Баккара

      Капли крови копятся на ветхом деревянном полу, они собираются в лужицы и пропитывают древесину, вынуждая из светлой становится её почти бордовой. По небольшой комнатке разносится мучительный стон, но он не вызывает в душе альфы ничего, кроме негодования и чувства скорейшего удовлетворения. Чонгук знает, что это знаменует продолжение их судьбоносного разговора.        Оказалось слишком легко пробраться в лагерь, разбитый в почти четырёх милях от разбомблённого Тирелла. Ублюдки посчитали, что они все могут погибнуть, не особо-то и скрывались, так что Чонгуку не составило труда вычислить их местоположение и проникнуть. Он слишком хорошо умеет скрываться, слишком долго пробыл убийцей до появления в его жизни Чимина.        Конечно, глупо было предполагать, что он сумеет бороться против такого количества врагов, однако сумел подсторожить Эмана, когда тот остался совершенно один. Смог оглушить ублюдка и умыкнуть из хиленького лагеря, где Родризские солдаты пьянствовали, отмечая удачный обман повстанцев и гибель множества людей. Война жестока, но Чонгук ещё более жесток. Он не смирится, даже если ему это будет стоить жизни, не остановится, даже если ляжет костьми во благо собственных амбиций. Нет больше рядом катализатора, делающего его чуть смиреннее, у него забрали самый яркий свет, свет надежды на то, что в людях осталось хоть что-то хорошее. Альфа знал, куда он притащит проклятого предателя, но не был готов к тому, что увидит в домике лесничего.        Когда он вошёл сюда, то был удивлён ещё снаружи, ведь свет не горел, а из дымохода дровяной печи не исходил сизый дым. И тогда Чонгук понял. Стоило ему пересечь порог, распахнув дверь, то он уже знал, с чем придётся столкнуться. Он ощутил смрад смерти, умершего тела, он увидел, как кровь уже почернела и засохла на столе, а тело почти иссякло, подверженное уничтожению природы. Кто-то безжалостно перерезал лесничему глотку, бросив сидеть за столом и заливать его киноварью. Эллдион не заслуживал такой судьбы только потому, что приютил Чимина и Чонгука. Никто не заслуживал.        Снова до ушей доносится стон. Болезненный из-за того, что Пепел хорошо приложил альфу головой об пол, когда вырубал. Стон этот, наполненный непониманием — услада для ушей наёмника. Он ещё никогда так не желал чьей-то смерти. Всегда считая убийства работой, альфа не хотел их, но и не сострадал жертве. Он был безразличен, отстранён, чтобы не свихнуться, ведь отбирать чужой свет в глазах — не то чтобы очень полезно для сознания и души. Но теперь, когда множество людей сгорели в войне, развернувшейся в Тирелле, когда его собратья по оружию погибли или ранены, когда его первая, чёрт бы побрал Саванн с её играми, и единственная любовь находится в плену, Чонгук алчно желает упиваться чужой кровью и болью.        Чимин… стал не просто тем, кого Пепел хочет. Не просто омега, который захватил внимание чёрствого альфы целиком. Чимин стал для него всем. Всем, что есть внутри, что бьётся вместо сердца в груди и таранит больно рёбра. Стал его мыслями, его вдохами, его движениями. Чонгук чувствует себя опустошённым и потерянным, впервые плохо настолько же, как и в тот миг, когда подросток-Чонгук потерял свою семью. Впервые хочется разнести проклятую страну до последней щепки, но вернуть свою звёздочку домой. К нему.        Он прикасается подушечками пальцев к татуировке за ухом. Свет в кромешном мраке. Без Баккары Пепел становится чудовищем, и сам это понимает, без своего маяка в темноте альфа может упасть в холодную воду, утонуть там и никогда не стать прежним. Биения сердца не ощущает, словно застыл, замёрз и окоченел в пространстве, двигаясь только на всесжигающем чувстве ненависти и желании отомстить. Никто не имеет права их разделять. Чонгук ещё не поклялся перед богиней, ещё не пробыл с ним достаточно, пусть и сомневается, что когда-либо насытится. Он хочет жить и чувствует, что живёт, только рядом с Паком, потеряв его, Чонгук ощущает это до болезненного остро.        Эман снова стонет, и тогда Чон переводит на него взгляд. Глупый лорд, его ведь предупреждали, что Пепел может стать ему погибелью, глупый альфа, решивший, что армия и статус его спасут, если руки профессионального убийцы до него дотянутся. Глупый Чонгук, который не смог сберечь свою звёздочку от этой твари. Он будет ненавидеть себя за эту ошибку до конца дней.        Альфа поднимается на ноги и размеренно шагает к пленнику, а стук каблуков его тяжёлых ботинок по деревянному полу почти отдаёт в заднюю сторону грудной клетки. Бах, бах, бах, Чон вынуждает своё сердце биться, судорожно и плохо, потому что человек, служащий топливом для пульса, сейчас не с ним. Присаживается на корточки рядом с альфой, которого поймал и пленил, ледяным взором бордовых глаз осматривает тёмные волосы, запутавшиеся, скатавшиеся в колтуны. Бледное лицо, лопнувшие капилляры в открывающихся глазах, синяки на лице. Пепел опускает взгляд ниже и усмехается: руки Эммануила расставлены в стороны, как и ноги. Он не скупился на жестокость — прибил их кинжалами, будто распял ублюдка прямо в месте, где он, вероятнее всего, убил ни в чём не повинного старика. Кто бы ещё мог такое совершить с Эллдионом? Только эта тварь. Рукояти кинжалов торчат из пронзённой плоти ладоней, кровоточат щиколотки, которые пригвоздил к полу Пепел, раздробив сильными ударами лезвий даже кости. Кровь всё стекает и копится под альфой, который выглядит бледно и нездорово. Его лоб и виски покрыты испариной, его глаза выдают испуг и боль, причиняемую сталью в его плоти.        — Ты думаешь, убив меня, победишь? — хриплым, сорванным шёпотом произносит Эман, на что Чонгук только покачивается, продолжая сидеть на корточках.        — Я думаю, что должен был прострелить тебе глотку ещё в первую встречу, — так же тихо отвечает альфа, глядя на пленника. — Где Чимин и что вы собирались с ним сделать?        Эммануил болезненно и хрипло смеётся, зажмуривая зелёные глаза.        — Сам как думаешь, где Чимин?        Чонгук прикасается к рукоятке кинжала, воткнутого в левую ладонь Эмана. Он резко прокручивает лезвие, вырывая гортанный, измученный крик пленника, давит на рукоятку, давит так, чтобы тот начал плакать и просить его о смерти.        — Где Чимин и что вы хотите с ним сделать?        — Да пошёл ты! — ещё держится Эман, он и правда стойкий, но Чон знает — и не таких ломают. — Пошёл нахер!        Чонгук выглядит спокойным. У него не так много времени на самом деле, альфа сознаёт, что рискует всем, над чем они работали этот год, пока задерживается тут, с Эммануилом, просто ярость и ненависть гораздо сильнее нужды помогать Гвардии.        — Отвечай, — тихо, умиротворённо почти произносит Пепел, в этот раз хватая кинжал в правой руке и почти вынимая лезвие, чтобы вогнать заново и заставить Эмана кричать изо всех сил, так, чтобы слюни и сукровица пузырились на его губах.        Эммануил стискивает зубами нижнюю губу, мычит и стонет, стараясь абстрагироваться от боли, но Чонгук даже не думает о том, чтобы остановиться. Он прокручивает кинжал в правой руке, новая порция крови брызжет из потревоженной раны. Рваные кровавые края ласкают взгляд взбешённого альфы, удовлетворяют желание каплями алой жидкости, нужду в отмщении и оправданной жестокости. Он знал, чёрт возьми, знал о предательстве, ощущал его буквально всем нутром, но так и не сумел предотвратить.        — Где Чимин? — прокручивает лезвие снова, и его собственные барабанные перепонки горят и дрожат от чужого мучительного крика. — Что вы хотите с ним сделать? Где Чимин? Что вы…        — Он во дворце, — верещит альфа, выпучив глаза, едва дышит от боли и мучений, кровь брызгает, когда Эман дёргается, словно ещё тщетно хочет вырваться и сбежать. Капли оседают на щеках Чонгука и он брезгливо зажмуривается. Но принимает эту кровь, как наслаждение. — Он во дворце… Они…        Дыхание альфы сбивается, он восстанавливает его и снова замолкает, лишь поскуливая от простреливающей конечности боли. Чонгук выпрямляется и встаёт. Он, оглядывая Эмана с презрением и омерзением, вдруг поднимает ногу. Тяжёлая подошва звучно опускается на рукоять кинжала, воткнутого в одну из щиколоток. Чонгук жестоко давит на неё, а жертва безысходно мечется, вопит, заставляя содрогаться стёкла опустевшего лесного домика. Но Чон не останавливается — давит и давит, пронзает плоть и раздробленные кости, чтобы кинжал не просто вышел с другой стороны, чтобы он пронзил древесину пола, вошёл так глубоко, и Эмана было не оторвать от алтаря его мучений.        — Что вы хотите с ним сделать? — хрипит яростно Пепел, понимая, что его расудок уже, кажется, пошатывается, что жажда крови Эммануила настолько велика, она не оставляет сознание, и алые оттенки луж, впитывающихся в доски пола, только драконят его опаляющую ярость. — Что вы хотите с ним сделать? Отвечай, тварь.        — Они посадят его на престол, — не слова, отчаянный вопль. — Они заставят его идти против вас, затеят смуту и разобьют ослабевшую Гвардию! — Эман уже натурально скулит и всхлипывает, когда Чонгук медленно, наслаждаясь чужой болью, обходит предателя по кругу.        — Зачем ты предал его? — дело даже не в Гвардии и предательстве восстания. Эман предал своего племянника, свою кровь, омегу, который ему доверился, споря с Пеплом. — Что тебе предложили?        Чонгук немилосердно продолжает издеваться над второй ногой, пока первая уже сине-чёрная от травмы и боли. Грудная клетка Эмана едва вздрагивает, ещё чуть-чуть и альфа потеряет сознание от болевого шока. Но Чонгук не позволит, он для того слишком немилосерден, чтобы позволить ублюдку погрузиться в спасительную бессознательность. Заносит ногу над вторым клинком, пригвождающим к полу щиколотку, но Эммануил вскрикивает, предвещая опасную, убийственную боль скорым ответом в надежде на пощаду, которой не дождётся.        — Пост короля-консорта! — кричит Эман. — Они обещали мне пост короля-консорта! Мой папа в положении, у них родится наследник, и я покачусь к чертям! Рафаэль предложил мне статус мужа Чимина, чтобы подпольно управлять страной.        Дыхание сбито, Чонгук смотрит с отвращением, как кровавая корка на губах альфы застывает, как глаза Эмана выпучиваются, как лопаются всё новые капилляры в его белках. Пепел искривляет губы в брезгливости, в ярости. Чёрт бы их побрал, они всё ещё считают его короля вещью.        — Ублюдок, — всё же давит ступнёй в ботинке на кинжал мучитель, распахивая глаза настолько широко, что они начинают слезиться. — Тварь. Ты продал моего омегу за проклятый трон. Ты ведь знал, что там с ним сделают, верно? Хотел власти, и плевать, что он твой племянник.        Чонгук ощущает, как перед глазами вспыхивает кроваво-бордовая пелена настоящего бешенства. Его грудная клетка почти не двигается, когда наёмник опускается на корточки и резко выдёргивает кинжал из чужой ноги. Эман стонет, вскрикивает, его глаза мокреют и слёзы струятся по вискам от боли так же сильно, как и кровь из раны. Эта тварь хотела Чимина в мужья. Порочный скот, не гнушающийся даже кровными узами, он хотел прикасаться к его омеге, хотел им обладать, зачать с ним наследников. Ярость, смешивающаяся с сумашествием, гонит Чогука вперёд. Вынутый из плоти кинжал альфа вдруг с размахом вонзает прямо в пах Эммануила, вырывая из его горла просто нечеловеческий вопль.        А после едва ли не падает на четвереньки перед ним от оглушающей боли собственного нутра. Его омега, его звёздочка в руках беспощадных тварей, и даже представить тяжело, что там с ним творят. Дышать нечем, альфа упивается криками Эмана, пусть хоть один страдает, пусть его чёртов член, который ублюдок собирался использовать против омеги Пепла, иссохнет и скрючится. Чонгук склоняется над Эманом и тихо-тихо, с отвращением произносит.        — Я спалю каждого из вас. Дотла. Я сожру ваши сердца, если с ним что-то случится. Как жаль, что ты не сможешь это передать своим соратникам, но я хочу, чтобы моя ярость была, тем, что ты увидишь перед тем, как отправиться в Небытие. Гори, тварь, гори и кричи изо всех сил.        Он оглушённо поднимается на ноги и, покачиваясь, выходит из лесного домика. Шагает вперёд, пока не останавливается возле скрюченного тельца старика, завёрнутого в одеяло и лежащего на сырой земле. Вытаскивает из колчана разрывную стрелу и, натянув тетиву лука, запускает её прямо в дом. Огонь не заставляет себя ждать — вспыхивает деревянное строение быстро и немилосердно, а через несколько минут, пока Чон наблюдает за сжирающим пространство пламенем, оттуда начинают доносится крики Эмана. Пусть горит, так сильно, что даже костей не останется.        На мгновение Чонгук закрывает глаза и наслаждается воплями, а после, когда жизнь альфы его оставляет, Пепел растягивает хищно губы и выдыхает. Но ухмылка, сравнимая с оскалом, быстро покидает его лицо. Тогда Чонгук оборачивается, с сожалением смотрит на тонкий свёрток одеяла. Эллдион не заслужил сгинуть в пламени с тем чудовищем, которое отобрало его жизнь. Чонгук похоронит старика по-человечески, рядом с его мужем на лесной опушке в нескольких шагах отсюда. Он подхватывает свёрток, сморщивается от боли, пронзающей душу без остановки. Берёт с собой лопату с коротким черенком и шагает прочь, к могиле альфы, когда-то любившего Эллдиона.        Иногда Чонгуку хочется уметь плакать. Но сейчас ему кажется, что слёзы от боли — внутренней, всепожирающей — попросту превратятся в кровь.

🥀🥀🥀

       Терра, уставший после того, как они раздавали еду тем, кто укрылся в бункере от бомбёжки города, падает на пол, сползая по стене. Салита едва начал приходить в себя, Джин слишком занят ранеными, а Рован, от которого едва ли осталась тень прежнего себя, помогает ему почти на автомате. Слишком много пострадавших. Терра думает о том, что штаб необходимо снова спрятать в одном из оставшихся в их власти городов, когда слышит, как кто-то присаживается рядом с ним.        Альфа чешет чёрную повязку на глазу, молчит, пока Глава осматривает его. Немо молод, но уже изрядно потрёпан жизнью. Выросший в сиротском приюте и чудом дважды спасшийся от смерти в пожаре, юный Гвардеец один из самых стойких людей, которые встречались на пути Терракоты. Он молчит, словно не решается задать вопрос, переводит взгляд уцелевшего глаза со своих ладоней на омегу и поджимает губы.        — Ты что-то хочешь спросить, — выуживает омега из внутреннего кармана деревянный портсигар, откуда вытягивает палочку самокрутки.        Он нервные движения маскирует тем, что толкает сигарету в мундштук и подпаливает конец, тут же начиная втягивать табачный дым в горло. Тот обжигает горьким привкусом, но вместе с тем дарует нечто сродни эйфории и медитации для успокоения. Немо снова поджимает губы.        — Ты правда вместе с Кардиналом? — осторожно спрашивает Хосок, и Юнги оборачивается к нему, выпуская густой сизый дым из ноздрей.        — Тебя это не должно беспокоить, — звучит довольно резко.        Хосок морщит нос.        — Не должно. Но ты — моя семья.        Да, так оно и есть. Немо вступил в Гвардию будучи почти ребёнком. Ещё до того, как присоединился Пепел, ещё до того, как его прежняя семья в приюте сгинула, объятая огнём. Немо был молод и амбициозен, а Терракота не смог его оттолкнуть.        Чонгук часто говорит о том, что Глава слишком многое позволяет Хосоку, и в том есть доля правды. Он стал первым членом их маленькой разномастной общины, когда та состояла из Джина, Джуна и Юнги. Хосока тогда хотелось оберегать. Он возмужал лишь в последний год, однако, когда Терра встретил его, тот был лишь худосочным и угловатым подростком, слишком сильно вызывающим в омеге отеческие чувства. Однако теперь Хо — взрослый женатый мужчина, высокий и сильный, потому складывается ощущение, что Терракота его вырастил.        Юнги отворачивается от альфы, а тот продолжает его буравить глазами.        — Что ты хочешь от меня услышать? — тихо спрашивает он, на что Хосок прикусывает щёку изнутри.        — Я знаю, что было с тобой в прошлом, — громом звучит признание младшего для омеги. Плечи Терры агрессивно напрягаются. — Я… случайно узнал. Не злись на Джина, я вынудил его рассказать, когда увидел один твой приступ.        — Давно?        — Больше полугода.        Юнги поджимает губы и искоса смотрит на Немо, который от неловкости начинает ковырять пол ногтями.        — Тебе нет необходимости волноваться обо мне, — чуть смягчает голос Юнги, снова втягивая в горло обжигающие струйки табака.        — Не могу. Я просто хочу знать, что у вас… нормально с ним, что ты счастлив, — бубнит себе под нос Немо, и Юнги снова смотрит на молодого телом, но взрослого душой человека. Немо глядит себе под ноги, сведя брови к переносице, а после нервно почёсывает повязку. — Когда он назвал тебя своим, я даже испугался.        Терра усмехается и делает последнюю затяжку, уже ощущая жар уголька сигареты слишком близко к мундштуку.        — Не за меня тебе бояться, Хо, — тихо проговаривает омега.        — Я знаю, что ты с лёгкостью можешь убить человека, — пожимает тот плечом. — Но…        — Всё хорошо, — Юнги не хочется обсуждать свою личную жизнь, которая находится в диком раздрае и непонятках постоянно, ведь омега всё ещё не знает, что будет дальше, однако… Хосок слишком похож на него: замкнутый, осторожный, агрессивный. Словно впитавший в себя черты характера омеги. Он… не лезет, просто правда переживает.        — Для меня единственно важным всегда будет только один ответ: любишь ли ты его, нашёл ли в нём утешение, — поднимает глаз на омегу альфа. Юнги нахмуривается. Видит нечто в зрачке Хосока и не может отказать ему в ответе.        — Люблю, — шёпотом отвечает омега, впервые произнося этот факт вслух. Ему становится неловко, и Терра отводит взгляд, пока Хосок продолжает пристально вглядываться в его лицо.        Правда любит. Не лжёт, не скрывает. Больше нет смысла, такое уже не сокрыть. Не тогда, когда на всю верхушку Гвардии и при двух командирах Тэхён назвал его своим омегой. Не тогда, когда Юнги позволяет себе понемногу приближаться к нему, прикасаться, быть рядом. Хосок кивает и вздёргивает уголок губ.        — Командиры, конечно, интересовались этой темой, но я пообещал им вырвать языки, если попробуют пускать слухи или лезть к тебе, — усмехается Немо, на что Терра только благодарно хмыкает.        Они замолкают. Терракота возится, убирая мундштук в портсигар, смотрит только перед собой. Его душа в смятении, он обеспокоен. Нет никакой информации о Чимине, дворец и столица молчат, но это, вероятнее всего, затишье перед бурей. Нет вестей о Пепле, словно исчезнувшем со всех видимых и невидимых точек планеты. Терра не знает, жив ли наёмник вообще. И это беспокоит. Если Чонгук совсем поехал крышей и кинулся в столицу, выведывать и пробовать вытащить Баккару? При последнем разговоре он выглядел… разрушенным. Уничтоженным, преданным, настолько разгневанным, что казалось, будто его эмоции уже и в правду способны обращать взгляды в чистое пламя и превращать людей в пепел.        Немо тихо прощается и, поднявшись, уходит, оставляет Юнги в одиночестве. Омега затылком касается стены, на которую опёрся, и зажмуривается. Они в заднице. В большой, тёмной пропасти, и пока даже у Главы Гвардии нет ни единой мысли, как отсюда выбираться. Пока он в состоянии лишь прятать и латать людей, находясь в тени.        Но Терракота встаёт на ноги, чтобы отправиться дальше, работать, пока не упадёт, сражаться, пока не сдохнет. У него в голове сразу же строится план о том, как штаб скорее прятать, перемещать и располагать снова скрытно настолько же, насколько это возможно.

🥀🥀🥀

       Чимину кажется, что его сознание не принадлежит ему. Ему больно и плохо, и нет, дело не в физической боли. Ему плевать, что разодевают, словно куклу, что красят потрёпанное, бледное лицо. Когда поднимает глаза, видит в зеркале прежнего себя. Того, кого Серая Гвардия выкрала из Хрустального замка и освободила от оков. Для чего? Чтобы Чимин снова оказался в этой золотой клетке?.. Слуги молчат, боятся ударов и смертельных ран, которыми их могут обеспечить из-за кронпринца и малейшего разговора с ним. И Чимин их за то не осуждает, лишь мучительно прислушивается к тишине, в которой слишком отчётлив каждый его вздох, каждый слабый истерзанный удар сердца.        Его ведут в один из залов, сажают, словно красивую форфоровую куклу в кресло перед камерами. Внешне омега красив и свеж, всё замаскировали косметикой, нацепили проклятую сверкающую корону с голубыми камнями и вензелями, и Чимин буквально чувствует, как под её титаническим весом вот-вот сломается шея.        Он слепо глядит перед собой, когда начальник стражи осторожно кладёт перед омегой листок, на котором написаны слова, что он должен произнести. Слова лжи и обвинений. Нечестные, порочащие его близких людей.        Хеллион входит в зал, плавно огибает каждую камеру, направленную на омегу, и тот поднимает на брата взгляд. Измученный, истощённый, неживой.        — Готов блистать красноречием? — насмешливо тянет альфа, и взгляд Чимина вдруг касается застывшего в проёме отчима. Его жёсткого, немилосердного лица. Как же долго Рафаэлю удавалось его дурить, как же искусно он способен притворяться тем, кем ему нужно.        — Пошёл к чёрту, — шепчет Чимин, и взгляд Хелла вспыхивает.        Альфа хватает ни в чём неповинного служку и влепляет ему звонкую, немилосердную пощёчину. Небольшой, юный омега вскрикивает, его губа разбита, щека, скорее всего, будет сверкать синяком. Чимин едва не вскакивает, но начальник стражи удерживает омегу за плечо, не позволяя подняться.        — За каждое твоё слово будут страдать другие, — жёстко цедит Хелл, прожигая старшего брата тёмными, почти чёрными глазами. — Будь благоразумен.        Внутри Баккары всё дрожит. Он впервые до скрипа челюсти хочет лишить человека жизни. Не в состоянии аффекта от предательства, не от злости, хотя она играет немаловажную роль в этом желании. Чимин хочет убить своего младшего сводного брата, хочет смыкать руки на его шее, пока тот не перестанет дышать, исторгая последние хрипения. И чтобы его рассудок при этом был абсолютно трезв и холоден.        Но не может. Он один, его руки скованы, даже если на нём нет физических оков, и его воля почти сломлена, а Пак продолжает держаться.        — Начинайте съёмку. И только ляпни что-то ненужное, — угрожающе тянет альфа, отходя от Чимина и таща служку, всхлипывающего и глотающего кровь от разбитой губы, прочь от принца. Тот ничего сделать не может, потому, глядя на то, как маленького омегу держат за короткие волосы, сильно натягивая скальп, лишь устремляет взгляд в объектив.

🥀🥀🥀

       Джин устало опускается у койки и выдыхает, едва способный даже пальцем пошевелить, не то что снова подняться на ноги. У них совсем нет времени даже спать, есть и дышать, только двигаться, торопиться, словно если хоть на мгновение остановятся — и их ждёт полнейший крах. Движение — значит жизнь. Движение создаёт иллюзию того, что они ещё держатся на плаву, что у них получится двинуться вперёд снова.        Они, точно соответствуя собственному слогану, восстают из пепла раз за разом. Из битвы в битву, из взрыва в воздух, глотают несчастные, крохотные порции удачи, продираются через лозы и туманы, чтобы продолжить борьбу. Джин соврёт, если скажет, что не устал. Его душа в раздрае, его тело истощено, но он ни за что не сдастся. Он не бросит бороться, он будет делать это, пока его жизнь не оборвут, заставив остановиться.        За каждую погибшую душу на его глазах, за каждый уничтоженный населённый пункт. За светлое будущее и равную жизнь, пока доступную лишь в мечтах. Медик мелко трясущимися от недосыпа пальцами перебирает край собственной рубашки и думает. Там, за пределами бункера, уже наверное теплеет окончательно мартовский воздух. Там природе плевать, что у них война. Она будет бутонами возрождать мир, дождями осыпать землю, поцелуями солнца прикасаться к городам. Миру всё равно, никогда жизнь не останавливается, даже если идёт война. И Джин искренне надеется, что порядок вернётся и к ним, подобно фениксам, обещающим восставать из пепла раз за разом, чтобы сжечь своих врагов.        Джин безмолвно взмаливается Саванн на удачу, хотя помнит, что богиня не отзывается. Он зажмуривается, прокручивая молитву в мыслях, словно множество повторений усилит эффект. Им, наверное, в действительности нужно сгореть до крупных графитовых хлопьев пепла, чтобы воспрять и вспыхнуть, сжигая тех, кто их уничтожил. Отчего-то у омеги, несмотря на внутреннее тяжёлое отчаянье, есть уверенность в том, что девиз восстания окажется судьбоносным, и погибшая на костре революция вернётся в мир пламенными всполохами.        От раздумий Сокджина отвлекает тихий выдох: Намджун шевелится на кусках ткани, расстеленных на ледяном полу бункера, переворачивается. Его лицо залатано и перебинтовано, белки всё ещё ужасающе красные, воспалённые после травм. Альфа долго фокусирует взгляд, поднимает руку, чтобы ощупать повреждённую голову и переносицу, и только после замечает тихо сидящего рядом с ним омегу. Сокджин смущённо потупляет взгляд — Салита всё ещё не знает, что едва не погибнув, заставил его снова говорить. Потому что только дикий и судорожный крик достучался до богини, любящей Катберта и каждый раз дающей ему чуть больше удачи, чем остальным. И Саванн, услышав, вернула его любимого мужчину назад из своих объятий, видимо, решив, что слишком рано.        — Джин, — хрипит альфа, стараясь подняться и сильно морщась от боли в переломанных и треснувших рёбрах.        — Больше никогда так не делай, — слова с каждым разом даются всё проще, но сейчас Катберту хватает сил говорить от эмоций только шёпотом. — Больше никогда не жертвуй своей жизнью, Джун.        Альфа широко распахивает глаза и уставляется на Катберта, который продолжает теребить свою одежду. Он и звука не может выдавить из себя, шокированный тем, что впервые слышит тихий шёпот от омеги, который изо всех сил сдерживает слёзы, уже стоящие пеленой перед глазами.        — Джин, — выдыхает Салита и через боль ползёт к медику, уже оказывающегося не в силах сдержать солёных капель, теперь стекающих по щекам.        — Не оставляй меня. Я не хочу тебя терять, Намджун, — чуть громче говорит омега, вынуждая альфу задержать дыхание. — Я хочу, чтобы мы победили, чтобы оба выжили. Я хочу выйти за тебя замуж и жить с тобой в одном доме. Хочу открыть больницу с Химиком, хочу, чтобы мы все видели свет солнца и дальше, слышишь? А без тебя мне ни солнце, ни больница, ни дом не нужны, — всхлипывает Сокджин, сжимаясь в комок и втягивая голову в плечи.        Салита — большой, пугающий других альфа, — вдруг принимается дрожать всем телом. Сгребает омегу своими сильными руками и прижимает к груди, морщась от боли. Он едва ли способен ровно сидеть из-за головокружения, но возводит покрасневшие от лопнувших капилляров глаза к потолку и пытается сдержаться.        — Не оставлю. Мы… мы закончим проклятую войну, Джин, — хрипит Джун, поглаживая иссиня-чёрные волосы медика, чьи плечи беззвучно вздрагивают от плача. — Всё закончится, и я… мы пойдём в часовню, я сниму с твоей головы накидку, чтобы ты стал моим мужем, Джин-ни, — сбивается на едва различимый шёпот он, не сдержавшись, из уголка его глаза вырывается крохотная капля и стекает по виску, пока голова остаётся запрокинутой.        — А если мы умрём? — выдыхает Катберт, осторожно обнимая Намджуна.        — Значит, я дождусь, пока мы родимся в другом мире, и там тоже тебя найду.        Омега вскидывает голову и вжимается мокрым лицом в щёку Салиты, а тот зажмуривается, часто дыша через нос.        — Но мы не умрём, — шепчет Джин, начиная успокаиваться. — Мы не умрём, правда?        Намджун стискивает зубы и молчит, и Джин, понимая, кивает. В них осталось слишком много отчаянья, смерть подобралась так близко, что даже сейчас оба ощущают её смрадное дыхание на своих щеках. Не умрём — как мантру повторяют, даже если стоят на самом кончике серпа Смерти. Надежда умирает последней, а если сгинет и она, для них шансов не останется.

🥀🥀🥀

       Чонгук возвращается на вертолётную базу без любых эмоций. Их было слишком много и они попросту выжгли весь кислород вокруг и внутри альфы, потому, с засхошей на теле кровью, с землёй под ногтями от захоронения Эллдиона, альфа шатко спускается в бункер. Но быстро берёт себя в руки, чтобы приблизиться к саратникам и рассказать им всё, что удалось выведать.        Терра выглядит бледным и измотанным, все в Гвардии сейчас похожи на иссохшие тростинки, на мучеников, на людей, что вот-вот сдадутся.        — Пепел, — выдыхает Юнги, замечая приближение, и его голос кажется ослабшим.        — Я здесь, — кивает альфа, а Терра быстро сканирует его на наличие серьёзных травм.        — Я думал, ты уже не вернёшься, — зажмуривает глаза омега, но не тянет время, а тут же оборачивается к Немо, подскочившему сзади. — Позови Джина.        — Я не ранен, — хрипло и безэмоционально отвечает Чонгук, и вдруг застывает, глядя на то, как Терракота приближается к нему и хватает за куртку на плече. Как-то странно, замученно и с сожалением глядит на наёмника, плотно стискивая пальцами одежду.        Это не похоже на Юнги, на то, что обычно из себя представляет омега. Чон знает, что тот не переносит прикосновения, и по всей видимости, Юнги настолько выбит из колеи и объят переживаниями, что позволяет себе такое подобие слабости. И вдруг, поддавшись неясному порыву, альфа осторожно поднимает ладонь, чтобы стиснуть кисть Главы, а тот лишь поджимает губы. Наверное, они всё-таки друзья. Хотя бы в том плане, что им спокойно от факта: оба живы и невредимы. Наверное, вот такая странная у них дружба, когда вроде знают так много о личности друг друга, им хватает пары фраз, чтобы понять мысли, однако демонов слишком много, они растасованы по тёмным углам, оставляя секреты. И Терра просто рад, что Чонгук не умер где-то в подворотне, не попал в плен, его душа тоже болит за Чона. До такой степени, что омега может к нему прикоснуться вопреки собственному ужасу, лишь бы выразить тихое облегчение от его возвращения.        Салита и Катберт входят в крохотную комнату, где расположилось новое место для обсуждений и совещаний, и Джин с облегчением выдыхает, видя альфу живым, а вот Чонгук застывает взглядом на шраме, ярко выделяющемся на смуглом лице Намджуна. Оба мужчины делают по несколько шагов друг к другу, и Джун сгребает Пепла в медвежьи объятия. Тот не отталкивает, обхватывает союзника за плечи, радуясь тихо внутри тому, что тот выжил и выкарабкался из западни ранения, пока сам он блуждал по лесу в поисках отмщения. Юнги молчаливо наблюдает за тем, как Пепел обхватывает Катберта за талию, позволяя крепко сжать руками широкие плечи, а после, когда они расходятся, медик бегло ощупывает альфу, пока тот что-то ворчит о том, что абсолютно точно не ранен.        Последними в комнатку входят Леандр, Немо и Кардинал. Страж смеривает Чонгука мрачным взглядом, его лицо сильно обросло щетиной, а под глазами залегли ужасающие тени усталости и беспокойства. Их последний разговор едва не перетёк в кровавую бойню двух съехавших от горя с катушек альф, но Катберт вовремя их отрезвил. И теперь Пепел застывает, напрягаясь всем телом, словно ждёт ещё одного броска со стороны Тэхёна. Этот альфа и без того всегда был слишком молчаливым, но сейчас, кажется, совсем замкнулся в себе. Его тело всё ещё перебинтовано — край белых лоскутов выглядывает из-за полов рубашки. Чонгук кивает едва заметно, и Тэхён кивает в ответ. Они — не враги. Оба альфы любят Чимина, и это должно наоборот сплотить их, а не развести в разные стороны. Чонгук отводит фокус от Кардинала, когда тот становится неприлично близко к Юнги — прямо у него за спиной.        Пепел никогда прежде не думал, что будет ощущать себя так, возвращаясь к этим людям. Он позволяет Вивьену обхватить себя руками и шепнуть тихо, что омега рад — Чонгук вернулся живым. Что Немо будет сдержанно сперва пожимать его плечо, а после двое альф, прежде вечно препирающихся и враждующих из-за резкости характера, вдруг на единое мгновение обхватят друг друга, тут же отстраняясь. Чонгук впервые за много лет ощущает, что вернулся домой. Но даже дома бывают проблемы — их семья, нескладная, несуразная, вечно скублящаяся и разномастная, сейчас неполноценна. И это остро воспринимает каждый её член.        — Что тебе удалось узнать? — хладный рассудок Терракоты всё ещё остаётся таковым, так что даже несмотря на облегчение от возвращения Пепла, омега не собирается терять драгоценные минуты. Чонгук неторопливо повествует о том, о чём узнал, о том, как вынудили Чимина уйти.        — Они хотели выдать Баккару за Эмана и сделать того королём-консортом. Ублюдок сказал, что они долго к этому подготавливались. И Чимина должны короновать со дня на день. Возможно, затишье сейчас как раз из-за того, что они ждут возвращения Эммануила и их женитьбы.        Немо почти багровеет от злости, и Вивьен вцепляется в его ладонь, чтобы успокоить. Сокджин жалостливо потирает плечо Чонгука, и тот старается сдержаться и не оттолкнуть его поддержку. Они все знают и видят, что для наёмника значит этот человек, каждый может хоть представить, какой ужас сейчас переживает Пепел с его потерей. Но Чонгук отмахивается от дурных мыслей. Он должен быть спокоен, жаль, что получается из рук вон плохо.        — Чимин сейчас во дворце, — говорит наёмник, глядя в глаза Тэхёну, и тот мрачнеет ещё сильнее, становятся острее черты. — Как думаешь, что с ним делают?        — Я не знаю, — выдыхает альфа уничтоженно. — Я лишь молюсь каждую сраную минуту, чтобы им хватило человечности просто запереть его в покоях.        Чонгук сорванно вздыхает.        — Нам нужно…        Дверь комнатки распахивается, и влетает Рован с абсолютно белым лицом. Он лишь мельком касается взглядом Кардинала, чтобы всхрипнув, почти крикнуть:        — Ролик!.. Чимин!..        Чонгук сперва не понимает ничего, однако после его словно бы бьют обухом по голове. И вся верхушка Серой Гвардии срывается за светловолосым омегой, который, едва дыша, мчит в один из корпусов бункера, где есть сигнал и экран.        Чонгук влетает в помещение, едва не снеся с ног бедного Рована и застывает истуканом, глядя на рябящее синеватое изображение лица, которое видит каждую проклятую ночь, смыкая веки. Он похож на того, кого впервые Пепел встретил во дворце во время Отбора, того, кто улыбнулся ему пухлыми губами, кто, кажется, своровал его сердце ещё задолго до того, как альфа это осознал, выжигая чувства на обратной стороне груди калёными прутьями. Чонгук забывает дышать, видя его голубые глаза, пленившие душу безвозвратно. Сердце почти не бьётся от ужаса и счастья, что Чимин хотя бы жив.        — Я, кронпринц Рейвенский, заявляю — меня удерживали силой террористы, зовущие себя Серой Гвардией, — Чимин говорит своими губами, своим голосом, но тот чудится альфе настолько безжизненным, что хочется выключить проклятый экран. Это не его звёздочка, это погасший костёр, вот-вот прекратят теплиться угли. — Они вынуждали меня делать вид, что я поддерживаю их движение, угрожая жизнями близких мне людей. Они извратили мой разум, опорочили мою честь, как омеги, отдав на растерзание человеку, укравшему меня из дворца.        Сердце Чонгука болезненно вздрагивает за рёбрами. Он отчётливо понимает, что Чимин лжёт, что происходящее между ними не было враньём даже на процент, не было принуждением. Он добивался этого омегу, как ничего ещё не добивался в своей жизни, он любит его больше, чем вообще возможно чувствовать. Ком в горле начинает обжигать, но на лице не проявляется ни единой эмоции.        — Террористы, подрывающие уклад жизни в Рейвене, дезинформирующие население, вынуждая их подняться против короны, должны быть уничтожены. Но мой отец великодушен: он позволит предателям сдаться, принести покаяние богине и уйти из этого мира достойно, — чеканит совершенно безэмоционально Чимин, глядя будто сквозь камеру. Его мягкие пальцы сцеплены между собой, а рукав камзола лишь на мгновение поднимается, но и этого хватает Тэхёну, чтобы зарычать. Чонгук тоже замечает ссадины на запястье. Над омегой издеваются. Его, возможно, пытают.        — Потому я объявляю королевское помилование, — продолжает кронпринц, а лазуритовая корона на его тёмных, остриженных короче обычного, волосах ловит отблики тусклого солнечного света. — Если вы сдадитесь, получится спасти множество мирных жизней. Те, кто даст информацию о террористах, зовущихся Серой Гвардией, будут освобождены от своих грехов.        — Ублюдок, — вдруг выкрикивает кто-то, привлекая внимание Чонгука. — Да как у него язык повернулся!        — У вас есть время до конца недели, чтобы ответить за свои прегрешения, — картонно продолжает говорить Чимин. — Корона в любом случае найдёт вас и покарает, как спасла меня.        Запись заканчивается, и на экране появляется диктор, который начинает воспевать Рафаэля и говорить о том, что через неделю назначена коронация. А Чонгук не может даже сдивнуться с места. Люди начинают кричать оскорбления в сторону Чимина, отчего альфа выуживает из кобуры револьвер и выстреливает потолок, пугая спасшихся мирных и Гвардейцев осыпавшейся сверху штукатуркой и грохотом выстрелов.        — Пепел! — прикрикивает на него Терра, но альфа не слушает.        — Как вы называли своего короля? — шипит наёмник, оскаливаясь. Люди ошалело на него глядят.        — Он предал Гвардию! — выходит вперёд невысокий лысеющий мужчина, агрессивно глядит на Чона. — И теперь обливает её помоями из уютного дворца, пока мы гниём под землёй.        Чонгук резко подскакивает с диким взглядом к нему, чтобы схватить за шиворот и поднять над землёй.        — Тебе хватит извилин, пораскинуть ими и понять, что его заставляют это делать, а? Иди, иди наверх, скажи это кому-нибудь ещё и я тебя выпотрошу.        — Пепел, — кладёт Салита руку на плечо альфе, но тот не прекращает.        — Он — человек, который шёл с вами почти с самого начала. Ел с вами за одним столом, рисковал ради вас, каждый раз балансируя на грани гибели. Он жертвовал ради вас.        — Тем хуже его предательство, — на грани слёз выдаёт стоящий рядом щуплый омега с чумазым лицом.        — Пепел, — хватает его с другой стороны Тэхён, хотя сам едва сдерживается, побагровевший от злости. По их психике знатно ударил данный ролик и вид Чимина с совершенно пустым взглядом.        — Он не предал Гвардию, — агрессивно выдыхает Чон, пока двое альф пытаются оттащить его прочь и у них это едва получается. — Он ради вас жизнью пожертвовал!        Но все молчат, и это вынуждает гнев внутри Чонгука только больше разрастаться. Салита и Тэхён утаскивают его прочь из помещения, выводят, но Чон рвётся, борется с ними, в конце концов вырываясь из хватки и опрометью, громко топая ногами, бросается на верхние уровни. Ему нужен глоток воздуха, иначе альфа сейчас сойдёт с ума. Бегло поднимается по лестнице и останавливается в ночи, вдыхая всё ещё по-весеннему холодный воздух. Он узнал его в это время примерно, не верится, что с тех пор минул уже год. Год с момента, когда он увидел грациозного лебедя, принца, которого ненавидел, и ему казалось, что будет ненавидеть всегда, а на деле оказалось так, что Чимин стал единственным, кто по-настоящему нужен Чонгуку, чтобы продолжать жить, дышать и двигаться.        Контроль. Пепел снова должен взять себя в руки. Он обязан контролировать свои чувства, иначе ошибётся, а в его случае ошибка будет стоить им обоим слишком много. Чонгук знает, что его заставляют всё это говорить, он успел за это время изучить каждую черту, каждое движение и понимает, что происходящее с Паком ломает его напополам. Убивает. Уродует прямо изнутри, несмотря на красивую внешность.        Альфа ненадолго зажмуривается и восстанавливает дыхание. Контроль. Он полностью должен быть в руках Чонгука. Да только те трясутся так сильно, что не получается сомкнуть пальцев на горле удушающей его паники.

🥀🥀🥀

       Терре едва удаётся усмирить разошедшихся людей, убеждая их не верить агит-роликам короны. Он-то ясно осознаёт, что происходит, явно видит насилие в чистом его проявление во взгляде Чимина. И душа не может отыскать пятый угол во всем подземном бункере. Нужно выстроить стратегию, что сделать дальше, распланировать, проанализировать остаток сил и связаться с Гвардейцами в других городах. Нужно выстраивать дальнейший план действий, но все настолько в шоке и растерянности, что подобное не кажется возможным в данную минуту. Юнги идёт обратно в комнату для совещаний, но ещё за несколько шагов слышит ужасный скрипучий грохот.        — Тэхён! — доносится голос Сокджина, и омега ускоряется.        А когда входит, не верит своим глазам: он никогда прежде не видел этого мужчину таким. Стоит ему застыть на пороге комнаты, как стол с ужасным скрипом и кряхтением старого дерева оказывается перевёрнут напрочь. Летят бумаги, карты мнутся и падает всё, что так же оставалось на столе, от одного мощного рывка, с которым Кардинал швыряет тяжёлую мебель в стену. Он, стиснув зубы так, что дёсна начинают кровить, бешено дышит, в карих глазах — ужас и ярость, которые на мгновения заставляют омегу сжаться внутри испуганно. Терра не дышит, глядя за тем, как альфа беснуется не в состоянии остановить эмоции, которые впервые за последнюю неделю вырываются из него прочь в сжигающей волне ненависти и паники.        — Кардинал, — Салита пытается подобраться, но он всё ещё ранен и не сможет противостоять Стражу сейчас — в момент охватившего его безумия.        — Выйдите, — гаркает Юнги, и Джин с ужасом на него оборачивается, отрицательно мотая головой.        — Юнги, нельзя, я не оставлю тебя… — хрипит медик, подскакивая к омеге. Юнги страшно. Он видит эту животную ненависть в глазах Тэхёна, и всё нутро просто-напросто трясётся. Кажется, даже губы от ужаса дрожат.        — Он не навредит мне. Выйдите. Это приказ, — уже чуть спокойнее выдыхает Терра, и оба Гвардейца, лишь минуту мешкая, покидают комнату. — Оставь чемодан, — дёргает напоследок Юнги медицинские принадлежности Сокджина.        Потому что взгляд его прикован к Тэхёну, чья рубашка снова пропитывается кровью. Его рана не может зажить из-за стресса и нагрузки, сейчас альфа, находясь в панике, вредит себе ещё больше. Кардинал оседает на пол, присаживается на корточки и, игнорируя кровоточащее ранение на боку, хватается за голову. Юнги больно на него смотреть, к этому мужчине он не может проявить безразличие и нечуткость, боль Кардинала Терра воспринимает как свою собственную.        — Тэхён, — тихо зовёт омега, не решаясь приблизиться и застыв в нескольких шагах от альфы.        — Не подходи, — глухо просит тот, закрыв лицо ладонями. — Не приближайся, Юнги, я…        — Ты не тронешь меня, — жёстко говорит Терра, распрямляя для уверенности плечи. — Ты подчиняешься моим приказам.        Альфа совсем садится на пол и не открывает лица, когда омега аккуратно к нему приближается. Пальцы Стража растопырены в стороны, и можно увидеть наполненные ужасом и гневом карие глаза, обычно немного печальные, преданные для Юнги, смотрящие с чувствами, переполняющими душу. Терракота повторяет мысленно: «Он не тронет меня. Это — мой альфа. Ему нужна помощь». Но стоит приблизиться, как Тэхён вскакивает и бросается к выходу, однако Юнги предусмотрительно закрыл дверь на замок, это Тэ выясняет, когда впустую дёргает ручку.        — Юнги, пожалуйста, я сам себя сейчас боюсь, — хрипит Кардинал, но Терра только снова пытается приблизиться к нему, как к дикому раненому зверю.        — А я тебя не боюсь, — понижает голос он, старается сделать его немного не таким хриплым и грубым, как обычно. — Посмотри на меня. Тэхён, у тебя кровь…        — Плевать.        — Посмотри на меня, — строже проговаривает омега, и Кардинал наконец обращает свой взгляд к Мину. Его глаза покраснели и остекленели от напряжения, ноздри дрожат, а грудь судорожно, отчаянно вздымается от каждого панического вздоха.        — Я не сберёг его, — одними губами произносит Страж. — Я не сумел его защитить.        — Ты не виноват.        — Виноват, — чуть повышает голос Ким. — Это я был рядом и ничего не смог предотвратить!        Юнги, ощущая, как его внутренности сковывает диким страхом от давящего феромона альфы, всё равно, пусть и на деревянных ногах, делает ещё один шаг к нему. Тэхён опускает голову и, намертво вцепившись в дверную ручку, пытается взять свои эмоции под контроль. А Юнги оказывается в притык, опускает чемоданчик Сокджина на пол. Он силится не сбежать сам от удушающей мужской ауры. Это Тэхён, он не навредит Юнги, Тэхён нуждается в нём сейчас. Ему плохо.        И, дрожа буквально всем телом, но оставаясь со штилем в голове, омега прикасается к рубашке Кардинала. Пальцы скользят по животу, переходят на бок, чтобы обхватить обеими руками альфу за пояс. Юнги ощущает, как чужая кровь пропитывает собственную одежду, как прилипает к коже, и жёстко контролирует дыхание, как мантру повторяя в уме имя любимого альфы, зная, что тот не причинит ему вреда. Впервые за огромный промежуток времени Мин кого-то обнимает. Прижимается вдруг ухом к груди Кима, слышит ненормальный перестук сердца за рёбрами, ощущает тепло кожи. Тошнота подкатывает к горлу, но Терра берёт все имеющиеся внутри него запасы сил, чтобы побороться с ней, лишь едва различимо шепчет:        — Обними меня, Тэхён.        Альфе нужно кого-то защищать, и если это ему хоть немного поможет сохранить здравый рассудок, Юнги готов быть для него слабым и нуждаться в защите. Пусть Тэ сконцентрируется сейчас на нём. Тот застывает, словно истукан, а потом обхватывает боязливо, словно может спугнуть, обеими руками. Под кожей обоих струится шёлк взволнованных мурашек. Юнги ощущает жар его тела, твёрдость мышц и биение горячего большого сердца — оно отдаёт Мину прямо в ухо. Сам дрожит, потому что многолетний ужас тяжело перебороть, но ради Тэхёна он готов. Альфа стискивает его в объятиях и начинает медленно дышать ровнее, словно это отрезвляет сознание.        Юнги переворачивает стул, который опрокинул в порыве эмоций альфа, и усаживает Кардинала. Жестами просит снять рубашку и отводит взгляд, чтобы нагнуться за свежими бинтами. Тот сидит и просто смотрит перед собой, и это кажется даже хуже всесжигающей ярости, несколько минут назад бушующей внутри Стража. Мин протягивает к нему в нерешительности ладони: с каждым разом оказывается немного легче прикасаться к Тэхёну, его уже так сильно не тошнит, не пугает, но сейчас Терра просто на взводе, как и все остальные, потому ощущает волнение. Разматывает промокшие в красном бинты и осматривает шов. Благо, зашивать рану заново не нужно — Тэ поранился чем-то из-за злости, и омега перевязывает бок Кардинала заново, пока тот продолжает пялиться перед собой.        Юнги не нравится его выражение лица: отчаянное, несуществующее здесь, словно душа покинула тело. Он не может осознать и понять привязанность альфы к принцу, но старается: они росли вместе почти с пелёнок, они считают друг друга братьями, Тэхён был рождён буквально для того, чтобы защищать Чимина, его растили и воспитывали Стражем, всегда остающимся рядом с будущим королём. И омега старается подавить уколы ревности внутри, сейчас совершенно не до этого.        — Ты не виноват, — тихо произносит Терракота, из-за чего плечи альфы напрягаются, пока он заканчивает бинтовать его пояс.        — Не старайся переубеждать меня в обратном, — в голосе Тэхёна словно скапливается вся печаль и усталость мира. — Я был с ним рядом, Юнги. Я упустил всё, что творилось с моим королём, позволил ему пытаться решить проблемы самому, а после допустил, чтобы его забрали.        Юнги поджимает досадливо губы и почёсывает шрам, перечёркивающий глаз.        Он не умеет поддерживать людей, не получается найти нужных слов, чтобы успокоить растерзанную сейчас душу Тэхёна. Взгляд того становится совсем обессмысленным и стеклянным. Терре не понять его чувств, его вины, но почему-то отчаянно хочется вытащить альфу из пограничного и крайне апатичного состояния. Юнги отходит на шаг и убирает медицинские принадлежности Катберта, пока Кардинал натягивает бездумно рубашку — в подземном бункере всё время холодно. Омега же думает, вспоминает прочитанное в блокноте Тэ, то, что он писал с самой первой встречи, и щёки будто изнутри обжигает жаром.        Это был… чёртов дневник, который Тэхён запросто отдал Терракоте, чтобы тому было яснее по поводу его чувств к Главе Гвардии. И слова, написанные там, буквально ранили каждым звуком чёрствое сердце. Юнги подходит к Тэхёну, обессиленно сидящему на стуле и прикрывшему глаза. Нависает, вынуждая на него посмотреть.        А после, протянув руку, просит встать. Глядит снизу, как только Ким оказывается на ногах и буравит его потухшими карими глазами, подцепляет ладонь, чтобы притиснуть к себе. Позволяет завести руку за спину и сам кладёт тёплые мозолистые пальцы на свою талию. Тело вздрагивает и чрезмерно напрягается, что даже подушечками ощущает Ким. Но не двигается, разрешая Юнги управлять собой. Тэхён всё ещё слишком сильно боится омегу напугать.        А тот руками Тэ себя обнимает. Вдруг кладёт тёмноволосую голову к нему на грудь и смеживает веки, только тогда Тэхён позволяет себе прижать Юнги к груди крепче, сцепляя кисти в замок на его пояснице. Юнги сперва не понимает — это так ужасающе быстро и сильно бьётся сердце альфы или же его собственное от ужаса пытается выпрыгнуть через горло. Неважно. Омега вжимается ухом в его грудную клетку и старается дышать ровно, чтобы не спровоцировать панику и не сбежать. Он хочет быть ближе. Он правда хочет, чтобы Тэхён помог ему преодолеть эти барьеры. Альфа же отцепляет одну руку, вынуждая Терру поднять глаза, кладёт ладонь на заднюю сторону шеи и вдруг прикасается сухими дрожащими губами ко лбу Терракоты, вынуждая внутри подняться целое цунами, сносящее всё, что есть в душе омеги. Так, как он всегда хотел в юности, как мечтал, что к нему будет прикасаться любимый человек, как будет его оберегать, несмотря ни на что. Внутренности ужасно трясутся, Юнги приподнимается на носочках, а Тэхён застывает. Мин видит, как Тэ хочет его обхватить покрепче, прижать к себе, как постоянно сгорает от желания касаться, но сдерживается, не намереваясь делать ничего, что может Терру напугать.        Омега, стоя на носочках, хватает его за воротник. Он совершенно точно не умеет поддерживать людей, становиться для них моральной подпоркой, но хочет облегчить душу мужчине, который нагло отвоевал и отвоёвывает его собственную у страха. Хочет, чтобы Кардиналу стало малость легче. Потому, бледнея от каждого сантиметра, на который сокращается расстояние между ними, Юнги, не закрывая широко распахнутых глаз, вдруг прижимается губами к чужому колючему подбородку. Тэ зажмуривается, даже не дышит, пока Мин остраняется и прячет лицо — бледное, но стремительно покрывающееся красными пятнами стыда — в его шее. Страшно, странно, но не тошнит, не тянет сбежать поскорее от альфы.        — Юнги, — зовёт его Тэ, и омега поднимает голову.        Тэхён выглядит более живым, чем несколько секунд назад, он оглядывает Терракоту и крепче смыкает кольцо рук вокруг него.        — Можно, — не услышав вопроса, разрешает Терра, тут же стискивая от решимости зубы так, что они грозят раскрошиться.        Альфа склоняется — осторожно и медленно, словно оставляет Терракоте путь к побегу, даёт секунду на раздумья, а после… дотрагивается сухими губами ко рту омеги. Того обжигает дыханием, дрожью вдоль позвоночника, а ещё импульсами, отдающими в грудной клетке из-за с ума сходящего сердца. И Юнги ощущает, что его не затапливает страхом, как прежде, что кожа не покрывается испариной, не подкатывает к горлу тошнота. Его ресницы дрожат, когда омега смеживает веки, а Тэ ненадолго отстраняется, оставляя холод после первого поцелуя. Но ненадолго — буквально через мгновение, губы Тэхёна снова накрывают его, вынуждая кончики пальцев Терры затрястись. Кардинал не напирает, не углубляет поцелуй, лишь прижимается к его сомкнутому рту, не оставляя между ними даже проклятых миллиметров. Юнги трясётся всем телом, однако не отталкивает. Ему снова становится страшно: хватка альфы слишком крепкая, запах — тяжёлый, со следами агрессии и гнева, губы обжигающи. Но Юнги внутренне борется, он ведь уже думал об этом, о том, что хочет, чтобы Кардинал с ним это сделал. Потому едва ощутимо размыкает губы.        Обхватывает нижнюю губу Тэ, сжимает. Целоваться он не умеет, но старается. То прижимается ко рту альфы, который отвечает ему тяжёлым выдохом и поглаживанием по пояснице, то слегка отстраняется, позволяя взять инициативу в свои руки. Тэхён не напирает, поцелуй выходит целомудренным, дрожащим, сухим: они торопливо обхватывают губы друг друга, иногда просто прижимаются ртами, замирая, и Терра крепко зажмуривается, прежде чем отстраниться. Ему неловко смотреть на альфу, но омега старается не оттолкнуть его. На кончике языка оседает вишнёвый след контакта, губы оказываются немного влажными, и Юнги стыдливо слизывает остатки прикосновений, утыкаясь лбом в ключицу Кардинала.        Они больше не говорят, продолжая стоять, сцепившись в объятиях, нет смысла что-то говорить. Оба немногословны, сдержаны и напряжены. Но почему-то, Юнги кажется, что больше всего показывает эмоций, когда снова прижимается ухом к груди Тэхёна, слушая постепенно успокаивающееся сердце, а тот проходится пальцами впервые по сильно отросшим тёмным волосам.

🥀🥀🥀

       Чимин чувствует себя абсолютно пустым. Никчёмным, слабым, сломленным. Никогда так плохо ещё не было, как после записи ролика. Пустые покои давят светлыми стенами на разум, а в теле почему-то копится усталость и немощность, хотя Чимин и не делает ничего. Он круглыми сутками заперт в покоях, за ним каждую секунду ведётся видеонаблюдение: омега буквально слышит жужжание глазниц камер, натыканных в каждом углу. Омега смотрит в потолок, когда вдруг дверь комнаты с тихим шорохом раскрывается, но даже не намерен вставать.        Двое прислужников вкатывают тележку с ужином, но Чимин не будет его есть. Не хочет. Его желудок ссохся и сморщился, принц не находит в себе сил встать с постели и хочет просто сростись с простынями, уничтожиться, исчезнуть. Он предал свою семью, он опорочил их, отрёкся. Наверное, люди теперь его ненавидят. Лжец, предатель, трус. Таким его считают? Да плевать, лишь бы все оставались живыми.        Служки оставляют еду на столе и исчезают из покоев, многозначительно глянув на омегу, но тот по-прежнему недвижим. Ему плохо после каждого раза, как его вынуждают сесть кушать, однако идти навстречу истязателям Чимин не намерен. Потому упрямо продолжает смотреть в потолок. Пока дверь снова не раскрывается и на пороге не появляется стражник.        — Мой принц, ваш брат приказал вам сесть и поужинать, — только по приказу обитателям дворца положено разговаривать с пленным правителем, и Чимин неосозннано вздрагивает от звука чужого голоса, привыкший к абсолютной тишине за последние сутки.        — Я не буду.        И отворачивается к стенке. Дверь снова щёлкает, являя через несколько минут фигуру Хеллиона. Брат застывает возле кровати Чимина, а тот не шевелится, потерянной, сломанной куклой лёжа лицом к стене. Он не станет им подчиняться.        — Чимин, сядь и поешь, — грубо рявкает Хелл, на что Пак даже не реагирует. — Эй, Хиттс, заставь его съесть всё до последней ложки.        Омегу больно дёргают. Не только в противности и упрямости дело. Чимин отказывается есть, потому что после каждой порции его сознание помутняется, искажается реальность, и Пак уверен — в еду и воду что-то добавляют, что-то, что способно сломить его напрочь. Хиттс грубо дёргает Баккару, заставляет подняться и босыми ногами шлёпать к столу. Чимину уже на всё плевать — он в рубашке, которую дали, в брюках, которые был вынужден надеть, босой, растрёпанный, осунувшийся. Стражник сажает принца за стол и указывает на тарелки, полные еды. Овощи, мясо. Кормят так, чтобы не умер от истощения. Даже смерть в этом проклятом месте не станет спасением.        Хеллион нависает над ним, как и стражник.        — Не заставляй Хиттса это делать, — усмехается младший принц, видя, что его старший брат продолжает упрямствовать.        Но Пак игнорирует.        — Затолкай ему еду в глотку и следи, чтобы не вышло обратно, — холодно и жестоко произносит Хелл, садясь на стул напротив. Чимин вскидывает злой взгляд, но продолжает молчать. — Вперёд, — подгоняет он стражника, и тот, поджав губы, хватает ложку, чтобы зачерпнуть блюдо. Но Чимин не размыкает губ, гордо вскидывает подбородок.        Хеллион тихо выругивается, вскакивает и грубо хватает омегу за тёмные волосы. Чимин едва сдерживается, чтобы не зашипеть, когда Хелл запрокидывает его голову, а после надавливает сбоку на челюсть, вынуждая приоткрыть рот.        — Заталкивай, я сказал, — почти рычит альфа на стражника и тот, сильно сжав челюсти, буквально пропихивает порцию еды в рот.        Чимин давится, пока Хиттс проталкивает ложку за ложкой, не успевает глотать. Баккаре не хватает воздуха, но Хиттс по приказу Хелла не останавливается. Сам брат хватает кубок с чистой водой и буквально заливает в рот. Жидкость попадает в ноздри, Чимин сильно давится, и его лицо краснеет от натуги. Только когда всё содержимое течёт по щекам и подбородку, Хелл отпускает волосы на затылке, которые прежде по-звериному сильно сжимал.        Хиттс закрывает ему рот, чтобы омега не выплюнул. Из глаз рефлекторно катятся обозлённые слёзы, из носа течёт, а щёки набиты, хотя Пака вот-вот вывернет наизнанку.        — Я буду проталкивать тебе еду каждый, блять, раз, Чимин. И либо ты будешь есть нормально, либо захлебнёшься, — шипит в лицо Хелл, выглядя животным в глазах омеги. — А теперь глотай.        Чимин упрямо продолжает смотреть на младшего брата, пока тот не вытаскивает электро-пистолет и не направляет его между бровей стражнику. Тот столбенеет, зажмуривается, а Чимин роняет ещё одну горячую солёную слезу на его пальцы, закрывающие рот и мокрые щёки.        — Глотай или тебя придётся отмывать от его мозгов, — грубо гаркает Хелл.        Чимин судорожно дышит, отчаянно борется с желанием, чтобы его вывернуло и стошнило, однако… подчиняется, слыша щелчок предохранителя. Проглатывает затолканную еду, давится и кашляет, но ему всё же удаётся продвинуть этот противный комок в горле. Хелл убирает пистолет от лица стражника и вручает брату ложку.        — Будь послушным и никто не пострадает, — плотоядно ухмыляется брат, а Чимин отводит глаза, стискивая ложку почти так, что она сгибается.        Они будут издеваться над ним до последнего, они будут ломать любимую куклу, потому что та вдруг решила обрести голос и воспротивиться воле капризного хозяина. Дрожащими пальцами Чимин подцепляет еду и едва ли погружает в рот, пока стражник с виной и сожалением за ним смотрит, а Хелл покидает покои с гордо выпрямленной спиной.