Баккара

      Чимин уже второй раз запинается, когда пытается пробраться через снежные барханы. У него почти не остаётся сил идти дальше, мороз пробирается всё глубже под кожу, а снег — в ботинки, отчего ноги промокают, и почти не чувствуются пальцы. Смеркается. Ночь в зимнем лесу у них пережить — небольшие шансы, и даже Чимин со своей неопытностью это понимает, однако Чонгук упрямо ведёт его дальше. Дальше от Смотрителей и солдат, дальше от звуков, любых — неважно будь то звук треска веток под насыпью снега или звуки чужих голосов. Идти всё труднее, даже дыхание альфы сбивается, он тоже уже устал, и усталость эта наваливается им на плечи невыносимым грузом.        Чимин обессиленно поднимает ногу, чтобы переступить бревно, присыпанное снегом, а Пепел придерживает его за руку.        — Смотри, — указывает альфа в сторону, а Баккара едва может сфокусировать зрение.        Он может разглядеть тёмный силуэт здания, и надежда на то, что они сумеют выжить в этом месте, где, кажется, она понемногу начинает затухать, вспыхивает с новой силой. Они даже энергичнее припускают к зданию, которое оказывается старым амбаром. Как далеко они отошли от Тирелла? Где они вообще? Что сейчас происходит с Серой Гвардией и остальными? Чимин безмолвно возносит молитву Богине, к которой так давно не обращался, чтобы с остальными был порядок. Чтобы они выстояли и смогли справиться с внезапным нападением, а пока шагает из последних сил, чтобы достигнуть необходимого укрытия.        Он понимает, что дрожит, только тогда, когда Чонгук усаживает его на какой-то тюфяк, набитый чем-то сродни соломы. Здесь пыльно, повсюду крупными лохмотьями висит паутина, темно. Чимин так устал, что ему плевать на всё, лишь бы ненадолго присесть и хоть каплю согреться. Но Чонгуку не до усталости: посадив омегу на тюфяк, наёмник начинает исследовать в полумраке внутрянку амбара, возможно, надеясь, что найдёт для них нечто полезное. Он грохочет чем-то, пока Баккара, обхватив себя руками за плечи и стискивая замёрзшие и сильно покрасневшие пальцы, лишь замедленно за ним наблюдает.        — Сейчас, — словно сам с собой разговаривает Пепел, что-то вытаскивая из горы хлама, сваленного в самом дальнем углу. — Есть!        Альфа тянет огромный ржавый таз в сторону Чимина, а тот непонимающе ёжится и старается не засыпать, хотя в сон клонит неимоверно. Однако омега знает, что спать на холоде — чревато гибелью. Он трясётся и только наблюдает за тем, как Чонгук что-то разламывает, что-то явно деревянное, судя по характерному треску. Складывает в гигантский таз обломки, шарит по остальному пространству амбара, пока не находит необходимое. Рвёт жёлтую от времени бумагу и бросает туда же, за исключением небольшого клочка.        Чонгук выуживает из внутреннего кармана куртки маленький железный коробок, а Чимин удивлённо за ним наблюдает, когда альфа достаёт из коробка спички.        — Всегда надо быть готовым к неожиданностям, — только сейчас омега понимает, что голос Чонгука дрожит от холода, а губы начинают синеть. Он тоже жутко устал и продрог.        Пепел умело поджигает бумагу и осторожно подносит к остальному нагромождению топлива для импровизированного костра. Бумага и сухие обломки вспыхивают, но Чонгук не садится, а покидает пределы защиты, исчезая на несколько минут. Дым устремляется к частично разрушенной крыше, находя там выход. Чимин же приближается к тазу с огнём и выставляет перед собой почти оледенелые ладони, чтобы согреться хоть капельку. Огонь приятно и обжигающе целует кончики пальцев, а омега выдыхает, — судорожно, уставше — прежде чем замечает, как альфа возвращается.        — Чонгук, присядь хоть ненадолго, — сипло просит Баккара, переживая, как бы альфа не свалился после от усталости или, не дай Саванн, получил обморожение.        — Сейчас, звёздочка, всё хорошо, — дрожащими губами произносит он, вдруг что-то бросая в огонь. — Если мы этого не сделаем, сильно пожалеем.        И снова отходит. Рыжие языки пламени немного освещают пространство захламленного помещения, а Чонгук продолжает рыться в брошенном кем-то достоянии, пока не фыркает от количества пыли. Чимин начинает немного согреваться, сидя возле огня, но всё ещё дрожит.        — Это… немного фу, — комментирует альфа, когда приближается к омеге с каким-то пыльным нечто, похожим на крохотное байковое одеяло, — но капитально сможет нам помочь. Снимай ботинки и носки.        — С ума сошёл? — оторопело спрашивает Чимин, глядя на альфу.        — Просто доверься мне и снимай. У меня явно больше опыта выживания, не находишь? — сощуривается по-кошачьи Чонгук, и Чимин, фыркнув, всё же подчиняется.        Стягивает ботинки и носки, а после позволяет Чонгуку укутать его голые ступни в грязный лоскут плотного материала. Становится лучше. Избавившись от мокрой обуви, Чимин чувствует, как ноги его начинают согреваться лучше и быстрее. Чонгук же шарится палкой в огне, что-то оттуда выуживает. Камни. Альфа где-то выдрал среди снега камни и теперь, шипя и обжигаясь, пихает те, разогретые в костре, в носки омеги и в его ботинки. Оттуда валит пар, а Чимин недоумённо глядит.        — Испарит лишнюю влагу, — комментирует Пепел. — И высушит.        Чимин понимает, что у него и правда гораздо больше знаний, относительно того, как выживать в непреодолимых ситуациях. Следом Пепел стягивает обувь и с себя, повторяя процедуру. Чимин с радостью принимает его к себе поближе, когда натурально трясущийся от холода ночного зимнего леса альфа приближается. Они ютятся возле костра, пока нагретые и почти раскалённые камни сушат им обувь, Баккара укутывает ступни Чонгука вместе со своими, а сам прижимается как можно ближе. Хочется пить. И есть. Но Пак держится и даже старается молиться, чтобы его желудок пронзительно не заурчал, но звуки китов издаёт живот Чонгука, на что тот морщится и трёт под солнечным сплетением. Они попали явно в непростую ситуацию, и Чимину не на кого больше положиться, кроме как доверить своё будущее Пеплу.        — Постарайся отдохнуть, — голос альфы уже меньше дрожит, когда он прижимает к себе Баккару, крепко обхватив его за плечи и стискивая задубевшие красные пальцы.        — А ты? — поднимает на него голову Чимин, глядя на жёсткие углы скул, очерченные оранжевым светом пламени.        — Я буду тебя сторожить. Вдруг ты понравишься местным диким зверям? — всё ещё сохраняет свою манеру даже в таком положении Чонгук, но Чимин только рад, что хоть что-то в этой жизни остаётся стабильным.        Позволяет Чонгуку обнять себя крепче одной рукой, пока второй Пепел удерживает в руках пистолет на всякий случай. Чимину немного теплее в руках своего альфы, и он, смежив свинцовые от усталости и шока веки, вырубается.

🥀🥀🥀

       Утро встречает снова замерзающего Чимина бурлением чего-то. Он ёжится, просыпается, ощущая всю гамму пережитого вчера теперь, когда шок спадает. Кожу на лице сковывает и стягивает засохшей на носу и губах кровью, голова пронзительно гудит и простреливает виски болью, тело налито усталостью, а живот сводит сильнее от голода и жажды. Омега силится подняться и понимает, что его ноги снова обуты в ботинки, а носки сухие и даже немного тёплые. За пределами заброшенного здания, где они укрылись, едва брезжит рассвет.        Чонгука рядом нет, но в тазу новые дрова, которые потрескивают и искрят, нагревая в помятой ржавой кружке, кажется, воду. Баккара встаёт на ноги, но его голова начинает сильно кружиться, отчего приходится обратно приземлиться на пыльный тюфяк. К горлу подкатывает тошнота с привкусом желчи и кислоты, и омега зажимает рот ладонью, чтобы сдержать порыв. Он дышит через нос, моргает и силится концентрироваться на треске дров, а не на том, что сейчас его вывернет наизнанку.        Альфа появляется в амбаре, скрипнув дверцей и стряхнув с ног снег. Он тянет ведро без ручки прямо замёрзшими руками, приближается к омеге.        — Утро, конечно, слабо можно назвать добрым, но от взгляда на тебя становится теплее, — ухмыляется Чон, с грохотом опуская ведро перед тазом.        — Куда ты ходил?        — В лес, — жмёт плечом Пепел, защищая руку тем, что натягивает рукав почти по пальцы и хватает кружку, которую установил на неком самодельном вертеле.        Чимин внимательно за ним наблюдает. Как альфа в более маленький тазик насыпает снег и выливает туда нагретую воду, чтобы масса растаяла. После расстёгивает куртку и безжалостно рвёт край своей светлой рубашки. Лоскут смачивает в воде, поставив кружку с новой порцией снега, а после приближается к омеге.        — У тебя всё лицо в крови, — тихо, с некой долей сожаления произносит Пепел, будто это он виновен в том, что Чимина ударили тяжёлой подошвой сапога по лицу.        Пак позволяет Чонгуку приблизиться и промокнуть засохшую кровь на коже. Нос, пострадавший от удара, тут же вспыхивает болью, и Баккара шипит, стараясь отстранится, но Чон крепко держит его за затылок.        — Придётся потерпеть, — шепчет альфа и вдруг с силой дёргает нос омеги, а тот вскрикивает.        От ощущений даже замутняется зрение, слёзы брызжут из глаз, а голова кружится сильнее. Чимин часто дышит ртом, стараясь отойти от внезапной вспышки боли.        — Хрящ сместился, — поясняет Чонгук, принимаясь и дальше оттирать кровь из-под носа, с ноздрей омеги и его губ.        — Всё хорошо, — гнусаво отвечает Пак, зажмуриваясь и стараясь перетерпеть боль, пока Чонгук продолжает его отмывать. Становится даже легче дышать, а из ноздрей стекает ещё тоненькая струйка, которую Чон тут же утирает.        — Теперь будет горбатый нос, — посмеивается Чонгук, смачивая лоскут снова и снова, пока вода в ёмкости становится розовой, а лицо Баккары — чистым.        — Я стану менее привлекательным для тебя? — вдруг спрашивает омега, а Пепел замирает.        — Ты никогда не станешь менее привлекательным для меня, звёздочка, — шепчет альфа.        Его бордовые глаза прожигают в Чимине настоящую дыру своими зрачками, и он тянется к нему, чтобы получить объятия. Пепел прижимает омегу к себе и поглаживает замёрзшими пальцами по затылку. Тяжело. Холодно. Хочется есть и спать. Чимин ощущает себя донельзя беспомощным. Он прежде не оказывался в подобном положении, даже после побега из дворца Гвардия приютила его и обеспечивала жизненно необходимым. Чимин никогда не бывал в ситуациях, как эта, когда приходится выживать. Но Чонгук, по всей видимости, умеет действительно всё, потому что даже сейчас нашёл то, что им пригождается.        — Эй, звёздочка. Выберемся. Помнишь: упадёшь, я тебя поймаю, — шепчет Пепел и остраняется.        Снег в кружке уже почти растаял. Чимин жутко хочет попить, глотка пересохла, а голова продолжает раскалываться. Чонгук вдруг лезет в карман и вытаскивает оттуда горстку ярко-красных подмороженных ягод. Чимин уставляется на них, а после поднимает глаза на Чонгука, который бросает алые горошинки в кружку.        — Что это?        — Калина, — спокойно отвечает Чон. — Аппетит не подавит, сытости не даст, но ты согреешься окончательно и получишь немного сил. Чай, Чимин, — посмеивается Пепел, ждёт, пока вода вскипит и согреет ягодки в горячей жидкости.        — А ты? — надорванно спрашивает омега, на что Чон только оборачивается.        — А во мне ещё много сил, — спокойно отвечает он и медленно, словно кот, моргает.        Чимин ощущает, как внутри него болит и трясётся душа. Ни единый поступок не сравнится с этим. Его всю жизнь заваливали драгоценностями, комплиментами, диковинными кушаньями. За ним поистине могли бы красиво ухаживать, проявляя интерес, но никто не делал для него такого. Никто не рисковал ради него всем, никто не был готов жертвовать ради него. Да, Чонгук сухарь. Да, любит поязвить. Да, он грубый, замкнутый, словно побитый пёс, он тяжело раскрывает свои «внутренности» и совсем не хочет делиться чувствами. Но этот альфа так отчаянно их показывает, что Чимин корит себя за слепоту, которая в начале их контакта после побега из Элиуса мешала разглядеть настоящего Чонгука.        Того, кто надевает свои последние тёплые носки на омегу, который его ненавидит. Который дарит ему оружие, а не золото, чтобы Чимин мог постоять за себя. Альфа, который учит его сражаться, позволяет срывать на себе эмоции, чтобы стало легче дышать. Мужчина с раненой ногой, который хромал, но всё же пошёл за проклятыми еловыми ветками, потому что Баккаре нравится их запах. Тот, кто набил за ухом такую же тату, как и Чимин, уже крича обо всём ему, просто не вслух. И сейчас Чонгук снова жертвует ради него. Собой, всем, что есть.        Крохотная горстка калины, найденная в обмёрзлом лесу ради него, чтобы дать Паку немного сил и энергии, утолить его голод, Чонгук бросил её в тающий снег и теперь смотрит на пламя, пока ждёт, когда тот растает.        Чимин не сразу понимает, что плачет. Слёзы скатываются по отмытым от крови щекам, капают с подбородка. Омега всхлипывает, морщится, потому что неожиданно привлекает внимание Чонгука. Альфа тут же присаживается рядом и обхватывает лицо Баккары прохладными ладонями.        — Эй, ты чего, звёздочка? Не реви, глаза замёрзнут нахрен, — старается пошутить Пепел, но Чимин только всхлипывает снова.        В простое «люблю» не вместится всё то, что Чимин к нему испытывает. Влюбившись единожды в наглого вруна, явившегося по его душу, Чимин навечно там остаётся, у него внутри, впуская альфу в себя раз за разом. Он любит его, до треска рёбер любит. За наглое поведение, за едкие фразы и колкий язык, за силу и стойкость, за жёсткость и грубость. За ласку, которой неумело пытается окутать, даже если смущается и всё отрицает. Любит за низкий голос и узловатые пальцы, за хромую теперь походку и кончики тёмных, слишком сильно отросших волос. Любит настолько, что это уже в нём не помещается, и хочет отпустить эти чувства в мир. Можно ли любить до боли? Чимин ответит, что можно. И именно так любит Чонгука, даже если безмолвно оба поклялись не произносить этих слов. Потому что они уже были в жизни Пака пустыми.        Чонгук же своё «люблю» произносит по-иному. Изо дня в день, раз за разом он подтверждает, доказывает, показывает и подносит всё ближе. И оттого — навалившегося и осознанного — Чимин судорожно всхлипывает, будто может вот-вот всё это потерять.        — Ненавижу тебя, я тебя так сильно ненавижу, — вместо признаний плачет омега, выплёскивая ужас произошедшего и взмаливаясь к Богине в благодарности. Потому что, наверное, она всё-таки услышала его молитвы, произнесённые перед Отбором.        И подарила Чимину альфу, за которым он будет, словно за каменной стеной. Который обязательно будет его поддерживать, который обещает быть с ним до самого конца. Саванн отправила к Чимину Чонгука, а тот учит принца быть сильным, учит настоящей жизни и чувствам. Саванн услышала его молитвы, и вот — Пепел рядом с ним, молчаливо и хмуро вытирает солёные слёзы с его щёк.        Чимин твердит «ненавижу», а Чонгук слышит как раз то, что должен слышать всеми фибрами, потому торопливо прижимается к губам, стараясь не задеть побитый нос, который страшно распух и болит. Шепчет в губы между короткими холодными поцелуями: «До смерти», как привычное признание, как мантру на удачу и победу. Чонгук его тоже до смерти. Потому прижимается лбом ко лбу и целует в него, после притискивает омегу к груди. И там, Чимин слышит, как сильно и неистово колотится сердце, однако так для него умиротворяюще, что хочется жить дальше и продолжать бороться.        Проходит несколько минут, прежде чем Баккара успокаивается, только коротко пару раз всхлипывает, а Чонгук снимает кружку с огня и даёт ей немного остыть, чтобы можно было удержать в руках. Они молчат, потому что пока просто нет необходимости говорить, и Чонгук осторожно поит омегу горячим напитком из калины, дует на него, чтобы омега не обжёгся. И Чимину становится в сотню раз теплее. Присутствия альфы для этого достаточно.

🥀🥀🥀

       Юнги едва раскрывает глаза и сразу же натыкается взглядом на серый потолок лазарета. Не сразу вспоминает произошедшее, а как только его настигает тем, что уже случилось, дыхание срывается, глаза распахиваются шире, и тело пронзает импульсами. Сколько он пролежал в отключке? Что происходит в городе? Где Чимин и Пепел? Где его сын? Терракота силится подняться, но конечности настолько налиты слабостью, что едва выходит пошевелиться. Омега стонет от головной боли. Давно его не ранили так сильно, чтобы Глава Серой Гвардии оказался прикован к лазаретной койке, давно не случалось такого, чтобы он ощущал себя настолько разбитым и растёртым в прах. Что с Эйденом?..        Кто-то шевелится рядом с ним, и Терра едва способен повернуть голову вбок от усталости и боли. Зрение долго фокусируется, только после Юнги видит дремлющего на стуле Кардинала, который, держа в руках пистолеты, сидит между двумя койками. Проклятое, отказывающееся подчиняться ему сердце, вздрагивает в груди, когда омега видит измождённое лицо и тени под глазами альфы. Тэхён вздыхает и просыпается, его веки поднимаются, являя Юнги сонный, туманный взгляд, и омега тут же отворачивается, стискивая зубы от резко стрельнувшей в голове боли.        — Юнги? — шёпотом зовёт альфа, поймав с поличным проснувшегося Главу, и Терре ничего не остаётся, кроме как снова повернуться, встречаясь с ним взглядом. — Пришёл в себя. Это хорошо.        — Где Эйден? — осипше и слабо спрашивает Терракота, на что Кардинал отодвигается и показывает хрупкую детскую фигурку, лежащую на соседней койке.        Мальчик спит. Его рука в гипсе, на теле синяки, а лицо исчерчено порезами, но выглядит не измученным.        — Катберт справился с переломом, — тихо поясняет Тэхён, пока Юнги с болью глядит на ребёнка. — Он поставил кости на место. Но не знает, срастутся ли они верно. Сейчас… трудно сказать. Но Эйден молод, его тело справится.        Терракота переводит взгляд на альфу снова, глядя ему в тёмные глаза. Тэхён явно устал. Сколько он уже тут сидит?        — Сколько я так лежал? — спрашивает он, а Тэхён потирает подбородок с чуть проступившей щетиной.        — Почти двое суток. Тебя сильно задело. Сотрясение серьёзное.        Терра же только поджимает губы.        — Ты в курсе, что в городе и Гвардии?        Кардинал несколько мгновений молчит, пока, кажется, собирается с мыслями.        — Много людей пострадало. Как мирных, так и наших, — начинает говорить альфа, поглаживая спящего мальчика по голове, когда тот начинает судорожно дышать. Юнги тоже хочет прикоснуться к сыну, но пока даже пальцы не шевелятся от боли и измождения. — Тирелл в осаде. Идут бои.        Душа Юнги уходит в пятки. Снова. Снова проступ, снова отшвыривает на несколько шагов назад, которые дались им всем непосильным трудом. Проклятый регент подстраивает козни и губит их. Ещё и Чимина пришлось спешно уводить из штаба, чтобы ублюдок принца не получил. Терракота вмиг собирается, а взгляд его становится жёстче. Омега силится сесть хотя бы, но почти не выходит, и альфа дёргается, словно хочет удержать Терру в лежачем положении, однако осекает себя и не прикасается.        — Юнги, тебе нужно лежать, — взволнованно произносит он, нависая над Главой. — Хотя бы ещё немного. Ты погубишь себя, если не придёшь в порядок и помчишься дальше.        — Я не могу лежать, — хрипло, но жёстко выдыхает омега.        — Юнги.        — Не лезь, — кряхтит он и всё же садится.        — Салита и Немо справляются. Катберт занят ранеными. Натаниэль присылает помощь и отбивает город, — комментирует Тэхён, пока Юнги борется с тошнотой, подкатывающей всё ближе к горлу. — Прошу тебя, дай себе немного послаблений.        Омега переводит ненавидящий взгляд на Кардинала и скалит зубы. Его губы дрожат, но Тэхён, вдруг присевший на корточки, остаётся непреклонным. Они борются ментально, а сотрясение Терракоты и настойчивость Стража одолевают омегу. Тот падает на подушки.        — Мы пока держимся. Гвардии нужен здоровый и сильный Глава, — шепчет альфа и, не прикасаясь, поправляет его подушку.        Юнги наблюдает за ним. За уставшими, медленными движениями, за померкшим взглядом, наполненным диким волнением — Чимина рядом с ним нет, и альфа не знает, жив ли его принц, сбежавший и спрятавшийся по приказу Терры во время нападения. Они сталкиваются глазами, и Тэхён свои не отводит. Омега вспоминает свой ужас, которым накрыло в тот день. Ужас от того, что Ким Тэхён на его глазах размозжил череп здоровому мужчине. Он до сих пор видит кровь на его красивых пальцах, ярость в зрачках и почти звериный оскал. Альфы — всё ещё чудовища. Всё ещё кровожадные монстры. И страх перед силой Тэхёна перебарывает тот факт, что Кардинал защищал его и Баккару от гибели. Юнги сглатывает вязкий комок, отводя взгляд.        Ужас потерять Эйдена так же теплится в душе. Юнги понимает: мальчик пострадал только в первый раз. Но сколько ещё таких выпадет на его долю, пока Мин держит сына рядом с собой? Эйден может попасть в крупную заварушку, он может погибнуть, лишиться конечностей… что угодно, и в этом будет виноват его родитель. Горечь и желчь снова подкатывают к корню языка. Терракота отворачивается от Тэхёна, не желая на альфу больше смотреть, и думает. Судорожно размышляет, что ему делать. Он всё равно не будет лежать слишком долго, и как только тело станет ему подчиняться, поднимется, чтобы вытащить Гвардию из задницы. И ещё… омега должен обезопасить ребёнка, потому что точно переживёт раны, слабость, даже проигрыш в революции, но только не потерю самого дорогого для него человека.        Тэхён притихает рядом, и когда омега оборачивается снова, тот вновь оказывается дремлющим. Ладонь Тэ покоится на хрупком плече такого же спящего Эйдена, и в груди нестерпимо щиплет за мягое сердце. Тэхён — чудовище. Чудовище, готовое убить ради него и безопасности принца. Монстр, ринувшийся искать маленького мальчишку, к которому привязался. Тот, кто прошептал Юнги просьбу упасть в руки, потому что сопротивляться боли и ужасу уже больше не было сил.        Вишнёвый запах альфы укутывает Мина, словно в одеяло, неосознанно, и Юнги жмурится. Защитник. Воин. Солдат. Кардинал сделает ради защиты всё, что сможет. Убьёт, покалечит, истребит. Станет чудовищем и убийцей. Он уже сказал Юнги однажды, что хочет защитить его, как омегу, защитить Эйдена. И этот факт так больно кусает всегда самодостаточного и сильного Терракоту, что становится то ли обидно и горько, мол, в нём самом не хватает сил это сделать, то ли горячо-обжигающе и непривычно. Никто не защищал Терракоту никогда. Никто не вставал перед ним стеной, чтобы оградить. Никто не был готов замарать руки в крови из-за него. И пусть Тэхён должен был и защитил Чимина, но и… Терракота отбрасывает ненужные мысли. Он давно уже принял решение.        Веки слипаются, но Терра старается не спать. Он замечает с прищуром, как Рован входит в лазарет. Омега выглядит не менее уставшим, чем Тэхён, приближается к койкам, чтобы осторожно проверить Эйдена, а после нависает над Юнги. Убрав светлые волосы за уши, притрагивается к его лбу самыми кончиками пальцев, проверяя температуру, а после быстро остраняется — Катберт, скорее всего, предупредил об особенности Терры. А вот альфу трогает откровенно: поглаживает по небритой щеке, будит и дарит улыбку, как только Тэхён раскрывает глаза.        Злость просыпается в Юнги неожиданно, когда Кардинал сонно смотрит на Рована.        — Катберт велел тебя прогнать отсюда, — тихо произносит омега, улыбаясь Тэхёну. — Ты нормально не ел уже несколько суток, Тэхён.        Тэхён. Так просто обращается по имени, что Терре хочется стиснуть зубы.        — Со мной всё в порядке, я посижу с ними ещё немного, — вертит отрицательно головой альфа.        — Катберт разрешил мне прислать Салиту, чтобы тот уволок тебя силой, — уже строже выдаёт омега, а Юнги лишь продолжает притворяться спящим.        Когда Кардинал бросает на него взгляд, то Юнги смеживает веки и старается даже не дышать. Но стоит ему приподнять их снова, как замечает с горьким прогорклым вкусом, как Рован берёт Тэхёна за руку и всё же вынуждает встать со стула.        — Давай, Тэхён, тебе тоже необходим отдых. И еда. Как раз поспят и придут в себя немного, — мягко тянет его омега прочь, держа за пальцы. Тэхён выглядит измученным, потому не сопротивляется, когда Рован уводит его за собой.        Лишь бросает печальный и тоскливый взгляд на Терракоту, пока пытается выпутать ладонь из хватки юного лорда, который фривольно уже переплёл их пальцы.

🥀🥀🥀

       Чонгук первым замечает подозрительный звук. Кто-то явно приближается к ним, умудрившись выследить по оставленным следам. Альфа подскакивает с места, пока Чимин дремлет на тюфяке. Он должен увести Баккару, он должен защитить его от опасности и спрятать. Но где, если вокруг них только обмёрзлый заснеженный лес? Где укрыть омегу? Где спасти? Пепел напрягается всем телом и толкает Чимина в плечо — вблизи уже слышатся голоса. Спрятаться они не успеют, да и негде, а преследователи совсем близко. Выудив из кобуры револьверы, пока Чимин, собравшись, обнажает оружие и тихо следует за ним, альфа напряжённо застывает. Они ждут, пока недоброжелатели приблизятся, чтобы напасть самим.        — Проверим тут, они точно здесь могли спрятаться, — слышится грубый альфий голос, и Чимин весь подбирается.        Чонгук задерживает дыхание, выжидает, пока скрипучая створка амбара не раскроется. Сокрывшийся за нею, наёмник нападает на солдата неожиданно. Хватает одного удара магазином пистолета, чтобы тот потерял ориентацию и отшатнулся, а Чимин добивает его одним точным выстрелом. Альфа же расправляется с ещё одним воином, просто свернув ему неожиданно шею, когда тот оборачивается.        Шум затихает, два тела падают на старый пол амбара.        — Нам нельзя тут оставаться, — выдыхает шёпотом Пепел, а после, схватив ведро со снегом, тушит костёр.        Они должны уйти. Если эти двое нашли их пристанище, то придут ещё солдаты. Чимин торопливо хватает с собой на всякий случай кусок одеяла, которым укрывался, а после бежит, прихрамывая, за Чоном, чтобы слинять из укрытия. И снова ноги тонут в пушистом снегу, когда они стараются отойти как можно дальше от амбара, спрятаться ещё где-то. Но вряд ли им повезёт так же снова: не на каждом километре леса стоят заброшенные здания. Чонгук хватает Чимина за руку и быстро сцепляет их ладони в замок, чтобы придерживать омегу. Должен быть ведь хоть какой-то выход.        Они снова слышат треск и затаиваются за стволом дерева. Револьвер Чимина на изготовке, а альфа на всякий случай закрывает его собой, чтобы первый удар не пришёлся на Баккару. Почти не дыша, он выглядывает из-за дерева, уже удерживая оружие, чтобы ответить на атаку, но застывает. Посреди лесной опушки, усыпанной светлым нетронутым снегом, стоит невысокого роста старичок. Он изумлённо глядит на Пепла, а тот наставляет на него дуло пистолета, но Баккара внезапно хватается за оружие, отводя в сторону.        — Стой, он ведь… просто старик, — глухо говорит омега, глядя на внезапно появившегося незнакомца, при этом выскочив из-за дерева.        — Несносный омега, это может быть ло…        — Это вы, — громко говорит старик, указывая на Баккару пальцем. — Вы! На рынке Сапхара вы дали мне золотой!        Чимин застывает, глядя, как пожилой мужчина, который действительно встретился ему прежде, старается побыстрее подойти поближе. Омега и альфа насторожены, напряжены, пока пыхтящий пожилой мужчина пробирается к ним.        — Ваше Высочество, — шепчет благоговейно он, хватая замёрзшие ладони Чимина своими, утянутыми пушистыми вязаными варежками, — вы совсем продрогли…        — Как вы… — ошарашено спрашивает Чимин, пока старик принимается снимать с себя варежки и торопливо натягивать на ладони Пака.        — Ваши глаза. Все знают, что у принца Рейвенского глаза, как летнее небо, — улыбается трогательно старик, но Чонгук всё равно ему не доверяет. Щурится, рассматривая ссохшегося омегу, а тот только потирает замёрзшую руку Пепла и вдруг снимает с себя шарф, чтобы накинуть ему на голову. — Вы совсем устали… в Тирелле творится такой кошмар, мой принц, — слёзно произносит старик.        — Как тебя звать? — уже мягче, чем собирался, спрашивает Чон, а сам укутывает шею в шарф.        — Эллдион, — улыбается омега. — Я живу между Сапхаром и деревушкой близ Тирелла. Я лесник. Точнее, мой покойный супруг им был, но почил несколько лет назад. Пойдёмте со мной скорее, вы замёрзли и, вероятно, ужасно голодны. А уже в лесничем доме я расскажу вам всё, что смог узнать о происходящем.        Чимин уже через час сидит возле очага, укутанный в колючий, но крайне тёплый плед, и трескает тушёную редьку с кашей. Заталкивает за щёки оголодавше, пока Чонгук кутает его ноги в вязаные носки, данные Эллдионом. Старик и правда оказывается лесничим и живёт в уютном домике недалеко от места, в котором их подобрал.        — И ты, сынок, садись. Нужно поесть, — дёргает Чонгука за плечо омега и тянет к столу.        Пепел слышит, как бурлит голод в его животе, а глядя на аппетитно уплетающего кашу Баккару, есть хочется только сильнее. Он садится за стол, отправляет первую ложку в рот и жмурится — не стоит только торопиться, иначе словит несварение.        — Эллдион, расскажите, что сейчас происходит в Тирелле, — просит, прожевав, Баккара, а сам снова заталкивает за щёки щедро приправленную маслом кашу.        — Ох, мой принц, — печально улыбается лесничий, а после вздыхает. — На город напали. Он окружён, из тюрем сбежали заключённые вами Смотрители и устраивают там настоящий ужас. Гвардия борется как может, но пока ситуация не меняется.        Чимин, так же как и Чонгук, мрачнеет. Это значит, что Гвардия в плачевном положении. Что с Террой? Почему не выходит на связь? Чимин поджимает губы, кажется, будто у него пропадает аппетит из-за информации.        — Нам нужно возвращаться, — хрипит омега, жёстко глядя в огонь.        — Нельзя. Терракота не дал сигнала, — тихо отвечает альфа, продолжая опустошать свою миску.        — Переждите беду здесь, — хватает Эллдион за руку Баккару, а тот глядит вымучено. — Так хотя бы друзья дадут вам знак или смогут прийти за вами. В лесу зимой опасно, мой принц.        Чимин нахмуривается и переводит взгляд на Пепла. Он с одной стороны, понимает, что Чимину нетерпится вернуться к союзникам и попробовать отбить город. С другой же, им опасно сейчас даже нос совать в Тирелл. Там кишат беглые предатели, там военные действия, неизвестно, кто из Гвардии после ужасного нападения вообще сумел выжить и отвоевать своё право на дальнейший путь. Но кивает. Осознаёт, что лучше восстановиться и дождаться хоть какаой-то ясности от Терры. Они не будут прятаться вечно, но Серая Гвардия обещала уберегать Чимина от опасности, как будущего короля и лицо революции, так что в этом случае у Баккары нет иного выхода, кроме как позволить себе доверить будущее верхушке Гвардии — своим союзникам.        — Вот и правильно. Здесь вас будет найти трудно, — улыбается Эллдион и потирает плечо Пепла, а тот на него хмурится.        Он никому не доверяет, особенно таким добрым людям. За подобными улыбками может скрываться настоящий яд, и Чонгук, в руках которого сейчас безопасность не просто его омеги, а ещё и будущего короля, не имеет права на ошибку.        — А ещё у меня есть баня, — посмеиваясь, проговаривает лесничий, на что Чимин ему улыбается.

🥀🥀🥀

       Юнги ещё медленно ходит, но спасибо, что не кружится голова. Прошло уже более четырёх дней после нападения, но в некоторых районах Тирелла так и не удаётся подавить сопротивление врага. Юнги уже распорядился послать подмогу с вертолётной базы, чтобы очистить населённый пункт и поймать офицеров, чтобы вытрясти из них данные, однако успех невелик. И ищет сигнал, чтобы найти Пепла и Баккару, но пока из-за заглушек регента ничего не получается. Он идёт через разрушенную часть здания, ведь Джин сказал, что альфа должен быть здесь. Половина штаба разворочена, рухнули стены и пробирается ужасный холод, но Терра даже не ёжится от мороза, потому что слишком сильно волнуется.        Находит Кардинала, отрывающим свои вещи из-под завалов — его комната находилась как раз в том месте, где хорошенько рвануло, и теперь немногочисленные пожитки Стража оказались завалены обломками. Терракота останавливается и смотрит за тем, как Тэхён достаёт какую-то крохотную книжицу, отряхивает от грязи и бетонной пыли, смотря с печалью на обуглившиеся местами листы. Оборачивается, заслышав шаги омеги, и застывает, глядя на него. Подбородок Кардинала всё ещё подёрнут щетиной, что делает его ещё более мужественным на вид, лицо уставшее, глаза только мимолётно вспыхивают, когда он замечает Главу со всё ещё забинтованной головой.        — Что-то случилось? — тихо спрашивает он, пряча книжицу в нагрудный внутренний карман тёплой куртки.        — Иди за мной, — коротко отдаёт приказ омега и тут же разворачивается на каблуках, чтобы покинуть разрушенные участки штаба.        Тэхён послушно следует за Терракотой, пока тот возвращается к уцелевшим коридорам и спускается по лестнице в фойе. Сразу же слышится недовольный детский рёв, а после уже получается заметить, как Салита удерживает плачущего мальчишку за плечо, стараясь не дотрагиваться до повреждённой руки, которую держит крепкая перевязь.        — И никуда я не полечу! — разрывается Эйден. Лицо Юнги остаётся каменным, однако в груди бушует неистовство, перемешивающееся с переживанием. Мальчик замечает Кардинала и рвётся к нему. — Тэхён! Тэхён, они хотят меня увезти из города!        Слёзы пересекают мальчишеское лицо, и Эйден начинает плакать только сильнее, когда альфа приближается к нему. Тэхён присаживается на корточки и позволяет ребёнку уткнуться в своё плечо.        — Эй, — зовёт его Страж, поглаживая по вечно лохматым тёмным волосам. — Эй, жучок, — голос Тэхёна кажется надорванным.        — Я не хочу улетать, — ревёт мальчик, цепляясь здоровой рукой за руку альфы.        Тот что-то принимается ему шептать на ухо, и Эйден даже прекращает всхлипывать. Взгляд его проясняется, слёзы высыхают, и ребёнок переводит внимание на Юнги. Что именно говорит ему Кардинал, остаётся только между ними двумя, но Эйден вдруг кивает альфе и протягивает руку, позволяя увести. Оба ждут, пока Терра поведёт их к месту, откуда они вылетают. Салита треплет мальчишку по голове, но тот обиженно поджимает губы, только крепко одной рукой обнимает уже плачущего во всю Катберта, который старается вытереть слёзы, но у него не выходит прекратить плакать.        Терракота же молчаливо ведёт их в сторону уцелевшего планера, где Раунд уже заводит двигатели. Они загружаются, и рампа поднимается. Эйден не хочет к родителю приближаться, только прижимается к Кардиналу, вызывая новую порцию болезненных укусов внутри Юнги. Тому больно. Он становится плохим для собственного сына только потому, что хочет его защитить. Разве может омега иначе? Разве имеет право подвергать сына опасности, которая следует за ними всеми по пятам? Эйден — тот, ради кого была начата эта революция. Ради его будущего и счастья, ради его благополучия. И Терра не простит себе, если по собственной опрометчивости даст чаду погибнуть.        Он сдерживает эмоции и безразлично смотрит в стену планера, хотя внутри волки воют, раздирают когтями и лапами и без того истекающее кровью сердце. Больно. Обидно. Не хочется расставаться. Они с Эйденом никогда не расставались больше, чем на несколько дней, пока тот обучался в школе, а тут Терра даже не знает, на какой промежуток отправит сына к своему троюродному дядьке. Пока не закончится эта война. И они обязательно встретятся после, обязательно. Юнги придёт к сыну, чего бы ему это ни стоило.        Планер приземляется почти через шесть часов молчания, во время которых Юнги умудряется задремать. Кто-то прикрыл его тонким коротким пледом, Эйден спит в руках у Тэхёна, пока тот терпеливо поглаживает мальчика по волосам. Их взгляды пересекаются, но у Юнги нет сейчас сил сдерживать эмоции, соответственно, нет возможности закрыться от альфы по всем фронтам, а он не может позволить себе открываться Кардиналу. Потому отворачивается и встаёт, скидывая с себя плед. Сердце пронзительно колит, как только рампа опускается, показывая снежный простор деревни и небольшого домика на окраине, возле которого они приземлились. Из здания выбегает немолодой седовласый омега, который торопится и кутается в облезлую шубку, чтобы поскорее оказаться у калитки. Здесь Эйдену будет хорошо.        Здесь большая семья и много детей. Дядька позаботится о ребёнке Юнги, он постарается дать ему всё то же, что даёт своим деткам и внукам, Эйдену… будет безопасно. Юнги, стискивая себя стальными клещами, сдерживает рвущиеся наружу горечь и печаль. Он хочет кричать и плакать от нежелания разлучаться со своим ребёнком, но ни единая мышца при том на лице даже не вздрагивает, сохраняя выражение ледяного спокойствия.        — Юнги-я! — выдыхает дядька, подлетая. Он обхватывает омегу руками, и того передёргивает. Но Терра лишь похлопывает сдержанно его между лопаток. — Юнги-я, я рад видеть тебя невредимым…        Терракота кивает и тихо отвечает:        — Дядя, спасибо, что согласились принять Эйдена у себя.        — О чём речь, милый? Наш дом — твой дом, — улыбается дядя, но Юнги не может улыбнуться в ответ от болезненных спазмов внутри.        — Эйден, — приближается омега к мальчику, стараясь нежно улыбнуться, — меня зовут Ривэ, я твой дедушка.        Маленький альфа, вцепившись в ладонь Кардинала, прячется за ним, не желает отходить или прощаться. У Юнги душа рвётся в клочья и с каждой секундой становится всё труднее оставаться невозмутимо спокойным. Омега внутри плачет горькими слезами, всё рвётся изнутри, хочет прижать к себе чадо, поцеловать, дать толику необходимой ласки, а Терракота, властвующий над ним, не позволяет. Его сын, его мальчик, который едва не погиб, которого, окровавленного и изломанного, совсем недавно Мин держал в руках. Боль прорывается через непроницаемую стену едва заметным судорожным и рваным выдохом. Терре кажется, что остаётся тот незамеченным, однако Тэхён бросает на него тревожный и словно бы понимающий взгляд. И это злит омегу.        Что он может знать о том, что творится сейчас внутри Терракоты? У него нет детей. Эйден для него никто. Но именно за Тэхёна сейчас цепляется мальчик, а не за папу-омегу. Становится ещё больнее, ещё горше. Юнги отворачивается и тихо выдаёт:        — Эйден, пора прощаться.        — Я не хочу! — вскрикивает тот и только сильнее вцепляется в руку Кардинала, отчего лицо альфы пересекает болью.        Он вдруг разворачивается и присаживается перед Эйденом на корточки, чтобы их лица были на одном уровне.        — Жучок, послушай меня внимательно сейчас, — тихо проговаривает Страж, но Юнги всё равно его слышит. — Мы на войне, ты ведь большой мальчик, всё понимаешь. И тебя ранили. А каждый солдат должен восстановиться после ранения.        — Многие Гвардейцы ранены! — упорствует Эйден, пока Тэ держит его за маленькую ладонь.        — Эйден, — начинает омега, но сын с такой злостью на него смотрит, что душа внутри вздрагивает так сильно, что становится больно. И Терракота сжимается внутренне, замолкает. Комок подкатывает к глотке.        — Жучок, — обхватывает его лицо ладонями и вынуждает посмотреть на себя. — Твой папа… делает это ради тебя, не серчай на него, ладно?        — Я взрослый! — упрямо, но уже тише отвечает мальчик. — Я могу…        — Эйден, потерять своего ребёнка — хуже некуда, — с крайне серьёзным лицом говорит альфа. — Что бы ты ощутил, если бы потерял папу?        Маленький альфа вздрагивает, злость его исчезает из взгляда, а глаза округляются, наполняясь страхом.        — А теперь помножь эти ощущения на три. Ты мальчик. Ты — ребёнок. И как бы тебе и кому-то ещё ни хотелось считать взрослым, ты всё ещё остаёшься ребёнком. Тем, кого родители должны оберегать и дать безопасность. Твой папа… у него очень большая ноша на плечах, он не может разорваться между тобой и делом, которое мы преследуем. И ему… будет очень больно, если он потеряет тебя. Ему и без того уже больно, слышишь?        Юнги ощущает, как свинцовая тяжесть его эмоций, вдруг нежданно озвученная альфой, придавливает к недавно выпавшему снегу. Едва удаётся сдерживать контроль в маленьких ладонях, закутанных в перчатки, он вот-вот упадёт и напрочь, на мелкие осколки разобьётся. Комок в глотке растёт.        — Единственное, что сейчас для твоего папы важно — твоя жизнь, — голос Кардинала вздрагивает, а Эйден скукоживается, понуро ссутуливая плечи. — Поэтому, пожалуйста, жучок…        Мальчишка кивает часто, вытирает слёзы с щёк, после оборачиваясь к Юнги. Тот уже трясётся не только внутренне, но и всем телом. Сын неловко, виновато приближается к нему, не поднимая головы, мнётся, боясь поднять взгляд, и Терра первым присаживается на колени. Маленький альфа бросается к родителю, крепко обхватывает одной рукой и прижимается всем худеньким детским телом. Ком в горле становится невыносимым, Юнги нечем дышать, и он старается не плакать, хотя очень хочется, а потому зажмуривается.        — Пап, прости меня, — гнусавит Эйден, а Юнги только и может, что судорожно выдыхать, поглаживая сына по спине. — Прости, пожалуйста. Я буду послушным, я буду смиренно ждать тебя, правда.        Мальчишка начинает снова плакать, вцепившись в куртку Юнги, а тот возводит глаза к небу, чтобы сдержаться. Свинцовые тучи давят похлеще эмоций, уже разбивших сердце в труху.        — Я вернусь. Мы разберёмся, обещаю, а потом… как и хотели, купим дом да будем жить в нём.        Эйден — единственный альфа в жизни Юнги, которому омега готов с нежностью, пусть и кроткой, глубоко спрятанной, улыбаться. Он поглаживает влажные щёки сына, утирая с них солёные слёзы.        — Слушайся деда, ладно? И не забывай делать уроки, — голос всё-таки вздрагивает. — Глазом моргнуть не успеешь, я снова буду тягать тебя за уши.        — Я люблю тебя, пап, — утыкается лбом в щёку родителя Эйден. — Всё будет хорошо.        Душа Юнги кричит и вопит, когда сын отходит к Кардиналу. Тот, прежде вставший, снова присаживается на корточки.        — Тэхён, — губы мальчишки дрожат, — мой папа сильный омега. Но ты пообещай мне, что будешь о нём заботиться. И защищать!        Лицо альфы вытягивается, глаза округляются, он бросает взгляд на Юнги, который, побледнев, отворачивается. Слишком много эмоций. Слишком больно бьёт по сердцу.        — Пообещай, — с нажимом произносит слёзно Эйден. — Пока я не смогу делать этого сам, ты должен быть с ним рядом.        Кардинал сглатывает и обнимает маленького альфу, зажмуриваясь, что-то шепчет. И, Богиня, лучше бы Юнги не мог расслышать его едва различимого шёпота: «Обещаю. Я всегда его буду защищать», потому что буквально становится дурно, тошнота подкатывает к горлу. Эйден, продолжая плакать, уходит к дяде, а Юнги едва уже ровно стоит на ногах. Напоследок ребёнок оборачивается и сквозь слёзы улыбается им, прежде чем за ним и пожилым омегой закрывается калитка. Юнги опрометью бросается к планеру, потому что вот-вот сорвётся. У него нет сил, нет возможности больше держаться молодцом. Жизнь отбирает у него всё: невинность, здравость психики, телесное здоровье. Даже сына. Всё отнимает, оттого становится до несправедливого больно.        Но Терракота не плачет. Берёт себя в руки, как только оказывается в летательном транспорте, лишь обессиленно с грохотом падает на металлический пол. Смотрит перед собой, совсем не обращая внимание на альфу, севшего в паре десятков сантиметров от него. Перед глазами только детская улыбка сквозь слёзы, а в ушах обещание Тэхёна защищать его. Пусть катится в бездну со своей защитой. Пусть идёт к Ровану, тому нужнее, тому желаннее. Юнги до Кардинала нет никакого дела, не нужно к нему приближаться. Терра зажмуривается и откидывает голову на стальную стенку планера позади.

🥀🥀🥀

       Когда они приземляются через шесть мучительных часов обратной дороги, Терра выходит из махины опустошённым до талого. Он ковыляет устало в сторону полуразрушенного штаба, где даже в сумраке уходящего дня люди продолжают работать и восстанавливать здание. Где-то на окраинах Тирелла слышатся взрывы — слабые, но они есть, и Юнги оборачивается. Теперь он может начать заниматься городом, да только сил почти не осталось. Голова снова начинает ужасно болеть, омега медленно и слабо шагает по коридору в сторону своего кабинета, не обращает внимания от эмоционального вакуума, как Тэхён следует за ним.        Это его разбивает. Прощание с Эйденом окончательно выпотрошило Юнги, и пока он не знает, как всё преодолеть и пережить. Идущий хвостиком за ним альфа начинает раздражать, когда застывает в проёме его кабинета.        Хочется просто сесть на пол и смотреть перед собой, но Терра не может. Ему нужно поднимать Гвардию, отбить Тирелл, найти Пепла и Баккару, если те ещё живы… Дел слишком много, и это — шанс забить себе голову, заставить себя работать до обморока, лишь бы не думать ни о чём, что не связано с революцией. Юнги — пуст, как оставленная коробка на улице. Он чувствует, что ужасно устал.        — Не стой тут, — хрипло выдыхает омега, даже не оборачиваясь к Тэхёну. — Иди занимайся своими делами.        — Я не могу тебя оставить сейчас одного, — тихо-тихо выдыхает альфа за спиной.        И пробуждается злость. Неистовая, непреодолимая злость. Разве Терракота просил его? Разве он хоть намёк дал, что Тэхён может приблизиться? Нет. Он настойчиво отталкивает альфу, а тот, упрямый осёл, никак не отвянет от омеги. Злость придаёт толику сил, которых, казалось, в нём толком не осталось, и Терра оборачивается. Кардинал осторожно прикрывает за собой створку, и это бесит ещё больше.        — Послушай сюда, я велел тебе уйти, — грубо и низко выплёвывает омега, чувствуя, как его разрывает изнутри. Вся печаль, вся боль преобразуются во всесжигающие ненависть и ярость. — Какого хера ты продолжаешь стоять тут, если был отдан приказ, Кардинал?        — Тебе больно, Юнги, — прикусив губу, выдаёт тот.        И это ещё больше злит. Нехрен лезть ему в душу! Не тот это человек, которому может быть позволено, подобной персоны попросту не существует. Даже Сокджин никогда не лезет! А этот омега — близкий друг Терры.        — Проваливай, — уже рычит Терра, часто и яростно дыша.        — Не уйду, — мотает отрицательно головой Тэхён, и Юнги сносит всякую резьбу здравости.        Подлетев к Кардиналу, омега хватает его за грудки и больно впечатывает в стену лопатками. Яростно жжёт глазами, дыша сквозь стиснутые зубы, но Тэхён смотрит спокойно и смиренно. За это Терра его и ненавидит больше всего. За его понимание. За его покорность и мягкость внутри, за его чистоту души. Потому что у самого Мина она давно кроваво-грязная, нечестивая и испорченная. Тэхён — чистый лист. Рисуй, сколько угодно, вот только, в отличие от лорда с кистью в руках, Мин лист этот может лишь испачкать киноварью. Потому ярость застилает глаза алой пеленой, вынуждая трясти несопротивляющегося Кардинала за воротник куртки, словно тряпичную куклу.        — Уходи, проваливай отсюда, слышишь? Уходи! — уже кричит Юнги, впервые на кого-то так сильно повышая голос. Он весь дрожит от ярости, стискивает в противовес чужую одежду только сильнее.        — Я не уйду, я обещал Эйдену позаботиться о тебе, — спокойно отвечает альфа, а гнев заставляет тело омеги почти воспламениться. Гнев на себя, потому что позволить себе проявить слабость не получается.        Глаза Терракоты широко распахнуты, зубы до скрежета стиснуты, он бьёт Тэхёна спиной о стену сильнее. Хочет сделать больно, чтобы альфа наконец понял, с кем имеет дело. Он не должен больше приближаться к Терре.        — Какое к херам обещание, ты сам-то подумай? Мне не нужна твоя защита, — рычит Терракота, придавливая Тэхёна к стене. — Я могу вырвать тебе глаза руками, я могу прострелить твою тугоумную голову без доли сожаления, задушить, блять! Уходи, Тэхён! Уходи и оставь меня в покое!        Альфа с болью смотрит на Юнги, и ярость окатывает новым, нахлёстывающимся на предыдущий, потоком.        — Не оставлю.        — Какого хера… Да что тебе от меня надо? — выкрикивает омега, роняя голову, но продолжая жёстко прижимать Тэ к стене.        — Я тебя люблю.        Терракота вскидывает бледное лицо и резко выуживает пистолет, тут же до синяка впечатывая его в глотку альфы. Трясётся, не в силах сдержаться, вдавливает дуло в кожу, но Кардинал не двигается.        — Я тебя предупреждал, что убью…        — Убивай, — моргает Тэхён, вгоняя Терру в дикий ступор. Даже гнев ненадолго затихает. — Убивай. Это ничего не изменит. Ни твои угрозы, ни их воплощение. Я тебя люблю, Юнги. С первого взгляда, с первого вдоха, сделанного рядом с тобой. Я знаю, что мне нельзя было тебя любить, но не могу ничего поделать, — голос альфы чудится таким вкрадчивым и чувственным, что внутри Терры омега весь обращается в слух, от этого становится противно. Потому что Мину по-прежнему страшно. — Хочешь прострелить мне голову? Стреляй. Я тебя от этого любить не перестану. Я пообещал твоему сыну оберегать тебя. И буду это делать. Даже если от тебя самого.        Юнги хочется рухнуть. Потому что омега внутри, запертый, задавленный воет и кричит от чужих слов, тянется изо всех сил к Тэхёну, раздирая оковы, разрывая цепи, но Терра не имеет права себе подобное позволить. Он не должен, не хочет…        Терра задавливает слабую часть свою снова. Отрубает ей руки и ноги, не позволяя прикоснуться к чувствам альфы и хоть как-то с ними контактировать.        — Ты не расслышал? — тихо спрашивает Кардинал. — Я тебя люблю, Мин Юнги.        Терракота со всей дури от ужаса и непонимания чувств, бурлящих магмой, обжигающей и уничтожающей, бьёт Тэхёна магазином пистолета по лицу. Может, хоть так до альфы дойдёт, что он — не тот, кто ему нужен? Может, Тэхён наконец испугается? Так же сильно, как испугался Юнги момента, когда он насмерть размозжил при нём человеку череп? Они оба чудовища. Ненормальные, не созданные для счастья, изгвазданные в трудностях жизни по самую шею. И сейчас Терра тонет ещё глубже, буквально захлёбывается в дерьме, которым его судьба уже пресытила, не может сделать вдох.        Из разбитой губы Кардинала стекает капелька красной крови. Ну, вот. Юнги может только пачкать. Не более. Он не сделает этого мужчину счастливым, как и Тэхён его. Глаза широко распахнуты от ужаса и ярости, постепенно снова возрастающей.        — Я всё равно…        Мин резким движением захлопывает рот альфы ладонью.        — Послушай сюда, Ким Тэхён, — замогильным голосом произносит омега, почти обезумевши глядя в тёплые карие глаза. — Я — не тот человек, в которого стоит влюбляться. Моё дело — революция. Твоё — охрана Баккары, Его Высочества принца Рейвенского. На этом всё.        Он переводит дыхание, глядя на Тэхёна.        — Хотел узнать, откуда мой шрам? — низко и тихо шипит Терра. — В четырнадцать меня несколько часов насиловали шестеро чудовищ. Долго измывались. Так долго, пока я не сломался. В пятнадцать я родил ребёнка от какого-то ублюдка, от какого-то из шестерых. Эйден — мой сын, рождённый от насилия и унижений, от сломаных костей и разодранной души. В девятнадцать я получил этот шрам, — Юнги сглатывает мизерное количество слюны. Он вдруг видит, как сильно распахиваются карие глаза альфы, прижатого к стене. — Я нашёл каждую тварь, которая сделала это со мной. Каждого. Я убил их. Выпотрошил, развесив внутренности по их домам, чтобы нашли семьи и дети. И ни капли не сожалею об этом, понимаешь? Я убил их так жестоко, насколько вообще был способен человек с живым сердцем, я с удовольствием купался в их крови, мог бы — пил бы её, чтобы удовлетворить то чудовище, в которое они меня превратили. Последний боролся за жизнь, — дрожащими пальцами Терра указывает на шрам, пересекающий бровь и веко. — Но я всё равно его сломал. С тем же удовольствием, какое испытывали они, когда ломали меня на куски и рвали мою плоть.        Терракота выдыхает. Никто. Никто, кроме Сокджина, этого прежде не знал. Тэхён ошалело смотрит на Юнги, но сказать ничего не в состоянии, потому что Терра по-прежнему закрывает ему рот ладонью.        — Я ненавижу тебя, — хрипит омега, — только из-за того, что ты — альфа. Я ненавижу тебя, потому что ты навязчивый и наглый. Я больше не побрезгую возможностью выпотрошить и тебя, если попробуешь приблизиться или заговорить со мной, — уже шёпотом произносит Юнги, а омега внутри воет от боли, потому что кажется, будто Терра отрывает от себя кусок. — Я никогда не сумею тебя полюбить. Тебя или кого-либо другого.        — Ты лжёшь, — впервые прикасается к нему альфа, отбрасывая ладонь Терракоты, за что снова получает кулаком в скулу.        — Уясни уже, — хрипит бешено Юнги, — ты мне не нужен. Какая к херам любовь, а? Проваливай и больше не приближайся!        Терра отталкивает Тэхёна, а сам трясётся, словно осиновый лист. Теперь точно отвалит. Теперь он знает, что Юнги по шею в крови, что он может убить Кардинала, если тот продолжит напирать. А грудь так отчаянно сводит болью, что нечем дышать. Омега внутри него — истерзанный, избитый, задушенный, тот, маленький, мечтающий о доме с воздушными занавесками и любящем альфе когда-то давно, лежит и плачет в уголке души, свернувшись в несчастный клубок боли.        — Уходи, Тэхён, — надорванно произносит Мин на выдохе. — Уходи и не появляйся на моих глазах. Ты мне не нужен.        Терракота, едва дыша от боли, отступает и указывает на дверь. Но Кардинал не двигается с места.        — Мы одинаково разодранные внутри, Юнги, — сипло выдыхает альфа. — Но ничто не изменит моих чувств.        — Проваливай, — совсем без сил произносит Терра. — Прошу тебя, уходи, — уже совсем срывается он. — Уходи. Тебя ждёт другой омега, он тебе подходит, он даст тебе всё, в чём нуждаешься. Оставь меня и Эйдена в покое.        Тэхён вздрагивает, глядит на Терракоту несчастно, словно вот-вот расплачется от его слов, особенно от упоминания об Эйдене, но держится.        — Никто мне этого не даст, если ты не дашь, — выдыхает Тэхён и вдруг срывается, покидая кабинет.        Юнги больно. Больно от своих же решений и своей судьбы. Только сейчас в полной мере омега понимает, насколько он разрушен и истощён. Он прогнал Кардинала, сделал ему больно и отпугнул, как и хотел, но сердце кажется раскрошенным на мелкие осколки впервые спустя почти двенадцать лет. Юнги дрожит всем телом.        Стоит двери за альфой закрыться, как ноги перестают его держать. Терра слепо смотрит перед собой и не видит ничего, вокруг абсолютная темнота и пустота. Тэхён ушёл, и становится слишком холодно, не остаётся даже тени терпкого вишнёвого запах. Но так и должно было быть изначально. Они не должны были соприкасаться. Не стоило даже косвенно. Потому что вдруг становится ещё больнее. Душа покидает тело, истерзанная, уходит следом за Кардиналом. А опустошённый ещё больше Юнги остаётся один, никто больше не находится рядом.        В ушах звенит, когда омега понимает, что сидит на коленях на полу. Прогнал. Сказал, наконец, всё прямо, и вроде бы должно стать легче, но нет… пропорционально наоборот: грудь разрывает, ему нечем дышать. Терра глядит на перчатку с кожаными вставками, на капли крови из разбитой губы Тэхёна. То, что к нему прикасалось ещё минуту назад. То, что… Терракота зажмуривается и старается вернуть себе рассудок. Но не получается.        Он остался совсем один. Привык быть сильным, но альфы, которые единственные в этом мире, оба не рядом. Ни сын, ни мужчина, который вызывает ненависть и любовь одновременно. Юнги испуганно округляет глаза, застывает и даже не дышит.        Закрывает рот и открывает снова, глядя перед собой. Любовь?.. Юнги… влюблён?.. Так… глупо. Так просто и глупо, оказывается огорошен этим фактом, что даже смешно, вот только сил смеяться нет. Он оттолкнул обоих альф, которых любит, от себя ради их же безопасности, чтобы оградить от мира и самого Терры. Юнги слепо смотрит на место, которым его перчатка прикасалась к губам альфы. Юнги так не может. У него больше не получается врать. Но и исправить ситуацию омега, кажется, не в силах. Он не способен подпустить Тэхёна к себе, ведь только навредит ему.        Терракота подносит перчатку к лицу и испуганно выдыхает. Ближе, ещё ближе. Ещё немного. Ткань, куда пришлось прикосновение губ, сейчас дотрагивается до его собственных. Неосязаемо и горестно Терракота зажмуривается, прижимая ладонь к своим губам, туда, где совсем недавно были чужие. Веки сжимает покрепче, стараясь сдержаться, но не получается — из уголка глаза стекает маленькая, скупая, но содержащая в себе море эмоций слеза. Он сгорбливается в центре своего тёмного кабинета и, продолжая прижимать ладонь к губам, словно так может не напрямую к Тэхёну прикоснуться, и способен думать только: «Мне жаль».

🥀🥀🥀

       Они здесь уже несколько дней. Сколько бы Чонгук ни старался поймать с помощью наушника радио-волну Гвардии, в ответ ему доносился только скрип и ворчание помех, либо — пустота. Альфа нервничает из-за этого, и когда Эллдион в очередной раз приходит из леса, держа в руках развороченный и испорченный капкан, Чонгук нервно мечется из стороны в сторону.        — Я затопил баню, — улыбается лесничий, глядя на дремлющего от безделья Чимина, который попросту устал думать и метаться из стороны в сторону.        — Ты когда пойдёшь в Тирелл? — с долей раздражения спрашивает Пепел, сложив руки за спиной и оглядывая лес, на который опускаются сумерки.        — Там слишком опасно. У въезда в город ещё всё заблокировано, а пешком я там не пройду под пулями, — даже как-то виновато отвечает Эллдион и протягивает Чимину полотенце, сдёрнутое с бельевой верёвки под потолком. — Вы пока пойдите в баню и расслабьтесь хоть немного. Я недавно заметил в паре километров от дома следы.        Их могут отыскать. До сих пор удивительно, как за несколько дней этого ещё не случилось, но Эллдион объясняет это тем, что нужно знать расположение лесного дома, спрятавшегося меж холмами, чтобы его отыскать. Да и лес — огромен, а лесничий, когда их вёл к себе, предусмотрительно заметал всякие следы, вполне осознавая, что за принцем и его спутником ведётся охота.        — Пойдём, Гук, — устало выдыхает Чимин.        Омега изрядно измотался за последние дни, от удара дверью у него по-прежнему часто болит голова. Нос заживает и уже почти спала опухоль, остались только синяки, проступившие через пару дней на лице лиловыми пятнами. Чонгук вздыхает, но принимает руку омеги, пока Эллдион вручает им чистую одежду. И правда бы не помешало вымыться и немного привести мозги в порядок.        В предбаннике они еле сдирают с себя одежду, пропитавшуюся кровью ещё в Тирелле, Чимин, смущённо обернувшись на альфу, который стягивает с себя уже нижнее бельё без всякого стеснения, тоже раздевается до гола. Чонгук окидывает его взглядом, но ничего не говорит. Он слишком взвинчен, хотя даже в таком состоянии он не способен удержаться и не окинуть взором пышные омежьи формы. Округлые ягодицы и мягкие, манящие бёдра, узкую талию и красивый, изящный, с долей горделивости разворот плеч. Альфа провожает зябнущего в предбаннике омегу в сторону парилки, а сам почти теряется, когда горячий пар бьёт в нос. Приятно. Очень приятно и тепло в сравнении с крепчающим к ночи морозом за пределами жаркого воздуха бани.        Омега, сжимаясь от смущения, проходит к стенке с лавкой. Он оглядывается на альфу, а тот и усом не ведёт, стараясь не показаться в конец жадным до его тела извращенцем. Хотя… на деле таковым и является. Достаточно увидеть полоску омежьей кожи, как его тело оказывается в плену жарких импульсов.        Чонгук подходит к бочке с талым, уже превратившимся в горячую воду снегом, зачерпывается ковшом и умывается, блаженно отфыркиваясь от капель. Чимин робко стоит неподалёку, словно ждёт очереди.        — Иди сюда, звёздочка, что же ты как неродной, — ухмыляется Пепел, а омега вспыхивает.        Он тут же дерзко расправляет плечи, перестаёт прикрываться руками.        — Тем более все твои прелести я уже видел, — приподнимает уголок губ Пепел, манит Чимина пальцем.        Пак медленно приближается, но Чонгук не намерен сегодня доводить до близости. Лишь ловко прижимает Чимина к себе, чтобы мимолётом обхватить его губы и сорвать с них взволнованный стон, а после отстраниться. Он сажает Баккару на скамейку, поливает его голову водой из ковша, чтобы вспенить травянистое мыло, пахнущее, как ни странно, летом. Альфа вдруг ловит себя на мысли, что ему приятно. Нравится проскальзывать пальцами между мокрых тёмных прядей по коже головы, отмывая волосы. Нравится переходить влажными касаниями на лебединую шею, обводить массирующими движениями плечи. И это не возбуждение, нет. Чонгуку нравится просто напросто трогать Чимина, омывать его тело и быть так близко, чтобы была возможность разглядеть каждую пору, каждую складочку, каждую выступающую синюю венку, а так же крохотные родинки, которыми усыпана светлая кожа принца. Он бы поцеловал, но знает, как Пак быстро заводится. Не хотелось бы делать это в бане Эллдиона. Хотя Чонгуку нужно всегда и везде. Не из-за секса, из-за того, какой Чимин в моменты близости, как с каждым новым разом раскрывается всё больше.        Пепел плещет на омегу тёплой водой, а после моется сам, чтобы не затягивать и не дать парилке слишком сильно остыть. Он самостоятельно вытирает тело Баккары, а после помогает одеться в большеватые вещи, подкатывая и заправляя в ботинки штанины.        Они возвращаются в домик, шагая по трескучему от мороза снегу, прячутся в тепле жилища Эллдиона, а тот уже накрывает на ужин. И кажется даже, что их день прошёл слишком мирно. Чонгук ловит себя на мысли снова, как тогда в планере, что он бы хотел быть рядом с Баккарой вот в таких спокойных условиях. Когда они могут просто ужинать, глядя друг другу в глаза, когда могут спать, переплетаясь конечностями и заниматься любовью не тогда, когда есть возможность уловить свободную от восстания минутку, а потому что желание горит в крови. Эти мысли нравятся Чонгуку, но создают впечатление, будто он на себя не похож. Потому альфа встряхивает головой, отчего капли воды срываются со слишком отросших кончиков тёмных волос. Они уже достигли подбородка и завиваются и унижней линии челюсти.        — Сынок, — обращается к нему Эллдион, — тебе бы постричься. Как медведь ходишь.        Чонгук промаргивается и перестаёт жевать.        — И в битвах длинные волосы не пригождаются, — кивает дальше старик. — У меня есть ножницы.        Чонгук недовольно глядит на омегу, который, жуя свой ужин, посмеивается. Пепел же бунтует. Он давно не носит короткую стрижку.        Но поделать нечего, и после ужина Эллдион усаживает его на шаткий табурет. Прядка за прядкой, волосы опадают на плечи Пепла и пол рядом с его ногами, а голове становится легче. Волосы укорачиваются, колят шею, но Чон терпит. В принципе, лесник прав. Давно надо было облегчить голову и шею. Потому зажмуривается, позволяя ему остригать всё больше. В конце, когда Чонгук проводит ладонью по совсем коротко остриженному затылку и разглядывает в кривое зеркальце свою рваную чёлку, кажется себе моложе. На свой возраст, а не как обычно, когда выглядит гораздо страше. Оборачивается на Чимина, который с улыбкой наблюдает за перевоплощением альфы, но сказать ничего не успевает.        Оба слышат рокот двигаетелей.        Чонгук толкает Эллдиона и одними движениями велит спрятаться под стол. Старик, бледнея, подчиняется, а Баккара и Пепел обнажают оружие. Чонгук оказывается возле окна, но в темноте леса не получается разглядеть, кому принадлежит прилетевший планер, только лишь свет подкрыльных ламп, ослепляющий наёмника. Чимин замер у двери, сжимая в руках пистолеты, его лицо снова бледное от ожидания того, что случится дальше. Чонгук весь словно стальная напряжённая пружина — не спускает глаз с двери. Он готов убивать.        Раздаются шаги на крыльце, кто-то грузно шагает, собираясь войти в домик лесничего. Чимин не чувствует уже бешено колотящееся сердце, глаза Чона широко расширены от ожидания. А после в створку стучат.        — Мой принц, — доносится незнакомый Чонгуку голос, но вот глаза омеги шире распахиваются. — Это лорд Эммануил Пак. Я… ваш двоюродный дядя, помните? Я прилетел, когда узнал обо всём.        Молчание повисает в домике. Дядя Чимина. Один из тех родственников, которые давно живут за пределами Рейвена.        — Я хочу помочь, Чимин, — тише уже добавляет Эммануил.