тоже пошёл за Тэхёном. Но ты не должен умирать там один, Чонгук.        Намджун оказывается рядом, ошарашено глядит на валяющегося на земле Чона, на бледного, как первый снег Главу Гвардии.        — Закрой его где-то, пока не очухался, — хрипло проговаривает Терракота. — Пусть посидит и успокоится, иначе этот идиот и правда полезет в Элиус совершенно один, надеясь выстоять со своими ножичками против вооружённой армии.        — Ты уверен? — спрашивает Салита, глядя на Терру.        — Более чем. Ты созвал командиров? — омега глядит, как бомбардир закидывает на плечо довольно нелёгкого альфу и торопливо шагает рядом с ним, морщась от боли в заживающих всё ещё рёбрах.        — Уже должны были прийти в комнату.        Они молчат несколько минут, пока спускаются обратно в бункер, пока преодолевают коридоры и разделяются, чтобы Салита унёс оглушённого ударом Чонгука прочь, а Юнги — отправился обратно в комнату для совещаний. Он уверен. Да, они могут погибнуть, и Юнги страшно. Страшно отправлять своих людей на верную смерть. Однако план уже начинает строиться в голове Терракоты. Сумасбродный, совершенно точно наполненный отчаяньем и безднадёгой, последним, крайне рискованным рывком. Пан или пропал, как сказал Чонгук ему чуть раньше. Всё или ничего. Победа или смерть.        Глава Гвардии выпрямляет спину, разминает плечи перед тем, как войти в комнатку. Он старается не глядеть на Тэхёна, решительно шагающего к нему, чтобы что-то сказать, не зацикливает взгляд ни на одном из своих командиров. В руках одного — рация, значит, Немо тоже на связи.        — Глава, — хрипло обращается Ришель, но Юнги вскидывает ладонь, и в помещении повисает ужасающая тишина.        — Я принял решение для себя, но не имею права принять его за вас. Вы шли за мной с самого начала и теперь я хочу спросить: готовы ли идти до чёртового адского конца, потому что я хочу вытащить Баккару из ёбаного ада.        Командиры смолкают. Кто-то опускает глаза, кто-то отводит их в сторону, взяв время на раздумья.        — Я — безродный омега, — вдруг продолжает Терракота. — Я продвинулся в своём деле ненамного правда до прибытия к нам кронпринца Рейвенского. Он хороший человек. Я верю в то, что этот омега заслуживает сидеть на троне. Заслуживает нашей любви и преданности. Без него мы бы давно пошли прахом, у нас не было бы голоса и возможности привлечь к нашему движению людей. Он — наш будущий король. И сейчас, как люди борющиеся за справедливость, мы должны пойти за нашим королём.        Терра ненадолго смолкает.        — Я не имею права заставить вас идти на этот риск. Мы все можем там умереть. Но я пойду за ним в сраный Хрустальный дворец. Я, Пепел, вся верхушка пойдёт без лишнего слова.        — Он для вас семья, — неуверенно тянет Ришель. — Но… и для нас, получается, тоже.        Омеге явно тяжело даются слова от стыда после неверия в честность Чимина. Терракота внимательно буравит его взглядом, в горле пересыхает от ужаса, что многие могут отказаться и уйти.        — Мы в этом дерьме уже долго варимся, Терра, — тихо произносит Эггс. — Мы хотим мира. Но его достичь можно только победив. Восставшие из пепла, мы сожжём вас тоже.        Командиры повторяют девиз, но не все. Один альфа уходит, и Терракота не смеет его осуждать. Каждый хочет жить. Джин прижимает пальцы к полным губам и судорожно выдыхает.        — Так сожжём Элиус дотла, но закончим проклятую войну, пусть и ценой собственной жизни, — шёпотом произносит Юнги, и каждый его слышит. А уже после — громогласно, по-прежнему командирским тоном: — Созвать всю Гвардию для последнего рывка.