Баккара

      Чимин глядит неверяще. Непонимающе. Разбито. Его сердце едва трепыхается внутри от того, что Миша — тот самый механик, с которым он вместе чинил летательный транспорт, добрый, с открытой улыбкой альфа, лежит у ног Чимина избитый, клемённый предателем. Лежит и даже не шевелится, подслеповато из-за заплывших глаз глядя на омегу. Внутренности даже не трясутся. Они просто застывают холодным киселём, вскоре грозящимся превратиться в студёный камень. Чимин не может ни пошевелиться, ни вздохнуть. Его разум будто остановился, замер в неизвестности происходящего, отказываясь принимать его. Да, они понимали, что скорее всего в Гвардии есть человек, который сливает данные за пределы повстанцев. Но Чимин мог подумать на кого-то ещё, только не на Мишу. Наивного и улыбчивого альфу никто даже не подозревал.        Его пронзает колкой дрожью, когда взгляд механика становится более осознанным и виноватым. Хочется крикнуть предателю, чтобы не глядел так, потому что он не имеет права чувствовать себя виновным, он знал, на что шёл! Он знал, с чем они борются, он, мать его, сражался с ними плечом к плечу и всё равно предал. Чимин судорожно втягивает воздух через стиснутые зубы, распахивает глаза так широко, что белки начинает печь. Он не может. Не может избавиться от звона в ушах, от противного, слизкого ощущения внутри, будто его обмазали грязью и забыли помыть после. Чимину больно, и он не стесняется выливать эту боль в гнев. Во всесжирающий, яростный гнев, сейчас превращающий красивые голубые глаза в непроглядную, глубинную синеву.        — Почему? — цедит омега, ненавистно смотря на Мишу, а тот лишь поджимает разбитые губы. — Я спрашиваю тебя о причинах, по которым ты предал нас? Отвечай.        И голос его пронизан стальными нитками, которые почти звенят, эхом отражаясь от стен кабинета Терракоты. Остальные притихше молчат, даже не       переглядываясь. Нож в спину — всегда ужасающее ощущение. Особенно, когда ты сталкиваешься с предательством от людей, которым должен доверять. Впервой ли это Баккаре? Нет. Но от этого не становится менее болезненно, если честно. Предательство отвратительно вне зависимости от того, сколько раз ты его уже пережил. Чимин снова зло выпускает воздух через нос.        — Поднимите его, — голос омеги тихий, но кажется в тишине кабинета раскатами грома. Салита и Тэхён подхватывают скованного верёвками альфу и вздёргивают грубо на ноги. Но никто по-прежнему не говорит ничего.        Чимина начинает тошнить от обилия эмоций. Но гнев слишком силён. Чонгук подходит, однако Баккара заранее отстраняется, потому что альфа — словно проводник для его эмоций: он берёт их на себя, сбавляя давление и обороты гнева, нетерпимости и жестокости. Вот только сейчас Баккара не желает их транслировать мимо, отпускать и проживать. Он хочет ими гореть, потому что после, знает, его накроет такой дикой откатной волной, что страшно даже подумать, что будет спустя час. Чимин не позволяет подойти никому из Гвардии, а те почему-то не сопротивляются. Они знают, сколько времени Баккара провёл с Мишей и вторым механиком, пока чинил планер. Они все ощущают вес предательства, которым придавило омегу. Даже Терракота не мешает ему.        — Миша, если ты не ответишь, я прикажу вырвать тебе язык, — надорванно выдыхает Баккара, не узнавая себя. — Раз уж ты не пользуешься им по назначению.        — Он пообещал мне кое-что, — хрипит избитый предатель, повисая безвольным мешком в руках Тэ и Салиты.        Чимин застывает и уставляется на Мишу, с ненавистью, с брезгливостью, с яростью.        — Что? Ради чего ты предал всё, над чем мы работали? Ради чего погибло столько людей? — взбешённой фурией шипит на него Пак, едва ли продолжая удерживать себя в узде, чтобы ярость не взяла над ним верх и он не кинулся на альфу. — Что он тебе пообещал?        Повисает молчание, длящееся несколько секунд. Никто не нарушает его, словно не решаются. Отчего-то Чимин догадывается, что это только его момент, что он никому больше не принадлежит. И шестое чувство омегу не обманывает, когда разбитые губы приоткрываются, выдавая лишь одно слово:        — Тебя.        Чимина словно обухом бьют по голове, голубые глаза расширяются до предела, радужки меркнут от ужаса. От мерзости. Этот человек… он ведь искренне считал его хорошим. Мало ведь того, что Миша предал всю Гвардию, погубил столько мирных людей, столькой бойцов, подорвал всё, над чем они рвали задницы, продумывая, зная, насколько они все рискуют… Миша просто захотел его, — Чимина — словно какую-то вещь, которую можно купить или обменять на покорность. И от этого горечь желчи оседает на корне языка Баккары, его вот-вот вывернет наизнанку.        Чонгук яростно смотрит на альфу, уже собирается сделать шаг, его красивые бордовые глаза опасно сощуриваются. Но Чимин не позволяет Пеплу добраться до Миши.        — Я… просто не сумел выбраться из его паутины, я ошибся… — пытается шёпотом оправдаться альфа, но взгляд Пака настолько сильно заполоняет алой пеленой, что становится практически нечем дышать.        Как вещь… его собирались продать как ёбаную вещь, при этом погубив тысячи жизней. Тысячи невинных альф, омег, детей и стариков. Из-за него. Он не только свет в кромешной тьме, Чимина по затылку бьёт осознанием, что он может быть разрушением для других, даже не подозревая об этом. Чонгук не успевает выдохнуть, как Баккара вырывает буквально из чужой кобуры любимый револьвер Пепла. Щелчок, прокрутка барабана, а после — Баккара просто напросто опустошает его. Выстрел за выстрелом, тело, нашпиговывающееся пулями, вздрагивает от каждого попадания в упор, а Чимин боится даже моргнуть, словно темнота убьёт его в мгновение ока. Ему больно. Ему раздирающе больно, кажется, омега готов вот-вот сойти с ума, вот-вот остановится его сердце, измученное за последние месяцы, за последние часы, когда он видел ужасы войны так близко, когда снова ощущал металлический и противный запах крови убитых людей.        Чимин моргает только тогда, когда свет в глазах Миши меркнет, когда его истерзанное тело обмякает в руках альф. Салита неверяще и испуганно глядит на омегу, его лицо, так же как и щёку Кардинала, орошают кровавые остывающие брызги. Чимин не ощущает, как трясётся. Он больше никому не позволит вершить свою судьбу, никто более не станет обращаться с ним, словно с вещью. Никто. Тэхён смотрит на него… нет, не с укором, хотя должен бы. Тэхён — его названный брат, связанный с Чимином крепчайшими узами привязанности, смотрит на Баккару с горем. По смуглой щеке скатывается слеза, и Пак вздрагивает, роняя револьвер. Словно Тэ оплакивает самую большую потерю в своей жизни.        Чимин, не дыша, разворачивается и уходит из кабинета. Он теряет гордую осанку, теряет королевскую лебединую грацию и, покачиваясь, ковыляет. И никто не в силах пойти за ним вслед. Никто, кроме него.

🥀🥀🥀

       Чонгук старается догнать Чимина, искренне переживает. То, что произошло всего несколько минут назад в кабинете Терракоты, стало не просто переломным моментом в революции. Это, возможно, становится точкой отсчёта для чужого рассудка. Чимин обезумел. От горя, вины, предательства его разум не выдержал напряжения, упрямо сдерживаемого всё это время, контроль полетел в бездну, и единственное, что должен сейчас сделать Чон — быть рядом с ним. Он не сможет забраться к нему в клетку из белых рёбер и восстановить изодранное нутро, не способен быть для него человеком, который сумеет перенять на себя бразды правления, пренадлежащие Баккаре. Но он должен, сука, быть рядом. Иначе Чимин попросту сойдёт с ума.        Альфа догоняет его в подземной части штаба. Не знает, почему омега пошёл именно туда, не понимает, как полуразрушенная подземка способна его успокоить, но лишь идёт, догоняя Пака быстрым-быстрым шагом. Кажется, будто его собственное сердце выходит из-под контроля и не собирается подчиняться, гоняя кровь по венам такую горячую и отчаянную с неистовой, непреодолимой силой. Чонгуку не так больно от предательства Миши, на альфу и его жизнь Пеплу плевать, но Чимин… Его маленький принц, его звёздочка, которой пришлось слишком резко стать другим, которого буквально сломало и смело революцией, нуждается в защите, ибо поступок механика просто его уничтожил. Приложилось и нападение на Тирелл, и тела убитых, увиденные омегой, когда они возвращались в штаб, и казнь лордов тоже сыграла свою не последнюю роль. Миша стал просто финальной точкой, из-за которой Пак сорвался.        Чонгук никогда не думал, что увидит, как этот человек хладнокровно убивает другого. Он надеялся, что, пусть и война принесёт в его душу жестокости и жёсткости, свет Чимина останется по-прежнему ярким и тёплым. Однако сейчас четырёхконечная звезда Чонгука и всего народа Рейвена опасно мигает, грозясь погаснуть. От переизбытка эмоций, раздирающих омегу изнутри, тот совершает ошибки.        Пепел хватает Баккару за запястье и останавливает, а тот неистово рвётся и пытается даже альфу ударить, чтобы его отпустили.        — Мне нужно побыть одному! — выкрикивает Чимин, глядя почти пустыми голубыми глазами на наёмника.        Нет. Не нужно. Так думает Чон, потому что знает — одиночество погубит его. В одиночестве преобладает слишком много пагубных мыслей и образов, а омега только что собственными руками убил человека. Чимин рвётся из его хватки, ожесточённо рычит, толкает и пытается лягнуть Пепла, словно позабыв на этот период времени обо всех собственных навыках рукопашного боя. Чонгук же вдруг обхватывает Баккару обеими руками, не обращая внимания на смехотворно слабые тумаки, и прижимает к груди.        — Эй, — зовёт хрипло Пепел его, смеживая веки и удерживая по-прежнему трепыхающегося омегу. — Эй, звёздочка.        — Да отвали! — не выдерживает Пак. Кричит, а крик его отражается от стен подземного перехода. — Отвали! Оставь меня одного! Я хочу быть один, Чонгук!        — Не хочешь, — чеканит Чон, продолжая удерживать. — Ты и без того слишком долго был один, Чимин. Буквально всю грёбанную жизнь. Я уже сказал, что буду с тобой до конца. До самого блядского конца. И слова свои по обыкновению не выбрасываю на помойку. А до «конца» нам с тобой ещё слишком далеко.        Чимин рвётся, но уже слабее, а после, словно его в одночасье покидают все доступные омеге силы, обмякает в руках альфы.        — Я убил его, — надрывно, но пока без слёз, произносит Пак. — Я убил столько людей за последние часы, Чонгук…        — Знаю. Убил. Но мы на войне.        Чимин весь дрожит. Его красивые голубые глаза широко, почти неестественно распахнуты, кожа белая, словно первый снег, а растрёпанные тёмные волосы торчат во все стороны.        — Я ошибся. Я убил лордов, поддавшись эмоциям. Я ошибся и не смог уберечь людей. Из-за меня пострадали слишком многие.        — Знаю, — тихо произносит Чон, продолжая укутывать омегу в спасительно-тесное пространство своих рук и обволакивать запахом терпкой древесины, чтобы хоть немного успокоить.        — Я не могу вести эту войну, я не справляюсь… — надламывается тон омеги, и слёзы всё же срываются с длинных закрученных ресниц.        Чимин трясётся сильнее, совсем не стоит на ногах, держась только за счёт крепкой хватки Пепла. Он не говорит больше ничего.        — Как я могу кому-то ещё довериться? Как я могу поверить, что среди Гвардии нет предателей? — сипит Баккара, поднимая отчаявшийся взгляд на своего альфу.        Чонгук не в состоянии дать ему эту уверенность, в нём самом её никогда не было, нет и не будет позже. Ему больно. Грудную клетку разрывает от пустошённого, уничтоженного вида омеги, которого он не готов отпускать в бездну безумия. Он не знает, как забрать его чувства и сгорать от них самому. Пеплу впервые так, мать его, больно из-за другого человека.        — Не доверяй. Действуй разумно. Обуздай эмоции. У тебя есть я, — тихим голосом проговаривает наёмник, но по глазам Чимина понимает, что тот не сможет доверять больше никому. Ни Терре, ни Пеплу, ни, кажется, даже себе самому.        — Я казнил людей, — нижняя пухлая губа дрожит, пальцы Чимина кажутся холодными до одури, когда он прижимает ладони к груди Чонгука, словно ища там поддержки, но всё равно не дотягиваясь.        — Казнил. И сделал так, как считал в тот момент нужным, — кивает Чон, крепче его обнимая.        — Хватит соглашаться! — отталкивает его Пак и всё же вырывается из крепких рук. — Я… идиот, а не чёртов король. Я не хочу этот проклятый трон! Я не хочу его ценой чужой крови! Не…        Чимин пошатывается и хватается за стену. Ему явно слишком больно и плохо, даже Пепел не в состоянии скрыть своих отзеркаленных от омеги эмоций, явственно проступающих на лице с острыми чертами.        — Чимин…        — Нет, прошу тебя, — всхлипывает он. — Я… я понимаю, что ты хочешь сделать. Я благодарен тебе, правда, но нет. Я не смогу это просто переплакать и выговорить. Не смогу смириться с тем, что случилось, по крайней мере сейчас.        Чонгука словно бьют по самой оголённой части рассудка и сердца, Пак делает ему больно тем, что так страдает, и Чонгук не понимает, как ещё ему помочь. Он не мастак в делах сердечных. Он бы убил обидчика омеги, но тот расправился с ним собственными руками, а пока единственный враг Баккары — он сам. Его собственное чувство вины, затопившее его безысходство и ужас от совершённого.        — Пожалуйста, дай мне немного времени, — утирает лицо Пак, и Чону становится ещё больнее. Чимин не просто выглядит утопающим, он уже буквально грозит прикоснуться лопатками ко дну пропасти, куда стал погружаться. — Я… лишь отойду немного, ладно?        — Я жду тебя. До конца, помнишь? — почти шёпотом напоминает Чон.        Он бы, наверное, хотел сказать нечто значимое для омеги, чтобы вывести его из этого состояния, но настолько мизерная вероятность, что слова или действия сейчас помогут, что Чонгук не уверен, стоит ли пытаться, или же дать Паку в действительности эти часы и дни, чтобы прийти в себя.        Чимин кивает, разворачивается и уходит в темноту подземелья, а Чонгук ощущает на корне языка прогорклый вкус сожаления. Единственный раз, когда Пак почти сломался, а он — абсолютно бесполезен для него. А ведь Пеплу очень на самом деле хочется его защитить. Закрыть нахрен от проклятого мира, от чёртовой жестокости. Но они выбрали опасную дорожку, настолько, что порой смерть может показаться благословением. Миша умер за предательство, но ему повезло гораздо больше, чем палачу, отобравшему его жизнь.        Иронично. Кто угодно может предать кого угодно.

🥀🥀🥀

       Терракота ждёт его возле выхода из штаба. Единогласным решением верхушки Гвардии оказалось то, чтобы оградить Чимина на время от всего, что может выбить из колеи. Как оказывается, эмоциональная встряска его пошатнула слишком сильно. До такой степени, что с ней не способен справиться даже Пепел. Потому и Тэхён не стал голосовать против умолчания о переговорах, а просто понимающе кивнул, когда Юнги сказал ему ждать у выхода в районе одиннадцати.        За пределами штаба давно ночь, и Юнги мёрзнет от крепчающего мороза, трёт между собой ладони в чёрных перчатках, приближаясь к высокой фигуре Кардинала. Тэхён молчит. Он слишком мрачен в последние часы после прибытия Баккары в штаб, слишком болезненно выглядит. И Юнги мог бы что-то сказать ему, но навряд ли слова омеги починят нечто в душе Стража. С одной стороны Мин может в какой-то степени его понять. Смотреть за изменениями в близком человеке, за достаточно пагубными изменениями, крайне тяжело. Однако ситуация обострена, Чимин просто не выдержал накала и напряжения происходящего. Он силён, но не настолько, чтобы подобно Терракоте и Пеплу совершенно стойко выносить страдания других людей. Они, закалённые жизнью на протяжении долгих изнурительных и мучительный лет, наполненных испытаниями, которые не всем суждено пройти, тоже страдают, когда погибают другие. Им тоже бывает больно от предательства. Но в отличие от кронпринца они уже более чёрствые и жёсткие, у них получается подавить собственную боль, чтобы двинуться дальше. И тут дело даже не во внутренней силе, сколько в большей степени в разрушенности их души. Чимин просто напросто более светлый и целостный душой, чем он или Чонгук.        Тэхёна же использовали в качестве карающего меча. И пусть его лицо выглядит непроницаемым, Юнги предполагает, что альфу это в конечном счёте знатно пошатнуло. Когда убиваешь, складывается ощущение, что и часть своей души тоже отламываешь, теряя вместе со светом чужой жизни. Убийство есть убийство. Оно отвратительно, оно деструктивно и ужасающе. Такие поступки не проходят бесследно.        Юнги бросает взгляд, подойдя поближе, на Тэхёна, а тот промаргивается, будто сгоняет наваждение. Он ничего не говорит о прошлом случае, когда Юнги проявил слабину и оставил брешь в характере, прикоснувшись к нему. Тэхёну, скорее всего, попросту не до этого. Но и Терра не собирается поднимать данную тему, он слишком скован в проявлении своих эмоций, и пусть признал, что нечто испытывает к Тэхёну, в первой линии важности у него всё-таки по-прежнему остаётся революция и Гвардия. Со своими с ума сходящими демонами омега разберётся позже, если они выживут в войне. И ему довольно тяжело признавать, что мысли о том, что будет после войны, если они выберутся сравнительно целыми, заполоняют всё больше пространства в его душе. Давняя мечта о тёплом очаге неустанно травит его сознание.        Он всегда хотел покоя. Он добьётся этого покоя, когда революция угаснет победой, потому что Юнги верит — Саванн ведёт их в верном направлении, только вот поводья в руках Мина и многое зависит от него. И покой сейчас пока кажется недостижимым, однако Терракота приложит для его достижения много сил.        — Они назначили встречу в одной из разрушенных частей запада, — тихо, словно ночью обостряется у всех слух и непроизвольно становятся громче звуки, произносит он, а Кардинал поднимает на него глаза и просто молчаливо кивает.        Альфа раздавлен, погружён в себя, и это малость раздражает. Отчасти потому, что Юнги не понимает, как ему вывести Тэхёна из пограничного состояния прострации, отчасти потому, что это может повлиять на их сегодняшнее дело. Но он молчит, манит альфу к экипажу, ждущему их за пределами штаба. Каждый этой ночью ведёт собственную битву, будь то переговоры или попытки привести к здравому рассудку любимого человека.        Место, назначенное для встречи, приветствует их абсолютной тишиной и только тусклым светом одинокой керосиновой лампадки. Терракота поставил Леандра, как лучшего своего шпиона, следить за временем прибытия.        — Их ещё нет, — выдаёт в наушник Вивьен, вздыхая.        — Знаю, что нет, — кивает тихо Терра, — они появятся ближе к утру.        И в действительности так и происходит: группа из нескольких солдат в потрёпанной форме показывается в окнах заброшенного здания, о чём их с Кардиналом сразу же оповещает шпион. Тэхён от усталости безнадёжно отрубился на сиденье экипажа, и Терра, понимая, что им надо идти, осознаёт — надо будить. Почему-то внезапно в разуме вспыхивает сцена, украдкой увиденная в лазарете у его собственной койки: как Рован прикасался к небритой смуглой щеке, ласково и с трепетом, чтобы пробудить Стража. Юнги поджимает губы. Его пальцы прикасались к коже альфы, ощущали её тепло и колкость щетины, создавали особенный тактильный контакт. Терракота так не может.        Потому, сильно стиснув зубы, Терра трогает плечо Тэхёна, а тот мгновенно распахивает шоколадные глаза. Они покидают экипаж, чтобы двинуться в сторону необходимого здания, когда Терракота напоследок тихо произносит Вивьену в наушник:        — Следи за соседними зданиями, нам, скорее всего, придётся сдать оружие.        Вивьен утвердительно отвечает, и Глава, выдохнув едва заметно, оказывается перед выдернутыми из проёма, висящими на одной петле дверьми. Их встречает солдат в потрёпанной бордовой форме Рейвенской армии, строго оглядывает.        — Оружие. Всё, до единого, — чеканит он, вынуждая обоих разоружаться.        Тэхён опустошает ножны и кобуру, растасованную по всему периметру его доспехов из чёрного металла, Юнги недовольно избавляется от своего оружия, пусть оба и знают — даже без острых клинков и пуль они могут как следует навредить врагу.        — Перчатки тоже, — кивает солдат на ладони Мина, и тот агрессивно нахмуривается.        — Он не может снять, — холодно говорит Кардинал, оглядывая солдата.        — Пусть снимает, вдруг у него там оружие, — настаивает боец, и Тэхён снова было хочет начать спорить, как Терра просто берёт и стягивает перчатки.        Пальцы подрагивают, но не от холода. Обнажающиеся ладони кажутся беззащитными, тело сразу словно бы становится меньше, и страх на подкорке тут же начинает жиреть и заволакивать сознание темнотой, но Терракота старается дышать ровно, чтобы не вызвать подозрения. Швыряет солдату перчатки под ноги, словно хочет этим движением плюнуть ему в лицо.        — Теперь можем встретиться с твоими командирами? — изгибает бровь омега, причём так, что солдат скукоживается.        — Идите. Второй лестничный пролёт, третий этаж. Они ждут в коридоре, — инструктирует он, отворачиваясь в этот же миг.        Тэхён идёт чуть позади, будто прикрывает спину Главы, и сейчас это даже отчасти не вызывает привычного раздражения. У Терры есть прикрытие. И это хорошо в их ситуации. Ещё за несколько метров оба замечают огонёк керосинки, которую поставили в ногах встречающих. Как и обговаривалось, двое на двое, все безоружны, боевые действия приостановлены. Переговорщики стоят, замерши на месте и сложив руки на уровне живота, когда Тэхён и Юнги приближаются к ним.        — Где принц? — грубо спрашивает тот, что слева.        Они почему-то Юнги кажутся странными до ужаса. Слишком бледными, слишком напряжёнными, слишком… испуганными. Конечно, можно было бы это обосновать тем, что в конце концов они наедине с врагами, от которых не знают, что ожидать, в городе, раздираемом войной между теми, кто должен, по идее, быть на одной стороне.        — Он не обязан являться по вашему требованию, — холодно отвечает Терра, держа руки расслабленно вдоль тела. — И он — не тот, кто будет выходить на переговоры с какими-то сошками.        — Мы выдвигали условия, чтобы он явился, — рявкает мужчина справа и кривится, когда губы его начинают дрожать, а по виску катится капелька пота.        — Мне насрать, — отвечает бесстрастно Глава Гвардии. — Для вас достаточно и того, что на переговоры вышли мы.        Мужчины переглядываются с каким-то волнением, их лица становятся ещё бледнее, а Терракота ощущает неладное сильнее. Что-то очень сильно не нравится в поведении противников омеге, но пока тому не удаётся поймать догадку за хвост.        — И чего вы хотите? — низко спрашивает Кардинал, стоя напряжённо рядом с Юнги.        — Остановите боевые действия. Мы уйдём из города, иначе будем бороться до последней капли крови.        Мин нахмуривается. Ему нечто не даёт покоя. Они — в ловушке, западная часть разбита Эммануилом — дядей Чимина, осада едва ли держится на нитке, и нецелесообразно со стороны противников выдвигать условия, по которым они просто уйдут. Это не даёт Юнги покоя. Здесь что-то нечисто.        — А что мне мешает отказать вам и добить ваши силы, потому что вы теперь в меньшинстве? — изгибает он бровь со шрамом, прищурившись. — Вы уже проиграли. У вас не хватит сил отбиться. Какой резон мне вас отпускать?        Предчувствие снова скребёт омегу, когда очередная капля пота стекает по виску переговорщика. Они опасливо и дрожаще переглядываются, а лица их бледнеют всё сильнее.        — Зачем на самом деле вы позвали нас? — почти рычит Терракота, а Кардинал напрягается вместе с ними.        — Отпустите войска. Дайте возможность тем, кто хочет, перейти на вашу сторону, и Тирелл снова будет ваш, — произносит, словно заученную фразу, альфа слева, а сам… трясётся.        Уже так трясётся от страха, что… блять. Блять! Юнги вздрагивает, он сам оступился в этот раз, он сам совершил ошибку. Ему не нужно было соглашаться на переговоры, нужно было их отменить после того, как вернулся Баккара в сопровождении подмоги со стороны его родственника. Чёрт…        — Терра!..        Голос Леандра обрывается, когда за пределами здания слышится ужасающий грохот. Словно гигант выдохнул в последний раз, умирая и рассыпаясь каменными осколками. Юнги хотел избавиться от большого количества жертв среди мирных, выслушать противника и дать ему возможность сдаться, но просчитался. Пол под его ногами вздрагивает, а лица переговорщиков становятся белыми, словно только что выпавший снег.        — Блять, — выдыхает Терра, с ужасом оборачиваясь на стремительно бледнеющего Тэхёна.        — Соседние здания подорваны! Бегите! — благим голосом орёт и кашляет Вивьен.        — Уходим! — рявкает альфе Терра, и оба срываются на бег.        Они не ожидают, что вслед им начнут доноситься новые взрывы. Прямо у них под ногами. Юнги чувствует, как ухает вниз его сердце, как сбивается дыхание и проносится неприятная дрожь под кожей. Он не успевает ещё раз вдохнуть, как пол снова кошмарно содрогается. Где-то снизу уже ревёт пламя. Чёрт, как же он мог так ошибиться, как же оказался не настолько дальновиден…        Тэхён бежит рядом с ним, судорожно дыша и пропуская Терракоту чуть вперёд. Здание, кажется, грохочет и скрипит на последнем издыхании так сильно, что оглушает, Юнги несётся к выходу, сломя голову, однако ничего не успевает сделать, как вдруг земля попросту уходит у него из-под ног, и не в метафорическом смысле, а самом настоящем. Пламя ревёт позади них, вспыхнув взрывом, грохот разрушающегося скопления бетона и металла оглушает, и Юнги, хватанув воздух ртом, начинает… падать. Пол разрушается под его ботинками, ошмётки камня летят во все стороны, омега даже вскрикнуть от ужаса не может, ощущая невероятно противно, как оказывается на мгновение в невесомости.        — Юнги! — ревёт альфа рядом, когда омега начинает лететь вниз.        Крепкая хватка чужой ладони ощутима на воротнике куртки. Его, словно ничего не весящего котёнка, хватают за шкирку и грубым образом бросают вперёд. Юнги вскрикивает, больно бьётся о трясущийся из-за разрушения камень, а после кубарем катится на несколько сантиметров, отдаляясь от поглощающей здания пропасти. Но только он. Счёсанная кожа на лице горит, Мин на адреналине быстро подскакивает и глядит перед собой. Нет. Нет!        Тэхён повисает, уцепившись за самый край обрушившегося участка пола, он пыхтит, лицо красное, а голые руки едва ли способны удержать его за пыльные обломки, оставшиеся от этого этажа. Вытянул, вытащил уже грозящегося исчезнуть в пламени и раскрошившемся камне омегу, кинул на безопасный островок. Строение снова сотрясается взрывом так, что Мина придавливает к полу от ужаса. Они оба тут умрут.        — Уходи! — надрывно выкрикивает альфа, а ладони его съезжают прочь, он вот-вот упадёт. — Убегай, Юнги! Давай же!        Лицо Тэхёна в каменной пыли, шоколадные глаза переполнены ужасом и решимостью, злостью на омегу за то, что тот медлит. А Юнги словно в ступоре. Он глядит на повисшего почти на самых кончиках пальцев Кардинала с ужасом и осознанием. Он сейчас упадёт. Терракота дрожит всем телом, время вокруг него словно останавливается, и замирает даже жадный, голодный и разрушительный огонь. Омега слепо смотрит на альфу, на его голые ничем не защищённые руки, на отчаянно-просящий взгляд, в котором мольба убежать прочь и спастись.        Он умрёт. Его не станет. Тэхён пожертвовал всем, чтобы вытащить Юнги и дать ему возможность избежать гибели, даже если ценой жизни. Он умрёт, если никто не протянет ему руку. Саванн заберёт его себе.        Юнги вздрагивает от этой мысли, его глаза испуганно до предела округляются. В носу — запах пыли и вишнёвый дух чужого тела. В разуме — ужас от того, что Глава не может даже сдвинуться с места от страха. Он должен прикоснуться к альфе. Голыми руками. Чтобы спасти и вытащить из пропасти. Подушечки чужих пальцев кровят, цепляются, Тэхён снова кричит Юнги уходить прочь и спасаться, но Мин не может даже дышать, не то что двигаться.        Альфа. Он должен коснуться альфы голыми пальцами.        Тэхён умрёт, если Юнги не протянет ему ладонь. Саванн заберёт его жизнь, заберёт его душу, заберёт у Юнги всё.        Мин срывается, трясётся всем телом. Он потеряет Тэхёна, его не станет, его сожрут огонь и камень из-за него — Юнги, потому что не смог… От ужаса колотится сердце так, что грозится вот-вот остановиться. Он не может тронуть альфу, его тело сковывает отвратительным страхом от возможного прикосновения, но… это Кардинал, который учил его читать, который, блять, любит его и его сына, тот, кто готов пожертвовать ради эгоистичного и грубого омеги всем, что имеет, даже своей жизнью. И он погибнет по его вине.        Саванн его отберёт. У Юнги. У Эйдена. У Чимина.        Мин издаёт неясный звук, а правая рука Тэхёна соскальзывает с камня от очередного взрыва.        — Нет! — выкрикивает Терра и бросается опрометью вперёд.        Богиня и так много, слишком много у него забрала. Способность нормально любить, жить, чувствовать, отобрала дедушку, отобрала друзей, заставила отказаться от сына на время войны. Юнги не хочет отдавать ей этого мужчину, не хочет! Он никому его не отдаст. Никому. Терракота отчаянно кидается прямо в пасть костлявой дуре, намереваясь её обыграть. Ему страшно, очень страшно, он столько лет никого не касался открыто, он так боится, что не сможет, не успеет. Но это… Кардинал… нет, не так. Это Тэхён — альфа, который любит Юнги. Мужчина, готовый бороться за него, спасать, прикрывать своей широкой, невероятно широкой спиной, закрывать от любой невзгоды, даже если Мин отчаянно тому сопротивляется.        И он впивается расцарапанными, испачканными пальцами в смуглую ладонь Тэхёна, не позволяя ему рухнуть вниз, погибая. Глаза Кима округляются, Терру по инерции тянет за падающим тяжёлым телом в доспехах, но омега изо всех сил, мыча от усердия, цепляется и упирается ногами, не давая им сорваться.        — Нет, — хрипит он, глядя с ужасом на Тэхёна. Не с ужасом от того, что он прикоснулся к мужчине. Нет. С настоящим животным страхом потерять его. — Не умирай.        «Не оставляй меня», — хочется сказать Мину, но всё и так понятно по его взгляду. Тэхён старается вцепиться хоть во что-нибудь, найти опору для ног и руки, беспомощно болтающейся над пропастью из каменной пыли и страха.        — Юнги… — хрипло выдыхает Кардинал.        — Не проси тебя бросить! — кричит омега и вдруг изо всех сил, имеющихся в его небольшом, но очень крепком теле, пытается с рыком затащить альфу обратно. Он ощущает его. Каждой фиброй, каждой порой, всей кожей в месте, где соприкасаются их руки, чувствует его.        Он должен вытащить. Должен. Юнги краснеет от усилий и натужно кричит, изворачивается, умудряясь схватить Кардинала за свободную ладонь, упирается в хрустящий обломками пол каблуками ботинок и снова тянет на себя. Вскрикивает, ему нечем дышать — Тэхён слишком тяжёлый, одетый в доспехи из металла, он тянет Терракоту за собой, но тот не уступает чёртовой богине и её напарнице — смерти. Он продолжает тянуть. Снова вскрикивает, когда получается немного приподнять альфу, а тот хватается за выступ и рывком затягивает собственное тело на островок трясущегося пола, грозящегося вскоре тоже разрушиться.        Тэхён падает прямо на взмокшего и дрожащего Юнги, а тот судорожно обхватывает его руками, дав им лишь мгновение перевести дух. Живой. Он живой, у Юнги получилось альфу вытянуть обратно, к нему, прочь от смерти.        — Прости, — хрипит Тэ, придавив Главу.        — Ничего, — шепчет Юнги, когда они оба торопливо поднимаются на дрожащем от разрушений полу, — ничего…        Оба срываются на бег после очередного взрыва, Тэхён хватает омегу за руку, наплевав на всё, чтобы они поспевали друг за другом. Пролетают лестницу, которая уже наполовину разрушилась, чудом приближаются к выходу, когда что-то ужасно скрипит и воет за их спинами — строение вот-вот рухнет. Тэхён тянет Юнги за собой, их едва не сносит ударной волной от разрушения, и омега спотыкается, падая на колени.        Махина бетона и металла начинает проседать, когда они пересекают порог. Двери, и без того разрушенные, выворачивает, когда альфа и омега вылетают прочь из проёма. Камни летят в их сторону, а оба почти без сил валятся на грязную землю. Кардинал прикрывает Юнги собой, закрывает телом, наряженным в доспехи, при этом обхватывает руками. После и вовсе тянется за створкой, которую оторвало и выбросило прочь, чтобы прикрыть Юнги. И Мин словно оказывается в вакууме.        Здесь нет ничего, кроме запаха чужих феромонов, а ещё больших карих глаз, уставленных прямо на него. И Терракота не может отвести взгляд от них. Тэхён прикрывает омегу собой и сломанной створкой входной двери, а в его спину, кажется, прилетают обломки. Он прижимает Главу Гвардии к себе, и тело даже почти не трясётся и не бунтует.        — Не умирай, — молит снова Юнги, и голос его срывается от отчаянья.        — Я ни за что не оставлю тебя, — шепчет Тэхён, и шум позади затихает, словно заканчивается Армагеддон. И Юнги судорожно выдыхает, позволяя альфе откинуть створку и прижать его к своей груди.

🥀🥀🥀

       Чонгук находит его в кабинете Терракоты. В полном одиночестве. Омега просто сидит на месте главы и смотрит в пустоту. Глаза Чимина кажутся померкшими и в буквальном смысле мёртвыми.        — Почему они не сообщили о переговорах? — хрипло спрашивает Баккара. За пределами здания уже брезжит серый зимний рассвет.        — На твои плечи за последние дни и так упало слишком много, — тихо отвечает Чон, оглядывая его посеревшее лицо.        — Мы на войне, некогда беречь мои чувства, — почти безэмоционально произносит Пак, не глядя на Пепла.        И альфе совсем не нравится то, что происходит с ним. Надломленный, испуганный.        — Поговори со мной, — просит тихо Чонгук, вынуждая Чимина поднять взгляд. — Не закрывайся.        — Не стоит, — сипит голос омеги, когда тот поднимается на ноги. — Скоро проснётся Эман, нам нужно дождаться Терру и понять, что делать дальше.        — Чимин, — голос альфы срывается, и это уже вынуждает принца посмотреть на него.        — Что?        — Остановись. Ты сойдёшь с ума, — просит Чонгук.        Никакой игривости, никакого озорства в нём нет. Им здесь не место. Не тогда, когда его омега буквально выглядит, как человек, уже погибший внутри. Он видит, что происходит с принцем. Его покоробило. Постоянно окружающая его опасность, дыхание смерти на затылке, обескровленные, мёртвые тела, ужасающая ошибка, предательство.        — Поговори со мной, — снова с нажимом произносит альфа, загораживая широкой спиной выход и отрезая Баккаре все пути к капитуляции.        — О чём? — дрожаще произносит он, стискивая пальцы в кулаки. — О чём, Чонгук? О том, что я проигрываю? О том, что мои шаги — ошибочны? О том, что все наши усилия летят в задницу к чёртовому дьяволу из-за того, что какой-то альфа решил потягаться в революции за меня, как за какую-то ёбаную вещь? И в итоге погибли сотни, сука, людей? — его прорывает, Чонгук видит. Но лучше так, чем Чимин бы держал всё в себе и сгорал от этого, приближая безумие. — О чём говорить, скажи мне? — повышает тон омега. — О том, что я поддался ярости и убил троих своих лордов, обвинив в измене без оснований? Я убил сегодня больше людей, чем за всю свою жизнь, — надрывается Баккара, хватаясь за живот и сгибаясь.        Он несколько секунд только судорожно пытается дышать, объятый пламенем паники.        — Я не могу стать королём. Я постоянно ошибаюсь, Чонгук. И это меньшее из зол, потому что я чёртов бастард, не имеющий права сесть на престол. Бастард, который постоянно полагается на других, от того оказывается преданным. Глупый, идиот, убийца, понимаешь? Что я… каким образом я буду править, если даже сейчас, постоянно ощущая вашу поддержку, я всё равно ошибаюсь? — Чимин вскидывает на каменное лицо Чонгука взгляд, и глаза сверкают от слёз. — Как? Как мне вырваться из западни? Что мне сделать, Гук?        Альфа сильно сжимает челюсти и поджимает губы. Делает первый шаг к трясущемуся омеге, второй, третий, пока не сгребает в медвежьи объятия, из которых Баккара снова пытается вырваться.        — Справишься. Я помогу.        — Я не хочу, чтобы мне помогали! Я…        — Ты не должен быть один, услышь меня, Баккара, — жёстко произносит Пепел, удерживая омегу за плечи. — Король без своего народа — ничто. Народ без своего короля рухнет. Ты не сможешь всё вытянуть в одиночку без своих людей, без своего народа. Ответь мне, кто мы, по-твоему?        Чимин дрожит, его губы трясутся и белеют.        — Кто мы для тебя, Чимин? — давит Чон, глядя в мутные от слёз голубые глаза. — Я жду.        — Мой… мой народ, — тихо-тихо выдыхает омега. — Мой народ. Моя семья.        — Вот именно, — продолжает давить альфа. — Твой народ. Твоя семья. Твоя поддержка.        Пак дрожит, прекращает вырываться, а плакать начинает сильнее.        — И ты не должен делать всё один. Не должен пытаться закинуть на плечи мешок, пригваждающий тебя к полу и не дающий идти дальше. Дай каждому по грамму — и получится легче, понимаешь? Ты не один, Чимин.        Пак утыкается лбом в его грудь и сжимает чужую одежду.        — Я убил их… убил, хотя они не были виновны, — всхлипывает отчаянно Баккара.        — Ты их уже убил, — пытается говорить спокойно Пепел, пока омегу накрывает истерикой. — Единственная, кто будет судить тебя, доберётся до твоей души лишь в старости, уж в этом я подсоблю.        Чимин разрывается и плачет, позволяя Чонгуку прижимать его к груди.        — Прекрати тащить всё на себе, звёздочка, — шепчет в самое ухо он Баккаре.        — Я не могу… — всхлипывает Чимин, вжимаясь ему в шею. — Я не могу перестать.        — Значит, я заставлю, — жёстко отвечает Пепел.        Чимину требуется немного времени, чтобы успокоиться, но и это не приносит альфе чувства облегчения. Он видит, что омега не прекратил пытать себя мыслями, и кажется, будто никакие слова и действия не смогут оставить махину самобичевания, запущенную Чимином. Рассветает. Скоро должны вернуться Терра и Кардинал с результатами переговоров. Чонгук вздрагивает вместе со зданием, когда в одной из частей города раздаётся залп взрыва. Кожа холодеет моментально, Чимин потерянно оборачивается на окно и бессмысленно смотрит на серый предрассветный сумрак. У них обоих мурашки струятся холодным прикосновением по коже от этого звука.        — Чёрт возьми, что это было, — шёпотом, словно боясь нарушить тишину после оглушающего взрыва где-то неподалёку, произносит Чон.

🥀🥀🥀

       Они возвращаются в штаб в тишине, просто идут рядом пешком, потому что экипаж разнесло обломком, а связь с Гвардией оборвана из-за взрыва. Не слышно голоса Вивьена, но Терра искренне надеется, что омега не пострадал и сумел спрятаться. Не прикасаются друг к другу, только бредут, а серый свет зачинающегося дня открывает им больше обзора. Солнце — тусклое, едва появляющееся из-за горизонта, начинает освещать город, когда оба уже добираются до всё ещё не до конца восстановленного штаба. Юнги чувствует себя потерянным и уставшим, он не знает, какие слова должен подобрать, должен ли вообще что-то сказать Тэхёну сейчас, может ли… Он мельком бросает на потерянного альфу взгляд: он весь в пыли, местами на спине и боках тёмные доспехи измяты и испещрены царапинами. Каштановые прядки кажутся седыми из-за осевшей на них бетонной пыли. Тэхён идёт рядом и тоже молчит, всё ещё отходя от шока.        Не сказать, что они впервые оказываются в ситуации, когда их жизни на волоске над пропастью, но сегодня у обоих явно что-то надломилось. Последние сутки оказываются разрушительными, губительными во многих вещах, и в голове начинает гудеть. Скорее всего, в штабе слышали взрыв, посыплются сотни вопросов на Главу, но Юнги ощущает настолько вселенский вес усталости, что нет сил раздумывать над тем, что делать дальше. Терракота устал. Его душа болит каждый божий день, его разум почти воспалён постоянной работой, заполнен мыслями и стратегиями, и он ощущает, как утекают сквозь трубу всякие его силы. Единственное, что он хочет сейчас — просто дойти до штаба и будь, что будет.        Их встречает встревоженный Леандр и не менее смурной Пепел, стоящий рядом с Баккарой. Юнги знает, что сейчас они захотят узнать о произошедшем, однако у него нет и толики сил для объяснений. И стоит только Пеплу раскрыть рот, чтобы спросить, Терра поднимает ладонь, останавливая его словесный поток.        — Позже. Всё позже, — хрипит измождённо омега и, не моргая, проходит мимо.        Слишком многое произошло в последние несколько часов. Он… он потерялся среди собственных мыслей, среди чувств, незнания, как поступить дальше. Он должен отдать какой-то приказ, но не получается, в разуме — чистая, почти сравнимая с вакуумом пустота.        По какой-то известной лишь Саванн причине омега следует за Кардиналом, когда тот, прихрамывая, спускается к общим душевым на цокольный этаж. Они всё ещё не перекидываются ни словом, просто идут, даже не разглядывая друг друга в полумраке тихого коридора. Юнги сглатывает, как только они оказываются в чистом пространстве, состоящем из светло-голубого кафеля и матовых, почти прозрачных занавесок между сантехникой, помогающей мыться. Кардинал тихо выдыхает, щёлкает застёжкой брони, но ту заедает. А Юнги просто наблюдает за тем, как альфа расправляется с ней, всё же побеждая и бросая с грохотом на кафель. Чёрная водолазка под формой очерчивает спину и широкие плечи, а Страж стягивает оставшееся обмундирование, чтобы начать расправляться с одеждой. Он весь в пыли, частично в крови, брюки местами разодраны и пропалены, Терре даже страшно думать, как он выглядит сам, да и плевать.        Тэхён стягивает водолазку, и омега застывает. Глядит на его испещрённую старыми шрамами спину, к которым прибавились ещё и наливающиеся лиловые гематомы от того, как Ким закрывал его от обломков. Он словно видит впервые эту смуглую кожу, хотя это не так, не говорит и не двигается. Тэхён с опаской оглядывается на Терракоту, но, по всей видимости, останавливаться не намерен: альфа щёлкает пряжкой ремня и быстро стягивает брюки. Юнги опускает глаза, не в силах на него смотреть.        Терру не тошнит, не трясёт, он, кажется, всё ещё в шоке от произошедшего, от прикосновения к Кардиналу и того, что им пришлось пережить. Когда снова поднимает взгляд, альфа уже шагает вперёд и выворачивает вентиль горячей воды, чтобы следом задёрнуть за собой плотную матовую занавеску. И Юнги пытается проглотить слюну, но та комом застревает в глотке. Он вдруг тянется пальцами к куртке, вжикает собачка молнии, и одежда падает на пол. Страшно. Страшно оставаться с ним один на один, однако руки живут собственной жизнью, когда Терра тянет с себя взмокшую от пота рубаху через голову, бросает к одежде Тэхёна и останавливается, когда пальцы замирают у кромки простых брюк. Что он делает?.. Хочет… смыть с себя пыль, следы огня и крови, сегодняшнюю ночь. Но почему сейчас? Сейчас, когда видит очертания сильного, гибкого тела, обтянутого смуглой кожей и украшенного шрамами от порки. Когда обдаёт взглядом этот силуэт за занавеской, силуэт альфы, упершегося ладонью в плитку на стене и застывшего под потоками горячей воды, от которой уже валит пар. Юнги не знает.        Его внутренности трясутся, как только омега всё же тихо снимает брюки с нижним бельём, перешагивает брошенные вещи и оказывается в соседнем душе, задёргивая за собой шторку. Их разделяет только пар и полупрозрачная матовая занавеска, Юнги мог бы услышать дыхание Тэхёна, если бы не вода. Он испуганно и смущённо ссутуливает обнажённые плечи, дёргает вентиль, чтобы его, сперва обдав холодными струями, тут же укутало в теплеющую жидкость. С тёмных волос стекает грязная от пыли, осевшей на них, вода, её засасывает в слив, но оба так и стоят под душем без единого движения. Первым дёргается Тэхён — он встряхивает тяжёлые волны намокших волос, шумно выдыхает и отплёвывается от воды, а Терра от этого звука вздрагивает. Поднимает на альфу глаза, видя лишь размытую фигуру из-за матовой шторки, не отводит внимания, когда Кардинал проводит ладонями по шее, смывая грязь.        Отворачивается, обхватывает худые плечи ладонями, словно хочет прикрыться, но не уходит. Он один. Голый. Рядом — сильный альфа. Юнги страшно, от этого не избавиться. Но этот альфа — Тэхён. Тэхён связывает себе руки, держит их на виду рядом с Терракотой, чтобы не напугать. Тэхён знает, что с ним сделали, какой он грязный, что он убийца и психопат, но всё равно стоит рядом с ним. Кинулся, придурок, в огонь, чтобы его вытащить, чтобы спасти, был готов умереть, лишь бы Юнги выбрался. Придурок. Безрассудный, влюблённый придурок. Но о Тэхёне ли думает Юнги, произнося одними губами данные слова?        Снова обращает взгляд к опять застывшему под струями альфе, тот не шевелится, только шумно дышит. Перед глазами проклятый Рован, который может прикасаться к Киму открыто, которому не страшно это делать. А Юнги нет. Между ними — проклятая занавеска, она кажется хрупкой защитой для его рассудка, ограничивающей прикосновения и контакт. Но то — лишь плацебо, чтобы Терракота не чувствовал себя уязвлённым. Как и его перчатки, сгинувшие в огне, как и его жестокость, рушащаяся рядом с этим человеком. Он… не может отстраниться, не может убить альфу, не способен перестать думать о нём или… любить. Тэхён ворвался в его мрачную, наполненную болью жизнь и решил, что хочет защищать Терракоту, тем самым пленил омегу, по-настоящему отчаянно в том нуждающегося. Терра — сильный человек. Физически натренированный убивать мужчина, тот, кого боятся и уважают Гвардейцы, тот, кто был столько раз переломлен.        Но Ким Тэхён добрался не просто до Терракоты, он раскопал завалы внутреннего развороченного мира и отыскал маленького улыбчивого Юнги, загнанного в угол много лет назад. Того, кто хочет вышивать розы на чужой рубашке, того, кто мечтает о воздушных занавесках и поцелуях в лоб по возвращению. И сколько бы ни противился Терракота, сколько бы он ни был сильным и стойким, маленький и хрупкий Юнги побеждает в этом противостоянии. Он берёт верх и заставляет жёсткую часть заткнуться, уйти в тень, потому что… потому что…        — Тэхён, — хрипло зовёт омега, голос словно ему не принадлежит. Имя альфы сладким вишнёвым соком перекатывается на языке.        Кардинал оборачивается тут же. Смущённо разглядывает тонкий силуэт, едва виднеющийся из-за матовой шторки для душа, не двигается, словно боится спугнуть.        Терра приближается к эфемерной преграде, его ладонь дрожит, глаза широко распахнуты, а грудная клетка то и дело вздрагивает от судорожных вздохов. Протягивает руку, прикасаясь к нагретой паром полупрозрачной материи, разделяющей их, словно просит, чтобы ему ответили. Юнги не заслуживает его. Не заслуживает. Потому что обижал, потому что столько раз отталкивал, но Тэхён упрямо не сдавался и не отступал. Юнги знает, что не заслуживает его любви, но крохотная часть собственной души просит и надеется, что в этот раз, когда омега сделает самый первый в жизни шаг навстречу, ему позволят приблизиться.        Большая смуглая ладонь дотрагивается до шторки между ними, прикасается неуверенно к его пальцам, и Терра вздрагивает. Кажется, будто через треклятую плёнку он снова может ощутить тепло чужой кожи, как в миг, когда от ужаса потерять Кардинала схватил его, грозящегося упасть с обрыва. Поджимает губы, как только Тэхён выпрямляет пальцы, соединяя их ладони с несущественной, тонкой преградой между подушечками. Юнги почти не дышит, плечи с россыпью крохотных капель на нагой коже напрягаются, когда омега делает ещё один шаг к нему. Не видит выражения лица, но замечает, как беспокойно поднимаются и опускаются грузные сильные плечи, может представить, как тяжёлые тёмные пряди прилипают к его лицу и шее, как прозрачные горячие капли стекают вниз по смуглой коже спины, целуя своим прикосновением каждый шрам по дороге к пояснице. Тэхён не двигается, но смотрит, Юнги буквально порами ощущает его взгляд. Рассматривает худощавую фигуру, вечно сокрытую мешковатой одеждой, а сейчас очертаниями заметную через матовую материю. Юнги, наверное, никогда до конца не удастся избавиться от страха, но рядом с этим человеком он вдруг смолкает, прекращая разрывать голову криком, лишь ворчит и озирается.        Юнги подходит ещё ближе, игнорируя дрожь в напрягшемся животе, почти не дышит, даже через шторку ощущая тяжелеющий от волнения запах вишни. Его собственный феромон дрожит — неуверенный, ломкий, горьковатый запах полыни просачивается в воздух, смешиваясь с фруктовой кислой нотой. Юнги опускает глаза, но тут же ругает себя за это, снова возвращает взгляд к альфе, который стоит, боясь пошевелиться. Тэхён склоняется и касается лбом занавески, каштановые волосы чёлки прилипают к той, пристают к коже, делая её чуть ближе к омеге. Юнги приподнимается на носочках и, судорожно, почти с хрипом выдохнув, прижимается к его лбу своим. Пронзает разрядами тока поясницу, когда омега всё же зажмуривается и забывает дышать. Мурашки струятся по коже, охватывают тело от кончиков волос до самых пальцев на дрожащих ногах. Терра стоит на носочках и покачивается, боясь поскользнуться на мокром кафеле.        Губы распахиваются прежде, чем Терракота успевает прикусить язык и остановиться, не произносить этого, потому что знает: стоит словам вырваться из горла, как уже обратного пути не будет. Он не сможет снова оттолкнуть этого мужчину, он позволит его тёплым мозолистым рукам лечить шрамы внутри Мина, позволит себе ощутить его присутствие и его чувства. Он больше не сможет скрывать собственных. И всё равно с языка срывается:        — Обними меня, Тэхён, — шёпотом, но альфа слышит и каменеет от шока, как и сам Юнги.        Панически жуёт губы, опуская взгляд в пол. Он хочет, чтобы к нему прикоснулся альфа. Не просто альфа — Тэхён. И тот подчиняется. Не отбрасывает шторку, словно понимая, та — незримая защита и без того разрушившего все барьеры омеги, а просто заворачивает его в матовый материал, обхватывая руками. Юнги теряется, дрожит, часто моргает. У него в груди — настоящая война, битва на выживание между страхом и любовью, между Терракотой и Юнги. Зажмуривается, судорожно выдыхает, чтобы снова широко распахнуть глаза и возвести их к потолку. Кажется, сейчас не сможет смотреть в зрачки Кардиналу, как и после того мига, когда они покинут душевые. Тэхён, завернув его в шторку, крепко сжимает руками и прерывисто дышит, утыкаясь в лоб омеги, притягивает к себе, вынуждая их тела почти соприкоснуться. Если бы не жалкие миллиметры занавески между ними…        Юнги кладёт ему руки на плечи, как получается, правда, ведь его движения скованы чужими объятиями. У него от нехватки кислорода кружится голова, горит грудь и тяжесть оседает в животе. Но он знает — не причинит вреда, не сделает ничего, что бы не позволил Юнги. Не обидит — защитит. И Мин отпускает поводок. Лишь на краткие минуты, пока они здесь, сбрасывает броню и льнёт всем естеством, позволяет прижимать к крепкой груди в полосках шрамов, а сам утыкается носом в чужую переносицу. Юнги сам прижимается к проклятой занавеске в месте, где теплеют дыханием губы Тэхёна, кожа горячеет, тело трясётся в хватке, когда омега впервые почти ощущает поцелуй. Ему, этот, пусть несовершенный, неполноценный, принадлежит только ему. Кардинал мычит, сам сотрясается от эмоций, когда Юнги повторяет движение, сталкивая их губы, только сильнее сжимает руками через шторку. Отчаянно вздыхает, целуя в ответ, и Юнги теряет опору под ногами второй раз за день, потому что Тэхён приподнимает его над полом, чтобы быть ближе. Сталкиваются рты, гладкая занавеска запотевает от их дыхания, когда Юнги выпускает воздух из лёгких, ощущая всё тело Тэхёна целиком. Ему страшно, всё ещё страшно, но что-то внутри просыпается после долгой спячки, отвечает на горячность кожи и шумные вздохи.        Тэхён не может сдержаться, ведёт приоткрытыми губами по брови и веку, перечёркнутым шрамом, впитывает запах омеги в себя, разрывается от желания коснуться его без преграды, но терпит, терпит ради Юнги. Ему позволили такое, ему сделали семимильный шаг навстречу, и Тэ не упустит. Целует с отчаяньем острые скулы, прикасается снова к губам и слышит вздох омеги, заключённого в кольцо его сильных рук. Не устанет целовать, даже если мешает плёнка, не прекратит сжимать в объятиях, пока ему позволяют. В груди больно-больно, и от боли этой становится так горячо, что кажется, будто дыхание превращается в огонь, способный расплавить синтетический материал между ними. Юнги робко приподнимает голову, когда рот Тэхёна касается района его угла челюсти, открывает уязвимую шею и крупно вздрагивает, стоит дотронуться к ней почти поцелуем. Сильнее льнёт, зажмуривается, открывая для ласки больше пространства, кончики пальцев едва касаются кафеля, пока омега приподнят над ним.        Тэхён ничего не может сделать с желанием, пересекающим тело. Не должен. Не должен пугать его, потому ставит на ноги и остраняется, как только чувствует жар, патокой стекающий от сердца прямо к низу живота. Слышит крайне недовольный звук, как только пропадает тепло ладоней и занавеска противно отлипает от кожи.        — Нет… — шепчет Юнги, снова шагая к нему и на этот раз обвивая тело альфы самостоятельно. — Не отходи больше.        Он обнимает Тэ, стискивает ладонями, укутывая в матовую занавеску, прикасается губами вдруг к кадыку и, дрожа, отстраняется.        — Не хочу тебя испугать, — так же шёпотом отвечает тот.        — Я не боюсь тебя, Тэхён, — сердце обливается кровью, хочется рухнуть перед Террой на колени. Хочется целовать угловатые коленки и худые бёдра, спускаться ниже, чтобы обласкать каждый небольшой палец на ступнях.        Тэ дрожит, когда Юнги снова тянется к его губам, и альфа позволяет ему вести. Позволяет трогать лицо ладонями через плёнку, даёт право пытаться отрывисто и отчаянно целовать влажные от потоков из тропического душа губы, даже слегка их прикусывать. Тэ не выдерживает, снова перехватывает инициативу, сжимая Юнги и укутывая его в преграду, чтобы целовать, пока не закружится голова. Он прижимается всем телом, пусть и опасается показывать, как сильно желает к нему прикоснуться, как тело реагирует на запах и силуэт Юнги, но тот не отталкивает даже тогда, когда чужой пах прижимается к его собственному через шторку, пусть и напрягается.        — Я не сделаю больно, я вообще ничего не сделаю, пока ты не позволишь мне.        — Знаю.        Терра вдруг прогибается в спине и чуть откровеннее прижимается, пусть всего на секунду, но Тэхёну этого хватает, чтобы бёдра свело судорогой. Как бы сильно он хотел, чтобы их кожа соприкасалась, чтобы ладонь к ладони, губы в плену, жар искр между ними. Он никого так не хочет, никого другого не нужно.        — Не позволяй ему больше прикасаться к тебе, — судорожно, отплёвываясь от воды, произносит Терракота, вынуждая Тэ вздрогнуть. — Не позволяй! Иначе я прострелю ему голову, слышишь?        — Мне нужен только ты.        Юнги, кажется, дрожит как внутри, так и снаружи. Его шокирует, как тело вдруг на откровенные объятия реагирует. Ноги вздрагивают, когда случайно Тэхён лишь подушечкой пальца на мгновение касается кожи на спине, снова обнимая и укутывая в защищающую омегу материю. И тогда понимает, что хочет. Целиком и полностью. Не сможет дать всего сразу, не сумеет так скоро отпустить страх, но старается, притрагивается к губам через шторку, когда его вдруг пронзает огнём, стоит Тэхёну возбуждённо промычать прямо ему в рот. Это пугает. И… обжигает. Теперь он, пусть и не напрямую, может прикасаться к крепкой груди. Может губами очерчивать тонкие на ней шрамы, ощущать вишнёвый запах практически внутри себя. И срывается, когда Тэхён мычит снова.        — Хочешь меня? — хрипло спрашивает едва различимым шёпотом.        — Больше всего на свете, — отвечает альфа, а его живот пронзает дрожью.        Юнги… подташнивает, но он знает, что Тэ его не тронет. Он возбуждён, и пальцы холодеют, но Юнги сглатывает ужас.        — Прикоснись к себе, — велит, вынуждая стан Тэхёна напрячься. — Прикоснись, — приказывает, и Тэ затравленно глядит на омегу. — Давай.        Но Тэхён не может. Ладони сковывает болью, он не способен так делать, он помнит ещё ужас от порки.        — Ты можешь это сделать, Тэхён. Сделай это так, как сделал бы я.        И альфа снова мычит, борясь с собственными демонами.        — Я не могу, — едва слышно, почти со слезами в горле. — Я не могу.        Юнги осознаёт, насколько Тэхён точно такой же травмированный, как и он сам.        — Ты — мой. Подчиняйся приказам.        Альфа весь сжимается, но кивает. Ему словно так легче, проще сейчас, и Юнги согласен на этот шаг. Его сердце колотится, как заполошное между рёбрами, когда произносит:        — Прикоснись к себе.        И Тэхён подчиняется. Юнги не может разглядеть, ему всё ещё страшно и больно, но омега держится, зажмурившись и уткнувшись носом в чужую щёку. Слышит лишь прерывистые выдохи, ощущает горячность кожи даже через занавеску, чувствует вибрацию по всему телу Кардинала.        — Я не могу… — хрипит Тэхён, его тело донельзя сильно напрягается.        — Можешь, — отвечает Юнги, а всё его нутро исходит импульсами, словно считывая эмоции Кима. Сглотнув, он понижает голос: — Кончай.        И альфа срывается. Утыкается лбом в его, а голос нисходит к гортанному, но тихому стону, от которого внутри Мина всё вспыхивает. Он не видит, не смотрит, но ощущает. Разряды тока, почти молний под кожей, чужое возбуждение, которое переходит в его собственное. Это пугает. И опаляет. Оба объяты мелкой дрожью, ресницы омеги слипаются от воды, когда Тэхён сам снова через плёнку целует его, крепко сжимая. А Мин в шоке от того, как его укутывает этим влажным, опаляющим желанием коснуться другого человека. Он часто дышит, вжимаясь ртом в губы Тэхёна и уже проскальзывает гневная мысль, что лучше бы этой чёртовой шторки не было между ними.        Когда-нибудь, Мин уже чувствует, ему достанет сил преодолеть её.        — Я люблю тебя, — надорванно шепчет альфа.        Когда-то точно настанет миг, и между ними не окажется этой границы, составляющей миллиметры, но ощущающейся сотнями километров. Когда-нибудь Мин Юнги задавит свой страх окончательно, как задавил сейчас.        А пока оставляет последнее прикосновение губ, едва не обрывает проклятую занавеску, прежде чем им приходится отстраниться.