Баккара

      Он здесь абсолютно один. Как и прежде, помещение внутри часовни пересечено тишиной — никто не имеет права прерывать его молитву. И приходится задумываться: а как давно Чимин молился любимой богине? В груди растекается ощущение стыда, словно его пожурили о забытом, укололи болезненно нутро и вынудили щёки покраснеть. И хоть Чимин на деле не пунцовеет, но совестливый укол внутри явственно ощущает. Он шагает, и звук его шагов, словно перестук стальных шариков о камень напольного покрытия, отскакивает эхом от стен алтарного зала, где стоит величественное каменное изваяние. Чимин всё ближе к нему, но складывается ощущение, что омега неумолимо отдаляется от постамента богини, ведущей их по жизни.        Почему именно здесь, почему это место он решил посетить сегодня? Омега не слышит звука плещущейся в священном фонтане воды. По обыкновению, когда он был расстроен или взволнован, этот звук непременно его успокаивал и даровал состояние, сродни тому, что люди ощущают, оказавшись в вакууме: нет вокруг ничего. Ни звуков, ни голосов, ни дуновения ветра или блеска солнца. Лишь плещущаяся струйками вода, голубая-голубая, как его собственные глаза. Чимину нравилось долгое время сидеть и наблюдать за графитово-серым дном, виднеющимся сквозь подрагивающую призму поверхности жидкости.        Он наконец достигает фонтана, позади которого расположена скульптура Саванн. Её массивные каменные крылья раскинуты в стороны, словно бы богиня обороняется, но почему-то не выходит чётко разглядеть её силуэт. Он так давно не бывал в часовне, может, душа омеги ищет покоя, который обыденно тут находила в моменты раздрая? Быть может, присутствие богини немного облегчит ношу, тянущую кронпринца ко дну? Чимин присаживается на край бассейна, но не ощущает прохлады глади или мелких прикосновений брызг от разномастных струек, наполняющих по кругу фонтан. Постамент выглядит массивным, платье богини стелется за пределами бассейна, прежде чем скрыться в темноте, постепенно окутывающей часовню как снаружи, так и изнутри.        От этой темноты тянет замогильным холодом, и Чимину становится страшно. Он вздрагивает, покрывается колючими мурашками и передумывает тянуть пальцы к воде, словно та может укусить, пронзить клыками нежную кожу ладони, разрывая её и травмируя. Почему-то взгляд поднять на Саванн боязно, словно ощущает гнев и недовольство, пропитывающие воздух вокруг божества. Но он всё же обращает к ней лазурные радужки.        Саванн снова далеко. Она словно отдалилась за те жалкие милисекунды, пока Чимин моргал, почти утонула в темноте. Она немо, находясь лишь в мыслях омеги, зовёт того к себе ближе, её руки, сложенные на уровне живота, словно бы нечто от Чимина прячут, не позволяя взглянуть. Но омега отвечает на зов и медленно поднимается с края фонтана, чтобы поскорее его обойти.        Ему страшно, что фигура богини снова от него отдалится, что останется для Пака из-за его грехов недосягаемой. Темнота за его спиной сгущается, пожирает безжалостно свет и проглатывает фонтан, стоит Паку только отойти от него на несколько шагов. Дыхание сбивается, будто Чимин не шагает к скульптуре, а бежит сломя голову, добредает уже из последних сил.        Саванн вблизи кажется гораздо больше, нежели её помнит Чимин. Приходится задрать голову, чтобы хоть что-то разглядеть, как вдруг слуха омеги касается неестественный, неприсущий этому месту треск. Словно камень бьётся о камень, будто покрывается пол трещинами, грозясь рухнуть и украсть опору из-под его ступней. Чимин вздрагивает, когда каменная ступня богини отрывается от постамента, когда босая нога оказывается прямиком на полу и пугает его неожиданным, непредназначенным для виденья Чимина движением. Фигура богини изменяется, становится меньше. Крылья трепещут от каждого движения, словно перья — настоящие, вот-вот того гляди взлетит, рассекая каменный свод потолка часовни, преодолевая всякие барьеры, унесётся прочь и не вернётся к Паку, оставляя его совсем без факела, освещающего путь.        Саванн никогда раньше ему не снилась, так что изменилось сейчас?.. Да, Чимин явственно понимает, что спит, однако ничего сделать или сказать не может. Тишина, поглощающая всякий шорох, издаваемый им, душит. Статуя тем временем окончательно сходит с постамента. Она оказывается немногим выше самого Чимина, но тот всё равно ощущает себя маленькой мышкой перед гневом титана из горной породы. Он никогда прежде не видел черт Саванн, её лик всегда находился чрезмерно далеко, а ещё из-за старости королевской часовни камень уже давно обтесался и обкрошился, так что первозданного лица богини не получилось бы рассмотреть.        Но здесь, во сне, он может различить её гневную, нетерпимую линию губ, почему-то в присутствии омеги немного смягчающуюся, её каменные без зрачков и радужек глаза, без ресниц и бровей, но невероятно пленительные и прекрасные. Челюсти плотно и жалостливо сжаты, невидящий взгляд направлен на омегу, Саванн стоит, а каменные складки её платья, издавая пронзительный трескучий звук, лишь едва покачиваются от каждого вдоха, из-за которого приподнимается широкая грудная клетка.        Саванн не говорит, даже не размыкает рта, продолжая буравить кронпринца взглядом. Чимин тоже молчит — здесь он не имеет права голоса, и, судя по всему, богиня не снизойдёт до того, чтобы с ним общаться человеческим способом. Она вдруг, встряхнув массивными и неповоротливыми ангельскими крыльями, делает ещё шаг. Ладони, прежде нечто сокрывающие от взгляда омеги, приходят в движение со ставшим уже привычным треском и шорохом камня. Саванн что-то в них явно держит, но Чимин почему-то не в силах оторваться от её строгого, немилосердного лица.        Всё же опустить глаза приходится, когда богиня нечто ему протягивает. Чимин удивлённо распахивает веки, замечая, что в каменных пальцах богини зажат тонкостенный хрустальный бокал, наполненный кроваво-красным вином. Омега, не понимая, что делает, протягивает ладони, чтобы принять дар. Что это может значить? Почему Саванн ему его отдаёт? Чимин с благоговейным выдохом принимает бокал. Тонкое стекло почти звенит от любого касания, и Пак старается держать его как можно бережнее, чтобы не повредить.        Но… Саванн вдруг выглядит несчастной, переводя невидящий взгляд с омеги на бокал, когда писк, которого, казалось бы, не должно быть в природе, стекла, почти оглушает Чимина. Хочется закрыть уши руками, но Пак не может — он не должен отпускать бокал, ведь это — дар богини. Чимину следует его с осторожностью беречь. Но шум нарастает, и омега приоткрывает рот, уже невмоготу, хочется кричать. Да только из горла не вылетает ни единого звука. А вот хрусталь вдруг смолкает. Смолкает, чтобы покрыться тонкой сеткой трещин. Они разбегаются, расплываются некрасивым рисунком по фужеру, испещряют его, обещая сломать. Из трещин покрупнее начинает вытекать налитое в посуду вино. Оно пачкает пальцы Чимина. Тот старается зажать повреждения, спасти бокал хоть каким-то способом, но у Пака не выходит, и вино продолжает вытекать. Бокал, пронзительно звякнув, рассыпается мелкими осколками, превращаясь в брызги алого напитка.        Чимин испуган. Он сломал подарок богини! Потому, огорчившись и почти плача, омега падает на колени и принимается черпать разлитое с каменного пола. Тот, словно назло, впитывает алую жидкость, с алчностью поглощает, сжирает, не успевает Чимин даже моргнуть. Пальцы исколоты кусочками, уже плача, Чимин вскидывает голову на Саванн, а та лишь расстроенно поджимает вытесанные из гранита губы, прежде чем грустно смежить веки. Чимин не понимает, хочет вернуть сосуд в исходное состояние, вот только… не получается. Хрусталь треснул и рассыпался в его ладонях. Вино пролилось и оказалось поглощённым окружающим его камнем. Чимин дрожит, на него волнами накатывает ужас и осознание.        А после…        Вспышка. Она пересекает сознание, отравляет его ядовитым тёмно-зелёным светом, затапливающим всё дно его души. Рафаэль, который ласково улыбается ему и гладит по щеке, а после его взгляд становится холодным и лживым, таким, каким Пак видит его по трансляции, когда регент пытается добиться от пасынка хоть каких-то эмоций. Этей. Его красивые светлые волосы обагриваются бордовой кровью, его величественные благородные черты лица искажаются, каменеют, чтобы навсегда замереть и затихнуть, из горла маркиза снова не вырвется его голос, он оставит душу убиенного в тишине. Руки и лицо Чимина в крови, всё его тело пересекает обжигающей болью, пока Этей падает замертво прямо перед ним, спасая от пули из револьвера нанятого убийцы. Бедные люди, бегущие от пожаров в Сапхаре, они, испуганные и раненые, стараются спастись. Полностью обожжённый, почти превратившийся в пепел Хосок, от которого осталась только чёрная повязка на глаз, плачущий от безысходной потери и горечи Вивьен, сидящий рядом с тем, что прежде было его любимым человеком.       Чимин дрожит даже во сне. Зелёные, отравляющие душу вспышки пересекают разум снова и снова, не позволяя продохнуть и перевести дух. Чимину хочется кричать, но на горло будто бы наступили, не дают прорезаться воплю ужаса и отчаянья.        Тэхён. Его бездыханное, иссечённое ранами тело лежит, направляя ослепший взгляд в пустоту. Тэхён тоже покинет его? Когда закончится этот кошмар? Становится всё труднее осознавать реальность и отделять её от сна, ужас затапливает бешено бьющееся сердце, Чимин ничего не способен сделать с тем, как образы пугают и лишают его воли. Он хочет дотянуться до названного брата, до его тела, но не может. Словно парализованный, способен наблюдать за картинками, сменяющимися слишком быстро.        Слышатся выстрелы, пролетают пули через решётку в темноту камеры. До слуха доносится стук трёх упавших тел, и Чимину совсем нечем дышать. Будто едкий дым проникает в тело, вынуждая лёгкие скукоживаться и гореть от угарного газа. Чимин дрожит, ему откровенно дурно становится после того, как между прутьями по грязному каменному полу начинает течь и собираться в лужи алая кровь. Он хочет кричать и молить о помощи, он хочет, чтобы его вытащили из этого ужаса. Чтобы пришёл альфа, единственный в этом мире, который может спрятать маленького слабого омегу в своих руках, который обещал быть с ним до самого конца, несмотря ни на что. Он хочет позвать Пепла, но не выходит, голоса по-прежнему нет, лёгкие в груди болят и сморщиваются, как изюм, Чимину очень больно и очень страшно. Он молится, молится без остановки, чтобы эта пытка прекратилась…        Перед ним Миша, и теперь кошмар более походит на реальность. Чимин ощущает смутно пол под ногами, видит Мишу, чувствует холод металла в своей руке. Он знает, что должно произойти, но не хочет. Омега весь в крови, полностью — от макушки до самых пяток, капли цвета красного пролитого в храме вина стекают вязкими струйками по волосам, капают на плечи и копятся в ямке над верхней губой. Чимин в крови весь, каждый миллиметр кожи изгваздан. И всё равно поднимает руку. Мысленно уже срывает голос, моля о том, чтобы это прекратилось, но не помогает — тело в этом ужасающем видении подчиняется собственным законам, оно само по себе. Этот Чимин безжалостно щёлкает предохранителем и выпускает барабан револьвера в Мишу, внутри — в разуме, в грудной клетке — уставший омега плачет и хочет сжаться в комочек, прячась от тяжёлого, травмирующего кошмара. Пусть его вытащат из этого ужаса, пусть выпустят на свет, Пак больше не может находиться в темноте.        «Пепел», — верещит сознание в мольбах о помощи, зовёт и молится единственному божеству, которое всегда откликается на его зов — своей первой и единственной любви. «Чонгук!» — уже срывает, заставляет кровить глотку, мечется, но будто бы замер, застыл и закостенел. Он не справится сам, не выдержит и не сумеет выкарабкаться.        — Ч… Чонгук, — хрипит, наконец, вырываясь из глотки, пространство понемногу проясняется, комната перед взором начинает принимать нечёткие от слёз очертания.        И сознание Чимина взрывается криком, так долго сдерживаемым внутри. Омега сдавленно кричит, подскакивает на постели, чтобы убедиться — он не в луже чужой крови, он не там, здесь, здесь, рядом с Чонгуком, Чимин не один. Он кричит и кричит, в панике пытается отбиться, когда его обхватывают руками, всё ещё погранично блуждая где-то на границе катастрофического ужаса и тонкой, слишком эфемерной реальности.        — Тише, Чимин, прошу тебя, — шепчет Чонгук, пытаясь ухватить омегу за щёки и остановить непрекращающиеся метания. — Тише, звёздочка…        Но Пак в истерике, у него не получается дышать, крик начинает хрипнуть, и тогда Чонгук обхватывает его всеми конечностями, всем своим естеством, прижимает голову к груди и вынуждает дышать, приказывает своим глубоким голосом:        — Дыши.        И Чимин подчиняется. Он рядом. Он жив, он цел, нет крови вокруг Чонгука, нет ужасающих алых разводов на ладонях кронпринца.        — Дыши… — шепчет уже в макушку, и Чимин рывком возвращается в реальность.        Туда, где его трясёт слишком сильно, где кофта прилипла от пота к телу, где волосы взмокли и пристали ко лбу и вискам, а щёки и скулы осыпаны бусинами горьких, испуганных слёз. Чимин трясётся, едва ощущает онемевший язык, когда деревянными пальцами впивается в альфу, словно боясь, что тот раствориться в воздухе и вернёт своим отсутствием омегу в ужасный, отравляющий кошмар.        — Я с тобой, — шепчет в самое ухо Чонгук, прижимает тесно к груди и зажмуривается, словно тоже слишком сильно испугался.        Чимин ответить не в состоянии. Комком сворачивается в руках Чонгука, словно немо просит его укрыть от всего на этом свете. Пак устал. Смертельно измотан, иссечён миром, в котором живёт, он хочет тишины, темноты, только он и Чонгук, больше чтобы никого. Ни Гвардии, ни Рейвена, ни проклятого трона и не менее проклятой короны. Зажмуривает заплаканные глаза и прижимается со всей дури к Пеплу, вцепляется мёртвой хваткой в его одежду, а альфа позволяет Чимину это. Ничего не спрашивает, не тормошит, прячет в сильных руках от горестей и кошмаров. Как о том и молился Чимин.

🥀🥀🥀

       Все в помещении выглядят напряжёнными, уставшими. Терра дёрганый, Чонгук всё ещё взбудораженный после ночного происшествия, когда Чимина сотрясло кошмаром и криками. Сам он — бледнее простыни. Тэхён непривычно молчалив. Он и обычно молчал, но сейчас это молчание тяготит. Один Эммануил чувствует себя загнанным в угол всей компанией, сидит за столом, переводя взгляд с одного на другого.        Чимин выдыхает и собирается с мыслями. На его выдох сразу же реагирует Пепел, внимательно оглядывает, сканирует уставшее лицо с отёкшими из-за слёз веками.        — Нам нужно брать Иршель, — сипло выговаривает омега, сцепляя пальцы между собой.        Непривычно воспринимать Терру без перчаток, Чонгук бросает на него взгляд, но не хочет сейчас думать о том, что произошло на злосчастных переговорах. Они знают только одно: Терракоту и Кардинала хотели взорвать в здании, но чудом тем удалось избежать гибели. Однако… атмосфера, аура, прежде окружающая Юнги фундаментально изменилась, вот только Пепел понять не может, в чём именно.        — Надо, — кивает Глава, постукивая кончиками пальцев по столешнице уцелевшего стола из общей комнаты. — Не только Иршель. Примроуз и Брестель окружены, им также требуется помощь.        — Мы должны их отбить, — хрипит Чимин. — Мы не можем быть отброшены на столько шагов назад, слишком многое пришлось отдать за эти города.        — Мы можем сгруппировать несколько отрядов, объединив ваши силы с моими, — вклинивается в разговор Эман, тут же привлекая всеобщее внимание. — Сколько воздушных судов уцелело?        Чимин смотрит на дядю и после переводит взгляд на Терракоту, чтобы тот дал ответ и отчёт по имеющемуся у них в распоряжении.        — Девятнадцать вертолётов, четыре планера грузового назначения, — чеканит Глава, напряжённо всматривась в лицо Эммануила.        — Хорошо, — кивает тот, отчего Чонгук скрещивает руки на груди. — У меня в распоряжении пятнадцать планеров. Один из них подбит и ремонтируется. При желании можно собрать людей и попробовать отбить Брестель и Примроуз.        — А Иршель? Он знатно крови попил, — подаёт голос снова Терра. Тэхён странно глядит на омегу, но ничего не произносит.        — Сперва стоит подумать о тех городах, которые мы можем потерять, — встревает Чонгук. — Иршель нам и не принадлежал. Мы можем попробовать удерживать осаду, но центр внимания лучше и правда обратить на уже захваченные города. Если мы их потеряем…        Все прекрасно осознают, что терять хотя бы один из уже завоёванных пóтом и кровью населённых пунктов нельзя. Чонгук снова обращает внимание на Чимина, который доверительно глядит на Эмана, и противные черти скребут внутри. Пепел всё ещё не доверяет этому мужчине, он не хочет, чтобы Чимин ему тоже доверился. Омега сейчас в шатком состоянии, слишком шатком, потому Эману не составит труда втесаться в доверие. Человек, которого принц знает с детства, тот, кто проявлял к нему прежде привязанность, сейчас в состоянии аппелировать его горем и потерянностью. Эммануил не вызывает доверия у Чонгука, и тот не способен избавиться от этого чувства.        — Мы можем распределить силы и отправить отбивать сперва Примроуз, — прикладывает палец к губам Терра, раздумывая, отчего взгляд Кардинала снова касается его лица. Чонгук ощущает эту дрожь, когда их глаза встречаются, ту же самую дрожь, которую он сам испытывает, стоит ему взглянуть на Чимина. Как всё интересно складывается…        — Пограничная зона, — кивает Эман, чуть ближе подсаживаясь к Главе гвардии.        — Сперва нужно брать Брестель, — качает отрицательно головой Чимин. Его болезненный вид вызывает содрогание внутри Чона. — Он ждёт, что мы бросим силы на пограничные зоны. Но лучшим выходом будет отвлечь его внимание на Брестель, бросить мизерный запас сил на Примроуз, а самим добить Иршель.        Все замолкают, слушая тихий голос Чимина. Тот слепо глядит перед собой, говорит довольно неуверенно, отчего Чонгуку, если честно, хочется дать омеге подзатыльник и вернуть его в пространство. Он говорит дельные вещи, и Чон прослеживает его план, однако потерянность главнокомандующего отразится на его армии, а Чимину никак нельзя утрачивать хладнокровие и ориентацию на боевом поле.        — Ты хочешь сделать отвод внимания?        — Рафаэль просчитает именно нашу осторожность, — кивает Чимин, и взгляд его становится осмысленнее, когда Чонгук подаётся к нему ближе. — Он осознаёт, что после такого удара, после потери значительной части боевой мощи в Тирелле, мы будем осторожничать и пойдём по пути наименьшего сопротивления.        — В плане? — изгибает бровь Терра.        — Точно так же, как я могу просчитать его действия, Рафаэль может просчитать мои. Он растил меня и обучал, — тихо отвечает Пак. — Он понимает, что, руководствуясь жалостливостью и желанием сохранить остатки армии, я не буду слишком сильно рисковать. Я бы, если честно, так и поступил. Однако теперь я хочу сделать пропорционально наоборот своей обычной тактике.        Чонгук хочет слышать больше жизни в голосе, хочет знать, что его звёздочка просыпается, пробуждается, открывает глаза и начинает светить снова. Чимину нужен толчок, чтобы снова начать размышлять и строить планы, ему необходима эта война, ибо в ином положении омега упадёт в апатию окончательно. И как бы ни сожалел об этом альфа, пока война — единственное, что движет Баккарой.        — Рискнуть всем и пойти ва-банк… — проговаривает Эман, потирая волевой подбородок. — Согласен, так и следует сделать, если регент подобного хода не ожидает.        — Так что твой арсенал бойцов и летательных машин, — обращается омега к дяде, — нужен нам для Иршель. В Родризе хорошая военная техника, насколько мне известно.        Эммануил кивает, сразу становясь до предела серьёзным.        — Какие вести от Натаниэля? — спрашивает Баккара, его лицо становится всё более состредоточенным и строгим, омега выпрямляется, переставая походить на собственную тень.        — Он помогает городу восстановиться.        Кинув взгляд на Терру, Чимин кивает.        — Да, понимаю, будет ужасно сейчас его просить о помощи.        — Теперь у тебя есть я, Чимин, — тихо проговаривает Эман и касается плеча омеги в жесте поддержки. — Теперь тебе есть на кого опереться.        Чонгук чуть ли не рычит от его действий. Его бесит то, что Эман прикасается к его, чёрт возьми, омеге, бесит, что Эммануил говорит так, будто Серая Гвардия прежде кронпринца не поддерживала, не приняла его в свои ряды, чтобы добиться справедливости. Альфа внутри рычит от негодования, а Чонгуку по-звериному хочется рыть землю когтями, лишь бы остудить пыл Эмана. Он искривляет губы и вальяжно сбрасывает ладонь альфы с хрупкого плеча.        — Я вроде предупреждал тебя о прикосновениях без позволения, — тихо, но с довольно угрожающими интонациями произносит Пепел.        — Он не твоя вещь, чтобы ты решал, когда мне можно прикасаться к своему племяннику, а когда нет, — сразу же становится жёстче лицо Эммануила, взгляд вспыхивает негодованием. Кажется, будто стоит чиркнуть спичкой, и насыщенный яростью воздух между альфами попросту воспламенится.        — Хочешь стать калекой без одной руки? У тебя фетиш? Я буду рад тебе устроить шоу, — Чонгук с каменно-спокойным лицом выуживает из ножен острый кинжал и фривольно покачивает в кончиках пальцев, вынуждая Эмана вспомнить об уровне его мастерства владения холодным оружием.        — У тебя комплекс неполноценности? — изгибает бровь Эман, и его зелёные глаза вспыхивают. — Не можешь справиться с собственными проблемами?        — Хватит.        Голос Чимина вынуждает их сразу же протрезветь. Чонгук передёргивает плечами от вида своего разозлённого омеги, Эман прокашливается.        — Вам по пять лет? Я не позволю пятилеткам вести войну, — жёстко и яростно выдыхает Баккара, переводя лазурный взгляд с одного мужчины на другого. — Я не прошу вас дружить и плести друг другу косички, но будьте серьёзнее.        Чимин восхитителен, когда злится. Чонгук уже начал забывать, как ему сносит крышу от его ярости. Хочется прогнать всех к чертям собачьим, скинуть карты со стола и взять его прямо так. Кусать кожу, оставляя след своих зубов и губ, метки принадлежности ему, только чтобы все видели — Баккара только его ноша, его радость, его внутренняя составляющая. Но хрена с два Пепел в этом публично признается. Вот и остаётся смотреть на омегу, сжигать его взглядом, пока сам Пак гневается на наёмника.        И оба альфы кивают.        — Дадим людям ещё время до заката, — вздыхает устало Терра, скептично оглядывая двоих строптивцев. — Ночью начать подготовку к вылету, мы с Пеплом на базу, Тэ… — он запинается, снова привлекая взгляд Чонгука. Юнги никогда не обращался к Стражу по имени. — Тэхён, смотри в оба рядом с Баккарой.        Кардинал кивает и поднимается с места, чтобы подойти к омеге и сопроводить его из комнаты совещаний. Эммануил уходит следом, недобро зыркнув на Чонгука, а тот остаётся наедине с Главой.        — Это что такое было? — удивлённо выдыхает альфа, тут же замечая, как щёки Юнги вспыхивают. Юнги понял, что Чонгук тоже, кажется, всё понял.        — Не твоё собачье дело, — огрызается Терракота, но… почему-то не так активно и агрессивно как обычно. А ещё смущение не сходит с его лица и блещет в глазах.        — Юнги, — тянет тихо альфа, пытаясь поймать его взгляд. Сперва он боялся, что Терра начал ломаться, как и Чимин, но теперь, когда заметил этот многозначительный взор, который служил ответом Кардиналу, подозревает в другом.        — Да, — коротко и чётко отвечает Терра, глядя с холодком на Пепла. — Никаких больше вопросов, никаких подробностей, это — максимум из того, что тебе позволено знать. А теперь проваливай и не испытывай моё терпение, Чонгук, пока я тебе твой же кинжал не всадил в висок.        Чонгук примирительно поднимает руки, вздёргивает брови. Собственно это — и правда откровенность со стороны Терры. Нужно брать, что предлагают и уносить ноги, пока терпение омеги и правда не кончилось. Однако и даже короткое «да» многое означает для Пепла. И вызывает непомерное удивление. Потому он, решив не искушать судьбу, попросту ретируется подготавливаться к вылету на базу.

🥀🥀🥀

       Проходит несколько дней, прежде чем они могут вылететь на задание. Попросту люди оказываются не готовы после предыдущего броска к молниеносному следующему, и Чимин не намерен вынуждать их лезть из шкуры вон. Осада городов продолжается, и часть солдат просто залечивает раны, прежде чем снова кинуться в бой. И за это время у них крайне много работы.        Они с Чонгуком словно переместились в самое начало их взаимоотношений: Пепел язвит, не выбирает выражения, постоянно заводит тему Эмана, которую подвергать обсуждению Баккара не намерен. И всё чаще из-за напряжения в их отношениях он выбирает общество дяди, из-за чего их с Чонгуком связная нить трещит от накаливания гневом Пепла.        Вот и сейчас, вечером, когда они оба готовятся к вылету, Чимин буквально всем нутром ощущает желание Чона снова завести проклятущую тему, оттого сразу же ощеривается и напрягается, не желая уступать, а скорее переходя в оборону.        — Что? — изгибает бровь омега, пока Чонгук смотрит на него, слишком сильно нервничающего перед вылетом планеров Эмана с территории Гвардии в сторону Иршель.        — Ничего, — деланно безразлично говорит Чонгук и изображает, будто рассматривает свой маникюр.        — Нет, ты точно что-то хочешь сказать, — фыркает омега нетерпимо.        — Ты чрезмерно взвинчен.        — А ты не указывай мне, какие эмоции испытывать.        Словесные перепалки возобновляются, и поводом для них становится нетерпимая, горячая и ядовитая ревность альфы.        — Может, ты уже прекратишь ревновать меня к дяде? — изгибает бровь, но так и не смотрит на Чонгука он.        — Может и прекращу. Когда-нибудь. Но это неточно, — хмыкает Пепел, подбирая ноги на кровать и складывая их по-турецки.        — Чонгук.        — Чимин, — парирует альфа насмешливо.        — Да что с тобой такое, — пыхтит омега и вдруг кидает брюки, которые только снял, сменяя на чистые, прямо наёмнику в лицо.        Чонгук их ловко подхватывает и мрачно глядит на Чимина.        — Твоя ревность не знает границ, слышишь меня? — почти предельно понижает омега голос, шипит и стискивает зубы.        — А ты, то есть, по-иному бы реагировал, если бы какой-то совершенно чужой омега прикасался ко мне, постоянно был рядом и смотрел? — поднимается Чон, почти нависая над Баккарой.        — Он мой родственник.        — Мне плевать. Я не доверяю ему, я его не знаю, — шипит Пепел, напирая на Чимина. — И ты не должен. Как-то всё гладко складывается, звёздочка, не находишь? — сощуривается он, вынуждая Чимина прижаться лопатками к стене. — Как-то всё слишком просто.        — Мне что, не может повезти? — устало спрашивает Пак. — Хоть раз в жизни удача не может оказаться у меня в руках вместе с благословением Саванн?        Чонгук молчит и ничего не отвечает.        — Я ему не доверяю, — чеканит альфа, пристально глядя в глаза Чимина и буравя его бордовыми радужками. — И ты не доверяй ему слишком сильно.        — Иди ты… — хрипит Баккара, стараясь пихнуть Пепла побольнее. — Это мой родственник, моя родная и настоящая кровь! О чём ты вообще думаешь?        — Хеллион тоже был твоей родной кровью, — не выдерживает, повышает голос Чон, не позволяя Чимину улизнуть из его хватки. — Но это не помешало ему попытаться выстрелить тебе в сердце.        Чимин замирает, нижняя губа его дрожит, и альфа отстраняется, немного уступая. Он всё ещё не может смириться с тем, что Пак постоянно в пограничном, почти сорванном моральном состоянии.        — Да пошёл ты со своей ревностью идиотской, — бросает ему Баккара, прежде чем хлопнуть дверью так, что почти трещит стекло в их спальне.        И это снова заставляет Чонгука сильно нахмурить густые брови.

🥀🥀🥀

       — Что-то случилось? — спрашивает Эман, как только Чимин взбешённой фурией оказывается на взлётной площадке на заднем дворе штаба.        — Ты улетаешь с ними? — оторопело округляет глаза омега.        — Конечно, — улыбается альфа, и глаза его блестят зелёным в свете заходящего солнца, почти уже сокрывшегося за линией горизонта. — Я всегда рядом со своими бойцами, бок о бок.        Чимин обиженно поджимает губы. Его не допускают на поле битвы, берегут, словно фарфоровую статуэтку, оттого становится горько.        — Эй, Ваше Высочество, — словно прочитав мысли племянника, Эммануил прикасается к его плечам и потирает те, укутанные в ткань тёплой куртки. — Тебя положено беречь.        Чимин ничего не отвечает, только поджимает губы. Ему трудно. За последние несколько дней они с Эманом многое вспомнили. О том, как играли в детстве, как Чимин ныл, разбив коленку, а Эммануил рассказывал ему истории о загадочных фэйри, живущих в своём особенном измерении, по собственным законам и правилам. Чимин помнит, что они, лежа на траве в саду, пока скрывались от нянек и служек, обсуждали то, какими бы они были в том самом мире сказочных существ. Чимин хотел быть волшебником, чтобы у него была магия, способная решить множество проблем, а Эман хотел быть королём фэйри, как в той книжке, найденной в закромах библиотеки и никогда не считающейся для родителей серьёзной.        Они так мало общались из-за запретов и правил, они почти не виделись, но те краткие мгновения, когда дед и Эман приезжали в Хрустальный дворец, отпечатались навечно в памяти. Он понимает, что в словах Чонгука есть доля здравости. Кто угодно может предать кого угодно. Вот только Пак так устал от предательства. И Эман… тот, кто идёт на бой со своими людьми, чтобы воевать за чужой трон, за чужого короля, рискуя своей жизнью и будущим, вызывает доверие. Чимин так сильно хочет, чтобы Эммануил оказался надёжным человеком. Он ведь преодолел такой долгий путь, чтобы отыскать его, чтобы спасти и помочь.        Но Миша тоже поначалу был добр к омеге, кажется, даже влюблён. Чимина изнутри раздирает противоречиями. Наивная, тщедушная часть внутреннего мира просит довериться Эману окончательно. Ведь не может быть постоянно только чёрной полосы в жизни. Здравомыслие же, говорящее с ним голосом любимого мужчины, просит быть осмотрительным.        Но Чимин устал, так сильно устал, что нет больше возможности сопротивляться желанию стать более доверчивым к другим. Он уже обжёгся. Чимин клянётся себе, что будет наблюдать за Эманом, что не станет открываться ему полностью, как и просит его Чон, что будет осмотрительным и осторожным с кем-либо, кроме себя самого. Чимин даже порой сомневается, что может быть откровенным с собой.        — Эй, Минни, — тихо зовёт Эман. — Давай, я вернусь в штаб, и мы сходим прогуляться, ладно?        Омега сощуривается.        — Возьмёшь Стража, пойдём в город, там посмотрим, что в Тирелле творится. Быть может, сумеем чем-то им помочь?        Чимин моргает. Разве предатель готов так отрекаться от всего, что нужно ему, чтобы помочь народу Чимина? Он вздыхает и молчаливо кивает, а Эммануил только с ласковой улыбкой треплет его за щёку.        — Я понимаю: тебе и твоему альфе трудно довериться мне, это нормально, что вы сомневаетесь в каждом моём шаге, но я искренне хочу вам помочь и буду добиваться вашего доверия и искренности.        Чимин хочет было открыть рот, как Эман наставительно цокает.        — Не отрицай, мы оба взрослые люди. Ты только столкнулся с ужасными событиями. Я не прошу у тебя доверия, как у человека, ведущего войну за престол. Просто прогулку, ладно? Не доверяй мне, так будет легче обоим.        — И как я должен пойти с тобой на прогулку, если не могу тебе доверять? — изгибает бровь Пак, стоя напротив Эмана.        — Для того возьми Тэхёна и тех, кто может тебя защитить, ладно? — подмигивает Эммануил своим зелёным глазом, а потом сощуривает смешливо оба.        — Говоришь какие-то бредни, — морщит нос омега, успокаиваясь из-за того, что дядя может его понять.        — Пожелайте мне удачи, мой принц, — шутливо кланяется альфа, а после машет на прощание Чимину рукой, чтобы исчезнуть из поля зрения.        Чимин машет ему в ответ, слабо улыбаясь одними уголками губ. Он обхватывает плечи пальцами и ёжится от всё ещё промозглой и морозной погоды конца февраля. А когда разворачивается, чтобы уйти обратно в отапливаемую часть штаба, вдруг застывает. Видит в окне широкоплечую фигуру Чонгука, который с прищуром за всем в это время наблюдал. Альфа продолжает стоять, засунув руки в карманы, а после, не изменив сдержанного выражения лица, уходит прочь, исчезая из поля зрения Чимина. Внутри просыпается беспокойство, оно вздрагивает, словно предупреждает омегу. И кошки скребут когтями, издавая противные звуки, когда видит Чонгука даже на часть отстранённым и холодным. Но… он поговорит с Пеплом в ближайшее время. Спокойно, уравновешенно. И будет говорить, пока это не поможет.        Вспоминает недавний кошмар, и мурашки струятся по коже. Бокал, испещрённый трещинами всё не выходит из головы, и Чимин снова ёжится от этого образа, словно предупреждая о чём-то важном. О чём-то болезненном, кажется.

🥀🥀🥀

       Юнги уже несколько дней не может избавиться от назойливой мысли, словно от мухи, прилипшей и не желающей отставать. Она всё крутится в голове Главы Гвардии, испытывает терпение и выводит на эмоции. От неё Юнги чувствует себя ещё более нервозным, чем обычно. Срывы Чимина, которые подрывают стабильность восстания, Терра думает, как решить эту проблему. Их участившиеся ссоры с Пеплом, что тоже вызывает беспокойство. Эммануил, который, будто волшебник из сказки, появился на пороге повстанцев с предложением помочь.        Терракота даже рискнул поговорить с Натаниэлем об этом альфе. Скрытно, не рассказывая ни одной живой душе, Терракота отправился к союзнику, который уже неоднократно доказывал свою верность, чтобы спросить у занятого сейчас восстановлением города Урсу о том, что из себя представляет Эммануил.        — Я не помню его досконально, — пояснил тот во время беседы.        — Он был маленьким, когда его увезли из Рейвена. Он не имеет ни прав на престол, ни понятия о стране. Так что вполне возможно, что герцог прибыл сюда из альтруистических побуждений, чтобы правда помочь Чимину вернуть свою законную власть. Всё-таки зов крови силён.        Терру не то чтобы устроил такой ответ. Однако он пораскинул мозгами, поразмышлял и всё же пришёл к выводу, что для Эмана нет никакой выгоды вообще от участия в этом восстании. Что от одной стороны, что от другой Эммануил не получит абсолютно ничего. Он не в состоянии занять престол, не получит ничего от регента, так как уже успел ему навредить. Но правитель Родриза как раз может иметь меркантильные цели. Мол, они помогли Рейвену в трудную минуту, и те остаются в долгу. Таковы политические грязные трюки.        Юнги, правда, больше думал всё это время не только об Эмане. Мысли о новом союзнике пересекались мыслями о старом сопернике. Он всё смотрел за Рованом, которого упрямо игнорирует и избегает Тэхён, однако на открытый разговор так и не выходит. Юнги не понимает, почему. Он таким образом не прочерчивает никаких границ, а ему, вообще-то, было сказано конкретно прочертить. Косвенно альфа исполнил приказ Терракоты: он не позволяет омеге ни приближаться, ни прикасаться к себе, но Юнги не чувствует себя удовлетворённым. С данным разговором к альфе Терра приближаться не намерен, потому что это слишком смущает и вызывает яркие всполохи злости, однако избавиться от мыслей о Роване и его чувствах к Кардиналу… не получается от слова совсем.        После того как Юнги признал существующие между ними чувства, он, конечно, не вознамерился стать с ним розово-ванильной парочкой. Он даже не знает, что ждёт их в будущем, не понимает, как будут протекать эти отношения, если вообще они имеют место быть. Они… ничего друг другу не обещали, клятв не приносили, не подтверждали то, что между ними произошло в проклятых душевых. Но Юнги чётко выговорил тот факт, что Тэхён принадлежит ему. И теперь из-за непрочерченных граней, из-за того, что Рован всё ещё опасно маячит перед глазами и мозолит их, Терра никак не придёт к внутреннему покою.        Именно по этой причине омега сейчас движется по коридору, следуя за светлым хвостом, покачивающимся от каждого шага. Он ждёт наиболее лучшего и удобного момента, нишу или закуток, чтобы свершить запланированное. Отчасти Терракота понимает — после этого их с Кардиналом «ничего», непризнанное и неодушевлённое, может обрести имя и серьёзность. Терре пока рано загадывать о будущем, уже завтра омега может сдохнуть под градом пуль или объятый огнём, потому боится, что будет слишком жалко всё это «ничего» потерять. Но и смолчать не сумеет больше.        Вот оно — тёмная ниша разрушенной комнаты, они абсолютно одни, и Терракота понимает: сейчас. Ему хватает одного движения пальцев, чтобы светлые волосы оказались зажаты в кулаке. Зачем омега это делает? Не может понять. Раньше он бы никогда к подобному не прибегнул, однако сейчас, после всего, что перевернулось в его душе и разуме, вынудив изменить полюс и всё-таки признать чувства Кардинала, мало того, что они ещё и взаимные, мир его вертится и не собирается останавливаться.        Рован даже вскрикнуть не успевает, как оказывается грубо вжат спиной в камень стены, рот его заткнут ладонью, предусмотрительно прикрытой платком — Терра не переболел своё отвращение к прикосновениям, а у горла — дуло пистолета. Глаза лорда испуганно округляются, он задавленно вскрикивает, но звук этот тихий и почти неразличимый из-за ладони Юнги и платка в ней.        Терра едва дышит. Он не хочет стоять рядом, в такой непосредственной близости с другим человеком. Он вполне признаёт, что поступок его попахивает безрассудством. Но в том разрушающемся здании Мин Юнги уже мысленно поклялся, что альфу этого не отдаст никому. И пусть речь шла о Саванн, другие омеги тоже входят в эту категорию. Юнги не отдал Тэхёна богине, не позволил украсть костлявой дуре, а этому мелкому лорду и подавно не даст умыкнуть необходимое из-под носа.        Рован смотрит на ствол пистолета с ужасом, а тот продавливает до боли и намечающегося синяка нежную омежью кожу. Юнги ненавидит Рована. За смелость и свободу действий. И заставит приручить все свои конечности, чтобы те больше даже не дрогнули в сторону Ким Тэхёна.        — Сейчас заткни свой рот и слушай внимательно, Рован, — грубо хрипит Терракота, прожигая омегу опасным взглядом тёмных глаз, а лорд уже дрожит всем телом и чуть ли не плачет. — Ты больше не должен приближаться к нему, понятно? Даже тени твоей чтобы я не видел поблизости.        Рован мычит, слёзы всё же срываются с его ресниц, и он пытается оттолкнуть Терру, но выходит только убрать его ладонь от рта.        — О чём ты говоришь… — всхлипывает омега, явно испугавшись довольно опасного и грозного вида Главы Гвардии, а ещё, конечно, вдавленного с ещё большей силой дула в своё горло.        — Я тебе прямо говорю: не приближайся к моему альфе, — выдыхает, сгорая от ярости к этому человеку, Юнги, пошире распахивает глаза, беспокоя бровь, пересечённую тонким старым шрамом.        Рован оторопело застывает и шокированно глядит на Терру, словно не может до конца осознать сказанное им.        — Так это ты тот омега, а не принц… — ошалело выдыхает одним предложением лорд, а Терра давит в себе самодовольное желание злорадно ухмыльнуться.        — Да, я, — жёстко осекает он Рована, вынуждая сдаться. — И если не хочешь, чтобы я нашпиговал твои симпатичные губы свинцом — не подходи. К моему. Мужчине.        Рован отчаянно вздрагивает, а Юнги понимает — сказал. Обозначил всё, что только было необходимо, справился. Теперь уж точно нет пути назад, не капитулировать, не избежать того, что оказалось озвученным. Он признал Тэхёна своим альфой. От этого то ли испуганная дрожь проходится по телу, то ли разливается горячей волной неясное ощущение удовлетворения. Его альфа. Его мужчина. Ким Тэхён принадлежит только ему. Колкий укол ревности и здравомыслия напоминает: Страж прикован к своему принцу. Но… любит именно как омегу Кардинал лишь его.        — Ты меня услышал? — цедит Юнги, продолжая надавливать пистолетом на чужой кадык, отчего Ровану становится нечем дышать. — Или мне прострелить тебе ногу для убедительности?        Рован отрицательно мотает головой и глотает горькие, обиженные слёзы. Это конец. Терра понимает, что разбил другому молодому омеге сердце, и ни капли о том не сожалеет.        — Я не подойду к нему… больше, — отчаянно, с болью выдыхает Рован, продолжая плакать, а Терра брезгливо от него отстраняется и выкидывает платок под ноги Урсу. Нужно срочно вымыть руки, избавиться от следов касания к другому человеку. Но… это стоило того.        Это опьяняющее ощущение удовлетворённости, превосходства, эта сжигающая ревность, гонящая его вперёд. Тэхён того стоил. Теперь он знает, что альфа принадлежит Юнги. Теперь сам Юнги это подтвердил.        За углом Терра внезапно натыкается на понурого Сокджина. Тот смотрит то ли с расстройством и осуждением, то ли с ощущением того, что дождался. Только чего — остаётся секретом, пока не окажется высказанным вслух. Сокджин буравит друга взглядом, на что Юнги сощуривается опасно, вот только Катберт не реагирует на ярость Терры, он совсем Главу не боится. И никогда не боялся.        — Что? — дёргано спрашивает Юнги, когда Катберт следует за ним хвостиком.        «Ничего», — показывает знаками омега, а сам прячет лукавую улыбку.        — Ещё раз будешь подслушивать, я тебе уши оторву, — бубнит Терракота, пока они сворачивают к кабинету, чтобы дождаться вестей от тех, кто отправился отбивать осаждённые города.

🥀🥀🥀

       Чонгук в спальне. Немудрено — на дворе ночь, и вообще они должны спать, однако слишком взвинчены из-за того, что ждут новостей от отправленных отрядов. Чимин входит в тёмное, тихое пространство, замечая Пепла, сидящего на подоконнике и крутящего в руках кинжал. Омеге хочется поговорить с ним. Всё это медленно и верно начинает сводить его с ума. В суматохе военных действий ему попросту некогда думать о противном, не отпускающем его кошмаре, ему не удаётся переварить или осмыслить то, что Баккара уже натворил. И Чонгук — был, есть и останется его опорой. Он подставляет плечо, даже когда омега отталкивает, велит оставить в покое.        Они оба слишком импульсивны, но Чимину не хочется становиться проблемой. И без того принеся трудности Гвардии своими опрометчивыми решениями, Баккара не желает ссориться с Чоном, а потому им необходимо поговорить.        Месяц за пределами комнаты заглядывает им в окно и освещает профиль альфы, молчаливо сидящего и вертящего кинжал между пальцами, на Чимина совсем не смотрит.        — Твоя ревность неоправдана, — тихо начинает Пак, но вдруг осознаёт, что снова отходит от намеченного плана и словно бы собирается в очередной раз разразить между ними молниями скандал.        — Зато моё недоверие очень даже, — фыркает Пепел, и кинжал замирает в его ладони.        На Чимина альфа не глядит, продолжает буравить остроконечный месяц за стеклом, который то и дело скрывает тучами. Чонгук тоже выглядит уставшим. Революция высасывает все имеющиеся силы, и, если говорить честно, они пока в крайне шатком положении.        — Чонгук, взгляни на меня, — тихо просит он, стискивая пальцы и заведя руки за спину.        Пепел воззряется своими кажущимися кровавыми радужками на омегу, строго, с долей холодности, словно Чимин его смертельно обидел.        — Я ведь уже говорил, что кроме тебя не будет никого, — на грани шёпота выдыхает Баккара. — От своих слов я не отступлюсь. Тем более, Эман — мой родственник. Моя кровь и плоть.        Чонгук соскакивает с подоконника и шлёпает босыми ступнями ближе к Чимину. Он возвышается над омегой, вынуждая того поднять голову, чтобы смотреть прямо в глаза. Пухлые губы приоткрываются, но между ними даже выдох не проскальзывает, не то что звуки.        — Я понимаю, что он — твоя родня, звёздочка, однако, — Чонгук делает акцент почти на каждом слове, — мы с тобой уже на практике убедились в том, что даже твоя кровь и плоть способна предать.        Чимин поджимает губы и нахмуривается.        — Эману ничего не светит от престола Рейвена, Гук, — тихо сопротивляется он, пока альфа продолжает нависать над ним. — У него нет никакой выгоды. Эммануил и без того аристократ, наследник множества владений в Родризе.        — Меня это не убедит, — чуть повышает голос Чонгук, из-за чего плечи Баккары ссутуливаются. — Чимин, я не доверяю ему. Я всем нутром чую подвох.        — Он нам нужен, — в ответ поднимает тон омега, опуская голову и не желая проигрывать в поединке взглядов, да только Чон другого мнения: обхватывает подбородок пальцами и вздёргивает лицо Чимина, вынуждая смотреть на себя.        — Я знаю, что его боевая мощь необходима Гвардии, Баккара, — давит наёмник, давит своим бархатным голосом, исходящим из самой груди, буравит зрачками лазурные глаза принца. — Но это не значит, что ты должен с ним так сближаться.        — И снова твоя ревность, — отчаянно измученно произносит Пак.        — Да не в ревности дело, как ты не поймёшь! Я уверен в том, что ты не сделаешь ничего хренового по отношению ко мне, — вспыхивает Пепел, и из-за его тона омега шагает назад. — Я говорю о том, что это Эман может тебе навредить, понимаешь? Я не верю ему ни на йоту. И мы можем пользоваться его силами, использовать его и бойцов, но не позволяй подобраться ему слишком близко!        Чимин не отвечает, сильно стиснув губы и сжав челюсти. Он буравит лазурным взглядом Чонгука, испытывает терпение альфы, чьи ноздри из-за нервозности уже начинают трепетать, выпускают горячий воздух из лёгких.        — Ты чрезмерно открыт душой с ним, Чимин, — с некой долей обиды произносит Пепел, делая шаг к нему. — Единственное, о чём я прошу: не позволяй ему забираться в голову.        — Тебя бесит, что с ним я открыт сразу же, а тебе понадобилось время? — сощуривается Пак.        — Меня бесит само его существование и то, что он дышит с тобой одним воздухом, — рявкает, не сдержавшись, альфа.        Чимин сопит от возмущения и ярости, стискивает кулаки, словно собирается отбиваться от нападок Пепла в прямом смысле. Чон же злопыхает, часто выдыхает и сощуривается.        — Чёртов ревнивец, — шипит на него Чимин.        — Ещё раз обвинишь меня в ревности, а не в беспокойстве за твою безопасность, я тебя отшлёпаю, словно маленького! — не выдерживает, практически рычит наёмник, надвигаясь на Чимина.        — От того, что ты это отрицаешь, факт не меняется! — морщится от злости Чимин, его щёки заливаются почти пунцовым румянцем.        Чонгук резким движением, не успевает Баккара моргнуть, оказывается возле него. Хватает под коленом и перекидывает вскрикнувшего омегу через плечо.        — Ты опять?! Чёрт бы тебя…        — Приструни свой острый язычок, звёздочка, иначе ему не поздоровится, — хмыкает Пепел, размеренно шлёпая босыми ступнями по полу.        — Угрожаешь мне? — задыхается от возмущения омега.        — Предупреждаю, что найду ему занятие поинтереснее, нежели споры со мной.        Чимин с громким выдохом падает на кровать, и Чон переворачивает его на живот. Седлает ноги, не позволяя пошевелиться или скинуть его, и омега возмущённо рычит, стиснув зубы.        — Встань! — хрипит он и вдруг задыхается, когда на его ягодицу с хлёстким звуком опускается чужая ладонь.        Кожу обжигает огнём в месте шлепка, омега округляет глаза.        — Тебя пороли в детстве? Конечно же нет, Ваше Сияние, — хрипло и яростно выдыхает альфа, а после обрушивает шлепок на вторую ягодицу. — Я буду первым даже в этом.        — Скотина невоспитанная! — голос Баккары становится выше, он задыхается от негодования, старается ужом вывернуться из хватки Чонгука, но тот сидит крепко, и Баккаре остаётся только трепыхаться, пока альфа шлёпает его по заднице и бёдрам.        Его прикосновения немилосердны, но не уничтожающи, Чимин возится и пыхтит, пока ему не удаётся приподняться и почти скинуть Пепла, на что тот обхватывает омегу поперёк живота и не позволяет даже двинуться. Оба загнанно дышат, и Чимин оказывается крепко прижат к Чонгуку спиной, упирается бёдрами в его пах. Это вынуждает импульсы прострелить по позвоночнику, а ярость преобразовываться в нечто другое.        Чон вдруг сжимает мягкое бедро омеги и вжимается губами в заднюю сторону его шеи. Носом ведёт по границе тёмных волос, вызывая прыгающие и беснующиеся мурашки, прикусывает нежную кожу, отчего Чимин рефлекторно прогибается в пояснице и выдыхает. Этот мужчина знает все его чувствительные точки, оттого быстро завладевает вниманием омеги стопроцентно, сменяя гнев пылким возбуждением. Чонгук целует шею, кусает её изгиб, второй рукой схватив Пака за подбородок и заставляя откинуть голову. Они оба поднимаются на четвереньки, Чон вжимается грудью в спину Баккары, вырывая всё новые и новые вздохи, каждый из которых становится более горячим.        — Эй, ты так стресс решил сбросить? — с придыханием спрашивает омега, пока Чонгук наглым образом забирается под его одежду тёплыми пальцами.        — Даже если так, то что? — мурлычет на ухо альфа, тут же обхватывая губами мочку и посасывая её, отчего у Чимина приоткрывается рот.        Пальцы Чонгука оглаживают мягкую подрагивающую кожу живота, спускаются ниже. Он скользит ладонью, переведя её назад, подныривает под край брюк, чтобы, протиснувшись, сжать упругую ягодицу. Чимина уже начинает вести. Единственное, что между ними никогда не меняется, несмотря ни на ссоры, ни на холод в начале отношений, ни на то, что сейчас, несколько минут назад, они снова ругались, это — желание. Сжигающее, опаляющее каждым воздушным прикосновением, желание обладать друг другом не отпускает ни Чимина, ни Чонгука. Желание и возбуждение альфы явственно упирается в ягодицы Чимина, а омега сгорает от того, что хочет его всегда. Везде. В любом случае и почти при любых обстоятельствах.        Он шумно выдыхает и тихо-тихо стонет, пока Чон сминает половинку, мягко скользя второй ладонью по челюсти омеги. Чимин, откинувшись на его плечо головой, запрокидывает руку, чтобы ухватиться за шею Пепла и не рухнуть на подушки. Его бёдра подрагивают от возбуждения, Чонгуку достаточно его просто тронуть горячими шершавыми ладонями, чтобы омега вспыхнул, как подожжённая спичка. Свободной ладонью, когда зводит ту за спину, Баккара стискивает чужой член прямо через брюки, за что получает судорожный, нетерпеливый вздох. Пальцами умудряется расправиться с пуговицей и скользит ими за резинку нижнего белья, неудобно, но Чимин хочет дотронуться. Обхватить кольцом плоть, провести по выступающим венкам и словить звёзды перед глазами, когда Чонгук едва слышно застонет.        — Хочу тебя, — выдыхает на ухо альфа, стискивая Чимина и проталкивая в его мягкое возбуждённое нутро первый палец. — Ты меня доводишь до красных кругов перед глазами. Не знаю, что я хочу больше: выпороть тебя за твоё поведение в последние дни или оттрахать до криков, чтобы слышал весь чёртов штаб.        Сердце Чимина трепещет в груди, словно дикая крохотная колибри, и омега задыхается от того, как Чонгук ласкает его с двух сторон: сзади, вводя уже два пальца в поддающийся мокрый анус, и спереди, обхватив омежий член и стимулируя его плавными, с ума сводящими движениями.        — Делай со мной, что хочешь. Выпори, возьми, я твой, Гук, — хрипит Баккара, извиваясь в надёжных руках и хныча, тем самым прося больше ласки.        Чонгук отвлекается от стимуляции возбуждённого омеги, нервными и дёрганными движениями стягивает с него одежду, обнажая изгибы красивого тела. Чимин упирается в кровать ладонями, пока Чонгук стаскивает брюки и мычит, обхватывая излюблённую часть тела — бёдра. Омега прогибается в спине, показывая Чонгуку всё, чем тот владеет в лице принца, и Чонгук выглядит диким, когда Пак глядит на него через плечо. Взгляд почти алых, широко распахнутых глаз направлен на обнажённое тело, губы — приоткрыты, грудная клетка беспорядочно вздрагивает от частого дыхания.        — Чёрт, — вырывается у Чимина, прежде чем Чонгук начинает кусать и целовать мягкие ляжки, дразнит своим опаляющим дыханием кожу, опасно гранича с возбуждением.        Чимину дико нравится, когда Чонгук сходит с ума. Когда он почти грубыми движениями сдавливает в ладонях его бёдра, когда зажмуривается, прижимаясь к их мягкости губами, вылизывая и выводя влажные дорожки по коже, чтобы почти вжаться в них щекой, ощущая нарастающую пламенную дрожь сводящей их с ума похоти. Чимина сводит с орбиты то, каким взглядом альфа смотрит на него. Будто бы не существует ни единого другого омеги, словно есть только он перед Пеплом — обнажённый, раскрытый донельзя не только в эротическом плане и готовый выразить желание и принять жар альфы, но и душой. Чимин никогда не говорит ему о том, что любит, но показывает всем, что имеет, отвечая на чувства Чонгука.        Омега вздрагивает, его словно сносит и опьяняет желанием, потому он выворачивается в руках и пихает Чонгука. Вынуждает встать с кровати и вскакивает следом — обнажённый, донельзя возбуждённый. Показывает наготу Чонгуку, который не видит ничего, кроме стройного тела с пышными бёдрами, плоским животом и подрагивающей грудью. Этих острых плеч и выступающих ключиц, вкупе с сумасшедше сексуальными тазовыми косточками. Чонгук хочет съесть его каждый раз, впитать языком прямо внутрь каждый миллиметр кожи, вылизать, смять и обхватить.        — Что ты делаешь? — хрипло спрашивает Пепел, когда омега приближается к нему и вцепляется в ремень, нервно начиная от него избавляться.        — Ты вроде обещал найти моему острому языку другое дело, — хмыкает, пунцовея, Баккара и дёргает штаны альфы вниз.        Чонгук не ожидает, что снова простонет, уже гораздо громче и нетерпеливее, чем прежде. Он часто выдыхает, наблюдая за тем, как Баккара медленно и осторожно опускается на колени. Чимину словно нравится смотреть на него с такого ракурса, он не отводит лазурных, подёрнутых яркими вспышками возбуждения радужек. Одной ладонью хватается за бедро Чонгука, прежде чем, обхватив пальцами основание возбуждения, погрузить головку в рот. Это слишком обжигает, отчего альфа запрокидывает голову назад и зажмуривается, ощущая, как Баккара ласкает его губами и юрким, острым на слово языком. Втягивает щёки, вбирая всё больше, едва ли не закатывает глаза от того, как кончик члена упирается ему в нёбо.        Чон часто и сорванно дышит, вплетает пальцы в тёмные волосы и немного сжимает у корней, не давит, но направляет омегу, сгорая от желания тут же взять его прямо на чёртовом полу. Долго в этот раз не может удержаться Чимин: он ёрзает, сводит ноги и напрягает ягодицы, между которыми обильно стекает и пачкает полупрозрачным кожу смазка, вскакивает на ноги, игнорируя то, как покраснели коленки. Прикосновения пальцев к разгорячённой возбуждением коже обжигают. Чимин тянет оставшийся верх одежды прочь с Чонгука, а альфа, оставшись нагим, прижимает омегу к себе и впивается в его губы. Он посасывает их, припухшие и влажные, втягивает в рот, чтобы прикусить, обвести языком и истерзать лаской. Чонгук проталкивает свой язык в чужой рот, позволяя омеге, мыча от того, как их тела соприкасаются, обхватывать его губами.        Чонгук не хочет на кровати, подталкивает Баккару к подоконнику, где на его медово пахнущую кожу падает серебристый свет. Разворачивает Чимина к себе спиной и вынуждает опереться на подоконник подрагивающими ладонями, оглаживает узкие, острые плечи, покрывая их россыпью поцелуев, по ощущениям напоминающим искры, коснувшиеся жаром кожи. Чимин хнычет, выгибается, чтобы потереться ягодицами о чужое возбуждение, просяще позволить члену скользнуть между половинками, дразня мокрую ложбинку.        Чонгук больше не желает медлить: входит в растянутое прежде нутро, вынуждая Чимина прошипеть от резкости толчка, омега надрывно стонет и откидывается на его грудь, вынуждая кожу липнуть друг к другу. Чонгук низко выстанывает прямо Баккаре на ухо, соблазняет звуками подмахивать, когда равномерно вводит член в омегу. Тот всхлипывает от каждого толчка, царапает деревянный подоконник и зажмуривается, когда Чон обхватывает его под подбородком. Чимину нравится, когда он так делает с ним, когда показывает — омега принадлежит ему полностью. Когда вбивается после этого с влажными звуками в податливо принимающее нутро.        Он всхлипывает и трясётся, стоит Пеплу задеть внутри чувствительную точку, обхватывает, заведя за спину руку, альфу за шею, прося его не тянуть, довести Баккару до необходимой, постоянно граничащей в сознании разрядкой. Глаза распахиваются, когда Чонгук, обхватив его за бёдро, приподнимает ногу и, вынудив схватиться за подоконник покрепче, ускоряет толчки. Чимин безостановочно постанывает, охает, когда член проникает невероятно глубоко, заполняя его до предела, а после выскальзывает, дразня саднящий анус. Чимин уже молит альфу не останавливаться, и Пепел только ускоряется. По комнате раздаются шлепки, перемешиваются в сладкую мелодию с двумя голосами. Чонгук, окольцевав омегу поперёк живота, обхватывает небольшой изнывающий член и в два движения доводит Баккару до судорожного мычания и вспыхнувшего заревом оргазма. Сам выходит из него, вжимается телом, пока Пак ощущает, как тёплая сперма обжигает его поясницу выплеснувшимся удовольствием часто дыщащего альфы.        Они валятся на кровать, наплевав на всё, и кутаются в одеяло, переплетаясь конечностями. Чимин от усталости и перенапряжения проваливается в сон моментально, свернувшись почти в клубок в руках Чонгука и прижимаясь припухшими после ласки губами к его груди в районе тонкого шрама от меча Этей. Однако проспать долго им не дают: в дверь стучат. Омега тут же выныривает из сна и поднимает голову, сонно хлопает голубыми глазами.        — Пепел, — слышится голос Немо. — Иршель сдан. Без боя. Ворота города были открыты.        И холодок почему-то спускается по линии позвоночника Чимина, словно плохое предчувствие.