Баккара

За два дня до этого.

       Они выходят из экипажа в центре Тирелла. Даже здесь вид стоит неутешительный: покорёженные дома, обуглившийся камень, выбитые стёкла. Чимину больно наблюдать разрушения города, и если так сильно пострадала его центральная часть, то омега даже боится представить, что творится на почти уничтоженных окраинах. Война. Война — это страшно. Это больно. Это разрушительно. От неё нет спасения, и даже находясь на удалённом расстоянии от активных боевых действий, люди всё равно ощущают её оглушительное давление. Война не жалеет никого, вне зависимости от возраста, пола или положения. Смерть является за каждым, и неважно — простой ты люд или аристократия. Нет пощады, почти нет выхода, кроме окончания войны. А это — задача Чимина.        Он должен вместе с Гвардией приложить столько усилий, сколько в них ещё есть, чтобы закончить войну. Гражданская, революционная, она высасывает из противоборствующих сторон все соки, всё живое и сострадательное. На войне всегда просыпаются самые отвратительные человеческие качества, обостряются чувства и шпарит адреналин. Чимин же теперь ощущает полную, почти сравнимую с вакуумом пустоту. Он не хочет впускать в себя людскую горечь и боль, его сердце попросту не выдержит её — слишком ослабшее, уже принявшее на себя немаленький удар.        Чимин шагает, а под его сапогами хрустит каменная крошка. Несмотря на разруху, жизнь в Тирелле не останавливается. Тут и там Чимин замечает народ: кто-то старается разобрать завалы, другие торопятся в известную только им одним точку прибытия. А Баккара застыл посреди улицы, наблюдая за жизнью, вдруг кажущейся ему зелёным ростком среди полностью выжженной земли. И даже во время ужасающих событий его люди пытаются карабкаться и жить дальше, продолжать дышать и верить в лучшее. Вот — ради чего он старается. Ради надежды.        Эман подходит сзади, становясь рядом с омегой, но Чимин сейчас слишком глубоко погружен в себя. Потому, ни о чём не говоря дяде, Баккара разворачивается и стремительно шагает в сторону, где, как он помнит, должна стоять часовня. Церковь — место надежды и успокоения. У Чимина не получается найти баланса внутри себя самого, уже не выходит черпать надежду в других людях. И от отчаянья, от безысходности омега надеется найти покой в том месте, где удавалось прежде. В то время, пока ещё вера не оставила его. Он идёт к Саванн. Не для того, чтобы что-то попросить, ему всего лишь нужно нормализовать собственные мысли и чувства, быть может, тишина часовни поможет принцу в этом.        Здание тоже пострадало: осыпался камень, оказались выбитыми витражные окна. Купол, кажется, пробит, но Чимину не важно — вера это не здание. Вера внутри людей. Несмотря на разруху церкви, там есть прихожане. Потрёпанные, уставшие, даже раненые, они молятся, надеясь найти успокоения в стенах богини, и Чимин тоже хочет присоединиться к ним. Священное место, здесь не должна была проливаться кровь, но, к сожалению, Баккара замечает её даже тут. Оттого стискивает плотнее губы и, опустив в раскаянье голову, проходит внутрь.        Тэхён сомнительно застывает на пороге — ему всё ещё туда нельзя из-за целибата, но Эман похлопывает альфу по плечу, словно убеждая — Чимину здесь никто не навредит. Но на лице Тэ всё ещё сверкает вспышками беспокойство, и Баккара, надеясь придать Стражу уверенности, мельком приоткрывает полы куртки, показывая обилие ножен и пистолетов, без которых Пепел запретил ему покидать стены штаба. Но и это не делает легче. Тэхён застывает на изготовке, не убирая ладоней с кобуры и готовясь при случае убить даже в стенах священного места ради своего короля.        Чимин ему благодарен, правда. Потому продолжает путь, слыша тихие шаги Эмана позади. Здесь даже воздух другой — сладковатый от редких благовоний, тяжёлый и почти удушливый. Быть может, это богиня одаривает омегу дискомфортом из-за того, что Чимин посмел в ней усомниться и перестать верить в её ведущую длань. Чимин тихонько идёт к фонтану. Без церемониальных одежд, с оружием, но такова ситуация. И надеется, что эту вольность Саванн всё же ему простит.        Пак почти падает на колени у священного хранилища воды, зажмуривается, опираясь предплечьями на борты фонтана, а Эман аккуратно присаживается рядом с омегой.        — Саванн… — шёпотом начинает Баккара, а слова молитвы, словно выжженые на подкорке, вылетают из горла без промедления: — Да снизойдёт на меня твой образ в этот час, да откроются твои глаза, чтобы увидеть дитя своё. Да будет волею твоей направлен сын твой на правильный путь. Выслушай, облегчи мою душу, Крылатая.        Чимин затихает. Что он должен сказать богине? Как покаяться? Сон о часовне снова стоит перед глазами, но вопреки ему Саванн не сходит с постамента. Лишь молчаливо и мрачно возвышается над фонтаном, а лицо сокрыто в полумраке потолковых сводов. Чимин сглатывает мизерное количество слюны и переводит взгляд на фонтан. Его бледное, похудевшее лицо рябью отражается в поверхности воды. Саванн услышит его, неважно, скажет Чимин свои боли и горести вслух или же мысленно.        «Я не знаю, куда мне дальше идти, Саванн, — взмаливается омега, внутренне содрогаясь. Он в отчаянье. — Я не знаю, какой шаг мне сделать, чтобы не ошибиться. Это слишком великая ответственность для меня. Это слишком тяжёлая ноша».        Ответом Баккаре, конечно же, следует молчание, но сейчас последнее, чего бы он хотел — осуждение божества. Только этого ему не хватает, словно мало осуждения собственной души.        «Мне кажется, будто я всё время падаю. Что погружаюсь в тёмную, бездонную яму, наполненную мутной водой. Саванн, я хотел быть светом для своего народа, но где мне самому брать свет? Я не понимаю, как моя душа должна быть факелом другим, когда мне неоткуда взять запал. Мне кажется, словно я замахнулся на слишком большой кусок, который не получается съесть. Я ничего не могу один. У меня не получается…».        Чимину хочется всхлипнуть, но он сдерживается из-за присутствия Эммануила. Он старается сдержаться, пусть солёные брызги слёз и обжигают глаза под зажмуренными веками.        «У меня теперь есть семья. Пепел, Терра, Тэхён, ребята… Но мне всё время кажется, словно я их вот-вот должен подвести. Мне кажется, что они слишком верят в меня, вот только моих сил… недостаточно».        Чимин сам себе чудится жалким и отчаявшимся настолько, что становится непомерно стыдно. Хочется свернуться в клубок у ног богини, на холодном камне постамента и медленно замерзать от собственной трусости. Но Чимин не имеет на жалость к себе права. Он слишком часто ошибается.        «Я не хочу ничего у тебя просить, — мысленно шепчет Баккара. — Но кажется, что ты — единственная искра, способная не дать моему огню погаснуть. Саванн, дай им сил. Всем, кто следует за мной, всем, кто верит в то, что я буду хорошим и достойным правителем. Саванн, дай мне сил выдержать это испытание. И доказать себе и всем остальным, что я достоин их веры».        Чимин ощущает, как в глотке становится невыносимо сухо. Он старается дышать, как вдруг от мысленной молитвы его отвлекает копошение рядом. Хочет было обернуться и взглянуть на так же молчаливо взмаливающегося Эмана, но не успевает: альфа резким движением, почти незаметным со стороны, вставляет в ухо принца крохотный наушник. Тело пронзает подозрительными импульсами, Чимин застывает истуканом, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в каменный край фонтана часовни.        — Здравствуй, брат, — слышит из крохотного аппарата в ухе Чимин, и его тело передёргивает мурашками от знакомых, но сильно похолодавших с их последнего разговора интонации. Хелл. — Не думал уже, что нам доведётся поговорить хоть раз. Надеялся, что всё закончится на Отборе, но ты крайне удачливый. Помазанный же Саванн, — грубо смеётся Хеллион, вынуждая голубые глаза омеги судорожно округлиться.        — Хелл… — хрипит принц, ему страшно. Потому что он снова ошибся.        — Да, твой младший брат, — горько проговаривает, почти выплёвывая слова, альфа. — Младший никчёмный брат-альфа, недостойный престола. Рад слышать, что ты ещё помнишь мой голос.        Чимин стискивает челюсти, глядя только перед собой. Он отчётливо ощущает нож, который медленно вжимает в его бок Эман. Чёрт. Чёртов наивный Чимин, который думал, будто Эммануил правда прилетел, чтобы помочь ему. А на деле снова глупо оступился.        — С приветствиями покончено, — резко гаркает Хелл в наушник, вынуждая Чимина едва ли не вздрогнуть и ощутить, как острый кончик ножа почти впивается в кожу между рёбрами. — Слушай внимательно. Больше шансов у тебя не будет. Тирелл почти весь заминирован. Ваш штаб, дом ублюдка Урсу, правительственные и социальные здания, детские учреждения. Я приказал нашему дядюшке заложить бомбы везде. Дернёшься лишний раз — и твои ублюдские революционеры взлетят на воздух, понял?        Чимин ощущает, как в глотке копится кислая тошнота, желчь поднимается из желудка, грозясь обжечь пищевод.        — У тебя есть лишь один вариант, Чимин, — продолжает холодно вещать Хеллион, — лишь один шанс спасти людские жизни. Ты должен уйти. Должен покинуть Серую Гвардию по своей воле и вернуться в Хрустальный дворец. Туда, где и есть твоё законное место. Тогда ты сможешь спасти очень много жизней. И своего нищего ублюдка-альфу в том числе, всю эту проклятую свору, — Чимин ощущает, как его сердце крошится на сотни тысяч осколков, ранит внутренности. Хелл и Рафаэль хотят, чтобы Чимин предал союзников ради спасения их жизней. Чтобы он стал куклой-марионеткой в их руках, но при этом дал шанс Гвардии выжить.        — Мы всё равно их раздавим. Пьемонт почти согласен на поддержку нашей стороны, — хохочет Хелл, и Чимин стискивает челюсти. — И Гвардия окажется в бездне. А так ты хотя бы позволишь невинным выжить. Для тебя ведь важны жизни мирных людей? Правда?        Чимин даже не шевелится, боится дышать, понимая, что собственными руками завёл себя в ловушку младшего брата. Он слепо глядит перед собой, не видя ничего из его окружающего.        — Завтра в два пополудни вы снова с Эманом отправитесь на прогулку. Я знаю, что за тобой следит мальчишка-омега из Гвардии, он в данный момент окажется связанным, и если не хочешь, чтобы его нашли мёртвым, будь благоразумен, — чеканит Хеллион, вынуждая Чимина покрыться ледяными мурашками. Леандр… — Я отключу детонаторы, как только ты окажешься в моих руках, а перед этим отпущу мальчишку. Гвардия должна видеть, что ты уходишь по своей воле. Ни единая живая душа не должнать знать, брат, — усмехается Хелл, — ты ведь сохранишь наш секрет?        Чимин сглатывает и бессильно продолжает сидеть.        — Ты вернёшься домой, принц, — хрипит альфа в наушник. — Или же пожертвуешь жизнями Тирелла и… кто знает, ещё, быть может, не только этим городом.        Связь прерывается, наушник замолкает, и Эман тихо хмыкает.        — Я ведь просил тебя мне не доверять, Чимин, — шёпотом выдаёт Эммануил, а всё нутро Пака пронзает бессильной, скрещённой с ужасом ненавистью к этому человеку. Чимин… сам виноват. Чонгук его предупреждал.        Он выходит из церкви и судорожно обводит глазами пространство перед часовней. Тэхён. Тэхён не должен его заподозрить. Никто не должен знать. Ноги подкашиваются, но Чимин умудряется устоять в вертикальном положении. Страж оглядывает подопечного, и Чимин молится снова. На этот раз о том, чтобы Тэхён не считал его эмоции и ни о чём не стал подозревать. На небе — ни облачка. Оно чистое, голубое и весеннее. Но Баккара не видит цветов, не ощущает прохладного мартовского ветра на своих щеках. Ему кажется всё, что сердце вот-вот остановится в груди. Но позволить себе умереть Пак не в праве — слишком много жизней зависят от его решения.

🥀🥀🥀

       Ему на руку, что Чонгук уехал на подготовку базы. Скорее всего, Эман тоже так думает, ведь ему как нельзя повезло, что в штабе не осталось почти никого из верхушки: Вивьен попал в плен Эммануила, Хосок и Салита заняты в городе, помогая остальным Гвардейцам и мирным жителям, Катберт, Рован и Химик трудятся в лазарете. Чимин становится лакомым куском; они добились того, чего желали. И теперь Пак упал в яму, приготовленную заранее.        Он запирается в их с Чонгуком комнате, судорожно шагает туда-сюда, считая углы помещения и не понимая, что же будет делать дальше. Слишком многого будет стоить его ошибка, наушник Эман приказал не вытаскивать из уха, чтобы точно быть уверенным: Чимин никому не расскажет о том, что с ним сейчас происходит. Терра и Пепел вернутся только через два дня, и Чимин не знает, что им предстанет по возвращении. Он не понимает, как должен поступить. Погубить тысячи и сотни тысяч жизней — ведь он не знает, какое количество городов попало под удар Эмана, — или же позволить себе показаться предателем, отвернувшимся от Гвардии. Чимин в тупике.        Его дыхание неравномерное, в голове ударами бьёт пульс и крошится весь внутренний мир. Баккара не имеет права погубить мирных жителей, не может подставить Серую Гвардию и подвергнуть людей, ставших для него семьёй и друзьями, опасности. Чимин должен охладить свой пыл. Он садится на пол рядом с кроватью, где они с Чонгуком спят. Чонгук… он ведь был прав в отношении дяди, он просил не доверять, просил быть поодаль от Эмана, но Чимин был слишком упрям и слеп. Он не поверил своему альфе, оттого теперь настолько сильно ошибся. Что будет с Пеплом, когда он обо всём узнает? Что будет с ними? А с революцией? Сотни вопросов, ответов на которые не предвидится в ближайшее время.        Всё, что в силах Чимина — спасти людей. Он готов пожертвовать всем, что имеет, ради того, чтобы не пострадало слишком много. Он не позволит им погибнуть, оказавшись в эпицентре взрывов, если Хелл заставит бобмы сдетонировать. Какой к чертям король… Пак — испуганный зверёк, с бешеным взглядом, почти на грани панической атаки сидящий в комнате и старающийся забиться в угол. Но хоть что-то для своего народа он способен сделать.        Он может предотвратить смерти, может остановить террор от регента и поддаться на его условия. Пусть получает Чимина, пусть делает, что его душе угодно, лишь бы не тронул людей. Если Чонгук всё правильно поймёт, если Чимин всё верно сделает, то у Гвардии ещё останется шанс бороться. Революция не должна угаснуть из-за него. Она началась ещё до того, как Баккара к ней присоединился, и не должна обрываться по его вине. Потому Чимину необходимо сделать всё так, чтобы друзья остались в живых и продолжили борьбу.        Нет сил даже плакать, нет сил жалеть себя. Чимин этого не достоин. Он должен бороться, пусть и другими способами. Омега умён и сумеет найти выход, он из дворца протянет время, заставит Рафаэля слушать его, заставит оступиться. Судорожно, всхрипывая, Чимин вынуждает себя дышать. Медленно поднимается на ноги, а те его едва от паники держат. Немного. Он может дать Гвардии совсем немного, но надеется, что повстанцы простят его за ошибку, если получится победить. Надежды почти нет в душе принца, нет шансов на победу или то, что Пак Чимин выйдет целым и невредимым из этой мясорубки.        Признаться честно, Чимин уже не чувствует себя уцелевшим. Случайно выжившим, бесполезным, глупым. Но никак не омегой, достойным сесть на престол и отвечать за страну.        Он глядит в окно, на то, как смеркается окружающее пространство. Весна уже пришла в Рейвен. Однако она не принесла ему жизни, новизны или надежды. Она волоком притащила за мартом следом только отчаянье, бессилье и безнадёгу.

🥀🥀🥀

       Обманывать Тэхёна — тяжелее всего. Чонгука нет здесь, чтобы раскусить Пака в считанные секунды, а вот Страж рядом с ним. Он неслышной тенью следует за омегой, остерегает и бережёт его, хотя… уже поздно. Чимин давно попался в этот капкан, и зубцы с ужасающей силой сжимаются вокруг его шеи, отрезая доступ к кислороду и жизни. Чимин должен покинуть Гвардию по своей воле, а ещё понимает: он должен оставить Тэхёна здесь. Ежели омега позволит Кардиналу следовать за ним, Тэхёна казнят. За измену короне, за то, что Страж-Хранитель подверг наследника смертельной опасности. Рафаэль найдёт любой способ, чтобы избавиться от близкого человека, который бы стал до последней капли жизни в теле защищать кронпринца. Он обезглавит Тэхёна, как только альфа попадёт к нему в руки, потому Чимин не должен позволять Тэ следовать за ним. Не в этот раз. Не в этих обстоятельствах. Потому омега уже прикинул в разуме, как будет достовернее всего выглядеть его уход из Гвардии, и как, ко всему прочему, оставить Тэхёна на шаг назад. Альфа не отходит от него ни на мгновение, но и как-то намекнуть Кардиналу обо всём не выйдет — наушник в раковине не дремлет, Хелл следит за каждым шагом омеги, опрометчивые движения не допустимы.        Как и было приказано, около полудня Эммануил приходит за омегой. Он не улыбается больше ласково, теперь улыбка альфы с изумрудно-зелёными глазами кажется оскалом. Чимин глядит в ответ с ненавистью, но ничего поделать не получится. Нужно сокрыться от Кардинала, чтобы тот не заподозрил неладное и не уволок Чимина в безопасную нору.        — Минни, готов к прогулке? — весёлым тоном интересуется Эман, вынуждая желваки на лице Баккары заходить ходуном. Издевается, насмехается. Всё это время Эман притворялся, но каков его мотив? Для чего альфе помогать регенту? Почему он так поступает с Паком?        — Конечно, — ровно и старательно, чтобы звучало мягко, хотя хочется всадить один из кинжалов в глаз родственнику, отвечает Баккара.        Тэхён тенью следует за ним, напряжённо оглядывает Эммануила, словно что-то подозревает и предчувствует.        — Мой принц, вы плохо спали, — вдруг доносится голос Стража до слуха Чимина, и тот испуганно застывает, ощущая, что сейчас Тэ вынудит его остаться в штабе. — Не лучшим ли решением было бы отложить прогулку? И наведаться к Катберту. Вы выглядите болезненно.        Чимин себя на деле так и ощущает. Болезненно глупо, уязвимо, ослабше. У него под глазами уже наливаются чернильные мешки, лазурные радужки чудятся блеклыми и тусклыми, а губы пересохли и дрожат. Тэхён, когда Пак почти со скрипом оборачивается, напрягается только сильнее.        — Тэ, всё в порядке. Это… напряжение. Мне правда нужно развеяться, а после вернусь в штаб и отосплюсь, как будет свободное время, — не вернётся. Чимин уже не сумеет сюда вернуться, возможно, никогда. От этого больно, но Баккара изо всех сил старается обмануть своего брата, своего дорогого человека, чтобы уберечь от боли. Хотя бы на время. Ведь знает — та неминуемо настигнет всех, кто связан с ним.        Тэхён сомнительно осматривает омегу и уже было открывает рот, как Чимин отворачивается. Он знает, что Тэ чувствует неладное, однако продолжает следовать плану Хелла и вцепляется в локоть Эмана, надеясь, что сделает ему как можно больнее. Альфа улыбается, и улыбка его, со стороны кажущаяся ласковой, насквозь пропитана ядом и радиоактивными веществами — Чимин почти задыхается, глядя в лицо дяди. Ненавидит. До дрожи нервных окончаний ненавидит Эмана ещё сильнее, чем себя из-за того, что посмел поверить ублюдку. И молчит, потому что не может сказать и слова, чтобы не выдать их и не позволить зданиям в городе взорваться.        Они в этот раз гуляют по окраинному району. Для Пака то — каторга. Нет сил двигать ногами, дышать, смотреть по сторонам. Омега лишь ведёт мысленный отсчёт до момента, пока весь его мир не рухнет. Он должен предать повстанцев, потому что оступился и попался брату, Чимин обязан отвечать за свои промахи.        Лес — всё ещё голый после зимы — встречает их тишиной и мокрой промозглостью. Воздух прохладный и противный, оседает сырым плесневым вкусом на корне языка, и Баккару начинает тошнить. Он уже отчасти не понимает ничего, не может собрать мысли в кучу, балансирует на острие заточенного кинжала, всё грозясь рухнуть ниц и разбиться осколками тончайшего хрусталя. Словно Саванн предупреждала его. О крови, о боли, об опасности. И сосуд во снах был олицетворением его самого — тонкого и хрупкого, слишком уж легко омегу оказывается сломить. Сосуд снова раскалывается и крошится в руках Чимина, и нет возможности его починить. Пак вздыхает, слыша мерные, тяжёлые шаги Тэхёна за своей спиной, и не может сдержать дрожи в нижней губе, когда они по усыпанной валежником земле приближаются к опушке.        Грохот двигателей оглушает. Планер, скорее всего, ждал сигнала, а теперь улыбка Эмана почти отражается в его стальном брюхе, или же это уставшее сознание подло играет с омегой. Тэ сразу же напрягается и бросается к Чимину, однако тот не позволяет к себе приблизиться, выставляет тонкую дрожащую ладонь вперёд.        — Мой принц, — пытается перекричать рёв двигателей Страж, а рампа планера ловко отъезжает, являя им вид Хеллиона.        Он словно и не изменился за все прошедшие месяцы: такой же лощёный вид и ухоженное лицо, которое пересекается мерзкой улыбкой. Чимин бы с удовольствием выпустил туда целый магазин пуль, да… не может. Он отходит от Тэхёна ещё на шаг. Всё должно быть правдоподобно, всё должно говорить о том, что Баккара покинул Тирелл сам.        — Брат, — гулко разносится голос Хелла, вынуждая красивые глаза Тэ округлиться от ужаса. — Пора домой.        — Ты прав, — тихо-тихо, почти одними губами произносит омега. — Пора домой.        — Не думаешь, что лучше избавиться от свидетеля? — насмешливо произносит Эман почти в ухо Чимина, а тот поднимает безжизненный взгляд на Тэ, который уже начинает вооружаться. Но Хелл слишком далеко, а Эман слишком близко к Паку — альфе не выстрелить.        И тогда Чимин выуживает револьвер. Прокручивается барабан, щёлкает сперва предохранитель, а после — курок. Несколько громогласных ударов пистолета, и Тэхён отшатывается, гневно вскрикивая.        — Добивай, — посмеивается Эман.        — Нет, — это вызывает замешательство в лицах альф, но у Пака оно непроницаемо. — Пусть останется в живых и доползёт до штаба. Пусть эти оборванцы знают, что я ушёл сам, не то прискачут спасать.        Больно. Слова обжигают рот и язык. Чимину хочется кричать и плакать глядя на то, как Тэ — его названный брат и родной человек, падает на колени, непонимающе глядя Баккаре вслед. Зажимает красивыми длинными пальцами рану на боку — Чимин специально стрелял по касательной, чтобы задеть Тэхёна и пустить кровь, но не повредить органы, а проскользнуть по доспеху. Он знает, как нужно убивать. Уже, к сожалению, знает…        Чимин, не слыша крика — отчаянного, почти умоляющего — своего Стража, отворачивается и шагает вместе с Эманом к королевскому планеру. Поднимается по рампе, а сам ощущает — каждый отдающий грохотом шаг приближает его к смерти. Без преувелечения — Пак Чимин внутри умрёт, как только снова окажется в Элиусе и Хрустальном замке. А после, вероятнее всего, умрёт ещё и в физическом плане.        Пак даже не оборачивается на раненого Тэхёна, почти уже ползущего следом за своим королём, пока рампа поднимается и закрывает нутро махины, везущей Баккару на красивую, сверкающую и хрустальную плаху.

🥀🥀🥀

       Как только планер поднимается в воздух, а окраины Тирелла оказываются позади, Чимин ощущает удар поддых. Хелл бьёт немилосердно. Конечно, омега осознавал, насколько альфа сильнее него, да и не сопротивлялся в общем-то, однако всё равно хватает ртом воздух, словно рыба, когда тяжёлый кулак пропадает от тела, и сам Баккара валится на колени, больно ударяясь о металлический пол. Его быстро разоружают, вытаскивая каждый клинок и пистолет, каждый нож, даже раздевают и ощупывают, чтобы избавить от любого средства, которым Пак мог бы защитить себя.        Летательный транспор нежданно приземляется, а Чимин лежит со связанными за спиной руками на холодном железном полу планера, пока Эман безразлично покидает его. В глазах стоят слёзы, в глотке — тошнота, а во всём теле ни толики сил, чтобы пошевелиться.        — Стоило это того, а? — грубо обращается к нему Хелл, нависая над омегой, который не хочет даже шевелиться. — Стоило это всего, Чимин?        — Ты хотел меня убить, — шепчет Пак, не глядя на брата. — Ты, человек, которого я любил и считал семьёй, хотел меня убить. Пошёл к чёрту, я заставлю гореть тебя в аду.        — Многого ли добьёшься теперь? — усмехается Хеллион, покручивая между пальцами тонкий подаренный Чонгуком клинок. — Теперь, когда ты связан по рукам и ногам, когда снова находишься в наших руках, а в рядах своих верных голодранцев считаешься предателем?        Чимин болезненно морщится и больше Хеллу не отвечает. Он загнан в угол, не знает, что ему делать и как поступить. Нужно будет выдохнуть. Он сможет. Он уже не тот нежный и робкий Чимин, каким был во дворце во время Отбора. Пак умеет постоять за себя, лишь только нужно будет найти лазейку к этому. И омега её не упустит. Он вспоминает черты лица Пепла. Сидящего часто на подоконнике мужчины, кошачий взгляд и мягкие движения тела. Его бархатистый низкий голос и делающую сейчас больно, впивающуюся шипами роз во внутренности «звёздочку» из чужих уст. Чонгук…        Чимин не понимает, когда его мозг и тело попросту не выдерживают, когда он опрометчиво отключается. Приходит в себя только тогда, когда планер уже начинает снижаться и готовиться к посадке. Он ушёл отсюда силой и возвращается тоже, потому что его заставляют. Он считал это место домом, и как теперь отвратно смотреть на хрустальную оболочку дворца, сияющего изнутри благодаря светлым умам Рейвена. Теперь для Чимина — это хрустальная клетка. Болезненная, состоящая из осколков — лишь протяни руку, попробуй дотронуться, и тебе изрежет все пальцы.        Чимину плевать, что Хелл его больно встряхивает, что волочит прочь из планера, приземлившегося на крыше. Здесь всё починили, нет и следа того, что за собой оставили побегом Гвардейцы и Чимин, нет ни капли пролившейся тут крови. Но Чимин видит её везде. Хеллион тащит омегу к лифту, и тот ощущает, как смыкается над головой мутная, грязная вода болота, куда Пак угодил. Ему не выбраться отсюда… Не выбраться… И он всё равно не плачет и не стонет, даже дёргает руками, сопротивляясь, но разве есть в этом толк? Разве есть смысл, если он собственноручно перерезал канаты, удерживающие мост между ним и Серой Гвардией? Чимин покинул их, отказался, чтобы спасти, оказался готовым принести себя в жертву на заклание, лишь бы революция не угасла и не погибли люди.        Лифт мерно гудит, его стеклянные стенки показывают знакомый интерьер и огромные этажи замка, а Чимин слепо смотрит в створки перед собой. Хеллион крепко держит омегу, из его свободной ладони ни на секунду не пропадает пистолет, словно грозясь прикончить Пака. Но тому плевать на собственную жизнь, они оба должны это понимать.        Двери лифта отъезжают в стороны, но Чимин ещё до этого замечает знакомую, по-медвежьи огромную фигуру Рафаэля. Регент о чём-то говорит с офицером, и тот испуганно глядит на принца, заметив его. Хелл толкает Пака, так и остающегося босым после обыска и обезоруживания, и омега неловко тащится, не обращая внимания на то, как мёрзнут ступни.        — Долго же ты гулял, сынок, — слышится голос Рафаэля, и Чимина едва не выворачивает прямо ему под ноги. Ненавидит эту тварь всей душой, ненавидит так сильно, что готов кинуться на отчима с голыми руками, получить пули в живот, но попробовать причинить ему боль.        Такую же сильную, как испытывают его люди, такую же сокрушительную, живущую внутри омеги. Хелл держит его за локоть, руки всё ещё связаны за спиной, и Чимин немного дрожит от холода.        — Гори в аду, — шепчет, ощущая, как пропадает голос от невыпорхнувшего крика из горла.        — Да, странное приветствие, — цокает Рафаэль, — но чего ещё стоило ожидать. Чего ты мог понабраться от отребья? — Чимину хочется крикнуть, что единственное отребье здесь — это регент и дворцовая свора, а в Гвардии… там… дом.        Чимин зверем смотрит на Рафаэля, когда тот сам приближается к босому и уставшему, измученному омеге.        — Исхудал, обвис, стал похож на какую-то дворнягу, — цедит альфа, обхватывая Чимина за подбородок пальцами и поворачивая его голову то вправо, то влево. Чимин скалит зло зубы. — Никто не позарится теперь на тебя. А ведь от такого глупого омеги только и требовалось, что родить детей и дать править альфе, как было с твоим папой.        Чимин взбрыкивается от слов о родителе, пинает Рафаэля в голень, от неожиданности альфа шипит и отходит назад.        — Закрой свою пасть, ты не достоин и слова произносить о моём папе! — кричит омега, пока Хелл больно бьёт его по ногам, вынуждая рухнуть на твёрдый холодный пол. Чимин едва дышит, ощущает, как почти счесал щёку.        — Тише, Хелл, мордашку надо сохранить, — устало произносит регент, — она нам ещё нужна.        Хеллион раздражённо цокает и рывком — грубым, несдержанным — поднимает Чимина на ноги, вынуждая снова стоять. Его волокут следом за Рафаэлем, и Чимин даже сопротивляться от усталости и отчаянья не может. Несколько раз дёргается, но за это получает ещё один удар в живот, после которого его в прямом смысле Хеллион тащит дальше. Слёзы не текут, они испаряются ещё в железах от ярости, Чимин гневно дышит через нос и кашляет от боли в солнечном сплетении. Омегу волочат в сторону его старой комнаты — это он отчётливо понимает.        Баккару почти забрасывают в покои, развязав ему руки, едва удаётся остаться на ногах. Чимин пошатывается, а двое альф замирают в проёме. Те, кого когда-то считал Чимин семьёй, но таковыми оказались совсем другие люди. Это же — предатели и ублюдки, никогда не считавшие его родной кровью, пусть они ею почти и связаны.        В покоях всё так же, как и было при уходе Чимина — кровать, дверь в душ, шкафы, туалетные столики и ужасно огромный гардероб. На трильяже у зеркала покоится лазуритовая корона, она ловит отблески тусклого света синего экрана. Вот, что изменилось. Во всю стену прямо напротив постели высится экран, которого прежде тут не было. Идёт процесс загрузки, а после появляется заставка программы новостей.        — По нашим данным Тирелл оказался не просто в осаде, — доносится голос диктора, и что-то внутри гулко обрывается от его слов. — Были взяты штаб террористов, уничтожено поместье предателя короны Натаниэля Урсу, а он и вся его семья, переметнувшаяся ранее к террористам, признаны мёртвыми. Пострадало множество зданий и мирного населения в процессе спасения кронпринца Рейвенского.        Чимин не выдерживает. На синеватом голографическом экране виднеется, как взрывы, разражаясь алыми цветами зарева, пожирают город, ставший центром восстания против диктатуры Рафаэля. Огонь уничтожает людей и дома, падают вертолёты, взрываются каменные здания. Огонь. Кровь. Боль. Потери.        Чимин не понимает, как начинает надрывно кричать, он, не удержавшись, падает на колени прямо посреди своих покоев во дворце. Пак продал себя, чтобы спасти людей, но…        — Ты обещал, — срывает горло Чимин, резко поднимаясь и подбегая к брату. — Ты обещал мне, что они не погибнут, Хелл!        Но Хеллион безразлично глядит на омегу, а после и вовсе жестоко отталкивает Баккару от себя. Чимин запинается и больно падает наземь, а в ушах и дальше диктор рассказывает о почти разгромном поражении Гвардии, о числе сгоревших и погибших мирных людей, о том, что Иршель почти взят, а Брестель в осаде «доблестных солдат Рейвенской армии». Чимин ошалело глядит на Хеллиона, а тот безжалостно рассматривает валяющегося у него в ногах омегу.        — Когда ты уже поймёшь, старший брат, — холодно и больно вонзает словами и звуками Хелл в его открытую, уязвлённую душу клинки, — что я никогда не стану говорить тебе правду. И обещания выполнять не собираюсь.        Чимин ошалело и замерши смотрит перед собой, осознавая, что он ничего не смог для них сделать. Он погубил целый город, оказался в плену, предал своих соратников, он абсолютно точно… проиграл. Пак Чимин проиграл войну с узурпатором. И теперь единственное, что остаётся — избавиться от рычага давления в виде своей жизни. Если… если Чимина не станет, у Гвардии есть шанс. Если он умрёт во дворце, никто не поверит Рафаэлю, что он прибыл добровольно.        Пак судорожно поднимается и хватает стоящее у окна зеракало во весь рост. То с грохотом падает и разбивается, а омега хватается за самый крупный осколок, чтобы, изрезая ладонь, попытаться вонзить его себе в горло или глаз. Но не успевает — Хелл выбивает из пальцев посеребрённое стекло, а после обхватывает за туловище, прижимая руки к корпусу. В босые ступни Пака вонзаются осколки, режут кожу, которая почти потеряла от шока чувствительность. Чимин рычит и вскрикивает, стараясь выбраться из захвата, но Хелл сильнее порядком, а после в покоях появляется стражник. Он немилосердно вонзает в вену на шее шприц и какая-то жидкость льётся в тело Баккары, причиняя боль.        Чимину становится трудно дышать, тело столбенеет, а после и вовсе, словно кто-то щёлкнул выключателем, сознание угасает и исчезают всякие мысли. Исчезает весь окружающий мир.

🥀🥀🥀

       Он стоит над койкой Салиты, наспех сооружённой в бункере. Их подготовка не прошла даром: Юнги и Чонгук готовили бункер на случай, если придётся укрываться, и не прогадали. Альфа, сцепив руки за спиной, мрачно оглядывает лицо спящего Намджуна, который ещё слишком слаб. Его рёбра переломаны, у него сильно разбита голова, сознание постоянно накреняется, а взгляд становится мутным. Кажется, Салита ещё и почти ничего не слышит после хлопка бомбы в непосредственной близости.        Мысли в голове Пепла неутешительные. Он не знает, в каком направлении двигаться дальше. Этот сумасшедший удар прошёлся по Гвардии катком для укладки дорог и смёл всё, что они так долго строили. Их отбросило едва ли не в самое начало восстания, когда не было ничего, что смогло бы помочь.        — Тэхён пришёл в себя, — Пепел вздрагивает. Ему всё ещё странно и непривычно, даже как-то пугающе слышать голос Катберта.        С каждым новым разговором связки омеги разрабатываются. Он может говорить коротко и немного, иначе начинает болеть горло, но понемногу привыкает к речи. Чонгук оборачивается на уставшего стрелка, а тот присаживается на край койки.        — Терра ждёт нас, — периодически голос срывается на полушёпот, однако расслышать удаётся из-за тишины. Чонгук кивает и дожидается, пока Сокджин поднимется с места, оставляя Салиту спать, вместе с ним двинется в сторону, где сейчас находится Глава.        Они замечают рядом с Террой несколько командиров, которым тоже нужно знать положение вещей. Терракота выглядит уставшим, однако за последние месяцы когда кто из них действительно был по-настоящему отдохнувшим? Тэхён же уже на ногах, и Катберт ускоряется, чтобы всыпать Кардиналу по первое число. Альфа бледен, опустошён, потерян в пространстве, и Чонгук не может его осуждать. Не за состояние болезненного раскрошения после такого оглушительного предательства.        — Пепел, — выскакивает перед ним Немо, глядя целым глазом.        — Как Леандр? — спрашивает альфа, ища шпиона взглядом.        — Всё хорошо, восстанавливается потихоньку, — кивает Хосок, почему-то кладя ему руку на плечо.        Словно хочет поддержать, но… Пеплу не нужна поддержка. Он привык к боли и разочарованию. А сейчас ещё и медленно остывает, начиная здраво оценивать ситуацию. Никакой паники, только холодный рассудок.        Он приближается к Главе Гвардии и нахмуривается. Командиры остаются рядом, однако омега кивает на отдельную крохотную комнатушку, словно многое хочет сохранить в секрете. Бункер довольно большой — в два уровня, кольцевой. Здесь есть освещение и подача кислорода, некоторый запас еды и оружия, а ещё медицинские принадлежности Катберта.        Терракота приказывает всем двигаться следом за ним. Он ненадолго останавливается возле сидящего на полу в полном состоянии прострации Рована, однако, сдвинув брови к переносице, пока, видимо, решает омегу не трогать. Рован прошлой ночью потерял всю свою семью одним махом. Лишившись прежде братьев, смерть Натаниэля и остальных, скорее всего, кошмарно сильно по нему ударила.        Чонгук молчаливо и сосредоточенно движется следом за Юнги, а когда они оказываются в отдельном, ограждённом от остальных пространстве, выдыхает. Тэхён кряхтит, и Юнги торопливо подвигает ему стул — бок ранен, швы могут разойтись при неправильной нагрузке.        — Мы в жопе, — кратко и лаконично комментирует Немо, скрестив руки на груди.        — В полной, — кивает, подтверждая, омега и опирается на спинку стула, где сидит Тэхён.        — Баккара предал нас, — рычит один из командиров, Чонгуку даже не приходит в голову его имя. Вроде, это был Ришель — взрослый, умудрённый жизнью омега.        — Баккара не мог нас предать! — взвинчивается тут же Хосок и становится похожим на дикого пса, готового разодрать в защиту глотку. — Как ты понять не в силах? Его заставили!        — Где доказательства? — вступает взрослый альфа с проседью в волосах — Хосе. — Леандр говорит, что принц ушёл по своей воле, да к тому же ещё и выстрелил в Кардинала.        Хосок ощеривается, уже готовый броситься на командира, но Терракота выпрямляется, вынуждая всех замолчать.        — Баккара не предал бы нас по своей воле, — горячно выдаёт Хосок, пялясь на командира и отказываясь подчиняться кому-либо в этом помещении. — Этот омега, будучи хиленьким и совершенно неумелым, тащил на себе меня — здорового альфу, когда я был ранен. Он мог посчитать меня мертвецом, но не бросил, а сделал всё возможное, чтобы спасти. Этот человек боролся с нами наравне, терял друзей, терял людей, постоянно находясь в опасности. Он делал всё, что мог, для Гвардии.        Хосе и Ришель с сомнением переглядываются, Терракота же выглядит так, словно напрягает все имеющиеся шестерёнки в голове.        — Это замечательно, что ты веришь в Баккару, — устало говорит Ришель, потирая переносицу, — но не все такого мнения, Немо.        — Я выбью дурь из каждого, — рявкает альфа, пока Чонгук смотрит в потолок.        — Ты не сможешь выбить дурь из половины Гвардии, — спокойно говорит наёмник, привлекая ошалелый взгляд Хосока.        — Пепел, — тянет он отчаянно. — Ты что скажешь, а? Это твой омега. Твой любимый человек. Почему…        — Я не верю, что он предал нас, — тихо отвечает Чонгук. По первой, когда только начался кровавый ад в Тирелле, Чон посмел засомневаться в поступках Чимина, однако теперь, когда кое-как они умудрились избежать гибели, может холодно анализировать. — Но я смотрю правде в глаза, Хо.        Хосок поджимает губы, когда Пепел переводит взгляд на него.        — Люди подвержены влиянию. Люди постоянно изменяют своё мнение, понимаешь? А только что нас всех буквально подорвали, превратили в фарш, выставляя Чимина предателем. И многие в это уже поверили, слышишь? Потому что регент — сраный ублюдок, который грамотно всё выставил.        Немо раздосадованно поджимает губы. Терракота хрустит шеей, привлекая внимание Тэхёна, и вдруг кладёт ему ладонь на плечо, чем вызывает удивление на лицах Сокджина и Чонгука, отчего брови обоих взлетают почти до кромки волос.        — У нас есть только один способ выяснить правду, — хрипит альфа. — Найти ублюдка Эмана и выпотрошить его.        — Пепел, нет, — взвивается Терра. — Ты нужен нам здесь, слышишь? Без тебя не поднять Гвардию на ноги.        — У тебя есть Кардинал, есть Немо и Катберт, — отрезает Чон, уже разминая плечи.        — Это приказ, — гаркает Юнги, отходя от удивлённого Тэхёна, который тоже словно собирается вот-вот вскочить.        — Что ты скажешь? — внезапно спрашивает Ришель у самого Кардинала, а тот нахмуривается.        — Он действительно выстрелил в меня, но не для того, чтобы убить, — тихо произносит Тэ. — Он специально стрелял так, чтобы нанести мне меньший урон. С того расстояния Баккара мог всадить мне пулю в голову и лишить жизни. Он… он хотел, чтобы я не попал с ним во дворец, я так думаю, — голос альфы меркнет, всё внимание направлено на обычно молчаливого Стража, интонации того дрожат. — Чимин бы никогда не причинил мне боль. Он был в отчаянье. Скорее всего, его поставили перед выбором.        — Но когда? — оборачивается Юнги, приближаясь к Кардиналу. — Ты всё время был рядом с ним, как так получилось? Быть может, ты — предатель, и тебя оставили здесь, чтобы продолжать шпионить за нами? — голос омеги надламывается, Мин вцепляется в воротник альфы и дрожаще выдыхает, словно просит Тэхёна опровергнуть его мысли.        — Я не предатель, клянусь тебе всем, что написал в том блокноте, — почти шёпотом произносит альфа, и Юнги медленно моргает, однако отпускает — пусть и не сразу — одежду Тэ. — И Чимин не предатель. Я знаю этого омегу, как знаю себя самого. Он никогда не сможет предать. Никогда. Он скорее погибнет…        Речь Тэхёна обрывается, и всех бьёт обухом по голове осознанием. Чимин… возможно пожертвовал собой ради Гвардии или хотя бы попытался.        — Я иду искать Эмана, — глухо проговаривает Чонгук, проверяя ножны и думая, что нужно взять с собой ещё.        — Пепел, нет! — уже повышает тон Глава, однако альфа оборачивается на него с таким взглядом, будто сейчас убьёт.        — Напомнить тебе, что мне насрать на твои приказы? — грубо рявкает он. — Я иду искать предателя, чтобы выяснить, что сейчас, мать твою, с нашим королём, чтобы вызнать, что ещё враг планирует, хоть что-то полезное для нас.        — Ты идешь мстить, — хрипит Юнги, оскаливаясь.        — Да, блять, — уже не сдерживается, кричит альфа, — я иду мстить, Юнги. Я иду мстить за то, что они с нами сделали, за то, что они забрали принадлежащего мне человека. И клянусь, если ты попробуешь меня удержать, я оставлю на твоём лице ещё один шрам.        Юнги вздрагивает, а Тэхён резко оказывается на ногах. Терракота не успевает моргнуть, как Страж закрывает его собой и выуживает пистолет, защищая Мина.        — Ещё раз ляпни… — хрипит Кардинал с круглыми глазами, а голос его то и дело срывается на рык.        — И что? — гаркает наёмник.        — Я тоже хочу спасти его, — срывается на гневный крик Тэхён, держа Юнги за своей спиной, а лицо Главы становится всё мрачнее и опаснее, взгляд — острые кинжалы. — Я тоже хочу вытащить своего брата из этого дерьма. Но не смей угрожать моему омеге, понял?        Пепел усмехается, а после вдруг пропускает удар в скулу — второй за последние сутки от Юнги. Омега — небольшой, но разъярённый — вылетает из-за спины Кардинала, и его сапог с точностью находит лицо Чонгука, так что тот даже пошатывается.        — Если ты ошибёшься — сдохнешь, — яростно выдыхает Юнги, стоя напротив совсем без оружия, но выглядя опаснее, чем все в этой комнате.        — Да похер мне, сдохну ли я, — выплёвывает сгусток крови Чонгук, нависая над ним. Тэхён направляет дуло пистолета в лицо Чону, собираясь убить его, если тот попробует хотя бы прикоснуться к Юнги. — Похер, Юнги!        Мимо их лиц проносятся свистящие пули, и все трое испуганно вздрагивают. Оборачиваются, замечая серьёзное и сосредоточенное лицо Катберта, который покашливает, прочищая горло.        — Отойдите друг от друга, пока я не прострелил вам лодыжки, — хрипло произносит медик своими мягкими и нежными губами так, что мурашки скачут по позвоночнику.        Тэхён и Юнги медленно отходят от Пепла, альфа держится за бок, который от слишком резких движений снова начинает кровоточить. Мин взглядом ему указывает на стул, плотно стискивая челюсти.        — Посмотрите, как мы разобщены, — тихо и медленно, словно у омеги заплетается язык. — Посмотрите, до чего он нас довёл. Стоило пропасть нашей основе, тому, за кого мы боролись, так вы готовы друг другу глотки перегрызть?        Катберт замолкает, переводя взгляд с разъярённого Чонгука на Терру и Кардинала.        — Мы всё хотим его вернуть. Ты, я, Тэхён и Юнги, Хосок — мы хотим вернуть домой члена семьи, — голос Сокджина срывается. — Но тем не менее, мы на войне. Об этом не стоит забывать.        Терракота смеживает ненадолго веки, а Чонгук утирает струйку крови из уголка разбитой губы большим пальцем, постепенно возвращая себе контроль.        — Мы не должны терять голову, иначе мы потеряем всё, — тихо подтверждает Юнги слова медика, пока тот медленно приближается к Тэ, чтобы проверить его швы и вынуждает задрать рубашку. — Мы не должны разделяться. Мы выжили только потому, что преследовали одни и те же цели, которые нас сплотили. И должны двигаться дальше. Джин прав: если мы будем грызться, Чимина не спасём и страну не отвоюем.        Терра поднимает взгляд на Чонгука, но тот выглядит настолько упрямым, что почти пар валит из ушей. Он гордо и упёрто вскидывает подбородок. показывая, что не отступится.        — Иди за Эманом, — вздыхает Мин. — Ты всё равно поступишь по-своему, но не забывай, что стоит во главе всего. Неважны мы, неважны наши чувства. В нас нуждаются люди и их много, Пепел. Иди за ублюдком и сделай так, чтобы у Гвардии появился козырь, слышишь меня?        — Я пойду с ним, — шипит Тэхён, пока Сокджин накладывает новую повязку.        — Нет, — в унисон отвечают Терракота и Пепел.        — Ты ранен, — давит Глава. — Хочешь сдохнуть?        — И бесишь меня, праведник сраный, — фыркает Чонгук.        Его плечи до критичного, до каменного состояния напряжены, когда альфа разворачивается и, громко топая, покидает комнатку. Никто тут не в силах его притормозить. Он должен был отрубить эту голову ещё в зимнем лесу, однако послушал Чимина, а не свою интуицию. Теперь импульсивного омеги рядом нет, по вине Эмана, по вине каждого из них, и Чонгука ничто более не сдерживает. Он надевает маску снова, снова ожесточается и запирает все эмоции, кроме гнева, на замок. Чонгук найдёт Эммануила, и тот будет умолять наёмника о смерти.

🥀🥀🥀

       Чимин едва в состоянии раскрыть глаза после неясного, неизвестного укола. Шея горит огнём, ноги щиплет и жжёт, руки печёт от порезов. Сперва сознание нечёткое — образ комнаты собирается осколками, и Чимин судорожно выдыхает. Здесь не оставили ничего. Кровать, к которой он прикован наручами, закреплёнными на запястьях и лодыжках. Омегу, кажется, вымыли и переодели, он лежит в ночной рубашке и лёгких брюках на знакомых гладких простынях. И хочет кричать от злости. Смотрит в белоснежный потолок на хрустальную люстру, даже не покачивающуюся. Окно закрыто, заварено плотными стальными решётками, даже не разбить стекла — решётка не позволит подобраться. Кроме кровати здесь оставили только небольшой стол и табурет, словно для пленника, хотя на деле Чимин таковым и является. Он политический пленник, рычаг давления на народ и Гвардию. Рафаэль оставил его в живых, чтобы использовать, чтобы его устами вершить собственное правосудие, чтобы уничтожать людские жизни руками Пака.        Пробует двинуться, но прикован крепко. Ладони и ступни перебинтованы, и когда омега двигает ими, ощущает, как раскрываются порезы, как они начинают кровить. Больно, но недостаточно, чтобы потонуть в этой боли.        Экран. Синеватое рябящее изображение прямо перед глазами. Не избежать, не свернуться в комок, не спрятаться. Чимин, сдавленно дыша через стиснутые зубы, смотрит на новостной выпуск. Тот самый, который ему уже включал отчим.        Огонь. Он повсюду. Взрывающиеся планеры, падающие со свистом вертолёты, снаряды, летящие во все стороны, чтобы принести за собой следом гибель. Сжимая до хруста и боли челюсть, Чимин смотрит за тем, как вражеские воздушные суда разносят Тирелл по щепкам. От такого не излечиться, даже заново не построишь на пепелище. И всё из-за него. Если бы Пак не поверил Эману, если бы только слушал Чонгука…        Но он уже здесь — в Хрустальном замке, привязанный к кровати, как умалишённый, лежит и не может сделать абсолютно ничего. Бессильный дурак. Звук взрывов и криков из динамиков экрана сводит с ума. Чимину больно смотреть за людскими страданиями, за тем, как рушатся жизни, как они меркнут. Видит розу на планерах и начинает ту попросту ненавидеть. Он не сумел ничем помочь, он только разрушил.        Дверь комнаты приоткрывается и туда заглядывает стражник. Осматривает Чимина, убеждаясь, что принц пришёл в себя, хмыкает и снова скрывается за створкой, оставляя омегу одного. Выпуск заканчивается, ненадолго гаснет экран, становясь тёмно-синим, и Баккара выдыхает. Судорожно хватает воздух ртом, стискивает ладони в кулаки, словно так сможет вырваться, разорвать оковы и избавиться от боли во всем теле. То боль не физическая, моральная и ужасающая своей мощью. Чимин не понимает, что должен делать, как удержаться и не свихнуться.        Он замирает, потому что экран вспыхивает. Слова диктора снова повторяются и… весь ужас снятого начинается заново. Омегу начинают сводить с ума взрывы и крики, он хочет закрыть уши руками и зажмуриться, однако его конечности скованы, а видео всё повторяется. Он возводит глаза к потолку, не собираясь смотреть, но ему не нужно видеть, чтобы понять, что именно показывают на экране. Для этого достаточно звука голоса диктора и грохота, отражающегося от опустевших стен. Чимин мычит, сильно стискивает зубы, так, что те грозят скоро раскрошиться от такого давления. Он начинает считать.        На ста пятидесяти ролик заканчивается, две секунды передышки и… круг начинается вновь. Те же слова, те же числа погибших, обвинения в терроризме, речи о спасении кронпринца. Те же звуки взрывов, те же крики умирающих людей и треск поглощающего их огня. Снова боль, боль, боль и ужас. Они кружатся, заворачивают в плотный мрачный кокон сознание, и Баккара не понимает, как должен абстрагироваться, как должен выбраться отсюда, как спастись.        Видео оканчивается. И вновь — лишь две секунды передышки перед тем, как начаться снова. Оно, проклятое, на повторе. И Чимину некуда сбежать. Он вдруг взмаливается одними губами в просьбах потерять сознание, давит на раненые ладони, надеясь, что, быть может, боль поможет ему отвлечься от звуков, от образов, на которые непроизвольно, почти гипнотически падает взгляд голубых глаз. Чимин не может. Его не отвлечь. Не спасти от этого ужаса, который заставляют смотреть и слышать раз за разом.        Тёмные волосы липнут ко лбу из-за испарины, ролик всё повторяется и повторяется, и Пак уже потерял счёт, сколько раз крутился перед глазами кошмарный новостной выпуск. Диктор. Взрывы. Крики. Боль. Без передышки. Уже начинает противно пищать в ушах, пот катится по вискам и шее, намачивая ткань наволочки и прилипающую к телу рубашку. Ноги Чимина болят, они затекли, лодыжки почти исцарапаны от того, как омега возится, словно бессильно и отчаянно старается выбраться из плена. И снова, снова, снова проклятые кадры. Глаза почти наливаются кровью, а в ушах нарастает писк, Чимин молится, чтобы его оглушило им, чтобы он потерял хотя бы ненадолго слух, чтобы больше не слышал этого ужаса.        Его тело не выдерживает пытки: из горла рвётся судорожный, болезненный крик, вот только никто на него не приходит — не заглядывает стражник, не является поглумиться Хелл, не наблюдает Рафаэль. Чимин опять абсолютно один. В пустом пространстве покоев, где каждый звук отвратительно отражается от стен и раздваивается, травит слух. Где нет почти воздуха, чтобы дышать, где только постель, к которой прикован Баккара, сводящий с ума, повторящийся ролик и звёзды перед глазами от того, насколько сильно омега зажмуривается.        Он кричит. Надеясь сбросить напряжение, срывает горло и кричит, словно раненый зверь. Чтобы они тоже оглохли от этого звука, чтобы в конце концов не слышать этого ужаса снова.        И опять никто не приходит. Дверь молчит. Гулкая тишина проклятых двух секунд перерыва перед запуском машины, готовой сжечь рассудок Чимина в состояние трухи и сажи.        А после ролик начинается заново.

🥀🥀🥀

       Не помнит, как отключился во второй раз, но вот повторное пробуждение можно сравнить с пыткой. От тишины в ушах звенит до боли, отдающейся в висках, и Чимин едва может разлепить налившиеся кровью из-за лопнувших капилляров глаза. Он не шевелится. Запястья и лодыжки горят, потому что омега, брыкаясь, стёр напрочь себе кожу. Слышит голоса рядом, но слух словно притупился, будто под конец издевательства организм сжалился над ним и решил просто потихоньку лишать возможности слышать.        Руки больше не скованы, ногами получается пошевелить, да сил попросту нет. В глотке — словно в пустыне, дерёт от боли, ведь Чимин кричал так, что наверняка у него пропал голос. Это невыносимо. Это ужасно. Сил не хватает терпеть, однако омега должен. Если Рафаэль хочет добиться от него сведений посредством этого способа, то Пак не сдастся. Ни за что. Чимин, едва способный сфокусировать зрение, уставляется в потолок и моргает. Под веки будто насыпали песка, за рёбрами саднит, а солнечное сплетение ноет из-за ударов Хелла. Но Чимин продержится, он клянется всем, что имеет.        Вот только из имеющегося у Баккары есть он сам и больше ничего. Он один. Омега собирает все силы, все крохи храбрости и решимости, он отгораживается от боли, собирает её в большой шкаф и закрывает, защёлкивает всевозможные замки. Никакого ужаса. Он не станет больше кричать и реагировать, он не даст Рафаэлю победить. Не в этом бою.        Наверное, у Чимина очень слабая душа, раз так больно транслировать на себя ужасы и страдания других. Значит, Пак должен стать черствее и сильнее, чтобы это выдержать. Он верит, что не все из Гвардии погибли, что не всех снесло ударной волной. Терракота, Пепел, Катберт, Салита, Немо, Леандр, Кардинал — он повторяет их имена без остановки одними губами. Он верит, что выжить смог хоть кто-то. Верит. И что-то внутри подсказывает — вера его не беспочвенна. Терракота, Пепел, Катберт, Салита, Немо, Леандр, Кардинал — как мантра, молитва богине, чтобы сберегла их жизни, чтобы они продолжали бороться.        — Они затихли, но твари точно не издохли, — доносится обрывок разговора до слуха Баккары, и тот дёргает головой.        Старается сесть и начать обороняться, если его будут бить, но вошедший Хелл и командир в бордовой форме Ревенской армии в сопровождении по меньшей мере десяти служек, лишь нависают над забившимся к стенке омегой.        — Доброе утро, старший брат, — с хитрой, наглой и кровожадной улыбкой произносит младший принц. — Я привёл служанок, чтобы они помогли тебе привести себя в порядок, а то ты выглядишь, как проститутка, побитая недовольным клиентом.        Издевается, но Чимин игнорирует. Хеллион просто хочет вывести Баккару на эмоции, хочет, чтобы тот кинулся и дал повод ударить. Но Чимин не станет. Он не собирается давать брату измываться над ним ещё и физически, потому бросает ожесточённый, ледяной взгляд.        — Помни, омеги — хрупкие создания, — вдруг подцепляет пальцами подбородок молодой прислуги Хелл, и юное создание зажмуривается, дрожит, — тебе нужно быть послушным и осторожным, правда? Чтобы не ранить их.        Угрожает, давит, чтобы Чимин боялся. Чтобы не пытался сбежать, ведь тогда навредит невинным омегам, которые и прежде Чимину прислуживали. Он узнаёт их лица, когда командир отходит и что-то шепчет в ухо Хеллу. Молодые юноши затравленно, с жалостью оглядывают измученного кронпринца.        — Ваше Высочество, мы поможем встать, — шёпотом произносит слуга, но вдруг получает удар в спину и пошатывается, вскрикнув.        — Помните приказ: полное молчание, — жёстко рявкает на них Хелл, и омеги кивают, абсолютно молча хватая Чимина за руки и помогая ему шатко подняться на ноги.        — Я спалю тебя дотла, даже костей не останется, — хрипит разодранным горлом Баккара, дико глядя на младшего брата.        — Верю, брат, — хохочет Хелл, запрокидывая голову. — Верю, что с таким же пылом ты сейчас будешь говорить о ненависти к Гвардии на весь Рейвен.        Глаза Чимина округляются, но он не успевает ответить — Хеллион и командир армии покидают покои, оставляя его наедине со служками и тишиной без единого звука человеческого голоса.