Баккара

      Намджун утирает пот со лба. Тренировки с Баккарой во время затишья по заданиям помогают снять стресс и сохранить сноровку, однако все мысли альфы направлены только в сторону Сокджина. С того самого разговора с Чимином, которым он помог не только омеге, но и сподвигнул себя на определённые размышления. Они уже закончили и просто развалились на паркете, чтобы немного перевести дух. Близится Новый Год. Волшебство этого праздника, охватывающее людей даже в страшной обстановке, сейчас властвующей в Рейвене, проникает и в его душу, хочется… чуда?        Намджун хмыкает, видя, как Пепел, прихрамывая, но уже без костыля, идёт не спеша в их сторону. Лицо Чимина сразу же меняется. У них не получилось бы скрыть происходящее между ними, даже если бы захотели. Баккара — открытая книга. Его чувства к Чонгуку видно невооружённым взглядом, наравне с бушующими внутри омеги сомнениями. Пепел неизбежно меняется, пусть по этому сухарю и нельзя понять вот так всё сразу. Но и его губ касается мимолётно улыбка, тут же перерастающая в лукавую ухмылку, как только омега замечает его и поднимается на ноги.        Между ними нечто особенное. Оно не на показ, но есть возможность заметить, когда Пепел приближается и сразу ищет зрительный контакт, чтобы столкнуться с лазурными радужками Чимина, а тот чуть склоняет голову вбок, чтобы взглянуть на альфу, прищуривается, скрывая рвущиеся наружу эмоции. Или в том, как альфа едва заметно прикасается кончиками пальцев к боку — лишь на несколько мгновений, словно хочет обратить внимание Баккары на себя безраздельно, что у него получается без особых усилий.        Намджуну приятно за ними наблюдать. За их становящимися реже на публике боданиями, за тем, как пересекаются и искрят от каждого контакта взгляды. Они прекрасны, обоих ждёт большое будущее, стоит только постараться. Им всем нужно стараться.        Эйден носится по залу, отрабатывая челночный бег для силы ног, а Тэхён контролирует его, пока второй ученик — лорд-омега — просто передыхает, утирая пот со лба. У них сегодня рукопашный бой. Намджуну не то чтобы есть до Стража дело, однако он неосознанно влился в их компанию вместе с Чимином, пусть и остаётся довольно-таки нелюдимым и холодным по отношению к ним всем.        Эйден уставше падает на паркет и переводит дух, прижимаясь к поверхности разгорячённой щекой. Пока Баккара и Пепел о чём-то тихо между собой переговариваются с расслабленным видом, Намджун думает. Если эти двое не выглядят напряжённо, значит, ничего плохого не случилось, так что отдых в моменты затишья продолжается. Его же мысли направлены в сторону другого человека.        В разговоре с Баккарой тот натолкнул альфу на мысль: а не будет ли Джун жалеть о том, что тормозит свои чувства и действия? Он ведь тоже вполне осознаёт симпатию Катберта, но ни один из них не делает первый шаг, каждый из-за своих причин. Джун — из-за того, что боится потерять омегу, если вдруг его безумие, направленное на пиротехническое дело, преодолеет всякие барьеры. Он не имеет права повторить ошибку прошлого и лишиться любимого человека. Так, по крайней мере, Салита думал прежде. Это было мотивацией держаться от Сокджина подальше, чтобы его впоследствии не задело разрушительной волной, по пятам следующей за Салитой. А теперь… после разговора с Баккарой внутри него бушует целый шторм.        А что, если он попросту упускает возможность быть счастливым? Гибель семьи оставила на альфе отпечаток вины и ужаса, страха за жизнь тех, кто может стать так же дорог, как были они. И с этими шрамами на душе оказывается тяжело бороться. Он вздыхает, слепо глядя сквозь шагающих в сторону Тэхёна омегу и альфу. Они ненавидели друг друга. Один предал другого. История Чонгука и Чимина гораздо более драматична, так кажется Джуну, чем его собственные страхи. И потому… у него, наверное, просто не хватит запасов смелости, чтобы, как Пепел, преодолеть собственное «Я», влюбиться во врага, признать его, а после сделать всё, чтобы заполучить шанс на взаимность. Или решимости и пылкости, как у Баккары, который смерил свою ненависть и гордость, потому что любовь в данной ситуации оказалась сильнее нужды воевать с этим человеком. Чтобы простить, нужно много сил.        Намджун же — трус. Он боится, что ему снова будет так же тяжело и плохо. Боится, что Сокджин может пострадать по его вине, из-за его безрассудства. И продолжает сгорать, позволяя себе только глядеть на омегу, но не приближаться. Тогда как Джин, кажется, уже не первый год ждёт его встречного шага.        Что будет, если кто-то из них погибнет? Никогда нельзя исключать подобной вероятности. Они на войне. И оба уже несколько раз за последние месяцы оказывались на волоске. Они могут так и не сказать друг другу правды, так и не прикоснуться из-за страха и трусости альфы перед болью. Стоит ли того шанс быть с любимым, нежным и преданным омегой? Стоит ли делать шаг? Намджун вдруг понимает, что всё его нутро взрывается согласием. Он хотел бы прикасаться, официально звать своим, как это делают теперь, не стесняясь, Вивьен и Хосок. Хотел бы знать, что у него были часы и дни тёплого счастья в чужих руках, даже если судьба им прописала гибель.        Нечто большое и горячее начинает разрастаться внутри. Салита поднимается с паркета и, не обращая внимания на беседующих союзников, покидает зал для тренировок. Он размашисто пересекает коридор, ищёт Катберта в лазарете, а потом в общей комнате, но омеги нигде нет. И в итоге тот оказывается на заднем дворе. Затишье каждый проводит по-своему. Ребята тренируются, Терракота не даёт себе отдыха и мотается по базам, периодически позволяя присоединиться Чимину, а Сокджин… в тишине.        Красивый. На фоне белого снега его вороного оттенка волосы кажутся такими яркими, с почти синими отливами. Внимательные, необычные глаза разного цвета направлены в небо, откуда срывается мелкая крупа, усеивает двор штаба, пока Джин просто любуется зимней чистотой.        — Катберт, — громко выдыхает альфа, вынуждая омегу обернуться.        Взгляд его тут же вспыхивает, длинные ресницы вздрагивают, а пухлые губы пересекает улыбка. Он потирает озябшие пальцы, словно разогревает их, и ждёт, пока Джун подойдёт поближе.        «Всё хорошо?» — спрашивает медик на языке жестов, а душа внутри Салиты предвкушающе и испуганно сотрясается.        «Да, я просто…» — неуверенно замирают краснеющие от мороза пальцы. — «Хотел поговорить».        «О чём?» — смущённо прикладывает пальцы к виску Сокджин, наивно и открыто глядит альфе в лицо, сразу же пленит своим вниманием.        Намджун зависает. И что он должен сказать? Тяжело, но нужно справиться. Он глубоко вздыхает, вспоминает их скромные вечера, когда оба сидели в молчании. Либо Катберт с любопытством наблюдал за тем, как Намджун творит очередную бомбу или шашку, то сам альфа молчаливо смотрел за работой Сокджина. Омега неразговорчив, но мил и любопытен. Изредка он любит дотрагиваться до плеча Салиты, чтобы привлечь внимание и спросить о той или иной штуке в арсенале бомбардира. Хочется сказать так много, но слова почему-то покидают разум, разбегаются, словно тараканы, мысли в разные стороны.        Катберт терпеливо ждёт, моргает, видя, как Салита морально собирается.        Салита не хочет признавать, что его пальцы дрожат в момент, когда он показывает указательным себе в грудь, привлекая ещё больше внимания омеги. После таким же движением указывает на Сокджина, вынуждая глаза того округлиться. И в завершение фразы Салита прижимает пальцы к губам, чтобы следом поднести их к месту, где располагается в груди сердце. Катберт застывает, даже не моргает, не дышит, смотрит на прижатую к груди Намджуна ладонь и весь съёживается. Салита ошибся? Он уже давно говорит на языке жестов, с тех пор, как познакомился с медиком, уверен, что всё показал… правильно. Но почему Сокджин молчит даже так? Почему…        Лицо Катберта вдруг искажется, нижняя губа начинает судорожно вздрагивать. Кончик носа стремительно краснеет, а разные глаза наполняются влагой, стекающей по румяным от мороза и эмоций щекам. Сокджин тихо и беззвучно плачет, вынуждая альфу потеряться от его реакции, на что Намджун делает шаг к омеге, а тот торопливо вскидывает ладони.        «Я думал, что никогда этого не увижу», — всхлипывая без единого звука, показывает Катберт. — «Я думал, что ты не скажешь мне этого никогда», — снова всхлип, слёзы крупными каплями стекают по лицу. — «Почему ты так долго?».        Намджун пристыженно почёсывает шею, глядя на плачущего омегу.        «Ты заставил меня ждать, Намджун», — плачет Катберт, даже не пытается вытирать стекающие по лицу капли. — «Я тоже люблю тебя», — заканчивает омега, и Джун обхватывает его руками, позволяя плакать в свою куртку. Джин поднимает глаза и уставляется на альфу, пока тот, не сдержавшись после того, как получил взаимность с его стороны, целует омегу. Он не может больше бояться, потому что от ощущения трепета и тепла внутри его буквально распирает. Целовать Джина так приятно, всё трясётся в груди — рёбра, лёгкие, сердце, и альфа только и может, что прижимать к себе Катберта и сминать его прохладные с солёным привкусом губы, обхватывать их, чтобы втянуть в рот. Неприлично пухлые и мягкие, ими Сокджин отвечает на поцелуй, обхватывая Салиту крепко за шею и прижимаясь всем телом.        Это всё влияние Чимина, не иначе, этот омега источает любовь и транслирует её своим близким людям, и Намджун не жалеет, что поддался этому. Он наконец смог признаться любимому омеге в чувствах, быть с ним, потому что они могут лишиться всего в мгновение ока. И пора… спешить любить, пока у них есть на это время и возможность.

🥀🥀🥀

       Рован недолго переводит дух после упражнений, пока Тэхён и Эйден сидят у стены.        — Ты что правда не умеешь их делать? — ошарашено округляет глаза ребёнок, глядя на альфу. — И никогда не делал бумажные самолётики?        — У меня не было времени, — пожимает Тэ плечами, глядя, как взгляд подопечного становится ярче.        — Я тебя научу! — выдыхает мальчишка воодушевлённо. — Мы с папой часто раньше складывали их. Он говорит, что в них можно нашептать свою мечту, и она обязательно исполнится, если самолётик летит далеко!        Тэхён улыбается, глядя на Эйдена. Светлый ребёнок, чистый душой, такой активный и энергичный. Альфа даже не предполагал, что так сильно прикипит к нему за проведённое вместе время. Присутствие Эйдена становится правильным, закономерным рядом с ним, хочется проводить с мальчиком время не только на тренировках, а ещё гулять. Вчера они тайком ото всех выскочили на задний двор штаба и обстреливали друг друга снежками. Детство Тэхёна проходило в вечных занятиях. Не было лишнего времени на юношеские дурачества.        И воспоминания о том, как он и Эйден сначала барахтались в снегу, после обкидывая друг друга снежными комьями, макали друг друга в сугробы и носились, словно малые дети (что от истины в отношении ребёнка далеко не ушло, а Тэхён просто почувствовал, словно ему снова десять), с таким теплом греют душу. Тоскливо отчасти. Тэхён лишён был этого раньше, но Эйден, с тех пор, как появился в его жизни нежданным вихрем в не самых радужных обстоятельствах, стал кем-то важным и значимым. Глядя на него, Тэ хочется думать только о том, каким мальчик вырастет. Он смелый, отчаянный, горячая голова. Он будет хорошим альфой, когда станет старше. Он любит своего папу так сильно, не проходит и дня, чтобы Эйден не заговорил о Юнги.        Тэхёну тоскливо ещё от того, что Эйден не его. Иногда ему так привычно присутствие мальчика, который часто ходит за Тэ по пятам, что складывается ощущение, будто маленький альфа был рядом всегда. Однако Эйден — не его ребёнок, и почему-то становится грустно. Тэхён бы тоже хотел семью. Большую, уютную и тёплую, только смотря на мальчишку, он по-настоящему осознаёт, чего был лишён. Да, Чимин аннулирует клятву альфы, как только войдёт в силу его власть, как короля, он обещал. И даже если Тэхён противится, ему… больно. Чимин всегда был его единственной семьёй, самым близким человеком, ради которого хочется делать всё, жертвовать всем, чем только может. А Эйден вызывает всполохи внутри. Нужду быть рядом, обучать, защищать, показывать этот мир. Альфа начал задумываться о том, каково это — взять на руки своего сына. Видеть его совсем крохотным, знать, что тот появился от большой и сильной любви между альфой и омегой, наблюдать за тем, как он лопочет или делает свои первые шаги.        Грудную клетку сводит, Тэ понимает, что прослушал слова Эйдена, и ощущает вину за это, потому треплет мальчика по голове, разлохмачивая шевелюру ещё больше. Эйден светится, как начищенная монетка, хватается за большу по сравнению с его собственными руку Стража и улыбается, а рёбра Тэхёна снова сковывает. Ему… нужно это. Он не осознавал, как будет хотеть семью, став совсем взрослым.        Присутствие Эйдена дарит ему иллюзию счастья, тепло и уют, которые не принадлежат на деле Тэхёну. Но никто не осудит ведь его, что Тэ скромно и молчаливо этим наслаждается? Никто и не узнает…        — Тэхён, ты пойдёшь со мной потом пускать самолётики? — радостно спрашивает мальчишка, глядя на альфу блестящими глазами.        — Конечно пойду, — старается звучать спокойно он, но эмоции всё равно пробиваются. На эту беззаботную улыбку хочется ответить.        Мальчишка кидается обнимать Кардинала и повисает на его могучих плечах, хохоча, когда альфа начинает привычно и шкодливо щипать его за бока. Рован искоса с лёгкой улыбкой на них поглядывает. Тэ вдруг обнимает мальчика, прижимая к себе, и почему-то становится ещё тоскливее. Он бы хотел не просто сына, он бы, наверное, хотел, чтобы Эйден им был. Потому что не получилось отстраниться от мальчика, который, нахально к нему приклеившись, украл всё внимание и привязал чувства альфы к себе. И как противостоять этой обезоруживающей улыбке? Как игнорировать веселье Эйдена, его упорство и внутренний огонь? Он полыхает так же ярко, как и его родитель, только не скрывает этого в отличие от Юнги.        — Тогда я попрошу у Катберта бумагу, — восторженно начинает тараторить мальчик, прыгая рядом с Кардиналом, когда они поднимаются на ноги. — И после ужина буду тебя ждать!        — Хорошо, — посмеивается альфа и снова треплет Эйдена по волосам. Тот хохочет и, прежде чем исчезнуть из тренировочного зала, чтобы пойти доставать Катберта, крепко обхватывает Тэхёна за пояс. И грудную клетку опять сводит почти в судороге.        Мальчишка исчезает за дверями, а Рован поднимается с паркета, чтобы продолжить тренировку. Они уже начинают спарринги, и Тэ бы не сказал, что омега совсем безнадёжен. Его мышцы слабы и неподготовлены, он быстро устаёт, но всё компенсирует его упрямство и желание продолжать. Рован тренируется на славу, старается, как и обещал, когда упрашивал Кардинала ему помочь. Тэхён не против его тренировать, если это правда поможет лорду сохранить себе жизнь в определённый момент.        — Ты снова слишком напряжён, — Рован попросил его перейти от официальной манеры общения к более простой, ведь так чувствует себя неловко, а Тэ нет особой разницы.        Подойдя к омеге он легко хлопает его по животу, вынуждая расслабить брюшные мышцы.        — Твоё тело не успеет вовремя среагировать, если ты будешь как камень, — омега смотрит на Кардинала из-под ресниц и послушно старается расслабиться. — Давай, бросок.        Рован, как его и учит Тэ, делает выпад, но тот выглядит смехотворно. Таким вряд ли даже можно испугать противника, не то что навредить. Но альфа сдерживает смешки, не желая смутить благородного юношу. Он становится позади Рована, прикасается к хрупким плечам, вынуждая расслабить мышцы и опустить их чуть ниже. Выводит одно плечо вперёд, контролируя стойку Рована, а тот, кажется, затаивает дыхание. Пальцы Тэхёна вынуждают омегу приподнять руку, сгибая в локте.        — Именно в момент, когда ты поднимаешь руку, — тихо наставляет альфа, — она должна напрягаться. А у тебя болтается, как сосиска.        Рован прыскает, краснея, продолжает смотреть перед собой, пока Тэхён показывает ему, как правильно делать выпад, толкает коленом его бёдра, чтобы правильно расставить ноги. Омега снова пытается ударить воздух так, как его учат, но вновь выходит не очень.        — Дьявол, — шепчет он, расстраиваясь и бросая взгляд на Стража, который выглядит флегматично и спокойно.        Кардинал вновь выставляет его, придавая телу нужное положение для удара, и Рован весь заливается пунцовым, пока альфа лишь слегка к нему прикасается. Он на это старается не обращать внимания. Тэ буквально управляет его руками и подталкивает ноги, он находится довольно близко к Ровану, и тот не может сконцентрироваться.        — Наверное, ты устал, пора заканчивать, — прочистив горло, произносит Страж и только собирается отойти, как омега хватает его за запястье и разворачивается к Тэ лицом.        Оба замирают, Тэхён пытается осторожно выпутать руку из чужих пальцев. Но Рован здесь оказывается гораздо проворнее, нежели в рукопашном бою: он делает шаг к альфе, продолжая цепко удерживать его запястье, протягивает ладонь, осторожно прикасаясь к вороту рубашки, в опасной близости от сокрытой платком шеи, и притягивает Тэхёна к себе. Тэ отшатывается, но слишком поздно — губы Рована уже впечатываются в его рот, обжигая прикосновением. Поцелуй. Тэхён никогда не целовал никого. И осознание, что его первый поцелуй забрал Рован, вдруг вызывает вспышку досады в груди. Омега судорожно зажмуривается, продолжая прижиматься к его губам, а Тэхён отмирает.        Как только Рован приоткрывает рот, чтобы обхватить напряжённую нижнюю губу альфы, тот довольно резко от себя его отодвигает. Омега раскрасневшийся, он облизывает губы и опускает взгляд, пока Тэхён, нахмурившись, держит его за плечи обеими руками, если тот вдруг снова вздумает приблизиться.        — Я просил тебя не делать такого, — тихо произносит альфа, не глядя на него, а Рован часто выдыхает, скрывая глаза за растрёпанными после тренировки светлыми волосами. — Не нужно так поступать.        — Ты мне очень нравишься, Тэхён, — вскидывает разрумяненное лицо омега, вынуждая Стража вздрогнуть. — Наблюдая за тобой каждый день, каждую встречу, тренировку, просто в момент, когда мы пересекаемся, я словно падаю куда-то.        Голос омеги тихий, а Тэхён внутренне сжимается. Он боялся этого. Нужно было отказать в тренировках, но Тэ опрометчиво согласился, о чём теперь жалеет, не распознав вовремя чужие чувства.        — Я влюблён в тебя, — продолжает Рован, вцепляясь в костяшки альфы, который удерживает его подальше от себя, тёплыми пальцами. — С первой же встречи, кажется. Пожалуйста, скажи хоть что-то, я больше не могу просто смотреть на тебя без возможности приблизиться.        Тэхён стискивает челюсть. Вот он — бери! Бери омегу, который ответит взаимностью со стопроцентной вероятностью, который ждёт внимания, который его хочет. Но внутри — только тягучая, полая пустота, беззвучная, оттененная печалью и сожалением. Потому что невзаимно. Рован не вызывает внутри ничего. Никакого отголоска, никакой вспышки, которые обычно возникают внутри, стоит Тэхёну даже просто мельком взглянуть на другого омегу. Рован тёплый, открытый, смелый в своих чувствах, он их не закрывает и не прячет, а отдаёт Тэхёну в ладонях, прося принять.        Но Тэхён не примет. Не сможет. Потому что не любит. Не его.        Альфа поднимает взгляд на омегу, и тот вздрагивает от вины, плещущейся в карих глазах. Сжимает красивые губы, а Тэ отпускает чужие плечи и шагает назад.        — Нам стоит закончить занятия, — глухо проговаривает он, а лицо становится более безразличным.        — Пожалуйста, нет, — шепчет Рован, шагая к нему, но Тэхён снова отдаляется.        — Я люблю другого, — уже в открытую решается сказать альфа. Потому что это правда. Он любит другого омегу. Он пленён им с первой встречи, с первого взгляда. Несмотря на всю грубость, злость и спесь характера, несмотря на непринятие, на отторжение, на яростные отказы и повеления убраться с пути. Тэхён не сможет быть с кем-то другим, у него не получится не думать о Юнги. И он намерен лелеять свои чувства, даже если шанса на взаимность не существует. Даже если будет один до конца жизни. Либо с Юнги, либо так.        — Я не отступлю, — вдруг выдыхает Рован, моргая. — Судя по всему, тот омега не отвечает тебе взаимностью. А у меня много терпения, — в голосе лорда проскальзывает слёзная нотка, но он не позволяет себе плакать. — Я не откажусь от тебя.        Тэхён нахмуривается и отрицательно вертит головой, снова шагая назад, а после и вовсе разворачивается, чтобы покинуть зал.

🥀🥀🥀

       Юнги торопливо заходит в кабинет и захлопывает за собой дверь. У него есть маленькое отдельное помещение, куда имеет доступ только он, и сейчас оно становится спасительной гаванью для омеги. Привалившись спиной к створке, Мин часто моргает и сильно сжимает челюсть. Он ведь просто искал Эйдена, не собирался становиться свидетелем картины, для его глаз не предназначавшейся. И потому, скрипя зубами, Юнги сейчас зажмуривается, старается унять дрожь в основании горла. Почему такая реакция?.. Почему?..        Он не ожидал совсем, что, стоит ему заглянуть в зал для тренировок, застанет там… это. Он не думал, что его охватит ступором от вида того, как мелкий Урсу вдруг притягивает Кардинала к себе непозволительно близко. Стоял и смотрел, как омега целовал Кардинала, как прикрывал глаза, выдыхая, словно в замедленной съёмке, как прижимался всей грудной клеткой к широкой фигуре альфы. Юнги просто словно прирос в тот момент ногами к полу, только и мог, что с широко распахнутыми глазами уставиться на то, что происходило.        А после, сорвавшись, тихо удрал, лишь бы его не заметили. Сердце до сих пор, будто бешеное, колотится в груди, не позволяет полноценно дышать. Нужно было просто уйти. Не бежать сломя голову, не задерживать дыхание в мгновение, когда чужие губы соприкасались, а уйти. Молча. Без лишних эмоций. Почему тогда сейчас Мин Юнги стоит в своём тёмном и пустом кабинете, глядя в потолок и с силой сжимая челюсти? Почему его душа не находит места в грудной клетке, не может успокоиться? Почему болит, болит, болит…        Ответа у Юнги нет. Он силится привести себя в норму. Его это не касается никаким образом, ему плевать, чем там занимается Кардинал, нарушает ли он клятву, данную кронпринцу в далёком прошлом, целует ли кого-то, трахается ли с кем-то. Ему всё равно. Нет никакого дела. Абсолютно.        Перед глазами снова вспыхивает момент, когда Рован целовал его. С таким чувством, что Юнги почти неосознанно, против его воли, пронзает… завистью. Горькой и желчной, отвратительной завистью к Ровану. Что тот может вот так спокойно начать добиваться мужчину, который ему понравился, что он может улыбаться Тэхёну, что строит глазки, просит тренировать его, чтобы сблизиться. Что Ровану не страшно до тошноты находиться рядом с альфой, он способен вот таким наглым образом поцеловать его, потому что захотелось. Юнги это отвратное чувство давит в себе, напоминая, что ему плевать. Его подобное не касается.        Пусть Кардинал делает, что его душе угодно, Терра же очертил собственные барьеры и никому не позволит сквозь них протиснуться. Чимин аннулирует его клятву, когда они победят, Тэхён станет свободным от всяких обязательств мужчиной. Он будет дышать полной грудью. И как только не станет точек соприкосновения между ними в виде Баккары и совместной миссии, Терракота забудет про этого альфу, как про страшный сон. Тэхён уйдёт из памяти, заживёт своей жизнью и так же позабудет о нём. Он найдёт себе партнёра, женится, заведёт детей.        Глотку сковывает болью. Юнги ту прогоняет и злится на себя за ненужные, не принадлежащие ему эмоции. Это не Терракота. Не глава повстанцев сейчас скребёт ногтями внутри. Терракота — холодный, рассчётливый человек, жёсткий лидер, которому зачастую чужды переживания и слабости, а если надо — он использует их в свою выгоду. Это воет запертый, лишённый воли давным давно омега, стучится в стальные двери и просит выпустить его на тусклый свет зимнего солнца. И Юнги набрасывает на створку дополнительных замков, на всякий случай, чтобы не вырвался уж точно. Ему не нужно, чтобы какая-то сопливая и слабая часть души мешала важным целям Терракоты.        Он вдыхает и выдыхает через нос, успокаивает ритм сердца, смежив веки. То беспрестанно колотится, вынуждая в груди образовываться комок боли, но и тот Терра гонит прочь. Ему плевать. Плевать на Ким Тэхёна. На Рована, который позволяет себе целовать альфу, скорее всего, добьётся желаемого и выйдет за него замуж. Такие омеги своего не упускают. Терракоте всё равно, что с ними будет дальше.        Всё равно… больно так почему тогда?..        Юнги встряхивает головой, взгляд снова становится более жёстким, дыхание выравнивается. Смятение виднеется только по тому, как подрагивают ноздри от дыхания, но и это проявление Терра обуздать сумеет. Только нужна толика времени.

🥀🥀🥀

       Время летит неумолимо. Приблизился Новый Год, всё вокруг, несмотря на тяжёлое положение, говорило о том, что людям не хватает праздничного чуда. Вместе с пришедшим праздником появилось ещё несколько поводов для радости: Брестель, Авель и Примроуз оказались во власти Серой Гвардии. Конечно, страшно получить ответный удар от регента из столицы, но сегодня, лишь в этот вечер, им не хочется об этом думать. Чимин, дождавшись Стража, торопится по коридору в большой зал, который в обыденной жизни они используют для тренировок. Но сейчас помещение приобразилось: повесили характерный празднику остролист, Салита сделал несколько мотков гирлянд — однотонных, но мигающих лампочек, которыми украсили вместо свечей небольшую ель. Чимин диву даётся, как всё же повстанцы решили отпраздновать два таких замечательных праздника. Но жизнь ведь не останавливается из-за революции, люди не могут постоянно прозябать в напряжении, им тоже хочется просто жить.        Свет основных ламп потушен, и остаются только мелкие огни гирлянд, пока Тэ и Чимин пробираются между собравшимися к самой ёлке. У омеги душа не на месте от ощущения праздника, коснувшегося его впервые за пределами дворца. Эта чудесная и даже, можно сказать, чарующая атмосфера, огоньки между ветками, смех людей, которые искренне поздравляют друг друга с наступающим новым годом. Здесь нет вычурности и позолоты, только простые обиходные вещи, медовуха в чужих стаканах и кружках, запечёная индюшка, над которой хлопотал Катберт, пока ему помогали остальные. Никаких дорогих подарков, только тепло и весёлый гомон уже подвыпивших Гвардейцев. Кто-то притащил гитару и использует пару кастрюль, вызывая у Чимина приступ смеха, другие играют на свирели и напевают мотивы песен, незнакомых омеге.        Катберт что-то восторженно показывает на языке жестов Салите, а альфа блестящими глазами на медика смотрит, не в силах оторваться. Тэхён потирает плечо Чимина, пока они приближаются к новоиспечённой парочке, которая не скрывает своих начавшихся отношений, то и дело прикасаясь и обнимая друг друга, и к Главе Гвардии, раскуривающему самокрутку через мундштук. Сегодня — не просто новогодняя ночь, сегодня их ждёт ещё одно прекрасное и завораживающее событие.        Чонгука нигде ещё нет, и Чимин оглядывает собравшихся, чтобы отыскать пропавшего перед самым праздником альфу, но пока не находит. Присутствующие затихают, смолкают голоса, а свирель тихонько напевает знакомый многим мотив. Все взгляды направлены только на тех, кто неуверенно, смущённо и радостно входят в двери. Немо ведёт Вивьена под руку к ёлке, которую было решено использовать вместо всяких алтарей. На голову омеги наброшена белая полупрозрачная ткань, придерживаемая стальным обручем, одет он просто — светлая рубашка и тёмные брюки с высокими сапогами. Альфа выглядит деланно спокойным, но его лицо бледно, что выдаёт волнение Хосока. Они приближаются к ели и останавливаются.        Здесь нет Жреца Саванн, некому их обвенчать. Да и свадьба эта больше формальность, чем настоящее бракосочетание.        — Эй, Ваше Высочество, — бросает Терракота, и взгляды присутствующих обращаются к Баккаре. — Король имеет право заключить союз между брачующимися.        — Напомню, что я — ещё не король, — посмеивается Чимин, глядя на омегу.        — У нас есть почти алтарь. Ты — почти король, — хмыкает Терра, обжигая Баккару тёмными зрачками. — И это почти настоящая свадьба. Так что вперёд, Король Роз.        Чимин вспыхивает, его стараются приободрить хлопками остальные Гвардейцы. Кто-то треплет за плечо, чтобы поддержать, и Чимину приходится всё же приблизиться к женихам, которые ждут его возле ёлки. Лица Леандра не видно за самодельной вуалью, а Хосок выглядит то ли донельзя довольным, то ли смертельно взволнованным. Чимин лишь старается вспомнить слова, которые нужно сказать. Не помнит совсем, но и дьявол с ними! Чимин придумает на ходу.        — Сегодня мы здесь собрались, чтобы соединить две души, — выдыхает Баккара, и это кажется ему нелепым, но все внимательно слушают. — Готовы ли вы стать единым целым, пока волей Саванн вас не разлучит? Согласны ли жить душа в душу, несмотря на все невзгоды, отдаваться друг другу целиком?        — Да, — слышится взволнованно из-за вуали.        — Согласен, — выдыхает Немо, глядя на сокрытого за материей омегу.        — Именем короля, властью, дарованной мне самой Богиней, я нарекаю вас супругами. И пусть ваша жизнь станет мёдом, как тот, каким мы празднуем сегодня ваш союз! — Чимин хватает у ближайшего альфы протянутую кружку и поднимает её повыше, словно закрепляя сказанное. Да, не так, как положено, но когда в этом месте было по «положенному»? Самое главное — эти двое хотят быть мужьями, а какими именно там их словами обвенчают — не настолько важно.        Немо подхватывает вуаль и поднимает её, обнажая лицо теперь уже своего мужа. Чимин внимательно за ними наблюдает. Лицо омеги непроницаемо, однако глаза… сверкают, словно настоящие драгоценные камни.        — Лучше б не снимал, — вдруг выпаливает Хосок, вынуждая Вивьена округлить глаза.        — Это уж точно, а то я твою рожу рассмотрел, — неожиданно парирует он, и в зале повисает тишина.        Присутствующие взрываются смехом, и Чимин, не сдержавшись, тоже хохочет, сощурившись. Они себе не изменяют. Даже Терракота прыскает в кулак, пока Немо обхватывает омегу и приподнимает его над полом, чтобы поцеловать. Он не скрывает уродливых следов огня, коснувшегося его кожи, только лишь носит повязку на глазу. Оба не замечают, как падает вуаль и удерживающий её обруч, самозабвенно целуются, вынуждая Чимина отвернуться и отпить предложенной медовухи. Приятно, сладко, не только от выпивки, но и от чужого счастья. Немо и Леандр глядят друг на друга влюблённо, несмотря на вечные колкости.        — Я же обещал, что женюсь, — шепчет Хосок, и Чимин, смутившись момента чужой близости, отходит от ёлки.        Люди шумно поздравляют молодожёнов, свистят и хлопают паре, пока те снова поглощены только друг другом, а Чимин протискивается к Тэхёну, по дороге отпивая новый глоток из кружки.        Его ловит тёплая смуглая рука, тут же притягивая к себе. Чонгук отбирает у него посуду, чтобы залпом допить медовуху, а в зале начинает наигрывать мелодия.        — Ты решил себе сегодня не отказывать в удовольствии надраться? — изгибает бровь альфа, пока Чимин старается отобрать у него уже печально опустевшую кружку.        — За двадцать с лишним лет стараюсь отыграться, — прыскает омега и фыркает, когда видит, что Чон допил его порцию алкоголя.        — Я тебе голову держать не буду, если перепьёшь, — показывает Пепел язык, и Чимин толкает его в плечо.        Не успевает опомниться, как ему наполняют кружку снова, и в этот раз он не позволяет альфе дотянуться до медовухи, выпивает всю сам, а струйки текут по щекам, вынуждая едва ли не подавиться. Чонгук посмеивается над ним, видя, как Вивьен и Немо слегка покачиваются, танцуя под переливы свирели и гитары. Омега положил голову на грудь Хосока и смежил веки, они оба выглядят так молодо, особенно в этом тусклом желтоватом свете. Остальные наблюдают за молодожёнами, кто-то негромко говорит, другие пьют и нахваливают золотые руки Катберта, приготовившего праздничный ужин.

Amy MacDonald — This is the life

       Чимин зачаровано за ними наблюдает. Он должен был тоже стать мужем альфе, одержавшему победу на Отборе, но его несостоявшаяся свадьба и рядом бы не стояла с данным празднеством — скромным, тёплым и домашним. Никто бы не улыбался от всей души, никто бы искренне за него не радовался, как радуются за эту парочку. Катберт безнадёжно ревёт, смотря на Хосока и Вивьена, глядящих только друг другу в глаза, Салита вытирает ему слёзы большими шершавыми ладонями. Влюблённые молодожёны тихонько кружатся в центре тренировочного зала, не обращая на других внимания, а Чимин… тоже хочет. Хочет не просто танцевать, чтобы на него именно смотрели с таким обожанием, с терпеливым чувством радости и восхищения моментом того, как их судьбы навсегда объединились.        Хочет ли омега замуж? Да. Да, да и ещё сотню раз да. Теперь хочет. По любви. Чтобы праздник был тихим и скромным, чтобы за него по-настоящему радовались близкие люди, чтобы гитара наигрывала нежно-счастливо, приглашая потанцевать.        Кто-то из омег начинает напевать, и Салита тянет Сокджина, всё ещё хлюпающего носом, в центр зала к друзьям. Немо над лицом Катберт хохочет, переплетя пальцы с ладонями Леандра и начиная танцевать энергичнее. Чимин за ними с улыбкой наблюдает, прищурив голубые глаза. Его вдруг грубым движением подхватывают под коленями, кружка с медовухой летит прочь, кого-то обливая, и Чимин оказывается переброшен через чужое крепкое плечо. Он взвизгивает, хватаясь за светлую рубашку Чонгука:        — Чонгук, нога!.. Нельзя!.. — но альфа словно его не слышит, утаскивает в сторону танцующих под хохот и гомон остальных.        — Имею же я право потаскать тебя ещё немного, — фыркает Пепел, вдруг ставит омегу на ноги и обхватывает за руки.        Чимин, глядя на него, выдыхает шумно, когда Чонгук начинает пританцовывать слегка, ведя за собой Баккару.        Улыбка своевольно растягивает пухлые губы, когда он видит искры в багровых глазах Чона, который, прихрамывает, но продолжает тянуть омегу в танец, переплетает их пальцы.        — Нам ведь так и не выдалось нормально потанцевать, — подмигивает он Чимину, вызывая у последнего смешки из груди.        Чонгук ведёт его ближе к танцующим, смотрит в лазурные глаза и там теряется. Чимин глядит в ответ счастливо и зачаровано, когда альфа, держа его за руку, кружит вокруг своей оси, пока Баккара хохочет их нелепому танцу, сопровождающемуся игрой на гитаре и чужому голосу. То прижимая к груди, то снова заставляя отдаляться, чтобы незамедлительно возвратиться в объятия. Чон развлекает омегу, их носы сталкиваются, снова заставляя взгляды пересечься. Сцепив между собой их ладони, Чонгук выдыхает, уставляясь в колдовские глаза. Те, кажется, с первого раза, с первой встречи поселились внутри, оказались выжжены на подкорке, а теперь… принадлежат ему. Потеревшись переносицей о горбинку носа Чонгука, Чимин смыкает веки, но радужки всё равно остаются в голове альфы, вызывая опасную дрожь внутренностей. Они кружатся по залу менее энергично.        Никакой помпезности и грации в танце, лишь сцепленные ладони и покачивания из стороны в сторону под совместные тихие смешки. Чонгук готов танцевать с Чимином через боль во всё ещё восстанавливающемся бедре, чтобы слышать это нежное хихиканье, вырывающееся между губ омеги. Тот то и дело снова прижимается к его носу, потирается, и Чонгук, которому прежде были чужды такие прикосновения, отпечатывает каждое в памяти, чтобы отложилось на долгие годы, осталось внутри навсегда. Обхватывает одной рукой Баккару за талию, чтобы прижать ещё теснее. И плевать, что смотрят союзники.        Грозный, жестокий альфа вдруг не хочет, чтобы в этом зале был кто-то, кроме них, чтобы улыбка Чимина принадлежала только ему одному.        — Будешь так делать, и мне придётся перестать тебя ненавидеть, — шепчет омега, всё ещё покачиваясь в такт песне и крепко сжимая узловатые пальцы Пепла.        — Не сможешь, — ухмыляется он, раскрывая багровые глаза и уставляясь на шрам в виде полумесяца под глазом Баккары. Даже он кажется на лице омеги драгоценным украшением.        — Засранец, — прикусывает Чимин нижнюю губу, посмеиваясь. Его изнутри так затапливает эмоциями просто потому, что поведение Чонгука отличается от обычного?        Баккаре нравится то, какой спесивый и наглый альфа в повседневности, но вот такие краткие мгновения, когда он отличается и становится немного другим — по-прежнему наглым котом, который, тихо выражая происходящее внутри, оказывается непозволительно близко, заставляют душу трепетать.        — Ненавижу тебя, — едва слышно выдыхает омега, вжимаясь носом в скулу Чонгука, пока тот крепко его обнимает за пояс, медленно покачиваясь под гитарную игру.        — До смерти, звёздочка, — шепчет Пепел в самое ухо, смеживая веки.        Они слишком поглощены друг другом, чтобы заметить, как Тэхён, стоящий в нескольких шагах от круга танцующих, просто спокойно всех оглядывает. Не ожидает совсем, что цепкая омежья рука схватит его за запястье и потянет прочь от остальных Гвардейцев. Это вызывает всплеск раздражения: Рован должен быть у отца, но никак не здесь в такой праздник. Однако, видимо, омега со всей серьёзностью подошёл к словам о том, что не сдастся в отношении альфы. Тэхён нахмуривается, но Рован уже вытаскивает его в середину зала, где кружатся пары. Вивьен и Немо отплясывают, хохоча, когда альфа кружит мужа, приподняв над полом, Чимин, прижавшись щекой к груди Пепла, позволяет себя вести в незамысловатом танце. Тэхён танцевать не хочет, но Рован чрезмерно настойчив.        — Пожалуйста, праздник же, — одними губами произносит омега, буравит Кардинала взглядом, вцепившись в длинные пальцы альфы и стискивая их своими.        Уже нет обратного пути. Если он грубо оставит омегу посреди танцующих и уйдёт, это будет некрасиво. Да и Рован уже приближается, кладёт ладонь Тэхёна на свою талию, чтобы покружиться, как и все остальные. Тэ явно недоволен, его желваки ходят ходуном, а на лорда Страж не смотрит.        — Тэхён, взгляни на меня, — тихо просит Рован, и альфа противится, не желает пересекаться взглядом с ним, а тем более ощущать вину за то, что не может изменить.        Он смотрит в сторону, пересекается взглядом с безразличным Главой Гвардии, который затягивается сигаретным дымом и прячет за сизим облачком своё лицо. Становится колко внутри, но Тэ давит в себе это ощущение. Ладонь Рована прикасается к его скуле, уже просяще, чтобы повернулся, и Тэхён отвлекается от Юнги. Медленно и нехотя танцуя с омегой, переводит внимание на него. Большие тёплого карего оттенка глаза уставлены на альфу, с просьбой обратить на него хоть толику внимания, от которого настойчиво отмахивается другой. Тэхён взгляда не отводит, старается расслабиться, чтобы не выглядеть агрессивно по отношению к Ровану, но злость на его настойчивость клокочет внутри.        — Я не поменяю своего мнения, — тихо, чтобы слышал только Рован, говорит Тэ.        — Я тоже, — кивает омега.        Он медленно перемещает руки на плечи Кардинала, а тот едва прикасается ладонями к рёбрам омеги, стараясь минимизировать контакт. Где-то в толпе всё ещё стоит Юнги, обхватив мундштук губами. Тот, с кем бы действительно хотелось потанцевать, но этого никогда не будет. Рован же вызывает только досаду и нервозность, Тэхёну хочется уйти, он ждёт, пока закончится песня, чтобы слинять прочь с этого праздника и больше с лордом не пересекаться.        Рован же от безнадёги утыкается лбом в широкую грудь и стискивает тёмную ткань рубашки Тэхёна, словно немо просит его о шансе. И Тэ даже на мгновение становится стыдно. А хотя, почему это? Он ясно обозначил свою позицию, был честен с Рованом, однако тот самостоятельно решил продолжать бесплодные попытки. Тэхён снова шарится взглядом по развлекающимся Гвардейцам, но ни сизого дыма, ни лисьих глаз почему-то не получается отыскать.        Юнги тяжело принять, что неприятно видеть это. Он всё отбрасывает от себя эту эмоцию, как назойливую муху, особенно отмахивался в момент, когда Рован утянул Кардинала танцевать. Их взгляды пересеклись на мгновение, но внимание альфы вдруг забрало чужое прикосновение к лицу, и Терра окажется отъявленным лжецом, если скажет, что рычание внутри него было лишь иллюзией. Он ощутил эту неясную дрожь всем телом, негодование на секунду затопило внутренности, когда их глаза столкнулись.        Что с ним творится? Почему? Глянув на Эйдена, который оказывается занят весельем с остальными членами Серой Гвардии, омега тушит сигарету и уходит прочь из зала. Пересекает коридор, ведущий к нужному балкону, и выходит на свежий воздух, чтобы остудить внезапно вспыхнувшее лицо. Щёки горят, и это раздражает Терракоту, он хмурится на ночное беззвёздное небо, но так и не решается задать немой вопрос Богине.        Почему его вдруг так бесит тот факт, что Рован уже в открытую проявляет к альфе интерес? Почему один слащавый вид этого омеги доводит до зубовного скрежета? У Терракоты не выходит сиюминутно отринуть прочь эти противоречивые ощущения, они раздирают изнутри, и омега надеется на то, что морозный ночной воздух окажется способен заставить рассудок протрезветь. Пальцы в чужих перчатках сжимают ограждение балкона, взгляд направлен вдаль — на город. Юнги морщит нос и старается прекратить поток мыслей.        Альфа в зале. Рован рядом с ним. Он прикасается, танцует с ним, привлекает внимание. Что будет после того, как музыка стихнет? Они уйдут из зала? Останутся наедине? Терра встряхивает головой и гневно сощуривается. Злится на себя, на своё бессилие в попытках отказаться от данных размышлений. Они упрямо укореняются в мозгу, доводя тот до кипения и судорожной, пульсирующей боли в висках.        Останутся наедине и что? Это должно волновать Терру? Нет. Никакого беспокойства, никаких вовсе эмоций вызывать не обязано. Почему тогда так трудно это выбросить из головы? Рован пахнет полевыми цветами, нравится ли Кардиналу этот запах? Пленяет ли его? Что они будут делать, когда останутся одни?        Ответ омеге знаком и понятен, но от этого легче не становится. Юнги будто бы старается решить сложную задачку, выход и решение совсем рядом, но он оказывается к ним слеп. Оставшись наедине, Рован не упустит своего шанса. Он будет прикасаться, он снова поцелует Кардинала. Рисующаяся перед взором картинка того, что может происходить в полумраке уединения, вызывает внутри Терракоты настоящую бучу. Его подташнивает от одной мысли о близости, неважно — чужой или относящейся к нему. Но вспышки воображения поглощают сознание. Рован сможет обнять его за широкие плечи, прикоснуться к губам, позволять себя поцеловать. Колючий комок тошноты поднимается из груди к границе горла, и Юнги силится его сглотнуть, судорожно дыша через нос.        Он видит буквально, как они будут дотрагиваться друг до друга, как узловатые мозолистые пальцы Кардинала будут торопливо расстёгивать чужую одежду, скидывая её прочь. Терра округляет глаза, стискивает до боли ограждение балкона. Не может избавиться от вводящих в ступор картинок перед глазами. Того, как губы в форме сердца будут касаться изгиба изящной омежьей шеи, как оставят следы на светлой коже. Он начинает чаще дышать, перед глазами — красная пелена, словно наброшенный на голову шёлк. Проклятый альфа.        Вот пусть и находит себе интерес в другом, пусть делает, что хочет, с ним. Как хочет, сколько хочет раз. Но пелена всё краснее от мыслей о том, что ладони Рована могут прикасаться к груди, испещрённой шрамами, будут гладить смуглую кожу, царапать короткими ногтями. Юнги раздирает на части, и он не понимает, отчего. Шумно выдыхает через нос, крепко зажмуривается и от злости на всё вокруг бьёт кулаком по бетонному ограждению. Кисть сводит ноющей болью.        Он так просто уйдёт с Рованом? С другой стороны — Юнги сам оттолкнул альфу, потому что так посчитал нужным. Какая-то часть души ревёт благим голосом, оглушает изнутри криком, голова начинает раскалываться. И единственным желанием оказывается вернуться в зал, чтобы найти этих двоих, найти Рована, вынуть из кобуры револьвер…        Омега встряхивает с ужасом головой. О чём он только что думал? Глаза испуганно округляются, но ему приходится быстро взять себя в руки, потому что дверь позади скрипит. На секунду, лишь на совершенно мимолётное мгновение, в Юнги опасно вспыхивает надежда. Но, обернувшись, он замечает Катберта, который тихонько движется в сторону Главы, что-то удерживая в руках. Проклятое проскользнувшее ощущение безнадёги от того, что это всего лишь Катберт, колит за рёбрами. Да что с ним такое? Впадает в неконтролируемую ярость от того, что альфа, не нужный ему, не принадлежащий, танцует с другим, как собственная фантазия подбрасывает Юнги образы того, что между этими двумя может всё зайти намного дальше и оказаться успешным. Желание, чтобы проклятый Ким Тэхён открыл эти двери, превращается в разочарование и болезненный укус внутренностей от непонимания.        Катберт улыбается омеге, и тот понимает, что силы из-за вспышки ярости начинают его покидать.        «Ты чего тут один?» — спрашивает старый друг, удерживая тарелку в руке.        — Устал от шума, — сипло лжёт Юнги, моргая и приводя себя в норму.        «Я тебе кое-что принёс», — весело показывает Сокджин и ставит перед Террой на ограждение тарелку с маленькой ложкой. Терракота снимает салфетку и смотрит на ароматный кусочек тёплого пирога. От него пахнет корицей.        «Я не знаю, где он достал в декабре груши, — посмеивается Катберт, подталкивая к Юнги тарелку, — но, чёрт, он так упрашивал меня приготовить его. Попробуй, я впервые что-то пёк».        Юнги глупо моргает.        — Кто упрашивал? — глухо спрашивает он, не поднимая на Сокджина голову. Лишь наблюдает за руками.        «Тэхён».        Внутри всё сжимается до размеров крохотного атома, хочется снова начать злиться, швырнуть что-нибудь в стену, кричать, кричать, кричать, пока не оглохнет сам, пока не пропадёт голос. Тэхён. Он везде. Он в штабе, он в зале для совещаний, он с сыном Терракоты, имя альфы постоянно на устах Эйдена с восхищением и преданностью. Тэхён на празднике, рядом с ним, в одном близком круге людей. Он в его лёгких оседает вишнёвым следом, выводя омегу из равновесия. Юнги начинает ненавидеть эти буквы, из которых складывается чужое имя. Тэхён танцует с другим омегой на празднике, он уйдёт с ним. И плевать. Плевать же? Сердце колотится, словно ненормальное, в груди, взгляд снова мутнеет, пока Терракота глядит на кусочек пирога с грушами.        Запомнил, нашёл среди зимы всё необходимое, попросил Катберта приготовить. Потому что в тот миг, когда они рассказывали про Новый Год, Юнги опасно об этой сласти упомянул. Запомнил и тихо, тайком уговорил подарить вместо него. Сердце сходит с ума, и у Терры не выходит его заткнуть, не получается сжать пальцами, умервщляя, заставляя заглохнуть. Оно, насыщая кислородом кровь и вынуждая пунцоветь щёки, съезжает с катушек, отчего подкатывают комом к горлу слёзы. Он давно не плакал. Много лет. С тех самых пор, как получил свой шрам. Не плакал и не собирается! Но в носу так опасно щиплет. Для него никто давно ничего не делает вот так. С мига, как не стало дедушки, ни одна живая душа прежде не готовила ему чёртов грушевый пирог с корицей на новый год.        Юнги хватает тарелку, продолжая пропитывать себя ненавистью к чужому, постоянно окружающему его имени, отламывает кусочек рассыпчатого слоёного теста ложкой и заталкивает в рот. У Сокджина — золотые руки. Он получился почти такой же, как у дедушки, и слёзы подкатывают к глазам, вынуждая окружающее пространство померкнуть. Катберт молчаливо и внимательно за ним наблюдает, и ничего не пытается показать жестами. А Юнги, не успевая прожевать, заталкивает за щёки ещё и ещё. Он сам не понимает, что роняет слёзы в тарелку, пока не приходится хлюпнуть зло носом. Пугается того, что Катберт видит его слабость, но друг благоразумно смотрит на город. Юнги беззвучно позволяет плечам вздрогнуть, не может проглотить ни пирог, ни комок в горле, но продолжает набивать рот, словно вот-вот умрёт. Зажмуривается с силой, так что пляшут перед глазами световые точки.        Для него. Этот, дьявол бы его задрал, пирог приготовили для него. Потому что Юнги нравится с грушей и с корицей на новый год. Потому что кто-то этот факт запомнил. Юнги шмыгает носом и отставляет опустевшую тарелку. Глотает еду и только потом судорожно выдыхает, вытирая рот и заодно скрывая позорные слёзы, уже начинающие высыхать на коже.        Сокджин ничего не предпринимает, не пытается вывести Терракоту на разговор, словно Катберту не обязательно говорить, чтобы добраться до сути.        «Не стой на холоде долго, Юнги», — спокойно показывает жестовым языком омега, глядя как-то… печально?        У самой двери он обращает на себя внимание Терракоты, постукивая по створке костяшками, и, обернувшись, Катберт медленно показывает пальцами то, отчего глаза Главы округляются:        «Он ушёл один».

🥀🥀🥀

       В зале душно и начинается настоящая пьянка. Гвардия отдыхает в праздник, буйствует, наконец позволяя себе кратко выдохнуть с облегчением. Конечно, неблагоразумно так поступать, однако все они — люди. Со своими заботами, печалями и радостями. Чимин почему-то радуется тому, что они всё ещё не разучились быть искренними и радоваться мелочам, даже если это драка за ножку индейки, приготовленной Катбертом. Чонгук уводит омегу подальше, прихватив с собой бутылку медовухи. Им не стоило бы так поступать, однако жажда насладиться ночью перехода года больше и сильнее, чем нужда всегда держать ухо в остро. Альфа стискивает быстро замерзающие пальцы Баккары и тянет его дальше.        Снег похрустывает под их ботинками. Чон отхлёбывает глоток из горла и блаженно морщит нос, тут же передавая тару Чимину. Тот прикладывается к горлышку и с удовольствием отпивает. Это — лучше, чем кислое сухое вино во дворце. Медовуха бьёт в голову, вынуждая без остановки посмеиваться, а крепкие пальцы альфы в его руке греют получше всяких каминов.        — Куда ты меня тащишь? Холодно, — дрожаще выдыхает Пак, ёжась от крепкого январского мороза и тишины за пределами штаба.        Мимо них проходят патрульные и кивают в знак поздравления с Новым Годом, а Чонгук ведёт его дальше.        — У меня хорошее настроение. Думал, прикопать тебя в самом дальнем сугробе, — от алкоголя и холода голос Чонгука становится ещё ниже. Чимин пихает его плечом, прыскает.        Его внутренности уже горят от выпитого, кажется, ещё чуть-чуть и омега правда переборщит.        — Мы ушли от остальных, — бурчит Баккара, хмурясь.        — Это не наш праздник жизни, — хмыкает Чон, глядя перед собой, чтобы не поскользнуться и не плюхнуться на задницу прямиком в снег.        — Так и скажи, что просто хотел провести со мной время, — недовольно проговаривает Чимин, но тут же смеётся снова, когда Чонгук, удерживая на треть опустевшую бутылку, чуть не летит на землю, скользнув ботинком по намороженному льду, но всё же умудряется устоять.        Он останавливается и поворачивается к омеге лицом. Дыхание сбито, нос от мороза покраснел, а иней начинает оседать на его тёмных ресницах, делая его похожим на сказочного персонажа.        — Хотел, — кивает Чонгук, вынуждая Чимина прикусить нижнюю губу. — Потому и утащил с праздника.        Чимин внимательно глядит на альфу, всматриваясь в его бордовые радужки и ощущая, как всё снова начинает дрожать внутри. Любое слово доводит омегу до подобного состояния, взрывая внутри Чимина сверхновые звёзды, стоит им вырваться из горла Чона. Он выхватывает бутылку из его рук, чтобы скрыть смущение, и отпивает хороший глоток медовухи, уже ощущая, как начинает слегка кружиться голова.        — Тогда мог бы выбрать спальню, холодно же! — возмущается Баккара, продолжая идти в сторону, неведомую ни одному из них.        Чонгук быстро догоняет омегу и обхватывает руками сзади.        — Давай поиграем? — низким, рокочущим тоном выдыхает альфа на ухо Чимину, запуская череду горячих, мгновенно согревающих тело мурашек.        — Во что? Только не в снежки, упаси Саванн, я уже скоро превращусь в ледышку, — шепчет Пак, смежив ненадолго веки.        — В десять вопросов, — отвечает Чонгук, потирая бока омеги, чтобы согреть его.        Он вдруг, не дав спросить ничего, тянет Чимина за собой. Когда показывается оставленный планер, Чимин смекает, что, видимо, альфа сюда и шёл изначально, только почему тут? Он покорно позволяет поднять его на крыло, а после шатко и боясь упасть, поскользнувшись на холодном металле, шагает к капитанской каюте. Чонгук ловко открывает дверцу и предлагает омеге пройти внутрь.        — Никогда сюда не заходил, — хмыкает Баккара, разглядывая погасшую панель управления.        Чонгук же садится за штурвал и клацает какие-то кнопки. Половина панели вспыхивает, и по кабине пилота начинают растекаться тёплые порывы из воздуховодов. Баккара забко ведёт плечами, ощущая, как пространство заполняется теплом.        — Ты умеешь управлять им? — спрашивает Чимин, отпивая ещё один глоток. Он почти не чувствует вкуса, когда падает в соседнее от Чонгука кресло второго пилота.        — Да, — кивает альфа.        — Есть то, что ты не умеешь делать? — глядит перед собой омега.        — Есть, — посмеивается Чонгук, что-то клацая на панели, после чего загорается свет тусклой белой лампочки у них над головами.        — Дай угадаю, — пьяно заводит Пак, растягивая гласные. — Ты не умеешь любить?        Чонгук искоса глядит на него своими кошачьими глазами и медленно моргает. Чимин даже тушуется от такого взгляда, словно ляпнул явно что-то лишнее.        — Не умею, — мурлычаще продолжает альфа. — Научишь?        Чимин краснеет. Они уже состоят в отношениях, пусть не дают им никакого имени, не дают им признания, но отношения эти однозначно есть. Они горячим факелом полыхают между альфой и омегой. Но никто из них пока не задумывается ни о будущем, ни о следующих шагах. Трудно загадывать наперёд, когда не знаешь, что случится завтра с рассветом.        — Научу, — хрипло выдыхает омега, упершись щекой в спинку сиденья. Чонгук молчаливо прожигает его лицо глазами. — Так во что ты хотел поиграть?        — Десять вопросов. Детская игра, — пожимает плечом альфа. — Дети играют в неё, чтобы познакомиться с новыми друзьями как следует и узнать о них больше.        — То есть, мы зададим друг другу вопросы? — изгибает бровь Чимин. — Не боишься провокационных?        — Кому ещё стоит бояться, — посмеивается Пепел, сощуриваясь. — Из твоих провокационных вопросов самым вызывающим будет: «Ковырялся ли ты в носу», звёздочка.        Чимин возмущённо сопит на Чонгука.        — Я не настолько невинный, — кривляется омега, показывая язык.        — Не настолько? — вздёргивает густую бровь Чонгук. — Я буквально первый у тебя во всём. Это, конечно, мне безумно льстит…        — Засранец, — пинает его ботинком с тающим на нём снегом Баккара и морщит нос.        — Не удивил. Когда там новое прозвище? — отбирает альфа у него бутылку и отхлёбывает.        Они несколько минут молчат, просто глядя друг на друга. Пространство вокруг Чимина подкашивается, но он смаргивает это наваждение.        — Если ты не такой невинный, как я думаю, что самое вызывающее ты делал до меня? — смешливо спрашивает Чон. Видимо, их игра в вопросы всё же началась.        Чимин поджимает губы. Алкоголь развязывает ему язык, и на вопрос Пепла сразу же приходит тот самый момент из книги, который омега всё же повторил с Чонгуком.        — Начитавшись эротического романа, — сипло выговаривает он, не глядя на альфу, — я удовлетворял себя в ванной, пока Тэхён был за дверью и ждал, когда я выйду.        Чонгук застывает, распахивает глаза пошире и уставляется на омегу. Уголки его губ вздрагивают от сдерживаемой улыбки.        — Маленький грешник, — хрипит, сдавливая смех, альфа, и Чимин снова пинает его, но не достаёт мыском ботинка, так как Пепел уворачивается. И сам же начинает хохотать.        — Мне было шестнадцать! — возмущённо прыскает Чимин, прикрывая рот.        — Не закрывай лицо, у тебя красивая улыбка, — посмеивается альфа, глядя на него, и Пак заливается румянцем от его слов.        Они снова ненадолго замолкают, пока Чимин думает, какой вопрос ему задать Чону.        — Ты скучаешь по своему наставнику? — спрашивает омега, глядя на профиль альфы, отвернувшегося к фонарю.        — Я не сентиментален, — ведёт плечом Чонгук. — Но Фэй меня многому научил. И, пусть он такой же, как я, даже похож чем-то на Терракоту по характеру, оказался рядом в самый трудный период жизни, когда я буквально не понимал, кем являюсь и что делать дальше. Можно сказать, изредка я мельком о нём вспоминаю, но лишь думаю, жив ли старый хрен.        Чимин хмыкает. У Чонгука абсолютно точно свои понятия о чувствах и привязанностях. Омега ждёт, пока задаст вопрос Чонгук.        — Ты правда был влюблён в своего Стража? — с деланным безразличием произносит альфа, положив ладони на штурвал, пока Чимин отпивает очередной глоток медовухи.        — Это была путаница. Я не скажу, что воспылал к Тэ любовью. Просто в подростковом возрасте из-за привязанности и отсутствия другого общества, а так же вкупе с бушующими гормонами я путал платоническую любовь с тем, что должен испытывать к будущему партнёру. Уверен, Тэ старадал той же неприятностью, но мы оба поняли всё правильно и переросли это, — спокойно отвечает Чимин, на что Пепел удовлетворённо хмыкает.        — Каким был твой первый омега? — тихо спрашивает Баккара.        — Ну нет, звёздочка, — качает головой альфа.        — Что это ещё за нет? — возмущённо взвинчивается он, выпрямляясь в кресле второго пилота. — Значит, тебе можно спрашивать о моих чувствах к Тэ, а я…        — Я не хочу ни о ком из них говорить. Не помню ни имён, ни лиц, ничего с ними не связывает, — фыркает Пепел, глядя на Баккару.        — Это нечестно! — возмущается Пак и икает, вызывая у Чонгука приступ хохота.        И когда тот успокаивается, глядя на нахохлившегося омегу, с кошачьим прищуром проговаривает:        — Я не хочу говорить ни об одном омеге, кроме того, кто сейчас находится в этом планере.        Чимин вспыхивает и трёт возмущённо нос, отвернувшись от Чонгука. Альфа же протягивает руку и забирает бутылку, опустевшую уже больше, чем на половину.        — Задай другой вопрос, звёздочка, — тихо просит Чонгук, вызывая внутри омеги волны возмущения.        Баккара думает. Медовуха бьёт в голову, пульс стучит в висках, а сознание покачивается от выпитого.        — Что будет с нами после? — почти шёпотом произносит он, а Чонгук застывает, только медленно и тяжело глотает алкоголь, не морщась. — После всего, что происходит сейчас. После победы.        — Ты так уверен в победе, — улыбается краем рта Пепел.        — Я безнадёжно наивен, знаю, — моргает Баккара.        Повисает молчание, Чонгук смотрит на падающий за стеклом кабины снег, а Чимин ждёт хоть какого-то ответа.        — Ты станешь королём. Возглавишь страну, у тебя будет много работы, много трудностей, но ты справишься, звёздочка. Ты — хороший человек, ты умный и прекрасный омега. Ты достоин сесть на трон Рейвена.        Чимин моргает, понимая, что Чонгук ни слова не сказал о себе. Он… не видит себя рядом с Чимином в будущем?        — Ты не сказал, что будет с тобой, — шепчет Пак, надеясь допытаться.        — Я… на этот вопрос у меня тоже нет ответа, — понижает голос Пепел. — Я никогда не загадывал даже на месяц вперёд с тех пор, как остался один. Я не знал, выживу ли, погибну ли на очередном задании, посадят ли меня в тюрьму или отправят на каторгу из-за того, что я наёмный убийца. Я не знаю, что со мной будет завтра.        Чимин молчит, видя, как Пепел отпивает ещё глоток.        — Но… я постараюсь сделать всё, чтобы будущее, озвученное мной для тебя, стало реальностью.        В глотке почему-то сводит. Чимин не может понять, что в голове альфы сейчас, трудно открыться, Пак понимает, что для Чона — подвиг сказать нечто в таком роде. Сказать нечто откровенное. Он ценит это. Но данные слова — не то, что хочет омега.        — Если я стану королём… мне нужны будут наследники, — хрипло выдыхает Пак. — Что, если рядом со мной будет другой мужчина?        Чонгук вдруг стискивает штурвал и передаёт выпивку омеге.        — Что, если снова будет Отбор? — продолжает Баккара, пусть и знает, что в первую очередь, сев на трон, избавится именно от него. Просто хочет услышать ответ от Чонгука. — Что, если снова будут кандидаты на мою руку? Там ты тоже себя не видишь?        Альфа смотрит только перед собой.        — Что, если будет другой, Чонгук? — шепчет Чимин, и Пепел почти со скрипом поворачивает голову. В его багровых глаза плещется буйная, яростная ревность, колышет внутренности омеги пламенем и искрами.        — Не будет, — твёрдо произносит он. — Я убью каждого, кто попробует приблизиться. И останусь единственным мужчиной, имеющим на тебя право.        Чимин весь вздрагивает, покрывается мурашками. Дыхание сбивается от горящего взгляда Пепла, у которого желваки ходят ходуном. Сейчас эмоции альфа не скрывает, Чимин видит ярость и гнев от выдвинутого вопроса, видит его чувства, буквально рвущиеся наружу.        — К чёрту вопросы, — хрипит Пак и, выронив бутылку, за что потом получат от Раунда оба, ведь медовуха разливается по полу кабины пилота, он встаёт с кресла.        Чонгук с готовностью принимает омегу в объятия, позволяет сесть на свои колени и обхватывает руками за пояс так сильно, что кости готовы скрипеть.        — Никогда не будет никого, кроме тебя, — выдыхает Баккара в губы альфе, пока тот глядит прямо в голубые глаза. — Никогда, Чонгук.        Альфа моргает и вжимается носом в щёку омеги, и тот зажмуривается, ощущая крепость объятий и дикое сердцебиение в чужой грудной клетке. Хочется столько всего сказать, столько выразить, да не получается. Слов не хватит, выдохов тоже. Потому Пак просто целует его, сразу же получая отдачу: Чонгук кусает его за губы, втягивает их в рот, посасывая. Длинные узловатые пальцы запутываются во влажных от растаявшего снега волосах, дёргают у корней, чтобы склонить голову вбок для удобства. Свободная ладонь стискивает куртку омеги на спине, прижимая теснее и горячее.        Чимин оглаживает сильно отросшие волосы Пепла, тянет кончики и прикасается к его ушным раковинам, очерчивая их изгиб. Дотрагивается до рисунка четырёхконечной звезды, и внутри всё трепещет. Чонгук покусывает кончик языка омеги, зажмурившись, его длинные тёмные ресницы подрагивают, а выдохи становятся всё более рваными. Пак сам ёрзает на его коленях, вжимается всем телом, обхватывая бёдрами ноги Чонгука, а тот мычит в поцелуй, тут же обводя кромку зубов языком.        — Хочу тебя, — выдыхает омега, закрывая глаза и обнимая Пепла за шею. — Всегда. Только тебя.        Альфа судорожно выдыхает и только крепче стискивает Чимина, потирающегося всем телом о него. Внутри — сумятица из чувств и горячих эмоций. Чимин почти профессионально научился выбивать Пепла из состояния равновесия. Каждый раз — игра в сапёра с вопросом: взорвётся ли альфа словами и бушующей в груди бурей от закидонов Баккары. И Чон готов играть на этом опасном поле боя раз за разом, даже если в конце концов это его спалит до обугленных костей. Он хочет быть с ним, хочет от всего своего чёрствого и каменного сердца, которое с каждым проведённым рядом с Чимином днём всё больше теряет броню и показывает между трещин, испещривших чёрствую плоть, красную живую составляющую. Чимин — его проблема. Его решение этой проблемы. Его свет в кромешной темноте.        Пепел выдыхает что-то невразумительное в губы омеге и сильнее прижимает к себе. Тянется губами и всем естеством к шее Чимина, оставляет поцелуи на зажившей татуировке звезды, отчего Баккара выгибается и откидывает голову, позволяя торопливо себя обласкивать касаниями, даже если мешает воротник куртки. Чонгук вдыхает медовый след с его кожи, сладкий, с долей горечи, ведёт самым кончком по изгибу до острого угла челюсти и не может, не может насытиться. Он целует, кусает, втягивает кожу и терзает её зубами снова, оставляя следы. Чимин же весь мелко дрожит, касается губами виска альфы, впутав небольшие пальцы в волны тёмных кудрей.        Пепел разворачивает Баккару к себе спиной и позволяет откинуться на грудь, затянутую в куртку. Омега нетерпелив, он ёрзает, вжимается ягодицами в холщовых брюках Чонгуку в пах, вызывая настоящий звездопад перед глазами. Его, горячий, страстный, его Чимин. Чонгук утыкается лбом в чужой затылок, стараясь восстановить дыхание и немного притормозить, но Пак явно противится этому. Алкоголь и буйство эмоций от недавнего разговора подхлёстывают Чимина, он упрямо вжимается в стояк Чона и шёпотом требует больше. Чонгук бы ему всё отдал за такие вкрадчивые слова, да только Чимин и без того забрал уже, что было.        Нескольких ловких движений хватает, чтобы Пепел справился с тяжёлой пряжкой чужого ремня, усыпая при этом заднюю сторону шеи горячими поцелуями. Он быстро расправляется с брюками и стаскивает их до середины бедра. Нежная кожа на ягодицах от всё равно довольно прохладного воздуха только нагревающейся кабины пилота покрывается мурашками, и Чон гладит её подушечками пальцев, прежде чем вынуждает Пака упереться руками в приборную панель планера. Он дрожит и даже сам не замечает этого, когда, вжавшись переносицей в куртку Пака, проникает в него двумя пальцами. Чимин возбуждённо мычит и вздрагивает, весь выгибается и царапает пластик панели, задевая некоторые кнопки, благо, ничего не включает. Чонгук старается быть терпеливым, но когда дело касается Чимина, всё катится плашмя в бездну.        Омега сам, чертыхаясь, тянется к брюкам Чона, и тогда альфа, поцеловав его пальцы, избавляется от пленившей плоть ткани. Почти не приспуская брюк, вжимает Чимина ягодицами в твёрдый член, шепча куда-то в волосы:        — Моя звёздочка. Моя маленькая сверкающая вселенная, — едва ли различимо, что теряется в стоне Чимина, который хватается за руку Чонгука, удерживающего омегу поперёк туловища.        Он плавно входит в растянутый анус, и Пак вскрикивает, откидываясь на Чонгука. Сводит коленки от ощущения заполненности, крепко зажмуривается и сдавленно дышит. Чонгук целует шею сзади, чувственно выдыхая в тёмные волосы Чимина, прикусывает кожу слегка, пока Пак приподнимается и опускается на член. Стенки туго сжимают плоть, вынуждая Чонгука зажмуриться и сцепить зубы, чтобы не кончить раньше времени, он, обхватив скованные не до конца снятыми брюками пышные бёдра омеги, помогает ему насаживаться и наслаждается каждым всхлипом и звонким стоном. Пак впивается в его костяшки и царапает смуглую кожу, выстанывая всё громче. Алкоголь слишком разгорячил их, омега уже на грани.        Слушая хриплое мычание альфы, он упирается ладонью в запотевшее стекло кабины планера. Чонгук же, приподняв его, насаживает особенно сильно, входя глубже и резче. Чимин судорожно и рвано стонет, перемежая звуки из своего рта шумными вздохами, его ладонь скользит по стеклу, и то скрипит, когда омега весь изгибается в момент достижения пика и громким шёпотом зовёт альфу по имени. Чон, прикусывая мочку чужого уха, предусмотрительно выходит из Пака, чтобы не натворить дел, а после, словив цветные круги под зажмуренными веками от оргазма, выдыхает:        — Ты — всё, что есть внутри у меня.